Один - 2021-01-21

Д. Быков

Значит, вопрос про акцию в субботу. Действительно ли ожидается, по моим ощущениям, побоище, ментилово, винтилово и разные другие вопросы в письмах, и разные другие синонимы. И обязательно ли посадят всех, кто туда пойдет.

Значит, я хочу вас успокоить старым еврейским анекдотом о раввине, к которому приходит девушка и говорит: «Рабби, у меня первая брачная ночь. Так мне ложиться в рубашке или без рубашки?». А потом приходит молодой человек и говорит: «Рабби, завтра денежная реформа. Так мне забирать деньги из сберкассы или оставить?». Рабби подумал и говорит: «Девушка, что вы ляжете в рубашке, что вы ляжете без рубашки, с вами это сделают. Молодой человек, это и к вам относится».

Вот та же и здесь история. Вас посадят в любом случае, просто потому, что они другого ничего не умеют. Это система, которая заточена исключительно на репрессии. На новые — сейчас уже Алексей Пушков, один из самых ярких маркеров нашего будущего, предложил сажать за интернет-стримы. Нет ничего в России, за что нельзя было бы посадить. Предлог для этого не нужен. Судилище над Навальным показало, что и соблюдение элементарных юридических формальностей отброшено. Мы вошли в такой тренд: вас посадят в любом случае.

Даже если вы успеете донести первым, это совершенно не гарантирует вас от посадки. Сколько мы видели в 1937 году посадок людей, которые успешно стучали в 1936. В 1938 настала небольшая бериевская оттепель, но очень небольшая. То есть это на самом деле пределы статистической погрешности.

Более того, вы уже сидите. Если вы задаете вопрос, можно ли выйти днем погулять на Пушкинскую площадь, то это означает, что вы уже находитесь под домашним арестом. Если для вас актуален вопрос, выходить ли на улицу в такое-то время — ничего не делать, не совершать ничего правозащитного или противозаконного, а просто выйти прогуляться — нет, нельзя, разумеется. Значит, какая же разница, выйдете вы или нет? По большому счету, только чтобы не чувствовать себя уж полным ничтожеством.

Но я не могу давать таких советов. Я не русофоб и верю, что граждане России сами способны принять элементарное решение. Поэтому никаких призывов. Тем более, что людей, даже ни к чему не призывавших, а просто информировавших о ходе акции, уже гребут под одну и ту же гребенку. Это внушает, с одной стороны, оптимизм, потому что ускоряет события. С другой стороны, пессимизм.

Я просто не хотел бы, понимаете, вставать здесь на сторону Андрея Мовчана с его недавним постом с этими разговорами о том, что вот Навального отравили просто потому, что проверяют на плохих людях действие отравляющих веществ. Это ерунда. Простите, Андрей, но вы пишете много ерунды, поэтому вы меня опять не сумели удивить. Иногда пишете вещи осмысленное, здравые, а иногда ерунду. Ну что же здесь такого? Каждый из нас иногда пишет ерунду.

Я к тому, что просто сам пафос этого текста довольно странный, довольно смешной. Потому что разговор о том, что (многие об этом сейчас пишут) в России сегодня политическая кома, и власть может воротить всё, что хочет (то, о чем Владимир Пастухов пишет в подлатке последнего текста), включая воображение — тут даже и воображение включать не надо: это объективно так.

Да это и везде так. Понимаете, так устроена человеческая жизнь, что народ абсолютно любой страны в диапазоне от США до Зимбабве в первое время перед наглостью теряется. Человеку вообще свойственно теряться перед наглостью. В первый момент человек не верит, что с ним можно сделать всё вот это. Он не верит, что с ним вообще можно сделать всё, что угодно. Но некоторые до сих пор не верят, что они смертны. И может быть, кстати, они в этом правы.

Я к тому, что не надо русофобски выделять конкретно один народ, который более всего уязвим для рабства. 90% людей, когда их закрепляют — особенно, если это делается постепенно, особенно, если в сравнительно комфортных гастрономических условиях — этому не находят силы сопротивляться. И это никак не зависит от политического опыта, от широты, долготы и национальной принадлежности.

Люди вообще по природе своей не скажу рабы, но рабоваты — они так немножко склонны к этому состоянию. Для того, чтобы в какой-то момент им расхотелось подчиняться, должны или смениться экономические условия, или они должны почувствовать определенное унижение из-за того, что их руководитель много хамит и врет, как это случилось в Америке.

Кстати, поздравляю американцев — у них новый президент. Не знаю, будет ли он хорош. Мне очень нравится четверостишие Бахыта Кенжеева:

Играют Гайдна, Сияет лампа. Я не за Байдена, Он лучше Трампа.

Вот что-то такое. Там у него и резче сказано.

Я со своей стороны ни к чему не хочу призывать. Но просто для России сама ситуация, когда нельзя выйти на улицу, довольно-таки унизительна. Триггером может сработать унижение, а может сработать насилие по отношению к детям — не знаю, что сработает. В Белоруссии до сих пор не понимаю, что сработало. То есть, может быть, чрезвычайная наглость подтасовки. А может быть, неприкрытое избиение политических противников. Непонятно.

Непонятна сама ситуация Белоруссии, потому что в этой патовой ситуации неясно, что будет делать Лукашенко к весне — уйдет ли, как якобы обещал, будет ли проводить какие-то реформы, или еще на 6 лет останется, а потом опять изберется. То есть непонятно.

Вот название моей прошлогодней книжки — «Ничья». Оно абсолютно точно отражает эту позицию. 2020 — такой год был ничейный. И поэтому что сработает в качестве триггера относительно россиян, я сказать не могу. Но видеть в России какую-то эксклюзивно рабскую страну, в которой, по словам вышеупомянутого Мовчана, конкурируют две идеи — идея равного распределения и идея вертикали — это значит совсем не уважать страну.

Простите, что я вынужден пользоваться такими ярлыками. На самом деле в России очень разные политические идеи стояли во главе угла. И это очень приятно. Но сейчас действительно она вместе со всем миром переживает некоторый откат. Откат от ХХ века, понятно чем напугавшего. Показавшего, чем кончается прогресс, чем чревата европейская культура, какова ее оборотная сторона и так далее.

Я уже цитировал эту главу из своего романа, сейчас выходящего, что Советский Союз осуществил вековую мечту человечества. Он сделал то, о чем человечество всегда мечтало — достиг полюсов, зазимовал в этих широтах и построил царство всеобщей справедливости. И то, и другое оказалось для жизни непригодным.

Но это не значит, что вековая мечта человечества была не нужна. Я просто к тому, что и полярные области, и космос — человечество всё равно рождено их достигать. Поэтому Советский Союз их достигал. Как отвечает у меня там один герой: «Я поднимаюсь на высоту только потому, что эта высота существует». Кстати говоря, Коккинаки такое говорил: «Если есть рекорд, я должен его бить. Но это природа человека» (в романе он Канделаки).

Я исхожу из того, что Россия действительно переживает сейчас один из самых масштабных и трагических откатов в своей истории. Откат — простите за этот термин. Он не всегда означает расплату или взятку. Откат означает еще и понятное движение назад, отдачу после выстрела. Конечно, после такого века, каким был ХХ, России нужна некоторая историческая пауза. А после 90-х ей нужно некоторое время откатываться назад по разным направлениям.

Но это вовсе не означает, что на Россию следует махнуть рукой. И более того, что Россия чем-то отличается от остального мира. Во всём остальном мире сейчас точно такой же откат. Америка начинает из него выбираться, дай Бог ей здоровья. Постепенно, может быть, Европа начнет что-то понимать. В общем, как-то постепенно, с большим трудом светает.

Д.Быков: Сейчас главная тема — Навальный, и главный человек — Навальный. И надо сделать всё, чтобы Навального выпустили

Да, тут вопрос: «Надо ли выходить за Навального?». Навальный женат. Выходить за Навального — это довольно странная конструкция. Надо ли выходить вообще — это каждый решает сам. И если уж вы действительно придерживаетесь этой формулы «выходить за», надо сразу сказать, что надо выходить не за Навального.

То есть Навальный — это, безусловно, часть нашей программы. Мы должны Навального каким-то образом вырывать из пасти и так далее. Но проблема не в этом. Вы за себя выходите, а не за него. Не в Навальном дело. И мы дискутируем не о Навальном, а о праве человека в конкретное время выйти в центр города и там пройтись. Вот и всё, понимаете? А некоторым не нравится, что люди дышат. Ну что ж такое? Дышат кислородом, как сказано у Иртеньева, а выдыхают углекислый газ. На что это похоже? Давайте прекратим!

В принципе, Россия выдержала бы и повальные расстрелы. Да что там повальные расстрелы — повальные публичные сожжения. Вытерпела бы абсолютно. Если оставить от страны четверть населения, этой четверти хватит для того, чтобы добывать нефть и охранять трубу. Другой вопрос, можно ли такое развитие назвать оптимальным.

«Смотрели ли вы фильм про дворец?». Да, я смотрел этот фильм, и он хорошо сделан, но меня это, как бы сказать… Не во дворце дело. И даже не в безвкусице, которая там господствует. И даже не в том, дворец ли это Путина, или подаренный Путину и теперь гниющий. Потому что ясно, что это дом без хозяина. Тут вопрос в том, что видна аналогия, которая, на мой взгляд, в фильме не прозвучала.

Понимаете, вся Россия — это дворец, подаренный Путину. Дворец во многих отношениях безвкусный, дворец во многих отношениях превосходный. С местом для грязи, со многими замечательными вещами. Кстати, место для грязи необходимо, потому что грязи очень много и она очень громко о себе заявляет. Но он не живет в этом дворце.

Я не знаю, где он живет. Может быть, в бункере, может быть, в Кремле, может быть, в Жуковке — неважно. Но вот в России он не живет. Он не живет ее проблемами, он не живет ее нуждами, он не знает ее населения. И поэтому в этом дворце так много плесени.

Понимаете, это чужой дом. Да, с архитектурными излишествами. Да, наверное, с таким не очень современным дизайном. Россия — страна с не очень современным дизайном. Она такая избыточная страна. В великие времена, когда она производила какие-то архитектурные чудеса — да и то их строили, в основном, Росси, Растрелли, Фиораванти и другие замечательные люди — гости. Но Россия — это место, где стоит жить. Хотя бы для того, чтобы плесени не было.

Она — дом без хозяина. Как пушкинский дом (метафора Андрея Битова) — это Россия без Пушкина. Хозяин — это не тот, кто сильной жилистой рукой удерживает ее от развития. Хозяин — это тот, кто относится к ней по-хозяйски. Кто пестует в ней лучшее, кто не затыкает рты говорящим и думающим в ней, кто не запугивает, кто не грабит, кто как-то пытается сделать ее современной. Кто перестраивает ее, если угодно, как Горбачев, у которого от 6-ти лет его президентства было гораздо больше надежд и пользы, как бы к нему ни относились потом.

