Рождество Христово в православной иконографии - Левон Нерсесян - Собрание Третьяковки - 2009-01-11

К.ЛАРИНА: Сегодня у нас в гостях Левон Нерсесян, старший научный сотрудник отдела древнерусской живописи Третьяковской галереи. Добрый день, Левон, здравствуйте.

Л.НЕРСЕСЯН: Добрый день.

К.ЛАРИНА: Здесь же Татьяна Пелипейко. Таня, добрый день.

Т.ПЕЛИПЕЙКО: Добрый.

К.ЛАРИНА: Ну, о чём вы там договорились? Что вы решили?

Т.ПЕЛИПЕЙКО: Ну, мы начнём по порядку. Мы начнём, естественно, с …

К.ЛАРИНА: С Рождества?

Т.ПЕЛИПЕЙКО: Во-первых, да. Во-первых, наверное, всех-всех поздравим.

Л.НЕРСЕСЯН: Да, да, это безусловно.

Т.ПЕЛИПЕЙКО: Вот. А, во-вторых, конечно, начнём с того, что хранит сама Третьяковская галерея на соответствующую тему. Ну, а дальше я думаю, что мы очень постараемся много вопросов задать по ходу дела.

К.ЛАРИНА: Итак, напомню, что наша тема сегодня: «Рождество Христово в православной иконографии».

Л.НЕРСЕСЯН: Ну, тема-то как раз сформулирована не совсем обычно для нашей передачи. Вот почему у ведущих с самого начала и возникли вопросы, поскольку у нас нет никакого конкретного произведения, которое мы будем обсуждать. Ну, и соответственно у нас пропали такие традиционные рубрики, как «Путь в музей» и так далее, и всякие разговоры про историю создания. И в нашем случае — в случае иконы — историю почитания, и так далее, и так далее. Но, тем не менее, икон, как вы понимаете, на этот сюжет в собрании Третьяковской галереи достаточно, и, более того, некоторая часть их находится в экспозиции и поэтому вполне доступна для всеобщего обозрения. И к числу таких достаточно известных икон принадлежат два «Рождества» XV века из собрания Остроухова. Одно из них считается происходящим из Звенигорода и рассматривается как произведение, ну если не Рублёвского круга, то, по крайней мере, непосредственно близко лежащего к Рублёвскому времени, где-то середины или второй половины XV века, по разным данным. Другое — тоже XV века, середины, второй половины, это так называемое «Рождество с лиловыми горками». Небольшая, но очень знаменитая икона из собрания Остроухова, которая, по-моему, ещё с дореволюционных времён украшает разные альбомы и воспринимается как шедевр древнерусской иконописи с начала ХХ века.

К.ЛАРИНА: Хорошо. Вот уже мы определили путь, с чего мы начнём. Давайте, мы что-то будем дарить людям?

Т.ПЕЛИПЕЙКО: Обязательно!

К.ЛАРИНА: Ты видела?

Т.ПЕЛИПЕЙКО: Я видела. Вот он пакетик, вот он, конечно, обязательно. Во-первых, каталог, актуальный каталог. Это каталог выставки Василия Ватагина. И, надо сказать, что каталог мне доставил безумное удовольствие, потому что в нём очень много очень хороших текстов, помимо всего прочего. И это действительно очень интересно почитать. И очень многое — и в эпохе, и в нём через это дело раскрывается. Это раз. Каталог выставки Василия Ватагина. Журнал «Третьяковская галерея», вот такой вот свеженький номер, нам достался также и может быть предложен нашим слушателям. Среди тем того, о чём здесь, — Россия в тысяча девятисотые годы, «Искусство и культура Российской империи в эпоху последнего царствования», например, — такая здесь статья. Здесь — Таира Салахова, напомню, что скоро будет выставка, здесь о Лазаре Гадаеве, ушедшем, рассказывается, здесь много разных прочих интересных вещей. В том числе здесь о Боровиковском, здесь об акварели, здесь о разном, разном, разном. Значит, это — на, держи!

К.ЛАРИНА: Ага!

Т.ПЕЛИПЕЙКО: Ну, и, наконец, классические наши, точнее Третьяковские «билетики-вездеходы», действительные на две персоны, которые позволят вам посетить любое здание музея, в любой день, по вашему выбору, числом два человека на один такой билетик. Вот. Но, так сказать, за это ещё надо побороться!

Л.НЕРСЕСЯН: Да, это не бесплатно, да.

Т.ПЕЛИПЕЙКО: Вопрос. Вопрос такой: что означали дары, принесённые волхвами младенцу Иисусу? Напомним дары?

Л.НЕРСЕСЯН: Напомним, о каких дарах идёт речь.

Т.ПЕЛИПЕЙКО: Напомним. Это: золото, ладан и смирна. Вот, что каждая из частей этих даров означала?

К.ЛАРИНА: Ну что же, ждём ваших ответов. Я думаю, что легко наши слушатели справятся с этим вопросом. +7 (985) 970-45-45. Здесь ещё о Владимире Любарове и его «Непридуманных историях» в этом выпуске.

Т.ПЕЛИПЕЙКО: А там много всего, я все не перечисляла. Журнал-то такой, всегда содержит много тем.

