«Бывшие чиновники характеризуют происходящее в России и на фронте, не стесняясь в выражениях»
ИНТЕРВЬЮ ИЛЬИ ЯШИНА «ЭХУ»
После месяцев, проведенных в заключении, готовы ли Вы уехать за рубеж, если такая возможность представится?
Полгода, проведенные за решеткой, никак не изменили моего отношения к эмиграции. Я не собирался уезжать из России до ареста и не рассматриваю такой вариант сейчас.
Ну в самом деле, с какой стати я должен бежать из своей страны? Потому что считаю эту войну преступлением против украинского и российского народов? Потому что не хочу молчать об убийствах мирных жителей? Потому что мои слова не нравятся кому-то там в Кремле? Но я не в гости к Путину пришел, чтобы он меня отсюда выгонял. Это моя страна, я здесь родился и вырос, всю жизнь стараюсь приносить ей пользу. И я много лет последовательно отстаиваю право жить здесь, работать, заниматься независимой политикой и говорить то, что считаю нужным. Сейчас за это право приходится платить личной свободой, что крайне неприятно, так как годы, проведенные в тюрьме, мне никто не вернет. Но я не отступлю и никуда из России не уеду, как бы ни развивались события в дальнейшем.
Какие СМИ Вам доступны? Как воспринимают информацию из них Ваши сокамерники? Насколько эффективна пропаганда?
За время в заключении я сменил три тюрьмы и почти десяток камер. Почти во всех был телевизор и, соответственно, доступ к новостям и политическим шоу на федеральном ТВ. Некоторые арестанты выписывают “Коммерсантъ” и “Независимую газету”, но это скорее исключение. Легального доступа к независимым СМИ за решеткой практически нет, и люди в основном вынуждены довольствоваться госпропагандой.
Впрочем, отношение к тому, что говорят в телеэфире, у многих на удивление трезвое. Заключенные, по моим наблюдениям, весьма критически воспринимают услышанное и не спешат верить представителям власти на слово. Вероятно, это связано с тем, что они уже знают цену российскому правосудию, многие на собственной шкуре ощутили произвол полиции и чиновников, набили шишки при столкновении с нашим государством.
Больше всего скептиков, пожалуй, среди “экономических”: предпринимателей и юристов, которых закрыли по 159-ой статье (мошенничество). Очень часто такие уголовные дела связаны с желанием силовиков забрать чужой бизнес или устранить конкурентов в интересах своих компаний. У людей, которые сталкиваются с подобным давлением, вообще нет иллюзий о том, что происходит в стране. Никакая пропаганда их уже не сможет зомбировать.
Кстати, не так уж редко я встречал в тюрьмах и бывших чиновников. Казалось, они должны лояльно воспринимать политику власти, частью которой сами были относительно недавно. Но нет – бывшие представители бюрократии, как правило, настроены очень оппозиционно; происходящее в России и на фронте они характеризуют даже жестче, чем я, зачастую не стесняясь в выражениях. Полагаю, этот феномен объясняется тем, что они изнутри видели, насколько прогнила система, насколько реальность отличается от благостной картинки на ТВ.
Встречали ли Вы там сторонников войны? Какое отношение к вербовке заключенных на войну в СИЗО?
За время заключения на сборных пунктах, в автозаках, на малых этапах я общался с сотнями арестантов. Сторонников войны среди них было не много, но встречались в том числе и такие, конечно.
В основном, как я заметил, войну поддерживают люди с армейским прошлым, отставные офицеры, которые ностальгируют по СССР и считают, что славянские народы должны вновь объединиться в империю. При этом сами отставники на войну не рвутся, прекрасно понимая, что у заключенных в зоне боевых действий нет никаких прав, и с их потерями командование не считается. Вообще у обитателей московских тюрем я не заметил иллюзий на этот счет. Я часто слышал сравнение формируемых Пригожиным арестантских отрядов со штрафбатами. Все отдают себе отчет в том, что это билет в один конец, что шансы дожить на фронте до обещанной реабилитации фактически равны нулю.
В Бутырке я встретил парня, которого доставили из колонии строгого режима под Тверью, в связи с расследованием нового эпизода по его уголовному делу. Он рассказал, как из его барака летом рекрутировали в ЧВК “Вагнер” пятнадцать зеков. Через месяц в живых остался лишь один, да и тот оказался в госпитале без ноги и с осколочным ранением.
Всерьез при мне обсуждали отправку на фронт лишь те, кто по сути лишился надежды на свободу из-за полученных в суде огромных сроков. И мотивация их, разумеется, никак не связана с заявленными целями “спецоперации”; люди просто ищут способ выйти из-за решетки. Например, наркоторговец, получивший 18 лет колонии, говорил, что не собирается стрелять в людей и планирует в первый же день сдаться украинцам. А рецидивист, получивший 10 лет за вымогательство, шутил в автозаке, что если государство даст ему оружие, то дорогу на волю он найдет. Ну или не шутил.
Как вы поступите, если к Вам в СИЗО или колонию приедет Пригожин вербовать на войну?
