Проблема моей страны в том, что в ней всегда живет надежда на нормальную жизнь
Я родился в проклятой стране. Бедных стран, в которых никогда не заканчивается война, немало. Проблема моей страны в том, что в ней всегда живет надежда на нормальную жизнь. Что однажды не нужно будет выживать и молчать, а можно будет собраться вместе и пить чай.
Я родился в Сибири, и в моей семье не слишком любили говорить о том, как они стали сибиряками. Прадед, которого я застал, Яков, рассказывал о том, что он родился на Волге, и что во время НЭПа у семьи была мельница, а потом пришлось бежать, бросив все. Прадед, которого я не помню, Петр, по рассказам семьи, не любил говорить о войне, и сухо отвечал, что служил в пехоте (он был командиром разведроты и ходил за линию фронта, и вероятно это было действительно не то, о чем хотелось бы вспоминать). Причины, по которым эти люди, встретились на территории Западной Сибири, со своими женами перед войной, никогда не обсуждались.
Моя мать, кандидат медицинских наук, как и большинство матерей страны, воспитывала меня в одиночку, и для того, чтобы выжить, одно время подрабатывала уборщицей. Важную роль играло натуральное хозяйство: чтобы иметь перспективы для выживания в стране, нужно было иметь шесть соток и колхозное поле, засаженной картошкой. Жизнь в индустриальном городе Сибири была синхронизирована с циклами сезонных сельскохозяйственных работ.
В конце 90-х я разошелся с главными подлостями, которые творились в стране, и не попал, например, на вторую чеченскую войну, куда как раз подходил по возрасту. На философском факультете я учился свободам у людей в старых свитерах в катышках, которые читали анархистов и постструктуралистов, и демонстрировали личным примером, что если не стремиться играть по правилам и преследовать призрачный успех, можно остаться свободным. Большинство из этих людей сейчас съел страх их отцов, который не успел выветриться за чтением Деррида: вчерашние анархисты молчат или даже прославляют войну.
Через два года после университета я встретил свою будущую жену, от которой много узнал о проклятии страны. В 2007 ее отправили в тюрьму, а я отправился рассказывать, что это не справедливо. Это был момент глубочайшего погружения в национальное, где судебная система устроена так, что попав в нее однажды, клиент уже не должен выбраться непереваренным государством.
В 2011 году сто тысяч проклятых рассказали государству на Болотной, что они будут защищать свое право снять проклятие: я отменил свои семинары в Высшей школе экономики и был среди них.
Через четыре года государство решило захватить территорию соседней страны, Крым, который был студенческой мечтой о том, что где-то есть солнце и надежда, для всего этого поколения. В начале века Крым был единственным местом, куда можно было уехать за этими вещами, если ты беден. Я видел, как Украина снимала свое проклятие на Майдане весной 2014 года, это до сих пор самое счастливое воспоминание моей жизни – народ, победивший государство.
Я пришел в “Новую газету”, и с тех пор все проклятия страны рутинно проходили через меня на ежедневной планерке: вся боль и несправедливость людей в России, которую только можно представить.
Как и сегодня, я часто не спал ночами, и когда Немцова убили в полночь на 28 февраля 2015 года, мне пришлось писать мой первый такой текст для газеты, который вышел через несколько часов. Тогда проклятие, казалось, еще можно снять, потому что много людей открыто требовали справедливости.