О «наших мальчиках», коллективной вине и казусе Шендеровича
В бурных спорах о национальной вине и групповой ответственности русских (россиян, граждан РФ) за эту войну, разгоревшихся в том числе и в моей ленте в связи с известным выступлением Виктор Шендеровича, имеет место терминологическая путаница. Без четкого определения понятий, конструктивная дискуссия невозможна, а потому начну с пары определений, чтобы не спорить непонятно о чем.
Вина в юридическом смысле (виновность) относится к конкретному преступлению или проступку конкретного человека. Виновность всегда индивидуальна и не может быть коллективной, даже если преступление совершено группой лиц.
Вина в эмоциональном смысле — это чувство вины, угрызения совести, вызванные сознанием несоответствия своего реального или воображаемого поведения социальным или этическим стандартам. Такая вина не обязательно связана с преступлением, например вина за бездарно прожитую жизнь, за трусость, слабость или конформизм. Иногда чувство вины противоречит логике и здравому смыслу. Беженцы от бомбежек и землетрясений или солдаты, вернувшиеся с войны, часто испытывают вину перед теми, кто погиб или остался в зоне опасности.
Чувство вины, не связанное с индивидуальной юридической виновностью, может быть коллективным, например, «Немецкая вина», приписываемая Германии и немецкому народу, за совершение Холокоста и других злодеяний Второй мировой войны.
Психоаналитик Карл Юнг ввел этот термин в немецкую интеллектуальную жизнь в 1945 году, описав психологический феномен, в котором народ в целом ощущает коллективную вину ( Kollektivschuld ) за зверства, совершенные их соотечественниками. Юнг сказал, что коллективная вина является «для психологов фактом, и одной из важнейших задач терапии будет заставить немцев признать эту вину».
Вслед за Юнгом ключевую роль в формировании послевоенного сознания немцев сыграл философ Карл Ясперс. Он обосновал подход к преодолению тоталитарного прошлого на основе признания коллективной вины. Главное произведение Ясперса — «Вопрос о виновности» (Schuldfrage, 1946) заложило основы осмысления нацистской трагедии и формирования нового немецкого послевоенного сознания, став ответом на кризис идентичности, проявившийся в первые послевоенные годы.
Осознание коллективной вины немцев, поддерживаемое системой школьного образования и культурным консенсусом, сохраняется до сих пор, когда потомки в третьем и четвертом послевоенных поколениях думают о себе примерно так: «мы ни в чем не виноваты; это были наши деды. Но в то же время они — немцы, а значит „мы“».
Признание немцами общенациональной вины стало основой национального возрождения на основе «европейской» идентичности. Именно благодаря этому признанию и покаянию Германия смогла оставить позади мрачное прошлое и открыть новую страницу своей истории, став краеугольным камнем «Европейского проекта».
Немецкий опыт очищения и возрождения через признание коллективной вины вполне может быть использован Россией и русскими как дорожная карта для выхода из сегодняшнего экзистенциального тупика. Лично я не вижу другого пути.
На этом пути, однако, есть два труднопреодолимых психологических барьера, которые четко обозначились в дискуссиях последних недель.
Первый из них — это трудность совместить в сознании и сердце человека факт его персональной невиновности с концепцией коллективной вины: «Я лично ни в чем не виноват; я против Путина и против войны, почему я должен считать себя виновным в том, чего я не совершал?».
Эта аргументация правомерна только для тех, кто добавляет в конце фразу: «И я больше не считаю себя русским.» В этой добавке содержится отказ от своего участия в дальнейшей судьбе своего народа, ибо для возрождения и выхода из тупика признание коллективной вины — необходимое условие.
Более того, волевой отказ от «русскости» для человека выросшего в русской культуре, едва ли возможен. То есть, если в вашей картине мира условный Ленин имеет такой же вес, как условный Ататюрк, а условный Булгаков равновесен Орхану Памуку, то да, вы можете сказать, что вы такой же турок, как русский. И тогда дела Путина в Украине и положение в российских тюрьмах для вас имеют такое же значение, как дела Турции в Курдистане и аресты журналистов в Стамбуле. В противном случае вы — русский и просто не хотите признать реальность.
Второй барьер на пути признания коллективной вины — это концепция двух культур — «хорошей и плохой». Вот как отвечал на это заблуждение в 1945 году Томас Манн: «Нет двух Германий, доброй и злой, есть одна-единственная Германия, лучшие свойства которой под влиянием дьявольской хитрости превратились в олицетворение зла. Злая Германия — это и есть добрая, пошедшая по ложному пути, попавшая в беду, погрязшая в преступлениях и теперь стоящая перед катастрофой. Вот почему для человека, родившегося немцем, невозможно начисто отречься от злой Германии, отягощенной исторической виной, и заявить: „Я — добрая, благородная, справедливая Германия; смотрите, на мне белоснежное платье. А злую я отдаю вам на растерзание.“»
Действительно, когда человек, считающий себя русским, относит себя к России Сахарова и Навального, но выносит за скобки Ленина и Путина, то в глазах остального мира — и большинства собственных соплеменников — это выглядит, как уход от реальности.
Поэтому, когда оппозиционный российский телеканал или рефлексируюший интеллигент говорят «Это наши мальчики, да, убийцы, но наши…» в отношении оккупантов и преступников, они всего лишь честно констатируют факт коллективной вины и делают первый шаг в направлении выхода из исторической катастрофы своего народа. Они как раз и идут по стопам Томаса Манна. Никто, кроме них, не сможет осознать и объяснить русским глубину и причины их незавидной коллективной судьбы и неизбежной расплаты. Набрасываться на них за это по меньшей мере нелогично.