Один - 2015-06-18

Д. Быков

Я решил разбить это время, так щедро мне выделенное, на два куска. В первом, с вашего позволения, я буду отвечать на вопросы. Их довольно много накопилось, это приятно. Я постараюсь их не пропускать, ну, кроме тех, которые просто уж откровенно будут скучны и мне, и вам.

А что касается второго часа, то думаю, что мы посвятим его чему-то вроде такой лекции по литературе, потому что мне, во всяком случае, больше нравится говорить о литературе, нежели о политике. Но для меня это, грубо говоря, всё-таки две стороны одной медали. До некоторой степени и то, и другое – концентрированное выражение общественной морали. Поэтому думаю, что политики мы всё равно избегнуть не сможем, но будем уделять ей меньше времени. В первом часу у вас есть время заказать тему лекционную, которая вам наиболее интересна, а у меня есть время прикинуть примерно, что на эту тему говорить. Я думаю, что мы первый час будем посвящать с вами диалогу, а второй – как уж получится – всяким весёлым и приятным, чисто литературным проблемам.

Начинаю отвечать на вопросы. Должен сразу вам сказать, что открывается всё это дело довольно туго, но буду смотреть, что есть. Задавать их можно, кстати говоря, и мне на почту – dmibykov@yandex.ru. Уж спасибо за всякие «спасибо». Особенно, кстати, я должен порадовать и себя, и вас тем, что неожиданно вот это моё желание занимать собой часть ночного эфира вызвало одобрение у части аудитории, более того – какие-то радостные ожидания. Я постараюсь вас, братцы, не разочаровать. Но мне очень приятно, что мы начинаем в атмосфере сплошного взаимного доброжелательства.

Хочу уточнить одну штуку. Есть вообще два способа получать удовольствие от общения. Первый – это когда вы подтверждаете мысли собеседника, когда мы все вместе повторяем то, что мы более или менее и так знаем. Мы убеждаемся, что мы примерно одинаково смотрим на федеральные каналы телевидения, на тех или иных конкретных людей, на эволюцию общества. Ну, что говорить? Всё равно мы более или менее одинаково относимся к некоторым очевидным вещам. Это первое.

Но есть и второй способ (тоже очень недурной) получать удовольствие от общения – это говорить о чём-то, что нас худо-бедно развивает, что позволяет нам как-то смотреть вперёд и улучшаться; узнавать какие-то новые вещи, дискутировать о литературе, дозваниваться друг до друга (я не знаю, есть ли у нас такая возможность здесь), в общем, как-то ступать на неизведанные ещё территории.

Давайте выберем второй. Я понимаю, как приятно всегда совпадение взглядов, но гораздо интереснее дискуссии и несовпадения, это всегда гораздо веселее.

«Чем похожи историки и священники?» – очень хороший первый вопрос, пришедший от автора с ником Great_snake («большая змея»). «Чингачгук – Большой Змей».

Знаете, более или менее они похожи тем, на мой взгляд, что и те, и другие достаточно скептично относятся к человеческой природе. Историки хорошо знают прошлое, а священники знают наше общее будущее, поэтому для них есть вещи, выше человека, значительнее человека – и для священников, и для историков. Я в этом плане с ними совершенно солидарен.

Вопрос: «Активисты Евромайдана и „Правого сектора“ заняли офис КПУ в Одессе и сожгли коммунистическую литературу. Насколько это неожиданно для вас? И есть ли фашизм на Украине?»

Фашизм есть везде, есть он в том числе и на Украине. Предполагать, что на Украине после Майдана исчезнет фашизм и вообще исчезнет всё плохое, могли только безнадёжные идеалисты. Я таковых вокруг себя не вижу. Но тут, понимаете, очень странная есть позиция, действительно очень интересная. Если какой-то косяк допускает оппозиция – или, например, Украина на Майдане или после Майдана, – то ей предъявляют все претензии. А когда это делают власти – в частности, когда делал Янукович какие-то косяки или когда это делают, например, какие-то люди в России, – почему-то это считается нормой, «вот так и надо», потому что от них ничего другого и не ждут.

Оппозиция должна быть вся в белом. Вот ей звонят пранкеры, и если оппозиция в ответ ведётся, то оппозиция – идиотка. А если, скажем, пранкеры дозваниваются до эстрадной звезды или официозного журналиста, то тогда – да, всё так и надо. Это, понимаете, такие немножечко завышенные ожидания, направленные на противника: противнику ничего нельзя, а вам всё можно.

Естественно, на Украине есть фашисты. Естественно, на Украине есть люди, которые не толерантны к чужому мнению. Естественно, на Украине есть люди, которые захватывают офисы. А неужели вы действительно думали (как же вы хорошо думаете об Украине!), что там после Майдана рай земной, что ли, настанет? Нет, ребята, это немножко нечестно, мне кажется. Хотя это выдаёт очень хорошо и чисто по Фрейду некоторые ваши представления и об украинских властях, и о собственных.

«Дмитрий, в литературных вкусах (извините за гурманское суждение), я с вами расхожусь фундаментально. Надеюсь, хотя бы Гиваргизов нравится нам обоим». Я знаю Гиваргизова только как детского поэта, другое его литературное творчество мне совершенно не ведомо. Но как детский поэт он… Хотя, грех сказать, я предпочитаю Усачёва.

«В чём заключается ваша главная цель жизни?» – спрашивает А. Миронов. Могу сказать, как ни странно. Хотя, наверное, это будет довольно выспренне звучать. Могу сказать. У меня есть такая старая формулировка, которая одновременно, кроме меня, пришла ещё куче народу: «Жить надо так, чтобы Богу было интересно». Надо, мне кажется, как-то увеличивать количество интересных, непрагматических, доброжелательных вещей в мире, как-то посильно растапливать этот лёд, вносить туда, я не знаю, какие-то лакуны воздуха. Вот то, что мне кажется такой возможностью оптимальной.

«Порекомендуйте книги, развивающие логическое, критическое и системное мышление и формирующие механизм принятия решений». Механизм принятия решений формирует, на мой взгляд, только одна книга. Не знаю уж, называть её или нет. Это «Хагакурэ» (она же – «Затерянное в листве»). Это книга японского монаха… Не монаха, конечно, а японского самурая, который по окончании своей самурайской карьеры в период полной аскезы и одиночества формулирует главные цели жизни. Мне кажется, что главные ценности, изложенные в «Хагакурэ», которые так ценил Мисима и многие другие замечательные люди… Там, собственно, ценность одна: «Во всех ситуациях выбора предпочитай смерть. Это нетрудно. Исполнись решимости и действуй. Действовать надо так, как будто прыгаешь в холодную воду».

Там очень многие важные вещи изложены. Например, этот замечательный автор там пишет: «Когда делаешь то, чего не хочешь, то очень сокращаешь жизнь, а она и так коротка». Он пишет, например: «Вот я очень люблю спать. В последнее время я всё больше предаюсь этому занятию, потому что жизнь слишком коротка, чтобы делать то, чего не хочешь». Я тоже с этим совершенно солидарен – и не потому, что я люблю спать, а потому, что я предпочитаю делать желаемое. Там есть ещё разные полезные вещи про механизм принятия решений: «Каждое утро действуй так, как будто ты уже умер».

Я знаю, что эту книгу в разное время рекламировали очень многие люди. Лимонов, в частности, её считает замечательной, у него есть подробный рассказ, как он каждое утро начинает с представления разных видов смерти. Это тоже интересно. Во всяком случае не могу сказать, что это развивает логическое мышление (а наоборот – скорее алогичное), но я бы рискнул сказать, что это самый радикальный вариант христианства. Это очень христианская книга. Действительно – предпочтение смерти, страх перед собственной совестью, а не перед внешними обстоятельствами и так далее.

Что касается книг, которые развивают критическое мышление. Я бы назвал Толстого, «Что такое искусство?». Мне кажется, что эта книга очень полемическая. Там много глупостей, но тем интереснее. Я бы рекомендовал «Выбранные места из переписки с друзьями» – книгу, которая у нас оклеветана. В ней очень много глупостей тоже, но с Гоголем интересно полемизировать. Кроме того, он первый человек, который отследил некоторые главные опасности, скажем, раздела на западников и славянофилов. В общем, это круто. Гоголь – это круто.

«Как вы считаете, в контексте исторических событий, – спрашивает Махович, – что происходили в XX веке, кем был Сталин для России – добром или злом? И почему? Только если подойти к вопросу без штампов». Это первая часть вопроса, потом я озвучу вторую. Простите за ужасное слово «озвучить». Произнесу вторую.

Д.Быков: Литература и политика – концентрированное выражение общественной морали

Сталин был злом для России, это совершенно однозначно и без всяких штампов. Вот если взять знаменитую фразу, которая всё время приписывается Черчиллю, но в действительности никогда не бывала им сказана, насчёт того, что «взял Россию с сохой, а оставил с атомной бомбой». Сталин взял Россию самой перспективной страной мира, странной с невероятным культурным взрывом, с огромным и искренним желанием начать с нуля и построить совершенно новое общество. Я не говорю уже о том, что он взял её с очень неглупым правительством, в котором, в частности, был Луначарский, в котором был Пятаков, которого Коткин считает одним из самых умных людей в России в это время, Бухарин, да Троцкий даже в общем. Хотя я и не люблю активно этого человека, но и его можно было использовать кое-как, только не на административных должностях.

А оставил он её страной с вытоптанной культурой, с глубоко внедрившимся страхом, оставил её мировой духовной провинцией, и только сказочный культурный взрыв оттепели вернул Россию в мировой контекст. Он оставил её страной, которая была абсолютно раздавлена, мне кажется, его страшным параноидальным мышлением, остатки которого до сих пор никуда не делись. Я считаю Сталина самым большим злом в истории России. Ну, вот что хотите, то и делайте после этого со мной. Можете выключить радиоприёмник. Я этого даже не почувствую, а вам – большое удовольствие. Но я не думаю, что вы это сделаете.

Второе: «Не считаете ли вы, что не будь 91-го и 93-го, то и не было бы проблем Крыма, Донбасса и Украины, и не было бы атмосферы социокультурной мертвечины и низкопробности, что сопутствует потребительскому изобилию?»

Неверно выбран главный враг, понимаете, дорогой Махович. Проблема совершенно не в культурном и не в потребительском изобилии. В конце концов, давайте вспомним Виктора Банева из «Гадких лебедей», который говорит: «Не так уж много в истории человечества было периодов, когда люди могли выпивать и закусывать quantum satis». Не в потребительском изобилии беда. Я, кстати, думаю, что никакого потребительского изобилия не было в 90-е годы. Многие с трудом выживали, и ваш покорный слуга в том числе. Покупка йогурта ребёнку была большой проблемой, праздником редким.

Дело в том, что ощущение будущего, ощущение воздуха, временная ликвидация тотального запрета – вот что создаёт атмосферу роста. А духовной провинцией мы делаемся, когда начинаем бояться, запрещать, жить в обстановке осаждённой крепости и так далее. Атмосфера нынешнего убожества и нынешней, как вы справедливо выражаетесь, мертвечины – она связана именно с сознательным оглуплением, с отсечением всё большего числа возможностей.

Ребята, я должен вам сказать… Вы в основном же люди молодые, младше меня, я думаю (кто же ночью будет слушать радио?). Вы даже не представляете себе, как мне страшно вспоминать, сколько я мог и умел ещё в начале 2000-х и сколько этих навыков было безнадёжно отсечено. Например, у меня был навык довольно свободного ведения программ в прямом эфире, пока мою программу не прикрыли. Сейчас я, может быть, потому и попросился на «Эхо» (спасибо ему за доброту и забвение многих моих резкостей), что они мне дали эту возможность. А когда этой возможности у тебя нет, ты лишаешься одного очень серьёзного навыка. А таких навыков отсеклось очень много. Я не уверен, что я сейчас смогу написать хороший репортаж без оглядки на цензуру, внутреннюю или внешнюю. Очень много способностей отсеклось, очень много вещей забылось просто. Ну, это же не со старостью связано. Я не так ещё стар, чтобы в маразм впадать. Очень многое забылось. Поэтому атмосфера духовной провинции возникает от атмосферы запрета.

