На 2-ух фронтах: советском и американском - Владимир Куц - Цена Победы - 2016-03-05
В. Рыжков
―
Добрый вечер. В эфире радиостанция «Эхо Москвы». Как всегда в это время и в этот день по субботам программа «Цена Победы». Как обычно в последнее время мы ведем сегодняшнюю программу из двух студий. Я, Владимир Рыжков, нахожусь в московской студии «Эхо Москвы», мой коллега-соведущий Виталий Дымарский находится в студии в Санкт-Петербурге. Виталий, как слышно нас?
В. Дымарский
―
Отлично.
В. Рыжков
―
Отлично слышно. Мы начинаем работать, и сегодня мы вам расскажем удивительную историю, абсолютно удивительную историю. Мы много рассказываем удивительных историй в рамках программы «Цена Победы», но сегодня будет одна из самых невероятных историй, которую мы вам расскажем. Я очень рад, что в моей сегодняшней студии находится Владимир Терентьевич Куц, участник Великой Отечественной войны 27-го года рождения. Это означает, что ему в этом году 89 лет.И Владимир Терентьевич, возможно, единственный, а, может быть, один из немногих людей вообще на земле, которые успели повоевать сразу в двух армиях во время Второй мировой войны. Сначала в американской армии на европейском театре военных действий, а потом он еще успел повоевать и в Красной, в советской армии.
Владимир Терентьевич, добрый вечер. Все правильно я сказал?
В. Куц
―
Добрый вечер. Да.
В. Рыжков
―
Ну, что, давайте мы начнем наш рассказ, начнем с первого вопроса такого: Владимир Терентьевич, как вообще вы оказались, при каких обстоятельствах, сначала в американской армии? Как это было?
В. Куц
―
Поймите такую вещь, война, тем более, мировая война, это такая кутерьма, которую, конечно, вы даже не можете себе представить. В 14 лет, в 1942 году меня в 14-летнем возрасте угнали в Германию. Вообще-то на работу угоняли в 16 лет. Меня угнали, потому что мы после Красноярска, где отца посадили как врага народа, жили в селе на Украине под Полтавой. Жить нам надо было каким-то образом. После того, как пришли немцы - у матери была работа, она была до этого при советской власти уборщицей в больнице - больницу закрыли, а жить надо. Я с поля таскал сахарную свеклу, которая была в таких кучах подготовлена для зимы для сахарного завода. Ну, какие тут заводы, завод-то стоял. И мы делали самогон. А для того чтобы самогон гнать, нужны дровишки. Я в один из таких дней пошел в лес за дровами и нашел листовки немецкие, на немецком языке, они брошены были, когда отступали наши войска, для немцев.
В. Рыжков
―
Советские, а не немецкие?
В. Куц
―
Отступали наши советские войска.
В. Рыжков
―
Владимир Терентьевич, вы сказали, что немецкие листовки. Советские листовки?
В. Куц
―
Советские листовки на немецком языке.
В. Рыжков
―
Да, понятно.
В. Куц
―
Ну, я как бумагу взял. Там, правда, были типа тетрадей вот таких с зелеными листами, это была речь товарища Сталина на 24-ю годовщину октябрьской революции. Ну, принес домой вместе с дровами. Но это, как говорится, стечение обстоятельств. Ехали полицаи по улице и видят – дымок идет, значит, гонят самогон.
В. Рыжков
―
А что, немцы запрещали гнать самогон?
В. Куц
―
Немцев-то у нас не было, у нас были полицаи.
В. Рыжков
―
Ну, как, оккупация-то немецкая была?
В. Куц
―
Ну, конечно.
В. Рыжков
―
А полицаи, что…
В. Куц
―
Да дело же не в этом, никто не запрещал. Увидели, что идет…
В. Рыжков
―
А, что гонят.
В. Куц
―
Конечно. Он зашел – у нас никаких стульев и табуреток, была одна лавка…
В. Дымарский
―
Сами хотели самогон.
В. Куц
―
Конечно. Идет процесс изготовления. Ну, и он зашел уже выпивший: давай. Ну, мать кинулась в коридор, где у нее была пара бутылок. А он начал смотреть и увидел вот эти листовки, и он с похмелюги или, там, по пьяному посмотрел на Сталина, думал Гитлер, когда присмотрелся – Сталин. Он за ружье схватился, чуть ли не стрелять собирается: откуда, чего? Я говорю: вот, так и так, из леса. Ну, решили, чтобы быть, как говорится, на крючке, взять меня в полицию. Ну, и погнал меня он в полицию.А там оказался, к сожалению, приехавший из районного центра немец, он там недолго побыл, он сказал: в концлагерь и уехал вместе с начальником полиции. А это помещение была библиотека при школе, и меня закрыли в эту конурку, где уборщица ведра ставит и прочее, и я там заночевал. А вот эти все листовки и речь Сталина было со мной, как доказательство. Я хотел их куда-то – а куда ты их спрячешь? Если бы их было меньше – съесть что ли. Постучали, я захожу – стоит этот начальник полиции и мать на коленях перед ним, просит, говорит: это же из леса, но он же никуда не распространял, ничего. А он говорит: я такую команду получил. Она говорит: у нас же отец сидит в лагере, в северных лагерях в советских, куда ж его в концлагерь? А эти полицаи должны были ехать в районный центр, и меня вместе с ними посадили. Мать мне хлеба дала и кусочек сала.
