Один - 2021-04-15

Д. Быков

Естественно, что большинство пожеланий по лекции на сегодня — Гумилев в связи с его днем рождения. Поскольку я только что для подростков (в основном, кстати, приехавших из Волгограда — спасибо им большое) и для некоторого количества взрослых отчитал в «Прямой речи» лекцию по Гумилеву, мне довольно приятно говорить на эту тему. Тем более, что я в этой лекции многого не успел коснуться. Если какие-то конкретные вопросы по Николаю Степановичу Гумилеву будут приходить, я со своей стороны радостно отвечу.

Гумилев — один из моих любимых поэтов. Я считаю, что как поэт он ничуть не слабее Ахматовой. Я читал его довольно много именно в том возрасте, когда это нужно, потому что благодаря матери «Огненный столп», купленный у букиниста, появился у меня довольно рано. Советская власть не перепечатывала Гумилева, но не мешала продавать его книги. И кстати говоря, в Горьковке значительная часть наследия Гумилева была доступна. Зарубежные собрания — нет, конечно, а так, в принципе, вполне. Я его начал читать тогда, когда надо его читать. Как любил говорить Шекли, Ницше надо читать в 14 лет — в 15 уже смешно.

«Насколько уместно сравнение Гарри Поттера с Электроником? Не кажется ли вам, что Электроник и Алиса Селезнева и серьезнее, и талантливее, и полезнее, а Гарри Поттер просто качественно раскручен?». Я уже много раз говорил, что никакая раскрутка не поможет. Библию раскручивают не потому, что она имеет важных спонсоров, а потому, что ее написали гениальные авторы, как правильно заметил Александр Кабаков. Евангелисты были гениальными писателями.

Теперь что касается Электроника. Вы на самом деле задали довольно серьезный вопрос. Конечно, ничего общего с Гарри Поттером он не имеет — это совсем другая история. Дилогия Велтистова про Рэсси — электронного друга и про приключения Электроника относится к довольно распространенному европейскому сюжету ожившей куклы.

Это сюжет, который разрабатывался Гофманом в «Песочном человеке», разрабатывался Коллоди. В России разрабатывался много раз — в частности, у Грина в рассказе «Серый автомобиль», который был блистательно экранизирован Тепцовым в «Господине оформителе».

Вообще оживший механизм, грубо говоря — наиболее прямо эта проблема сформулирована в «Маске» у Лема. Я считаю, что это самое талантливое произведение на данную тему: способен ли аппарат, автомат перепрограммировать себя? Вот она не хочет убивать Арродеса, а ей надо убить Арродеса. В результате она меняет свою программу и всё равно убивает Арродеса.

Понимаете, это вечная история предопределения. Потому что Лем, при всей сложности его философии и фантастических сюжетов, в общем, довольно тесно связан с традиционной католической проблематикой. Может ли кукла перепрограммировать себя? Может ли она осуществить другое предназначение? Для меня «Маска» (помнится, напечатанная в «Химии и жизни») была одним из сильных потрясений детства.

Ситуация с Электроником — как раз несколько роботизированный с одной стороны и гуманизированный с другой стороны Буратино. Неслучайно, кстати, вот я сейчас подумал, роль профессора, который его создал, играл Николай Гринько, прославившийся, в том числе, и ролью Папы Карло. Конечно, эта ситуация с Папой Карло — бегство Электроника — это именно бегство деревянной (в данном случае металлической) куклы.

Просто если Буратино — такой добросердечный хулиган, не лишенный определенного трикстерства, определенного озорства, разумеется, некоторой рисковости — в общем, такой классический плутовской персонаж, персонаж пикарески, то Электроник как раз мальчик идеальный. То, что он материализовался и стал человеком — это произошло во многом благодаря тому, что он научился принимать нестандартные решения. То есть человеческие решения, нелогичные.

Д.Быков: Делается ставка не на отрицательного героя. Делается ставка на героя многомерного

Мы же помним, что у того же Лема в «Дознании пилота Пиркса» тест на робота как раз оказался не пройден, когда надо было принять неправильное решение. Робот пытался поступить согласно инструкции, а для спасения корабля требовалось инструкцию нарушить. Поэтому у него оторвало руки.

Мне кажется, что Электроник, если бы была написана 3-я часть, в процессе своего, условно говоря, очеловечивания (ну там, плакать научился и так далее) столкнулся бы с серьезной этической проблемой. Ему пришлось бы на каждом шагу нарушать кодекс чести робота. Ему бы очень часто пришлось вести себя непорядочно с общепринятой точки зрения, незаконопослушно.

Очень забавно было бы написать и снять «Приключения Электроника» применительно к современной школе. Вот представьте себе, что всех школьников начинают убеждать не ходить на несанкционированные акции. И Электроник, поскольку он робот, и у него внедрено, что он должен подчиняться законам человека и вообще закону, не ходит на несанкционированные акции, а Сыроежкин ходит. И между ними возникают любопытные трения по этому поводу, потому что законопослушный Электроник вынужденно вытесняется в нишу молчания.

Не сейчас, конечно — сейчас это невозможно, но через какое-то время, когда в России оживет искусство и политическая жизнь, когда они будут не так упорно регламентироваться, тогда такой сюжет возможен вполне. Вот, дарю его будущим создателям. Насколько я понимаю, торговая марка Электроника защищена наследниками Велтистова — допустим. Но думаю, что если с ними удастся договориться, можно написать такое весьма качественное продолжение. Авторское право же не фетиш.

Иногда (даже подскажу я) Электронику можно и нарушить что-то ради блага. Ну, здесь не нарушить, а договориться. Во всяком случае, приключения Электроника в современной школе, где все дети пошли на митинг, а Электроник честно стучит на них — потому что он робот, ему положено! — это был бы, на мой взгляд, гениальный сюжет. Если есть желающие, то я его вам продаю.

А так, вообще говоря, сюжет ожившей куклы обычно применяется для постановки проблемы рабства. Условно говоря, кукла, сбежавшая из кукольного театра, из театра Карабаса Барабаса и так далее. По-моему, это весьма любопытно.

«Почему в современном искусстве делают ставку на отрицательного главного героя? Не потому, что больше не нужны идеалы и авторитеты?». Знаете, я задал этот вопрос Джонни Деппу, когда он приезжал: «Почему ваш Джек Воробей...». Естественно, он поправил: «Капитан Джек Воробей». — «Да, хорошо, капитан Джек Воробей. Почему капитан Джек Воробей интереснее всех положительных героев во франшизе?». На что он сказал: «По-моему, это очевидно. Вы всегда знаете, что сделает в следующую секунду положительный герой, но никогда не знаете, что сделает капитан Джек Воробей».

Вот он назвал его как раз трикстером. Так оно и есть. Он, безусловно, трикстерный персонаж, не укладывающийся в рамки положительности, отрицательности, живости, мертвости. Вы помните, он такая пограничная фигура, которая может быть и на том свете, и возвращаться, и на этом свете вполне себе.

Он такой вечно притягательный любовник, но обратите внимание, что женщины рядом с ним нет. Потому что ни одна женщина не выдержит такого поведения. И стоит ему подкатиться к красавице, он немедленно получает плюху. Потому что я не знаю, какой должна быть женщина, чтобы выдерживать поведение Джека Воробья. И уж конечно, Кайра Найтли с ее добродетелью (я имею в виду героиню) едва ли будет ему достойной парой. То есть он может ее обожать на расстоянии.

Делается ставка не на отрицательного героя, потому что даже и Джокер, условно говоря, герой совершенно не отрицательный. Делается ставка на героя многомерного, не всегда привлекательного. Как Шкет или Kid в «Дальгрене» у Дилэни. Он, наверное, и не должен быть слишком положительным, потому что он живет в городе, в котором не действуют даже физические законы. Кстати, перевод Kid как «Шкет» кажется мне довольно адекватным. Не Малышом же его называть, верно, не Дитятком? Мне кажется, что это не отрицательный герой — это герой непредсказуемый. И в этом качестве он, конечно, интересен.

Довольно школьное деление героев на злых и добрых действительно осталось в прошлом. Не потому, что мир изменился, а потому, что литература изменилась. Литература стала более серьезной, более достоверной, если угодно. В каком-то смысле более внимательной к человеку. Она стала улавливать все тонкости, о которых Толстой сказал: «Человек — это река. В каждый момент своего течения он бывает другим». Вот, наверное, так. И у Достоевского было сходное отношение. Он говорил: «Большинство людей не знают, как они поступят секунду спустя». Наверное, так.

«Нравилась ли Колтакову «Нора» Ибсена?». «Нора» — нет. Он вообще к реалистическому Ибсену относился не то чтобы как к мещанскому, но он считал, что реалистическая пьеса вообще устарела. Ему нравились «Гамлет» у Шекспира и «Пер Гюнт» у Ибсена. «Привидения» ему нравились. Ну, они и мне очень нравились, поэтому мы на этом сходились.

«Любил ли он фантастику, и какую?». Вот об этом не знаю ничего. «Какие ему нравились фильмы и режиссеры?». Ему нравились, как и Инне Туманян, фильмы Антониони. Туманян, которая была крестной матерью Колтакова в большом кино, говорила: «Единственный человек, у которого я в жизни попросила автограф — это Антониони». И Колтаков сказал, что и он бы, в общем, не отказался. Этот автограф у Туманян висел на видном месте в комнате.

Вообще Колтаков любил такое, я бы сказал, не комедийное ни в коем случае, а скорее такое довольно меланхолическое кино. Вот ему нравился Антониони. Ему нравился серьезный «новый Голливуд». Ему нравился, конечно, «Крестный отец» — все 3 части. Он был любителем такого динамичного экзистенциального кино, скажем так. Кино Антониони, кстати, довольно динамично. Я бы не сказал, что оно полно длиннот.

Вот тут мне пишут: «А что из Антониони любите вы?». Я всегда признавался, что «Профессия: репортер» и «Забриски Пойнт». Я никогда не понимал, что находят в фильме «Blowup», но, по крайней мере, я в этом честно признаюсь. Хотя на Джейн Биркин приятно смотреть в любом виде, абсолютно в любом контексте.

«Что вы можете сказать о прозе Высоцкого?». Для меня (я много раз об этом говорил) важным критерием таланта поэта является его проза. Потому что в прозе появляется новизна, острота, парадоксальность мыслей. В поэзии всё-таки можно прикрыться виртуозностью формы. В прозе вопросы ритма так же важны, как в поэзии (это говорили Горенштейн и Аксенов), а мысль в прозе совершенно необходима. В поэзии она необязательна, прямо скажем. Так вот проза Высоцкого мне кажется очень талантливой. Любопытно, что он очень интересовался паранормальными явлениями. Отсюда его сценарий о дельфинах. И безумием очень интересовался.

