Один - 2021-12-09

Д.Быков

Единственная моя просьба – приносить какую-нибудь самодеятельность. Приносить какой-то хавчик, какую-то еду – это, конечно, само собой, хотя в этом плане «Эхо» проставляется обычно недурно. Но, конечно, мне нужны будут ассистенты, которые будут все это расставлять и раскладывать. И, конечно, мне желательно, чтобы каждый участник приносил какой-нибудь самодеятельный номер. Все, кому не с кем встречать Новый год, все, кто не может в силу разных причин пригласить тех или иных гостей, кто хочет прийти с девушкой, кто хочет почитать стихи, кто хочет посмотреть, как это бывает, – you are welcome!

Ну и конечно, песни, какие-то фокусы. Я помню, рекордом была женщина, пришедшая в Год собаки собачкой; она показывала танцы на столе. Это все как-то создает атмосферу то ли непосредственности, то ли безумия; и то, и другое очень приятно.

Просят разобрать в качестве стихотворения «Как нарисовать птицу» Жака Превера. Ну почему нет? Заявки по-прежнему принимаются на dmibykov@yandex.ru. Все просят, естественно (и это неизбежно), прокомментировать итоги «Большой книги». Хорошие итоги, причем, как оказалось, устраивающие всех. Леонид Юзефович – фигура консенсусная для большинства. Именно потому, что у него достаточно объективный взгляд на историю, для историков профессиональных вообще характерный, и безупречное стилистическое чутье. Его роман «Филэллин» одни интерпретируют (понятно, с какого политического клана, фланга) как историю о российских добровольцах, помогающих по всему миру жертвам геноцида и несправедливости, такая трактовка в духе Маргариты Симоньян, но я уверен, что Юзефович писал о другом. Другие видят в этом, как и я, замечательную панораму царствия Александра Первого: царствия, которое началось с реформ, а закончилось мистикой и такими странными позывами не к религиозной, а именно к оккультной практике. И естественно, что жажда справедливости за рубежами России реализуется потому, что в самой России эта жажда нереализуемая. Поэтому появляются Филэллины, которые предпочитают бороться за освобождение других народов. Между прочим, источник добровольческого движения в современной России абсолютно такой же, и это трагедия, а никак не проявление всемирной отзывчивости. Но безусловно, это остается неизменным.

«Филэллин» вообще роман исторический, а не политический, и в этом качестве он касается самого интересного для меня вопроса, вот этого именно царствия. Кроме того, этот роман очень хорошо написан и увлекателен. Поздравляем «Редакцию Елены Шубиной» с очередной беспроигрышной ставкой.

Конечно, очень приятно, что книга Майи Кучерской о Лескове; книга, над которой она работала без малого 15 лет, удостоена места в тройке. Причем с разницей в два голоса с Юзефовичем. Мне очень в целом понравилась книга Кучерской именно потому, что она исследует главный для меня парадокс Лескова. Лесков автор аморфный или, во всяком случае, неструктурированный; бессюжетный или с ветвящимся, не слишком логичным, не слишком простроенным сюжетом, за исключением таких простых рассказов и притч, как «Железная воля». И его романы, и его циклы вроде «Соборян», и его повести странные, вроде «Очарованного странника» (странные, потому что смысл их неочевиден), они также, как и русская жизнь, хаотичны. Есть такая friability – рыхлость, неструктурированность; то, что восхищает, на самом деле, и очень утомляет.

При этом, конечно, книга базируется на изучении колоссального материала и на самом главном, что дорого для литературоведа – на вживании в образ Лескова. На самом деле у Лескова и Кучерской психологически нет ничего общего, кроме такой интуитивной религиозности. Это люди по темпераменту, по биографии, по окружению очень разные. Не говорю уже о том, что за двести лет в России кое-что меняется, за 150. Но при этом она сумела влезть в лесковскую шкуру, и она, как биограф, берет его сторону. Лесков очень уязвимый человек, биография его уязвима, ко многому можно придраться. Но она его отстаивает, в общем-то, рыцарски, и мне эта позиция очень близка, при всем моем уважении к биографиям критическим, к субъективным (как Зверев о Набокове), потому что это освежает взгляд, действует как кислота на монету.

Но при этом апологетический… даже не апологетический, потому что очень много вещей сказано, а жесткий взгляд мне в данном случае близок. Я даже не говорю о том, что тоже эта книга великолепно читается. Мне очень не нравятся такие комплименты, типа «книга написана прекрасным русским языком». Понимаете, для русскоязычного автора писать хорошим русским языком так же естественно, как для роженицы кормить грудью. Хотя бывает, что некоторые отказываются. Но все-таки не в языке здесь заслуга, а в анализе огромного количества данных и, конечно, в тонком понимании связей между стилистикой Лескова и такой рыхлостью, бесструктурностью русской жизни. Конечно, Лесков – самый актуальный писатель своего времени, потому что все родимые пятна страны каким-то образом перешли на его стиль. И поэтому он производит впечатление огромных богатств, огромного таланта.

Третье место, которое отдано Виктору Ремизову с «Вечной мерзлотой», тоже кажется мне вполне объективным, потому что, при всем уважении к этой книге, она сделана в жанре социального реализма, а мне все-таки кажется, что «Большая книга» должна оказывать внимание жанрам новым и стилистике прорывной. Мне все-таки кажется, что «Вечная мерзлота», при всей фундаментальности и капитальности авторского замысла, остается в рамках советской проблематики и советской стилистики. Это как если бы роман «Далеко от Москвы» Ажаева мог бы быть написать честно, чего, естественно, быть не могло.

А так, конечно, Виктор Ремизов, автор «Края», давно известный и давно продуктивно работающий писатель. «Вечная мерзлота» - книга фундаментальная, на довольно экзотическом материале. Конечно, она заслуженно входит в тройку.

У меня были свои фавориты, но то, как все сложилось, лишний раз доказывает, что «Большая книга» по-прежнему очень точный барометр нашего литературного дела.

Поотвечаем немножко на вопросы, которых колоссально много, и это очень приятно.

«Почему издательства очень осторожно относятся к сборникам рассказов? Если посмотреть на прилавки книжных магазинов, там лежат в основном романы. Сборники только у Драгунского и еще у нескольких мэтров. Получается, у современного российского автора нет шанса опубликовать сборник рассказов?»

Да нет, Женя, это довольно устаревшая мысль. Рассказ жив благодаря двум форматам, которые непредсказуемым, неучтенным образом выдвинулись на первый план. Были люди, которые рассказ хоронили. Сборник новелл действительно превратился в такую определенную экзотику, и я объясню, почему. Во-первых, есть блог, а во-вторых, есть глянцевый журнал, который предоставляет для рассказа, пожалуй, универсальную, пожалуй, идеальную площадку. На фоне кризиса «толстых» журналов глянец, по точному предсказанию Шкловского, выдвинулся из маргинальных позиций в центр. И, конечно, благодаря глянцу, где охотно печатаются и Сорокин, и Пелевин, и молодые, талантливые мастера, рассказ отвоевал свое литературное пространство. Проблема в ином. Понимаете, сборник рассказов – трудное, редкое чтение, потому что написать хороший рассказ труднее, чем роман. Я это потому, собственно, говорю, что сам я пишу… Ой, кто это прорвался у меня с голосовым сообщением – совершенно напрасно…

Дело в том, что я сборник рассказов сейчас готовлю и понимаю, как это трудно. Я более-менее умею писать (кто-то скажет «посредственные», кто-то – «хорошие») романы, потому что романы как жизнь, в них есть пространство для ретардации, в них есть соединительная ткань. Роман не обязан быть весь сильным, а в рассказе каждый знак препинания важен, в рассказе должны быть сплошные мускулы, там жира не должно быть вообще никакого. Написать качественный рассказ – это задача для опытного литератора. Обратите внимание, что большинство авторов первого ряда начинали либо с очень плохих рассказов (даже ранние рассказы Бабеля, вроде «Старого Шлойме», поражают инфантилизмом), либо большой формой, как Юрий Герман, который начал с двух романов. Он, по-моему, рассказы так и не начал систематически писать. Повести у него были хорошие, а так роман был его главным жанром.

Мопассан начинал с повести, страшно перечитать «Доктора Ираклия Глосса», потому что она действительно какая-то глоссолалия, дикое количество лишнего. Хорошие рассказы… мысль о том, что надо начинать с рассказов, а потом переходить к большой форме, – это как ставить телегу вперед лошади. Такие люди никогда вообще, видимо, не практиковали реальное письмо. Для того чтобы написать хороший рассказ, нужен колоссальный литературный и жизненный опыт. Раз уж вы упомянули Драгунского… Я сейчас прочел «Обманщиков» (новый сборник его прозы), и я поразился, конечно. Там есть такой рассказ – «Мощные методы». Какое количество подтекстов, смыслов, деталей вложен в этот рассказ! Какой невероятной смысловой, ассоциативной нагрузкой отличается само название его – собственно, «Мощные методы» - это привет последнему неоконченному роману Галины Николаевой, тоже из быта ученых, «Сильное взаимодействие». То есть это и есть те самые мощные методы, описанные в рассказе.

Это, как всегда у Драгунского, рассказ о любви, причем это палимпсест, где о подлинном тексте приходится догадываться, он спрятан под поверхностью. Но это рассказ, который по количество работы, по количеству сведений, туда вложенных, эквивалентен роману. А «Окрашенный снег», «Вся правда о Геворке Гарибяне». Там есть действительно рассказы, которые, будучи развернуты, могли бы превратиться у дилетанта в роман. Как раз рассказ требует невероятной выдержки и подготовки. Поэтому хороший сборник рассказов написать – это, возможно, задача лишь для пяти-шести людей в нашей литературе. Вот только что Валерий Попов – поздравляю его в очередной раз – отметил день рождения; вот это новеллист крепкий; новеллист, который с первого сборника «Южнее, чем прежде», заявил о своем стиле. Но ведь это единичное явление, понимаете? Мне очень трудно назвать в России десяток крепких новеллистов. Потому что новелла – это жанр, предполагающий некоторую законченность, а в России ничто не предполагает законченности. И такая отточенность, как в прозе Трифонова, например (а у него рассказы действительно гениальные), – это покупается годами литературной работы, потому что лучшие свои рассказы (например, «Грибную осень» или «Игры в сумерках», или, например, «Самый маленький город») Трифонов написал после трех романов. Причем первый роман «Студенты» поразительно слаб, так что он всю жизнь мечтал его переписать, и, в общем-то, в «Доме на набережной», как правильно считает Никита Елисеев, он и переписал его.