А это, метафора этого дворца — это действительно метафора всей России. Вот ему приготовили такую взятку, а он ее не взял. Наверное, потому, что, как сказано было у Булгакова, моя родина слишком большая — она не влезет в шляпу. Как сказано у Арсения Тарковского, одного из моих любимых поэтов, живите в доме — и не рухнет дом. Для того, чтобы Россия стала хорошей, в ней достаточно жить.

Но жить — это не значит отбывать повинность. Жить — это не значит терпеть. Вот Навальный приехал сюда жить. Его переместили в тюрьму. В России есть две формы жизни — дворец и тюрьма. Кто хочет лизать, живет во дворце. Кто не хочет, живет в тюрьме. А надо дом — понимаете: построить дом.

Вот почему тема потерянного дома была главной для великого романа Александра Житинского. Житинскому 19 января исполнилось 80 лет. Поздравляю его — я думаю, он меня слышит. Поздравляю его жену и детей, которые продолжают его дело. И вообще поздравляю его с тем, что его книга становится всё более и более актуальной. Я недавно перечитал «Потерянный дом» — Александр Николаевич, ну откуда же вы знали?

«Есть ли народы, кроме российского, у которых так высоко ценился бы личный героизм и самопожертвование на уровне Матросова, а теперь Навального?». Интересный ряд, интересное сопоставление. Оно не приходило мне в голову. Вообще у любого народа самопожертвование ценится высоко. Самопожертвование — это одна из главных добродетелей. И христианство потому так укоренилось, что оно на ней построено. Это очень антропная вещь — самопожертвование.

Второй вопрос: «Всегда ли сегодняшним правителям необходимо показывать личный пример героизма и отваги, как в античные времена?». Как в античные времена, не думаю, но то, что личный пример властитель обязан показывать — это просто входит в его, так сказать, модус операнди. Это способ действия. Это необходимо, чтобы вас не упрекали в отрыве от народа. Это необходимо, чтобы вы могли на своем примере демонстрировать свои идеи и ценности. Кстати, вот Трамп был на редкость верен себе, на редкость органичен. Что бы он ни делал, он, безусловно, был собой в каждом проявлении. Хорошим он не притворялся.

«Можно ли лекцию о Науме Коржавине? Считаю его одним из лучших советских поэтов». Наум Коржавин и Борис Чичибабин, на мой взгляд, поэты примерно одного качества. Поэты качества довольно высокого. Правда, Коржавин умнее. Умнее в том смысле, что интеллектуальнее. Он оригинальнее, глубже мыслит. Мысль его нестандартна, и за одну строчку «Мне тогда хотелось быть врагом», я думаю, можно простить любые банальности, потому что это очень дерзновенная позиция. Точно так же дерзновенны его стихи о Гагарине:

Мне жаль вас, майор Гагарин, Исполнивший долг майора. Мне жаль… Вы хороший парень, Но вы испортитесь скоро.

Кстати, возможно, Коржавина я сделаю одним из героев портретной галереи «Дилетанта». Он был блестящий человек. Я очень любил с ним разговаривать. Он дарил меня высокими оценками, и мне с ним было интересно. А если бы не дарил оценками, всё равно было бы интересно. У меня его автограф в «Тарусских страницах», где его первая большая подборка после многолетнего замалчивания.

Д.Быков: У этой власти, кроме репрессивной, нет никакой программы

Чичибабин — поэт примерно того же класса, только у него с формой обстояло получше, чем у Коржавина. Но он и пожиже, мне кажется, водянистей — мысли меньше, красот больше. Но такие шедевры, как «Скачут лошадки Бориса и Глеба», я думаю, просто входят в жемчужную коллекцию русского ХХ столетия.

Вот мне кажется, что Коржавин и Чичибабин — два близких по духу поэта, настаивавших на ценностях здравого смысла и внятной поэтической речи. Но Коржавин более дерзкий, более умный и иногда более парадоксальной.

Я очень высоко ценю его двухтомные мемуары «В соблазнах кровавой эпохи» и главное, именно его простодушную детскость, которая позволяла ему на голубом глазу проговаривать вещи, которых панически боялись все остальные. Советские условности он обрушивал безжалостно. Опять-таки, одна строчка: «Какая сука разбудила Ленина?», я думаю, уже предопределила его здешнюю судьбу.

«Читали ли вы поэму Кострова «Сокольники»?». Увы, нет. Да я как-то никогда и не считал Владимира Кострова, если это тот Костров, значительным поэтом. Но, наверное, надо перечитать.

«Что лучшее из того, что сейчас можно прочесть о белорусских событиях?». Александр Филиппенко, безусловно. И публицистику его, и прозу. Ольгерд Бахаревич — задолго до этих событий он их фактически предсказал в «Собаках Европы».

Из научных или социологических текстов — Роман Шамолин. Роман Шамолин — это, наверное, мой любимый сегодняшний антрополог, наряду с Сергеем Ушакиным, один из самых глубоких и нестандартно мыслящих людей. Он живет и работает в Новосибирске, пишет очень много и о белорусской проблематике, и о современной российской проблематике.

Насколько я знаю, он сейчас собирает краудфандинг как раз на собственную книгу, большую, которая содержит очень важные выводы о текущем моменте. Вот, кто может, поучаствуйте. Но даже если вы не можете поучаствовать, читайте Шамолина всё равно. Он из всех моих собеседников за последнее время, наверное, самый яркий. Из того, что я читал, это просто какие-то заветные, родные мысли, которые я сам уже не всегда решаюсь высказывать.

«Гарри Поттер без крестража — заурядный волшебник». Да что вы? Гарри Поттер наделен главной добродетелью, упомянутой, кстати, в вашем первом вопросе — личный героизм и, более того, самоотверженность, самопожертвование. Гарри Поттер — абсолютно жертвенная душа. Он душу кладет за други своя. Это в его характере, и это делает его волшебником высокого класса. Он не боится смерти. А по Дамблдору, страх смерти — это самый большой грех.

«В сравнении со своими сверстниками он мал ростом, физически слаб». Ну, как же он физически слаб? Ну друг мой! Он вообще лучший ловец квиддича, лучший ловец снитча. Он отличается потрясающей реакцией. Он очень хорошо делает экспеллиармус. Экспеллиармус — это процедура, требующая некоторой физической силы или, во всяком случае, некоторой колдовской силы. Попробуйте сделать экспеллиармус — я посмотрю на вас.

«Главная линии книги — борьба ребенка с общественным злом, внедренным в его душу». То, что внутренняя борьба одна из главных задач Поттера — это, безусловно, так. Потому что, начиная с 5-й книги, Гарри Поттер всё более зависим от крестража и всё хуже себя ведет. Он очень плохой подросток — неуправляемый, сложный. Вот это Ира Лукьянова в своей статье совершенно правильно писала: Гарри Поттер — трудный ребенок. Это ее формула. Да, трудный. Потому что легких и так полно. Легкий — Драко Малфой.

Но проблема в ином — что всё-таки ко внутренней борьбе борьба Гарри Поттера далеко не сводится. И не нужно делать вид, что главная его проблема — это уживаться с крестражем Волдеморта. Понимаете, в чем штука? К рассказанной в очередной раз евангельской истории «Гарри Поттер» и вообще в целом Роулинг (даже, кстати, и в «Икабоге») добавляет некоторые существенные нюансы.

В частности, один из них в том, что у добра должен быть двойной агент. Без Снейпа эта ситуация не разрешается. И главное, без крестража внутри положительного героя, без некоторой его тайной связи с главным оппонентом он бессилен.

Сейчас вот у нас перед глазами Навальный. О его ситуации можно говорить с огромными аналогиями по Гарри Поттеру, потому что Гарри Поттер — абсолютно пророческая книга о современной российской ситуации. И в ней российская власть — конечно, бессознательно — разыгрывает этот сюжет. Но в ней масса аналогий.

Вот наш главный гриффиндорец, собственно говоря, часто упрекаем в том, что он немножко авторитарен в собственной практике. Но без внутреннего крестража, без этого тайного сходства с властью, простите, проблема не решается. Это очень горько, но это так.

То, что у Гарри Поттера есть способность, совершенно необходимая в борьбе со злом, а именно дар змееуста — это стало понятно уже во 2-м романе. Но это не единственное, что в нем есть от Волдеморта. Неслучайно они проникают в сны друг друга. И я не знаю, какие сны сейчас снятся нашему Поттеру, но нашему Кого-Нельзя-Называть сейчас снятся очень плохие сны — какие-то тюремные коридоры, что-то такое. Так что, понимаете, когда вы боретесь один на один с мощным, страшным и на всё готовым противником, вы должны быть готовы к тому, что на какое-то время его кошмары станут вашими кошмарами, увы.

«Для победы ребенка над злом нужны не старшие товарищи, а смекалистые и преданные ровесники и друзья». Опять-таки, нет. Нужен Грюм «Грозный Глаз». Понимаете, он-то и придумал манипуляцию «7 Поттеров». Кстати, какая была бы великолепная акция — «7 Навальных»! Представляете, летит 7 самолетов — один «Победа», другой еще как-то называется. И 7 Навальных. История с 7 двойниками — вот был бы номер! В Москве, правда, сейчас нет 7 аэропортов, но есть 6 терминалов в Шереметьево.

Вот это, ребята, было бы круто. Кого бы они встречали? Ведь сделать 7 таких двойников — это не такая уж проблема. Правда, у Навального такая выдающаяся антропология — он всё-таки очень рослый, лицо довольно характерное. Ну можно было бы загримировать как-нибудь. Вот операция «7 Навальных» — как же мне, дураку, в голову-то не пришло? Ведь я так много лекций читал про Гарри Поттера, а эта великолепная идея просвистела мимо меня. Но мы в другой раз ее опробуем непременно.

«Неужели если детство прошло без нормального здорового двора, то ребенок обречен на гибель? Неслучайно детство поверженного Темного Лорда прошло без друзей и детских книжек». Дело не совсем в этом. Понимаете, дело в том, что Темный Лорд не был одинок, но он не может вступать в нормальные отношения с другими детьми. Он может либо убивать, либо порабощать.

Ну как, у него есть кружок единомышленников — Пожиратели Смерти, они же Death Eaters. Точнее, смертоеды. Они же все находятся в зависимости от него. И Беллатриса в него влюблена совершенно бескорыстно. Это настоящая любовь. Сказать, что он одинок, нельзя. Но он выстраивает другой тип отношений. В «Ордене Феникса» отношения свободные, а в Пожирателях это страшное, жесточайшее подчинение, дисциплина и насилие, от которого они получают наслаждение. Понимаете, такие садо-мазо отношения довольно глубокие. У меня есть ощущение, что главная беда Темного Лорда вовсе не в его одиночестве.