«Можно ли сказать, что это проза битническая?». Нет, я бы так не сказал. Это, как бы сказать, такой советский неореализм. Понимаете, ведь советской реалистической прозы в 60-е годы не было. Какая тогда могла быть реалистическая проза? Аксенов спасался гротеском, Казаков лиризмом, Трифонов глубиной подтекста. Высоцкий в «Романе о девочках» попытался написать такой советский неореализм, причем с довольно откровенным автопортретом. Но, к сожалению, у него просто не было времени писать романы.

Я уверен, что его будущим была бы режиссура — скорее кинематографическая, чем театральная. Вот очень интересно. Я в коме был на спектакле Высоцкого, который он там поставил. Интересный был такой спектакль с элементами фотофильма. Но, к сожалению, многие его эксперименты в этом спектакле показались мне немного вторичными по отношению к любимовской Таганке. То есть он всё время пытался показать Любимову, что он может не хуже.

Это было очень авангардно, очень интересно. Часть этого спектакля шла вообще за такой стеной, и зритель должен был по звукам догадываться, а часть была таким иммерсивным. Это было очень интересное зрелище, очень семидесятническое, но оно мне показалось немного вторичным. Помнится, что я все 3 часа высидел довольно добросовестно, и помню этот спектакль в деталях. Помню, там была большая сцена в троллейбусе. Вот я точно понимаю, что это никак не могло быть моим бредом, потому что такое мне в голову просто никогда бы не пришло. Тем более, что я человек совершенно не театральный.

Д.Быков: Думаю, Высоцкий действительно всю жизнь хотел заниматься режиссурой и показать всем, что он умеет лучше

Я думаю, Высоцкий действительно всю жизнь хотел заниматься режиссурой и показать всем этим людям, что он умеет лучше. Отсюда, может быть, и постоянные конфликты с большинством режиссеров, с которыми он работал — кроме Говорухина, с которым он дружил. И, в общем, я думаю, дух соперничества с Тарковским был ему не чужд. Поэтому в компании они не уживались.

«Кажется, сейчас уже стоит сражаться не за отечество, а за сыновство». Нет, я так не думаю. Мне кажется, что сыновства сейчас хватает. Просто, понимаете, правильный сын не всегда и не во всем согласен с матерью. Вот мне тут, кстати, пишет Дима, постоянный слушатель, что он, потеряв мать, ужасно жалеет о том, что всё время с ней спорил. Скажу вам, Дима, тезка, абсолютно честно: сын, который, потеряв мать, не раскаивается и не считает, что он был плохим сыном — вот он действительно сын плохой.

Понимаете, это примерно как в конце жизни, если человеку не кажется, что он прожил жизнь зря, то, скорее всего, он прожил ее зря. Это довольно важный критерий. В конце всякой правильно прожитой жизни человека охватывает раскаяние, тоска и мысль, что всё было не так. Если он этих чувств не испытывает, значит, жизнь его ничему не научила действительно. Это такой довольно известный и, по-моему, очевидный парадокс. С матерью не всегда надо соглашаться. Понимаете, отношения матери и сына — это отношения взаимопонимания, а не слепой преданности. Так мне кажется.

«Помогите с суггестивной лирикой. Понимаете ли вы, о чем текст Ильи Кормильцева «Клипсо-Калипсо»?». Ну, послушайте, Влад. Я совершенно не вижу, чего не понимать в этом тексте. Эта песня основана на простейшем каламбуре. Она написана, по-моему, для Насти Полевой. Клипса — это такая серьга. Калипсо удерживала Одиссея на острове. Калипсо — образ такой женщины.

Сейчас я посмотрю этот текст — он у меня не под рукой, как вы понимаете. Или не Калипсо — Цирцея его удерживала. Сейчас я всё посмотрю. Понимаете, это же обычно требует всё-таки некоторого взгляда на оригинал. Калипсо — нимфа. Он там 7 лет провел с ней на острове. Она была дочерью Океана. Она жила в гроте и была ткачихой. Одиссея, которого она спасла на этом обломке, она 7 лет там удерживала. Образ женщины, женской власти. Ну и женщина, носящая клипсу в ухе, примеряет на себя роль Калипсо. Что тут, собственно говоря, не понимать?

Давайте еще раз перечитаем текст Кормильцева, если уж вас действительно так волнует этот мучительный вопрос. Да, Настя Полева, всё совершенно правильно я, как видим, понимаю. Тут есть еще одни важные толкования — написано, что Кормильцев написал этот текст задолго...

Зеркала отражали любовно

Розу чистую в светлой росе.

И хотелось ей быть бесподобной

Но при этом такой же, как все.

Идет, идет, неся свечение,

Звучит, звучит такая музыка.

Дьявол женщину всякому учит,

И она на пружинке тугой

Справа крепит янтарное солнце,

Слева – клипсу с жемчужной луной.

Это — ребус, шарада, загадка,

Судьбы тех, кто ее целовал.

Если справа — сгорал без остатка,

Если слева — навек застывал.

Ну, женщина — да, такое пограничные существо. С одной стороны солярная, с другой лунарная. Те, кто с солярной стороны, сгорают, те, кто с лунарной, застывают. Пресловутая двойственность женской природы. По-моему, этот текст довольно понятен.

Ну и Одиссей, который, с одной стороны, был ею спасен, а с другой, находился у нее в плену. Но это же нормальное явление, правда? Кстати говоря, меня тоже так периодически спасали, но я периодически от этого же впадал в зависимость. Вот это клипса Калипсо в натуральном виде.

«В политической расстановке сил мы уже поняли, кто Гарри Поттер, кто Волдеморт. А интересно, кто Беллатриса Лестрейндж». По-моему, очень широкий выбор. Ведь Беллатриса Лестрейндж — это та, кто его любит и при этом питается его черной энергией. Таких очень много. Вы что, мало знаете беззаветно влюбленных в него Беллатрис Лестрейндж обоего пола?

При этом Роулинг, как тонкий психолог, не подвергает сомнению искренность их любви. Нарциссы неспособны на такие чувства, а Беллатриса обожает его. Ну, это отчасти, конечно, Бонэм-Картер наиграла. Но по большому счету Беллатриса довольно глубокое, по-своему отважное, по-своему когда-то красивое существо. И всё-таки она родила Дельфи. Всё-таки она, вероятно, еще не доиграла до конца (хотя уже погибла) своей роли во франшизе, потому что Дельфи будет продолжать действовать. И помяните мое слово, пандемия окажется делом ее лапок. Так что всё не так просто.

Я думаю, что Беллатриса, хотя она омерзительна, но одного нельзя отрицать: в ней есть жертвенность. У зла тоже есть искренние рабы. Не нужно делать вид, что все рабы зла тотально подкупленные или тотально корыстные. Есть полно искренне и беззаветно влюбленных в фюрера, искренне и беззаветно влюбленных в вождя. Это естественная вещь. Как писал Андрей Платонов в рассказе «Мусорный ветер», девушки с глазами, влажными от влагалищной влаги. Такой довольно изящный парономастический оборот.

«Мы наблюдаем буквально возврат скоморохов, которые буквально с улицы явились во властные структуры многих стран». Ну что вы! Мне кажется, мы как раз наблюдаем их вытеснение оттуда. Вот Трамп — это классический шоумен, причем очень дурного разбора, которого и выгнали благополучно. Мне это нравится.

«Допускаете ли вы приход мессии в лице киевского атеиста-скомороха?». Во-первых, он не скоморох. Во-вторых, я далеко не симпатизант Зеленского. В-третьих, это внутренние дела Украины. Меня они, во всяком случае, не настолько задевают, чтобы я свой драгоценный эфир тратил на оценки Владимира Зеленского. Мне кажется, что это неправильный выбор. Но альтернатива тоже мне не очень нравится. Да и вообще у нас, знаете, столько своих проблем...

«Кажется, вы правы, когда говорите о возврате к началу». Да, спасибо, очень приятно. Когда я говорю о возврате к детской литературе, которая описывает архетипические сюжеты — видите ли, с чем это связано? Одна из-за серьезных драм литературы и жизни XXI века заключается в том, что к нам вернулись фэнтезийные критерии. Оттенки исчезли. Нет больше вот этого смешанного, сложного героя, который повторяет: «Всё так сложно», который говорит: «Я двух станов не боец». Ну харэ, больше нельзя! Уже надо как-то выбирать.

Д.Быков: У зла тоже есть искренние рабы. Не нужно делать вид, что все рабы зла тотально корыстные

Мир стал безоттеночным в том смысле, что добро и зло очень четко разделились. Дьявол явил свой лик. Если в Евангелии он еще появляется только как искуситель Христа, задает ему 3 вопроса, да еще в Евангелии от Луки упоминается Сатана как молнией низверженный с неба (Христос его упоминает), то больше он нигде не действует. За эти 2 тысячи лет он материализовался, собрался, начал действительно являть лицо. И поэтому надсхваточная позиция больше не действует. Говорить: «Я вне игры» тоже уже невозможно. Мы действительно возвращаемся к довольно инфантильным критериям, потому что добро есть добро, а зло есть зло.

Понимаете, я рад бы сейчас вот так по-человечески сказать, что DOXA — это сомнительное издание, которое задумывалось как студенческое, а оно политизировалось. А разве это честно? Ведь надо же быть объективным. Надо писать об учебных проблемах, черт побери, а не вовлекать студентов в политику. Не говоря уже о том, что DOXA печатала какое-то сомнительное расследование, оклеветало преподавателя — ну, так, во всяком случае, заявляли многие люди.

Да и вообще, ну что эта Алла Гутникова лезет в какую-то свою политику? И получает за это скромно домашний арест от нашей гуманной, слишком либеральной, может быть, чересчур милосердной власти. А пора бы уже показать всем ночные расстрелы. Ну что это такое? Неужели мы хуже Сталина?

Я могу занять такую позицию, и это даже было бы многими подержанно, подхвачено: «Ну правда, что это такое? DOXA же должна писать о проблемах студенчества!». Как будто студенчества не касается политическая проблематика. Студенчество во все времена было самой активной силой, за что и получало нагайками. И DOXA, хорошо я к ней отношусь или плохо — сейчас неважно. Сейчас важно, что молодых людей обрекают на домашний арест безо всяких на то оснований. Просто официально, логично, юридически очевидно — без всяких.