К.ЛАРИНА: Но у нас, тем временем, кстати, есть ещё и вопросы, которые на сайт пришли к Левону по теме сегодняшней передачи. Вот, например: «В чём наиболее существенное отличие православной иконографии Рождества от иконографии католической?».

Т.ПЕЛИПЕЙКО: Если оно вообще есть.

Л.НЕРСЕСЯН: Вы знаете, на самом деле на такие вопросы всегда очень сложно отвечать, потому что слушатель предполагает, что действительно можно сформулировать в одном предложении, назвать это различие и так вот — раз и навсегда — это в сознании закрепить. Почему это невозможно сделать? Потому что и православная иконография, так называемая православная, она не однозначна, она меняется с течением времени, и даже в одни и те же эпохи она существует в разных вариантах, и, тем более, не, так сказать, устойчива и статична иконография Западная. Был период в истории искусства, когда они были достаточно близки друг к другу. Я имею в виду европейское средневековье. И, конечно, ну скажем, если посмотреть даже не только на средневековое, но скажем, на раннеренессансное изображение Рождества, или изображение Треченто, у знаменитых итальянских художников ХIII- начала ХIV века, то мы увидим, что иконографическая схема, в общем, нам знакома: она почти такая же, как, скажем, на русских иконах Рождества ХIV-ХV веков. Но дальше уже началось, конечно, очень существенное расхождение, его всё равно одним предложением не определишь. Просто вот то, что продолжало оставаться в русском искусстве устойчивой иконографической схемой и если менялось, то менялось незначительно и медленно, то в европейском искусстве оно стало меняться стремительно и включать в себя очень много дополнительных мотивов. И это было связано уже не столько с эволюцией иконографии Рождества, а с изменением характера искусства в целом. Вот с того момента, как оно начало изменяться, мы считаем, что церковное искусство европейское совершило некий качественный скачок, не будем его оценивать, но совершило оно его в ХV веке. С этого момента начиная, можно говорить уже, что нет устойчивой иконографической схемы, а есть множество индивидуальных вариантов, индивидуальных решений. Просто потому, что индивидуальность художника получила другой статус в европейском искусстве Возрождения и Нового времени. А у нас эта схема сохранилась, хотя тоже видоизменялась, и, скажем, искусство ХVI и, в особенности, ХVII века, даёт очень много нового, того, чего в классическую эпоху, например, не было. Поэтому сложно очень отвечать на такие вопросы, тем более, когда речь идёт об иконографии, которая соединяет в себе очень много источников. Вот это вопрос, с которого, на самом деле, может быть, имеет смысл начать. Вопрос об источниках, то есть, переводя это на такой простой язык: а что, собственно, на этой иконе изображено и откуда это взято?

К.ЛАРИНА: Давайте вот на примере как раз икон, которые вы назвали.

Л.НЕРСЕСЯН: Да, это достаточно легко сделать, потому что там как раз схемы довольно устойчивы и между собой они, конечно, различаются, но различаются в некоторых конкретных деталях. Но в любом случае, я что хотел пояснить? Причём, мы будем называть конкретные сюжеты и конкретные источники. Дело в том, что так называемые «праздничные иконы» — они иногда основаны на каком-то одном конкретном тексте Священного писания и точно его иллюстрируют, и тогда с иконографией их всё обстоит более или менее просто: мы просто открываем нужное место Священного Писания, читаем его, смотрим на икону и понимаем, кто есть кто, и кто здесь изображён. В случае с Рождеством и с некоторыми другими праздниками всё не совсем так. Потому что, даже если начать со Священного Писания, там всё-таки не один конкретный текст имеется в виду, а целых три: это два текста из Евангелия от Матфея: о Благовестии Иосифу о рождении у него Младенца Христа и, тоже из Евангелия от Матфея, — текст о поклонении волхвов, о путешествии волхвов и об их поклонении Младенцу Христу, и текст Евангелия от Луки — о переписи в Вифлееме, о путешествии Марии и Иосифа в Вифлеем, о рождении Младенца в Вифлееме Иудейском и о поклонении пастухов, которым благовествовали ангелы. То есть, на самом деле, уже три сюжета даёт нам только канонический Новозаветный текст, и иконы их тем или иным образом объединяют, каждая икона Рождества, или почти каждая. Кроме того, есть множество так называемых апокрифических сведений, которые тоже в иконографию Рождества включаются. И вот это нужно, наверное, пояснить, потому что я употребил незнакомое, может быть, для некоторых греческое слово. Слово «апокриф» в переводе с греческого означает «сокровенный, тайный», и словом «апокриф» принято обозначать те книги, которые повествуют о библейских лицах и событиях, но, тем не менее, в Библейский канон не включены по разным причинам: или составители канона посчитали их слишком фантастическими и недостоверными, или некоторые апокрифы содержали какие-то явно еретические высказывания, еретические комментарии неких общеизвестных фактов.

Т.ПЕЛИПЕЙКО: Но они, тем не менее, имели какое-то хождение?