«Как вы считаете, можно ли допустить, что с дальнейшим закручиванием гаек возрастет литературоцентричность страны, как это было в СССР?» Женя, ну тут все-таки имеет место некоторая постановка телеги впереди лошади. Понимаете, «поймали птичку голосисту и ну сжимать ее рукой. Пищит бедняжка вместо свисту, а ей твердят: Пой, птичка, пой!». Как раз на пике репрессий Россия никакой особенно качественной литературы не породила.

Все, что тогда было хорошего, было написано либо в стол, либо в припадке безумия, как «Стихи о неизвестном солдате» Мандельштама или «Поэма без героя» Ахматовой. Это такие вещи, поэмы безумия; вещи, написанные в состоянии крайнего психического вскрытия. А официальная литература в это время демонстрировала такие вещи, как романы Колесникова или проза позднего Бориса Лавренева, которая совершенно ничем не напоминает его ранние шедевры. Наоборот, литературоцентричность наступает не там, где есть государственный зажим. 70-е годы были моральным зажимом, это был советский Серебряный век, в результате долгого накопления, в результате кризиса оттепели, когда на многие вещи пришлось смотреть более трезво, чем предполагало розовое коммунистическое сознание, - тогда действительно в российской культуре произошел качественный взрыв в диапазоне от Тарковского до позднего Самойлова. Тарковский говорил о себе: «Я – рыба глубоководная».

Но это связано далеко не с репрессиями. Наоборот, когда андроповские репрессии абсолютно задушили тут любую свободу, уехал Аксенов, перестали печатать Стругацких (а вскоре они перестали писать); Владимов, Войнович, Гладилин оказались вытеснены. И как раз советский культурный ренессанс закончился после «Метрополя», который был его последним всплеском в 1979 году. После отъезда Горенштейна, после отъезда Аксенова здесь практически все прекратилось, и это очень неслучайно. Репрессии вообще никак не способствуют качеству литературы.

Знаете, я очень люблю проходиться по этому коридору эховскому и смотреть, какие были феноменальные, умные лица. Там висят люди самых разных взглядов, которые ни в чем друг с другом не были согласны, но как они были интересны, и каково сегодняшнее безрыбье, на котором практически невозможно… Да, я надеюсь, в этот уикэнд в «Новой газете» у меня будет стишок на эту тему, вполне лирический. Я-то хорошо помню и контекст 80-х, и контекст 90-х (по-моему, довольно мрачный и неприятный). И я помню людей, которые ознаменовали собой эти 90-е, которых нужно было слушать тогда. Но то, что происходит сейчас… Я согласен с Артемием Троицким, который сравнивает по главному критерию: по качеству населения, по качеству потребителя. Читатель, желающий, готовый доносить, для 70-х годов немыслим.

«Прочитали с друзьями «Игры в сумерках» Трифонова, и возник вопрос: для чего Борис ударил Анчика? Пришел и сказал, что «утонул наш знакомый», а потом оказалось, что никто не утонул, потом они ушли в сосняк, делая вид устремленный, не глядя друг на друга, но их связывало что-то очень ужасное и простое». Наша интерпретация такова, что из-за Анчика знакомый и покончил с собой».

Он ударил Анчика не из-за чего-то, а почему-то; потому что в целом атмосфера такова. Ну как в фильмах Миндадзе, у него всегда такие фильмы-катастрофы, и люди ведут себя там непредсказуемо, они готовы с равной вероятностью целоваться, плясать, пить, прыгать с моста. Вспомните «Отрыв» - самую авангардную и, по-моему, самую раннюю его картину. Или вспомните дикую атмосферу «Милого Ханса, дорогого Петра»… Как раз сейчас вышла книга сценариев, так что многим, я думаю, станет понятно. Потому что жаловались на непонятность картины, а для меня она с самого начала была самым точным выражением эпохи. Потому что канун войны, всеобщая невротизация, всеобщее раздражение приводит к тому, что возникает первое желание немедленно это выплеснуть как-то. Происходят драки, скандалы по ничтожным поводам. Подкладывают угля в печку, устраивают нечто невообразимое, надеясь таким образом оттянуть, умилосердить бога, оттянуть жестокую судьбу. Ну как поджигает свой дом главный герой «Жертвоприношения» Тарковского, чтобы спасти мир от другого пожара, гораздо более большого, ядерного? Это такое… назовем это лабильностью, эмоциональной подвижностью человека, который одержим стрессом, который предчувствует катастрофу. И вот «Игры в сумерках» – это обстановка нарастающих репрессий, когда люди исчезают просто. Написаны «Игры в дачном поселке», «Игры в теннис» в конце 30-х годов, когда все время исчезают люди, каждого нового берут, все ожидают ареста, все задавлены этим страхом, но это страх чего? Этот ведь страх хуже страха смерти, и тем не менее люди представить себе не могут уже нормального общения.

Я, кстати говоря, пытался этим приемом воспользоваться в «Июне», где герои вместо секса постоянно дерутся. Потому что надо как-то выразить, выпустить, сублимировать постоянное напряжение. Мальчик мучает девочку, и она мучает его вместо того, чтобы совместными усилиями построить какую-то сносную пару, сносную жизнь. Это довольно характерная вещь для эпох некоторых. «С нас – его черты и складки, приглядевшись, можно взять». Сегодняшняя Россия, которая тоже задавлена страхом, ужасными предчувствиями, война носится в воздухе, все ее постоянно ждут, – это тоже отношения очень сильно портятся. Они приводят к тому, что происходят спонтанные, и так далее.

Д.Быков: Насилие – побочный эффект русской политической системы

«Когда будет аудиокнига новых стихов?» Не знаю, надо бы… Видите, я сейчас в таком интересном периоде, когда я начал опять… Я в этом году почти не писал лирику, будучи многими событиями просто реально пришиблен – и личными, и общественными. И как-то не в силах совершенно был найти тот язык, который выражал бы это состояние. Я в Америке несколько расписался, потому что там, может быть, не так давит небо, или, может быть, не так сильно притяжение. И как-то несколько новых стихов я написал. Но я нахожусь в ситуации оформления, в ситуации окончательного поиска нового языка, на котором я буду в ближайший год говорить. Поэтому книгу новых стихов я сдам не раньше февраля, когда распишусь, и тогда же, наверное, сделаю аудиокнигу. Потому что делать аудиокнигу прежних вещей мне неинтересно: я нахожусь сейчас на некотором разбеге, поэтому мне интереснее, что ли, вместо какого-то подведения итогов попытаться говорить на новом языке.

«Россия существует во многом благодаря зарубежным деньгам, вырученным за энергоресурсы. Можно ли считать Россию иностранным агентом?» Блестящий вопрос. Можно ли считать Россию иностранным агентом потому, что она периодически получает какие-то западные деньги и западные гонорары, западную оплату газа, и так далее? Если захотеть, то можно. Если каким-то врагам России, как врагам иностранных агентов во власти, захочется придраться, они прикопаться могут. Россию можно привлечь и за разжигание вражды, розни, потому что постоянно объявляют предателями какой-то отряд населения, не важно, какой: сегодня это антиваксеры, завтра – участники Вильнюсского форума, послезавтра – просто любые критики. Слово «предатель» все время носится в воздухе, что тоже, конечно, способствует его сероводородности. Но все это, тоже, видите ли, при желании современному российскому руководству, телевизионным ведущим можно инкриминировать все, в диапазоне от иностранной агентуры до, простите, патологического садизма или экстремизма. Это не проблема. Другой вопрос, что эта стратегия непродуктивна. А попрекать то критиков режима, то саму Россию, то оппозицию, все время друг другу навешивая ярлыки и обвинения, – это стратегия непродуктивная. Поэтому надо будет как-то в момент очередной смены вех воздержаться от тупой мстительности. Без люстраций, конечно, не обойдется, но люстрация никоим образом не должна обозначать, не должна означать мести. «Охота на ведьм» мне здесь не нравится, потому что ведьмы сами вышли на охоту, «ведьмы все на месте», как в старом фильме на другую тему, но, конечно, постоянные преследования по политическим мотивам надоели. Причем неважно, преследования кого – левых, правых, патриотов, западников. Надо будет, как Карякин призывал в 1991 году, уйти от конфронтации. Потому что это им нужна конфронтация. Нам, чтобы строить новую жизнь, постоянное выяснение виновных не нужно.

В России три вопроса – «Кто виноват?», «Что делать?» и «Какой счет?». Мне кажется, что вопрос «Кто виноват?» надо в данном случае отставить, потому что понятно, кто виноват. Виновата в данном случае мессианская идея особого пути, скрепности, духовности, ни на кого непохожести. Эта идея живуча, но, кажется, сейчас делается все для того, чтобы она скомпрометировала себя. Чтобы уже никто из нынешних идеологов не мог открыть рта. Но я-то уверен, что они как раз побегут первыми.

«В Германии торжественно проводили Ангелу Меркель с поста канцлера. Как вы оцениваете ее роль?» Я не немец, чтобы оценивать ее роль, и меня она в гораздо меньшей степени интересует, чем многие персонажи современного мира. «Уходит ли вместе с ней эпоха?» Не думаю.

«Как вам кажется, каким образом хотел бы уйти лидер России?» Никаким. Но если бы он устраивал себе проводы, то, думаю, звучала бы песня его любимая – «С чего начинается Родина?». И думаю, что он заслужил исполнение его любимого текста. Да любого бы текста, любой песни заслужил бы исполнение, если бы только он, подобно Меркель, в определенный момент сказал бы: «Я не родился канцлером, я не родился Президентом, мне надо бы и пожить. Нельзя же все время жертвовать собой на галерах». Но, поскольку этого не будет, церемонию проводов можно не продумывать.

«Перечитал «Былое и думы» Герцена, остался с предсказуемым ужасом о том, как ничего не изменилось. При этом тогдашняя Россия в описании Герцена, при всех ужасах режима, и милосерднее, и культурнее, и интереснее того, в чем мы живем сегодня». Илья, совершенно согласен с вашей оценкой. Но тут все-таки еще и Герцен, который все-таки хорошо думал о людях, который любил родину, который имел иллюзии на ее счет и иллюзии по поводу ее будущего. Я думаю, его иллюзии закончились после 1863 года, когда «Колокол» (как и Герцен с Огаревым лично) оказался в абсолютном меньшинстве. Случился безумный взрыв патриотизма на фоне подавления польского восстания, и Герцен с Огаревым были вынуждены признать свое историческое поражение. Примерно как в 2014 году у современного российского либерализма. Но, конечно, нынешняя ситуация – это когда труба намного ниже, а дым, хотя и жиже, но еще и зловоннее.