Теперь то, что касается 91-го и 93 годов, про которые меня довольного много тут, кстати, спрашивают. Вы знаете прекрасно, что моё отношение к Советскому Союзу разное. Советский Союз был разный. Он был ужасен в 30-е. Очень разным он был в первой половине 40-х и во второй. В первой половине 40-х это была одна из величайших стран мира, во второй – это была попытка снова загнать её в стойло. В 50-е годы это была страна великого перелома и великих надежд. В 60-е – просто культурный центр мира. В 70-е – страна «серебряного века» беззубого тоталитаризма, ещё опасного, ещё ядовитого, но тем не менее это уже была страна великого искусства и великих возможностей, конвергенций; страна, где одновременно работали Тарковские, отец и сын, братья Стругацкие, Ефремовы, отец и сын. Ну, многие великие люди работали. Давайте вспомним, что происходило в российской музыке в это время, в российском кинематографе. Илья Авербах снимал. Я уж не говорю о том, что в литературе одновременно работали Можаев, Шукшин, Тендряков – великие имена.

Я считаю, что Советский Союз предполагал сложные и неочевидные варианты развития, на доске стояла сложная комбинация. Потом её смели с доски, знаете, как в игре в «Чапаева» или в шашки. Начали шахматами играть в шашки – и всё страшно упростилось, примитивизировалось. Было ли это неизбежно? Нет, я так не думаю. И, конечно, если бы не было распада Советского Союза, то не было бы страшных проблем и Украины, и Приднестровья, и, простите меня, Нагорного Карабаха, с которого всё началось. Если бы пещерный национализм сразу был объявлен пещерным, если бы было официально сказано, что он ушёл в прошлое, что это забылось – во всяком случае пещерная религия, религиозное мракобесие и пещерный национализм просто знали бы своё место в это время, вот и всё. А потом мы впали, конечно, в примитив ужасный.

Я вам скажу, что я остаюсь сторонником Советского Союза – в смысле оптимального решения национального вопроса. Мне кажется, что вместе мы лучше себя чувствовали. Очень многие мои украинские друзья сейчас, наверное, обозлятся. Ну, я не могу требовать полной адекватности от украинских друзей, они находятся в очень трудной ситуации, и они совершенно не обязаны мне прощать мои взгляды. Но признать за мной право на них, наверное, можно. Я думаю, что распад СССР… Ну, я не могу сказать, что это крупнейшая геополитическая катастрофа, тем более что эту мысль уже высказали другие люди. Это страшная ошибка. Мне кажется, что когда большое пространство у нас есть, то идиотизм власти делится на это большое пространство, как вес лыжника правильно распределяется, если он стоит на лыжах.

Понимаете, что давал советский проект? Он давал огромное культурное разнообразие внутри страны, и культура существовала бесконечно разнообразная, бесконечно интересная. То, что не было осуществимо в России, например, было осуществимо в Эстонии. Вот Веллер поехал в Таллин и сумел там издать «Хочу быть дворником». Я до сих пор помню, как в 1982 году Гела Гринёва, ныне известный журналист, привезла эту книгу на журфак, и мы все её брали в руки и не верили, что это возможно. А он взял и издал эту книгу. Хотя напечатать в то время «Лодочку», «Легионера», «Паука» – это безумие было! А Эстония взяла и напечатала.

Точно так же роман Гончара «Собор»: в Киеве вышел, а в Москве – нет. Почему? Да потому что это был нормальный русский религиозный роман (ну, украинский в данном случае, русский его перевод появился в 1989 году). Я не знаю, господи, на «Азербайджанфильме» в Баку сняли «Допрос» о коррупции, и русский актёр Калягин поехал туда играть. А в России, в Москве этот фильм был бы невозможен. То есть это давало ощущение на стороне выполнить очень важную задачу.

Я уж не говорю о том, что прав совершенно Валерий Попов: для большинства Прибалтика была первой заграницей, и действовала она гораздо убедительнее, более шокирующе, если угодно, чем потом заграница реальная. Я помню, когда я поехал в Таллин, он произвёл на меня гораздо большее впечатление, чем потом Нью-Йорк, потому что это было что-то совсем другое, понимаете.

Поэтому чем больше Советский Союз был, тем больше была пестрота, разнообразие, и дополняли мы друг друга. Вы можете мне сказать, что это такой культурный бред, что это имеет отношение только к культуре. К науке тоже имеет, мне кажется. Да и вообще к душевному здоровью это имеет отношение, потому что, что ни говори, а жить в большой интернациональной империи гораздо веселее. Я не убеждён, что её распад был неизбежен. Ну, ладно, это мои вечные идеалистические заморочки.

«В свете происходящего вокруг мракобесия, когда люди начинают задумываться о будущем и образы магазинных полок сменяются образами Отчизны, – это Марина из Самары, очень хороший вопрос, – не кажется ли вам, что это время, когда появляются талантливые писатели? Должно же быть что-то положительное в этом». Марина, нет! Объясню вам, как я это понимаю.

Есть такая штука, понимаете, как поиск энергетики в падении. Возьмём, например, Проклятых поэтов, Poètes maudits, как они себя называли. Вот они думают, что если всё вокруг очень плохо и у них всё очень плохо, то это прекрасно, это падение подчёркивает как бы… Ну, это такой поиск энергетики у дьявола, попытка взять у него взаймы. Я не считаю, во-первых, что голод способствует духовному расцвету, потому что, что ни говорите, а духовный расцвет, например, 20-х имел место, но он был связан не с голодом, не с военным коммунизмом. Он был связан с ощущением будущего, с началом нового проекта и с крахом старых запретов очень многих. Новые тоже появлялись, было ощущение новизны. Это прекрасная вещь.

Второе, что мне кажется важным: есть и сейчас люди, которые в собственном падении пытаются найти источники дополнительной энергии. Таких людей полно! Ведь что такое фашизм? Мы даём разные его определения, а всё ведь очень просто. Фашизм – это сознательное слово; это когда ты преступаешь нравственную границу, зная о её существовании. Вот если ты не знаешь о ней, это – не фашизм. Это просто добросовестное заблуждение или дурное заблуждение, но это в любом случае не тот восторг от собственной мерзости, который так точно у Достоевского в «Записках из подполья» описан. Фашизм – это явление подпольное; это когда ты понимаешь, что ты дрянь, и испытываешь от этого удовольствие. Вот и всё. Это культ запретных удовольствий. Обратите внимание, что в фашизме на первом месте стоит культ удовольствия, наслаждения, и это отличает его, например, от коммунизма с его культом жертвенности, страданий и т.д.

Д.Быков: Историки и священники похожи тем, что и те, и другие достаточно скептично относятся к человеческой природе

Так вот, сегодня очень много людей, которые наслаждаются собственным падением. Я их лично знал. Сейчас, слава богу, не знаю. Но я знал таких людей, которым доставляло наслаждение сознавать собственную дрянь, собственную мерзость. И они надеются, что это источник творческой энергии. Но, ребята, дьявол же – великий обманщик. Ничего у вас не выйдет. Достаточно посмотреть на то, что писал Селин поздний.

«Вы не раз говорили, – спрашивает Чеботарёв, – о надвигающейся опасности большой войны. Да и сам Римский папа недавно говорил об этом. Понеслась гонка вооружений, это самоубийственно. Похоже, Путин боится своего свержения больше всемирной катастрофы». Я не думаю, что он боится. Я думаю, что он отождествляет эти вещи – своё свержение и всемирную катастрофу. «При его абсолютной власти лишиться этого наркотика – это не укладывается даже в его воображении. Всё его окружение…

«Как можно донести до своих сограждан и до всего мира истинные причины надвигающейся катастрофы?» Видите ли, во-первых, я не думаю, что надо так уж их доносить. Мне кажется, что есть люди, которые это понимают, и этого совершенно достаточно. Да, угроза такой катастрофы есть. Она исходит, конечно, не только от России, как вы понимаете, и не только от российских властей. От ИГИЛ она исходит, от очень большого количества вообще накопившихся в мире радикалов она исходит. Ну, люди, да, продолжают искать источник энергии у дьявола.

Конечно, вероятность большой войны есть. Если помните, председатель Мао говорил, что «каждому поколению нужна своя война, она его сформирует». Понимаете, пересказывать это бессмысленно, но есть люди, которые действительно уверены, что война – нормальное состояние общества, что она списывает проблемы и формирует героев. Я пытаюсь сейчас как раз написать роман, где доказываю, что война ни одной проблемы не решает, она их усугубляет, загоняет их вглубь. И напрасно было бы думать, что, скажем, Великая Отечественная война как-то разрядила проблемы советского общества. Пастернак писал, что война очистила воздух. Ну, в каком-то смысле – да, она очистила его от грозового напряжения, но она загрязнила его таким количеством зла…

Я не очень понимаю, кстати, как можно продолжать жить после Второй мировой войны, после того, что она наделала – например, после японского «Отряда 731» или после зверств фашистов на оккупированных территориях. Не очень понятно, как после этого жить. Мне кажется, что человечество на Второй мировой войне надломилось непоправимо, то есть стало ясно, что проект «Человек» (как правильно Леонов и пишет в «Пирамиде») не состоялся, что его время закрывать. Ну, начинать какой-то новый проект – например, проект «Человейник», который открыли социальные сети. После атомной бомбардировки Хиросимы и Нагасаки не очень понятно, о каком утопическом будущем может идти речь.

О том, как я вижу это будущее, попробую поговорить во втором часе, потому что мне-то кажется, что человечество разделится просто: часть превратится в Человейник, потому что люди не справляются с грузом моральной ответственности; а те, кто справляются с этим грузом, станут отдельной расой, вот этими люденами, которые описаны Стругацкими. Разойдутся ли пути люденов и людей навеки? Стругацкие этого не знали. Я подозреваю, что да.

«Что вы посоветуете сегодняшней молодёжи? Нет ли чувства жалости или досады от необходимости поколению делать свой выбор – встраиваться в систему или уйти в иезуитство и цинизм? В каждом из путей куча минусов. Как соотнести себя с обществом, которое в большинстве агрессивно относится к инакомыслию? Андрей».

Андрей… Я сейчас подумал: а вдруг мне сын прислал это? Вот это реально было бы… Нет, некий Беглец. Значит, Андрей, что я вам хочу сказать? Не надо себя вообще соотносить с обществом. Что это за привычка соотносить себя с обществом? Вот у меня две-три минуты осталось до рекламы, давайте подумаем: а так ли это нужно? Ну, зачем это вам? Вы знаете, у подростка, как говорил доктор Спок, два самых страшных страха. Один: «Неужели я такой, как все?» И второй: «Неужели я не такой, как все?» Ну, пора выйти из этого подросткового состояния. Понимаете, умирать-то каждый будет в одиночку, и вам тогда мнение общества будет в значительной степени по барабану – равно как и количество накопленного.

Надо просто осознавать, в какой степени вы себе соответствовали. А в какой степени вы соответствовали обществу… Ну, помните, как в фильме Киры Муратовой «Долгие проводы»: «А что мне общество?» Ну почему надо о нём думать всё время? Помните, как было тоже сказано у Пастернака в одном месте: «Не надо покупать себе правоту неправотой времени», – или в данном случае неправотой общества. Рассматривайте себя в другом контексте – в контексте историческом. Всегда были такие ситуации, когда человек испытывал одиночество, когда он не совпадал с массой. А зачем с ней вообще совпадать? Что она вам хорошего сделала? Ну, пусть эти люди делают своё.