Л.НЕРСЕСЯН: Да. И вот тут тоже интересный момент. Понимаете, когда мы говорим, например, и я сейчас это скажу, что в иконографии Рождества использован апокрифический текст протоевангелия Иакова, народ сразу, наверное, от этого сообщения слегка возбудится, потому что он вообразит себе следующую картину: иконописец отправляется в какую-то тайную библиотеку, знаете, как в «Имени розы», там, в тайной библиотеке, на самой-самой дальней полке находит некую таинственную книгу, которая покрыта пылью и как-то ограждена от всех заклинаниями. И там, на 105-й странице, расшифровывая некий тайный текст, он его…

Т.ПЕЛИПЕЙКО: Он говорит: «Ага!».

Л.НЕРСЕСЯН: Да. «Вот оно, как было на самом деле!» И это вот всё он в своей иконе изображает. А потом исследователи как бы проделывают тот же самый путь, и находят эту самую книгу, и говорят: «Да. Вот значит, тут использован апокриф». На самом деле всё абсолютно не так. Вот я специально так живописно это всё изобразил, для того чтобы мы это всё пережили и от этого немедленно отказались. Потому что, несмотря на существование таких неканонических книг, информация, которая в них содержалась, распространялась множеством разных способов. И очень часто она была общеизвестна и общепризнанна. Скажем, святые отцы, когда они писали свои поучения на тот или иной праздник, наряду с тем, что было записано в Библейских книгах, — они использовали вот эту апокрифическую информацию. Дальше, гимнографы, которые составляли богослужебные тексты, — они тоже использовали всё то, что в Библейских книгах не было зафиксировано. И поэтому наряду со словом «апокриф», а иногда вместо слова «апокриф» лучше употреблять выражение «церковное предание». Вот мы разделяем Писание — то, что записано в Библейских книгах, и Предание — то, что теми или иными способами передаётся, но наиболее полно изложено это в той или иной апокрифической книге. Но это совершенно не значит, что художник её читал, более того, — что он знал о её существовании. Потому что информацию ту доносило до него вот это самое Предание, о котором мы говорили. То есть, совокупность знаний, в книги не вошедших. И эта вот совокупность в случае с Рождеством довольно велика, и поэтому очень многое из того, что там, в этой иконе, присутствует, оно не к Библейским текстам восходит, а к этому Преданию. Есть и третий момент, и его тоже надо всегда иметь в виду, когда мы изучаем праздничную иконографию. Есть вещи, которые на текстах вообще никак не завязаны. И бесполезно искать — а вот где там такое написано? Потому что есть вещи как бы сугубо иконографические, которые развиваются, появляются сами по мере развития иконографической схемы, или берутся свободно из других иконографических схем. Может быть, я начну не с самого важного, но этот тезис нужно сразу подтвердить. Ну, скажем, «омовение Младенца». Оно практически всегда присутствует на иконах Рождества, по крайней мере, русских — классических, ХV, ХVI и даже ХVII веков, ну вот на этих двух иконах, которые мы сейчас упомянули, в правом нижнем углу есть такая сцена. Ну, вот ничего не сказано, нигде — ни в Библейских текстах, ни в апокрифических даже текстах — о том, что новорожденный Младенец Иисус был омыт.

Т.ПЕЛИПЕЙКО: Но с другой стороны, это естественно, если это превращать в визуальный образ.

Л.НЕРСЕСЯН: Вот на самом деле не так уж это и естественно, потому что отцы Церкви некоторые, между прочим, специально оговаривали, что никакого омовения не было. А знаете, почему?

Т.ПЕЛИПЕЙКО: В тексте нет?

Л.НЕРСЕСЯН: Нет, потому что Он — необычный Младенец, и никаких обычных вещей, которые сопровождали обычное рождение, по мнению некоторых отцов Церкви, по крайней мере, там не было. И вот, они подчёркивали, что роды были безболезненные и что Младенец, грубо говоря, сразу родился готовый, и целый, и совершенный, и ничего не надо было с ним из дополнительных мер предпринимать. Поэтому вот это отсутствие омовения проговаривалось, не всеми, конечно, но такая точка зрения существовала. И, тем не менее, оно попало. Вопрос: откуда? Вот я — исследователь, я начинаю некое разыскание и пытаюсь выяснить: откуда взялся этот мотив? Взялся он очень просто — из собственно иконографической традиции, причём, даже не христианской, а античной. Сцены рождения — они, вообще-то говоря, довольно часто в античности встречаются. Это и рождение обычных людей, но чаще, конечно, рождение богов и героев. И, скажем, в сохранившихся античных фресках и рельефах сплошь и рядом мы видим: да, вот роженица на ложе — схема знакомая, да? И вот там одна, или две повитухи, которые купают младенца в специальной купели. Это был настолько распространённый мотив, что когда стали уже составлять изобразительную схему, понимаете, без него обойтись не могли. Это вот то, что принесла с собой иконографическая традиция, причем, я подчёркиваю: не христианская. И этот мотив пришёл во все остальные сцены христианских рождений тоже: и Рождество Богородицы этот сюжет в себе содержит, и Рождество Иоанна Предтечи, и Святителя Николая — вообще, любое Рождество. Это как необходимый признак. А, между тем, текста никакого нет. Поэтому отвечать на вопрос: откуда что взялось, когда мы имеем такую сложную, многосоставную иконографическую схему, не всегда так просто.