«Почему сейчас противнее и тоскливее? Нужен ли нам новый Герцен?». Новый Герцен нам нужен, но невозможен, потому что Герцен – фигура исторически обусловленная. Его исторический темперамент, его талант разоблачений сейчас очень нужен; я думаю, что у Новодворской, когда она не впадала в детские обиды (на меня, например), были все черты и параметры герценовского стиля и герценовский размах. Но при этом, мне кажется, как раз доброта Герцена, его идеализм, его влюбчивость, его романтическое отношение к Захарьиной, его всепрощение, как он сам писал… «Да будут дни ваши исполнены любви и кроткости» - писал он дочери. Он в позитивных своих чертах сегодня неповторим, потому что он воспитан другой Россией. Нынешний публицист скорее будет иметь черты Белинкова, который говорил: «Я хочу не анализировать, а глумиться». И понять его можно: хотя Белинков многое взял от Герцена, но Герцен-то не сидел и не был инвалидом.

«Что еще можно послушать из «правильного» Пелевина?» Все, что вы перечислили, я считаю его шедеврами. Мне кажется, что еще, конечно, «Generation П».

«Если ваша газета такая честная и справедливая, то почему комментарии, которые выдают люди, скрывают. Мнения не такие же, как у ваших админов? Я написал коммент и не оскорбил ни кого («ни» раздельно), то почему комментарий скрыт, а газета публикует только заказные коментарии (с одним «м»)?»

Во-первых, ничто в вашем комментарии не указывает на высокий интеллектуальный уровень, но проблема даже не в этом. У нас не газета, это радиостанция. Незнание каких-то стартовых позиций изобличает в вас не слишком глубокого аналитика. Если не придираться к мелочам, то я совершенно не понимаю, по каким пунктам они одних банят, а других оставляют, хотя там разжигания, хамства и мата сколько влезет. Наверное, оставляют самых наглядных. Наверное, ваш комментарий был нейтрален и не особо интересен. Они оставляют либо самых умных, либо самых мерзких, чтобы виден был контекст.

«Байден отказал в военной помощи Украине. Будет ли война?» Я думаю, что нет, и это вообще вангование в политике – довольно бесполезное занятие. Потому что те люди, которые потом тычут пальцами, говоря: «А, это не предсказал», - им же все равно, за что тыкать – за избыточный оптимизм, за избыточный пессимизм. Понимаете, люди, которые хотят сказать гадость, скажут ее в любом случае. Вот мне пишут: «Ага, вернулся Быков из Америки. Никому ты там не нужен». Если бы я не вернулся, мне бы написали, значит, что я предатель. На самом деле очень я там нужен, и я скоро опять поеду туда работать, если, конечно, весь мир не закроют на карантин. Но это значит, что определенному отребью угодить совершенно невозможно. Отребье отрабатывает свои деньги, причем, я, кстати, не знаю, кто им платит: может быть, им платит «фабрика троллей», а может быть, им платит Венедиктов; за то, чтобы они демонстрировали его правоту, но демонстрировали ее от противного. Эта вся требуха будет в любом случае издавать характерный для нее запах. Тут, к сожалению, ничего не поделаешь, контекст таков.

«В брежневский застой прогрессист мог утешиться литературой, театром, кино. Чем утешиться в сегодняшний застой?» Понимаете, это хороший вопрос – что вообще человека сегодня утешает? Удручает больше чувство бессилия, поэтому утешают вещи, направленные на конкретные действия и имеющие конкретный результат. Таковые вещи – благотворительность, тайная помощь каким-то людям. Вот умерла руководитель фонда Хабенского Мешкова – женщина поразительного обаяния и таланта. Хабенский вообще умеет окружать себя людьми талантливыми. Она добровольно, насколько я знаю, к нему пришла и стала помогать в лечении рака, в его фонде. Эта работа, пусть она ее не спасла, но, по крайней мере, она дала ей ощущение некоторой своей востребованности и своей победы. Она умирала с сознанием того, что она жила не зря, и это очень утешительно.

Д.Быков: Новый Герцен нам нужен, но невозможен

Набоков говорил, что в старости очень многих утешает мысль о своей голодной, нищей молодости, о масштабах пройденного пути. Для того чтобы ощутить и утешиться, для того чтобы ощутить собственную небесполезность надо или взвалить на себя великую задачу – написать исторический роман, описать исторический период, что-то сделать, либо раскрыть тайну, либо заниматься каким-то вещами, которые некоторым образом дают иллюзию вашей значимости, вашей активности. Вот Окуджава говорил: «Почему я люблю мыть посуду? Потому что у меня не так много способов внести в мир гармонию. А когда я мою посуду, я ее вношу. Когда пишу прозу или стихи, то я сомневаюсь. А когда мою посуду, я вношу ее точно». И мать моя тоже очень любила до последнего времени приводить в порядок клубничные грядки в нашем огороде, притом, что эту клубнику можно было купить где угодно уже. Это же не советское время, когда там клубника добывалась в основном из таких грядок. Назывались они «Тутанхамон». Я хорошо помню эти холмы грядок, мы их поднимали, вкладывали туда компост, покрывали ее рубероидом, это была огромная работа на всю семью. Почему она это делала? Она говорила: «Потому что у меня не так много возможностей увидеть плоды трудов. Когда я воспитываю школьников, из них часто выходят конформисты или люди, которые через год все забыли. А когда я вижу эту грядку, я вижу, что мир несколько улучшился». Эти стройные ряды вместо хаоса и кустов – это действительно утешает. Поэтому просто поставьте себе локальную задачу и осуществите ее – это утешает. Правда, лучше, если это будет все-таки задача эстетическая какая-то, какой-то культурный прорыв.

«Вы очень похудели». Неправда.

«Разобрать «Путешествие капитана Стормфилда в рай» Марка Твена – там он поиздевался над возможностью вечной игры на арфе, сидя на облаке. Как по-вашему, если описывать идеальную жизнь, будет ли она похожа на обычную?» Там гораздо больше возможностей. Там есть возможность побыть многими, поучаствовать во много, всячески путешествовать.

«Слышали ли вы об истории журналистки RTVi, уволенной за критику своей редакции в соцсетях? Как считаете, имеет ли право журналист отзываться критически о своем месте работы?» Черт его знает, это не такой простой вопрос. Если я ставлю себя на место руководителя, мне бы не хотелось, чтобы журналист в соцсетях ругал меня. Это не корпоративно. Если я ставлю себя на место журналиста, я допускаю, скажем так, разные трактовки в этой области. Одно я могу сказать точно: не плюй в колодец. Или, скажем иначе… У Марины Цветаевой в таком нравственном манифесте; тексте, который я назвал бы и своим нравственным манифестом, тексте «Милые дети» (по первой строчке, прочитаете вы): там она для детского журнала формулировала свою этику, и мне кажется, что эта этика просто идеальна, универсальна. Ну там это: «Если вы увидите человека в затруднительном положении, прыгайте к нему туда, в затруднительное положение, оно делится на двоих». Из всего, что там сказано, мне больше все нравится следующее: «Не ругайте своего при чужих». Чужие уйдут, а свои останутся. Это великая мысль, и я с ней согласен.

Я не объективен к своим, я к ним очень пристрастен. Я помню, у меня была большая полемика на «Эхе» о фильме «Аватар»: как можно вставать на чужую сторону против землян? Я бы не смог. Иногда, понимаете, сбросить ошейник дома, ошейник родства, избавиться от власти, которую над вами имеет родина, – это невозможно же, невозможно же желать родине поражения, это нельзя, невозможно. Иногда это бывает логически можно объяснить, но понять это нельзя. Поэтому при всех моих стремлениях к объективации, при всем моем понимании людей, которые пытаются объективироваться, я своих при чужих никогда ругать не буду. Я буду ругать своих при своих, это нормально. Например, Цветаева однажды обрушилась на Брюсова за то, что тот о ее любимом поэте отзывался плохо в разговоре с приказчиком. В разговоре с поэтом – ругай, сколько влезет, но в разговоре с приказчиком нельзя. И у меня примерно такой же подход. Если ты работаешь в газете, ты можешь на редколлегии обругать ее как угодно. Но в соцсети ругать…

Я даже скажу более радикальную вещь – а зачем вам вообще писать в соцсети, собственно? В соцсети имеет смысл писать, когда вы просите помощи («У меня систематически подгорает пирог, что я делаю не так?»), в соцсети имеет смысл выкладывать котиков, мольбы о помощи, сбор денег или поздравления. Но в принципе, я совершенно не понимаю, зачем писать в соцсети. Это же часто какой-то сброс негативных эмоций и борьба самолюбий, меряние этими самолюбиями. «И начнем животами толкаться» – как в стихах у Кости Григорьева. Я совершенно не понимаю, зачем это нужно. Просто жанр публичного дневника, как по мне, - это такой оксюморон, не понимаю я этого.

Кстати, к вопросу о том, какие слова года – «омикрон» и «Оксимирон». И альбом года – это, конечно, оксимироновский [«Красота и Уродство»]. Прежде всего потому, что это хорошие стихи. Я очень многих смыслов там не отслеживаю, но звук очень плотный и очень удовлетворительный.

«Я люблю Тарковского, Бергмана, Феллини, но, пересмотрев примерно 500 лучших фильмов всех времен и народов пришел к неутешительному выводу: лучшие фильмы созданы в Японии – «Семь самураев», «Сэппуку», «Женщина в песках». Европейские фильмы глубоко вторичны». Нет, они не вторичны. Как раз наоборот, мне кажется, что Куросава – самый европейский из японских режиссеров, и влияние, которое он оказал на мировой кинематограф так велико именно потому, что он говорит на универсальном языке. Вот «Токийская повесть» Одзу с ее камерой, поставленной ниже, чем обычно, что создает такой взгляд снизу вверх; с ее потрясающим лаконизмом, естественностью, сентиментальностью, – «Токийскую повесть» больше невозможно нигде воспроизвести. Или «Легенду о Нараяме» – совершенно другую картину, которая вообще вряд ли представима где-то. Имамура вообще такой национальный художник. Или Нагиса Осима. Это уникальное кино, а вот как раз Куросава представляется мне глубоко европейским и поэтому универсальным. Нет, Куросава – европейский режиссер.

