«Эту систему не сломать, это вечный тупик»
Летом 1984-го отец приехал в Орел навестить нас с мамой (родители развелись за несколько лет до этого, но сохраняли хорошие отношения). Мы шли по набережной в направлении стелы на месте слияния Оки и Орлика, я ел мороженое, а они говорили о том, куда катится мир. СССР увяз в афганской войне, газеты пугали “звездными войнами” и другими страшными планами американской военщины, в Москве вовсю шла “гонка на лафетах”, а в Орле на днях от безнадеги повесился мамин друг, актер местного театра. Я всегда прислушивался к разговорами родителей, когда они во время редких встреч общались при мне, а этот помню почти слово в слово, включая паузы и интонации.
– Саша, помоги устроиться в Питере, – в какой-то момент чуть не взмолилась мама. – Я не могу больше работать тут, среди этих пьяниц и проституток. Здесь дышать нечем!
Мама работала редактором на местном телевидении, накануне начальство запретило ей делать сюжет об “афганце”, который вернулся с войны без ног и не мог найти себя в мирной жизни. Плюс мама переживала из-за программы о трудных подростках, премьеру которой затормозил партийный чиновник после того, как она отказалась ехать к нему на дачу в Орловское полесье.
– Думаешь, в Питере лучше? Думаешь, сейчас вообще где-то хорошо?! – раздраженно ответил отец. Двумя годами раньше его карьера в ленинградском журнале закончилась после того, как он отказался по команде редактора сочинять “письма трудящихся” на смерть Брежнева. – И не ругайся при ребенке…
– Этот “ребенок” сам все видит. Он во дворе от пьяных “афганцев” такое слышит, что нам с тобой и не снилось.
– Да я понимаю, но ты же мать… – отец открыл сумку, достал оттуда армейскую фляжку, отхлебнул из нее и закурил очередную сигарету. – Время дерьмо. Везде. Что такое наши проблемы?
Дальше родители устроили друг другу такую импровизированную “политинформацию”, что я забыл про мороженое, и оно стало капать на мои новые, подаренные отцом чешские шорты. Отец рассказал про то, как в питерских кинотеатрах устраивали отлов тунеядцев. Мама ответила подробностями самоубийства ее друга-актера. Папа зачитал фрагмент письма своего старинного приятеля-профессора ЛГУ, который эмигрировал в США, а теперь надорвал спину, работая грузчиком, чтобы прокормить детей, и не знает, чем платить за лечение. Мама начала было рассказывать со слов героя своего не вышедшего репортажа о том, что творит советская армия во исполнение “интернационального долга”, но отец ее остановил:
– Ну вот, ты же сама видишь, что происходит. Они что хотят, то и делают, и выхода тут никакого нет. Эту систему не сломать, это вечный тупик, который или ядерной войной закончится, или я даже не представляю, чем. Но ты, когда в следующий раз на пьяниц и проституток жаловаться начнешь, подумай, как нашим родителям жилось, и какой мир тогда был. Меня только это и спасает…
– А что, бабушка и дедушка плохо жили? – встрял я. – Они такие красивые и счастливые на старых фотографиях.
– Это все сложно сразу объяснить, сын, – грустно улыбнулась мама. – Просто бывают такие дни, когда вот такое настроение. В мире правда неспокойно, мы с папой переживаем, и не только за нас, но и за твое будущее.
Родители, помню, извинились, что при мне “увлеклись политикой” и выразили надежду, что я “взрослый уже, и понимать должен, что эти вещи дальше семьи никуда”. Я не знал еще слова “диссидент”, и сейчас ни в коем случае не назову диссидентами моих родителей. Жили как могли, в подлостях не участвовали, но и против системы не шли. Разговор тот я запомнил на всю жизнь из-за общего ощущения полнейшей безысходности, которое мои родители вот так открыто впервые транслировали.
Я не раз его вспоминал в последние годы. В очередной раз – вчера, после новостей об ударе по больнице в Киеве и приговоре Беркович и Петрийчук в Москве. Сейчас я выношу эту историю “дальше семьи” просто так, без какого-либо месседжа или морали.