В. Рыжков
―
Мать ревела, наверное, да? Беда такая, ребенка увозят.
В. Куц
―
Да, ну, что вы, конечно!
В. Рыжков
―
Владимир Терентьевич, вас когда увозили, что сказали – концлагерь или на работу? Или вообще не объяснили.
В. Куц
―
Нет, в районный центр, а там со всех сел набирали, надо составы для того чтобы…
В. Рыжков
―
А у них был план по набору, конечно, у немцев?
В. Куц
―
Конечно. Но туда в основном брали в 16 лет. С меня какой работяга?
В. Рыжков
―
А вам 14 было всего.
В. Куц
―
Конечно. Но поскольку такая вещь, оказался я среди этих ребят. Значит, сутки мы там спали в парке, это было где-то начало лета.
В. Рыжков
―
Это 42-й год, да?
В. Куц: 42
―
й год. Оказывается, в вагонах скот туда возили в Германию, вагоны помыли, нас в этот вагон загнали, закрыли и повезли в сторону Бреста. Но в Бресте (неразб.) там одних гнали туда, а некоторые возвращались обратно – у того ноги нет, у того руки, тот лопотал о каких-то шахтах, болезнях и прочее. Я понял, что там тоже ждет смерть. И мне там старшие ребята помогли, и я вернулся с теми, которые были угнаны. Ну, в селе куда спрячешься? Я когда сидел, пришел полицай и говорит: когда придет официально сообщение с района, что он убежал, хату сожжем, все поедете в Германию. Я, конечно, по-быстрому в районный центр, что отстал от поезда. И так я оказался в Германии. Сперва в (неразб.), потом под Гамбургом на разгрузке вагонов, на рытье траншей, эрзац-брод на пятерых. Страшная работа, тяжелая, я был хилый.
В. Рыжков
―
У вас был какой статус: вы были под замком?
В. Куц
―
Лагерь.
В. Рыжков
―
А днем вас выводили на работу?
В. Куц
―
На работу. Барак – по краям двухэтажные нары а в середине трехэтажные нары, вот такое дело.
В. Дымарский
―
Владимир Терентьевич, а строгий режим был?
В. Куц
―
Лагерный режим с охраной.
В. Дымарский
―
А кормили как?
В. Куц
―
Вот одна булка эрзац-брод – это такая же, как у нас хлеб, только там, по-моему, мне говорили, то что пиво из ячменя, потом туда рожь добавляют, чуть ли не опилок – вот это, пятая часть давалась на день этого хлеба. И похлебка днем. Это, конечно…
В. Дымарский
―
А смертность большая была?
В. Куц
―
Смертность, я не скажу, потому что я в этом долго лагере не был, какая там смертность, потом, не до этого было – ты за себя уже болеешь, там кого в концлагерь, кого похоронят, кого убьют. Я не могу сказать, что там смертность какая, за этим надо следить, а я был не в том состоянии.Потом с очередным этапом меня угнали в землю Баден-Вюртемберг, это Штутгарт, это вот эта земля. Там я работал уже на легкой работе, потому что я уже не в состоянии, у меня к этому времени появилось две паховых грыжи, и от питания у меня катар желудка, как он сейчас называется, гастрит. Перевели на работу на легкую. Легкая работа заключалась в погрузке извести, как мука, в мешках на тачке ты ее везешь к пакгаузу, на склад. Поработал на этой работе, я понял, что пришел мне конец. В том смысле, потому что она легкая, ветер, и вся эта известь, она легкая, и когда приходилось, пригоняли в барак, от меня же несло этим самым, и загоняли меня на верхний этаж.
И там были такие мужики, что я даже удивился, что кто-то с военнопленных чуть ли не с Севастополя были ребята в лагере, это отдельно были военнопленные лагеря, а тут какие-то, узнал мою судьбу, что у меня отец сидит в советском лагере, видит, что я концы отдаю, и пришла разнарядка в лагерь Штутгарт на сельскохозяйственный работы, и меня туда определили. И когда нас пригнали в районный городишко, пришли эти фермеры, бауэры, начали разбирать, которые помощнее ребята, а меня никто не берет. Я понял, что, все – в лагере хана.
И когда уже смотрю – тот, что нас охранял, ружье перебрасывает с руки на руку, значит, надо в лагерь, в это время заскакивает еще один бауэр, зашел туда в конторку, выходит оттуда вместе с этим, который там берет, завел меня туда, махнул рукой – оформляй. И он меня оформил. Это меня спасло.
Попал я к хорошему немцу, к бауэру, Антон, царство ему небесное. Я в августе месяце был в этом селе – делали наши ВДВ и Культура делают фильм, где я воевал на французской границе, и попал я на кладбище. У них тоже ведь кладбище – 25 лет проходит – сносят. Сейчас там просто земля голая и больше ничего. Но я положил цветочки, потому что этот человек, немец, он меня спас.
А там было так, он был в Первую мировую войну ранен, он в возрасте моей матери, 1897 года. Жил он, его сестра и его отец Мелхиор 80 лет – 14 коров, гектар сада, большие участки под траву и под зерновые культуры – пшеницу и прочие. Вот так стал я, как говорится, кнехт называется это.
В. Рыжков
―
Крестьянин?