Я не знаю, проигрывает ли европейское кино японскому. Конечно, там «Сказки туманной луны после дождя» Мидзогути производят потрясающее, ошеломляющее впечатление именно потому, что это ошеломляющий, другой мир, но это все-таки мир трагичный. Я все-таки думаю, что лучшие фильмы 20-го века сняты в России и в Штатах. Может быть, масштаб новаторства Гриффита, Эйзенштейна, Вертова, зрелого Голливуда 70-х годов – это нечто универсальное. И это всем понятно. Такие фильмы, как «Easy Rider», или «Зеркало», или «Гражданин Кейн» или «Великий гражданин», – это, я думаю, довольно масштабный вклад. Хотя тоже такой наивный патриотизм с моей стороны.

«Не поубавилось ли левачества в культурных кругах после штурма Капитолия?» Понимаете, в академических кругах принято не левачество, это только в некоторой определенной части было левачество. В академических кругах был характерен антитрампизм. Я мало знаю профессуры, которая была бы трампистской. И та, которая есть, неубедительна (для меня, во всяком случае). Так что я думаю, что в этом плане не изменилось ничего. Да и потом, левачество вовсе не означает поддержку любых погромщиков. Левачество и BLM – это не то же самое, что и левачество и Трамп, например. Потому что Капитолий громили не те люди, которые BLM.

«Я начинал знакомство с Пелевиным со «S.N.U.F.F.». Оба раза закончил на 200-й странице. Прямо никак. Вроде я понял, что это он так высмеивает действительность, но проблема в том, что она скучна. А что вы советуете почитать у настоящего Пелевина?» «S.N.U.F.F.» - скучная книга, и я ее тоже дочитывал с большим трудом. Лучший Пелевин – это «Числа», «Generation P», какие-то ранние вещи, некоторые куски (например, Сердюк и Кавабата) из «Чапаева и Пустоты». Хотя кусок о Просто Марии очень неровный. «Жизнь насекомых» – гениальная книга, Веллер ее считает лучшей. И «Священная книга оборотня» тоже. А поздний Пелевин, особенно «Смотритель», при всех ее качествах,– это все читать довольно трудно.

«Что вы думаете о творчестве Аллы Ахундовой?» Много раз задают мне этот вопрос, но я, грешным делом, совершенно не думаю о творчестве Аллы Ахундовой. Если хотите, я подумаю, но как-то не входило оно в круг моего рассмотрения. То, что я читал, не вызывало у меня желания подумать на эту тему.

«Мне кажется, что Алексей Филимонов – ошеломительный феномен, о котором можно говорить далеко за стенками профессии и далеко за пределами картонной коробки сериала «Вертинский»?» Я думаю, что это картонная коробка; это, скорее, вертеп такой. Модель жизни, не жизнь как таковая, а такая маленькая, действительно, может быть, в ящичке, может быть, в миниатюре. Но это модель, которая некоторые пропорции сохраняет. Во всяком случае, в сериале «Вертинский» есть блистательные образы и блистательные актерские работы. Все то, что там делает Анна Михалкова, очень высокий класс. Алексей Филимонов – да, замечательный актер.

Д.Быков: Виновата мессианская идея особого пути, скрепности, духовности, ни на кого непохожести

«Вы круче Шер и Лепса, вами побит Апдайк, но вы пришли без бэбза, поэтому дизлайк». Жора, дорогой, Георгий. Во-первых, бэбз будет на Новый год просто потому, что его не с кем будет оставить. Мы все здесь будем. Во-вторых, сейчас тащить сюда ночью было бы неправильно. Знаете, из Штатов я выходил… сколько это… это было примерно 4 часа дня: как раз тот период, когда он, активно выспавшись, начинает активно резвиться и лопотать свои многочисленные уже довольно слова. И я думаю, что в эфире он поговорит. А сейчас, в холодную ночь, да еще и в город, охваченный омикроном и разнообразными оксюморонами, тащить бэбза было бы просто нелогично. Да и потом, а что ему делать? Да, он бы там помахал рукой, так как обожает всякую публичность, очень интересуется людьми, особенно женщинами (это меня восхищает). Пусть он отсыпается, тем более что в 7 утра он потребует свою порцию каши.

«Спасибо за стихи».

«Мы помним обещания 21-го съезда КПСС в 1959-м: «нынешнее поколение советских людей будет жить при коммунизме». Будет ли нынешнее поколение жить при большом терроре?» Оно и сейчас живет при терроре, правда, не очень большом во всех отношениях. Но я думаю, что это не определит судьбу тех, кому сегодня 20. Нынешние двадцатилетние увидят много интересного.

«Может ли настать момент, когда любое публичное заявление, если только это не обвинение государства в преступлениях, будет считаться сотрудничеством с этой системой? Если на мои налоги душат людей в газовых камерах, что бы я ни говорил, я буду соучастником». Да, вы будете соучастником. Да, придет момент, когда всем лоялистам; всем, кто поддерживал или молчал, придется носить клеймо соучастника. Это полезно – почувствовать себя виноватым. Понимаете, в Германии, в Японии, в некоторых других странах это привело к появлению новой культуры, к перерождению, к великой литературе, в частности. Я думаю, что иногда походить с клеймом очень полезно. Во всяком случае, если до этого долго захлебывались от самоупоения. Это бывает, так сказать, исторически полезно. Правда, не все могут сделать выводы. Вот Гамсун, мне кажется, был в маразме, он так и не понял, что произошло.

«Вы постоянно критикуете постмодерн, говоря, что это низкий жанр…». Почему притворяетесь? Это просто транспонирование высокой культуры в низкий жанр, это падение идей в массы. «Но есть ведь и сложный постмодерн; такой, как «Матрица» - любимый фильм моего институтского профессора. Он действительно сложный, требует от зрителя некоторых знаний в Библии и философии. Можно ли отнести его к высокой культуре?» Понимаете, здесь я вынужден отспойлерить мою лекцию по «Матрице», которая будет 16-го числа, но я не люблю «Матрицу». Мне кажется, что это такой случай самоудовлетворения, повышения самооценки у зрителей трэша. Это абсолютный трэш; фильм, в котором говорится довольно много умных слов при отсутствии мыслей. Это такой эксперимент с критикой виртуальной реальности, эксперимент вполне обоснованный и исторически закономерный, но все, что говорят герои – это такой Паоло Коэльо, это набор философствований, это набор абсолютных клише. Это совершенно мусорное произведение. И я об этом буду говорить: это эксплуатация на трэшевом уровне серьезной темы. Проблему постмодернистского общества, общества спектакля, проблему иллюзорности всего решали Делез и Гваттари, решал ее Ги Дебор в работах об обществе спектакля; все 70-е годы были посвящены изучению этой темы.

Теперь история, значит, «Матрицы»: история о том, как некие избранные разрушают виртуальную реальность, с пошлыми диалогами, скучными, совершенно несерьезными. Не надо только меня увлекать в трансгендерофобии, потому что, как говорит Владимир Путин, «его посадили не за правозащиту, его посадили не за антикоррупционную деятельность». Так вот и здесь: я ругаю их не за трансгендерность, а за трэш, за отсутствие философской глубины, за использование модных тем, за попытку создать философское кино на примере рапидных драк, на примере рапидного кунг-фу. А что может быть пошлее, чем рапидная драка через 70 лет после «Семи самураев»?»

«Расследование Навального «Дворец Путина» стало самым популярным видео в российском YouTube за 2021 год. Год начался с золотых унитазов, а заканчивается швабрами. Начался с золотых ершиков, а заканчивается швабрами. Каким будет символ года в 2022 году?» Мне кажется, что в 2022 году у нас будут более позитивные символы. Я не могу сказать, что я ожидаю года великого перелома. Но я ожидаю, что 2022 год будет годом духовного сопротивления. Свои мерзости у него будут. Конечно, ершик, швабра и маска – три символа 2021 года. Но думаю, что в 2022 году будут другие. Все большее количество людей будут отворачиваться от мерзости.

«Пощадят ли «Мемориал»?» Я много раз говорил, что солидарен с Гозманом: сейчас очень хороший момент, чтобы пощадить «Мемориал». Надо ли этим воспользоваться, надо ли это приветствовать? Помните, как сказано в фильме «Звезда пленительного счастья»… Помните, когда царь говорит: «Может быть, я вас помилую?» А Трубецкой говорит: «Ваше величество, хорошо бы зависеть не от минутных капризов». Хорошо бы, чтобы и угрожать «Мемориалу» не могли.

«Мудрые люди держатся от теологии как можно дальше. Зачем она вам?» Ага, то есть вы хотите сказать, что Иоанн Павел II был не мудрый человек? Мне кажется, что как раз теология – мать всех наук, мать философии.

Уcлышимся через шесть минут.

[НОВОСТИ]

Д.Быков

На «Золушке», которая у нас будет с Иващенко два раза, потому что мы один зал продали, нам надо будет делать второе представление…. «Беспредельщицу» пока мы показывать не будем, потому что музыка написана, но нет исполнительского состава, не было еще репетиций, мне надо будет это послушать. В Штатах я ее несколько раз показывал один, читал на разных квартирниках, потому что, конечно, без музыки это смотрится странно, а в моем пении еще страннее, но что-то там я напел. Что касается «Золушки», то там, насколько я знаю, на первую «Золушку» (то ли 23-го, то 24-го, не помню, посмотрите) «один» не будет действовать, потому что она продана вся. А на вторую «Золушку» будет действовать, почему нет? Волшебное слово вообще, если вам удается меня перехватить перед выступлением, действует всегда. Другое дело, где мы будем рассаживаться, все очень непредсказуемо. Но приходите, 20-го, во всяком случае, я всем буду рад.

