Ощущение каждый раз, что прилетели убивать меня, просто опять промахнулись чуток
Друзья зарубежные звонят-пишут, интересуются. Я-то невредима. Хотя, как обычно, после налётов с прилётами невесела. И район тот и дом хорошо знакомы, дня за три до того работала в соседнем доме. Вот и ночью позавчерашней, в ожидании отбоя тревоги, и днями после крутится внутри, додумывается неприятная бухгалтерия. Хоть подруги мои, оставшиеся в россии, говорили, что никто вокруг них войну не поддерживает, все, кого они знают – против, и я им верю – если круг их общения таков же, как они сами. Но вот ощущение каждый раз, что прилетели убивать меня, просто опять промахнулись чуток. И оно только усиливается пониманием, что не от одного человека, которому мы все дружно желаем сдохнуть, всё зависит.
Получается так, что в действующей против нас армии воюет или воевали за два года примерно полмиллиона. И каждый желал убить тех, с кем воюет, а заодно и тех, по кому попало. Иначе бы не обстреливали, не подрывали. И у каждого этого есть члены семьи и друзья, желающие ему успеха, а успех этот – в моей смерти, например. Их ещё несколько миллионов. Поддерживают, собирают тёплые вещи и всякие полезности для убивающих. И ещё миллионы напрямую работающих на это – в сильно разросшейся военной индустрии. Экономика-то, пишут, перешла на военные рельсы. И их немало миллионов. Подозреваю, что не один десяток.
Итого, прямо или косвенно прилагают усилия по убийству меня, моих друзей, оставшихся в Украине близких и даже котиков моих много миллионов людей. И они не собираются останавливаться, надеясь на успех какой-нибудь следующей попытки в этом деле, даже если до того промахивались. Это очень неприятно – ощущать себя мишенью для десятка миллионов людей, желающих заплатить моей жизнью за своё благополучие. Кого ни вычеркни из этого перечисления – по-любому останутся ещё десятки миллионов, а не один тот мерзкий выродок. За эти два года в нашей крови замарались уже столько миллионов, что представить себе трудно. А остальные, те, кто не одобряют и даже против… Они ничего и поделать с этим не могут. Так что как бы и не в счёт. Сын израильтянин удивлённо спросил – чего они теперь добиваются, зачем тратят такие бешеные деньги на обстрелы жилых районов? Помучить нас хотят, ответила я. Заморозить, например. В любом случае, сначала помучить и напакостить от всего, что им заменяет проклятую необратимо уже душу.
Сегодня побывала на лимане. Накормила всех котиков и собак. Котики ластились, собаки проводили на маршрутку почти до самого верху, даже не доев угощения. Лиман прибывает потихоньку от этих дождей. Тревог в сутки опять одна-две, пока потеплело. Мы держимся спокойным упрямством людей, не желающих ни умирать, ни отдавать своё, ни уступать уродам. Взялась пересматривать “Ведьмак” с первого сезона. Странно, но при пересмотре гораздо лучше всё выглядит – и Кавилл отлично играет, и остальные на уровне. А уж как Нильфгаард похож на современную эрэфию – уму непостижимо, как это было предугадано, написано, снято. Хотя чего ж непостижимого, если Сапковский поляк и так и задумывал. Живём дальше. Да, живём, а не выживаем. Хотя и выживаем тоже, конечно. Опять завыла сирена…
В коментах к предыдущему посту, да и в личку получила разные мнения от актуальных или недавно бывших граждан эрэфии. Несколько раз повторилось – что далеко не все мобилизованные в военные действия с нами, и члены их семей и работающие на военную индустрию горят жаждой убийства и хотят моей смерти. Как накатывает во время обстрелов. Ну, не только моей, а нашей – тех, кто вокруг меня.
За несколько воздушных тревог с того времени обдумала я эту мысль. Что огромное количество народу, миллионы, если не десятки миллионов, не желая меня убить в то же время принимают активное, деятельное и равнодушное ко мне участие в этом деле. Просто потому, что им за это платят на производстве, или контрактные или так получилось. Смерти, от этой их деятельности происходящие, они на свой счёт не принимают – ничего личного же.
Ощущение, честно говоря, ещё более мерзотное. То есть люди, мозги которых засраны пропагандой до состояния, когда никаких извилин уже не просматривается в этом ровном шаре из дерьма, вызывают у меня брезгливость. Но люди, которые просто делают свою работу, без особых чувств, потому что сегодня им предложили зарабатывать на хлеб именно таким образом вызывают сильнейшее омерзение. Ясное дело, точной статистики такого нет, и вряд-ли будет. Но появилось ощущение, что и этих – миллионы, и становится всё больше по мере того, как военная промышленность подгребает в свою пасть всё больше вкусной рабочей силы. Да и для армии подкрепление откуда-то берётся.
Вот и вспомнилось стихотворение, ставшее пророческим для Николая Гумилёва. Так случилось с ним. Так происходит здесь, сейчас, почти два года, и конца этому не видать.
Николай Гумилев
Рабочий
Он стоит пред раскаленным горном,
Невысокий старый человек.
Взгляд спокойный кажется покорным
От миганья красноватых век.
Все товарищи его заснули,
Только он один еще не спит:
Все он занят отливаньем пули,
Что меня с землею разлучит.
Кончил, и глаза повеселели.
Возвращается. Блестит луна.
Дома ждет его в большой постели
Сонная и теплая жена.
Пуля, им отлитая, просвищет
Над седою, вспененной Двиной,
Пуля, им отлитая, отыщет
Грудь мою, она пришла за мной.
Упаду, смертельно затоскую,
Прошлое увижу наяву,
Кровь ключом захлещет на сухую,
Пыльную и мятую траву.
И Господь воздаст мне полной мерой
За недолгий мой и горький век.
Это сделал в блузе светло-серой
Невысокий старый человек.
1916 г.