Не говоря уже о том, что если у студентов нет политической воли и желания конкретных политических перемен, то это не студенты, а школяры, социальные паразиты. Это не молодежь, если она не хочет свободы. Понимаете, у того нет сердца, у другого нет ума — в общем, в любом случае чего-то очень существенного не хватает.

И когда ты смотришь, с одной стороны, на Гутникову, а с другой стороны, на тех, кто ее сажает, ты не можешь не сделать чисто эстетического однозначного выбора. Господь очень заботится в этом случае о наглядности. Конечно, происходит переход к инфантильным критериям добра и зла. С одной стороны Чиполлино, с другой стороны Синьор Помидор. С одной стороны Джельсомино, с другой Страна Лжецов. С одной стороны Гэндальф, с другой Саурон. Но это, понимаете, такая история слишком очевидная. Да, вы правы: мы живем в эпоху сказки, в эпоху инфантильной литературы. У нас сказочная страна, понимаете, сказочная эпоха.

Много неясностей в странной стране.

Можно запутаться и заблудиться.

Даже мурашки бегут по спине,

Если представить, что может случиться.

Да, вы правы, родина мага.

«А как вы думаете, Гарри Поттер объявил бы голодовку?». Да, безусловно. Уж Гарри Поттер объявил бы такую голодовку — магическую голодовку!

«Поток-богатырь уснул на 200 лет. Что увидит, когда проснется?». Всё то же самое и увидит. Подумаешь? Можно подумать, что что-то на родине Потока-богатыря меняется принципиально. Мир вообще не очень сильно меняется. «Ведь вчера еще, лежа на пузе, они обожали московского хана» — вот и обожают.

«Хотят ли русские войны сегодня?». Русские, я думаю, не хотят. Понимаете, войны всегда хотят некоторое количество зомбированных людей. Сейчас их зомбируют более интенсивно. Тогда им внушали, что они войны не хотят, сегодня — что хотят.

Зомбированию, как и гипнозу, подвержены процентов 10 населения. Понимаете, беда не в том, что некоторые русские хотят войны. Беда в том, что процентов 90 русских ничего не хотят. Ну, кроме того, чтобы у них завтра был завтрак и по возможности обед. Чтобы их детям было что напялить. Чтобы ЖКХ не поднималось выше определенного уровня. Вот это да, действительно: огромный процент населения не озабочен никакими хотениями. А пустота — она ведь довольно легко заполняется. Я же говорю: если вытоптать культурные растения, сорняки начнут завоевывать территорию.

Поэтому вопрос, хотят ли русские сегодня… Знаете, хотеть не вредно — вредно не хотеть. Сегодня этот вопрос, к сожалению, безответный. Главное, русские, даже если чего-то и хотят, не очень это выражают. Это выражают громко и вслух процентов 50 нанятых и процентов 50 искренних Беллатрис Лестрейндж из тех, которые действительно активно кричат: «Да, топтать всех, давить всех! Рвать пиндосов и бомбить Воронеж!». Их очень немного количественно. Только они очень громкие и вонючие. Но 90% людей заняты проблемами выживания.

В Советском Союзе выживание не считалось подвигом. Подвигом считалась героическая смерть. Поэтому для меня очень горько то, что, как в гениальном фильме Карена Шахназарова, помните, слишком актуально звучит эта реплика: «Возьми пальто и мечтай о чем-нибудь великом». Ну хочется, чтобы мечтали о чем-нибудь великом! А этого я, к сожалению, не наблюдаю.

«По ком сегодня звонит колокол?». Колокол всегда звонит по тебе. Всегда! Джон Донн не ошибается.

Д.Быков: Если у студентов нет политической воли и желания политических перемен, то это не студенты, а школяры

«Вы часто рассказывали, что советские писатели, которые не могли печататься из-за цензуры, могли состояться в фантастике. Расскажите подробнее про перевод в Советском Союзе как реализацию писательских амбиций». Перевод в Советском Союзе был такой формой заработка и формой существования для очень многих людей.

Например, Марк Фрейдкин, который не мог печатать оригинальных стихов и уж подавно не мог петь своих песен (о прозе и речи нет — он ее тогда и не писал), зарабатывал переводами, причем весьма профессиональными. И уж конечно для Виктора Петровича Голышева и для Андрея Сергеева перевод был главной формой реализации собственного таланта. Я абсолютно убежден, что Голышев писал бы собственную прозу, а Андрей Сергеев ее и написал в конце концов.

В любом случае, перевод был формой не столько реализацией творческих амбиций — это вы очень хорошо думаете о советской системе (ну как и я, впрочем). Это была буквально форма выживания. Даже не выживания, а форма такого компромисса. Заходер писал свои «заходерзости» в стол, а так был постоянно известен как переводчик. Я думаю, что для него это было довольно серьезным творческим ударом, потому что он не мог напечатать свои лирические стихи. Сапгир писал детские стихи.

Детская поэзия, фантастика и переводы — 3 отхожих промысла. Примерно как для художников — иллюстрирование детских книжек. В том числе для художников-авангардистов. Или мастерская Эрнста Неизвестного и сам Эрнст Неизвестный ваяли скульптуры для «Артека». Знаменитый фонтан, сделанный Неизвестным, знаменитые фигуры «Поляны сказок» в Лазурке, сделанные Неизвестным — это же всё, в общем, делали авангардисты, чтобы как-то официально существовать.

««Батум» Булгакова — интересная обратка Сталину. Сталин — Пилат, наместник Рима в ненавистной Пилату провинции, и Сталин с точностью до наоборот — провинциал, обосновавшийся на троне в столице. Это еще одна булгаковская насмешка?». Да нет, что вы. Это такой, по-моему, классический over-interpretation. Не надо умножать сущности. «Батум» — честная попытка Булгакова написать обаятельного Сталина. Единственный способ написать обаятельного Сталина — это написать Сталина-революционера.

Но я, кстати, подумал о том (я много раз об этом говорил), что сегодняшняя культура могла бы перехватить инициативу у власти. Если в стране происходит ресталинизация, то почему не вспомнить о том, что Дзержинский был противником монархии, ее врагом и политзаключенным, между прочим. Сталин был, правда, не врагом монархии — он в 1905 году написал статью «Какие мы монархисты?» — что мы за монархию рабочих. Это очень откровенное признание. Но он был антиправительственным активистом и террористом до известной степени — мастером эксов, экспроприаций. Не говоря уже о том, что он был политическим заключенным, политическим ссыльным.

Опыт Сталина хорошо бы в этом плане актуализировать. Если бы сейчас поставить пьесу «Батум», это мог бы быть спектакль, запрещенный за экстремизм, немедленно. Потому что Сталин там экстремист. И причем положительный, очаровательный герой.

Играть его надо, конечно, без грузинского акцента, как и требовали, потому что Сталин не любил подчеркивать в себе принадлежность к Грузии. Он любил чувствовать себя «белым царем». Поэтому его так играли в фильме «Клятва» Чиаурели и так далее. Алексей Дикий играл его вообще без акцента. Амвросий Бучма, насколько я помню.

То есть поставить сейчас «Батум» — это была бы великая пьеса. Она действительно великая. Я думаю, Сталин потому ее и запретил, что противник монархии вышел там уж очень убедительным. А он хотел актуализировать себя как нового монарха, конечно. Пьеса шла вразрез с линией. И поэтому тогда и прозвучала знаменитая фраза: «Все молодые люди более или менее одинаковы. Зачем показывать молодого Сталина?». Прекрасно! Умел мотивировать.

«Задумывались ли вы над тем, что в XX веке в России и в СССР руководили исключительно провинциалы, уроженцы Симбирска, Гори, Днепропетровска, Ставрополя, Урала? А с начала XXI века опять столичные жители. Оказывает ли происхождение руководителя империи влияние на политику, им проводимую?».

Ну, грузинское происхождение Сталина стоило жизни всем его противникам, которые совершенно искренне считали и его, и Берию плохими большевиками. Старые большевики Грузии жестоко за это поплатились — в частности, братья Окуджава.

А что касается столичности и провинциальности, то здесь ведь на самом деле всё довольно просто. Я против вбивания клина между столичностью и провинцией, но просто, понимаете, понятие провинции имеет смысл там, где есть центр и есть фронтиры. Вот есть такие передовые рубежи, которые страна отодвигает в процессе своего развития, и появляются люди особого типа.

Вот Сибири, вот Новосибирск. Они, конечно, не провинциалы в том смысле, что и научная, и культурная жизнь в Новосибирске — что в театре «Красный факел», что в Академгородке, что в клубе «Под интегралом» давала 100 очков вперед Москве. Всё-таки бардовский фестиваль прошел там, и Галич свой единственный легальный концерт дал там, а не в Москве и не в Петербурге.

Но именно авангардность Сибири, именно ее пребывание на передовых рубежах было связано с тем, что советская империя жила идеей экспансии. Она постоянно обшаривала, открывала и присваивала новые пространства. Это была экспансия на север, освоение Арктики, строительство Анадыря — города, в котором 3 месяца некое подобие весны называется летом. На самом деле это была такая непрерывная экспансия. Поэтому люди окраин — люди наиболее активные.

Симбирск и вообще Поволжье — это наше русское Чикаго. Оттуда выходили главные писатели, как Горький, главные купцы, главные мыслители. Ну и вообще Поволжье — такой интеллектуальный центр России начала XX века. Грузия, безусловно, страна, при всей своей прироссийской и пророссийской направленности и при всем своем многолетнем, после Георгиевского трактата, существовании в рядах России — это всё-таки страна великолепного литературного авангарда; таких мыслителей, как Чавчавадзе, таких поэтов, как Табидзе, как Пшавела.

Причем Табидзе не столько Тициан, который, конечно, был поэтом замечательным, но Галактион — это просто поэт гениальный, один из крупнейших лириков. Прочтите любой его подстрочник — он очень трудно переводится. Но то, что делала из него Ахмадулина — это шедевр, конечно. В общем, посмотрите.

Грузия естественным образом порождала авангард. Или огромный процент евреев, участвовавших в революции, потому что она отменяла черту оседлости. Конечно, провинция Российской империи по своему интеллектуальному росту очень часто обгоняла столицу, и по интенсивности этого роста. Это же касалось, собственно, и процента революционеров. Именно потому, что Поволжье была местом бурного роста.

