Это работа ровно тех же органов нашего государства
Мне оч плохо. Сижу и просто реву.
Мы с Федей приехали на новое место, а в моей квартире работает tv. И впервые я смотрю новости из иностранного города. Я понимаю по-ихнему. Это знакомый нам язык. И просто реву.
И девушка, ведущая, едва скрывает слезы. Взрывы, наши самолеты бомбят чужой город. Взорван храм. Люди разбирают завалы, ищут иконы. Разрушен 9-этажный дом, работают спасатели и скорая помощь. Увозят раненых. Из городка эвакуируют несчастных людей, чтобы их спасти. Мальчик кричит, что тут его родина, и он не хочет уезжать. Плачет, топает от горя.
Господи, господи. Я сама была такая, меня эвакуировали малым ребенком. Но я воспринимала это изгнание, нищету и голод как обычную жизнь, не плакала от того что мы едим из помойки и что у меня нет ни игрушек, ни одежды, и что я босая и вшивая. Была комната, отопление, уборная, но свет у нас отключили за неуплату. В темноте бабушка мне читала наизусть «Мертвые души», описание праздничного обеда. А я не знала, что такое борщ и шкварки (их бабушка добавляла от себя).
И я долго не знала, что в нашей семье четверо погибли, трое были расстреляны, одна сошла с ума, выброшена из тюрьмы, потому что не останавливаясь кричала, а сумасшедшими органы брезговали. Она погибла со своей мамой и маленьким сыном в Бабьем Яру. Еще одна из нашей семьи 16 лет просидела в лагере.
Но нас не бомбили. И в эвакуацию мы уезжали без слез, надо было только утеплиться, нас увозили в вагоне. Я сидела в дохе прадедушки, у него на груди, он меня обогревал.
И сейчас я понимаю, что тогдашние аресты и расстрелы в нашей семье, наш голод и мое детское нищенство – это работа органов нашего государства. И теперешние бомбежки, взорванные чужие города и дети-сироты – это работа ровно тех же органов нашего государства.