«Было ли создано что-то хорошее в 30-е годы? Вспоминаются только «Ромео и Джульетта» Прокофьева, «Александр Невский» Эйзенштейна, но это отголоски Серебряного века». Нет, это не отголоски. Кстати, в «Александре Невском» тоже музыка Прокофьева и тоже очень недурная, в сцене Ледового побоища. Но сам фильм «Александр Невский», поскольку сценарий был кастрирован и финальная сцена была вырезана, – картина получилась такой, какая есть, довольно плоской и куцой. Я не люблю эту картину, при всем ее изобразительном таланте. Тут трудно говорить о великом, созданном в 30-е годы. Наверное, великой является 5-я симфония Шостаковича, в которой чувствуется чудовищное напряжение, тоска и отчаяние. Как сказал Пастернак: «Все высказал, и ничего ему не было». Но было ему все, на самом деле. Неслучайно Шостакович говорил: «5-я симфония – ответ художника на справедливую критику партии». Я же, кстати, до сих пор уверен вслед за Ростроповичем, что финальный марш не триумфальный, а похоронный, и так его и надо играть.

«Должен ли потребитель дотягивать до потребляемого?» Может быть, проблема нынешнего времени именно в том, что посмотреть глупое видео – совсем не то же самое, что прочитать «Тихий Дон»?» Да Мирон, вы не должны, мне кажется, переоценивать трудности чтения «Тихого Дона». По-моему, «Тихий Дон» - как раз увлекательный роман и довольно легко читаемый. И не нужно делать вид, что довольно сильно облегчилось потребление каких-то продуктов. Мне, например, читать «Улисса» было намного проще, чем слушать альбом про красоту и уродство, потому что там я половину вещей не понимаю, и надо постоянно сверяться с текстом, потому что многие вещи мне непонятны. А «Улисса» даже без комментария, многих отсылок не понимая, можно читать свежим взглядом с наслаждением. Говорил же Набоков, что для чтения «Улисса» совершенно не обязательно отслеживать связи с греческой мифологией, важно отслеживать карту Дублина и помнить, какой герой что конкретно олицетворяет, откуда он вообще.

«Те, кто хотят самоутверждаться за счет «Матрицы» не поймут, в чем прикол, когда в начале фильма Нео достает дискету из книги «Симулякры и симуляции». Таких отсылок в книге много, например, название корабля – «Навуходоносор»». Да видите, Даня, отсылкам грош цена, если нет общего эмоционального впечатления, а «Матрица» при всех своих цитатах, подмигиваниях, играх (кстати, довольно школьных, гимназических), к сожалению, производит впечатление претенциозного трэша. Вот это, по-моему, самое главное. Да и потом, говорить все время, что мы живем в виртуальной реальности… Да не живем мы в виртуальной реальности! Мы живем в самом что ни на есть простом реализме. И отключить виртуальную реальность, которую я очень люблю и которой я очень обязан, - это одна авария на одной подстанции. И куда вы денетесь со всеми вашими играми?

Это-то меня и напрягает в интернете, в офлайне, в цифровой цивилизации – поразительная ее хрупкость, ее абсолютная уязвимость. Хрясь молотком по айфону – и все, сложнейшая вещь уничтожена простейшим движением. Так что я бы не стал переоценивать сложность «Матрицы» и опасность виртуального мира.

Очень много просьб помощи связаться с теми или иными людьми. Я посреднических услуг не оказываю. Да я вообще никаких услуг не оказываю просто потому, что это ужасно. Потому что смысла в том не вижу. Другая у меня профессия.

Д.Быков: В России у многих людей очень сильно развит садомазохизм

Трижды повторен один и тот же вопрос. «Снова о «Докторе Живаго». У меня, как и у многих, роман не шел, и это злило. Пришло в голову сменить ракурс восприятия. Я вдруг подумал, что Пастернаку к тому времени стало остро необходимо объясниться. И когда я принял допущение, что роман – это длинное и многословное предисловие к стихам, все мигом пошло, роман зашел в охотку». Нет, я понимаю, что вам так легче читать, под этим углом зрения, но мне роман кажется восхитительным сам по себе, там масса кусков, и отнюдь не пейзажных, пейзажные мне кажутся довольно претенциозными. Мне безумно нравятся разговоры, любовные эпизоды, варыкинская глава, «Рябина в сахаре», «Елка у Свентицких». Это все я обожаю. Или финал. Но, конечно, «Доктор Живаго» – роман, который требует отказа от одной презумпции, это презумпция реализма. Когда вы читаете эту книгу, надо забыть, что вы имеете дело с реализмом. Да вы с ним и не имеете дела, потому что это чистый символизм. Такое количество встреч, совпадений, одних и тех же героев – это все понятно, что он встречает не Тиверзина и не Галиуллина, а встречает людей того же плана, но обозначает их всех как Тиверзина и Галиуллина. Вот это довольно понятный прием. Роман-то символический, поэтому никаких претензий к реализму там быть не может.

«Почему-то мне не хочется перечитывать «Ревизора». Почему-то мне кажется, что это облегченная версия реальности, а вот «Вечера на хуторе близ Диканьки» совсем другое дело». Игорь, да… Концерты в Днепре еще будут, спасибо Вадиму Гефтеру – замечательному барду и организатору. Приеду я, конечно, и мы еще повидаемся. Что касается причин, почему вам хочется перечитывать «Вечера…» и не хочется «Ревизора», – это понятно. Понимаете, человек вообще (хотя многие сейчас верят в это с трудом) любит больше испытывать чувства добрые; он любит, когда чувства добрые лирой пробуждаются. «Ревизор», при всем своем гомерическом комизме, произведение довольно забавное, смешное. Но ни умиления, ни надежды оно не дает. Скорее «Ревизор» вызывает чувство тоски и горечи… Как Пушкин при чтении первых двух глав «Мертвых душ» (если, конечно, Гоголь не привирает по обыкновению) сказал: «Боже, хочется воскликнуть: «Как грустна наша Россия!» А «Вечера на хуторе близ Диканьки» дарят совсем другое ощущение – это праздничная книга; кстати, из всех книг Гоголя это самая праздничная. Потому что уже «Миргород» – это все-таки бублики из черного теста, это довольно мрачное сочинение. «Скучно на этом свете, господа». А вот «Вечера на хуторе…» – это хоровод немецких мотивов, перенесенных на украинскую почву. Это сплошная радость, чистое счастье.

«Когда в России наступит День прав человека?» Тоня, тут в чем, так сказать, штука? В России у многих людей очень сильно развит садомазохизм, и они считают, что у человека нет никаких прав. Что государство в России сильно и могущественно постольку, поскольку оно угнетает индивидуума. Такие садомазохические настроения можно найти в прозе Евгения Харитонова, помните: «Мы есть бледные гибельные цветы». Да, нас угнетают, но нам так и надо, это порождает у нас правильное мировоззрение. Есть огромная порода (довольно широко представленная) людей, которые оправдывают рабство в своем садомазохическом происхождении. Да, нас все угнетают, но зато у нас самая великая страна, и мы своим унижением покупаем ее величие. Никакой прямой связи между унижением людей на каждом шагу, особенно пытками, особенно насилием и вот этим гипотетическим величием просто не существует. Потому что величие как раз могут организовать люди, которые чувствуют себя свободными. Люди, у которых есть это ощущение вызова, готовности самореализоваться, жадности до впечатлений, до новизны. А запуганные трусы совершенно неспособны к Ренессансу. Поэтому говорить, что у нас есть духовное величие, потому мы самые угнетенные, – это не только недальновидно, это попытка сделать хорошую мину при очень плохой игре. Как бы со шваброй внутри изобразить патриотический оргазм.

«Хорошо бы, если бы ваши прогнозы оправдались». Да, хорошо бы, но думаю, что они оправдаются.

«Зачем, по вашему мнению, все время держать страну за горло без малейшего вздоха? Зачем уничтожать население, ведь ложь и пропаганда – это не настоящая любовь к правителю? Неужели он может обольщаться?» Не знаю, обольщается ли он. Иногда, знаете, человек сам на себя организует заказную рецензию, а потом читает и верит. Это очень часто описываемая ситуация. Но если говорить серьезно: зачем держать страну за горло? Потому что они не умеют ничего другого. Это люди, которые вообще, кроме репрессивной повестки, больше ничего не могут предложить. Только искать врагов и карать их, от высылки до публичных расправ. Поэтому не следует думать, что они совершают какой-то прорыв или осуществляют какую-то программу. Они, понимаете, как мужик и медведь. Они так сделаны, что могут только лупить по камню или друг по другу, но совершенно не способны ковать что-то, совершенно не способны разнообразить движение. Назначение врагом, арест, допрос, каторга, ссылка… Хорошо – если повезет – выжить, а в принципе, я не очень хорошо понимаю, какие могут быть сегодня творческие планы у российской власти, кроме как назначать новых врагов и их поджимать?

«Сегодня Украина представляется мне Диким Западом: много бандитов, полуобразованных людей преступлений, кумовства, беспредела, сильна вера в псевдонауки и псевдорелигии, но при этом у нее есть огромный потенциал. Не станет ли Украина Техасом в ближайшие 10-15 лет?» Техасом – вряд ли, но то, что некоторые ощущения свободного эксперимента там присутствуют, – это, по-моему, совершенно очевидно. Потому что там действительно все довольно быстро делается, все довольно быстро решается. Бюрократия не везде, она не тотальна, до власти можно достучаться, возможен Майдан, и так далее. Не скажу, что это Дикий Запад, но это поле экспериментов. Тем более мне близка точка зрения Коха (в одном интервью мне он это высказала) на то, что Украина – это такая альтернативная модель России. Даже если считать действительно, что верен тезис про единый народ, то это народ, поставленный в другие обстоятельства. Условно говоря, пока одни летают в космос, другие ждут на Земле. И когда первые возвращаются, они гораздо свежее и младше, чем те, которые их ждали. Украина находится в процессе активного делания, активного формирования. Поэтому они действительно себя могут помыслить полем экспериментов славянского мира. Из всего славянского мира Украина сейчас, по-моему, наиболее интересно развивается, мечется, и так далее.

«Хотел написать, что зря вы вернулись, но увидев вас, как-то обрадовался, стало светлее». Спасибо, ужасно приятно это слышать.

«Неужели все в России так измельчало, что смена власти возможна только насильственным путем?» Мне близка мысль Владимира Зархина о том, что в эндшпиле судьбу партии решают пешки. Измельчала – она не то чтобы измельчала. Понятно, что естественный порядок смены власти – признак ее силы и уверенности. Если человек не выпускает власть из рук – это значит, что 20, 30 лет ему не хватило для того, чтобы все окончательно отстроить под себя. А Россию невозможно под себя отстроить – она сама кого хочешь под себя отстроит. Поэтому, конечно, несменяемость власти – это признак ее слабости, неорганичности, неукореннности ее в народе – это я охотно признаю, тем более что моего самолюбия это признание никак не задевает. А вот насчет других сценариев ее смены… Понимаете, они все травматичны. Они ужасны именно тем, что… вот как написано в одном рассказе Драгунского: «последствия революции всегда страшнее, чем последствия диктатуры».