Понимаете, какая штука? Если об этом говорить всерьез, конечно, об этом говорить придется, потому что я скоро в очередной раз повторяю эту лекцию «Педагогическая утопия». Русская педагогическая утопия — Лицей — имеет ровно один минус: люди, которые прошли школу Лицея и которые не знали любящей семьи, как Пушкин, трудно выстраивают собственную семью и полагают (как Пушкин, опять же), что оптимальная система воспитания — это интернаты.

Ведь пушкинская семья была несчастливой — и семья родительская, и его семья с Натальей Николаевной. Потому что между женой и мужем не было взаимопонимания, потому что он не любил ее родню. Потому что он вынужден был содержать в одиночестве огромную, опять-таки, толпу родственников со стороны жены. Потому что дети не получали нормального воспитания, и никто из них не пошел по его стопам. Но он и говорил: это нормально — в стихах он батьку не перещеголяет, а плетью обуха не перешибет.

Но то, что дети Пушкина ни один не продемонстрировали ни тени его не скажу таланта, но его человеческого масштаба — это конечно. Ну, любой был бы раздавлен таким родством. Но всё-таки мне кажется, что с воспитанием плоховато обстояло дело в этом доме. И особенно с душевным взаимопониманием. «Пушкин как-то мне надоел со своими стихами». — «Ах, простите, моя Наташа такое дитя».

Человек, прошедший воспитание в Лицее, или в Хогвартсе, или в Академии у Стругацких, или в Ташлинском лицее в «Отягощенных злом», всё-таки в семье чувствует себя довольно беспомощным. И неслучайно Тойво Глумов с собственной женой Асей не может общаться нормально. «Милая ты, и мир твой милый», но ему, в общем, глубоко безразличны ее трудности и проблемы. Это вечная проблема человека, воспитанного в ФМШ или в интернате Колмогорова.

Д.Быков: Вся Россия — это дворец, подаренный Путину

Я боюсь, что педагогическая утопия Хогвартса опасна именно потому, что люди, для которых Хогвартс — главная точка притяжения, немного ущербны. Когда Пушкин говорит нам «Целый мир — чужбина, отечество нам — Царское Село», это блистательная формула, гениальная констатация, но очень печальная констатация. Потому что когда отечество нам — Царское Село, это, понимаете, немножко снижает вашу адаптивность к обыкновенной семейной жизни.

Их всех туда тянуло. Подавляющее их большинство — во всяком случае, все умные, по-настоящему талантливые люди, вышедшие из Лицея — или не создали свою семью, не успели этого сделать, или были не особенно в ней счастливы. Вот судьба Кюхельбекера, я боюсь, здесь показательна. Мы Кюхлю недооцениваем. Он был не только объектом насмешек. Он был еще и очень впечатлительным продуктом Лицея. Многие его, кстати, уважали.

«В чем-то вы сходитесь со Светланой Мартынчик. Судя по вашему ответу, возвращается кто-то другой». То, что мы со Светланой Мартынчик иногда говорим, что дважды два — четыре, не означает нашего сходства. Я редко знаю людей, которые бы относились ко мне с такой враждебностью. Ну просто мало я их встречал. И мало знаю авторов, которых бы я настолько не мог читать, как Макса Фрая. Мы как-то абсолютно ортогональны, абсолютно непримиримы.

Она в одном из своих постов написала, что не считает меня за человека. Я очень этому рад, потому что, в общем, это с ее стороны адекватная оценка. Такая сила эмоций — я как-то ничего не сделал, чтобы ее вызвать, но понимаю, что она антропологически меня не принимает абсолютно.

И все мои попытки читать творения Макса Фрая заканчивались полным моим фиаско. Я не понимаю, как это можно читать, зачем это писать и что это, собственно, такое. Поэтому то, что мы с Чингизидом, или с Максом Фраем, или со Светланой Мартынчик, допустим, признаем, что земля круглая — это не знак нашего внутреннего сходства, увы.

Я при этом глубоко уважаю всех ее читателей. Потому что брать на себя такую задачу... Точно так же, как я уважаю (простите, ничего общего между ними нет) читательниц Дарьи Донцовой. Я никогда не мог прочесть 3-х ее страниц подряд, а они читают. Эти люди как-то иначе устроены. Хотя, конечно, Светлана Мартынчик по сравнению с Дарьей Донцовой — это просто мадемуазель де Скюдери, это просто Вольтер, это Шодерло де Лакло.

«Слушал песню и споткнулся о фразу «Собачий закон охраняют дворняги». И ведь действительно, как-то дворняги даже в космосе всегда первые». Нет, там имеется в виду другое — что аристократы не охраняют общечеловеческую мораль. Собачий закон, то есть общесобачий закон охраняют именно дворняги. Они же и гибнут первыми.

«Вы наверняка слышали историю про письмо Евгению Петрову из Новой Зеландии. Вошел ли этот случай в ваш роман про необъяснимые происшествия?». Историю слышал, но она совершенно другой природы, и она в этот роман никак не вошла. Туда входят главным образом истории о людях, которые появляются ниоткуда. Исчезают они понятно куда, но они появляются ниоткуда. Вот о таких людях, как Питер Бергманн так называемый.

«Когда же уже «Истребитель»?». У меня есть такая заветная мечта, чтобы он появился в продаже к 12 апреля, потому что он заканчивается полетом Гагарина. Ну, не полетом Гагарина — там пересказать невозможно, там всё очень сложно. Но, в общем, я надеюсь, что ко Дню космонавтики, к 60-летию полета Гагарина книга увидит свет. Я делаю для этого всё возможное, абсолютно.

«Почему героиня «Истребителя» всё время возвращается…?». А, вот это уже значит, что роман начал свое хождение по рукам. То есть те некоторые экземпляры текста, которые я раздал друзьям с условием не размещать их в интернете, начали свое хождение. Мне это скорее приятно.

Она обречена к нему возвращаться, потому что он ее создатель. Потому что она без него не существует. Ей очень не хочется с ним быть. Ей с ним очень тяжело. Она от него всё время сбегает, что, собственно, и приводит к его обвинению в ее убийстве. Я, кстати, не знаю, он ее убил или нет — там это открытый вопрос. Но она не может без него жить. Она всегда возвращается, конечно. Как, помните, женщина, которая приняла средство Макропулоса, всегда возвращается к тому, кто должен ее снабдить этим средством.

«Убил ли он героиню?». А этого я не знаю. Этого я вам не скажу. Этого мы не можем знать.

«Зачем в романе эта линия?». Знаете, зачем в романе эта линия — это вопрос довольно очевидный. Она нужна затем же, зачем нужен мальчик в «Орфографии». Зачем-то, в общем, нужна.

«По каким источникам вы описываете эпопею "Седова"?». По Бадигину, по его мемуарам. Это огромная книга, вышедшая в 1940 году, очень увлекательная. Местами смешная, очень страшная. Я всем ее рекомендую и абсолютно этого не скрываю.

По эпопее "Седова" есть много источников. Огромное количество народу написало воспоминания. Кое-что я выдумал, конечно, потому что дословно описывать — я же, собственно, в книге не занимаюсь популярным пересказом брошюры «Мятеж на «Очакове»» с добавлением нескольких таких деталей, что слушатель настораживается. Нет, там всё немножко иначе. Но кое-что там, конечно, выдумано.

«Я всё время вспоминаю две детские книжки — «Три толстяка» Олеши и «Шел по городу волшебник» Томина». «Шел по городу волшебник» — гениальная книга, как и вообще весь Томин. Ну, «Тайна железной двери». Я считаю, что и «Карусели над городом» — великая книга, и продолжение ее. Томин был великий писатель, абсолютно взрослый. Ну, про Олешу нечего и говорить.

«В первом случае правители жили втроем во дворце со свитой, во втором мальчик с волшебными спичками скопировал ГУМ и Дом пионеров для себя одного, устроив там золотые унитазы и повесил себе Звезду героя. Какая ассоциация ближе к сегодняшний истории?».

«Три толстяка» Олеши к сегодняшней истории не близки, потому что не вижу я что-то ни доктора Гаспара, ни оружейника Просперо. Ну просто, мне кажется, они как класс исчезли. Хотя идея с гимнасткой Суок многим кажется пророческой.

Но просто я не вижу наследника Тутти. Понимаете, ведь это очень важное доказательство, что бунт против Трех толстяков возглавляет их наследник. Должен появиться предатель из числа аристократов, чтобы возглавить. Еще раз говорю: нужен двойной агент. Без двойного агента эта ситуация не решается. Я пока этого двойного агента не вижу.

Д.Быков: Трамп был на редкость верен себе, на редкость органичен. Что бы он ни делал, он, безусловно, был собой

Кстати, тут в письмах есть вопрос, какова будет перспектива этого двойного агента, что с ним случится. Понимаете, его перспектива не так плоха. Он вовсе не обязательно гибнет. Напротив, у него есть хорошие шансы, как у Вишенки в Чиполлино — отпрыска графинь Вишен, как, собственно, и у мальчика Тутти. Наследник Тутти выбирает путь бродячих циркачей. Но если он захочет, он вполне может стать министром культуры.

То есть это не трагическая ниша. Вот ниша Гарри Поттера — да, он обязан умереть и воскреснуть. И Навальный это уже проделал. А вот ниша двойного агента… Ну, Снейп гибнет по понятной причине — потому что Снейп вообще такой обреченный романтический персонаж. Но это не императивно, это необязательно.

Наоборот, понимаете, у Джанни Родари вообще даже Апельсина прощают, потому что он похудеет и будет наш. То есть система абсорбирует и Вишенку. И нет ничего ужасного, если кто-то из представителей аристократии перейдет на сторону, условно говоря, восставшего народа.

Это не будет дворцовой интригой — это будет сознательным выбором. Ленин любил подчеркивать, что он дворянин. Был ли такой человек в русской революции? Думаю, что было несколько. Другое дело, что они не принадлежали к царственному дому. Но будущее такого человека, такого перебежчика, как правило, не такое плохое.

«За последние недели в петербургских изданиях появилось сразу несколько публикаций, в которых приветствуется роман Олега Стрижака «Мальчик». Авторы материалов ставят его в один ряд с лучшими произведениями русских писателей 2-й половины XX века. Александр Секацкий считает эту книгу шедевром. Знакомы ли вы с этим романом?».

Знаком с этим романом. Восторженных оценок Александра Секацкого не разделяю. Роман хороший. Понимаете, наверное, он достоин стать в один ряд с Сашей Соколовым, потому что и Саша Соколов тоже далеко не представляется мне автором шедевров. Но это мое частное мнение. Олег Стрижак — хороший писатель.