Покажите мне, откуда сегодня мог бы прийти российский лидер, если в России осталось по пальцам одной руки пересчитать интеллектуальных центров. Я думаю, что, в общем, Москва, Петербург, Екатеринбург, Новосибирск, Владивосток — вот, собственно, всё, о чем сегодня можно говорить. Хотя весьма интересные люди есть в Хабаровске, в Томске — традиционном ссыльном крае. Весьма интересные люди есть в том же Поволжье. Весьма интересные люди есть в Воронеже, куда меня часто заносит судьба.

Там всё это есть. Но представить себе, что оттуда сегодня выйдет какое-то новое движение или новый интеллектуальный лидер, довольно сложно. С бывшими республиками мы сами привели свои отношения в такое состояние, что Боже правый. Поэтому да, действительно, приходится уповать на Москву и Петербург.

Д.Быков: 90% людей заняты проблемами выживания

Я искренне верил тому, что пришел человек из Петербурга, и вот будет воплощать лучшие черты петербуржского характера. А он воплощает худшие черты петербуржского характера. Петербург же, знаете, такой город контрастов. Там есть белые ночи и черные дни. Как сформулировал Валерий Попов, запасы на черный день и на белую ночь. Белые ночи — да, там есть люди изумительно светлые, феноменально культурные, самоотверженные. Но есть там и люди закомплексованные, мрачные. Если Акакию Акакиевичу, помимо шинели, дать еще и ружье, я совершенно не убежден, что это будет хороший лидер для России.

Так что не очень приятно обстоит дело с петербуржским характером. А уж московский нам во всём блеске продемонстрировал покойный Юрий Михайлович Лужков, царство ему небесное — человек, который построил путинскую Россию в отдельно взятой Москве еще в 90-е годы. Путин воспринимался как антилужковская сила. Потом уже оказалось, что они мало отличаются и даже объединились. Но Юрий Михайлович Лужков был для меня просто образцом нежелательного руководителя России.

Как Ленин, по справедливому выражению Егора Яковлева, воспринимался как анти-Сталин, так и Путин долгое время воспринимался как анти-Лужков. Всё-таки Петербург не Москва — столица авангарда, столица неформальной культуры, столица хиппи. Не говоря уже о том, что самый западный, самый открытый, самый приморский город России. Вот вам, пожалуйста. Видимо, действительно, «в Кремле не надо жить — Преображенец прав». Я вполне допускаю, что в Петербурге эти черты характера могли бы вовсе не актуализироваться.

«В сравнительно взрослые годы открыл для себя Уилки Коллинза — «Женщина в белом», «Лунный камень». Затягивает не хуже раннего Акунина». Меня и поздний Акунин затягивает. «Посоветуйте похожие книги». Ну, трудно назвать. Ведь именно Коллинз открыл этот способ полифонического повествования, когда разные герои рассказывают историю. Это потом многие делали, но у него лучше всего.

Я бы порекомендовал какие-то документальные романы-расследования: Нормана Меллера, где тоже разными голосами рассказывается история; Капоте, в особенности «Самодельные гробики» — вот уж затягивает, по-моему. Вообще хороший англоязычный роман-расследование, лучше документальный.

«Нельзя ли сделать лекцию о космосе в произведениях русских и советских писателей?». Гена, люблю вас нежно, и тема прекрасная, но давайте в следующий раз. Даже не в Гумилеве дело, а просто надо многое перечитать. Ведь тут, понимаете, отдельно фантастика, а отдельно космические вполне реалистические сочинения типа «Соленый пот космонавтов» Серебрякова или еще что-то такое. Книги о Королеве Голованова... Вот, кстати, царство небесное — умер Василий Голованов, прекрасный писатель, сын Ярослава Голованова.

«Читали ли вы новый роман Водолазкина?». Да. «История Острова — это история России или история человечества как такового?». Это история определенного типа цивилизации, определенного типа культуры, под который подпадает отчасти Россия, отчасти Британия, отчасти Япония. Остров — идея изоляции. Сто лет одиночества, понимаете?

«Со всеми ли вы согласны в романе?». Мне роман не для того, чтобы с ними соглашаться. Мне роман для того, чтобы подумать. Из всех романов Водолазкина этот, во-первых, самый веселый, а во-вторых, прогностически самый точный. Потому что перспектива Острова... Впрочем, еще в последней фразе «Ста лет одиночества» сказано: «Рода, обреченные на сто лет одиночества, вторично не появляются на земле».

«Оправдание Острова» — это очень хорошо. Остров, конечно, нуждается в оправдании. Но, в общем, адвокат Острова — это в огромной степени всё-таки адвокат дьявола. Хотя человек же не выбирает, на острове ему родится, на континенте или вообще в открытом море.

«Откуда неприязнь к «Граду обреченному» и к «Гадкими лебедям»?». Если вы имеете в виду мое отношение, то мое отношение восторженное. Если отношение советской власти, то, по-моему, всё понятно. «Гадкие лебеди» не могли быть напечатаны потому, что судьба города довольно прозрачна. «Гадкие лебеди» ведь антиутопия. Понимаете, это история о том, как мокрецы (интеллигенты, очкарики) разрушили власть, и что они построили взамен.

Стругацкие к интеллигенции относились примерно как к Изе Кацману — с любовью и опаской. И я совершенно не убежден, что на смену страшному городу, который смоет дождь, придет честная и справедливая власть детей или мокрецов. Эта власть, знаете, достаточно непростая.

«Приятно узнать о вашем отрицательном отношении к Жану Жене». Мне очень горько в этом признаваться. Я всё-таки надеюсь, что это просто неприязнь к определенному типу прозы и драматургии. «Сартр ошибался, что вытащил из небытия автора этой сомнительной философии». Я не думаю, что главная тема Жене — это апология предательства. Другое дело, что Жене вообще был человек такой принципиально имморальный. Но мне прежде всего просто очень скучно его читать. «Кереля» я никогда не мог дочитать до конца.

«Что вы думаете о режиссерских работах Ролана Быкова?». Я думаю, он был гениальный экспериментатор. Правда, эксперименты его носили немножко такой характер — слишком внешний, что ли. По-настоящему душа его, мне кажется, наиболее ярко отразилась в «Автомобиле, скрипке и собаке Кляксе», который я считаю фильмом немножко таким тоже чрезмерным, избыточным, но интонации его очень гуманны, очень человечны. И вообще это гениально щедро. Понимаете, такая блистательная избыточность таланта.

«Что вы посоветуете прочитать 14-летней девочке, чтобы увлечь ее чтением книг?». Грина. Грин — самый увлекательный писатель, самый богатый и веселый. Кстати, пусть попробует почитать «Веселых братьев» Гумилева и додумать, чем они могли бы заканчиваться.

«О чем Байден хочет разговаривать с Путиным? На какие уступки готовы США?». Я не думаю, что это будет разговор об уступках. Возможно, Байден понял, что сейчас настало время снять «карибский кризис», как когда-то Кеннеди и Хрущев поговорили по прямому проводу. Может быть, Байдену видней, насколько этот кризис глубок. Я не думаю, что это будет заискивающий разговор со стороны Байдена или со стороны Путина. Я думаю, что это будет разговор довольно жесткий с обеих сторон. И ошибаются те, кто что ждет от него решения всех проблем.

«Смотрели ли вы уже сериал «Топи»?». Смотрел. Это неплохой сериал. Он не вызывает у меня слишком ярких чувств, но я люблю Мирзоева, и многое хорошо придумал Глуховский. В любом случае, это интересно, любопытно. И конечно, всегда большое наслаждение смотреть на опять ни на кого не похожего Суханова.

«Можно ли назвать Гэтсби трикстером?» Нет. В Гэтсби есть черты плута, но всё-таки Гэтсби, понимаете, мелковат для трикстера. Какую идеологию он несет? И потом, он таким дураком обнаруживает себя в любви. Это же роман о зависти. Ник Кэруэй, как Николай Кавалеров (потрясающее совпадение) бессознательно завидует Гэтсби, «новому человеку». Но при этом понимает, что человек эпохи исчезает вместе с эпохой. Вот и всё.

«Смотрели ли вы «Вишневый сад» Театра Европы с Лопахиным, которого сыграл Данила Козловский? Говорят, ерунда, а по-моему, блестящий Лопахин». Я не видел у Театра Европы этого спектакля — пока. Буду в Питере — возможно, посмотрю.

Кстати, я собираюсь в Питере читать. Спрашивают, когда буду — посмотрите на сайте. В субботу в эстонской кирхе (не помню точно, как она называется — одно из любимых моих, как ни странно, мест, очень хорошая аудитория) читаю лекцию о Форресте Гампе. О Гампе и компании, о романе, об экранизации. 17-го в 17:00. Приходите! Думаю, это будет интересно. Во всяком случае, кого смогу, проведу лично. Услышимся через 5 минут!

НОВОСТИ.

РЕКЛАМА.

Д. Быков

Д.Быков: Грузинское происхождение Сталина стоило жизни его противникам, считавших его и Берию плохими большевиками

«Перед отравлением Навального вы собирались записать с ним интервью. Это было для ЖЗЛ? Когда это интервью выйдет?». Да оно вышло в «Собеседнике», по-моему, в июле прошлого года, или в июне. Так что вы немножко... «Ах, медлительные люди — вы немножко опоздали!».

«Напоминаем, что ваша лекция в концертном зале «Яани Кирик»». Вот да, теперь могу сказать «спасибо». «Яани Кирик». «Будет ли она чем-то отличаться от лекции в лектории «Прямая речь»?». Все лекции, к сожалению, отличаются просто потому, что я не читаю по бумажке, и они имеют довольно импровизационный характер. То есть это не исключает тщательной подготовки, но после той лекции, которая была в Москве, там разразилась такая неумеренно бурная дискуссия… Наверное, придется какие-то вещи заново уточнить.

«На вашу лекцию в понедельник в Тургеневской библиотеке «Последний фаустианский роман» проданы всего 3 билета. Поздравляю! Вы никому не нужны!». Ну, во-первых, вам я необходим, если вы мне в час ночи об этом пишете. Во-вторых, насчет лекции про последний фаустианский роман. Она действительно будет в понедельник в Тургеневке — пользуясь вашим письмом, я ее анонсирую. Будет продано значительно больше билетов. Я, в общем, должен вас огорчить.

Но главное — вот за что я люблю Ленина. Я, в принципе-то, не очень люблю Ленина, но за что я его люблю — однажды, когда в Швейцарии на его доклад пришел один человек, он прочел доклад для этого одного человека. Придет один человек — буду читать для него.