Теперь вопрос: какой выбирать путь, следует ли встраиваться? Нет, встраиваться не следует. Следует найти себе такую нишу, в которой вы могли бы существовать, делая своё дело и не принимая чёртовой присяги. Такие ниши есть, их довольно много. Если вас привлекает активный социальный протест, то для этого тоже пока есть возможности. Ну, если вы совсем чувствуете себя несовместимым с обществом, я, в общем, не считаю большим грехом отъезд. Вот для диссидентов он был катастрофой. «Пусть к ним едет Советская власть», – писал Коржавин. А я считаю, что человек может, если хочет, уехать, и в этом не будет драмы, потому что чем насиловать себя всё время, лучше выбрать другое место. Не забывайте, вы – хозяин своей жизни, и вам за неё отвечать. Через две минуты мы продолжим этот увлекательный разговор.

РЕКЛАМА

Д. Быков

«Какое самое важное событие в литературном мире произошло в 2015 году?» – интересуется Триада. 2015 год ещё не кончился, слава богу. И я надеюсь, что в нём не случится ничего столь ужасного, что отвлечёт нас от литературы.

Я могу сказать, что мне представляется главным литературным событием 2015 года. Это пока не книга и не стихотворение, и не тенденция. Ну, тенденция в каком-то смысле, да. Это празднование 75-летия Иосифа Александровича Бродского, которое прошло в обстановке такой нарастающей истерии (особенно если учесть некоторые статьи в самой одиозной газете московской), и постепенное превращение его в имперского поэта. Это не так абсурдно, как может показаться. Такие стихи Бродского, как «На смерть Жукова» или «На независимость Украины», давали некоторые основания к тому, чтобы его так интерпретировать.

Владимир Бондаренко, прости господи, выразился недавно в «Свободной Прессе», что вот ненавистный ему Дмитрий Быков. Очень приятно вызывать такие сильные эмоции. Я скажу, что скорее безразличный мне Владимир Бондаренко выпустил книгу о Бродском в «Малой серии ЖЗЛ». Поистине, куда конь с копытом после книги Льва Лосева. Ну, ничего не поделаешь, вот выпустил. Там Бродский представлен уже имперским поэтом.

Наверное, он был имперским поэтом в какой-то степени. И это отвечает на вопрос об истоках моей неприязни к некоторым его сочинениям, потому что мне кажется, что между такими произведениями, как «На независимость Украины» и «Стихи о зимней кампании 1980 года», существует неразрешимое противоречие. Не может один автор такие вещи говорить. Ну, если вас эта тема заинтересует, давайте второй час этому посвятим – имперской канонизации Бродского, вообще Бродскому и, соответственно, нашему отношению к нему. Давайте, пожалуйста, это обсудим, если вам этого захочется. Пока я других предложений про лекции не видел. Ну, сейчас погляжу.

Вопрос от Тамтама: «Зачем обидели Звягинцева?» Да не обижал я его! Это он сам обиделся. Я наговорил довольно много комплиментов фильму «Левиафан». Другое дело, что этот фильм показался мне лишённым сюжетной связности. Звягинцев ответил мне в газете «Известия». Он сказал, что вот он не читал сам статью Быкова, а ему пересказал Роднянский, и он не стал её читать, потому что если бы он её прочитал, то он бы не удержался, позвонил бы Быкову и объяснил бы, что фильм надо смотреть, а не слушать. Я бы ему, наверное, ответил, что статьи надо читать, а не знакомиться с ними в пересказе – тогда бы, может быть, у него было другое отношение.

Мне не нравится фильм «Левиафан». И ещё меньше мне нравится поведение режиссёра после того, как этот фильм вызвал определённую критику. Мне кажется, что тут уже произошла какая-то самоканонизация без должных оснований. Были в России фильмы и получше «Левиафана», были люди, которые и вели себя получше в качестве их авторов.

Д.Быков: Ситуации, когда человек не совпадает с массой. Зачем с ней совпадать? Что она вам хорошего сделала?

«Дмитрий Львович, как мы знаем, Шекспира переводили в XIX веке на современный английский. Может быть, пора взяться за „Онегина“?» Да нет, что вы! Мы до сих пор говорим на пушкинском языке. Скажем, между романами Драйзера и романами Дэвида Фостера Уоллеса существует огромный языковой барьер. Америка прошла чудовищный путь за эти 100 лет, чудовищно огромный. Я не думаю, что в России что-то столь радикально изменилось, особенно в плане языка, на уровне языка. До сих пор, мне кажется, все мы говорим примерно пушкинским языком. «Дни мчались; в воздухе нагретом // Уж разрешалася зима; // И он не сделался поэтом, // Не умер, не сошёл с ума», – что тут несовременного?

«Интересно, это сам президент хочет пораньше переизбраться или его окружение? Означает ли это, что они испугались грядущего экономического коллапса и хотят воспользоваться цифрами поддержки сейчас?»

Означает, да. По-моему, похоже на это. Не могу сказать, что это прямо вот тревожный сигнал, но это сигнал определённой тревоги, там существующей. Иначе зачем бы это делать? Если бы всё было стабильно, зачем бы нужны были эти все досрочные переизбрания и суета вокруг? По-моему, это тот случай, когда перестраховками сверху или стремлениями получить оптимальный результат сверху ну просто подпиливается сук, создаётся ненужная суета, мне кажется.

Вот интересный вопрос от автора Бьякко: «Требуется ваше мнение как прогрессивного литератора, – ну что вы, что вы? – Получил от рецензента комментарий о том, что последняя редакция моей книги страдает буквализмом и механистичностью в описании мелких действий персонажа, то есть: „N пошёл“, „N сказал“ и так далее. Как добиться подробного описания сцен в повествовании, посвящённым действиям персонажей и их рефлексии? Стоит ли попытаться обойтись без описаний?»

Когда-то Питер Устинов, давая мне интервью, сказал, что раньше монтажная фраза была длиннее: вот человек подошёл к лифту, поговорил по домофону, поднялся в квартиру, долго ищет ключ, какие-то действия в квартире, разговор с женой – то есть очень подробно и вяло прописано всё. Сегодня, конечно, клиповые фразы, это безусловно так.

Я вообще за то, чтобы в романе было поменьше описаний, поменьше всяких «он сказал». Знаете, «У меня одна струна, Казахстан моя страна»… Не хочу обидеть, конечно, Казахстан, но просто это такая частушка была. Мне кажется, что вот от этой ашуговой манеры повествования «что вижу, то пою» пора уходить, надо как-то концентрироваться. Действие должно быть очень быстрым, во-первых. И мне кажется, что надо как-то подавать эмоции героев в проброс, не нужно на них фиксироваться. Вообще, я жду нового нарратива, нового повествования, в котором подробности будут очень органичны, в котором они будут наперечёт. Мне кажется, Библия – образец такого повествования. Там очень всё ёмко и сложно, а детали только те, которые нужны.

«Уважаемый Дмитрий Львович, скоро день великой трагедии – день начала Великой Отечественной войны, день памяти и скорби. Я в этот день покупаю бутылку водки, отвариваю несколько картошек, режу луковицу, нарезаю чёрный хлеб и сало. Подростки отец, дядька и бабушка из Брянской области были увезены в Германию на принудительные работы. Мать из Москвы в эвакуацию – за Урал. Сижу, выпиваю, вспоминаю рассказы папы и мамы. Что для вас этот день?»

Я могу вам сказать, что я буду делать в этот день. Я в этот день, 22 июня, собираюсь прочесть лекцию на Никитской, 47, в Еврейском культурном центре (это постоянная наша аудитория), на тему «Забытая война». Я собираюсь там читать стихи поэтов, которых мало кто сейчас помнит: Суворова, Павла Шубина, Юрия Инге. Георгий Суворов – кстати, замечательный поэт, не путайте его с историком и с полководцем. Ну, много авторов: Ион Деген, дай бог ему здоровья, Охрименко. Много интересных людей. Я уж не говорю о Гудзенко, из которого помнят, по-моему, только песню из фильма «Цыган» «Нас не нужно жалеть». Вот почитаю военные стихи.

Я говорю не в порядке саморекламы, а просто в порядке ответа на ваш вопрос. Я считаю, что надо в это время вот так вспоминать войну. Почему я называю эту войну забытой? Потому что это стихи, написанные ещё до канонизации героев, до канонизации этого праздника, я бы сказал, до некоторой лакировки, до романа «Белая берёза» Бубеннова, условно говоря. Это «окопные стихи». Вот их я и собираюсь почитать.

«Хотелось бы услышать вашу лекцию по творчеству Владимира Сорокина». Давайте в следующий раз, я сейчас ещё не очень готов. Хотя про «Тридцатую любовь Марины», про «Сердца четырёх» я бы поговорил с удовольствием.

Вопрос простой: «Что посоветуете почитать летом? Интересно что-нибудь про отношения, наподобие Сомерсета Моэма. Вы в прошлый раз это рекомендовали, мне очень понравилось». Если вам это понравилось, я бы рекомендовал Голсуорси, «Сагу о Форсайтах» или, наверное… Ну, скорее «Конец главы». «Конец главы» – его прощальная трилогия, в общем, последнее произведение. Очень интересная там тема. Там лётчик английский попал в плен и принял ислам. И вот часть общества его осуждает, невеста оправдывает. Интересная книга. Ну, это только одна книга, о которой я рассказал, если вам нравится про отношения.

Энтони Поуэлл – неплохой писатель, если вы читаете по-английски. Его серия, по-моему, из 12 романов на русский язык не переведена (не вся, во всяком случае). Нравится мне, честно говоря, и очень много из современной британской прозы, и американской. Если у вас есть достаточно свободное владение языком (хотя он не очень сложно пишет), то вот есть такой Хьортсберг, очень талантливый писатель Уильям Хьортсберг, автор «Падшего ангела», который был экранизирован в качестве «Сердца ангела». Вот его роман «Маньяна» («Завтра») – один из лучших романов, которые я читал за последнее время. Очень приятно, что старик сохраняет высочайший технический уровень. Хотя он не такой уж и старик.

«Количество пара в котле уже превышает лимит, трубу трясёт, заклёпки медленно и неумолимо двигаются. Сколько времени вы даёте до отправления первой заклёпки к чертям и какие литературные сборища, где этот звук слышен, рекомендуете?»

Дорогой Грифман, к сожалению, я не посещаю литературных сборищ. Это отчасти ответ на вопрос, как я что-то успеваю. Вот так и успеваю: не пью и не хожу на литературные сборища. Как долго я даю времени? У меня был очень интересный разговор с моими латиноамериканскими студентами. Там у них хорошее землячество, они периодически собираются. И вот на одно такое сборище они позвали меня вскоре после убийства Немцова и сказали: «Это знак, что катастрофа близка. Мы знаем это, у нас это в крови. Мы знаем, как делаются политические перевороты – и снизу, и сверху. Это знак, что внутри нестабильно, что внутри власти наметилась трещина непоправимая, поэтому от полугода до года, – они сказали, – мы даём до резкой смены формата».

Мне показалось, что это слишком оптимистичный взгляд. Но я думаю, что в любом случае то или иное переформатирование процесса неизбежно. То, что Алексей Кудрин заговорил преждевременно о досрочных выборах, и то, что он предполагает, будто новая власть или старая власть с новой легитимностью может что-то изменить – намёк на перемены сверху. Я не разделяю этих иллюзий, но тем не менее интересно, что об этом заговорили.

«Уважаемый Дмитрий, за что вы так любите Пелевина?» Да вот за точность, за бесстрашие, за художественную силу. В последних романах я не вижу этой художественной силы, но точность вижу.