К.ЛАРИНА: Это только вступление к нашему разговору. Сейчас НОВОСТИ, а потом пойдём дальше.

НОВОСТИ

К.ЛАРИНА: Вот я вам ещё один вопрос приготовила.

Л.НЕРСЕСЯН: Давайте.

К.ЛАРИНА: Потом я знаю, чем всё кончится: когда закончится программа, Левон скажет: «Мы ничего не успели! Ни-че-го!!!».

Л.НЕРСЕСЯН: И ещё потом в «ЖЖ» на вас пожалуюсь — за то, что вы не дали ничего сказать. (Все смеются).

К.ЛАРИНА: «Уважаемый Левон! Было бы интересно узнать, где находится самая почитаемая икона Рождества Христова»? Есть ли чудотворная икона Рождества?» Ну, дальше вторую часть не буду говорить, потому что не имеет отношения к нашей теме.

Л.НЕРСЕСЯН: Ну, на самом деле почитаемая икона Рождества — это, вообще-то, с канонической точки зрения не вполне правильно. Я объясняю, почему. Потому что почитаемым, как правило (просто исключения очень редки), является только моленный образ, то есть, образ, на котором изображён Спаситель, или Божья Мать, или какой-нибудь святой. То есть, образ, предназначенный для непосредственного молитвенного обращения и (мы, кстати, обсуждали это на одной из передач) дающий через это возможность не только человеку обратиться к Богу или к святому, но Богу или святому явить свою благодатную силу через этот образ. А Рождество, икона Рождества, — она не имеет такой персоны, к которой непосредственно эта молитва должна быть обращена, её функция немножко другая: это праздничная икона. (Мы создаём, так сказать, эти типы для себя, для удобства нашего анализа.) Это праздничная икона, задача которой — прежде всего, создать совокупный образ праздника, Рождества Христова. И в силу этого здесь, конечно, присутствует момент молитвы, и, конечно, всё равно, и перед иконой Рождества тоже можно молиться изображенному, допустим, на ней Спасителю, изображенной на ней Божьей Матери, но здесь эта молитвенная функция не так сильно выражена. И, вообще-то говоря, иконы Рождества — они чаще всего помещались даже не в местном моленном ряду, а в праздничном ряду иконостаса, то есть, это была часть праздничного цикла. И, конечно, никак особенно не выделялась. Другой вопрос, что есть какие-то знаменитые иконы Рождества, но это уже в нашем, таком человеческом смысле этого слова, а не в божественном. То есть, не прославлены и не чудотворны. Вообще, примеры чудотворности вот таких не моленных икон, а икон праздничных, они уникальны. Это можно просто по пальцам пересчитать: ну, скажем, Успение из Киево-Печерской Лавры. Вот храмовая икона — она действительно почитается как чудотворная. Но это скорее исключение из правила.

К.ЛАРИНА: Она в Лавре?

Л.НЕРСЕСЯН: Она в Киево-Печерской Лавре. Это скорее исключение, а не правило, а, как правило, это всё-таки не так.

К.ЛАРИНА: Давайте, мы всё-таки успеем поговорить про те две иконы, которые мы заявили сегодня, те, что находятся в Третьяковской галерее.

Л.НЕРСЕСЯН: Ну, хорошо. Мы попробуем про них поговорить, хотя на самом деле говорить про них, не обращаясь ко всему остальному материалу, довольно сложно. И, по крайней мере, на уровне сопоставления нам что-то пригодится, безусловно. И вообще, для разговора об иконографии Рождества мне бы, конечно, помимо собрания Третьяковки, хорошо бы ещё иметь под рукой, и слушателям тоже, например, Ватиканский Лапидарий, где находится довольно много самых древних изображений Рождества, но память о которых, естественно, сохранилась и в более поздние эпохи.

Т.ПЕЛИПЕЙКО: А к какому времени восходит то, что сохранилось?