Тут вопрос, как я оцениваю действия лидеров нескольких партий, решивших объединиться. Не считаю ли я это глобальной ошибкой. Глобальной ошибкой я считаю сам факт появления этих партий. Да, возможно, и их лидеров. Но исправлять эту ошибку поздно. Больше наошибаться, чем они уже наошибались, невозможно. Мне как-то не очень это интересно, понимаете? Вот есть люди, которых для меня нет. И их попытки как-то реинкарнировать, напомнить о себе, воскреснуть — они довольно забавны.

«Если бы вам дано было на выбор жить в мире, где Бог связан законом, или ты лично связан законом, а Бог свободен, какой из этих двух миров вы бы предпочли?». Это противопоставление взаимно обусловленных вещей. Просто у Бога свои законы, у человека свои. Но представить Бога, свободного от им же созданных законов, совершенно неинтересно. Бог существует в той вселенной, которую творит. Он творит ее под себя и для себя. Именно поэтому мы можем сказать что-то о его вкусах по этой вселенной.

Творение свидетельствует о творце. Точно так же, как дворец нашего благодетеля свидетельствует о вкусах, реальных или угадываемых, нашего благодетеля, точно так же и мир Божий свидетельствует о хорошем вкусе Господа.

Плесень, конечно, есть. Много плесени. Но плесень тоже нужна. Она им для чего-нибудь сотворена. А так, в основном, помещения, где живут, помещения, которые пригодны для жизни, как, например, средняя полоса России или экваториальные джунгли — это помещения, сделанные с большим вкусом и хорошие.

Ну и, конечно, комната для грязи есть. Только всякая грязь оттуда слишком свободно вылезает. Но ничего не поделаешь. Это уже наша обязанность — убираться в этом дворце. Господь нам его построил, а от нас зависит санитарно-гигиеническая процедура — содержать мир Божий в порядке. И в целом мы не очень хорошо справляемся с этой задачей.

«Как вы считаете, почему у фильма «Плюмбум» такой трагичный финал?». Спрошу Миндадзе или Абдрашитова, которому исполнилось 77 лет. Поздравляю вас, Вадим Юсупович! На самом деле понятно, почему. Потому что такой персонаж, как Плюмбум, сам не чувствует боли, и поэтому он сеет боль вокруг себя. А гибнет всегда несчастная влюбленная в него девушка. Он такой немножко фаустианский персонаж, а девушка, полюбившая Фауста, погибает неизбежно, как это ни печально.

«Мог ли Пушкин принять участие в восстании декабристов? А если мог, почему не сделал этого?». Он в это время, если вы помните, находился в ссылке в Михайловском. Он, правда, попытался после смерти Александра I поехать в город, но тут случилось схождение 3-х обстоятельств, которое его остановило. Именно поэтому в Михайловском стоит памятник зайцу. Он встретил зайца, встретил попа, и луна была не с той стороны — кажется, с левой.

«Не планируете ли вы взять интервью у пилота, посадившего самолет с Навальным в Омске?». С удовольствием взял бы, но не знаю, как его найти. Поищу. «Нельзя забывать и героического фельдшера скорой в Омске». Нет, я не забываю, конечно. Я просто, понимаете, не очень люблю брать интервью. Это не мой жанр.

«Ощущаете ли вы принадлежность к эдалту, к более высокоразвитыми гоминидам, чем неандертальцы или денисовский человек?». Не знаю, что вы имеете в виду. Я как-то, честно говоря, не очень ощущаю в себе неандертальца и денисовского человека. Мне кажется, что вряд ли на уровне обыденного сознания можно расчистить эти матрицы.

Не знаю ли я автора рассказа, который вы пересказываете? Нет, увы.

«Насколько верно мимоходом оценил талант Пушкина маркиз де Кюстин? «Его стиль очень хвалят, но для человека, родившегося в стране непросвещенной, хоть и в эпоху утонченную и цивилизованную, это заслуга небольшая. Он может вбирать те чувства и идеи, что в ходу у соседних наций, и выглядеть оригинальным у себя на родине».

Нет, маркиз де Кюстин вообще мало что понял в России. Его книга полна хлестких определений, но пристрастность слишком очевидна. Вот Дюма — дело другое. Дюма и о Пушкине, и о Лермонтове, и о Ростопчиной (в частности, в книге «Кавказ») написал так замечательно, так любовно и уважительно. Вообще путевые записки Дюма о России — это высокий класс. Книга де Кюстина не лишена достоинств, но всё-таки это очень бледное понимание России, очень неправильное.

«Как вы думаете, сколько еще крестражей осталось у нашего сами знаете кого? Кроме того, что сейчас в «Матросской тишине». Ну, насчет 7 крестражей — это, конечно, блистательная догадка. Но какие-то крестражи есть. Один из них хранится, очевидно, на Лубянке. Я, кстати, думаю, что он может быть и в памятнике Феликсу. «Орден Феликса» — интересная история. Но это, собственно, было еще у Новеллы Матвеевой: «восстал, как Феликс из пекла».

Не знаю, где сейчас хранится этот памятник, надо посмотреть. Но он один из крестражей, безусловно. Мы попытались уничтожить этот крестраж, но не смогли. Один крестраж — Лубянка, конечно. Насчет других я не знаю. Надо посмотреть, что наиболее тщательно охраняется. Вот у Кощея Бессмертного было 1 крестраж, и вы знаете, где он находился.

«Слышала, что в стихосложении есть правило не использовать уменьшительные суффиксы. Теряюсь в догадках, что делать с уже известными классическими произведениями, как «Солнечный зайчик»». Анна Ахматова говорила о стихотворении Новеллы Матвеевой «Солнечный зайчик», что Пушкин никогда не сказал бы о себе «Я зайчик». Матвеева, помню, в негодовании объясняла, что это детские стихи, и там это можно. Это детское стихотворение. «Я зайчик солнечный, дрожащий...». Ну что это такое?

И если зимними ветрами Тебя невзгоды обдадут, Я появлюсь в оконной раме: Я зайчик солнечный, я тут!

Как раз сентиментальности в этом стихотворении нет.

Я и в самом ружейном дуле Могу отплясывать, скользя! Могу присесть на кончик пули, Но застрелить меня нельзя!

Это совершенно не сентиментальные стихи. Я думаю, что в лирическом стихотворении вполне могут быть уменьшительно-ласкательные суффиксы. «Попик болотный виднеется...»

И тихонько молится, Приподняв свою шляпу, За стебель, что клонится, За больную звериную лапу, И за римского папу.

Одно из самых моих любимых стихотворений Блока — «Болотный попик».

Не бойся пучины тряской — Спасет тебя черная ряска.

Что плохого-то? Прекрасная вещь. А «Болотные чертенятки»? А «Старушка и чертенята»? «Побывала старушка у Троицы...» — гениальное стихотворение, вообще до слез.

Д.Быков: Гарри Поттер — абсолютно пророческая книга о современной российской ситуации

«Где можно ознакомиться с правилами стихосложения?». Знаете, лучший способ, буддийский способ смотреть телевизор — это не смотреть телевизор. Лучший способ жить литературной жизнью — это не жить литературной жизнью. Меньше дрязг и склок. И лучший способ писать стихи — это не знакомиться с правилами стихосложения.

Ну представьте себе, что Ксения Некрасова ознакомилась с правилами стихосложения. Она бы ни одного своего стихотворения не написала. Хлебников пошел и ознакомился с правилами стихосложения только для того, чтобы их забыть. То есть, понимаете, наверное, их надо знать, но для того, чтобы нарушать. В отличие от правил дорожного движения, правила стихосложения существуют для того, чтобы их нарушали.

«Финал фильма «Молчание» Скорсезе — это победа или поражение этого отрекшегося иезуита? Ведь он наступил на икону. Не знаю, как спросить лучше. Фильм оставил что-то вроде занозы». Знаете, под этим углом зрения я не смотрел. Но, конечно, то, что его отречение — это как бы не его вина, Скорсезе не осуждает. Потому что помните слова Искандера: «Кто не сломался, тех плохо ломали». Может быть, это что-то вроде отречения Петра. А ведь именно Петру доверены ключи от рая. Но это надо пересмотреть.

«Интересна ваша оценка Высоцкого как поэта». Высоцкий — первоклассный поэт. То есть просто мало с кем в России его можно сравнить. Если считать его реинкарнацией Есенина, то для меня он как поэт выше, разнообразнее. Но он гораздо больше прожил — на 12 лет. И мне кажется, что он оригинальней, чем Есенин. Очень интересный поэт. Высоцкий, по совершенно справедливому мнению Бродского, конечно, лучший из современников.

Ох, мать моя женщина, 80 вопросов! Что же делать-то я буду? Ну, посмотрим, какие заявки на лекции.

«Читали ли вы прозу Евгения Бабушкина, в частности «Библию бедных»?». Евгений Бабушкин — победитель премии «Дебют». Ему сейчас под 40 — лет 37, по-моему. Он победитель премии Горчева. Но ни с прозой Мамлеева, с которым вы его сравниваете, ни с Горчевым он ничего общего не имеет. Горчев — это такой апофеоз душевного здоровья. Бабушкин скорее восходит к Михаилу Коновальчуку — знаете, такой известный питерский писатель, сценарист Сергея Снежкина, «Цветов календулы». Такая якобы простоватая, немножко хармсовская сельская проза.

У Бабушкина меня немножко настораживает однообразие. Но жизнь, о которой он говорит, тоже однообразна. Его «Пьяные птицы, веселые волки» — прелестная книга. Она мне нравится больше, чем первая. Но он очень интересный. Вернемся через 5 минут.

НОВОСТИ.

РЕКЛАМА.

Д. Быков

Я не могу вам никак помочь с публикацией. Я редко это делаю, сразу вам скажу, потому что когда я вижу, что передо мной настоящий сложившийся поэт, я делаю ему книгу. Вот так было с Таней Ларюшиной, которая в «Геликоне» издала избранное. Очень маленькую книжку, но очень хорошую. И новые стихи она сейчас прислала — блестящие. Таня Ларюшина — сильный, сложившийся поэт. Сейчас вот Володя Хохлов мне дал такую книгу — она называется «Исторический документ». Готовая подборка, готовая книга. Можно делать. Я ее буду делать. Ему 22 года, ему как раз пора. Я думаю, к вашим 22-м у вас вполне наберется хорошая книжка.

«3 года назад познакомился в компании общих друзей с девушкой, в которую сразу влюбился. Виделись от силы раз 10, после чего всё это время ее не видел. Она живет в другом городе. Недавно послал ей в день рождения букет, которому, по ее словам, она была рада, но сказала, что у нее есть молодой человек. Не могу сказать, что мы часто общаемся, но какой-то диалог есть. Хочу слетать на день в ее город и попросить ее уделить мне 5 минут, чтобы сказать о моих чувствах. Насколько это бессмысленно? Просто очень хочется».