«В программе на „Дожде“ вы объявили советский проект модернистским. Мне кажется, что советское искусство естественным образом исторгло модернизм как чужеродный дегенеративный элемент».

Нет, не искусство исторгло. Это нормальный реванш традиций, который случился, к сожалению, не только в искусстве. Он в 30-е годы случился по всем направлениям. И многим людям казалось, что это вправляется вывих, что это возращение традиций. Даже Пастернаку казалось в статье «Новое совершеннолетие»: «Зачем свобода? Несвободна яблоня, которая плодоносит», – ну и так далее. Пастернак хорош тем, что честно не боялся заблуждаться. Это не было, конечно, реваншем культуры. «Это было реваншем традиций, которые в России я загнал всё по новому кругу».

«Что порекомендуете почитать дочке 14 лет?» Александру Бруштейн, «Дорога уходит вдаль…». Кстати, Пелевина. Знаете, моя дочка, когда ей надо было проходить «Принца», она проходила его при помощи «Принца Госплана». И ей жутко понравилось! С тех пор она читает всё, что у Пелевина выходит. Вообще мне кажется, что дети – это очень важный такой критерий. Вот как ребёнок не будет есть несвежую пищу, так он и не будет читать плохую литературу, у него ещё есть какой-то иммунитет. Вот я не видел детей, читающих эти книги в чёрно-жёлтых обложках (вы понимаете, о ком я говорю). Пелевин – это показатель того, что это очень здоровая и очень питательная пища.

«Дмитрий Львович, за какое место подвесить негодяя из Россельхознадзора, – К-61, это ваши слова, – который предложил запретить импортный шоколад в России? Когда же они будут отвечать за безумные запреты? Или они ждут русского бунта (сами понимаете, какого)?»

Д.Быков: Я считаю Сталина самым большим злом в истории России

Я не верю в шоколадный бунт. Понимаете, шоколад – это не тот предмет первой необходимости, ради которого мог бы начаться бунт. Видите ли, вообще я не очень верю в перемены, в протесты, вдохновлённые пищей или её отсутствием. Мне кажется, что эти «кастрюльные бунты» ничем хорошим не кончаются. Не будем забывать, что именно с помощью «кастрюльного бунта» был свергнут Альенде.

Мне кажется, что вот когда людям зловоние надоедает, тогда они гораздо более эффективны, тогда есть надежда, что после этого что-то изменится. А шоколад… Ну, что шоколад? Ну, может быть, есть такие люди, которым шоколад совершенно необходим. Помните, как любила повторять Ахматова (цитируя, конечно, Шекспира): «Без необходимого могу, без лишнего – никогда!» Есть люди, которые не могут жить без шоколада, и это хорошие люди, я их люблю в общем, это прекрасно, вот не могут жить без шоколада. Естественно, вспоминается роман «Шоколад» и так далее. Но всё-таки мне кажется, что нет необходимости бунтовать из-за шоколада.

«Дмитрий Львович, доброй ночи. Как вас в это втянули?» Я в это, по обыкновению, втянулся сам. Это была моя личная инициатива. Всё, что я сделал – я за это расплачиваюсь лично. Мне кажется, что ничего плохого в этом нет. Это интересно, во всяком случае.

«Каковы ваши впечатления от книги Эко „Имя розы“, в частности, от затронутых там правил распространения знаний среди простецов? Всякое ли знание полезно и всякому ли можно доверять?»

Господа, я не думаю, что в «Имени розы» эта тема является главной. Мне гораздо интереснее там тема смеха, связанной с ним культуры. Тема Борхеса замечательно там обозначена. Вот этот библиотекарь-слепец – это очень резкий выпад против Борхеса, мне он приятен. И потом, понимаете, ведь сама книга «Имя розы» демонстрирует замечательный способ распространения знаний среди простецов. В некотором смысле она, так сказать, иконически обозначила свою тему, а сама она делает ровно то же самое.

Я считаю, что правильно всё. Да, знания лучше распространять с помощью таких книг, как «Пражское кладбище», как «Имя розы», как «Маятник Фуко». Просто мне кажется, что Умберто Эко как мыслитель, как публицист сильнее, чем как писатель. Его художественная сила мне кажется, что ли, недостаточной, хотя он писатель блестящий. Например, такие авторы, как Даниил Андреев с его гениальной сновидческой фантастикой, мне кажется, распространяют больше знаний, больше ценностей. Во всяком случае, главы о Пушкине и Блоке из «Имени розы» – это лучшее, по-моему, что о них написано.

«Будет ли когда-нибудь лекция про Кастанеду? Судя по вашим стихам, вы не очень его жалуете».

Нет, не жалую, хотя некоторые куски мне там безумно нравятся. Например, когда он ищет своё место в комнате: то так ляжет, то сяк, не может найти оптимального места. Это отличная глава. Просто я солидарен с Пелевиным, который в своей статье «Икстлан – Петушки» провёл аналогию. И там, и там всё-таки попытка раскрепощения с помощью веществ. А мне кажется, что надо без веществ (хотя это, может быть, слишком аскетический взгляд).

«Почему у нас идёт вращение по кругу? Может быть, где-то вбит гвоздь? Что это за ось/гвоздь/кол, вокруг которого мы вращаемся?» Могу ответить, как мне кажется.

Есть очень много точек зрения. Когда я спросил Радзинского в интервью, он мне ответил: «Если ты не выучил урок, тебя оставляют на второй год». Это хороший каламбур. Ну да, вот ходим по кругу, потому что не можем. Мне кажется, тут другая проблема. Понимаете, мне кажется, что русское общество (много раз я уже об этом говорил) – это театр. В нём народ играет роль зрителя. Он сидит на галёрке, хрустит бумажками, когда есть бумажками, шоколадки, свистит. Иногда кое-кто из первого ряда попадает на сцену, но это очень редкая история. А гораздо чаще они – зрители. И вот пока они зрители, перед ними играется одна и та же пьеса – в разных декорациях, но, в общем, с одними и теми же героями. Это даёт нам прекрасную возможность: а) не участвовать в историческом процессе (и мы действительно не участвуем, мы зрители, с нас спросу нет); и б) это даёт возможности прогностические, потому что мы смотрим, и мы всё можем предсказать.

Например, я могу достаточно точно предсказать всё, что будет через год, через два. Это не сложно. И меня очень часто за это называли шарлатаном, а потом я узнал, что это нормально. В Америке целая дисциплина этим занимается, называется «компаративистика». Да, сравниваем эти семь кругов.

У меня даже книжка написана об этом, она называется «Круг седьмой». Я её не печатаю по разным обстоятельствам, мне пока не хочется её печатать, но я лекцию читаю оттуда. Например, там такой ряд: Артемий Волынский – Пестель – Тухачевский – Ходорковский. Этот ряд очень интересный. Это люди, которые были участниками исторического процесса – и вдруг оказались винтиками в нём, и не согласились с этим мириться. Видимо, нравы всё-таки несколько смягчаются, таких людей уже необязательно убивают. Причём даже Пестелю не вырвали язык. А вот Волынскому вырвали. Всё-таки происходит смягчение (говорю я с такой горькой иронией).

Потом, скажем: Курбский – Троцкий – Меньшиков – Березовский. Да, это олигарх, который в начале славных дел был правой рукой властителя, а потом колесо истории вышвырнуло его на обочину. Или такой ряд замечательный: Жуковский – Окуджава – Блок. Ну, в русской истории действуют архетипы – одни и те же актёры на одни и те же роли. Это безумно интересно, безумно увлекательно.

«Господин поэт, почему в России такая ужасная ситуация с национальным гимном по части слов? Даже на мелодию Глинки не смогли написать». Да почему? Очень хорошая тема, очень хорошая ситуация, очень адекватная. Государственный гимн должен быть адекватен состоянию страны. Сегодняшний гимн ему абсолютно адекватен.

«Назовите десять книг, от которых не оторваться». Хороший вопрос. Могу. Наверное. Но, как вы понимаете, я из личного опыта только могу это сделать.

Стругацкие, «Попытка к бегству»; Пушкин, «Капитанская дочка»… Вы меня простите за этот разброс, это нормальная история. Да, я из разных эпох буду называть. Стивенсон, «Странная история доктора Джекила и мистера Хайда»; Уайльд, «Портрет Дориана Грея»; де Костер, «Легенда об Уленшпигеле»; Набоков, «Приглашение на казнь», потому что до последнего момента не знаешь, казнят или нет, а потом не знаешь, казнили или нет. Как вариант – «Ultima Thule», пожалуйста, если вам нужны более краткие вещи. Вообще Набоков – один из немногих авторов, за которых берёшься с гарантией, что будет интересно. Это я пять назвал. Сейчас ещё пять, наверное, назову.

Виктор Франкл – любая книга, потому что это как будто тебя изнутри взрывает какая-то граната, он так тебя анализирует; любую книгу можно рекомендовать. Это я называю, ещё раз говорю, те вещи, от которых я сам не мог оторваться. Стивен Кинг, «Сияние», конечно.

Из российских… Я пытаюсь вспомнить просто за последнее время. Ну, конечно, мне было не оторваться в своё время от «Чапаева и Пустоты», потому что я всё время ждал, что мне сейчас откроется истина, сейчас он мне смысл жизни расскажет. Ну, «Чапаев и Пустота» – может, и не самый характерный пример. А вот «Generation „П“», да, я назвал бы, там всё время смешно, всё время интересно. Трифонов – пожалуй, я назвал бы, конечно, или «Нетерпение» (лучший исторический роман, который я знаю), или лучшую из «Московских повестей» – «Другую жизнь» – очень страшная вещь, очень увлекательная, совершенно не оторваться, потому что очень плотная фраза, всё время что-то происходит. Ну, у меня есть определённая слабость к триллерам.

Я бы назвал Гофмана, конечно, любой рассказ, в особенности «Песочного человека» – по-моему, не оторваться абсолютно. Лермонтов, конечно, «Герой нашего времени» – книга, которая абсолютно безотрывно читается. Из Толстого я назвал бы «Смерть Ивана Ильича» или «Отца Сергия». Мы совершенно солидарны с Денисом Драгунским, мы считаем, что «Отец Сергий» – лучшая повесть, написанная по-русски. И привет Денису, если он меня сейчас слушает. И я бы назвал, знаете, как вариант… Я сейчас с всё большим напряжением и невероятным интересом перечитываю Аксёнова, «Остров Крым». Книга, в которой оказалось столько заложено глубины невероятной, столько ума! И так она причудливо сбывается.

Сейчас ещё некоторые разные вопросы из последних. «Ваше отношение к Белковскому? Хотите позвать его в „Литература про меня“?» Хочу. Очень интересный гуманитарий, яркого мышления человек, великолепный интеллектуальный провокатор, храбрый очень. Причём я знаю, что эту храбрость ему ничьё заступничество не гарантирует, он сам такой храбрый. Интересный. Да, давайте позовём.

«Тема – людены и XXI век». Хорошо. Давайте эта тема и будет нашей следующей. Во всяком случае, она самая увлекательная из всего, что было здесь предложено.

У нас остаётся ровно минута, чтобы я ответил на вопрос, чего я пожелал бы выпускникам. Ребята, у меня, кстати, сын выпускается завтра. Для учителя, как вы знаете, выпуск, выпускной вечер – всегда это такое дело, которое пропустить нельзя. Я вам желаю так его провести, чтобы слёз на нём было меньше, а смеха больше. Как это сделать, я знаю. Но мы об этом поговорим буквально через три минуты.

