Выставка "Александр Лабас. На скорости XX века" в Государственной Третьяковской галереи - Любовь Пчелкина, Ольга Бескина-Лабас - Музейные палаты - 2011-04-16

К. ЛАРИНА: Начинаем программу «Музейные палаты». Здесь в студии ведущие передачи Ксения Ларина и Тимур Олевский. Тимур, приветствую тебя.

Т. ОЛЕВСКИЙ: Доброе утро.

К. ЛАРИНА: Сегодня мы вас приглашаем в Третьяковку на Крымский вал на выставку «Александр Лабас. На скорости XX века». Наши гости: Ольга Бескина-Лабас, председатель фонда содействия сохранению творческого наследия Александра Лабаса. Здравствуйте, уважаемая Ольга.

О. БЕСКИНА-ЛАБАС: Здравствуйте.

К. ЛАРИНА: Любовь Пчелкина, куратор выставки, научный сотрудник отдела живописи первой половины XX века. Здравствуйте, Люба.

Л. ПЧЕЛКИНА: Здравствуйте.

К. ЛАРИНА: Выставка продлится до какого числа? Сразу нам скажите.

Л. ПЧЕЛКИНА: До 18-го мая.

К. ЛАРИНА: Прекрасно. Итак, перед тем, как начать наш разговор, мы по традиции предлагаем вам ответить на наши вопросы. И вы получаете призы.

Т. ОЛЕВСКИЙ: Да. А призы у нас сегодня очень интересные. Кроме того, что прекрасно изданный каталог выставки и воспоминания Александра Лабаса, которые сами по себе много рассказывают о времени и о художнике, у нас еще есть приглашение на выставку Антона Ольшванга, которая начнется 19 апреля. Дело в том, что это – двойной билет. И люди, которые… наши победители, они смогут и на выставку Лабаса придти, и открытие выставки посмотреть. В общем, такие у нас сегодня призы. А вопросы такие. У Александра Лабаса есть картина 28-го года «Город на Западной Двине». Какой город изображен на этой картине? Это вопрос первый. Второй. Александр Лабас обладал абсолютным слухом. Кстати, я этого не знал. Какому выдающемуся русскому художнику, своему большому другу, он настраивал бандуру, на которой тот играл. И третий вопрос. На открытии Турксиба присутствовали Ильф и Петров, замечательные писатели, которых все знают. В каком качестве они присутствовали на открытии Турксиба? Все, пожалуй.

К. ЛАРИНА: Ну, что же, на смс, да, Тимур? +7 085 970 45 45. А там посмотрим. Если у нас будет время, мы несколько звонков примем. А если нет – уж не обессудьте. Тогда вас побольше мы наберем на нашей смс ленте.

О. БЕСКИНА-ЛАБАС: А подсказывать можно будет немножко?

Т. ОЛЕВСКИЙ: Потом посмотрим.

К. ЛАРИНА: Потом посмотрим. Как у нас народ будет отвечать, мы там поглядим, насколько они справляются с нашими заданиями. Ну, давайте, мы начнем, собственно, с фактуры, что называется, из чего выставка собрана. Кто начнет? Люба, наверное.

Л. ПЧЕЛКИНА: Да. Ну, давайте, я попробую начать. Выставка у нас, конечно, получилась, наверное, вот такая, какую мы ее себе представляли изначально. И мы этому, безусловно, очень рады. Называется она «На скорости 20-го века», и, собственно, уже из названия можно себе представить наши дальнейшие как бы мысли и действия. Тема, над которой Александр Лабас работает практически всю жизнь, это как раз тема движения, скорости, какого-то полета. Ну, это, собственно, понятно, потому что 20-е годы, это у нас начало всего этого технического века, плоды которого мы с вами, в общем-то, пожинаем сейчас. И недавно мы все с вами праздновали годовщину первого полета в космос. А начиналось все именно тогда, и Лабас был этому свидетелем. И поэтому мы решили всей нашей рабочей группой в Третьяковской галерее вместе с Ольгой выбрать по возможности вот ряд шедевров, ряд самых знаменательных вещей, которые вот эту линию художника очень ярко прочерчивают. И подать ее соответственно. На самом деле мы взяли такой вариант как бы деления на движения. У нас есть раздел едут, летят, плывут, потом идет немножечко романтика революции, города, путешествие по городам, театр, город будущего. Везде, даже, казалось бы, в таких, несколько иных, названиях прослеживается его работа над неким этим процессом, процессом какого-то, какой-то вот этой скорости века. И, в общем-то, в целом, как мы сейчас видим, у нас получился некий такой …

К. ЛАРИНА: А сколько работ там представлено?