В. Куц
―
Да. Но типа батрака. А у него детей не было. И вот я языка фактически не знал, работы я не знал. Но он меня быстро приучил. Я понял, что это мое спасение. А в селе из советских был только я один, было два поляка и два западника. Они мне говорили: слышь – хотя они называли меня «москалем», говорит: когда корову доишь, через соломинку тяни молоко. Но я боялся даже это делать, потому что я понял, что если я погорю – хана, тут уже не только в лагерь – концлагерь и хана.Во всяком случае, я там прижился. Работа, конечно, была очень тяжелая. Представьте себе, ты что-то грузишь, у тебя кишочки из паха – пальцами затолкаешь, и прочее. Во всяком случае, в саду я мог когда, там, чего, яблоко съесть, морковь, там, брюква, в таком роде. Это меня спасло. То есть, я ничего не могу сказать.
В. Рыжков
―
А какой у вас был статус – за вами присматривала полиция, или свободно?
В. Куц
―
Нет, малейшее неповиновение – концлагерь.
В. Рыжков
―
Понятно.
В. Куц
―
И меня приравняли к западникам, они не имели такой режим, как советские, вот приравняли по этому как сына врага народа советского, значит, к такому статусу.
В. Рыжков
―
То есть, полегче маленько было?
В. Куц
―
Ну, конечно. Это позволило мне выжить.
В. Дымарский
―
Владимир Терентьевич, то есть, контроль осуществлял только хозяин вот этот?
В. Куц
―
Хозяин, и периодически полицай наведывался. Те не носили ничего, а я должен носить нагрудный знак «OST», что я советский.
В. Рыжков
―
А, нашивку.
В. Куц
―
Да, нашивка на груди, что советский человек.
В. Рыжков
―
А жили вы в доме хозяина, или где-то там в пристройке?
В. Куц
―
В пристройке фактически. Но это меня тоже устраивало, потому что в хлеву всегда тепло. И это фактически меня спасло, иначе бы я…
В. Рыжков
―
И это продолжалось у вас вплоть до 45-го года?
В. Куц
―
До марта 45-го года.
В. Рыжков
―
Вот, рассказывайте, как пришли американцы, как дело было?
В. Куц
―
Даже иногда или не хватало рабочей силы, один раз я побывал в Штутгарте, когда попал под бомбежку тысячи самолетов.
В. Рыжков
―
А, это когда вот эти летающие крепости ковровые бомбежки делали?
В. Куц
―
Да. И потом у меня когда сосед у родителей был, он мне рассказывал об атомном взрыве, я говорю: я перенес такой взрыв, когда тысяча самолетов. А потом получилось так, уже начались бои, это же на границе с Францией.
В. Рыжков
―
А вы знали, сидя там в своей деревне, что вот открыт второй фронт, что наступают западники? Немцы вообще между собой это обсуждали?
В. Куц
―
Я, как говорится, рожден, когда я уже после того, как я раскрылся, что я воевал, мне американцы говорили, что Вилли родился разведчиком. Когда хозяин, его отец и сестра уходили в кирху (в церковь) по воскресеньям, я включал радио. Они когда дома сидели, они включали радио, и один раз там прорвалось перечисление фамилий русских, это был, я понял, указ о награждении. И я, когда они уходили, я включал радио. И я слушал Москву.
В. Рыжков
―
По-русски?
В. Куц
―
По-русски.
В. Рыжков
―
Ну, то есть, вы знали, что открыт второй фронт, что советская армия наступает?
В. Куц
―
Конечно, конечно.
В. Рыжков
―
Что Запад наступает?
В. Куц
―
Конечно. У нас же были еще помимо поляков, украинцев и меня, еще были французы военнопленные. И я с ними на лесоповале работал, и вот когда разбили под Сталинградом немецкие войска, эти французы меня качали и угощали шоколадом, как будто я разбил, они были очень довольны. Они тоже были без охраны. Там человек, наверное, десять, и вот они по окончании работ на лесоповале шли в лагерь. Так что, когда уже фронт начал приближаться…
В. Рыжков
―
А вот до этого еще, скажите, Владимир Терентьевич, а немцы паниковали, хозяева паниковали, когда вот уже близко фронт, они уже понимают, что скоро придут американцы? Какие настроения были в деревне?
В. Куц
―
Я фактически не имел права общаться, там я один раз, когда заскочил, там кегельбан был, типа такой ресторанчик и кегельбан, а там у них был Гитлерюгенд, и у них как у нас пионервожатый, был такой парень, который руководил Гитлерюгендом, он, оказывается, попал на русский фронт, там ему оторвало руку, и он там командовал этими ребятишками.Я заскочил - искал Петра из Западной Украины, а он меня увидел: зайди, мол, сюда. Дает мне шар, чтобы я попробовал бросить. А я боялся, что он меня этим шаром врежет. Он мне дал, а я так бросил, что все посшибал. Я к чему? Я на них произвел впечатление, что я не дикарь, я что-то могу. Но этот случайность, конечно, была.
Но они очень дисциплинированная нация, они считали, что когда ближе фронт подойдет, даже Гитлерюгенд поддержал мобилизацией, но они не успели. Вот этот разведотряд ворвался, когда они ворвались – а мы накануне с бауэром ездили в районный центр за угольными брикетами. Я видел там на одном из предгорий, как они вкапывали оружие это длинноствольное, готовили засаду. И я сперва как-то не обратил внимания, а бауэр когда-то воевал, так он сказал, что это мышеловка.