РЕКЛАМА

Д. Быков

Д.Быков: Ощущение будущего и воздуха, временная ликвидация тотального запрета – вот что создаёт атмосферу роста

В чём трудность? Мне и так 23 июня (это тоже не в порядке рекламы, а просто в порядке честности, тем более что там билеты уже, по-моему, проданы) всё равно читать лекцию в Петербурге в зале Indigo про «Пикник на обочине» как летопись советского проекта. Ничего не поделаешь. Стругацкие кажутся мне самыми талантливыми русскими писателями 70-90-х годов (кстати, и 60-х тоже, просто тогда была конкуренция больше). Давайте поговорим про люденов. Это тема, меня сейчас жгуче волнующая. Я очень надеюсь, что мы получим ещё ряд вопросов на эту тему. Пока отвечаю на ближайшие комментарии.

Спрашивают, кстати: «Вам как писателю интересна личность Путина или нет?» Я своим принстонским студентам дал такое задание – написать рассказ для Путина – не про Путина, а для Путина, – чтобы этот рассказ подействовал на него: «Какова акупунктура эмоциональная, на какие точки надо, по-вашему, нажимать, чтобы произвести впечатление?» Я получил 20 очень интересных рассказов, часть из них напечатаю по согласованию с этими ребятами. Их представления оказались очень широкими. Сами они оказались большими интеллектуалами.

«Дима подсел на свои любимые макаринские приёмы, связанные с подавлением личности и его мнений путём авторитета и должностью у микрофона». Не понял, что вы имеете в виду и при чём здесь Макаренко, и почему он должен отдуваться за меня грешного. Но в любом случае это очень интересно, спасибо за ваше мнение, будем и дальше любить друг друга.

«Кабы я знал, что Быков работает с вопросами, точно бытовуху напридумывал бы, и Дима замучился бы краснеть за свою личную интимную жизнь». Как же вы, дорогой, хорошо обо мне думаете! Чего мне краснеть за свою личную жизнь? Практически всё, что вы обо мне знаете, очень давно известно. Разве что в «Википедии» почему-то написано, что у меня трое детей. Видимо, они что-то знают, чего не знаю. А в остальном – ну что вы, ребята? Какая личная жизнь? Она есть, конечно, но она настолько, в общем, традиционная и настолько там не за что краснеть, что мне даже стыдно как-то в этом признаваться. Как сказал когда-то Вознесенский тоже мне в интервью: «Надо же хоть чем-то отличаться от остальных авангардистов». Так я хоть, по крайней мере, веществ не употребляю.

Поговорим о люденах. В чём насущность темы? Стругацкие, когда работали вместе, в диалоге, умудрялись разгонять свой ум до таких скоростей, которые большинству современников (да собственно и большинству читателей сегодня) недоступны. Это тот случай, когда по старой брачной американской формуле «один плюс один дают три». Действительно, Стругацкие вместе – это больше, чем два брата Стругацких; это третий сверхум, сверхмозг, который прозревает будущее с необычайной точностью.

Мне кажется, что самая страшная их догадка (высказываемая, впрочем, довольно многими людьми в разное время, но ими наиболее чётко сформулированная) заключается в том, что эволюция человечества далее пойдёт не по одному пути, а по двум. Вот это самое страшное. Такая мысль приходила, собственно говоря, Уэллсу. Там все поделились на элоев и морлоков – условно говоря, на бессильную рафинированную интеллигенцию и на безмозглый пролетариат. Такая мысль многим приходила в разное время в XX веке. Но только у Стругацких мы впервые встретили вот это страшное и чёткое указание о том, что эволюция пойдёт по двум веткам, и изложено оно в повести «Волны гасят ветер», в так называемом «Меморандуме» Бромберга.

Стругацкие вообще любили давать своим любимым героям фамилии своих любимых людей. На тот момент они очень любили режиссёра Бромберга, постановщика «Приключений Электроника» и, в частности, «Чародеев». Когда они посмотрели «Чародеев», они, конечно, передумали, но было поздно.

Так вот, в «Меморандуме» Айзека Бромберга содержатся две, ну, три принципиальных мысли. Первая: в ближайшее время человечество будет поделено на две неравные группы. Вторая: оно будет поделено по не понятному для нас признаку. Третья: одна из этих групп в своём развитии – меньшая – радикально и навсегда обгонит большую. Там, правда, у Бромберга не сказано, что будет с большей. По моим ощущениям, меньшая группа будет стремительно развиваться вверх, а большая медленно, очень медленно, почти незаметно дегенерировать в минус. Почему это будет происходить – отдельный разговор. Если хотите, поговорим.

У Стругацких была когда-то идея Странников. Странники – это сверхцивилизация, оперирующая энергиями порядка звёздных, которые проникают на Землю и начинают своё прогрессорство на Земле. И вот выявлением Странников был занят Тойво Глумов – сын Абалкина и Глумовой, главный герой продолжения «Жука», главный герой «Волн». Он выискивает везде признаки деятельности Странников и находит один бесспорный признак. Здесь нам надо сделать небольшой экскурс в Теорию Воспитания у Стругацких.

Как Стругацкие представляют себе воспитание нового человека? Вообще с помощью каких вещей этот новый человек может возникнуть? Он должен быть проверен на способность позитивно относиться к непонятному, выдерживать шок от столкновения с непонятным. Вот «Флора», например – очень неприятное и непонятное в «Отягощённые злом». А от того, как мы к ней относимся, зависит наша классификация у Стругацких. Если мы стремимся истребить всё новое и непонятное, то мы ещё не доросли до Человека воспитанного. Человек воспитанный – тот, кто может к непонятному относиться доброжелательно или как минимум с любопытством.

В «Волны гасят ветер» есть происшествие в Малой Пеше. Хорошая страшная история, на ночь прочтёшь – так волосы дыбом, фиг заснёшь ещё в темноте. Маленький посёлок учёных Малая Пеша. Воскресный завтрак, все расслаблены. И вдруг какие-то странные существа, похожие на большие водянистые кули, начинают лезть через забор, проникать на веранды. Они без глаз, но есть ощущение, что они смотрят. Они, как студень, но есть ощущение, что они упругие. Они лезут, вваливаются. И самое страшное, что от них исходит безумное чувство тревоги, жуткое омерзение испытывают люди к ним. Но есть примерно 3 процента, которым кажется, что эти существа прекрасны. И прекрасны как? Потому что они в своём безобразии совершенные, доведены до предела. А есть ещё процента 2, которым вообще очень понравились эти существа: они рыженькие, пушистые, и от них пахнет ягодами! Ну, они такие ягодоядные хомяки, такие весёлые.

И Тойво замечает, что это и есть такая же проба (кстати, как и в «Граде обречённом», если вы помните, павианы), проба на способность мириться с непонятным. Есть ещё некоторые пробы. И исходя из этого, Тойво Глумов решает, что на Земле уже функционируют Странники. Он перебирает несколько вариантов: может, это знаменитый Кальмар, который лежит на поверхности, испражняясь белым, из японских текстов; а может, это какой-то сверхразум, другая его форма? Но в конце выясняется, что никакого сверхразума нет. И Даниил Логовенко, который заведует «Институтом чудаков»… А в этом «Институте чудаков» под маской исследовательского проекта тихо себе выращиваются новые люди – люди, которые эволюционно очень отличаются от современных. Вот когда это большое откровение происходит, когда до Максима Каммерера это доходит – вот тут, собственно, как он говорит, и «начинают трещать, хрустеть бедные косточки моей души».

То, что человечество будет эволюционировать, на мой взгляд, совершенно очевидно. Это может быть техногенная эволюция какая-то – например, соединение человека с чипом, соединение его с постоянно действующей сетью и так далее. А может быть, человек будет как-то физиологически эволюционировать. Это пока непонятно. Но самое страшное, что пока можно вычленить, что пока очевидно – это то, что это не будет единая эволюция; то, что мы превратимся на тех, у кого либо есть «зубец-Т на ментограмме», как в «Волнах», либо нет.

И у Стругацких получается так, что людены попросту исчезают из поля зрения обычных людей. У Стругацких были и раньше на это намёки. Вспомним «Жук в муравейнике», когда, например, уже постаревший Каммерер признаётся, что ему трудно было удерживать Льва Абалкина в темпе своего восприятия, потому что Лев Абалкин двигался, как прогрессор пятого поколения, он был очень быстрый. Точно так же и современное человечество – человечество эпохи Большого Откровения, как в «Волны гасят ветер» – не может удерживать люденов в темпе своего восприятия.

Что там происходит? Внезапно исчезает Тойво Глумов. Там замечательный эпизод, страшненький такой, когда Тойво присылает свою видеозапись Каммереру, и он находится в какой-то комнате, больше всего похожей на дачу, в очень светлом солнечном помещении, то есть за окном угадывается солнечный пляж. А где он находится – непонятно. Может быть, он вообще на другой планете. Помните, там Майя, его мать, говорит: «Я даже не знаю, где сейчас Тойво, где он сейчас, в каких мирах». Поэтому совершенно непонятно действительно, как будут дальше взаимодействовать эти две категории.

Д.Быков: Атмосфера нынешнего убожества и мертвечины связана с сознательным оглуплением

И самое главное и печальное – нам до сих пор не понятен принцип, по которому эти новые люди будут от нас отличаться. Я вам рискну сказать, братцы, что эти новые люди уже здесь, что эволюция уже пошла по этим ступенькам, по этим двум веткам. И главная причина катастрофы, внутри которой мы сейчас живём, катастрофы всемирного, конечно, масштаба, не только русского – это то, что человечество разделилось на два биологических вида, и непонятно, как эти биологические виды будут друг с другом сосуществовать.

Не надо думать, пожалуйста, что оно разделилось, условно говоря, на «колорадов» и «ватников» – с одной стороны, и либералов и гомосексуалистов – с другой. Гомосексуалистов полно, как мы знаем, и среди патриотов, а либералов полно среди государственников. Одно другому совершенно не противоречит. Я уже не говорю о том, что «колорады» и «ватники» зачастую бывают умнее «антиколорадов» и «антиватников». Это тоже естественные вещи. А почитать некоторые украинские форумы, на которых и меня обзывают рабом и имперцем – тоже не сказать, что там сильно прибавилось интеллекта.

Но проблема в другом. Действительно, для одних людей первичны сильные эмоции, добываемые из зверства (можно взять ИГИЛ как вариант, и у нас многие к этому тяготеют), а для других первично ненасильственное распространение знания, интерес к науке, к творчеству, к созиданию, к семейному счастью и так далее. То есть одним необходимо зло как источник энергии, а другие умудряются как-то это делать из добра.

Почему такое разделение произошло? Это тоже очень трудная тема, она требует серьёзного разговора. Нарушение цельности, целостности мира случилось где-то почти на наших глазах, оно случилось в XIX веке. Возьмём, например, довольно страшное явление – раскол русского общества на западников и славянофилов. Понимаете, ведь речь идёт о разъятии органического целого, а противопоставление – внимание! – взаимообусловленных вещей. Одно без другого невозможно. Невозможна свобода без порядка, невозможно национальное без международного и так далее, хотя бы потому, что надо знать другие народы, чтобы понимать свой.

Гоголь в «Выбранных местах» совершенно правильно пишет: «Это спор людей, которые смотрят на один и тот же дом, просто одни видят фасад, а другие – торец». И главной катастрофой русского духа он называет этот раскол, который он отрефлексировал, между прочим, одним из первых. Вот интересная штука: он формально был, конечно, ближе к славянофилам, но именно у славянофилов он удостоился максимального разноса за свою книгу. Аксаков ему писал: «Вы мне предлагаете читать Фому Аквинского?! Да осмеюсь Вам сказать, что Фому Аквинского читал, когда вас ещё на свете не было». Ну и так далее. Нападки на священство очень разозлили всех. Много было у Гоголя врагов среди богословов, не только отец Матвей. Книга его вызвала такое раздражение именно потому, что он увидел в этом разломе катастрофу, а такие люди, как Аксаков, Языков, видели в нём, наоборот, прорыв.