Я помню, как в санатории имени Мориса Тореза (мне было 10 лет, я там с матерью отдыхал в Ялте) был объявлен вечер украинских поэтов. Пришел я один. Украинский сатирик Микола Полотай читал мне на протяжении часа свои стихи и басни, и я с большим удовольствием его выслушал. Хороший был, кстати, сатирик — Николай Полотай. Автограф мне дал на книжке.

Количество пришедших на лекцию людей, слушателей — оно, конечно, важно. Но оно необязательно свидетельствует о степени важности темы. Тем более, что последний фаустианский роман — это такая тема не слишком привлекательная. Понимаете, вот если бы я я объявил темой, например, последний роман о дьяволе — наверное, набежало бы побольше народу. Да и потом, понимаете, лекция в Тургеневке важна мне, может быть, для того, чтобы проговорить какие-то вещи, важные для меня, а необязательно важные для аудитории. Вот, если угодно, так.

И потом, то, что вы задали этот вопрос и попытались так, в общем, не очень умело позлорадствовать — это говорит, что всё-таки я немножко веревкой-то море морщу, да вас, проклятое племя, корчу. Хотя понятие бесогонства донельзя скомпрометировано, но, собственно, сам процесс продолжает оставаться весьма сладостным.

«Слушал вашу лекцию по поводу скандинавских фриков, но так и не понял, в чем сходство Лисбет Саландер и Пеппи Длинныйчулок». Ну, Даня, я не буду сейчас повторять эту лекцию. Вы ее переслушайте. Прости Господи, мне очень стыдно, но когда Фолкнера спрашивали: «Я 4 раза прочел «Шум и ярость» и не понял», он говорил: «Прочтите в 5-й».

Там же говорится довольно подробно о том, почему в Скандинавии такую большую роль играет, если угодно, эпатаж, модерновый нрав — даже, если угодно, легкая причастность ко злу. Почему быть послушной и правильной девочкой по скандинавским меркам неправильно и так далее. Почему детектив сегодня должен быть агентом зла — если угодно, его крестражем. Носить в себе некую фриковатость и так далее. Там всё это подробно изложено. Но что слушали, спасибо.

«Леонард Коэн сказал в интервью: «Любовь — это действие, позволяющее примирить мужчину и женщину. Так ли это, по-вашему?». Ну, Коэну виднее — он жил дольше меня, и, наверное, женщин у него было побольше. Для меня всё-таки гендерная оппозиция не так серьезна. Для меня любовь — это занятие, позволяющее скорее примирить жизнь и смерть, уж если на то пошло. Потому что оргазм похож и на то, и на другое.

«Ахматова всегда отличалась изысканным вкусом и ставила Кафку выше Джойса. Как вы думаете, читала ли она Лагерквиста?». Не думаю, что читала. По-моему, его тогда не переводили, а если и переводили, то мало. У Лагерквиста она наверняка оценила бы «Палача» и с высокой долей вероятности оценила бы «Карлика». Что она ставила Кафку выше Джойса, я не уверен. Я думаю, она понимала, что это разные жанры. Но что Кафка казался ей более точным описанием кошмаров XX века, для меня несомненно.

«Какое место, по вашему мнению, в мировой литературе занимает Хантер Томпсон?». Перечитаю — скажу.

«Можно ли сказать, что фильм «Белое солнце пустыни» иллюстрирует концепцию «Природа — не храм, а мастерская»?». Боже упаси! Вот уж нет! Скорее он иллюстрирует другую концепцию — что природность как таковая вообще, верность природе, природность как торжество большинства или торжество силы уступает место человечности. Это так, наверное.

Что касается, кстати, высказывания «Природа — не храм, а мастерская», Александру Эткинду принадлежит довольно глубокая мысль о том, что, скорее всего, Базаров не сам ее выдумал. Скорее всего, Тургенев кого-то цитирует, потому что для Базарова это, что ли, слишком красиво. Наверное. Надо бы поискать среди контекстов, среди источников. Потому что Тургенев — что поделать — действительно был феноменально начитанным человеком. Весьма возможно, он сознательно или бессознательно кого-то перефразирует.

Д.Быков: Лужков построил путинскую Россию в отдельно взятой Москве еще в 90-е годы

«Вы говорили, что иногда в литературных текстах собака — это метафора человеческой души». Не иногда, а конкретно у Тургенева. «Как вы думаете, это ли имел в виду Стивен Кинг в эпизоде, где Грег Стилсон убивает собаку в начале «Мертвой зоны»?». Любопытная мысль, Но на самом деле мне кажется, это просто пример бессмысленной жестокости. Тоже некоторое over-interpretation. Для Стивена Кинга, во всяком случае, собака (мы помним с собачкой Стикен в «Мешке костей»), конечно, друг человека, но не думаю, что душа.

Душа — это у Тургенева, совершенно четко. Во всех 3-х его текстах, посвященных собаке — в «Муму», в рассказе «Собака» и в стихотворении в прозе «Собака» — эта метафора прослеживается. Кстати говоря, его знаменитые «50 недостатков ружейного охотника и борзой собаки» только притворяются текстом об охоте. На самом деле это текст о литературе. Спроецируйте, экстраполируйте это на писательский труд, и вы увидите замечательное сугубо филологическое эссе.

«На наших глазах происходит раскол цивилизации. Шекспира запрещают, Марка Твена задвигают на задние полки. Нынешний мир вытесняет старый. Какие у вас мысли по этому поводу?». Алан, раскол цивилизации происходит постоянно. Деление на большинство и меньшинство, на «малое стадо» и на кричащих: «Распни его!» — это главная коллизия человечества. Почему Евангелие и стало его главной книгой. Это никогда никуда не денется.

«Смотрели ли вы фильм «Нюрнбергский процесс» 1961 года?». А то! Я всё-таки занимался кинокритикой какое-то время. Про меня недавно в одной анкете кто-то правильно написал, что я литкритикой занимаюсь всё реже, хотя Алла Латынина и полагает, что мои филологические штудии — это тоже вариант литературной критики.

Я никогда не делал принципиальной разницы между критикой и литературоведением. Мне кажется, и то, и другое — филология. Но я действительно не вижу особенных поводов для сегодняшней литературной критики, не нахожу их. Для кинокритики вижу, кстати говоря. Я не очень представляю себе кинокритика, который бы не видел фильм «Нюрнбергский процесс». Да, это высокий класс.

«Несут ли простые граждане страны-агрессора какую-либо ответственность за развязывание войн государством?». Да, безусловно. «Достаточно ли быть просто несогласным, чтобы не считаться соучастником?». Это вопрос вашей совести. Если вам для совести достаточно говорить: «Да, но я же был несогласен» — тогда, наверное, достаточно. Мне кажется, что нет. Для моей совести этого недостаточно. Я вообще самоед.

«Вчера видел вас на премьере «Шины». Что вы можете об этом сказать?». Я был вчера на премьере, на просмотре фильма Григория Добрыгина «Sheena 667». Это очень хорошая картина. Она сложная, она будет вызывать к себе разное отношение.

Понимаете, уже сейчас это естественно, потому что там сценарист Саша Родионов — человек, происходящий из очень богатого талантами кинематографического рода, и человек сам по себе зарекомендовавший себя как без преувеличения крупнейший сценарист своего поколения. Сценарист, не уступающий, во всяком случае, я думаю, ранним работам Рязанцева, или Миндадзе, или Клепикова. Это очень крупный мастер.

И вот что касается этой картины — меня Добрыгин, конечно, сильно разбередил. Надо ли идти ее смотреть? Обязательно надо, конечно. Но очень трудно сформулировать, про что она. Вот есть два совершенно конкретных толкования. Одно — что она об ужасе провинциальной жизни. Но ребята, в наше время снимать об ужасе провинциальной жизни даже в мировом контексте совершенно нелепо. По этой мишени уже отстрелялись все.

Она, в общем, не об ужасе. Там в автосервисе действительно главный герой, которого очень интересно играет Свирский, совсем нестандартно. В автосервисе он работает на так называемой «дороге смерти», где стабильно переворачиваются машины, причем чаще всего почему-то «Лады». И там действительно такая пронзительная и невыносимая тоска вот этой жизни, этих обшарпанных стен этого сервиса.

Но картина не про это. Другая версия — так сказать, более advanced, более продвинутая — про то, что это, в общем, история виртуальной любви, и каковы новые аспекты виртуального секса. Там у него роман — такой спойлер, но это с первых кадров ясно. Он входит в чат с американкой и на нее мастурбирует. А она, в свою очередь, на него.

Американка совершенно очаровательная. Причем настоящая американка, выпускница русского театрального вуза. Но она нет сил как прелестна! И Пересильд там очень хороша в роли жены. Как действительно правильно сказал Добрыгин, он убрал всю ее внешнюю привлекательность и оставил стальной стержень. Стержень имеет место.

Но картина, я бы сказал, и не про то, и не про то — всегда хочется быть самым умным. Там было дикое, бурное обсуждение вчера. Там тоже копья ломались, мясо летело. Но там, мне кажется, про что картина? Это такой наш ответ, с одной стороны, Хлебникову, а с другой — Звягинцеву.

Хлебников и Хлебников — это два такие полюса разговора о современной русской жизни. У Хлебникова все добрые, все хорошие. Есть какая-то теплота, которая иногда меня убеждает, а иногда мне кажется жутко фальшивой. Но это, опять-таки, опасности моего восприятия и его крайности. Есть Звягинцев, который снимает очень холодное кино, в котором никого не жалко и все довольно противные. А вот это, понимаете, такой фильм — как бы действительно об ужасе жизни, но снятый с позиций такого мучительного, дикого сострадания.

Вот герой, который любит эту американку. У этой американки тоже всё не ладится. Живет она там в Атланте, в Джорджии, бойфренд ее бьет, машину ей купить не на что. Единственное ее развлечение — это вот этот секс-чат. А у него, у этого героя, тоже всё хуже некуда, денег взять негде. И самое главное, эту Ольгу, его жену, тоже ужасно жалко. Потому что он ее очень любит по-своему. Там в конце — уж не буду спойлерить насчет его отъезда к возлюбленной, но он там просто сидит в машине и думает: он же ее действительно любит. Но ему деваться некуда.

И вот такая слезная тоска, такая боль по всем этим людям! Они же не насекомые. Понимаете, это не муравьи какие-то. И они вовсе не дураки. У них есть за душой и сострадание, и солидарность, и, в общем, даже какой-то юмор. Причем Добрыгин искренне убежден, что он снимал комедию, хотя там просто выть хочется!