И когда американцы ворвались в наш населенный пункт, я выскочил на улицу, стою – «OST», останавливаю, они меня не понимают, за эти 3 года, что я был в лагерях и у хозяина, особенно у хозяина, в основном общался на немецком, я уже, можно сказать, хорошо знал немецкий язык. Останавливаю – никто не понимает.
Вдруг подскакивает «виллис», и американец меня спрашивает: was willst du? (что ты хочешь?) Я ему начал объяснять, что дальше нельзя, там ждет вас засада, в таком роде. В это время подошел Ян, поляк, и говорит: я там был и видел там тоже. А он говорит: это кто? Я говорю: поляк. – А ты что? – Я знаю русский, украинский, польский. Он на меня посмотрел: в деревянных ботинках, брюки подвязаны веревками, говорит: пойдешь в армию нашу? Я говорю: извини, пожалуйста, я не понял. Он говорит: вот, к нам. Я говорю: нет проблем. А где? Я говорю: вот там мой дом. Он говорит: я сейчас согласую, если разрешит командир разведотряда. Под конец я уже за столом с ними сидел, за одним столом.
В. Дымарский
―
Долго согласовывали?
В. Куц
―
Нет, в течение минут сорока, минут сорок прошло. Мы только сели кушать, в это время уже американские солдаты, которые здесь уже были, уже просили сестру бауэра разогревать кастрюлю, туда кидали банки с консервами, разогревали. И заскакивает этот Юджин: пошли. Я сказал: auf wiedersehen – ничего, опешили, они не поняли ничего. И мы вышли.А у него получилось так, что когда они форсировали Рейн, пулеметчика крупнокалиберной ранило, и шофера ранило, он остался на «виллисе» один. Экипаж «виллиса» в разведотряде состоит из трех человек: шофер-автоматчик, рядом сидит пулеметчик малокалиберного пулемета, между сиденьем крупнокалиберный браунинг 12,7, крупнокалиберный пулемет.
И он меня взял, с собой посадил, и мы выскочили за село. Там ферма отдельностоящая, мы одно время как-то, не хватало сена, с хозяином ездили взаймы брали сено. Он меня туда завел, дал мне брюки, трусы, майку – ну, все – раздевайся. Я переоделся, а эти – не знаю – надо же бауэру отдать, я же помнил, что концлагерь, я все еще под этим впечатлением.
А в это время заходит Ядвига, это полячка, которая говорит: Владек, ты куда? А она дружила с поляком Стефаном. Я говорю: нас со Стефаном забрали в армию. - Матка бозка! Я говорю: таких не берут, как Стефан, Стефану лет 30 уже. Берут таких советский людей.
В. Рыжков
―
То есть, вас буквально за полтора часа обратили из батрака в американского солдата.
В. Куц
―
Да. И он говорит: сейчас надо капралу тебя представить. Он сказал мне несколько слов, как надо поблагодарить. Зашли, а он забрал свой пистолет, я зашел, тоже отдал честь, у них было только в каске. Он встал, мне пожал руку, там какие американцы были, пожали мне руки, так я стал GI. На второй день я уже был в бою. Все это в книге есть.
В. Рыжков
―
Расскажите, не все же читали книгу. Как ваш первый бой, расскажите. С кем была стычка? Там горы были, да?
В. Куц
―
Мы не ходили в разведку, мы все время теснили немцев. Когда они упирались сильно, и мы оставались, попадали в засаду, были такие случаи, когда пол-отряда погибало, наша задача, когда мы чувствуем, что мы ничего не можем сделать, вызывали штурмовую авиацию или танки подходили, били и шли дальше. Перестрелки каждый день, считай, было такое дело.А тут получилось так, что мы выскочили за этот населенный пункт, это же предгорье Альп, смотрим – мостик, а это же март месяц, вода-то большая, немцы копошатся. Впервые, я-то видел эту фельджандармерию, они все время барражировали по дорогам, даже когда американцы подходили. Сбивали часто американские самолеты, и вот самолет летит дымит, там 10-12 человек прыгает с парашютом, они их ловили, американцев. Так что, я видел, что такое фельджандармерия с этими бляхами у них на груди. И вот эти два почему-то сделали это дело. Когда нас увидели…
В. Рыжков
―
Они что, минировали мост?
В. Куц
―
Они зажигали уже шнур.
В. Рыжков
―
То есть, уже взрывчатку заложили, хотели взорвать?
В. Куц
―
Прямо лежала она, поджигали. А он же за рулем, кричит: Вилли, стреляй! Я затвор потянул, давлю – нету, они на мотоцикл, я тут дотянул, а там же бронебойная разрывная трассирующая по перилам, мотоцикл вверх тормашками, и рукав полетел от шинели, я не понял. Мы заскакиваем туда, Юджин начал шнур обрывать, а я к тому, который лежит, потому что, думаю: сейчас начнет стрелять, у него автомат и пистолеты. Я толкнул его, он лежит, руки за голову, а тот лежит отдельно, у которого рука улетела.Я: entstehen! - Он встал – выше меня на голову. Я оружие снял с него. Потом пистолет этот у меня был как мой личный, даже когда перешел в советскую армию, был. А к тому подошел – он еще лежал, а у него еще легкое работало, это был первый труп, который… я потом пару дней не мог кушать. Я понимаю, я знаю, что он бы не одного убил, и, может, поубивал, но это был мой труп первый. Как в «Тихом Доне», когда он зарубил, помните?
В. Рыжков
―
Как быстро вы продвигались на восток, вот американцы? Как быстро шло наступление?