Всё, что очень хочется, не бессмысленно. Конечно, летите и делайте! Это немножко жест, понимаете, она может этого не оценить, может сказать, что это напрасная трата денег. Но вообще, если хочется…. Мне в таких ситуациях великий мой учитель Михаил Веллер говорил: «Если до утра не передумаешь, лети!». Это очень правильно, на мой взгляд. Я вообще часто в жизни пользовался именно такими психологическими советами Веллера и никогда не помню случая, чтобы он ошибался.

«Почему князь Мышкин говорит концептуальные слова о смертной казни в разговоре с камердинером в доме генерала Епанчина?». Так это чтобы показать, что он готов первому встречному выбалтывать свое сокровенное. Он очень открытый человек. Всё, что у него на душе, он выбалтывает.

«Что почитать у Патрика Уайта?». Знаете, почитаю — скажу. Пока как-то мимо меня.

«Сорокин, «Сахарный Кремль». Как вы опишете, что порка заканчивается, если ломаются розги? Есть отдельный эпизод, описывающий отношения опричников: каждый выполняет свою миссию механически, а кто-то относится к этому как к причастию. Сломанная розга — это наше согласие на эти условия? Что это — божественное вмешательство?».

Я не могу трактовать это так дословно. Что там означает сломанная розга, не помню. Я давно не перечитывал «Кремль» или «День опричника», но то, что Сорокин многое угадал, бесспорно. То, что он исходит при этом из «Князя Серебряного», тоже бесспорно. Но, как сказал еще Александр Кабаков, чтобы угадывать здесь, не нужно большого ума — достаточно экстраполировать.

Невысокая природа Колдовских его забав: То калоши, то погода, То Иванов Вячеслав.

Далеко не лучшее, что Сорокин написал — «День опричника». Хотя очень яркая, аппетитная книга, прекрасная. Мне гораздо больше нравятся «Сердца четырех», а еще больше — «Метель», в которой есть глубокий, необычный, неожиданный психологизм. «Ледовая трилогия» почему-то не нравится. Видимо, потому что она как-то слишком предсказуема, традиционна.

Д.Быков: Человек, прошедший воспитание в Лицее, в семье чувствует себя довольно беспомощным

«Владимир Путин считает: самое большое преступление на земле — предательство, и предатели должны быть наказаны. Чувствует ли он, что его предали?». Такую мысль сейчас высказывали, что третье послание — то, что рядом с тобой предатель. Но я так не думаю. То, что он считает главным преступлением предательство — это понятно. Он всё обзывает предательством, вообще. Любая оппозиция — это предательство, потому что мы в осажденной крепости.

Это спекуляция на теме предательства и на понятии предательства присуща очень многим людям, которые мыслят в этой парадигме или примазываются к этой парадигме. Они предательством обзывают всё. Не послушался родителей — предательство. Плохо кушал — предательство. Сказал, что не согласен с властью — предательство. Они очень любят этим жупелом бросаться. У них все предатели, кроме тех, кто за них умер. Все живые — предатели. «А почему ты еще не мертв?».

«Можно ли мини-лекцию про «Механическое пианино» Воннегута?». Знаете, я фантастику воннегутовскую, то есть «Сирены Титана» и «Утопию 14», не перечитывал, наверное, лет 20. Перечитаю — теперь, наверное, придется.

«Какой же смысл Европе вводить санкции для РФ, если все коррупционные деньги оседают у них на счетах?». Я вообще считаю, что санкции — это очень неэффективно. Это скорее для очистки совести. Ну, как диссиденты говорили: чтобы не противно было смотреть в зеркало, когда бреешься. А так смысла большого не вижу. Да и вообще не нужно переоценивать интерес Европы, влияние Европы, внимание Европы к нам, грешным. Тоже мне вообще, надежда. По-моему, у них другие задачи. Им самим бы быть живу.

«Завтра мне исполняется 30 лет. Как, по-вашему, стоит воспринимать этот возраст?». Как последний возраст, на который стоит обращать внимание. Дальше уже более или менее нет большой разницы — 30, 70. Как в романе «Форрест Гамп»: «Скоро мне будет 40, а потом вдруг 60». Абсолютно точно. Вообще меньше заморачивайтесь возрастом — вот, Катя, мой вам совет.

«Чем 30-е годы жизни человека отличаются от 20-х?». Ошибаешься меньше. В остальном всё примерно то же самое. Свежесть чувств сохраняется. Если есть здоровье (а оно чаще всего всё-таки есть, я надеюсь), то больших отличий нет.

Как сказал Искандер, некоторые перемены происходят после 70 — трудно становится долго сидеть за письменным столом. До этого более или менее всё одинаково. Но это и Окуджава сказал: «Мне всё было 40, 40, и вдруг стало 70». Кстати, и до 40 было 40.

В общем, я вас, Катя, поздравляю, что вам 30. Возраст очень хороший, веселый. Мне кажется, в 30 лет начинаешь как-то быть готов к тому, чтобы иметь детей. Потому что уже перестаешь выкраивать из них свое подобие. Хотя я и тогда, по-моему, был всё-таки слишком авторитарен.

«Слушаю ваш эфир. Спасибо!». И вам спасибо! «Сбрасываю вам еще два коротких стихотворения».

Приятный закат в шестнадцать ноль-ноль. Нам будто бы снова шестнадцать. Душа как пальто, приютившее моль, В шкафу начала задыхаться.

Прелестная метафора! Молодец, очень смешно. Продолжайте в том же духе!

«Почему трагический роман Горенштейна «Чок-чок» оставляет светлое впечатление?». Ну, Андрей, это вы какой-то удивительный человек, что роман Горенштейна «Чок-чок», весь проникнутый отвращением к плоти, оставляет у вас светлое впечатление. Особенно после того, как его бортанула эта чешка, оказавшаяся лесбиянкой.

Понимаете, это гениальный роман, блестящий и физиологически очень убедительный. Вообще из всей эротики в русской прозе он мне кажется самым концентрированным и при этом самым тонким. По-набоковски тонким. Но при этом очень грубое, очень невротическое, негативное отношение к сексу, к плоти как таковой. К чужой плоти особенно.

Но он, понимаете, производит не светлое впечатление, а он очень смешной. Потому что когда она ему пишет «Пусть у тебя будет красный живот», имея в виду «Пусть у тебя будет прекрасная жизнь»… Она вообще не очень понимает по-русски-то — она чешка. «Ты лижешь как тля крави» — это замечательно сказано. Но «пусть у тебя будет красный живот» — это остается таким некоторым печальным символом романа, его печальным нравственным итогом.

«Какая судьба может ждать героиню «Братьев Карамазовых» Лизу?». Ну, скорее всего, выйдет замуж за Алешу Хохлакова Лиза. И что дальше будет? Наверное, будет верная супруга и добродетельная мать. А он вдруг станет цареубийцей.

Д.Быков: Высоцкий — первоклассный поэт. Если считать его реинкарнацией Есенина, то для меня он как поэт выше, разнообразнее

Карамазовы все обречены. В них есть карамазовщина. Алеша — это тоже соблазн. Это соблазн такой даже не святости, а постоянной проверки этой святости. Но это тоже разврат. Понимаете, карамазовщина (черномазовщина в буквальном переводе) — это всегда разврат. Разврат ума, разврат похоти, разврат лакейства и разврат веры. Такое тоже бывает.

Это самый трудный роман — для Достоевского, во всяком случае. Поэтому Алеша Карамазов, скорее всего, захочет на своем примере доказать, как Достоевский рассказывал, страх и его гибельность цареубийства. А Лиза будет, видимо, это терпеть. Понимаете, у Достоевского такие истеричные девочки, тоненькие, бледненькие и больные, обычно становятся верными супругами и добродетельными матерями или умирают от чахотки. Но там сложно всё.

«Какой сюжет для украинской литературы видится вам сквозным, как, например, для русской — фаустианский? Не лучший ли роман «За ширмой» Антоненко-Давидовича? Например, сюжет, когда сын приводит домой невестку, и она грызется со свекровью?».

Знаете, это интересная тема насчет сквозного сюжета украинской литературы, но я всё-таки не настолько ее знаю. Я думаю, что это литература такая мифопоэтическая. И, наверное, главный ее сквозной сюжет, характерный для мифа — вы правы, что это сюжет семейный. Но это скорее сюжет про жестокого отца и двух его сыновей. Евангельская версия, где Христос тоже разложен на любовную ипостась и силовую, на Остапа и Андрия. Эта же история в Одессе в «Закате» у Бабеля.

Вообще это история кризиса отцовства. Так бы я, наверное, сказал на тех примерах, которые я знаю. Надо у Гончара посмотреть — что-то такое наверняка есть. Но в общем, да, это семейная история, семейная драма, в которой дети идут против отца. Тарас Бульба вообще заложил такую матрицу.

«Гарри Поттер обезоруживает противника экспеллиармусом тем же движением, каким Джеки Роулинг отодвинула детей от компьютеров». Хорошая метафора. «От чего в истории человечества отбрасывает нас сам христологический сюжет? Есть такая аналогия?». Вы совершенно правы, Олег, такая аналогия возможна. От конформизма он нас отбрасывает.

Понимаете, очень многие люди уверены, что главное — это приспособляемость. Что к козлу можно приспособиться. Да нельзя! Понимаете, зло живет экспансией. Зло не может оставаться в каких границах. У него нет задачи с вами договориться. Со злом договориться нельзя. Ему можно сдаться или его истребить. Третьего не дано никакого.

Гарри Поттер, если серьезно, конечно, не от компьютеров отбросил детей. Конечно, он отбросил нас всех от иллюзии, что можно бесконечно долго уживаться с Волан-де-Мортом. Что можно даже отдать ему на откуп Министерство магии — пусть себе, мы не карьеристы, мы будем тихо себе сидеть в Хогвартсе и наслаждаться новыми педагогическими техниками или какими-то экспериментами. Мы будем жить своей жизнью, а оно будет жить своей. Нет, ребята, не бывает, не будет этого. Вы не договоритесь с ними — они хотят вас съесть.

Это как у Александра Шарова в моем любимом цикле «Старые рукописи». Я много раз об этом рассказывал. Там изобрели способ подслушивать мысли щуки. Маленький щуренок мечется по бассейну и повторяет: «Я хочу съесть карася, я хочу съесть карася!». Потом послушали 300-летнюю мудрую щуку, и она с утроенным напором, с дикой скоростью: «Я хочу съесть карася, я хочу съесть карася, я хочу съесть карася...». У нее нет других мыслей. Не нужно думать, что зрелость их смягчает. Карасю всё равно надо об этом помнить.