Другое дело – и это тоже хорошо бы помнить, - что революции делаются не для радости, не для прекрасных последствий и не ради экономических чудес. Революции делаются потому, что в короткий миг падает, рушится чудовищная по несправедливости и какой-то жестокости, иррациональности система. И облучение, которое с небес исходит в эту дырку (в небесах появляется дырка), которое нисходит на людей, – оно настолько оптимистично, живо и спасительно, что революции делаются ради этого ощущения. Господи, помните, как в «Обитаемом острове» Зеф говорит: «Неужели я до этого дожил, неужели я это увидел?» Одно это способно продлить человеку жизнь и обеспечить душевное здоровье лет на двадцать.

«Сегодня рушится тысячелетнее прежде», – говорит Маяковский. Он же не говорит: «Сегодня строится великое завтра». Он потом уже стал это говорит, когда потребовалось: «Через четыре года здесь будет город-сад». Помните, как Окуджава читал эти стихи? «Через четыре года здесь будет голый зад». Это вполне справедливо. Но революции делаются не ради великих прожектов. Революции делаются для того, чтобы на короткий миг восторжествовало это чувство. Говоришь: «Не бывает», но бог скажет, и бывает. Вот так, если угодно.

«Рад буду помочь вам в оптимизации процесса раскладывания пищи». Естественно, раскладывать пищу всем хочется, губа не дура. Вы лучше, Таня, что-нибудь принесите. У нас более-менее есть порядок с салатами и каким-то закусками, ведь «Эхо» традиционно проставляется очень неплохо, а вот с десертами у нас, конечно, швах. Правда, обычно, когда дело доходит до торта, люди обычно есть более не могут, так что остается какое-то количество. Что любите, то и приносите.

«Есть такое явление, как позднее взросление. Минусов у него немало – упущенное детство и юность, потерянные друзья из-за изменения личности, стрессы. Но есть ли у этого плюсы?» Фил, ну конечно! И довольно много плюсов. Честертон говорил: «Чем выше уровень существа, тем дольше длится его детство». В самом деле: чем ребенок сложнее, богаче психологически, тем медленнее, тем напряженнее он взрослеет. Вообще, я не люблю, когда ругают инфантилов. Я не думаю, что во взрослении есть что-то хорошее. Это, знаете, как заветренная колбаса. Человек огрубел, исчезли какие-то его черты:

Но боюсь: среди сражений Ты утратишь навсегда Скромность робкую движений, Прелесть неги и стыда.

По памяти цитирую. Действительно, человек от взросления ничего не выгадывает. Точно так же, когда ругают человека за то, что тот не идет в ногу со временем. Новелла Матвеева замечательно говорила: «А что хорошего в том, чтобы идти в ногу с таким временем?» Да ничего, и взрослеть совершенно необязательно. Я уважаю инфантилов, люблю их. Инфантилизм ужасен, когда это неспособность принимать решения, когда человек не может позаботиться о себе, когда у него плохо обстоит дело с чувством ответственности, он не держит слово, не выполняет задания, и так далее. Иметь инфантила-подчиненного – это (я вам как многолетний редактор отдела скажу) сдохнуть.

Д.Быков: Это полезно – почувствовать себя виноватым

Но инфантилизм в смысле отсутствия какой-то избыточной уверенности, наглости… Как у Слепаковой про старого Дымалова: «Неприспособленность святая, их неуверенность в себе». Вот эта неуверенность в себе мила в старике и в ребенке. Инфантил, который верит в добро (это ведь тоже считается признаком инфантилизма безумного), – такой инфантил мне гораздо милее, чем циник. Цинизма я очень не люблю, не люблю вот этой, знаете, вымученной взрослости, которая, как правило, показушная. Потому что человек пытается представить себя хуже, чем он есть.

«Всегда, когда упоминают Пушкина, разговор становится интереснее. Чем объяснить этот феномен?» Тем, что Пушкин сам по себе – явление благодатное для русского духа; явление, таящее в себе огромные и неочевидные возможности; огромные и неочевидные. Потому что реставрировать мысль Пушкина очень сложно. Нас обманывает гладкость его поэзии, и под этим льдом мы не видим реки. А ведь на самом деле течение богатое, мощное течение пушкинской мысли очень нестандартное.

Например:

Все то, что гибелью грозит Для сердца смертного таит Неизъяснимы наслажденья – Бессмертья, может быть, залог!

Почему «бессмертья залог»? Мы знаем наизусть эти стихи и так их любим, что мысль пропадает под их очарованием, они так звучат. Но почему «бессмертья, может быть, залог»? Да потому что, если человек способен наслаждаться риском, способен наслаждаться игрой со смертью, – это значит, наслаждение сильнее страха, значит, страх не основателен, значит, мы бессмертны. Значит, мы можем позволять себе рисковать жизнью, зная, что ничего не будет; наслаждаться, а не бояться.

Пушкин, конечно, не совсем христианский мыслитель. Пушкин – российский мыслитель, носитель российской этики. И когда мы о нем говорим, это восхитительная ненасильственность, органика, он – выразитель нашего духа. Да, он, конечно, придал ему такую совершенную форму, что суть очень часто за этой формой теряется. «Опрятней модного паркета, блистает речка, льдом одета». Так же блистает и пушкинский стих, который действительно совершенен, и мысль из-за этого теряется. Как писал Виктор Ерофеев про Набокова: «Образ настолько яркий, что смысла не видно, блеск виден». Но при этом текст Пушкина всегда способен возбудить мысль и чувство новизны. Это как вы мед выскребаете из сотов, но там есть еще тайные уголки, где мед всегда остается. Пушкин в целом непостижим.

«Расстройство множественных личностей – это не более чем неспособность выстроить в голове систему ценностей, это знак отсутствия поведенческих иерархий. Грубо говоря, голова без царя». Как вам сказать? Мне кажется, это показатель другого расстройства. Мне кажется, это показатель того, что части вашей личности не взаимодействуют. Это не отсутствие поведенческих иерархий; наоборот, это слишком хорошие поведенческие иерархии. Это ситуация, когда в одних ситуациях вам надо исповедовать один кодекс, в других – другой. Это ситуации, когда вы в одних ведете себя как диссидент, а в других – как раб. Множественное расстройство, multiple personality disorder, еще называют dissociation, - оно возникает, когда у вас слишком много разных сред, в которых надо по-разному себя вести, в условиях гнета.

Обратите внимание, что ведь и псевдоним Синявского, приведший его фактически к раздвоению личности, – это именно следствие… не двоемыслия, а следствие необходимости вести двойную жизнь. Расстройство множественной личности возникает в двух случаях: когда у вас в детстве (тоже на почве одиночества) было много вымышленных друзей, и они продолжают жить с вами, либо когда вам приходится в разных обстоятельствах жизни демонстрировать разные манеры поведения: когда вы дома говорите одно, в школе другое, во дворе третье. И это, безусловно, приводит к такой форме патологической диссоциации. Диссоциация вообще возникает там, где координирующая личность по разным причинам угнетена, потому что вынесена вовне.

«Можете ли вы бороться с родительскими чувствами и объективно оценивать ребенка?» Нет, не могу. А я вообще не могу с большинством людей в чем-то совпадать. И вот считается, что нужно быть объективным. Я никогда этого не понимал. Я пристрастен к своим, к близким. Я действительно никогда не встану на позицию чужого, когда буду защищать своего. Я всегда… Вот. кстати, мы с матерью всегда спорили об этом. Когда меня кто-то ругал, она солидаризировалась, вставала на позицию этого человека, демонстрируя объективность. Я ужасно на это обижался, говоря: «Нет, ты должна меня отстаивать». А она говорит: «Но если они говорят, что у тебя дома бардак, не буду же я доказывать очевидное, то есть спорить с очевидным». Нет, ты должна настаивать на то, что это строго организованный порядок, что это такой порядок, что мне так удобнее.

Я никогда не встану на объективную позицию ни относительно своих детей, ни относительно своих женщин. Я никогда не буду ругать свои тексты ради того, чтобы показаться объективным. Если бы они мне не нравились, я бы их не публиковал. В конце концов, хозяин – барин.

«Однажды вы высказались в том смысле, что многие наши верующие относятся к вечер специфически, в смысле с фигой в кармане. Лет десять назад я уже слышал подобное высказывание, к нему был добавлен прогноз в том, что преодоление этой проблемы может спровоцировать институт церкви на введение специальной инквизиции по этому поводу».

Нет, никакой инквизиции я не могу, к сожалению, предположить. Но здесь возможна другая крайность: в России вообще существует огромная прослойка между убеждениями и поведением, такая воздушная подушка. Это амбивалентная штука, которая может быть интерпретирована в двух модусах: один модус – хвалебный, восторженный. Да, в России никогда не верят в то, что говорят, поэтому здесь невозможна полноценная идеологическая диктатура, полноценный фашизм, при котором все-таки 90 процентов населения верят пропаганде. В России такого не будет никогда, потому что есть огромная ироническая дистанция, есть воздушная подушка между тем, что я говорю и тем, что я делаю.

Но с другой стороны, это приводит к определенному духовному растлению, потому что ни одно слово ничего не весит. И если вы постоянно ко всему, что вы говорите, приставляете мысленную фигу в кармане, как приставку «не», то есть такой постфикс «как бы» («любовь как бы», «дружба как бы», «вера как бы»), то это приводит к растлению. Я не согласен с покойной Майей Иосифовной Туровской, царствие ей небесное, которая говорила: «Сейчас, в эпоху, когда есть прямой риск диктатуры, нам надо пожелать немножечко растленности». Мне кажется, что нет; мне кажется, что растленность никогда не является гарантией душевного здоровья. Наоборот, чем более человек ставит под сомнение любые взгляды, тем менее возможна для него любая принципиальность.