Я тоже, в общем, искренне считают, что это катастрофа. Раскололось всё. Раскололись цельные вещи. Это всё равно, что разъять крест на вертикаль и горизонталь, но, слава богу, удерживает распятый. Мы наблюдаем сегодня во всём мире страшные явления – бинарные оппозиции, – которых не снял никакой постмодерн. Все эти разговоры, что «постмодерн снимает бинарные оппозиции» – где, когда? Ничего подобного не происходит! Посмотрите. Можно было такое думать в эпоху Конца истории, когда Фукуяма его провозгласил. Но сейчас-то уже совершенно ясно, что после этого Конца истории в мире народились такие силы, после дряхлого Советского Союза с такими вещами пришлось столкнуться Западу, что о чём там говорить. Выяснилось, что Советский Союз был ещё самым мягким вариантом этого восточного радикализма. И, конечно, сегодня, когда… И не только ИГИЛ, далеко не только ИГИЛ являет собой эту всемирную опасность. А российское коррумпированное общество, которое противопоставляет себя остальному миру и в любой момент может заиграться со спичками? Есть такая вероятность? Конечно, есть.

Поэтому эти бинарные расколы только усугубились. И люди, для которых превыше всего зверство и наслаждение от зверства, всё чаще прикрываются идеями государственничества, патриотизма, традиций. А для других традиция – вещь не священная. Для других священно развитие. Вот так выглядит сегодня раскол на людей и люденов. Каковы перспективы этого раскола? Я вижу естественным образом две перспективы, и какая из них убедительней, не знаю.

Первая – это глобальная война всех со всеми, после которой люди вспомнят некоторые простые правила общежития. Это возможно. Естественно, что все войны всегда выигрываются новаторами. Что произойдёт сейчас, я не знаю. Мне бы хотелось думать, что человечество такую цену платить не готово.

Есть второй вариант – взаимное исчезновение с радаров, взаимное игнорирование, при котором одни будут жить в своём мире, а другие – в своём. Но разница-то ведь в чём? Понимаете, миру люденов совершенно не нужно никого захватывать для того, чтобы существовать. Людены могут жить без экспансии. Людены могут продолжать развиваться за счёт познания – грубо говоря, интенсивным путём. А людям, которые живут экстенсивно, которые любят только казнить, пытать и получать в этом источники творческой энергетики – им совершенно необходимо расширяться за чужой счёт. И это причина, по которой большинство опасных режимов, они не могут ограничиться собой, они вылезают на собственные границы. Это трагедия, конечно, да. Поэтому в эпоху мирного сосуществования я не очень верю. Я не верю, во всяком случае, в возможности, как бы сказать…

Ещё пришло три вопроса. Финдлей: «Хотел вам сообщить, что у вас чисто педагогическая привычка ни в чём не сомневаться и знать ответы на всё вопросы, вплоть до смысла жизни». Слушайте, Финдлей, миленький, что же мне делать, если я знаю смысл жизни? Я его правда знаю. Ну, смиритесь с этим как-нибудь. Я же не объявляю вас всезнающим и не сомневающимся, когда вы меня тут критикуете. Нет.

«Дима, вы мне крайне симпатичны, но надо привыкнуть к вашей манере ведения. Я-то думал, будет взаимная беседа». Ну, как же это не взаимная беседа? Прямая взаимная беседа: вы пишете – я отвечаю.

«Нет ли у вас желания соорудить пару телефонных звонков от публики?» Да есть, конечно, такое желание, ребята! У меня есть даже желание позвать гостя в студию. Но по формату нельзя. Написано «Один» – значит, один. Если будет «Один плюс один» – ради бога. Если кто-то дозвонится – всегда пожалуйста. Я, кстати говоря, очень охотно принимаю на почту какие-то вопросы, об этом уже тоже было сказано. Всегда вперёд! Кстати, я действительно не знаю, насколько возможен диалог в прямом эфире. Когда у нас будет пауза через пять минут, я оператора спрошу, можно ли давать в студию звонки. Наверное, можно.

Вот вопрос для эфира: «Меня заинтересовало ваше мнение о цикле „Песнь Льда и Пламени“ Джорджа Мартина, но беглое гугление не обнаружило ни одного вашего высказывания об этих книгах. Не могли бы вы в двух словах поделиться мыслями по данному автору и его вселенной?» Пожалуйста, делюсь, Саша.

Я не читал. И мне не надо. Мне не интересно. Я попробовал это читать. Это хорошее, очень добротное фэнтези, очень классное; говорят – даже философское. Мне показалось, что это обычное Средневековье. Этот мир ничем не отличается от мира Средневековья. Меня никогда не интересовала борьба за власть, меня никогда не интересовали игры престолов. Я согласен с мнением моего покойного друга Миши Успенского, что Мартин высокопрофессиональный писатель, он пишет интересно. Но это не та книга, от которой я не мог оторваться. Мне кажется, что реальное Средневековье было гораздо интереснее.

«Скажите, Дмитрий, какую роль в истории играют процессы, связанные исключительно с приобретением материальных благ и желанием обогатить себя или нацию, и как они соотносятся с остальными историческими процессами?» Хороший вопрос.

Я вообще к желанию обогащаться отношусь очень позитивно, потому что деньги – это прекрасная вещь; деньги – это независимость; деньги – это мера вещей для многих. Ничего плохого в деньгах нет. Это эквивалент потраченной жизни, эквивалент труда. Вот что вы можете сказать, предъявляя свою жизнь? «Мои года – мои богатство». Моё богатство – это такой эквивалент прожитых лет. Ничего я не вижу плохого в желании приобрести большие деньги.

Но ведь понимаете, в чём тут парадокс? Чуковский совершенно правильно говорил: «Прагматические цели никогда не ведут к обогащению». Надо поставить себе идеалистическую цель – тогда у вас будут деньги. А если вы ставите себе цель – просто заработать деньги, – тогда, скорее всего, у вас ничего не получится. Чуковский любил молодым авторам говорить: «Пишите бескорыстно, за это больше платят». У меня тоже есть такое чувство, что чем больше человек хочет обогатиться, тем дальше он от этой цели; чем меньше он этого хочет, тем лучше у него это, скорее всего, получится.

Тоже достаточно интересный вопрос про книгу о Маяковском. Про книгу о Маяковском я расскажу во второй части этого эфира. Пока я хочу закончить всё-таки с проблемой люденов, потому что для меня она чрезвычайно важна.

Где тот критерий, где тот «зубец-Т на ментограмме», по которому люден – человек нового поколения – отличается от человека поколения прежнего? У меня есть три предположения на эту тему.

Первое. Мне кажется, что ключевая вещь для компьютера – быстродействие. И точно так же ключевая вещь для человека – быстроумие. Не объём знаний, а то, что Пушкин называл «скоростью соображения», «вдохновением». Быстрота усваивания. Я, например, наблюдаю сегодняшних студентов. Я довольно много преподаю. Преподавал я в Америке и буду ещё, наверное.

Вот тут спрашивают: «Как записаться на следующий курс в Принстоне?» Весной у меня будут там два курса: один – это как раз эта самая компаративистика, а второй – история советской фантастики. Если бог даст и всё будет нормально, и мы всё доживём.

Д.Быков: Я остаюсь сторонником Советского Союза в смысле оптимального решения национального вопроса

Я в Принстоне видел студентов, я видел студентов в России. И не только в Принстоне. В Питтсбурге, в Стэнфорде. Я видел студентов в Ягеллонском университете, видел во Владивостокском, видел в Новосибирском. У меня от нового поколения совершенно однозначное представление. Раньше я входил в аудиторию и видел перед собой примерно три четвери пустых глаз, а четверть – очень хороших, очень вдумчивых. Сегодня от трети до половины аудитории знают предмет не хуже меня. Я на журфаке недавно читал лекцию, получил больше 50 записок – там не было ни одной неграмотной записки. Журфак – вообще грамотный факультет. Всё-таки там Шанская, Царствие ей Небесное, Кайдалова, Калинина, Вегилянская, Славкин учили нас хорошо. Но такого уровня грамотности я просто не помню. Точно так же в других университетах было. Я поражён стремительностью их реакции. Вот сегодня, например, я встретился со своими недавними студентами, мы продолжаем дружить. Я не успеваю закончить мысль, как они уже её понимают и могут на неё возразить.

Чем вызвано такое быстроумие этого поколения? Проще всего сказать, что это iPhone. Нет, у многих из них просто нет iPhone. А во-вторых – давайте говорить откровенно, – iPhone, наоборот, портит память, потому что мы всегда можем заглянуть в Интернет и найти недостающие сведения. А здесь количество информации принципиально не меняется. У них что-то новое. Понимаете, оттого что человек сидит в социальной сети, он умнее не делается. Он делается, может, толерантнее, может, лучше учится прятать свои мысли. Но почему-то… А это, кстати, чёрт его знает, ребята. Ведь это может быть и физиология, понимаете.

Вот такая, смотрите, штука. Долгое время синдром дефицита внимания и гиперактивности (СДВГ) считался болезнью. Его лечили риталином, всё дела. Были безумные совершенно споры, является ли риталин наркотиком или нет. И я вам должен сказать, что многие дети, у которых был СДВГ, на моей памяти – они же абсолютно здоровые на самом деле, просто они действительно быстрее соображают. Ну, им скучно сидеть на уроке 45 минут.

В школе, где я преподавал до последнего времени, в «Золотом сечении» (просто чтобы закончить Маяковского, я бросил преподавание, но сейчас я к нему вернусь), раньше я весь материал, который мне надо было дать на уроке, едва успевал дать за 20 минут, и 20 минут у меня оставалось на опрос. Сейчас за 10 минут они понимают всё (я не хочу повторяться, я полчаса с ними потом разговариваю про жизнь), потому что они стали усваивать всё быстрее. СДВГ не болезнь. Понимаете, какая штука? Это всё равно, как если бы птица сетовала, что ей трудно ходить. Птице не надо ходить в большинстве случаев, ей летать надо. Да, наверное, такой сдвиг.

Мы долгое время объясняли… Мне сейчас только это пришло в голову неожиданно. Вот действительно артикуляционное учительское мышление: ты что-то говоришь – и начинаешь соображать. Раньше нам казалось, что клиповое мышление – это следствие появления клипов. А почему не наоборот? Почему не допустить, что клипы – это новая форма творчества для человека, который быстро живёт? Ну, скорость жизни страшно увеличилась! Наверное, биологическая эволюция у некоторых (у некоторых – подчёркиваю) пошла по этому страшному убыстрению. Остальные, напротив, конечно, очень затормозились.

Я недавно видел в одном автосервисе работу двух мастеров параллельно: один работает стремительно, а другой с такой развалкой, с такой медлительностью всё делает, с такой расслабленностью. Да, это два биологических таких вида. Это не значит, что один лучше, а другой хуже. Кстати говоря, русские патриоты всё время же говорят неторопко, непоспешно, раздумчиво. Для них медлительность – это признак ума. Знаете, есть такие люди, которые ничего не делают быстро, и про них говорят «наморщить попу». Вот такие люди, которые всё время морщат попу для важности. Это чудовищно скучно. Я их не люблю.

Первый критерий – возможно, быстроумие, стремительность реакции. Это не всегда хорошо, но в новом мире это потребуется, потому что скорость мира увеличивается.