Л.НЕРСЕСЯН: То, что сохранилось, как и вот такой первый пласт христианского искусства, это IV век новой эры. Это катакомбные фрески, что довольно редко: по крайней мере, для катакомбных фресок это почти не встречающийся сюжет, а вот есть рельефы саркофагов раннехристианских, где таких сюжетов много. И надо сказать, что, несмотря на то, что, вот, где там, скажем ХV век, а где IV-й — совпадения некоторые есть. И мы понимаем, почему — потому что христианское искусство, оно как бы традицию, с одной стороны развивает, а с другой — сохраняет. И то, что однажды появилось, оно, как правило, сохраняется уже, просто к нему прибавляются какие-то другие мотивы. И вот основное ядро обеих икон — изображение Младенца в яслях, повитого пеленами, над которым склоняются животные, там, вот в этом хлеву Вифлеемском, пребывавшие, — вол и осёл. Это было и в раннехристианских изображениях, это есть в иконах ХV века, это есть и в самых поздних изображениях Рождества тоже. К этому почти обязательно, с V века начиная, прибавляется пещера, и, уже в самых ранних изображениях, есть звезда, которая прямо над пещерой стоит, в соответствии опять же, с Евангельским текстом: «Звезда встала над тем местом, где был младенец». И вот даже этот минимум иконографический, который во всех изображениях присутствует, он тоже требует какого-то истолкования и осмысления. Ну, например, потому что нам ничего неизвестно из Евангельских текстов ни про какого вола, и ни про какого осла, которые были в этой самой пещере. И про пещеру, кстати, тоже ничего из канонических Евангельских текстов неизвестно. Давайте с пещеры начнём, с пещерой немножко проще, потому что пещера появляется уже в протоевангелии Иакова, там вот упомянуто, что это был не просто хлев, где нашли убежище Мария и Иосиф, а хлев, находившийся в пещере. Что, в общем, как я понимаю, для Святой земли того времени было вполне логично и естественно. Пещеру поминали отцы Церкви, даже ранние. Ну, скажем, упоминал её учитель Церкви Ориген, что Рождество произошло в пещере, — что свидетельствует о том, что информация шла не только из протоевангелия Иакова, но и из каких-то других источников тоже. Более того, уже в раннехристианские времена показывали ту пещеру, в которой родился младенец Христос на Святой земле. И потом над этой пещерой и построили Храм Рождества Христова в Вифлееме. Так что вот здесь сведения были, но понятно, опять же, что, как и любой элемент настолько важной иконографии, пещера получала символическое осмысление. И здесь нужно иметь в виду и Новозаветные тексты, в частности, текст Евангелия от Иоанна «Свет, воссиявший во тьме, и тьма не объяла его». Это первая глава Евангелия от Иоанна, комментарий к теме Боговоплощения. И Пророчество Исайи про тех, кто сидел во тьме и тени смертной, и которым воссиял свет. То есть здесь всячески подчёркивается, что пещера — это образ мира, лишённого непосредственного богообщения, непосредственного явления Божественной благодати. И вот это происходит: свет Боговоплощения озаряет именно пещеру, и пещера в данном случае выступает как символ всего мироздания, которая просвещается с приходом Христа. С волом и ослом — это более частный случай, хотя вол и осёл тоже в апокрифах появляются, но уже довольно поздно — где-то в веке IV. Ну, и их естественно полно в богослужебных текстах, они в очень многих текстах упоминаются. Здесь имеется в виду Пророчество Исайи, которое в первой главе Исайи сформулировано: «Вол знает владетеля своего, и осёл — ясли господина своего, а Израиль не знает Меня». И это уже, начиная со II века. (Опять я сейчас не буду перегружать всё это именами, кто из отцов Церкви, когда, и как это всё сказал, хотя это всё известно и зафиксировано.) Эти два персонажа из Пророчества, то есть, вол и осёл, они сопоставлялись с избранным народом, то есть с израильтянами, и с язычниками, которые как бы равно приобщаются к благодати с пришествием Христа. И это очень важный был момент, естественно, поскольку происходило как раз распространение христианства во всём мире за пределами избранного народа, среди язычников, и приобщённость язычников подчёркивалась всеми возможными символическими способами. Поэтому, кстати сказать, в раннехристианские времена чаще изображалось не Рождество, вот как я сейчас его описывал, а поклонение волхвов, потому что волхвы были язычники.

К.ЛАРИНА: Давайте про волхвов скажем, поскольку у нас есть правильный ответ. А наши победители: (перечисляет имена и первые три цифры телефона победителей). И правильный ответ: золото, ладан и смирна. Золото — как царю, ладан — как Богу и смирна — как тому, кто должен умереть и быть погребён.

Л.НЕРСЕСЯН: Вот замечательно! Видите, как много людей это знают: что именно принесли Младенцу Христу волхвы. Я ещё раз подчёркиваю, что очень важно, что волхвы были язычниками. Они находились за пределами избранного народа, они ничего об этом не знали, но их языческая мудрость тоже привела их к богопознанию. Вот то, что подчёркивается, например, в замечательных богослужебных текстах: из звезды, которую они наблюдали как волхвы, как звездочёты, воссияло им Солнце правды, то есть Христос. И они пошли туда, к Нему, к Христу, поклониться, как и весь остальной мир. И не изображали почти в первые века само Рождество, а изображали именно поклонение волхвов — то есть младенца, сидящего на коленях у матери, как на троне, некого будущего царя и будущего судью, которому приносят эти человеческие дары.

Т.ПЕЛИПЕЙКО: Но более того, волхвы — это не просто какие-то язычники, это, можно сказать, почти что языческие жрецы, это те, кто связан с магией.

Л.НЕРСЕСЯН: Ну да.

Т.ПЕЛИПЕЙКО: И, если мы будем брать другие переводы на другие языки, то там это слово часто присутствует.

Л.НЕРСЕСЯН: Ну да, это такой немножко сомнительный момент, потому что, с точки зрения правоверных иудеев до боговоплощения и с точки зрения правоверных христиан после боговоплощения, всякие магические занятия — они, безусловно, предосудительны. Но из этого сложного положения отцы Церкви, в общем, находили выход в своих толкованиях.

Т.ПЕЛИПЕЙКО: Почему? Наоборот, вот они раскаялись и идут.