«Постоянно ощущаются связи между страшным и интересным, искусством и игрушкой, таинственным и смешным. Как это связано с Рождеством и Новым годом?». Ну конечно, Рождество и новогодняя ночь — это сочетание волшебного и страшного, потому что перед Рождеством активизируется нечисть. Вы вспомните, почему ведьма в «Ночи перед Рождеством» собирает звезды в рукав? Потому что добрым людям она не хочет дать выпить и закусить — до первой звезды нельзя.

«Что вы думаете о работе Соловьева «Три разговора о войне, прогрессе и конце всемирной истории»? Смотрели ли вы «Мальмкрог»?». «Мальмкрог» не смотрел, а о «Повести об антихристе» я думаю столько и так давно, что меня уже стало раздражать это произведение.

Если говорить объективно, то, конечно, большинство прогнозов Соловьева сбылись сейчас, 100 лет спустя. Потому что, видите ли, фашизм отвлек внимание человечества от главных онтологических, бытийственных проблем. Поэтому, скажем, проблемы торжества желтой расы и «желтой опасности», о которой напрямую говорит Соловьев, несколько отсрочились. И антихрист придет не совсем оттуда. «И желтым детям на забаву даны клочки твоих знамен» — только сейчас мы об этом начинаем думать. Не говоря уже о том, что антихрист будет выглядеть, скорее всего, не так, как получилось у него.

Но это в любом случае полезно. «Три разговора» — очень полезная книга. Просто, понимаете, надо всегда понимать, что это не пророчество. Это страхи и мании бесконечно талантливого человека Владимира Соловьева. Имею в виду, конечно, Владимира Сергеевича.

«А можно ли назвать Пуаро христологическим персонажем?». Ну, бродячей женщины рядом нет. Гастингс — глуповатый друг. Есть миссия — путешествует, расследует. В «Большой четверке» притворяется отравленным — есть какие-то... Но видите ли, главное в Пуаро то, что он чужак. Что он бельгиец в Англии. Вот это важно. Он немножко чужой.

«Вспоминается главный христологический рассказ «Перемещенное лицо» — одно из лучших произведений Фланнери О`Коннор». А может быть, вообще лучшее. «Перемещенное лицо» — рассказ, который я очень рекомендую.

Да, надо бы сделать дополнительное время, но я не знаю, как.

«Как могло случиться, что многие умные, тонкие, добрые люди стали ярыми сторонниками Трампа?». Да понимаете, просто многие мои американские ближайшие друзья были трампистами. Я не понимал, как это объяснить, пока не понял, что это такое их советское наследие.

Это эмигранты. Иногда эмигранты во втором поколении. Это страх тоталитаризма. Страх, что «глубинное государство» поглощает талантливого новичка (простите за каламбур). Они были не за Трампа — они были против бюрократии. Конечно, сам по себе Трамп не вызывает у них никакого восторга.

Д.Быков: Спекуляция на понятии предательства присуща многим людям. У них все предатели, кроме тех, кто за них умер. Все живые — предатели

Кстати, Трамп нам был дан для того, чтобы мы сильно не гордились. Понимаете, чтобы мы своей особенностью, своей уникальностью не гордились и не особо самобичевались. Чтобы мы понимали, что абсолютно любой народ может проголосовать за популиста, может впасть в протофашизм, может упиваться лжецом. Что огромная часть израильских правых благословляет его за перенос посольства и совершенно не видит под это дело этого же протофашизма. В конце концов, действительно, и Израиль не гарантия от таких массовых гипнозов. Хотя, казалось бы, у еврейского народа были случаи повидать, чем кончается приход к власти подобных людей. В Америке слишком долго думали про роман Синклера, что у нас это невозможно.

«Расскажите о Хармсе, когда сможете». Попробую, тема хорошая.

«Почему в Петербурге так много чудиков-неформалов? В чем здесь отличие от сытой Москвы?». Ну, Петербург вообще всегда позиционировал себя во время советской власти как вторая столица, альтернативная столица. И соответственно, столица альтернативной культуры.

Чудиков-неформалов там было не так уж много. Ну, «Сайгон» — столица хиппи. Питерские мастерские — столица «митьков». Это вообще источник множества таких неформальных течений. Рок-клуб — столица альтернативной, второй культуры.

Это потому, что в Петербурге идея альтернативности, идея отличия от официоза с 1918 года очень укрепилась. Вот мы — правильная, настоящая столица. У нас отняли это право, но мы храним традицию духовного авангарда. Мы на самом деле авангард. Собственно, они и есть авангард, безусловно.

Что касается климата, который вы тоже упоминаете, хотя я 2 года там прожил в армии, а потом практически каждый месяц я в Питере, меня питерский климат никогда не раздражал. Наоборот, мне всегда нравится, что свежесть моря в жару как-то спасает. А то, что 10 градусов ощущается как 20 — помните замечательную шутку «год 2021 ощущается как 1934». Это тоже остроумно.

Нет, я никогда не чувствовал вот этой промозглости, сырости. Грешным делом она на меня не так плохо действует. Потому что, наверное, знаете, во-первых, всегда, как я приезжаю в Питер, там хорошая погода. Поэтому я не понимаю вот этой мифологии пасмурности. Ну да, там очень короткий день зимой — 6 часов. Но это, как повторяет Пиотровский, сильный город для сильных людей. И я люблю, понимаете, эти дожди. Но я люблю их и в Орегоне, и в Бостоне. Вот больше всего я люблю их в Портленде. Я с детства терпеть не могу слишком ясную погоду.

Как любили непогоду Стихотворцы старины! В дождь и снег, в большую воду Были просто влюблены.

Вот несется Медный Всадник, Весь как Божия гроза. Аж оттаптывает задник У бегущего шиза.

А пурга такая, Спасе, Что воистину простор То ли бесу, то ли массе, То ли выстрелу в упор.

Дождь с упорством аккуратным Монотонит не спеша. Под подъездом под парадным Мокнет ржавая душа.

Стихотворцы, как вы правы В этой сумрачной любви!

В дождь ансамбли величавы, Схожи граждане с людьми.

Дождь пройдет — и загуляет Добродушный каннибал, Что дышать мне позволяет, Мне за тихость ставит балл.

Солнцем сладко припеченный, Он глядит из шалаша, Визгом Аллы Пугачёвой Мысли смертников глуша.

Вот как надо уметь на самом деле. Обожаю эти стихи — не скажу чьи.

«Можно ли сказать, что Кавабата открыл Японию миру?». Ну, я не думаю. «Что лучше открывает Японию — ее поэзия или проза?». Старую Японию, классическую Японию, конечно, поэзия. А из прозы — понимаете, Японию открыл миру всё-таки Ямамото Цунэтомо, автор «Хагакурэ».

«Сможет ли США преодолеть и пережить трампизм?». Да уже вполне себе. Почему бы нет?

«Можно ли сказать, что Рязанов презирает своих героев в «Жестоком романсе»?». Нет, не презирает. Боится — да. Таких, как Паратов. Карандышева он отнюдь не презирает. Мне кажется, Карандышева он сделал более романтичным, более искренним, более достойным, чем он был у нашего автора.

Д.Быков: Я вообще считаю, что санкции — это очень неэффективно. Это скорее для очистки совести

«Нельзя ли пригласить в ЖЗЛ Эдварда Радзинского?» Можно. Эдвард Станиславович, вас приглашают в ЖЗЛ! Неужели вы не придете? Клянусь, что о текущей политике говорить не буду. Я бы с большим удовольствием пригласил, когда он опять приедет, Олега Радзинского — тоже очень хорошего писателя, но его знают меньше, чем отца.

А с Эдвардом очень есть о чем поговорить. Очень много у меня вопросов к нему именно по последней трилогии. Потому что там главный герой — не Сталин. Главный герой там — повествователь, это его друг. И вообще я очень хорошо понимаю Радзинского, когда он сказал: «10 лет я писал эту книгу. Если бы писал еще хоть год, я бы уже не мог противостоять этому соблазну сталинизма». Это очень остроумно.

«Уже упомянутый ранее Пастухов в своем эфире на «Эхе» сказал, что увидел в расследовании о дворце глубокую личную драму Путина. Видите ли вы в этом тоже нечто прискорбное?». Знаете, нечто прискорбное я вижу в нашей судьбе. В его судьбе я ничего особенно прискорбного не вижу, и, честно говоря, как-то никаких пространств для эмпатии он мне не оставляет.

Наверное, есть о чем пожалеть всегда, когда видишь, что человек вот так распорядился своим дворцом, своей страной, своими возможностями. В конце концов, своей бессмертной душой, своей участью. Но как-то нет особенного сострадания. Понимаете, для Бога мертвых нет, и возможно внезапное раскаяние. Но как-то непохоже. Пока, мне кажется, всё глубже и глубже какое-то страшное падение в зловонную бездну.

«Будет ли власть и Кремль дальше закручивать гайки?». Но что за ерундовый вопрос, Дима! Ну конечно будет! А что она еще-то может? Что еще можно делать в этой ситуации? Они и так прикручены прицельно. Понимаете, вот хороший вывод сделал когда-то Сталин — я в статье о Яне цитирую его слова: «Грозный зря не дорезал 5 боярских семейств. Если бы он их дорезал, не было бы Смутного времени». Да было бы! Было бы еще более смутное.

Понимаете, это только кажется, что если закрыть «Эхо» и «Новую газету» и арестовать тех, кто там работает (а может быть, и расстрелять), то сразу в России воцарится мир и покой. Не воцарится. Понимаете, это всё слова Горького: «Иногда кажется, что легко и соблазнительно потушить огонь соломой или плеснуть керосинчиком». Но это, к сожалению, не позволяет. Понимаете, это не называется справиться с проблемой.

Конечно, поскольку эта власть ничего другого не умеет делать, она, скорее всего, в оставшееся ей время (я не знаю, успеет ли она, но она будет пытаться это делать) захочет вернуть смертную казнь, обязательно. Она проведет несколько показательных казней среди своих и несколько среди тех, кого она называет национал-предателями.

Скорее всего, это будет сделано публично. Скорее всего, это будет сделано жестоко. Скорее всего, многим это доставит удовольствие, потому что все сторонники «сильной руки» убеждены не в том, что нужна сильная рука, а в том, что нужен произвол. В том, что нужно только одно — как можно больше расстреливать. А лучше бы вешать. А лучше бы растворять в кислоте, как делал Саддам Хусейн. У этих людей такое очень сильное садистическое чувство — они хотят наблюдать за мучениями жертвы. Им это нравится, им этого хочется. Они хотят, чтобы было как можно хуже.