Но это картина с живым состраданием, чего почти не бывает. Когда я смотрю Звягинцева, его герои вызывают у меня ужас. Когда смотрю Хлебникова, недоверие. А здесь я посмотрел и понял, что я не могу сказать, что я люблю этих героев, и что я вообще люблю людей — не такой уж я в этом смысле правильный человек. Но слезное, просто воющее сострадание.

Мне сын Андрюха потом сказал, что это могла бы быть потрясающая черная комедия. Ну, могла бы. Но это Добрыгин, которые действительно добрый. Он их не оправдывает совершенно. Он их показывает очень жестко. Но они такие точные, такие жуткие — эти сцены, когда он на своем неумелом английском по-идиотски признается ей в своей идиотской любви. Там, конечно, совершенно жуткая сцена этой, простите, мастурбации перед экраном — она такая жалобная! Я не знаю, ну как порно в исполнении нищих.

Не знаю, молодец он, конечно, Гриша. Очень приятно, что с ним работает крупнейший сценарист эпохи. На Западе, конечно, никто никогда эту картину не поймет. Но любой, кто чинился в провинциальном автосервисе, там разрыдается. Надо ли ее смотреть? Наверное, надо. Я вообще таких советов не даю. Кто может, тот смотрите.

«Ваше отношение к карабахскому конфликту?». Никогда и нигде я не буду становиться ни на одну из позиций в этой дискуссии. Потому что в кривом пространстве нет прямого ответа. Никаких симпатизантов здесь я слушать не буду, ничьих аргументов выслушивать не буду. Набрасывать что-то на вентилятор не буду, кидать свою гирьку, свои 3 грамма на чашу тех или иных весов не буду.

«Можно ли назвать математика Григория Перельмана предвестником той части социума, которая в скором времени станет невидимой для остальных?». Дорогой Альберт! Я вообще вас очень люблю, и вы абсолютно правы. Я бы больше сказал: это та часть социума, которая уже стала невидной для остальных. Если раньше любой мог в популярном изложении прочесть последние результаты физики... Маяковский говорил: «Найму физика, буду платить двойной паек, но он мне объяснит теорию относительности».

Маяковский был очень умен, хотя мало склонен к точным наукам. Не исключено, что за двойной паек (в крайнем случае, за тройной) он бы такого физика нашел. Но Перельмана не поймет человек без многолетней специфической подготовки. И это одна из составляющих того аспекта, о котором я говорил. Для того, чтобы понимать современную литературу, современную физику, современную медицину, нужно быть достаточно продвинутым существом. А иначе...

Диверсификация далеко ушла, наука далеко ушла. И конечно, всё менее видимыми становятся великие ученые. Попсовыми фигурами они больше не являются. Уже Перельман не смог стать попсовой фигурой — точнее, смог не стать.

«Назовите тройку наиболее симпатичных вам героев романа «Анна Каренина»». Собака Ласка, Стива Облонский, Сережа. Понимаете, когда я был молодой (я «Анну Каренину» впервые прочел в 9 лет), мне была интереснее, конечно, линия Анны и Вронского. С годами мне стала интереснее линия Левина и Китти. А сейчас мне интереснее всего линия старой собаки Ласки. Я как-то ее понимаю лучше всего. Да, мне очень нравится старый князь Щербацкий, который в 8-й части романа высказывает мнение Толстого о движении ополченцев, a в 3-й — мнение о благотворительности.

«Как вы относитесь к Михаилу Щербакову и Александру О`Шеннону? Есть ли у них что-то общее и каковы главные отличия?». Я к обоим отношусь очень хорошо. Сравнивать их не могу — они абсолютно разные. Общее у них то, что оба очень хорошо играют на гитаре, и у обоих замечательные стихи — очень разные. К тому же, О`Шеннон всё-таки работает в другом жанре — это рок-бард. И потом, О`Шеннона я как-то ближе знаю. Мы вместе работали в «Столице». Он был на праздновании Нового года на «Эхе».

У Щербакова количественно написано гораздо больше и разнообразнее, что никак О`Шеннона для меня не принижает. О`Шеннон — это замечательный мир. Щербаков — это мир гораздо более разнообразный, но это, еще раз говорю, никак не унижает О`Шеннона.

«По вашей наводке или решил почитать Капоте, но мой уровень знания английского не позволяет читать в оригинале. Есть ли смысл читать в переводе?». Ну конечно есть! Суламифь Митина его переводила гениально. Да, в общем, все переводы Капоте на русский язык неплохие. Капоте так хорош, что его поди изгадь. Денис Захаров — гениальный его комментатор. И это очень символично, что именно в России живет такой глубокий пониматель. Именно он же обнаружил в Фонде Капоте ранние рассказы.

«Каково ваше отношение к современному стендапу?». К любому стендапу у меня отношение весьма скептическое.

«Можно ли сказать, что Агата Кристи, создавая Пуаро, намеренно создавала антипода Холмсу?». Нет, конечно. Методика абсолютно одна и та же. Иное дело, что, возможно, Холмс не стал бы так вмешиваться в ход расследования, как вмешался Пуаро в «Занавесе» или как вмешался Пуаро в «Убийстве в Восточном экспрессе». Но с другой стороны, мало ли Холмс вмешивался? Например, в «Пестрой ленте». Нет, конечно, не надо упускать случай сделать добро.

Д.Быков: Когда я смотрю Звягинцева, его герои вызывают у меня ужас. Когда смотрю Хлебникова, недоверие

«Многие называют Мелвилла родоначальником американского романа. Для меня он писатель, который слишком похож на европейца». Да нет, что вы! Понимаете, библейские аллюзии, библейские аналогии так называемого великого американского романа — а на них, собственно, держится весь Мелвилл и впоследствии вся великая американская проза — это именно амбиции молодой нации, которая осуществляет строительство страны с нуля. Мы пытаемся по библейским образцам, по прямым указаниям Господа построить страну.

Отсюда, собственно, библейские подтексты всех великих американских романов — и Готорна, и Драйзера в огромной степени. Они не всегда проявлены. Кстати, у Драйзера, как ни странно, они наиболее заметны в «Гении». У Дэвида Фостера Уоллеса. То есть великий американский роман — это всегда рефлексия на тему того, насколько наш мир соответствует библейскому проекту.

У Мелвилла вообще совершенно очевидные библейские подтексты и абсолютно гигантский символический подтекст, связанный с тем, что океан — это смерть, корабль — это гроб, в котором по морю смерти плавает герой. И в этом гробу (он, кстати, в нем и спасается) он может найти Бога, плавающего в водах смерти. Потому что Моби Дик — это, конечно, Бог, но трактуемый Мелвиллом не как добро, и не как зло, а как такая ветхозаветная сверхсила, Левиафан. Можешь ли уловить удой Левиафана? Нет, не можешь. Поэтому сама интенсивность библейского вопрошания Иова, Ахава — это не европейское явление.

Вообще в европейском романе в это время библейские подтексты совершенно незначительны. Назовите мне хоть один крупный европейский роман (даже у Флобера в «Простой душе»), в котором библейские подтексты были бы явлены с такой силой. Разве что в «Простой душе» роль Святого Духа играет попугай, что делает эту новеллу жестоко пародийной, по сути. Не знаю, мне кажется, что в это время Бога ищут американцы и русские, как им и положено, как сиамским близнецам. А европейцы, по-моему, давно отчаялись и поняли, что наш мир явно как-то очень далеко отошел от чертежа.

«26 апреля 1986 года случилась авария в Чернобыле. В этом году 35 лет. Почему сохраняется такой интерес к этой трагедии?». Тоня, я много раз об этом говорил. Потому что есть мистические события. Понимаете, есть мистические тайны, которые никогда не получат должного объяснения.

Покойный Василий Голованов вообще писал, что большая часть радиации улетела, и Припять фактически не надо было эвакуировать, или, во всяком случае, можно было год спустя всех вернуть — насколько я понял его идею. Одни обвиняют во всём руководство станции, другие говорят, что оно ни в чем не виновато. Есть масса версий, почему это случилось. Окончательного ответа нет.

Эта мистическая катастрофа была предвестием гибели Советского Союза. По большому счету, с нее началась перестройка как движение распада СССР. Такая же мистическая трагедия — Тунгусский метеорит. У нее нет однозначного объяснения и никогда не будет. И она также была предвестием гибели Российской империи. Такой же мистической катастрофой был перевал Дятлова — гибель этих молодых людей было предвестием конца «оттепели», хотя и в совершенно другом смысле. Такой же мистической катастрофой была гибель Гагарина, которая никогда не получит объяснения, хотя каждый эксперт уверен, что он знает объяснение.

Есть символические события, понимаете? И гибель «Максима Горького», корабля. Никто не знает, кто там был виноват. Виноват, по одной версии, был летчик, выполнявший фигуру высшего пилотажа в хвосте. По другой версии, виноваты были пилоты «Максима Горького». По третьей, этого вообще не могло не произойти, потому что это был обреченный самолет.

Понимаете, есть же масса таких версий. Всегда есть символические катастрофы. Вот в Америке такой историей было убийство Кеннеди. Никто никогда не узнает, кто там был виноват, хотя, безусловно, будут названы виновники. Когда-нибудь обязательно. Но всё равно никто не поверит. Есть символические события, нарушившие ход истории навеки.

«Я под сильным впечатлением от фильма «Проверка на дорогах». Как он вам нравится?». Великая картина, абсолютно. Еще из той эпохи Германа, когда он был понятен и, в общем, его нонконформизм выражался только в выборе темы. «Люди, увидевший этот фильм, продолжают скучать по той власти и тем законам. Как же он прошел цензуру?». А он не прошел цензуру. Это полочная картина. Она вышла в 1987 году.

В 1987 я ее смотрел в Новосибирске как раз в знаменитом клубе-кинотеатре, в «Энске». Как раз с однокурсниками Лукьяновой, с которой тогда парадоксальным образом еще не был знаком. Стихи ее мне уже читали — по-моему, совершенно прекрасные, и они уже тогда мне очень нравились. Но понадобилось 2 года моей службы в армии и еще 5 лет жизни в Москве, чтобы мы с ней наконец познакомились. Но сидели в одном и том же зале и смотрели эту картину с дружным восторгом.

Как же она прошла цензуру? Она и не могла пройти цензуру. Ее и сняли-то чудом, и она чудом сохранилась. Хотя, в общем, никакой крамолы в ней не было. Всего лишь было сказано, что не все пленные виноваты в своей судьбе. «Сталкивались ли вы с неуставными отношениями в советской армии?». Сталкивался. Но уставщина, мне кажется, ничем не лучше.