Л.НЕРСЕСЯН: Не раскаялись, вот, не совсем раскаялись. Их мудрость — их земная, человеческая мудрость постижения всяких тайных и сокровенных законов, управляющих мирозданием, — привела их к пониманию настоящего, единственного и подлинного закона. То есть их мудрость — она как бы самоуничтожилась. Она дошла до определённого предела познания и с этого момента перестала быть актуальной. Вот здесь как-то есть и плюс, и минус, то есть и как бы отдаётся должное этой мудрости, и в то же время как бы от неё уже можно в новой ситуации отказаться. Но волхвы, на самом деле, потом вошли… Здесь вот на какой момент ещё хочу обратить внимание: на обеих иконах, о которых мы говорили, присутствуют волхвы, хотя, вообще-то говоря, поклонение волхвов, как мы понимаем, произошло не одновременно с рождением Младенца Иисуса. Несмотря даже на трогательный мультик про Рождество, который мы с вами видели, где это всё происходит одновременно, и на иконах это как бы происходит одновременно.

Т.ПЕЛИПЕЙКО: Это у Алдашина, да?

Л.НЕРСЕСЯН: Да, у Алдашина, да. Просто вот полный восторг, не могу не вспомнить. Но понимаете, оно-то в реальности в Новозаветной не одновременно происходит. Волхвы появляются через некоторое время. Сначала к Младенцу приходят только пастухи и ангелы. Но на иконах это практически всегда изображается одновременно. Это очень важно. С одной стороны — пастухи, с другой стороны — волхвы. С одной стороны — простые люди, с другой стороны — мудрецы. С одной стороны — представители избранного народа, с другой стороны — язычники. Да, вот символических оппозиций на это накрутить можно очень много. Но их общая цель понятна: показать, что это для всех, это событие, которое затрагивает всех, весь род человеческий. И не только род человеческий, потому что с третьей стороны — на небесах — этому всему соприсутствуют ангелы, которые воспевают ангельскую песнь. Надо сказать, опять возвращаюсь к двум галерейским иконам, они относятся к так называемым московскому и новгородскому изводам. Это очень условное разделение, как и все подобные разделения, но оно принято. Действительно, есть московский извод, похожий на праздничные иконы из Благовещенского собора Московского Кремля и Троицкого собора Троице-Сергиевой Лавры, и есть новгородский извод, восходящий к праздничной иконе Софии Новгородской. Она чуть более раннего времени, середины ХIV века, не суть. Главное различие между ними — то, что на новгородских иконах, как и на более ранних Византийских изображениях, присутствует непосредственно изображение поклонения волхвов, то есть, волхвы с дарами — они как бы входят в пещеру, эти дары вносят. С другой стороны — пастыри, которые слушают ангельское Благовестие. А вот московские иконы — они более правильные с евангельской точки зрения, потому что там волхвы изображаются путешествующими — они идут вот там вот, где-то в верхнем поле иконы, они скачут за звездой, а поклоняются Младенцу Христу только пастухи и ангелы. И это, надо сказать, восстановление справедливости в иконографии произошло довольно поздно. Раньше икон начала ХV века мы таких примеров не знаем, ну, если не брать совсем раннехристианское искусство, потому что обычно вот эта симметрия символическая, она всячески подчёркивается: с одной стороны — волхвы, с другой стороны — пастухи. Но это не значит, что мы восстановили справедливость и отказались от символизма. Появляется иной символизм, иного порядка в этих московских иконах. Здесь уже сопоставляются не избранный народ и язычники, это не актуально: всё-таки IV век где, а ХV век — где? То есть прошла целая эпоха, и, в общем, язычников, по существу, уже никаких нет, все — избранные. И теперь пастухи — это представители рода человеческого, а ангелы — это представители Небес. И вот и богослужебные тексты, и святоотеческие толкования подчёркивают, что в момент рождения Христа Небеса и Земля воссоединяются, наконец. Восстанавливается та связь, которая была утрачена с грехопадением. И вот, небесные силы и представители человеческого рода — они по обе стороны от этой Вифлеемской пещеры стоят, и по обе стороны возносят молитвы явившемуся в мир Спасителю, прославляют Его. И вот это — то, что как бы зримо их объединяет. Замечательно, что, как богослужебная поэзия, где самые тонкие, самые сложные богословские представления таким вот чудесным образным языком передаются и воздействуют не только на наш разум, но на нашу душу, так же иконографические схемы…

К.ЛАРИНА: А это всё можно считать, это всё видно?

Л.НЕРСЕСЯН: Иногда видно. Вообще, когда очень много источников, какой самый простой способ их объединить в одну иконографическую схему? — Использовать в качестве опоры для такого объединения богослужебный текст. Вот «Дева днесь Пресуществлённого рождает, и земля вертеп Неприступному приносит. Ангелы с пастырями славословят, волхвы же за звездою путешествуют». То есть, мы имеем ровно вот эту схему.

К.ЛАРИНА: Как прямая иллюстрация

Л.НЕРСЕСЯН: Да. По сути, получается, что да. Вот они там, наверху, за звездою путешествуют, а внизу, по обе стороны — вот Дева, она родила Пресуществлённого, земля вертеп ему принесла, и вот ангелы с пастырями, мы видим это наглядно на иконе, они по обе стороны от этой пещеры славословят. То есть способ организации тот же самый, что и в литургических текстах. И это абсолютно естественно, потому что на самом деле одно — продолжение другого. Вне литургического какого-то контекста и осмысления этот образ не существует, это не отдельное художественное произведение. Это часть некой службы.

