А я вам скажу, почему так тошно
А я вам скажу, почему так тошно. Почему не работают все эти «просто продолжай жить дальше» и «делай то, что умеешь, и то, что должно». Работа, дети, быт, домашнее хозяйство, даже волонтерство – это все, конечно, хорошо и важно, и даже необходимо, чтобы не сойти с ума и не выйти в окошко, но это все маленькие дела.
А бывают другие дела. По-настоящему большие, такие, которые остаются в истории, от столкновения с которыми, как принято говорить, захватывает дух. Они восхищают масштабом, по сравнению с ними наша рутинная беготня кажется особенно незначительной.
И так оно и есть. Мы не можем каждый день совершать подвиги, нам нужно зарабатывать на жизнь, водить детей в садик и школу, покупать продукты и новый диван, записывать родителей к врачу, оплачивать счета и делать ремонт. Это все нужно, от этого зависит наше благополучие и благополучие тех, кто зависит от нас. Так что не делать все это нельзя, и мы делаем, даже когда трудно и нет сил. Опять же, принято говорить, что в этом и есть мужество и стойкость.
Возможно. Но в каждом из нас все равно есть тяга к большому. К тому, что непохоже на нашу повседневность, к тому, что, как нам казалось, бывает только в книжках или в кино. Именно поэтому люди так любят новости про космос: с практической точки зрения, ну какое нам дело, что там произошло три миллиарда лет назад в галактике, до которой нам никогда не долететь? Но поди ж ты, люди читают – космические новости всегда в топе научно-популярных новостей.
Большое притягивает нас именно тем, что оно не такое, как наше привычное. А значит, с точки зрения мозга, оно может значительно – и при этом неясно, как именно – повлиять на нашу жизнь. На уровне физиологии столкновение с подобным всегда вызывает выброс дофамина, нейромедиатора, который заставляет нас фокусировать внимание на том, что спровоцировало выброс, и хотеть узнать об этом чем-то больше. Потому что это важно, а значит, за этим нужно следить.
Навальный делал большие дела. Он вел себя не так, как мы все, он замахивался на цели, о которых мы даже не думали, – и воплощал их в реальность. Он был не таким – и поэтому притягивал внимание. Пока он был жив, даже занимаясь своими обыденными невеликими делами, мы знали, что есть кто-то, кто занимается большим. Кто борется с заполонившим Россию злом, кто ломает систему, кто создает Прекрасную Россию Будущего.
И мы надеялись, что, когда у него это получится, наши незначительные дела обретут смысл: уехавшие смогут вернуться и будут помогать строить новую страну, а если и не вернутся, то просто будут радоваться за нее и без угрызений совести ездить на каникулы. Оставшиеся смогут сказать себе: «Я не зря продолжал учить детей/создавать рабочие места/помогать сиротам и бездомным животным/молчать, не поддерживая зло активно. Теперь все это пригодилось моей новой России».
То есть мы надеялись, что благодаря тому большому, что он делал, мы сможем, особенно не рискуя, не вступая в заведомо проигрышное противостояние с системой, все же получить Прекрасную Россию Будущего. Нет, мы не подличали, не поддерживали зло прямо – но и не противостояли ему по-настоящему. Да, потому что силы слишком неравны, потому что у нас дети, родители и те, кто от нас зависит, потому что это будет бессмысленная и напрасная жертва. А он противостоял. И поэтому была надежда.
А теперь надежды нет. И нашу возню нечем оправдать. Цветы, свечи, горестные посты в соцсетях, петиции и гневные требования от лица кого-нибудь – хорошо, что это есть, было бы хуже, если бы все остались равнодушны, но это все маленькие дела, может быть, даже малюсенькие.
Того, кто делал большие дела, убили. И эта потеря не какого-то одного, пусть и выдающегося, человека, это потеря того, что оправдывало наше бездействие, и того, что придавало смысл нашему копошению. А потеря смыслов – это всегда болезненно. Но, увы, совсем не обязательно ведет к новым смыслам, как уверяют нас люди с трибун и психологи, иногда эта боль – просто боль, дискомфорт, который мы со временем будем рады забыть, потому что надо же как-то жить дальше.