В. Куц
―
Наступление, можно сказать, были крупные бои, и были отдельные. Особенно у нас был крупный бой, где меня контузило, это в районе Диллингена, когда они, отходя через Дунай, должны были прикрывать отход, стояли танки. И вот мы тоже нарвались на эти танки, переулком выскочили, а тут такое, значит, мы как знающие немецкий язык и умеющие читать с Юджином на первой машине, а за нами шел броневик, который стрелял через нас. Вначале я всегда плечи прижимал, думал, если он рубанет с крупнокалиберного пулемета – перережет. И тут они прикрывали этот отход, и этот крайний танк метров двести, наверное, повернет башня – не повернет, думает - ну, что там, «виллис». Потом, видать, он решил - Юджин рулит, а я ничего не могу сделать. Я понял, что надо бить по смотровым, чтобы не смог. Я бью…
В. Рыжков
―
По танку?
В. Куц
―
По танку, а Юджин никак не может включить заднюю скорость, потому что под уклон. И вот в то время, когда он включил заднюю скорость, рванул, в это время я увидел огонь.
В. Рыжков
―
Танк выстрелил?
В. Куц
―
Да, и я потерял сознание. Меня контузило, у меня вылетело 7 или 8 зубов. И слышу, они орут, а я не пойму, в чем дело. Я очнулся – орут: Вилли, Вилли! Я думаю: а что они орут? А оказывается, кровь у меня пошла в уши, они думали, что перепонки у меня того. Потом пулеметчик с броневика залез мне в рот, вытащил эти зубы – два я проглотил. Это вот я был контужен. И так мы двигались, дошли до Аугсбурга, и тут ни с того ни с сего страшная поднялась канонада, мы не поняли, в чем дело. Оказывается, немцы взрывали заводы.
В. Рыжков
―
Там у них промышленность крупная была?
В. Куц
―
Военная. Потом у нас было даже спецзадание.
В. Дымарский
―
По-моему же, Владимир Терентьевич, там же, по-моему, Фау-2 делали, нет?
В. Рыжков
―
Владимир Терентьевич, Виталий Наумович, мы запомнили вопрос про Аугсбург и про Фау-2 и сейчас мы завершим первую часть очень интересной истории Владимира Терентьевича Куца, уйдем на кроткий перерыв на новости и сразу после новостей продолжим этот интереснейший рассказ.НОВОСТИ
В. Рыжков
―
Еще раз добрый вечер, пролетели новости, а мы продолжаем программу «Цена Победы». Сегодня у нас замечательный совершенно, уникальный, удивительный гость Владимир Терентьевич Куц, участник Великой Отечественной войны, который успел повоевать как американский разведчик, потом как советский разведчик.
В. Куц
―
Контрразведчик.
В. Рыжков
―
. Контрразведчик, да. И мы остановились на том, как уже в 45-м году американцы наступали на восток, и вы подошли к городу Аугсбургу и услышали канонаду. И вы сказали, что немцы там взрывали свои военные заводы. И Виталий Дымарский до перерыва спросил у вас, там ли делали они знаменитые Фау-2?
В. Куц
―
Я не знаю, что они там делали, когда на самую окраину этого города вошли, и я не помню, чем было вызвано – или воду надо было налить – я заскочил в такое здание, и я увидел там лежащие папки, на которых было написано – ФАУ-1, ФАУ-2, ФАУ-3 и так далее – документация.
В. Рыжков
―
Понятно.
В. Куц
―
Когда я был в контрразведке, мы охотились, несмотря на то, что тогда…
В. Рыжков
―
Хорошо. Как дальше развивались события, как вы от американцев попали к советским, и когда это произошло?
В. Куц
―
Мы где-то 29 апреля взяли Мюнхен. В Мюнхен мы войти не могли. Мюнхен, так же как Штутгарт и вот эти все города, они насколько были разбиты, я сам был под бомбежкой в Штутгарте, когда тысячи летающих крепостей измолотили все.И тут произошел один дикий случай, когда мы сцепились американцы с американцами, и я пострелял частично.
В. Рыжков
―
По своим стрельнул?
В. Куц
―
Да. Я бы мог (неразб.), но меня к этому никто не привлекал, еще даже когда я в Штатах был через много лет – это война.
В. Рыжков
―
Но это ошибка была.
В. Куц
―
Да, конечно. Потому что нам было задание окружить уходящую в Альпы часть, другому отряду тоже была такая часть. И мы в лесу в Альпах встретились под Мюнхеном.
В. Рыжков
―
И решили, что это немцы?
В. Куц
―
Да. И до этого что получилось? Мы ехали утром, смотрим – сидят немцы в окопах и кушают. И когда они увидели, что это мы, мы проскочили несколько машин, а задние машины они начали фаустпатронами. Мы поняли, что это территория, занятая немцами. Идем по проселочной дороге в лесу. И теперь поняли, что дорога узкая, мы развернуться не можем, идем, а я-то за пулеметом, а уже появился у нас Ричард, шофер - уже тройка. Юджин сидит с биноклем и говорит: идут боши навстречу. Там дорога не такая…
В. Рыжков
―
Ну, горная, конечно.
В. Куц
―
Горная дорога. И говорит – я же на метр выше, чем он, с пулеметом, и говорит: Вилли, как появятся – стреляй. И как только появилась первая машина, а тут целиться не надо, там же трассирующий бронебойный разрывной, я эту машину режу. Вторая выскакивает – я ее режу. Потом там появилась ракета.