Т.ПЕЛИПЕЙКО: Мне что-то стало обидно за волхвов. А что же они тогда в этой символике, какую роль играют?

Л.НЕРСЕСЯН: В смысле? В новой символике?

Т.ПЕЛИПЕЙКО: Да, да, да, в новой.

Л.НЕРСЕСЯН: Ну, в новой символике они «за звездою путешествуют». Нет, но здесь смысл в том, что, действительно, противопоставление избранных и язычников — оно утратило свою актуальность. Ну, раньше, конечно, чем в ХV столетии, но в ХV уже было совсем не актуально: ну, какие такие язычники? Все язычники уже просвещены, и Евангелие, Царствие проповедано по всем четырём концам света. И уже понятно, что никакого такого поднимания от исконной мудрости к мудрости высшей уже нет, потому что высшая мудрость — вот она, она нам непосредственно явлена. Вот поэтому волхвы, конечно, отошли на второй план. Но, надо сказать, что ведь это не совсем так, если говорить чисто иконографически, потому что это ведь не единственные варианты иконы Рождества. Есть поздние иконы. У нас в экспозиции есть чудная поздняя икона конца ХVI века, которая вся такими рядами расчерчена и где всё рассказано очень и очень подробно, со всеми деталями — и каноническими, и апокрифическими, и какими угодно. Кстати, это не только в позднем русском искусстве появляется, такого рода иконы ещё с ХII века известны. А на русской почве они очень широко распространяются с конца ХVI и в ХVII веке. И там это уже вот такой длинный рассказ, который всё в себя включает, иногда с момента Благовещения даже, а иногда даже и раньше, потому что появляется пророк Исайя, который произносит своё пророчество о рождении Младенца Христа. И там есть и путешествие волхвов, и поклонение волхвов, и то, как они беседуют с Иродом, и как им явился ангел и велел им идти другим путём. Вообще, кстати, возвращаясь к этому самому мультику: там есть цитаты, потому что эти волхвы, спящие втроём на одной подушке и под одним одеялом, — это то, что сплошь и рядом есть на русских иконах ХVII века. Вот они так ровно и изображаются, очень трогательно. То есть, сначала они приходят к Ироду, потом — к младенцу, а потом показано, как они спят под одним одеялком, и подлетающий ангел им сообщает, что нужно не возвращаться к Ироду, а идти другим путём. Так что, вот такой мотив тоже был. И всё это заканчивается, ну вот, прямо, бегством в Египет. И, включая, конечно, всякие мрачные евангельские подробности тоже, например, историю избиения младенцев, которое там, внизу, как правило, тоже разворачивается, и массу дополнительных символических деталей. Так что, волхвы — вы знаете, они вернулись. Вот, чтобы вас утешить, скажем так: они вернулись в ту эпоху, когда стало очень важным именно это повествование, постепенное погружение в текст. И они — не символический такой, почти эмблематический образ, а именно рассказ. И в рассказе, конечно, их место очень важное. И без них там никак невозможно обойтись, они создают очень много подробностей на таких развёрнутых иконах. Так что волхвы не пропали. Я не знаю, успеем ли мы осветить ещё какие-то подробности, но, наверное, можно вот ещё на каком вопросе остановиться, потому что он тоже вызывает иногда недоумение и до конца, кстати, разрешён быть не может, потому что в этой иконографии, как и во многих схемах, есть обязательно что-нибудь таинственное. Мы с вами об этом говорили, когда, кстати, в прошлое Рождество обсуждали Псковскую икону собора Богоматери. И мы сказали, что это можно объяснить, это можно объяснить, а вот это можно только предположить. Вот, есть такой персонаж и на иконе Рождества тоже, про которого можно только предположить. Если смотреть лицом к иконе, в левом нижнем углу у нас обычно сидит Иосиф, он сидит за пределами пещеры и как бы присутствует при этом событии. А напротив него, ну, по крайней мере, с конца ХIII века это уже начинает происходить, а в ХV веке бывает почти везде, стоит такой человек в пастушеских одеждах, опирающийся на посох, и о чём-то с ним беседует. И вот вопрос: что это за человек и что он там, на этой иконе, делает? —вообще-то говоря, пока так вполне разрешён быть и не может. На некоторых иконах около этого человека — ну, мы на что опираемся, прежде всего?

Т.ПЕЛИПЕЙКО: Непонятно, кто это?

Л.НЕРСЕСЯН: Непонятно, кто это. На некоторых иконах мы опираемся, прежде всего, на надписи — вот есть надпись: «пастырь».

Т.ПЕЛИПЕЙКО: И вы не знаете?