«В случае большой войны будет ли объявлена мобилизация населения? Может быть, благодаря этому у нас появится национальная идея, долгожданный рывок, прорыв и народное единство?». Друг мой, никогда война не решает проблем. Война некоторые из них загоняет в глубь. А если это будет большая война, реально масштабная, то у нас вместе с национальной идеей получится и шанс решить сразу все наши проблемы путем тотального уничтожения планеты.

Как, помнится, я когда-то на «Сити» вел программу, где у меня были разные гости. И вот приходит врач и мне рассказывает, что сейчас разработан потрясающий способ лечения простатита. Там как-то пропускают сильный электрический ток, и проблема решается. Я говорю: «Да я слышал об этом методе. Он помогает решить практически все проблемы, включая аритмию и мигрень». Прости, Господи, я был молод и циничен. Ну действительно, гильотина — лучшее средство от перхоти. Мы всё это знаем.

Если вы путем войны пытаетесь решить мировоззренческие проблемы российского населения, то вы просто или очень плохо думаете о населении, или очень хорошо о войне. Собственно, роман «Июнь» я писал именно для того, чтобы показать, что война ничего не решает. Она всё загоняет вглубь, временно снимает проблемы — но такой ценой! Там у меня герой думает, что мы так низко пали, что страшно подумать, какой ценой можно вернуть нам представление о норме. Сегодня мы пали гораздо ниже.

«Писать абсурдистские произведения куда сложнее, чем романы с захватывающей фабулой. Ведь авторов-абсурдистов много. Не кажется ли вам, что Рабле — первый автор абсурдистского романа?». Не первый. Совсем не первый. И я не думаю, что «Гаргантюа и Пантагрюэль» такой уж абсурд. Но если на то пошло, то «Золотой осел», Апулей — настоящий предшественник Рабле.

Но если говорить об абсурдизме таком настоящем, XX века, трагическом абсурде — это, понимаете, не то чтобы сложно. Это требует специфического устройства души, специфического опыта. А может быть, это требует… Ну вот как писала Надежда Мандельштам, приписывая это некоему философу — то ли Сартру, то ли Ленину, представители вымирающих классов имеют эсхатологическое, апокалиптическое мышление. Думаю, что это ее собственная мысль, как бы приписанная. Но, кстати, схожие рассуждения можно обнаружить у Ленина в «Детской болезни левизны в коммунизме».

Но по моим ощущениям, абсурд порождается именно эсхатологическим чувством — чувством, что мир рушится, что мы последние. И, наверное, прав Шварц, когда говорил, что мировоззрение Хармса — это результат вырождения, результат наследственного безумия. Он откровенно пишет в дневниках: «Дети были бы уже совсем страшные». Наверное, может быть.

Но, в общем, абсурд, в отличие от гротеска... Гротеск — это дело оптимистичное. Эстетика гротеска вообще очень оптимистична, потому что она преобразует реальность. Она показывает, что ее можно преобразить. А вот абсурд, начиная с Чехова… Потому что так-то, по-настоящему, Чехов, конечно, отец абсурдистской драматургии. И Ионеско, и Беккет — все вышли из него.

Д.Быков: Есть символические события, нарушившие ход истории навеки

Чехов именно результат не скажу вырождения, а результат мучительного преображения, мучительного классового перехода. Перехода из одного разряда людей в другой. Когда человек так мучительно выдавливал из себя раба, что выдавил большую часть жизни, большую часть витальной энергии. Ну, Алина Витухновская когда-то говорила (я не помню, точно ли я ее цитирую), что если выдавить из человека раба, может ничего не остаться. Я, во всяком случае, так помню эту формулу.

Но если говорить о Чехове, например, то его самовоспитание было во многом самоубийственным. Мне кажется, просто оно его и подкосило. Не говоря уже о том, что сама его поездка, которую он выдумал именно для самовоспитания — его поездка на Сахалин, его мучительное преодоление своего страха тюрьмы путем погружения на самое дно российской каторги — это стоило ему жизни. Потому что плеврит он заработал там. А при слабых легких он и привел к туберкулезному процессу.

Так что освобождаясь, умираешь — это же общеизвестно. Мне кажется, что абсурд, вообще эстетика абсурда — это как бы поэтика если не вырождения, то эсхатологии, эсхатологического ощущения. Это не всегда тождественно, но связано.

«Как вы относитесь к театральному режиссеру Юрию Бутусову?». Я преклоняюсь перед его талантом, но далеко не со всеми его решениями согласен.

«Можно ли назвать компьютерные игры искусством?». Безусловно, почему же нет?

«Я только что прочитал вашу «Орфографию». Возникли ассоциации с «Доктором Живаго». С другой стороны, с «ЖД». Можно ли сказать, что Ять — это Волохов в прошлой жизни?». Ну, спасибо вам на добром слове, Вариант Омега! Вы очень меня обрадовали. Я сам очень люблю этот роман.

Видите ли, вообще мой герой всегда немножко такой изгой, не изгой, но одиночка. Лишняя буква. Человек, не уверенный в своем правильном существовании. Это общая черта всех моих героев, как хороших, так и плохих. Это черта Миши Гвирцмана в «Июне», которого я очень люблю, несмотря ни на что. Это черта Сергея Свиридова из «Списанных», которого я совсем не люблю, но хорошо понимаю. Это черта Ятя. Волохов в наименьшей степени, потому что Волохов — он такой стойкий оловянный солдатик, как и Громов. Кстати, Громов в большей степени.

Громов (я никогда этого не скрывал) — мой привет Максиму Громову, героическому лимоновцу, который как раз тогда отсиживал и который мне кажется из воспитанников этой партии, наряду с Бахуром, наверное, самым ярким человеком. Во всяком случае, его тюремные письма, его последующие очерки, печатавшиеся у Нима в «Неволе», да и вообще много где, его потрясающие письма, которые он пишет мне сейчас. Для меня Максим Громов — такой символ стойкости и таланта, и я вот дал его имя любимому герою. Ну, в общем, Волохов и Громов — это два таких автопортрета.

«Почему 10 лет назад был так популярен Пауло Коэльо, а сегодня про него все забыли? Перечитал пару книжек, а там внутри ничего нет». Илюша, для этого совершенно необязательно было ждать 10 лет. Это было, по-моему, всегда видно. Понимаете, Пауло Коэльо — такое коктейльо из эзотерики и латиноамериканской прозы. Но это очень скучно.

Я уже тогда писал, что он довольно посредственный писатель. Вы знаете, как на наших глазах эволюционировали галапагосские вьюрки (или чью там эволюцию в небольшом временном промежутке наблюдал Дарвин?), мне кажется, на наших глазах эволюционировали литературные вкусы. Коэльо был частью литературной моды. Эта мода схлынула, ну и никому больше не интересен Коэльо — спасибо, до свидания! Самое главное, что он самому Коэльо неинтересен — он же перестал писать, по-моему.

«Каким вам видится дальнейшее развитие британской монархии после ухода принца Филиппа? Сможет ли она пройти через эти испытания и скандалы с Меган?». Я совершенно не сомневаюсь, что британская монархия проделает некоторую эволюцию и через всё пройдет. Потому что монархия — это та сказка о себе, которую рассказывает нация.

Скажу вам больше: мне кажется, та девочка, которую носит Меган Маркл, спасет британскую монархию. Она будет возвращена в лоно монархии и станет провозвестницей новой волны. Я говорю: архаичные времена, времена сказки, времена фэнтези. В такие времена монархия играет огромную роль. Перечитайте «Икабог».

«У узников концлагерей, ветеранов войны, инвалидов и других категорий петербургских льготников в скором времени появится возможность бесплатного проезда на такси в общественные бани. Мне кажется, это из Хармса или Зощенко». Ну, с чем здесь поспорить? Да, в скором времени у них, вероятно, появится такая возможность.

Да, наверное, это звучит кощунственно, как звучали в советские времена анекдоты о льготах для участников Куликовской битвы. Потому что ветеранам всё время эти льготы обещали — я это хорошо помню. Как видим, до сих пор их квартирный вопрос решен не везде. Но здесь это как бы не то чтобы кощунство. Просто в современной России всё уже постепенно выродилось в такой гротеск. Это просто напоминает о том, что эстетика гротеска оптимистична.

«России сейчас не хватает своего Джонатана Свифта. Вот свои Дефо есть, но нет им в ответ писателя масштаба Свифта». Саша, Дефо был первый мастер документального романа. Его «Чумной год», «Молль Флендерс» и в особенности, конечно, «Робинзон», написанный по мотивам Селькирка — это как бы документальный роман до нового журнализма. Дефо гениально доказал, что именно за документальной прозой будущее.

Свифт — совсем другое дело. Свифт великий мастер гротеска. Я думаю, что у нас есть современные Свифты. Во всяком случае, такие потенции есть у у Алексея Иванова, когда он пишет «Блуда и МУДО». Такие потенции, безусловно, есть у Пелевина.

Тут спрашивают: «Читали ли вы новый роман Сорокина?». Новый роман Сорокина выходит 19 апреля. Я не обладаю пока еще счастливым даром читать невышедшие книги. Он называется «Доктор Гарин». Тот отрывок, который вышел в «Форбсе», я читал. Но по отрывку о 550-страничном романе судить нельзя.

«Будет ли презентация «Истребителя» на лекции в Тургеневке?». Ну, что называть презентацией? Я буду из него читать. Но презентация его будет 12 мая. Если, Бог даст, всё будет нормально, если до этого мир, так сказать, не будет спасен очередной войной, презентация будет 12 мая в моем любимом книжном, который действительно мой любимый книжный. Впрочем, людям, которые придут в Питере, я, наверное, смогу, по крайней мере, показать издали. Но вряд ли им это будет интересно.

«Как по-вашему, почему государство Израиль, которое стало долгожданным домом для скитающегося народа, больше похоже на ядерный реактор, нежели на обетованную землю?». Во-первых, для кого-то обетованная земля и есть ядерный реактор. Есть люди, которые именно там чувствуют себя лучше всего. Правильно кто-то подсказал, что если бы не колоссальное внешнее давление, внутренних сил было бы недостаточно, потому что Народ Книги всегда раскалывается и спорит.