В. Рыжков
―
Американская?
В. Куц
―
Да. А получилось так, что они тоже нарвались на немцев, несколько машин подбили, и они те, которые остались, нагрузили на свои «виллисы» и бронемашины.
В. Рыжков
―
И что, из-за вот этого инцидента вы решили уйти?
В. Куц
―
Нет, не только. Дивизия 4-я пехотная, в которой я воевал, она на восток дальше не шла, мне сказали, что она поворачивает в сторону Италии, а мне надо на восток. И тем более, я морально был… Мне хоть говорили, что, Вилли, оставайся. Я бы, может, и остался, но я знал, что отец сидит, если узнают, что я остался у американцев, значит, брат и сестры попадают под репрессии в Советском Союзе. А война-то ведь не закончена, 1 мая. Мы договорились, что я все же рвану.
В. Рыжков
―
А далеко было до наших?
В. Куц
―
Ну, Мюнхен и Австрия, а войска уже были в Австрии.
В. Рыжков
―
Но там километров двести, по-моему, от Мюнхена до Зальцбурга, насколько я помню?
В. Куц
―
Ну, где-то, наверное, так.
В. Рыжков
―
Там сейчас автобан, а тогда там война шла.
В. Куц
―
Там были проселочные дороги. Мне эсэсовский «Мерседес» дали, дали ящик с продуктами, я взял немецкий автомат и мой Вальтер, и у меня еще был дамский Браунинг под трусами. Натянули ярко-оранжевый тент на «Мерседес», потому что барражирующие американские самолеты меня бы расстреляли. И я, объезжая Мюнхен, рванул на восток. Объезжая танки, броневики.
В. Рыжков
―
Но там уже в это время боевых действий не было, где вы ехали, да?
В. Куц
―
Нет, боевых действий не было. Куда ехать – у меня с собой карта. Там, где было снесено, я наложил, в это время подскакивает немец и говорит: вам туда надо. Я не понял, почему. Оказывается, потом через 40 с лишним лет, когда я с американцами встретился, они меня сопровождали, и когда увидели, что я застопорился, подослали немца, а он мне показал, куда. И я рванул в сторону Зальцбурга. И вот уже ворвавшись, еду – слева альпийские луга, темно-зеленый лес, серые скалы и белый снег, и я еду на своей машине…
В. Рыжков
―
На «Мерседесе».
В. Куц
―
Да. Несусь, в таком роде, хотя дороги тогда были не то, что вот сейчас автобаны. И в этот момент, когда я в таком состоянии лечу, я всю дорогу, я всегда и в бою ощущал шкурой на спине опасность. Вот чувствую, что никого нет – ни машин, ничего, это уже страшно. И вот из-за одного поворота я выскакиваю, в это время – раз – под углом градусов 45 выскакивает немецкий броневик и впереди меня. Опыта у меня такого не было, я этот опыт получил у них между боями. Я малость его не стукнул. И вот я начал прижиматься к правой стороне, чтобы вернуться обратно. А за вторым поворотом стоит эсэсовская колонна. Стоят машины, крытые брезентом, с левой стороны стоят мотоциклы с пулеметами, дальше танкетки. И я понял, что на этом закончилась моя война.
В. Рыжков
―
А вы в американской военной форме были?
В. Куц
―
А в чем же? В американской форме без каски. Там железная каска ни в коем случае, потому что капрал меня чуть за уши не таскал за это. Она была тяжелая, в бою…
В. Рыжков
―
И что дальше было?
В. Куц
―
Я расстегнул кобуру, у меня Вальтер на боевом, снял с предохранителя – едем, он едет, и я еду. Они стоят курят. Они поняли, что я еду за этим броневиком. И вот он повернул вправо, а я как ехал, с этой скоростью проехал колонну, я хотел машину бросить и уйти в Альпы, думаю, там найдут меня в горах – убьют. И я – на газ.
В. Рыжков
―
То есть, они вас просто прошляпили?
В. Куц
―
Они не ожидали. Если бы я ехал один, а не за броневиком – это мне бог послал.
В. Рыжков
―
Как вы сказали, война – это такой бардак, что в данном случае проскочили.
В. Куц
―
Да. И я загазовал, и в это время за меня Бог боролся и сатана, как я не урвался в пропасть и прочее. И вдруг выскакиваю – город, церковь, и стоит метра три черный негр, Military Police, оказывается, армия Паттона вошла в Зальцбург. Я врываюсь в Зальцбург, он мне машет: стоп. Я скорость вырубил, вместо тормоза давлю на газ. И в этот момент, когда я его должен снести, я опять попал на тормоз, машина юзом пошла, как он из-под меня выскочил, я не знаю. А там под углом стояли Студебеккеры, я в задние колеса Студебеккера, фары полетели, машина – все, встала. Он подскакивает, открывает дверку, и мне что-то говорит. Я говорю: Was wollen sie? Он одурел. Свистнул, подскакивает машина со звездой на капоте – военная полиция, и за ним.И в этом фильме есть этот замок, мы сейчас нашли. Они только вошли в этот Зальцбург, там только расквартировывались, армия Паттона. И меня в военную комендатуру. Зашли, он мне дал, у меня Вальтер забрал в карман и повел туда в комендатуру. Заскакиваем – а там подполковник стоит, а за столом уже сидят офицеры и девушки. И вот он подошел, руку к каске, и объясняет, что поймал в американской форме немца. Но я тогда девушкам говорю: кто-то может переводчиком? А мне в штабе дивизии выдали документы, что я воевал в разведке.