Л.НЕРСЕСЯН: И я не знаю. А именно, почему не знаю? Вы знаете, я, может быть, отличаюсь от большинства граждан тем, что я просто знаю пределы собственной компетенции: вот это знаю, а тут вот — извините! Но тут этого на самом деле почти никто не знает. Точнее, есть люди, которые отваживаются высказывать разные версии, но как бы ни одна из них не является вполне убедительной. Значит, иногда бывает надпись — просто «пастырь», иногда появляется надпись: «анен», которая опять же толкуется по-разному. То есть, «анен» —это может быть иудейский первосвященник Анна, а, может быть, просто никто, такое сочетание звуков, которое обозначает как бы условно отсутствующего человека. То, что он выглядит довольно мрачно и иногда опирается на кривой посох, вообще-то говоря, заставило заподозрить в нём демонические силы, искушающие Иосифа. Думаю, что отчасти это верно, потому что искушение Иосифа — это факт известный. Скажем, из Евангелия от Матфея мы знаем, что он сомневался, узнав, что жена его собирается родить. И нужно было, чтобы ему явился ангел, процитировал ему пророка Исайю, объяснил ему, что делать дальше, и тогда Иосиф понял и всё это принял. И в богослужебных текстах это тоже есть, в Акафисте: «Целомудренный Иосиф, смятеся», подозревая Марию бракоокрадованной, — это я пересказываю текст Акафиста. Но ближе к делу. Так что, сомнения были. И не исключено, что на какой-то стадии этот персонаж действительно стал воплощением этих сомнений и как бы упрёков, которые Иосиф был готов Марии предъявить. Но, увидев всё это торжественное явление небесных сил, он понял суть и смысл дела. Хотя думаю, что это произошло поздно и отчасти случайно. Объясню, как — всё-таки у меня есть своя версия.

К.ЛАРИНА: Подождите, в этом есть какое-то нарушение канонических традиций?

Л.НЕРСЕСЯН: Да нет, прямого нарушения нет, потому что факт упрёков Иосифа, факт сомнений Иосифа — он зафиксирован везде, в том числе и в Священном писании. То, что он мог в этот момент сомневаться, это понятно. То, что его сомнения в соответствии с традицией иконографической могли получить некую аллегорическую форму, некую фигуру, которая бы это воплощала…

К.ЛАРИНА: Вполне допустимо, да?

Л.НЕРСЕСЯН: Вполне допустимо, но произошло это — всё-таки у меня есть своя версия — думаю, что произошло это случайно. Дело в том, что, если прослеживать, когда это началось, — это начинается с конца ХIII века. И даже не на всех иконах ХIV века, далеко не на всех этот персонаж есть. И там Иосиф тихонечко сидит себе один на камешке и всё это наблюдает. Сомневается он или не сомневается, — мы это не знаем. Но дело в том, что в ХIV веке — это особенный этап в истории византийского и русского искусства, в так называемую «Палеологовскую эпоху» — происходит усложнение и освобождение традиционных иконографических схем, которые дополняются массой жанровых деталей, подробностей, дополнительными персонажами, свободно строятся. И вот этот вот пастушок, он вполне мог отколоться от группы пастухов, слушающих ангельское Благовестие, и просто оказаться на этом месте, потому что художнику так было удобно. И это повторили несколько раз, а потом задумались: а кто это может быть? Вот, кстати, пример того, как иконография сама себя развивает. И придумали такую вот версию, и стали её всячески подчёркивать: и мрачный вид ему придавать, и клюку ему ломать — как бы на кривду он опирается, и разные страшные надписи к нему придумывать. Вот так тоже бывает с иконографией, и мы на этом примере всё это замечательно видим.

К.ЛАРИНА: Ну, давайте мы тогда вернёмся в Третьяковку в конце, и ещё раз скажем нашим слушателям, где можно увидеть иконы, посвящённые Рождеству?

Л.НЕРСЕСЯН: В нашей постоянной экспозиции Древнерусского искусства. Соответственно, в зале Новгорода в витрине у нас — вот это Остроуховское «Рождество» ХV века. А в следующем зале у нас тверское «Рождество» середины ХV века, из Кашинского чина; в Рублёвском зале, непосредственно за «Троицей», на обороте её — «Рождество» тоже из коллекции Остроухова, «Звенигородское»; и в зале уже ХVII века — «Рождество» северное, вот такое подробное, развёрнутое, которое, по нашему предположению, происходит из Холмогор.

К.ЛАРИНА: И очень быстро, в конце уже, Левон, что решили с «Троицей»?

Л.НЕРСЕСЯН: Ну, пока ничего. Всё остаётся, как оно остаётся, но есть некоторые слухи благоприятные, и с той стороны, и с той стороны, что вот как-то и Церковь вроде уже совсем-совсем не «горит» и как-то очень как бы спокойно и сдержано относится к тому, что, ну раз нет таких возможностей, так они и не будут настаивать. Ну, и вроде те, от которых это зависит, — по крайней мере, я знаю, что господин Авдеев этим всерьёз заинтересовался и, что называется, держит проблему под контролем. Поэтому я надеюсь, что никаких неожиданностей не будет. Ну, а если будут, — придётся опять обвязываться гранатами!

(Все смеются). К.ЛАРИНА:Нет, ну просто к нам придите, позвоните и скажите.

Л.НЕРСЕСЯН (смеясь): Хорошо, договорились!

К.ЛАРИНА: Спасибо большое. Левон Нерсесян, старший научный сотрудник отдела древнерусской живописи Третьяковской галереи — наш гость. Спасибо, до встречи!