Д.Быков: Мне кажется, та девочка, которую носит Меган Маркл, спасет британскую монархию

Во-вторых, есть люди, которым действительно ситуация противостояния всему окружающему миру в известном смысле мать родная. И это по-своему довольно благородные люди. В-третьих, про ядерный реактор можно, собственно, сказать, имея в виду абсолютно любой кусок земли — прежде всего Балканы, в известном смысле Кавказ, в известном смысле Ближний Восток. Ну вот есть такие исторические разломы. Ничего не поделаешь. Действительно, для кого-то ядерный реактор, для кого-то обетованная земля. И мы не можем никому навязывать своих представлений о рае. Люди, пребывающие в аду, тоже искренне считают себя счастливцами.

«Где на самом деле умерли Мастер и Маргарита? В подвале от яда Азазелло, или она в своей квартире от сердечного приступа, а он в подвале от яда? Не покидает ощущение путаницы». Андрей, он же не закончил роман. При окончательной правке это было бы снято. А потом я обсуждал это как-то с одной очень умной молодой булгаковедкой, которая сказала: «А так и лучше. Возникает некое смысловое мерцание».

«Почему у Мисимы прекрасная красота, перед которой он благоговеет, несет угрозу и разрешение его героям?». Было такое представление о красоте — такое танатоцентричное. Он вообще очень любил эстетизировать смерть — смотри новеллу «Патриотизм».

«Как отразились скандинавские мифы на духе их литературных произведений?». Ну, викинговские мифы, конечно, жестокие и депрессивные. «Можно ли сказать, что «Меланхолия» фон Триера — это отражение состояния скандинавского духа?». Нет, Олег, это отражение духа фон Триера.

Понимаете, фон Триер — не очень скандинавский художник. Он скорее такой антиамериканский американец. Он под огромным влиянием американской эстетики сделал и «Мандерлей» (замечательную, кстати, картину), и, собственно, «Догвилль». Я писал как-то в рецензии на «Догвилль» (была у меня такая статья про город Псовск): «Он же в конце спрашивает: «В конце концов, Грейс отвернулась от мира, или это мир отвернулся от Грейс? Мы не будем отвечать на этот вопрос». А почему не ответить на этот вопрос? Это Бог отвернулся от мира или мир отвернулся от Бога? Да ничего подобного! Это Ларс фон Триер отвернулся от них обоих», — написал я еще тогда.

И именно поэтому «Дом, который построил Джек» кажется мне таким мерзким фильмом. Просто дерьмом — назовем вещи своими именами. Я не люблю Ларса фон Триера. «Меланхолия» — великая картина, совершенно не спорю. И у него есть черты гения. Но это человек больной.

«Спасибо за разговор с Ивановым!». Вам спасибо! «Нравится ли вам его идея о братках-вампирах и зомби как героях сменяющихся исторических периодов?». Ну, немножко другая идея. Но в целом я совершенно солидарен с его мыслью, что вампирам советским в 90-е годы не поздоровилось бы. Если угодно, об этом рассказывает «Ненастье».

Лекция о Гумилеве — сейчас будет лекция о Гумилеве. «Ваше любимое стихотворение Гумилева». Ой, ребята, их очень много. «Занзибарские девушки». Но на самом деле практически всё. Он очень разный. Я Гумилева обожаю. Это действительно великий поэт. Я очень люблю «Трамвай».

«Не хотите ли вы рассказать о Селине в передаче «(Не)Нобель»?». Знаете, идея рассказать о Селине была бы, наверное, неплоха, но вам же не понравится. Я же терпеть не могу Селина, как и Жана Жене. Я очень многих талантливых людей не люблю. И это не зависть. Это скорее такое инстинктивное отдергивание от некоторых людей.

«Многих людей я пытался пожалеть, но потом сталкивался с подлостью от них». Это нормально. Вы же их жалеете не ради них — это такое ваше духовное проявление. То, что верна формула «не делай добра, не получишь зла» — это верно. Большинство воспринимает вашу доброту как снисходительность и обижается на это. Я поэтому стараюсь никому, в общем, так особо не благотворительствовать. Разве что тогда, когда есть возможность сделать это совершенно анонимно и тем успокоить свою совесть. Но это тоже, в общем, моя маленькая тайна.

Вернемся к Гумилеву. Значит, главная тема, которая мне представляется принципиально важной в Гумилеве — то, о чем я сегодня говорил на лекции. Конечно, Гумилев — самая прямая инкарнация Лермонтова в русской культуре. И не надо быть большим специалистом по «Мцыри», чтобы увидеть Мцыри в Мике. Этот с мужскими рифмами четырехстопный ямб и некоторое сюжетное, фабульное сходство слишком ярко открывают нам проблему.

Главное же, что Лермонтов, как и Гумилев — такой анти-Киплинг. Киплинг идет на Восток учить. Он несет Востоку Красный Цветок, несет технологии белых, бремя белых. А Лермонтов, как и Гумилев, идет на Восток учиться. В данном случае на Юг, потому что Восток к тому времени уже был цивилизован. К услугам Лермонтова был Кавказ, к услугам Киплинга Индия, а к услугам Гумилева уже только Африка. Уже везде белый человек прошел, и он углубился еще дальше.

Блок о нем довольно язвительно говорил: «Вот, все люди ездят в Париж, а он в Африку. Все ходят в шляпе, а он в цилиндре. Ну и стихи такие — в цилиндре». Это не совсем так. Он ездил в Африку не за экзотикой. Конечно, «я женщиною был тогда измучен» — тут уж если куда и бежать, то только в Африку. Но если говорить объективно, то бегство Гумилева — это ведь, собственно, бегство туда, где еще можно научиться по-настоящему сильным страстям, дикости, зверству, отношению к любви как к поединку. И кстати говоря, его переводы абиссинских песен показывают, за чем он туда шел. За тем, что его сын так неудачно назвал пассионарностью. А может, удачно.

Проблема именно в том, что для Гумилева при его фатализме, при его интересе к исламу естественно чувствовать себя таким дубовым листом, оторвавшимся от ветки родимой. И собственно говоря, у Лермонтова ведь дубовый листок написан именно о европейце, о человеке пожелтевшем и иссохшем, о человеке старого мира, который ищет спасения у зеленой чинары (зеленый же — цвет ислама), пытается найти обновление через новую религию, молодую. «На что мне тебя?», — отвечает молодая чинара ровно теми словами, которыми контрабандист Янко говорит слепому в «Тамани»: «На что мне тебя?».

Именно поэтому у Гумилева в стихотворении «Память» сказано: «Лист опавший, колдовской ребенок, словом останавливавший дождь». Кстати говоря, история о том, как он словом останавливал дождь, было им пересказана Честертону. Они общались в Лондоне.

Д.Быков: Фон Триер — не очень скандинавский художник. Он скорее такой антиамериканский американец

Мало того, что на Честертона глубочайшее впечатление произвела личность Гумилева, его идея, что миром должны управлять поэты, потому что они выбирают самые благозвучные сочетания, а потому уж как-нибудь выберут оптимальное политическое решение. Именно о Гумилеве он сказал: «Русские — прелестные люди, но если они вместо двери выходят в окно, вас это не удивит». Точно так же его поразила история об остановке дождя своей волей, и он своем антиницшеанском рассказе «Преступление Гэбриела Гейла» вот так специфически это обыграл. Там герой командует дождевыми каплями, а что с ним делают — прочитайте. Интересная, остроумная вещь.

Короче, Гумилев с его ницшеанской идеей действительно во многом инкарнация Лермонтова, и его гениальная «Память» даже на уровне семантического ореола метра повторяет «Выхожу один я на дорогу». «Выхожу один я на дорогу» — это предсмертное стихотворение Лермонтова, его итог жизни, мечта о жизни будущей. Именно при взирании на звезды, при взгляде на звезды. Кстати, Гагарин восхищался этими словами. Его любимый поэт был Лермонтов, и он всё говорил: «»Спит земля в сиянье голубом» — ведь он этого не видел! Как же он угадал?».

Точно так же я думаю, что Гагарин был бы героем Гумилева, который вполне мог бы дожить до его полета. Именно потому, что Земля уже освоена. Человечество выходит в космос. Капитаны — в космос. Потому что

В мире есть иные области,

Луной мучительной томимы.

Для высшей силы, высшей доблести

Они вовек недостижимы.

И вот что симптоматично: понимаете, государство ненавидело Лермонтова. Николай Палкин лично ненавидел Лермонтова и сказал о нем: «Собаке собачья смерть». Хотя это был героический офицер, командир «батальона смерти», по сути дела. Очень рискованный и образцовый солдат, и при этом человек, в общем, никакими тайными обществами не скомпрометированный. Весь его грех — это последние 16 строк стихотворения «Смерть поэта». И тем не менее, он удостоился небывалой эпитафии — «Собаке собачья смерть». Ни про кого из декабристов Николай I такого не говорил.

Точно так же большевики каким-то спинным мозгом учуяли, что Гумилев несовместим с их властью. Сколько народу говорит, что Гумилев мог бы стать советским поэтом, написать «Большевиков пустыни и весны», воспеть полярные дрейфы — в общем, советская власть же тоже была очень увлечена экспансией. Нет, ребята, никак!

Тихонов и Симонов не были ни его наследниками, ни его учениками. Они оба были конформисты. Ну вы почитайте, во что превратился поздний Тихонов. Почитайте, во что превратился Симонов 1947 года, времен книги «Друзья и враги». Это, так сказать, в руки взять невозможно. Хотя он начинал как блистательный поэт. А вот Гумилев — это был тот алмаз, который не могла бы обкатать советская власть.

У него же сказано — он совершенно не врал, когда писал, кажется, Лозинскому: «В минуту опасности перед боем я испытываю те же чувства, которые очень старый пьяница испытывает перед бутылкой очень старого коньяка». Да, для него это действительно было пробой на собственную силу духа. Это был нечеловеческий азарт. Это же заставляло его вольтижировать — стоя ездить в седле, когда он сидеть в нем не умел.

Он действительно не боялся в смерти. У него было к смерти такое фаталистическое отношение. Жизнь — это чисто количественная разница, потому что смерти всё равно нет для человека глубоко рефлексирующего и глубоко религиозного. Он понимал, что ее нет. Поэтому для него это было испытанием себя.

И он воевал — понимаете, вот что важно — не из патриотических соображений. Как и Лермонтов. Для него это было способом постижения мира. Вот «есть упоение в бою» — эта минута того сверхвдохновения, когда начинаешь видеть какие-то зачеловеческие вещи. Как на сверхскоростях видишь обратную сторону предмета. Вот для Гумилева именно война, именно риск, именно напряжение всех сил — это способ прорваться в иные области, которые луной мучительной томимы и так далее. Читайте Гумилева! Это очень помогает быть человеком. Услышимся через неделю, пока!