О. БЕСКИНА-ЛАБАС: 150

Л. ПЧЕЛКИНА: Ну, в общем, в общей сложности 150. И причем, что интересно, что у нас получилась не ретроспектива, то есть, это не вещи, которые…

О. БЕСКИНА-ЛАБАС: … абсолютно…

Л. ПЧЕЛКИНА: … не вещи от 20-х до последних дней жизни, все это присутствует, но это все именно подчиняется этим каким-то разделам, каким-то направлениям. И живопись, и графика у нас висит вместе, что тоже вот, я говорю, может быть специалисты не поймут…

К. ЛАРИНА: … говорят, что это неправильно. Да?

Л. ПЧЕЛКИНА: Это бывает, да, в общем-то, не всегда используется, потому что разные принципы сохранности. Но в данном случае Лабас такой живописец, когда его и живопись, и графика, когда их видишь вместе, ты очень тонко начинаешь ощущать его мастерство художника.

Т. ОЛЕВСКИЙ: В общем, я хочу лишь добавить, что, на мой взгляд, - я вчера побывал на выставке, и на меня она произвела очень сильное впечатление, хотя я готовился совершенно к другому. Во-первых, по поводу романтики революции. Там нет никакой ура-романтики. Это абсолютно честные работы с довольно, ну, как это правильно сказать… ну, в общем, это жесткий очень взгляд на революцию, не оставляющий надежды на то, что это было все очень светло, весело и легко. И вообще, мне показалось, что эта выставка о вере. Вот, правда, она философская, и работы кажутся… если просто о них рассказывать: паровоз, самолет, машины куда-то едут… Это выставка о вере в человека, которая могла родиться, наверное, только вот в этот короткий перерыв между 20-м и 30-м годом.

О. БЕСКИНА-ЛАБАС: Совершенно согласна.

Л. ПЧЕЛКИНА: Да, совершенно верно.

Т. ОЛЕВСКИЙ: Это, знаете, еще такой наивный детский взгляд общества на мир, когда, представляете себе, в городе, в котором, естественно, ничего этого не происходило, летит и едет все, что только бывает у детей на детских рисунках: самолеты, дирижабли, машины, поезда. Все в одном месте происходит. Но там есть очень точные наблюдения за жизнью. Например, если уже абстрагироваться сейчас от серьезных философских вопросов, ну, там, действительно, очень концептуальные картины, и экспозиция очень концептуальная. Там ведь есть такие, например, моменты, когда, - как летали люди в самолетах в 20-м году? На стульях, на которых сидели на даче. Вот, ровно на таких же стульях. Это все очень… а то, что касается, как художник изображал скорость, это, я думаю, что Ольга лучше расскажет, потому что объяснить это я вообще не могу.

К. ЛАРИНА: Оля, пожалуйста. Тимур правильно все рассказал, да? Концептуальные все вещи.

О. БЕСКИНА-ЛАБАС: Объяснить, наверное, никто это не может, но Тимур совершенно правильно заметил, что это, безусловно, позиция человека 20-х годов. Конечно, Лабас, прожив очень большую жизнь, он был человеком 20-х годов. В каком отношении он был заражен идеями Циолковского, идеями Вернадского, идеями Чижевского, идеями Хлебникова о единстве космоса, о единстве вселенной, о том, что человек является вот той субстанцией разума, которая, объединившись с техническим прогрессом, с какими-то техническими инновациями, сможет прорваться…

Т. ОЛЕВСКИЙ: … на Марс, в будущее…

О. БЕСКИНА-ЛАБАС: Да, куда угодно. Прорваться в будущее. Заселить космос. Эти идеи единства космоса, что существуют еще другие планеты, населенные тоже разумными существами.

Т. ОЛЕВСКИЙ: Кажется, что это все произойдет очень скоро, да?

Л. ПЧЕЛКИНА: Конечно.