В. Рыжков
―
У вас были американские документы с собой?
В. Куц
―
Да, конечно. Мы заехали в штаб, и мне выдали официальное письмо. Я дал его подполковнику, он за голову схватился: на немецкой машине в американской форме русский. Этот негр стал ниже, и стал уходить. Я его догнал и говорю: один момент – взял у него Вальтер, положил.И я тогда сразу говорю: скажи ему, чтобы мы вышли в другую комнату. Мы вышли, я ему говорю: вот сейчас я прорывался через эсэсовскую часть, которая… потом я узнал, что они документы какие-то в Альпах… И ему рассказываю. Он говорит: а сколько их там? Я говорю: мне кажется, там только Гиммлера не хватает. Он в таком роде: тоже мне разведчик. А я ему: давай поедем, я буду рулить, а ты считать. И он тогда понял, что я бы считал в этот момент. И так, я уже пришвартовался к армии Паттона. И с армией Паттона мы начали двигаться в сторону Линца, мы сейчас там были на Дунае.
В. Рыжков
―
Это уже в Австрии.
В. Куц
―
Да, в Австрии. Австрия, она не очень пострадала, но Линц разбомбили, как я узнал, только потому в основном, что там недалеко родился Шикльгрубер.
В. Рыжков
―
Гитлер, да. Как вы у наших-то оказались? Когда это произошло?
В. Куц
―
Значит, двигаемся мы уже…
В. Рыжков
―
Но это все быстро, в течение нескольких дней.
В. Куц
―
Это было 1-го, а 6 мая мы вышли на речушку Эннс. Там под Мюнхеном концлагерь Дахау, а здесь речушка Эннс, где она впадает в Дунай, там Маутхаузен, где Карбышева… И вот мы заняли этот западный берег, крупнокалиберные пулеметы и мост и ждем советские войска. До тех пор зона американцев. На той стороне идут бои, я слышу.
В. Рыжков
―
То есть, там наши?
В. Куц
―
Наши бьют и наши воюют. Поэтому, языка-то я не знаю, но я нашел Данилу, который украинец из Канады, учился в Америке, женился на американке, и когда началась война, его взяли, и он трошки балакал по-украински. Он у меня как переводчик был. Там у меня был Юджин, говорил на немецком в совершенстве, а тут Данила.И я этому говорю сержанту: Данила, скажи: давай ударим, закончим это. – А это, говорит, приказ, есть приказ. И я смотрю, что американцы на ту сторону ездят и обратно возвращаются на «виллисах». И вот мы на той стороне, я машину оставил на этой стороне, «Мерседес», там у меня кое-какие вещички были, и этот самый Шмайссер, а там мы разоружали немцев, потому что когда они пошли, уже бронетранспортеры и машины мы оставляли и оружие сбрасывали, как дрова. И потом там возле одной машины, видать, солдат, но у него типа птичек, наверное, аэродромная команда и что-то там с офицером и прямо ему в лоб пулю. Я выхватил и грохнул тоже этого, хотя в книге пишу, что нет. Ну, это такой случай был. И потом смотрим: танки.
В. Рыжков
―
Наши или немецкие?
В. Куц
―
Советские. Дивизия…
В. Рыжков
―
А чья там армия шла с той стороны наша?
В. Куц: 4
―
я гвардейская, 5-я гвардейская воздушно-десантная дивизия, которой я являясь почетным ветераном.
В. Рыжков
―
Десантники.
В. Куц
―
Где я был в контрразведке.
В. Рыжков
―
То есть, вы увидели наших в этот момент?
В. Куц
―
Да. И они на танках. А тут – как скот. Во-первых, автомост, рядом железнодорожный мост. Там подошел целый состав с немцами, они почему-то не побежали по мосту, все сюда. Я так понял, что он заминирован. И этот советский танк подошел, так перед мостом поперек встал, держать их, но там они как стадо пошли. Да, я бы тоже должен был остаться, но у меня там машина. Мы взяли брошенную машину немецкую и на ту сторону поехали. Я сажусь за свой «Мерс», подъезжаю к мосту, а там уже стоит МР – как на меня рявкнула.
В. Рыжков: Мр
―
это что?
В. Куц
―
Военная полиция американская.
В. Рыжков
―
Уже граница возникла.
В. Куц
―
Данила подошел, говорит: ты что, не видишь, что там творится, в таком роде – бои. Ну, мы пошли в дом, начали потихоньку выпивать и прочее. А та сторона – возвышенность такая, вот сейчас мы были в этом районе. И вот он заскакивает и говорит, что советы едут. Мы выскочили, смотрим – идут черные машины «эмки» наши. Хотя 400 с лишним тысяч американцы передали по ленд-лизу машин, но вот на черных «эмках». И меня лейтенант берет тащит. Когда я подошел, журналисты были и вот бригадный генерал американский, в такой же форме, как я, только звездочки были на каске. И стоит мой будущий командир дивизии Афонин Павел Иванович, царство ему небесное, в галифе сапогах (я смотрю на себя как в зеркало), вся грудь в орденах. Вот меня подталкивают и говорят, что вот русский советский человек.
В. Рыжков
―
А вы в американской военной форме?