Второй критерий, который мне кажется чрезвычайно важным и который я тоже наблюдаю – это коммуникабельность. То есть аутизм одной половины… Аутизм не медицинский, а то я знаю, что сейчас многие сторонники аутистов и педагоги с аутистами (собственная дочь в том числе) сейчас на меня люто обидятся. Нет, я говорю об аутизме социальном, об аутизме нравственном – о неспособности к контакту. Есть люди, которые ну в принципе неконтактны. Он не понимает чужих аргументов, ему «об стенку горох», он тупо повторяет свои недоброжелательные априорные представления о тебе. Ну, нет коммуникабельности у людей, нет способности выслушать другого. А у этих людей оно очень высокое, очень такое правое.

Очень интересно: «Дмитрий Быков в эфире оправдывает фашизм, разделяя людскую расу на две части – быдло-пролетариат и те, кто право имеют». Вот это вы как раз… Ему уже возражает Финдлей. Спасибо.

Триат, милый, вот вы как раз демонстрируете аутизм – вы не слышите того, что вам говорят. Вам кажется, что если делят людей на две расы, на два типа, то это уже фашизм. Ничего подобного! Людей можно поделить на смуглых и бледных, на умных и глупых, на быстрых и медленных, на толстых и худых. Ну, мне-то что? Уж я могу себе позволить, я толстый. Ну, конечно, не такой толстый, как кажется моим недоброжелателям. Мне кажется, что здесь, понимаете, какой-то именно аутизм – вы не хотите меня услышать. Вы хотите слышать своё априорное представление о делении на быдло и тех, кто право имеют. Нет, люди делятся, но они делятся на две эволюционные ступеньки. Это самая страшная догадка о том, что они делятся на людей и люденов. Я же не говорю вам, что это прекрасно. Я говорю вам, что это есть. А как к этому относиться – ну, это воля ваша.

Ещё несколько вопросов на эту же тему. Спасибо. Ещё раз спасибо. «Ваши классные детишки, наверное, от вас без ума». Да нет, что вы? Какое там… Вот это тоже их замечательная особенность – они ни от кого не бывают без ума. Я, кстати, съездил в Принстон, как в старый сон такой, после конца семестра. Они вроде бы скучают, но они и без меня прекрасно обходятся – точно так же, как и мои московские дети. Им настолько хватает друг друга. Вот эта новая генерация – она очень самодостаточная. И это тоже важный признак.

Вернусь к проблеме социального аутизма. Что я имею в виду? Я имею в виду неготовность человека выслушать собеседника, а очень часто – неготовность его дослушать. Это есть, и это признак архаического сознания. Когда вы боитесь перемен, в том числе перемен в собственном мировоззрении, вы предпочитаете общаться со штампами. Вот как Нэш покойный мне сказал тоже в интервью. Я спросил: «Действительно ли вы слышали воображаемые голоса?» Я никогда не видел воображаемых людей. Большинство людей видит воображаемых людей и общается с ними. Да, это очень печально. Большинство людей действительно общается со своими моделями. У нас ровно минута остаётся на то, чтобы рассказать, чем это опасно.

Д.Быков: Что ни говори, а жить в большой интернациональной империи гораздо веселее

Это опасно прежде всего тем, что архетип – вот этот враг – всегда у вас вызывает ненависть. Не дружелюбие, не интерес, а он вызывает ненависть. А новое поколение, мне кажется, доброжелательное. Вот чем я действительно поражён: современные молодые люди… Причём я очень чётко вижу границу, с которой они начинаются – последние два года. Условно говоря, люди где-то 1995-1997 годов рождения – это люди доброжелательные. Я не знаю, с чем это связано и чем это объяснить. Это не значит, что среди них нет фашистов. Конечно, есть. Это не значит, что среди них нет погромщиков. Конечно, есть. Но они не составляют тенденции, понимаете, они не составляют большинства. И никакого нет фашизма в том, чтобы признать: да, бывают люди добрые и злые, бывают хорошие и плохие. Потому что как сказала Новелла Матвеева: «Потому что если „всё едино“, значит „всё дозволено“. И точка». Вернёмся через три минуты.

РЕКЛАМА

Д. Быков

Меня спрашивают три человека: «А каков же третий критерий?» Могу сказать, хотя этот третий критерий мне самому совершенно не нравится. Этот критерий – отсутствие узкой профессионализации, отсутствие узких, конкретно направленных интересов. Современные молодые люди с равной вероятностью (я имею в виду вот это поколение новое) могут заниматься всем и менять работы резко и радикально. Больше того, мы ещё не видели с вами зрелости люденов, мы не видели их старости. Они в зрелость-то войдут только через небольшое время. Что их ожидает – я не знаю. Но я знаю… Знаете, как знает конструктор у Лема в «Эдеме», что в этом предмете, который он держит в руках, есть какая-то разомкнутая цепь, но какая, он не знает, он чувствует это. Так же и я. Я чувствую, что у этих людей после 40 будет резкое изменение жизни, они будут резко вообще менять свою жизнь – вплоть до ухода в монастырь или до освоения новой техники. Это будут другие люди, которые могут резко менять профессию, образ жизни, семью, может быть, кстати, тоже.

Между прочим, вопрос о многожёнстве не просто так возник сегодня в нашем формате. Все предчувствуют, что какой-то большой слом произойдёт. Возвращаясь к книге о Маяковском, скажем, Брики тоже были такой моделью советской новой семьи, не очень удачной моделью. У Михаила Илларионовича Михайлова была такая семья ещё в XIX веке. А у Герцена? Пожалуйста, вам даже не трио, а квартет. Ну, там вообще с Гервегом жуткая была история.

Короче, я вообще считаю, что очень многие сдвиги в жизни этих людей, в их семьях, в их увлечениях будут налицо. Пока я вижу одно: они не нацелены на какую-то конкретную профессию. Отсюда – трудность выбора вуза для них сегодня. Они выбирают тот вуз, который даст максимум информации. В этом смысле американская система образования мне кажется пока лучше приспособленной. Российская тоже будет приспособлена очень хорошо, как только в ней произойдут благотворные перемены. Надо не профессию давать. Надо давать базовый уровень знаний, надо работать над информоёмкостью человека, над его способностью усваивать новое.

Современный студент (я это говорю с полной ответственностью как всё-таки преподаватель с некоторым стажем) может за две недели подготовить исчерпывающую работу на тему, которая ему абсолютно не знакома, а за два дня – поверхностную, но качественную работу на ту же тему. Может, энергетики помогают. Может быть, честолюбие. У этих людей, кстати, очень много тщеславия, честолюбия; меньше злобы, но больше честолюбия. Честолюбие – хорошее качество. «Зависть – сестра соревнования, следственно из хорошего роду», – помним мы из Пушкина. Так что не так всё плохо. Вот то, что у этих людей исчезает чёткая профессионализация – для меня очень радостная примета.

Теперь естественный вопрос, который мне десять раз уже задан и на который я с удовольствием отвечу: «А что же будет с нами? Что же будет с теми, кто сегодня составляет пока медленное большинство – с теми, кого не взяли в людены?» Тут ещё очень хороший вопрос: «Как стать люденом?»

Боюсь, я должен вас огорчить. «Мокрецом можно только родиться», – возвращаясь к «Гадким лебедям». Помните, там Банев забоялся, что он заболел проказой этой, что он стал мокрецом. И, по-моему, Нунан ему объясняет: «Извините, это врождённое, с этим надо родиться. Вы не можете стать мокрецом». Вы можете, конечно, при определённых условиях разогнать свой мозг до того уровня, что будете очень быстро всё понимать. Но что будет при этом с вашей доброжелательностью? Я, честно говоря, не уверен… Боюсь, что мы с вами – уже прошлое, мы – уже вторая ветвь эволюции. Ничего не поделаешь. Наверное, древнему человеку, питекантропу тоже было бы обидно, посмотри он на сегодняшнего какого-нибудь рокера, рассекающего по Москве.

Что будет с нами? У меня на этот вопрос совершенно чёткий ответ: уделом большинства станет превращение в Человейник, как это называл Зиновьев – в людей, объединённых социальными сетями. Эти люди не имеют собственных мнений и предпочтений, они действуют сообразно некоторой накачке, ими можно управлять. Думаю, что управление этими социальными сетями скоро станет отдельной отраслью науки (если ещё не стало). Вбросы, троллинги, «ольгинские гнёзда» – масса же этой ерунды! И сейчас она не только на правительственном уровне осуществляется, но и на частном, и оппозиции приходится с этим работать.

Социальная сеть – это общество, описанное у Кинга в «Мобильнике», описанное ещё раньше у Уиндема в «Кукушках Мидвича». Они, может быть, лучше нас, понимаете. Ведь в конце концов, помните, когда засыпали эти новые люди у Кинга в «Мобильнике», у них изо ртов доносилась лёгкая музыка. Может быть, стоит действительно поверить в это новое счастливое человечество? Они объединённые, у них есть телепатия. Действительно, если каждому в мозг будет вживлён вот этот чипчик, позволяющий общаться, у нас буде телепатия, мы сможем всегда подключаться к Библиотеке Конгресса, например.

Носимые технологии сделают нас повязанными в единую сеть. И, может быть, нам нужна эта единая сеть, потому что, как мы уже поняли, с грузом моральной ответственности человек не справляется. Посмотрите на фашизм, посмотрите на попытку построить в Китае тоталитарное общество (про Камбоджу я не говорю, это самый страшный пример), посмотрите на милитаристскую Японию, на Германию. Посмотрите на разные попытки. Господи, в Штатах попытки построить общество потребления, которое управляется интеллектуальной модой – тоже ведь там есть свой тоталитаризм. Между прочим, и Оруэлл не просто так предупреждал о его опасности. И обратите внимание, что и у Замятина в «Мы» – там не голодное тоталитарное общество, там сытое общество, всё у них прекрасно, они регулируются Машиной Благодетеля.

Возможен такой тоталитаризм? Да конечно! Просто люди разделятся на тех, для кого оптимален режим Человейника, и одиночек, которые могут существовать отдельно. Возможно, такие новые луддиты, которые будут взрывать эти социальные сети к чертям собачьим, которые будут с ними бороться. Помните, как у того же Кинга в «Мобильнике» человек уничтожает эту новую эволюционную ступень. В «Кукушках», например, Учитель думает: «Они же лучше нас! Должен ли я их уничтожать? Должен, потому что они порабощают. Даже когда лучшие тебя порабощают, надо это уничтожать».

Социальные сети станут в ближайшее время единственным местом обитания нового человека. Это будет человек, который составляет единицу. Описано ли это в литературе? Да, пожалуйста, сколько угодно. Вот есть очень хороший роман Анны Старобинец «Бессмертный», где как раз Бессмертный – это некая коллективная личность, как муравейник, составленная из человекоклеток. Может такое быть? Пожалуйста.

Я боюсь, что это будет. И я надеюсь, что новые люди – это те новые люди, которые не заводят аккаунтов в социальных сетях. Каково моё собственное будущее в этой связи? Мне хотелось бы, знаете, быть таким посредником, наверное, между ними и нами, чтобы они были не слишком к нам жестокие. «Прошлое беспощадно по отношению к будущему, а будущее беспощадно по отношению к прошлому», – писал Борис Натанович. И я думаю, что эта беспощадность должна как-то сглаживаться. Наверное, какая-то категория таких посредников… Ну, как Виктор Банев, помните, который пытается между детьми и взрослыми в этом городе наводить какие-то порядки. Но надо всё время вспоминать последнюю фразу из «Гадких лебедей»: «Всё это очень хорошо, но не забыть бы мне вернуться».

Я всё равно не могу принадлежать к обществу этих прекрасных новых детей. Я чувствую себя сейчас… Я совершенно откровенно вам об этом говорю, хотя мне очень горько это говорить. На любой лекции в любом университете – в Болгарии, в Москве, в Праге – я сейчас чувствую себя, ровно как Виктор Банев на встрече с этими детьми. И я прекрасно знаю, после чего Стругацкие это написали – после того, как они посетили ФМШ (физико-математическую школу) в Новосибирске, поговорили там с детьми и поняли, что эти дети иногда в некоторых отношениях их опережают по реакции. Не скажу – умнее, но – быстрее.