Признайтесь сами: ведь если он к государственной пропаганде относится со скепсисом, то ведь он и либеральной идее будет так же относиться, и к религии, и к христианству. Он говорит: «Да, все это бла-бла-бла, а ведь на самом-то деле и Христос не был распят; на самом-то деле кто же будет умирать за идею? Да и потом, если он сын Бога, он мог сойти с креста». Я слышал такое от очень многих людей серьезных, которые думали: «Раз он не сошел с креста, раз он умер, значит, он не сын бога». Многие апостолы, кстати, думали так же.

Д.Быков: Власть не может быть лучше оппозиции, а оппозиция - лучше власти, они находятся в роковом сиамском объятии

Если ты не веришь пропаганде, то ты ничему не веришь. Такая пониженная внушаемость и такая повышенная резистентность хороша, она производит впечатление скепсиса, производит впечатление тотального цинизма, но этот цинизм, знаете, похож на тот цинизм из Советского Союза 70-х годов, когда вообще никто не верил ни во что. Я думаю, что именно из этой моральной растленности получились 90-е, когда ни один моральный тормоз в стране не сработал, и она рухнула в чудовищную жестокость, ложь и подлость. Я понимаю, что 90-е годы, может быть, были экономически очень свободными, но психологически это было ужасное время.

«Для меня Джейк Салли из «Аватара» - любимый герой. Во-первых, никто землян на Пандору не звал, это они пришли, все разрушая ради бабок; во-вторых, то, что он решил отказаться от сущности и от дома ради любимой, характеризует его с положительной стороны». Ну может быть. Есть люди – я помню замечательную статью Бориса Кузьминского «Памяти Андрия», – где доказывалось, что Андрий – наиболее чистый и святой герой «Тараса Бульбы», и я понимаю людей, которые такую позицию могут занимать. Тем более тут вопрос, что было для него более своим – отец или возлюбленная, вот эта панна.

«Читаете ли вы чаты сбоку, нужны ли они вам?» Нет, не нужны.

«Откуда у вас ожидание приличного 2022 года? Интуиция, прорицатели, логика?» Саша, усталость, просто усталость. Я принадлежу к людям, которые считают, что человек хочет быть хорошим. Иногда у него случаются помрачения ума по разным причинам – в силу внешних, политических обстоятельств. Какое-то время он хочет быть дрянью. Это действительно сильное ощущение, приятно, но это ненадолго.

«Апчхи» - опять чихание подтверждает правдивость. Это удовольствие для немногих, как садизм, палачество. Это наслаждение для очень узкой прослойки. И большинству людей надоедает быть плохими. Им хочется видеть конечный результат, им надоедает, что жизнь уходит на бесконечное выжидание перемен, им хочется видеть эти перемены. Вообще выжидание - занятие на любителя очень.

«Я обратил внимание на разительную перемену последних пары лет: дети и студенты как-то затихли. Раньше несогласие с происходящим, даже фронда, была вполне выражена. Современный студент пребывает в растерянности, в разобщенности, в унынии, уходит от контактов и ограничивает свое пространство». Есть такое явление, но на то мы с вами и преподаватели, чтобы их разжать, растормозить. Когда я веду, скажем, семинары по creative writing (вот сейчас, кстати, я только что с такого семинара), на первом занятии все очень зажаты, а на втором занятии начинают говорить то, что думают. Есть очень много провокативных техник… Провокативных – не то, что вы пытаетесь из этих детей вытащить фронду, условно говоря, антисоветчину, а потом попробовать настучать. Вы же не для этого делаете. Вы вынуждаете их быть искренними, поговорить о том, что их действительно волнует, действительно занимает.

«Диктатура и авторитаризм чаще всего и становятся последствиями революций». Не всегда. Иногда бывает не диктатура, а террор; давайте различать террор и диктатуру. Якобинский террор не был, собственно, диктатурой, это была такая революция, пожирающая своих детей. Террор настал потом, когда Наполеон вверг нацию в войну и заставил жить по законам военного времени.

«Сегодня 200 лет Некрасову». Поздравляю, наверное разберу его я. Он один из самых любимых моих поэтов.

Здравствуй, умная головка! Ты давно ль из чуждых стран? Кстати, что твоя «Поповка», Поплыла ли в океан?

Плохо! Дело не спорится. Опыт толку не дает: Все кружится да кружится, Все кружится… не плывет!

– Это, брат, эмблема века, Если толком разберешь. Нет в России человека, С кем бы не было того ж.

Что-то каждому неловко, В чем-то где-то есть грешок. Мы кружимся, как «Поповка», А вперед – ни на вершок!

«Поповка» – это судно, придуманное адмиралом Поповым, такой цилиндр, на две трети не тонущий. Он действительно не тонул, он не мог быть никаким штормом опрокинут. Проведите дома, в ванной такой опыт: возьмите цилиндр, утяжелите его пластилином – он не утонет никогда. Проблема в том, что он и плыть не будет. Но его построили и провели испытания в Кронштадте. Ну она и ходила вокруг своей оси – это гениальная некрасовская метафора. Он это написал для современников, но вставлять побоялся, потому что ясно было, что это самая больная тема.

«Хотите ли вы разобрать что-нибудь из Некрасова?» Да, знаете, разберу, пожалуй. Ох, разберу. Но не самое мое любимое. Больше всего я люблю, конечно, «Еду ли ночью по улице темной…». Но его нужно разбирать с точки зрения поэтики, именно с точки зрения media, с точки зрения средств, как там работает вот этот размер удивительный, четырехстопный дактиль, такой редкий в русской культуре. И что, собственно, каких эмоций достигает Некрасов, каков семантический ореол этого стихотворения. Да у него, собственно, он часто встречается: например, такой же размер в «Выборе», помните?

Люб тебе, девица, лес вековой! С каждого дерева броситься можно Вниз головой!

Это так лихо. И, кстати, тем же размером написана «Сказка про холопа примерного – Якова верного»:

Экие страсти господни! Висит Яков над барином, мерно качается.

Есть, конечно, страшный соблазн разобрать «Было двенадцать разбойников…» - любимое стихотворение всех моих детей, школьников моих. Вот чего я добиваюсь – так это того, что дети читают «Кому на Руси жить хорошо»: и «Последыша», и «Савелия, богатыря святорусского», «Пир на весь мир», и, конечно, «Было двенадцать разбойников, был Кудеяр-атаман». Это вызывает такой восторг:

Рухнуло древо громадное, Эхо весь лес потрясло.

Это все в таком экстазе! Вот за что я люблю особенно Некрасова… Пришла к нам однажды комиссия в школу, комиссия такая злобная, с явным намерением найти недостатки. Катя, наша опытная словесница, вынуждена была давать открытый урок (мы ее попросили, потому что у нее стаж 30 лет). И вот она дает урок по Некрасову, разбирая как раз «Было двенадцать разбойников…». И в результате обсуждение с комиссией вылилось в отчаянную, до крика полемику между нами и ими, о Некрасове. О его поэтическом ранге, о его поэтических заслугах. И вместо того, чтобы оценивать урок (а урок был дан с привлечением технических средств, с записями музыки, со всеми прибамбасами, как положено давать урок открытый), грызлись два часа наши словесники и их о Некрасове, как надо относиться к Некрасову, поэт ли Некрасов. Пошли еще потом в кафе «Сан-Марко» доедать и доспаривать. То есть Некрасов остается живым явлением, предметом для полемики. Там про урок уже никто не вспоминал: «Вам волю дай – вы все искусство поставите на службу политике!» «Да, поставим; искусство, которое сторонится, по фетовски, удел старых дев». Шум, скандал, вопли, но как интересно, обожаю!

«На слово «омикрон» возникает ассоциация со старым американским фильмом «Армикрон в незаконной власти», про подростка, который становится защитником Армикроном в битве с космическими пришельцами». Олег, не видел я этого фильма, но рад, что у вас это вызывает такие споры.

«К разговору о больших волшебниках после Дамблдора. Ведь Николас Фламель остался в живых, в первой книге Альбус называл его своим другом. Именно Фламель помог справиться с Грин-де-Вальдом во второй части «Тварей». Можно ли ожидать, что он поможет Гарри и его сыну в борьбе с Дельфи?»

Я совершенно не уверен, что будет борьба с Дельфи, потому что, видите ли, в 2025 году выйдет очередная часть, и в ней Гарри Поттер будет 40-летним сотрудником Министерства магии или где он там работает. Боюсь, что к этому времени концепция поменяется неоднократно. Что там будет происходить, сказать трудно. То, что тема коронавируса будет одной из главных, – это для меня несомненно.

Д.Быков: Совершенно не понимаю, зачем писать в соцсети. Это же часто сброс негативных эмоций

«Что вам больше всего нравится из «Диснея», ему исполнилось 120 лет? Насколько мультфильмы «Диснея» повлияли на американскую литературу?» Я думаю, что здесь было обратное влияние: американская и в особенности английская литература повлияли на Диснея самого. Зальтен, понятное дело, – литературная основа «Бэмби». Кстати, может быть, и здесь тоже, благодаря влиянию матери, «Бэмби» я больше всего любил. Особенно сцену, когда он на льду.

Я не люблю Зальтена, и мне книга «Бэмби» представляется сентиментальной, как «Серебряные коньки», немножко сиропной. Но фильм божественный, просто божественный. Правильно Шварцман, дай бог ему здоровья, говорит: «Я был книжным иллюстратором. Но когда я увидел мультфильмы «Диснея», я захотел быть причастным к этому; я захотел делать то, что делает «Дисней», вот так влиять на детей, дарить им этот праздник. Дисней многих людей сподвиг на это, хотя, говорят, в жизни был человеком жадным и обсессивным.

«Нельзя ли сделать темой Нового года педагогику?» Олег, подумаю, почему нет? В принципе, педагогика для меня – самая родная тема.

«Поздравляю вас с попаданием в «Большую сотню Москвы»?» Ой, дай вам здоровья, откуда вы знаете? Это так приятно. Я попал в сотню людей, влияющих на жизнь москвичей. Мне приятно, что Костя Михайлов, руководитель Архнадзора, мой давний друг и товарищ по «Собеседнику», занимает 75-е место. И мне совершенно не стыдно занимать 85-е место при этом раскладе. Мне приятно быть в этой сотне, тем более что Москва для меня – очень важный город.

«После революции период диктатуры неизбежен». Именно период. Стратегически она не обречена на это, а если революция приводит к диктатуре надолго, то это уже претензии к почве.