В. Куц
―
А в чем же?
В. Рыжков
―
Ясно.
В. Куц
―
Я назвался. Он говорит: ну, что, как воевал? Я говорю: как положено советскому человеку. Хорошо, - говорит, - Шварев, займитесь бойцом. А Шварев – это контрразведчик. Дали фужеры, и я чокнулся за победу над фашистским чудищем. Потом мы со Шваревым вышли.
В. Рыжков
―
Американцы вас спокойно отпустили?
В. Куц
―
А куда денешься?
В. Рыжков
―
Ну, мало ли. Сказали бы: у вас контракт или еще что-то.
В. Куц
―
Нет, меня многие спрашивают: как тебя взяли?(смех)
В. Рыжков
―
А уж как отпустили…
В. Куц
―
Из хлева взяли и посадили на пулемет – я бы мог побить всех американцев.
В. Дымарский
―
Это более удивительно, что приняли наши.
В. Куц
―
Так вы послушайте, в этом же весь сыр-бор, что (вот многие в интернете пишут) ерунда, что все врет. Я когда написал книгу, я пишу, что пока живы все эти свидетели, и с американской стороны, и с советской стороны. Я когда решился через 40 с лишним лет – здесь около ста человек было с нашей дивизии. «Кока-кола» корабль нам давала, что американские солдаты, они какие-то налоги меньше платили.
В. Рыжков
―
Владимир Терентьевич, что вы успели за оставшиеся 3 дня войны сделать уже на нашей стороне?
В. Куц
―
Ну, не 3 дня.
В. Рыжков
―
Там как – с 6-го по 9-е?
В. Куц
―
Я в советской армии был около 4-х месяцев.
В. Рыжков
―
А, понятно.
В. Куц
―
Я был до конца августа. У нас же советские войска уже наступали так, как немцы в свое время, по дороге, а все остальные там в горах и в лесах еще были эсэсовцы, они не могли сдаваться и так далее.
В. Рыжков
―
Гонялись за ними?
В. Куц
―
Еще ребята погибали у нас, вот же в чем дело.
В. Рыжков
―
Тогда уже капитуляция была, после нее?
В. Куц
―
Конечно. Потом я еще участвовал после этого в спецоперациях. А потом, когда наши дивизии отвели от границы, я уже к командиру дивизии не как товарищ генерал-майор, а говорю: товарищ Павел Иванович, домой хочу. – Как домой, ты не служил в армии. А я говорю: вы знаете, я четвертый год не был дома, у меня мать там. А я получил письмо, что у меня родная сестра в Подмосковье была тяжело ранена медсестрой и в Куйбышеве умерла.
В. Рыжков
―
А вам было сколько лет в 45-м?
В. Куц
―
7 ноября 45-го года исполнилось 18 лет.
В. Рыжков
―
Всего-навсего 17 лет.
В. Куц
―
Мне не было 18-ти лет.
В. Рыжков
―
А вы уже успели в двух армиях повоевать.
В. Куц
―
А он говорит: а сколько тебе лет? Я говорю: в ноябре мне будет 18. – А, ну ладно. Ну, тогда меня начали готовить, давай документы. Я документы сдал ему американские, и он говорит: нигде ни при каких обстоятельствах, если ты хочешь… А как я скажу, уже сентябрь месяц? Ну, скажешь, помогал разгружать и загружать оборудование и прочее, тебя задержали. И я вернулся домой как лицо, угнанное в Германию.Но опять я счастливый. Я ждал, или меня заберут, если вскроется, что я воевал, и те ребята, которые знали, в лагерь угнанные были, что я в американской армии, они уже были или в советских лагерях были, или их в армию позабирали. И вот этого я ждал. И в январе 46-го года полк 16-й гвардейский мой полк, в котором я в контрразведке был в 5-й дивизии призвали в районный центр и у меня оказался дома. И в районном центре помогли мне взять паспорт через КГБ, потому что жили в селах как рабы без паспортов. И он говорит: призовем через военкомат в нашу часть. Я говорю: смотри – хата разбита. Весной хорошо. И их куда-то в другой перевели, а я в этот момент рванул к отцу в Норильск. Отец у меня к тому времени освободился.
В. Рыжков
―
Вы мать повидали, мать дождалась?
В. Куц
―
Мать дождалась.
В. Рыжков
―
А где она была?
В. Куц
―
Я когда вечером пришел.
В. Рыжков
―
В деревню?
В. Куц
―
Да, в свою хату.
В. Рыжков
―
Откуда вас и угнали, в ту же самую деревню?
В. Куц
―
Ну, конечно.
В. Рыжков
―
В ту же самую хату? И как она?..
В. Куц
―
Хата-то была разбита, миной снесло крышу, мы семья не колхозники.
В. Рыжков
―
Как мать вас встретила?
В. Куц
―
Мать, когда я зашел, говорю: тетя, можно у вас переночевать? А там у нее вместо светильника была или от сорокапятки или от крупнокалиберного пулемета гильза и фитилек. Она тесто делала. А я говорю: переночевать. Она говорит: я тебя завтра ждала. Я спрашиваю: как? – А карты, а сон… И потеряла сознание.
В. Рыжков
―
Вот на этом потрясающем моменте, о встрече Владимира Терентьевича Куца, бойца двух армий, о встрече с матерью в 45-м году мы заканчиваем наш удивительный рассказ. Встретимся через неделю. Спасибо!