Это было бы интересно. Насколько я знаю, во время визитов Пригожина заключённых выстраивают перед ним в колонны, и “повар Путина” произносит речи, агитируя людей ехать на фронт. Вряд ли оказавшись в таком строю я стану молчать. Я считаю Пригожина бандитом и убийцей, который позорит звезду Героя России, и, скорее всего, не упустил бы возможность сказать ему это в лицо. Думаю, что и он отреагировал бы эмоционально. Впрочем, сомневаюсь в реальности такой нашей встречи. Обычно, когда в колонию приезжают вербовщики “Вагнера”, политзаключенных изолируют во избежание эксцессов.
Так или иначе, в тюрьме я всеми силами убеждал сомневающихся арестантов воздержаться от участия в боевых действиях, объясняя последствия. Если увижу, что людей вербуют в колонии, тоже постараюсь их удержать от этой ошибки.
Видите, чувствуете ли Вы поддержку?
Да, я вижу большую поддержку, и это воодушевляет. Ежедневно мне в камеру приносят увесистую пачку писем. Люди буквально со всей страны пишут очень хорошие слова, благодарят и выражают солидарность. Я все читаю и стараюсь хотя бы коротко ответить каждому, но это физически невозможно. У меня сейчас скопилось почти восемь тысяч неотвеченных писем.
Вы даже не представляете, как приятно было видеть полный зал на всех судебных заседаниях. Люди по-настоящему тепло и искренне меня приветствовали. Знаю, что многие не смогли попасть внутрь, но не уходили, оставаясь в коридорах суда и даже на улице.
Адвокаты, конечно, рассказали мне и о том, какая волна возмущения поднялась в соцсетях после приговора, как широко разошлось мое “последнее слово”. Я очень ценю это все и благодарен каждому, кто неравнодушен к моей судьбе. Как говорится, один за всех и все за одного.
На западе в адрес россиян звучат упрёки в том, что нет больших протестов. Что Вы ответите на это?
Отвечу, что не стоит требовать от людей больше, чем они в состоянии сделать, и посоветую снять белый плащ. Легко рассуждать о протестах, сидя в уютном европейском кафе и попивая капуччино с круассаном.
А в России людей, которые выходят на улицу и которые протестовали против войны, – этих людей избивают, подвергают пыткам в отделах полиции, лишают средств к существованию и сажают на большие сроки. Да что там протесты, вы можете оказаться за решеткой, просто сделав репост или поставив лайк в соцсетях. Идет война, и государственная политика больше не допускает полутонов. Любая антивоенная позиция делает вас мишенью для силовиков. Поэтому люди так массово бегут из России: число уехавших после 24 февраля уже сопоставимо с масштабом эмиграции после революции 1917 года, и, кстати, значительно превышает количество мобилизованных. Это тоже выражение протеста. Да, люди боятся выходить на площадь под дубинки ОМОНа. Но и убивать украинцев они тоже отказываются, предпочитая покинуть свой дом.
Этой войной Путин принес горе и разрушения гражданам Украины. Но и для России война стала настоящей драмой. Кремль не спрашивал мнения народа, начиная боевые действия. По факту президент сделал нас всех заложниками своей безумной и варварской агрессии.
На чем основан Ваш оптимизм в день приговора? Как Вы видите сценарий смены режима?
Основным источником оптимизма является моя уверенность в собственной правоте. Я не совершал ничего криминального, и все вокруг понимают, что я не преступник. И общество, и сокамерники, и судья, и следователь… Вы не поверите, насколько часто я слышал слова поддержки и уважения от полицейских, конвойных, приставов.
Приговор вызвал у меня улыбку, потому что он даже звучал истерично. Восемь с половиной лет? Ну серьезно? Убийцам и насильникам в наших судах дают меньше. Очевидно же, что такой приговор от Кремля – это признак слабости. Если бы власть верила в широкую общественную поддержку войны, ей не понадобилось бы кошмарить людей такими лютыми сроками за инакомыслие.
На самом деле, я благодарен судьбе за возможность быть в этот исторический момент на передовой мирного антивоенного сопротивления. Это избавляет от чувства вины за действия моего правительства и дает ощущение чистой совести. Такое ощущение дорогого стоит, особенно сейчас. Верю я и в то, что мой пример мотивирует других людей не молчать.
Ну а рассуждать о сценариях финала нынешнего режима абсолютно бессмысленно. Это скорее гадание на кофейной гуще. Но анализировать какие-то тенденции вполне уместно. Я вижу, например, что война сделала Путина токсичной фигурой практически для всех частей российского общества. Крупный бизнес теряет активы и доходы, олигархи стали изгоями в мире. Чиновники запачканы кровью военных преступлений, их дети вынуждены возвращаться из западных университетов. Обычные граждане стали еще беднее, а мужчин отправляют на убой, хотя президент обещал, что мобилизации не будет. Все это ведет к накоплении критической массы недовольства в обществе, и так не может продолжаться вечно. Политическую систему ждет землетрясение, перспективы которого предсказать пока невозможно.