Но, во-первых, таких людей, которым это понравится, не очень много. Потому что люди всё-таки хотят жить в климате добра, доверия и какого-никакого представления о будущем. Можно, конечно, растлить огромное количество народу, потому что именно растление и есть главное содержание последних 30 лет российской истории. Не свобода, а растление, полное. Но вечно всех растлевать невозможно. Человеческая природа так устроена, что наслаждаться убийством она не может бесконечно. «И вот, насытясь разрушеньем и наглым буйством утолясь...».

Наверное, есть такие любители, которые хотели бы палачествовать всегда. Каждый день начинать с того, что надевать окровавленный фартук и идти кого-нибудь резать, у кого-нибудь что-нибудь отрезать, производить «казнь тысячи кусочков». Такие люди есть — маньяками они называются, и их либо лечат, либо уничтожают. Но ничего не поделаешь.

Просто я к тому, что у этой власти, кроме репрессивной, нет никакой программы. Еще что-то запретить, еще что-то поставить под вопрос, еще что-то назвать предательством. Наконец, просто самоуничтожиться. Потому что, как говорил покойный Лев Щеглов, главная цель каждого маньяка, его высшее наслаждение — это всё-таки самоуничтожиться, убить себя. Поэтому большинство тиранов либо умирает от собственной руки, либо загоняет себя в такую ловушку, в такой mousetrap, что это становится единственным выходом.

«Что может противопоставить гражданское общество? Готово ли оно на протест?». С какого-то момента становится готово, потому что людям надоедает так жить. Вы поставьте себя на их место. Вот вы готовы питаться человечиной всё время? Вам нравится всё время убивать?

В сущности, Достоевский в «Преступлении и наказании» (вот мне завтра опять детям это рассказывать) поставил очень простой эксперимент. Вот стоит вопрос: можно ли убить старуху? Старуху убить хочется — она очень противная. Старуху убить полезно — вздохнет весь околоток. Старуху убить нетрудно — она тщедушная. Почему же нельзя убить старуху? Ответ: по физиологическим причинам — убийство раздавливает убийцу. Вот и всё.

Есть очень много людей, которые хотят расстреливать, которые готовы расстреливать, которые будут пить, нюхать кокс и еще, еще расстреливать и даже находить в этом наслаждение. Но потом это кончается, как в фильме «Чекист» Рогожкина. И соответственно, в повести «Зазубренная щепка».

Просто, понимаете, «радость ножа», как это назвал покойный Адамович, царствие ему небесное — это такая довольно сомнительная радость. Она не для всех, понимаете? Она не универсальна, не абсолютна. Я тоже, в общем, многих хотел бы убить. Но это чисто теоретическое желание. Я прекрасно понимаю, чем это чревато.

«Посмотрел советский фильм «Инспектор Гулл» по пьесе Пристли «Он пришел»». Великолепная картина! «Отличная игра актеров, сильный материал. Но не мог отделаться от мысли, что там слишком критикуется буржуазная мораль». Да видите, собственно, критика продиктована тем, что Пристли был убежденный коммунист. Ну как, коммунист — очень сильный левак. У него были абсолютно просоветские симпатии. Но критика буржуазного строя — это естественное занятие даже для таких умеренных, как Голсуорси. Это же, понимаете, было общим местом. Я же говорю: Советский Союз осуществлял вековую мечту. Вековую!

Главная задача в «Инспекторе Гулле» — это единственное произведение, в котором убийцей является зритель или читатель. Автор является во многих, сыщик во многих, дворецкий или садовник во многих. А вот зритель… Этот монолог инспектора, который обращается в зал — кстати говоря, сделан-то он по модели «Ревизора». Потому что оказывается, что инспектор был ненастоящий, а настоящий сейчас приедет. «Прибывший из Петербурга чиновник требует вас сей же час к себе. Он остановился в гостинице».

«Видите ли вы альтернативу американскому постмодернизму на ниве экспериментальной прозы?». Да видите ли, в Америке давно нет никакого постмодернизма. Метамодернизм — да, усложненная проза. А что сейчас считается постмодернистским романом, я не знаю. Я никогда не считал Пинчона постмодернистом, например. «V» — какой же это постмодернизм?

«Лекция об Александре Островском». Подумаем.

«Каков моральный посыл пьесы «Женитьба Бальзаминова»?». Да я не знаю, есть ли там какой-то моральный посыл. Это такое, скорее… Понимаете, это же трилогия. Там 3 пьесы о Бальзаминове. Он, в общем, добрый человек. Такой мягкий, который как-то вынужден мириться с хищностью окружающих. Надо перечитать, в чем посыл, или фильм хотя бы пересмотреть. Морального посыла не вижу. Наверное, солидарность хороших людей.

«Возможна ли лекция об Александре Дольском?». Возможна, конечно. Он, кстати, очень хороший автор. Я думаю, что Дольский сделал в своей жизни ровно одну ошибку — он написал пародию на Высоцкого. Такую, с личным выпадом, довольно грубую. Я понимаю, кстати — это была не ревность и уж совсем не зависть. Но что-то его в Высоцком раздражало. И он вот таким путем пошел. И эта пародия стала для него роковой. Высоцкий на него обиделся, а он имеет и некоторые загробные возможности.

Дольский страшно талантливый человек. У него есть блестящие стихи. Его песни музыкально очень интересные. Он владеет гитарой лучше всех российских бардов. Он потрясающий автор. Но вот одну эту этическую ошибку он совершил, и она, мне кажется, продолжает ему аукаться всю жизнь. Поэтому его слава недостаточна. У него много слащавости и вторичности, но есть песни совершенно гениальные. Вот пошел человек не тем путем.

Д.Быков: Очень многие люди уверены, что главное — это приспособляемость. Понимаете, зло живет экспансией. У него нет задачи с вами договориться

«С какого произведения лучше начать читать Томаса Пинчона?». Ну, «V» — так считается. Всё-таки дебютный роман и премия за лучший дебют. Мне, честно говоря, «V» нравится по атмосфере. По чувству морского странствия, Европы первой половины века, и по пейзажам она нравится больше всего. Она такая самая таинственная.

Но я очень люблю «Against the Day» именно по атмосфере рубежа веков. «Against the Day» с его таинственными линиями, с этим его чувством всемогущества науки, всевластности прогресса — я его люблю больше всего. Там каждая линия, каждая глава несет для меня какое-то огромное отдельное содержание. Я его могу перечитывать с любого места. Но это очень большая книга, поэтому там, я думаю, человеку, который хочет ее читать, надо бы как следует владеть языком.

У меня есть такая заветная мечта. Вот один новосибирский профессор перевел эту книгу целиком, но она, мне кажется, нуждается в очень сильной редактуре. Этот перевод нуждается в ней. Мне кажется, что если у меня будет свободное время (я сейчас один роман закончил, а за другой еще не взялся), просто в порядке тренировки по странице в день, по 2 страницы в день взять бы попереводить «Against the Day». Если бы кто-то со мной такой договор заключил, я был бы рад. Потому что это роман очень хороший, мой самый любимый, наверное, из него. А «Gravity’s Rainbow» мне не нравится.

«Мне кажется, при всём уважении и любви, нет сейчас ничего и никого в России, кроме Алексея Навального. Нет более важной темы. Сейчас на «Дожде» сказали о записке, предположительно написанной Навальным, где он просит никого к нему не пускать. Я в это не поверил, но поплохело, стало страшно. Ведь с ним могут сделать что угодно».

Да, вы совершенно правы. Сейчас главная тема — Навальный, и главный человек — Навальный. И надо сделать всё, чтобы Навального выпустили. Чтобы они почувствовали, что мы Навального просто так не отдадим.

Надо дать им почувствовать нашу силу. Потому что терять уже нечего. Я говорю, с нами уже сделали всё. Если вас пока не убили, то, как говорил Дзержинский, это не ваша удача — это наша недоработка. Они хотят одного — убить всех. Это их конечная задача. Потом они начнут убивать друг друга.

Не нужно питать никаких иллюзий. Они не защищают Россию, они не сохраняют границы, они не противопоставляют Европе духовность. Ну вот Аркадий Рух написал, что их единственная цель — сохранение территории. Нет и этой цели. Есть одна цель — убить всех. Чтобы осталось столько, чтобы обслуживать трубу. Никакой другой задачи у этой власти нет, сознает она это или не сознает. Если она пока не убила, то ей мешает или рефлексия, или непрофессионализм.

Вы всё равно умрете. Это несомненно. Более того: возможно, умрете в учениях. Более того: возможно, на ваших глазах уничтожат ваших родственников. Будьте к этому готовы. 1937 год покажется медом. Абсолютно никакой позитивной программы нет — значит, будет осуществляться негативная.

Не нужно ничего бояться — всё уже случилось. Вы уже родились. Тем, кто не верит, я могу сказать, что это такое, если угодно, метаописание мира в целом. Kафкианское о нем представление. Неужели вы думаете, что у кого-то не хватит духу избить ваших детей? Вот ваши дети не послушались и вышли куда-нибудь там, куда не надо ходить.

Сейчас вообще по Москве очень опасно ходить. По ней бродят страшные, опасные люди с дубинками и в масках на лице. И они дубинят, дубасят всех, кто мне нравится. Выхватывают из толпы и дубасят. Мы этим людям уже всё разрешили. Сопротивление им — страшный грех. У них очень хрупкая зубная эмаль. Мы ничего не можем им противопоставить.

Всё уже случилось — чего еще бояться? Конечно, они будут не только закручивать гайки — они будут убивать. Они хотят убивать. Они любят убивать. Им это нравится. Они ничего другого не умеют. Если вы их не остановите, они вас убьют. Как именно вы будете их останавливать — вот думайте. Надо считать себя если не бессмертным, то, по крайней мере, трудноубиваемым. Они уже сказали: хотели бы убить — убили бы. Моральных барьеров не было бы.

«Сложилось ли у вас мнение о книге Михаила Ефимова?». Давно сложилось. Вот, скоро с одним из гостей ЖЗЛ будем ее детально обсуждать. Это выдающаяся книга. Михаил Ефимов написал лучшую биографию последнего года в ЖЗЛ. Очень спорную. С половиной вещей не могу согласиться, другую половину считаю абсолютно личной, выстраданной. И сама книга — подвиг. И подвиг «Молодой гвардии», что она это издала. Еще раз благодарю Андрея Петрова.

Ну, поговорим, наверное… Лекция об Арсении Тарковском — мне нравится, конечно, это идея. Но Арсений Тарковский — герой моей следующей статьи в «Дилетанте». Давайте про Хармса. Потому что Хармс — это…

А, вот. «По какому критерию вы выбираете писателей для футболок? Я видел По и Хэма. Кто у вас есть еще? Любите ли вы Оэ Кендзабуро?». Оэ Кэндзабуро — хороший писатель, но скучноватый. Футболок с писателями у меня довольно много. Просто Хэм и По — это самые удобные футболки.