И я себя так чувствую, но с одно разницей: Банев почувствовал, что эти дети жестоки, а я чувствую, что они доброжелательны, и это что-то новое. Поэтому этот новый дивный мир уже существует на моих глазах, и мне хотелось бы с этим дивным новым миром как-то договариваться, как-то дружить. Я надеюсь, что пока ещё я им какое-то время буду интересен. Во всяком случае, в социальных сетях я точно не растворюсь.

Д.Быков: Фашизм – явление подпольное; это когда ты понимаешь, что ты дрянь, и испытываешь от этого удовольствие

Тут возникает очень хороший вопрос, совершенно правильно пишет Ирина: «Может быть, социальные сети гарантируют человека от зверства, подобного тоталитаризму?» Да вот не гарантируют, Ирина! В том-то всё и дело, что они предлагают более мягкий вариант этого тоталитаризма, когда вам страшно иметь своё мнение, когда вам страшно выпасть, отпасть от этого соска, к которому вы всё время подключены. Вы замечаете, что без iPhone (ну, хорошо, без какого-нибудь более дешёвого устройства) уже немножко чувствуешь себя отнятым от материнской груди. Или скажем иначе: как старец, забывший зубы. Помните эту чудесную набоковскую фразу: «Кошмар старика – забыть зубы. Кошмар юноши – расстёгнутая ширинка»? Вот ты чувствуешь себя, как старец, забывший зубы. Когда я его рядом не вижу, у меня возникает чувство странной неполноты. Это подсаженность уже, ничего не поделаешь.

А вот эти дети – они гораздо более самодостаточны. Они более склонны к одиночеству, одиночество их не пугает, и это интересно. Им не так нужен постоянный контроль соцсети. Мы думали, что социальная сеть – это новое. Вот нам казалось, что это новое. А это – старое.

И, кстати говоря, у Стругацких тоже ведь люди вовлечены в своеобразную социальную сеть. Это непрерывная взаимная зависимость. За всеми следит КОМКОН-2 – Комиссия по контактам, которая есть в сущности тайной полицией. Это же прозрачное общество в мире Полудня. Герман был абсолютно прав, когда в своей версии «Трудно быть богом» показал мир Полудня как мир кризисный, мир рухнувший. Они на Арканар убегают не от хорошей жизни. Помните, там возвращаться-то некуда. И это не так просто. Да, наверное.

Поэтому я боюсь государства социальных сетей, я боюсь мира прозрачности. И я верю в люденов, которые не нуждаются в социальных сетях. И вас я к тому же призываю.

У меня остаётся некоторое время для того, чтобы рассказать про книжку о Маяковском, когда она всё-таки будет. Я сам бы очень хотел знать, когда она всё-таки будет. Мне бы вообще было очень приятно знать, что она закончена, что я её сдал. Половину её я отправил редактору, от которого услышал, что «местами хорошо, а местами затянуто», – на что ему в своей манере ответил: «Сам ты затянут». Конечно, обидно, когда ты четыре года книгу писал, а теперь оказывается, что из неё 15 процентов надо вырубить. Но, слава богу, у меня ещё она не закончена.

Она отличается очень сильно от книг о Пастернаке и Окуджаве. Она имеет такую, знаете… Видимо, действительно после 45 начинаешь испытывать какую-то усталость от традиционных форматов. Покойный Фостер Уоллес, Царствие ему Небесное, писал роман «Бледный король» в совершенно новом формате – это такая попытка сделать разорванное повествование, когда каждая глава летит в читателя с неожиданной стороны.

Д.Быков: Я не очень верю в перемены, в протесты, вдохновлённые пищей или её отсутствием

«Маяковский» – тоже такая довольно дробная книжка. Она имеет подзаголовок «Трагедия-буфф в шести действиях». Почему в шести действиях? Помните, Маяковский говорил: «Сколько действий может быть в драме?» – «Пять». – «У меня будет шесть!» Вот такая идея постоянного превышения. Там его жизнь разбита на шесть таких периодов. Там несколько рубрик.

Во-первых, там есть рубрика «12 женщин». Маяковский перед смертью собирался писать роман «12 женщин» и даже написал к нему поэтический эпиграф:

О, женщины!

Глупея от восторга

Я вам

готов

воздвигнуть пьедестал.

Но…

измельчали люди…

и в Госторге

Опять я

пьедесталов

не достал.

Он рассказал это Наташе Брюханенко – одной из этих 12 женщин. Там есть рассказ про этих 12 главных женщин его жизни и попытка объяснить, почему роман должен был так строиться: вот он как бы такой Христос и вот его 12 апостолов – женщины, в него влюблённые. У него была, кстати, такая манера. И Тоня Гумилина, покончившая с собой от любви к нему, художница, на одной из несохранившихся работ как раз изобразила Маяковского-Христа, а вокруг него – тайная вечеря женщин.

Там есть такая рубрика «Для чего пишу не роман?» – это цитата из Карамзина. Я боюсь, что именно это мне редакция вырубит, но я не дам. Это где разные возможности развития. А что было бы, если бы Маяковский остался с Евгенией Ланг? А что было бы, если бы он остался в Мексике и не сбежал бы оттуда (а он собирался остаться надолго)? А что было бы, если бы Маяковский встретился с Че Геварой? Ну, вот такие вещи, такие гадательные варианты развития.

Каждая глава начинается развёрнутым вступлением. Там есть и биографическая хроника. Но ведь там я что говорю? Жизнь Маяковского не имеет никакого биографического строения, нет биографии. У него есть география и библиография. География – это беспрерывные поездки. Библиография – это список книг и публикаций. И то, и другое есть в замечательной книге Катаняна «Хроника жизни и творчества». Это не надо переписывать. Поэтому я рассказываю сюжет его жизни, как он мне виделся.

Там есть несколько глав «Современники»: есть глава о Луначарском, глава о Горьком, глава о Ходасевиче, который мне представляется таким своеобразным двойником Маяковского, такой страшной к нему парой, довольно интересной. Другая пара – Есенин, конечно. Я говорил о том, что Маяковский и Есенин – на них как бы распался Некрасов. Вообще в XX веке все единства, все целостности распались. Отношения Маяковского и Есенина – это как бы отношения двух противоположно заряженных частиц, которые только в целом могли бы составить поэта некрасовского класса и масштаба.

Я далее там даже делаю опасное предположение (и всё-таки пытаюсь его доказать), что герой «Чёрного человека», тайный двойник – это Маяковский. Неслучайно то, что говорит Чёрный человек – это почти буквальное повторение известного стихотворения «Нате!». «…Прыщавой курсистке // Длинноволосый урод // Говорит о мирах, // Половой истекая истомою», – это стилистика Маяковского. И, строго говоря, этот распад одной человеческой личности на поэта и гражданина уже у Некрасова есть. Конечно, на поэта и гражданина развалился, условно говоря, Некрасов в 20-е годы XX века. Вот такая тоже интересная история.

По-моему, там довольно занятные главы о подлинном виновнике конфликта Горького и Маяковского. Он довольно известен, но все почему-то Чуковскому приписывают эту клевету, а на самом деле Чуковский здесь абсолютно ни при чём. А кто это – Мария Фёдоровна Андреева подробно рассказала это – Яков Израилевич, её секретарь, безумно влюблённый в Лилю. Кстати, он был на 20 лет старше Маяковского. Печальная ирония судьбы состоит в том, что в последние годы жизни он, жестоко Маяковским избитый, заведовал художественной секцией Клуба писателей имени Маяковского в Ленинграде.

И там довольно много такого литературного анализа, как мне кажется, анализа некоторых его стихов, которые я больше всего люблю. Горько мне то, что в процессе работы над этой книгой я к некоторым стихам и поэмам охладел. Скажем так, я несколько охладел к поэме «Про это», которую раньше считал лучшим произведением Маяковского. Зато мне стал безумно нравиться «Человек». Раньше я очень не любил поэму «Владимир Ильич Ленин». Сейчас мне она кажется замечательным образцом риторической поэзии – может быть, лучшим из тех, что в России существовал.

В общем, эта книга большая, толстая. Ну, может, она поменьше «Пастернака», но страниц 500 в ней, наверное, будет. Скоро она выйдет. Ну, не совсем скоро. Осенью я её очень надеюсь увидеть.

«Странно, что в поколении 15-17 лет я наблюдаю чрезвычайное просветление разума и души, что, казалось бы, не свойственно нашему жлобскому времени. Перед 1941 годом было такое же явление. К чему эти нынешние…» Блестящий вопрос! Я как раз в книжке «Июнь» – романе про предвоенное поколение – пишу об этом самом.

Это было гениальное поколение, великое! Это было поколение, которое дало ифлийцев: Самойлова, Слуцкого, Когана, Наровчатова, Ржевскую, Горелика, Кульчицкого. Это великое поколение абсолютно! Оно не с войной связано. Война здесь – скорее эксцесс. Оно связано с тем, что надо было страну потом вытаскивать. И они вытащили. Это их усилиями в 60-е годы всё было спасено, этими фронтовиками: Трифоновым, Окуджавой, мальчиками из «Дома на набережной». «Их повыбило железом», – сказал Самойлов. Все эти гениальные дети, о которых Трифонов писал – они погибли. Среди них были, конечно, свои уроды и конформисты, типа Вадима Глебова (Батона) из «Дома на набережной», но большинство их, огромное большинство составляли люди, которые выиграли войну, и люди, которые потом подняли страну, в 60-е спасли её, в общем. Дед мой был такой человек, кстати.

Это то, что Секацкий называет «воины Блеска». Это были блестящие люди, которым важна не победа, а блеск этой победы. Их ничего не пугало, они были абсолютно бесстрашные органически. Юрий Грунин покойный был таким человеком, оставивший гениальную лагерную летопись, сначала летопись плена, а потом летопись Джезказганского лагеря и Кенгира. Потрясающий человек был Камил Икрамов, этой же породы и тоже лагерник. Окуджава – безусловно, с его универсальным фольклорным дарованием. Да, это было ровно такое же поколение. Наша задача – сделать всё, чтобы новая война их не выбила. И я надеюсь, что они нам помогут, потому что они и сами этой новой войны не хотят.

Теперь – пара слов о будущем, чтобы как-то разобраться.

Пункт первый: я буду принимать вопросы всю неделю на те самые адреса и телефоны, которые сейчас объявлены мною: dmibykov@yandex.ru и, естественно, все дела на «Эхе». Я буду ждать ваших заказов на лекцию. Пока побеждают заказы на лекцию о Бродском. Да, давайте, пожалуйста, я с удовольствием.

Второе предупреждение (если меня, конечно, не выкинут с «Эха» и если мы с вами продолжим через неделю на эту тему разговаривать): я со своей стороны очень бы вас просил действительно как можно больше спрашивать вещей личных, можно политических, потому что я же здесь всё-таки сижу не как представитель определённой тенденции, а именно как я. Поэтому если вас что-то интересует о моей биографии, о моих мнениях, о каких-то особенностях моего мировосприятия – более чем пожалуйста. Потому что мне кажется, самое интересное – это душевное соприкосновение. К этому ночь очень располагает.

Спокойной ночи! Я абсолютно убеждён, что наступающий день для нас будет счастливым. И главное – мне хотелось бы всех выпускников, братцы, поздравить с наступающим! Это не грустный праздник, это счастливый праздник, потому что расставание с прошлым – это всегда весело. Дай вам Бог здоровья и счастья, и дай вам Бог построить для нас дивный и новый мир!