«Меня больше всего отталкивает позиционность обеих сторон – как власти, так и оппозиции, паттерны. Заняв определенную позицию и везде подыскивая средства и утверждения, можно стать рукопожатным в одних местах и нерукопожатным в других. Но ведь заняв позу, остаешься на том же месте?». То, что паттерны очень раздражают, – в этом вы правы. То, что мнения власти и мнения оппозиции одинаково предсказуемы, - да. Но власть не может быть лучше оппозиции, а оппозиция не может быть лучше власти, они находятся в роковом таком сиамском объятии. Сиамские близнецы, понимаете? Из них один пил, а другой нет, но пьянели оба. Это довольно трагическая история.

«Сильно с вами согласно по теме…» Ой, да вы вообще очень умная, Оля! Оля, а вы не хотите приехать, кстати? Вы из Сургута, но давайте вы приедете на Новый год, и дважды встретите – по сургутскому времени и по Москве. А билет мы вам оплатим. Вы знаете, я бесплатно работаю на «Эхе», но иногда, когда мы затеваем какие-то проекты, из них можно выделить небольшое спонсирование на еду и на билеты. Мы некоторым людям их оплатим.

«Ведь то, что страдания возвеличивают душу, – это тургеневская установка». Нет, ну где она у Тургенева? Тургенев наоборот, в «Гамлете и Дон-Кихоте», исходит из того, что страдание не самоценно. Неуверенность возвеличивает душу. Вот это я сказал бы, да.

«Насилие – побочный эффект русской культуры». Нет, вот уж нет! Насилие – побочный эффект русской политической системы, а русская культура возникает не благодаря, а вопреки политической системе. Такое у меня чувство.

«Между прочим, в год столетия команды «Спартак» гладиатор встанет с колен. Поздравьте «Спартак», он вчера выиграл невероятный по накалу матч». Не знаю, наверное. «Спартак» поздравляю со столетием. Насчет того, что «гладиатор встает с колен»: как раз восстание Спартака было не шибко триумфальным. Мне бы хотелось других юбилеев.

«Россия вас изматывает, а за границей вы сильно посвежели». Мне все это сказали. Я могу вас утешить: я через какое-то время, когда опять будет семестр, опять поеду. Надеюсь, если не случится всеобщий локдаун. Но я как раз очень, может быть, рад, оттого так свеж, что вернулся. Потому что вернутся в родную нору, в родной пейзаж, к родному зрителю и работать в более непосредственном контакте с ним, – это как раз очень освежает и омолаживает.

«Какие новые мысли о России вас посетили за 8 тысяч километров от родины?» Много довольно, частично они выражены в новых статьях, частично – в новых стихах. Эти стихи я буду читать 20-го, приходите по «одину».

Теперь давайте все-таки любимое стихотворение Некрасова. Я буду не это читать, не «холопа примерного» и не «Кудеяра-атамана», а стихотворение, которое Слепакова очень любила и считала вершиной некрасовской любовной лирики.

Знаете, почему-то много просьб почитать и разобрать Семена Кирсанова. Может быть, Гаспаров ввел на него такую моду. Кирсанов был всегда один из самых моих любимых поэтов. «День еще не самый длинный…» - может быть, это прочитаем. А сейчас, пожалуй, вспомним классическое стихотворение Некрасова из любовной его лирики: «Кто ей теперь флакон подносит?», то есть «Слезы и нервы».

О слезы женские, с придачей Нервических, тяжелых драм! Вы долго были мне задачей, Я долго слепо верил вам И много вынес мук мятежных. Теперь я знаю наконец: Не слабости созданий нежных, – Вы их могущества венец. Вернее закаленной стали Вы поражаете сердца. Не знаю, сколько в вас печали, Но деспотизму нет конца! Когда, бывало, предо мною Зальется милая моя, Наружно ласковость удвою, Но внутренно озлоблен я. Пока она дрожит и стонет, Лукавлю праздною душой: Язык лисит, а глаз шпионит И открывает… Боже мой! Зачем не мог я прежде видеть? Ее не стоило любить, Ее не стоит ненавидеть… О ней не стоит говорить… Скажи «спасибо» близорукой, Всеукрашающей любви И с головы ревнивой мукой Волос седеющих не рви! Чем ты был пьян – вином поддельным Иль настоящим – все равно; Жалей о том, что сном смертельным Не усыпляет нас оно! Кто ей теперь флакон подносит, Застигнут сценой роковой? Кто у нее прощения просит, Вины не зная за собой? Кто сам трясется в лихорадке, Когда она к окну бежит В преувеличенном припадке И «ты свободен!» говорит? Кто боязливо наблюдает, Сосредоточен и сердит, Как буйство нервное стихает И переходит в аппетит? Кто ночи трудные проводит, Один, ревнивый и больной, А утром с ней по лавкам бродит, Наряд торгуя дорогой? Кто говорит «Прекрасны оба» – На нежный спрос: «Который взять?» Меж тем как закипает злоба И к черту хочется послать Француженку с нахальным носом, С ее коварным: «C’est joli», И даже милую с вопросом… Кто молча достает рубли, Спеша скорей покончить муку, И, увидав себя в трюмо, В лице твоем читает скуку И рабства темное клеймо?..

Надо уметь так написать. В чем, собственно, штука? Некрасов, вслед за Чернышевским, которого он любил и которого ценил как социального мыслителя, видит определенную параллель между личным и политическим рабством, семейным и политическим рабством. И это касается не только эмансипации женщин, которые, конечно, не будут политически свободны, пока не получат свободы семейной. Деспотизм мужа и деспотизм власти связаны, это очевидно. Но проблема в ином: русский мужчина тоже никогда не обретет ответственности в себе.

Гениально развита эта тема в очень дельной статье «Русский человек на рандеву», где разбирается «Ася». «Каких вы хотите поступков от русского мужчины, если он не имеет политической, имущественной, нравственной свободы и независимости, если он обязан повторять предписанные мнения, если он ограничен цензурой, произволом? Если у него нет избирательного права. Как вы хотите, чтобы он делал выбор в личных отношениях? Вот у него есть выбор: взять Асю или отвергнуть ее подростковую, наивную любовь. Я-то как раз понимаю, что герой поступил совершенно правильно, потому что через некоторое время Ася полюбит совершенно другого. «Сменит не раз младая дева мечтами легкие мечты».

Хорошо, они поехали в Англию, она познакомилась с Герценом, и через год она уже Герцену говорит: «Ваша». А герой уже смял свою жизнь и бросил ей под ноги. Поэтому боюсь, что проблема рабства, о котором здесь говорит Некрасов, проблема политического рабства русского мужчины заключается в том, что не имея ответственности гражданской, не имея гражданского мужества, он ничего и дома не может противопоставить женской истерике.

О слезы женские, с придачей Нервических, тяжелых драм!

Тут в чем проблема? В том, что герой этого стихотворения постоянно становится жертвой истерических манипуляций. Вот, допустим, у родины очередная патриотическая истерика, и она требует, чтобы вы разделяли ее патриотический восторг и не смели говорить про нее плохого слова. Это немного похоже на поведение капризной истеричной женщины, которая говорит: «Да? Ну тогда, если не будет по-моему, то не будет никак». Это, в общем, тот же слоган, что и «Нет России – нет Путина». Если ты со мной не согласен, то живи один. Так и здесь, понимаете? «Если вам не нравится – уезжайте, потому что большинству нравится». И глубокая некрасовская мысль здесь именно в том, что готовность поддаться на манипуляции, на шантаж – это такое же рабство, к сожалению, как и рабство политическое.

Для Некрасова этот опыт был очень тяжел, потому что он долгое время был мужем женщины властной, волевой, не очень-то заботящейся о своей репутации. И ему приходилось многие грехи Авдотьи Яковлевны Панаевой брать на себя. Тут не только история с огаревским наследством – история довольно темная, но видимо, все-таки, Панаева была довольно небезупречна в этой ситуации, но и многие другие. Он действительно постоянно разделял ответственность. И это действительно такая же ситуация, как с родиной, то есть безальтернативность. «Если тебе что-то во мне не нравится, ты не смеешь меня критиковать».

И я понимаю, что я очень легко на эту манипуляцию поддаюсь. Слава богу, что большую часть своей жизни я провел с женщинами другого склада. Но нельзя отрицать того, что такая тактика – слезы, истерика, нервы и давление – очень распространена.

Вообще я хочу сказать, что некрасовская лирика имеет две отличительные особенности, которых, кроме него, никто и не имел никогда, разве что Ахматова, да и та в меньшей степени. Во-первых, это лирика с отрицательным лирическим героем (простите за школьное определение), с отрицательным протагонистом. То есть это герой, который не оправдывает себя, не упивается собой, а напротив, себя бичует. Лирика похмельного отчаяния, причем «похмельного» не в смысле употребления алкоголя, а в смысле такого отчаяния в реформах, например. Для Некрасова самым большим шоком было то, что 1863-1864 год уничтожили к чертям все результаты, все достижения; все то, что он сделал в журнале.

Вторая особенность – та, что лирика у Некрасова, как правило, имеет привкус желчи и уксуса, это такая, что называется, «лирика посечь и посолить», это постоянное посыпание раны солью и поливание лимоном. Это растравление язв. Некрасовская любовная лирика очень часто дышит не столько любовью, сколько ненавистью. Здесь катулловская такая тема odi et amo, и в большинстве любовных стихотворений Некрасова есть и чувство вины перед женщиной, и чувство запоздалой, застарелой ненависти к ней, мести за многие и многие унижения.

Некрасов вообще унижения не прощает, он человек больного самолюбия, поэтому, может, и с Достоевским он был так близок. Он в письме французской любовнице, второй гражданской жене, Лафран, кажется, говорит: «Я такой сердечкин, ты можешь делать со мной все что угодно». Да, он был сентиментален, но при всем при этом он очень болезненно относился…. Правильно говорил Блок: «Страстный человек и барин – этим все сказано». Он к унижениям относился тяжело. Поэтому лирика Некрасова отличается таким уровнем страдания и, главное, запоздалым бунтом. Бунт, который ничего уже не меняет: «в лице твоем читает скуку и рабства темное клеймо». И когда мы сегодня приспосабливаемся к рабству, не думайте, пожалуйста, что это пройдет бесследно. Это осядет в крови и станет большой проблемой. Как у Шендеровича сказано: «Тухлый кубик рабства навсегда растворился в крови». Поэтому нельзя быть рабом в любви, в любви надо быть свободным. На этой оптимистической ноте простимся на неделю.