Есть у меня футболка и с собой — мне ее подарили. Но в ней я стараюсь не ходить. Что-то как-то нескромно получается. Футболка с вомбатом очаровательна. Может быть, с вомбатом приду, а так подумаю. Есть у меня футболка с Мелвиллом. Наверное, надо будет в ней прийти. С Моби Диком.

Понимаете, они же покупаются не по принципу любви к писателям. Так бы я купил Мопассана, наверное, или Капоте. С Пушкиным — охотно. С Кафкой у меня есть футболка. Но они покупаются по принципу комфортности. Если она удобная, если картинка на ней веселая, то я ее ношу. А по каким критериям футболка становится удобной, не знаю. Вот Блэкберри — не самый мой любимый университет, но самая любимая футболка. Точнее, поло самое удобное. Я вот, наверное, с Мелвиллом приду в ближайшее время.

Теперь что касается Хармса. Понимаете, конечно, за 13 минут или за 12 о Хармсе не расскажешь. У меня есть как раз большая лекция о том, что есть 3 великих писателя мирового модерна, и не только европейского — это Акутагава, Хармс и Кафка. Их роднит очень многое.

Во-первых, они очень недолго прожили — все примерно одинаково. Во-вторых, они страдали от душевной болезни. Разной степени интенсивности, но все трое часто отмечали у себя глубокую депрессию. В-третьих, все трое чаще всего писали притчи и обрабатывали фольклорные сюжеты. И у всех были очень серьезные проблемы в семье. Постоянное чувство вины. Потому что, собственно, в основе модернистского мировосприятия лежит чувство вины перед родителями. Модерн — это отрицание родительской архаики. Это ссора с родителями.

Наиболее адекватно это выражено у Кафки в письме к отцу. Отношения Хармса с Ювачевым-старшим строились по той же модели. И я уверен, что под всеми словами письма к отцу Хармс с радостью подписался бы. Ювачев-старший был конечно незаурядный человек, но и невыносимый человек. И «Зубчатые колеса» Акутагавы в огромной степени поражены тем же чувством разлада с собственной семьей, с собственной средой. Поэтому он и мечтал: «Неужели не найдется доброго человека, который задушил бы меня во сне?».

Вот эти суицидные тенденции и страшная невротизация связаны с дикими предчувствиями, которые всех троих обуревают в начале ХХ века, в 1-й половине ХХ века. Вот вы попробуйте под этим углом почитать Хармса, Акутагаву и Кафку. Попробуйте увидеть в них троих эту одинаково глубокую, мучительную и страшную уязвленность.

Проблема в том, что человек модерна предчувствовал свою раннюю гибель. И предчувствовал он ее не только потому, что он поссорился со своими корнями, потому что он противопоставлен своим истокам, а прежде всего потому, что он чувствует: люди модерна будут брошены в топку мировой войны.

Предчувствия Кафки во многом, конечно, подписывались его иудейским мировоззрением. Потому что мир тоталитаризма — это не предчувствие тоталитарный эстетики или тоталитарной политики. У Кафки это понимание тоталитарности Бога. Такой иудейский аспект философии — понимание Бога как всеобщей, всемирной жестокой бюрократии. Я не думаю, что это правильное понимание. Но такое понимание имеет право быть.

Соответственно, у Хармса такая же глубокая внутренняя интуиция, показывающая его собственное изгойство, вырождение, одиночество. Поэтому его неприязнь к женщинам — «тон девиц: отстаньте!». Его одиночество. Он признает некоторых женщин, глубоко его понимающих — таких, как Алиса Порет, или таких, как Марина Малич, или таких, как его первая невеста, первая жена Эстер Русакова. Но это единицы. В принципе же он с женщинами страшно одинок. Помните — «Я неделями, иногда месяцами не знаю женщины».

Он чувствует свою полную несовместимость с традиционной семьей, с родом человеческим. Это мотив безумного изгойства и одиночества. Отсюда тема тема страха, постоянно его преследующая. Кстати, нелюбовь к детям. Хармс боялся детей, не любил детей.

У большинства обэриутов было хорошим тоном отзываться о женщине либо потребительски, либо презрительно. Вот Заболоцкий говорил: «Женщины не могут любить цветы, потому что они любят только ценное, полезное, только корысть». Это, конечно, пошлость. Или про Ахматову: «курица не птица, баба не поэт». Ну конечно, он так не думал. Но это была бравада, им в целом присущая. Их женофобия — это такой немножко другой аспект страха перед жизнью.

Апофеоза он достигает у Хармса в «Старухе». Вот я хорошо помню, как Валерий Попов, прочитав эту вещь (тогда она впервые была напечатана в России), мне сказал: «Вот сейчас напечатали «Московскую улицу» Ямпольского — такую анатомию обывательского страха сталинских времен, об Арбате. Так вот реализм ни черта не может. Потому что по сравнению с 20-ю страничками Хармса «Московская улица» Ямпольского — детская игра».

Ужас — вот настоящий Хармс. Это такая метафизика, такая глубина страха! И главное, что исходит от страха — это сознание собственной вины. Понимаете, ведь чувство вины для модерна — ключевое, и оно лежит в основе страха. Мне так плохо, потому что я неправильный, потому что я не ваш, потому что я изгой. Потому что каждый мой шаг — уже предательство. Каждый мой вздох — уже предательство. Я предаю вашу норму.

Вот это коллективная эмоция, которую переживают в это время все обэриуты. И переживают ее за всех сколько-нибудь мыслящих людей. Это эмоция Акутагавы, и это эмоция Кафки. Кафка вообще всегда перед всеми виноват. И не по своей врожденной деликатности, а потому, что он тотально уязвим. Вы все люди, а я насекомое, уродливое.

И как раз в Хармсе, пожалуй, его абсурд, его гротеск — он тоже, невзирая на всю свою кажущуюся легкость и игровой элемент, весь пронизан ощущением репрессивности. Мир, в котором живут герои Хармса — это мир тотально репрессивный.

Особенно это заметно в «Елизавете Бам», конечно. В «Елизавете Бам», как совершенно правильно показала Умка, продуцируется смеховой сюжет. Он есть. Но главное там — это мотив преследования. Приходят сыщики и арестовывают Елизавету Бам.

Это везде. И у Введенского мотив самоубийства, мотив преследования. В общем, это отчасти и мотив экзистенциальный — «и даже музыки гуденье не избежит пучины». Но люди еще и мучают себя дополнительно, и ускоряют это. У Хармса это, конечно, глубоко связано с темой вырождения. С темой собственной последнести, неправильности.

Возможно ли общество, в котором Хармсу было бы легче? Да, конечно, возможно. Потому что общество, в котором его бы не трогали, в котором у него был бы заработок, в котором не было бы мук голода и требований постоянно всё распродать, включая любимую концертину, вот эту любимую фисгармонию — конечно, это общество было бы для него более любезно.

Тем более, что Хармс вообще очень смиренный человек. Очень кроткий, мухи в жизни не обидевший. Весь его эпатаж — это надеть костюм, темный и жаркий, и в нем ходить, обливаясь потом. Кстати говоря, Лидия Гинзбург мне говорила, что Мандельштам был в лучшем случае невротиком, а у Хармса была действительно душевная болезнь, сложнейшая система обсессий и компульсий. Если это и не болезнь, то, по крайней мере, пограничное состояние. Иными словами, Хармс в это верил.

Но ведь дело в том, что эти обсессии и компульсии были не столько угнетающим фактором, сколько системой защиты от внутреннего хаоса. И этот хаос отступал и подступал. «Случаи» Хармса, которые совершенно гениально написаны, которые, конечно, его лучшая проза, с моей точки зрения — это именно описание тотального абсурда бытия. Но ведь в этой жизни и нет ничего, кроме абсурда. Более абсурдистского времени, чем 30-е годы, в истории России не было. Абсурдистское оно и потому, что люди постоянно выполняют какие-то одни и те же ритуальные действия.

Кстати, к вопросу о книге Бадигина. Знаете, они там сидят в зимовке в чудовищных условиях. Кругом происходит торошение льда — это когда лед ломается и застывает такими глыбами, грудами. Там 15-метровая глыба льда смяла корму «Седова», повредила руль. Постоянно идут эти ледовые цунами.

И в этих диких условиях, в грязи, во мраке, в холоде, в печали, в условиях, приближенных к блокадным (еще и еда заканчивается), они проводят 12 декабря торжественное голосование. Печатают на машинке бюллетени и голосуют за Сталина. Все, 100%. И об этом гордо рапортуют. Опечатывают ящики, сделанные из бочки из-под керосина, и голосуют. Вы можете сказать, что в этом есть что-то великое. И кстати, что-то великое в этом действительно есть, потому что в блокаду люди продолжали жить, а не только выживать. Но посмотреть со стороны — это, конечно, абсурд.

Кстати говоря, у Веллера в «Маузере Папанина» описан этот абсурд еженедельных партсобраний на льдине, когда беспартийного Кренкеля выгоняют из палатки. Это Веллер выдумал. А вот того, что было на «Седове», Бадигин не выдумал (он там Ладыгин у меня). Это было, ребята!

Вот этот абсурд 30-х годов — в нем есть, конечно, комический элемент, никто не спорит. Но основное его содержание — это всё-таки ужас. А ужас — это я понимаю, что происходит. Вся эта страшная ритуализация быта, обсессии и компульсии советской власти — это оттого, что внутри у нее темный страх. Она уничтожила собственное основание. Она порвала собственную связь с культурой.

И, кстати говоря, вот у Вагинова, из всех обэриутов самого светлого, эта связь с культурой была, И не только с русской, а прежде всего с античной. Эта связь с культурой была у Акутагавы. Хотя его и душила эта старая культура, но в «Воротах Расемон» и в «Чаще» видно, что он всё-таки органический плод японской культуры.

А вот у Кафки, и в особенности у Хармса ощущение отрыва. Понимаете, ощущение, что внутри темный хаос. Потому что не к чему прислониться. И поэтому в порядке защиты от него — ритуальные шифры, ритуальное сочинение стихов. Огромное количество.

Кстати говоря, я не согласен, конечно, с фрейдистской трактовкой, что вся религия — это обсессия и компульсия, но всё искусство — в известной степени да, обсессии и компульсии. Потому что это соблюдение условностей, законов — написание в рифму, соблюдение композиции. И может быть, для таких людей, как Хармс, культура — это единственный способ уцелеть и не сойти с ума. У нас с вами, кстати говоря, тоже.

На этой оптимистической ноте простимся на неделю. Через неделю услышимся непременно!