О. БЕСКИНА-ЛАБАС: Я думаю, что им казалось так, безусловно. Но, безусловно, толчком к этому и ко всем идеям и Вернадского, и Чижевского, и Циолковского – я Лабаса не причисляю к ним, с точки зрения, что он не был ни ученым, ни философом, ни историком, но вот эти идеи, они зародились потому, что произошел такой шок от технического прогресса. Когда только что можно было мечтать на конке доехать из Владимира в Москву, а тут уже появились технические средства, которые можно, куда-то долететь за несколько часов и даже вырваться в космическое пространство и долететь до других планет. Поэтому вот дирижабли, это мы сейчас их воспринимаем как что-то такое романтическое, а ведь это планировалось не самолеты, а дирижабли планировались как основным транспортом для межконтинентальных полетов. Циолковский ведь сначала занимался и в основном занимался дирижаблями, разработкой дирижаблей. Конечно. Самолеты тогда, где 2-3 человека, как правильно Тимур говорит, сидящие очень изящно на стульчиках, практически, и не пристегнутые. Самолет был гораздо экзотичнее, чем дирижабль, а дирижабль воспринимался как транспорт. Вот, эта вот болезнь космосом, она у Лабаса, конечно, очень рано произошла, в 21-м году он сделал маленький рисунок «Жители отдаленных планет». В 21-м году. Поэтому, когда я очень часто в прессе встречаю такое о Лабасе, что вот Гагарин полетел в Космос, и так это Лабасу понравилось, и он с тех пор стал писать на космические темы, это, конечно, не так. Полет Гагарина в космос для Лабаса, как для каждого нормального человека, был величайшим событием, и это до сих пор величайшее событие, я думаю. Именно то, чем может наша страна гордиться. Покорением космоса, да?

Т. ОЛЕВСКИЙ: … действительно, была супер-идея, которая родилась-то много раньше.

О. БЕСКИНА-ЛАБАС: … да, много раньше, конечно. Но его интерес, вот, к вселенной, к космосу, к пространству, который заметен и в поздних вещах, в каких-то тонких акварелях юрмальских, там все равно присутствует пространство. Там присутствует бесконечность. Там присутствует космос. Это все равно присутствует, это же необязательно вот, изобразить что-то, чтобы это почувствовать. Это идет из 20-х годов. Он, безусловно, человек 20-х годов. И революция, совершенно правильно, это тоже какие-то желания, во-первых, это разрыв. Вообще, социального вот в этом ничего нет. Ни социального, ни политического. Есть надежда на новую жизнь, прежде всего, на новое искусство, новую литературу, новые взаимоотношения, новые возможности технического прогресса. Вот, это – самое главное.

К. ЛАРИНА: Ну, что ж, это такой пролог у нас эмоциональный, чувственный получился, а потом…

О. БЕСКИНА-ЛАБАС: Ну, извините… (смеется)

К. ЛАРИНА: … после новостей мы продолжим наш разговор, и уже подробнее поговорим о жизни и творчестве нашего сегодняшнего героя, художника Александра Лабаса.

НОВОСТИ

К. ЛАРИНА: Возвращаемся в программу «Музейные палаты», напомню, что сегодня наш главный герой – художник Александр Лабас. Его выставка работает в Третьяковской галерее на Крымском валу. И в нашей студии куратор выставки Любовь Пчелкина и председатель фонда содействия сохранению творческого наследия Александра Лабаса Ольга Бескина-Лабас. Оля, ну, наверное, стоит объяснить степень родства. Вы кто художнику?

О. БЕСКИНА-ЛАБАС: Ну, прежде всего, я – наследница его авторского права.

К. ЛАРИНА: Это понятно.

О. БЕСКИНА-ЛАБАС: Для меня это – самая большая честь и самое высокое звание.

К. ЛАРИНА: Так.

О. БЕСКИНА-ЛАБАС: Я – его племянница.

К. ЛАРИНА: Племянница, хорошо. Напомню, что программу ведут Ксения Ларина и Тимур Олевский. Пока шли новости и реклама, я тут посмотрела картинки в Интернете, и, конечно, совершенно впечатлена. Абсолютно точно у нас было в прологе рассказано о том, какие чувства вызывают эти картины, и с каким чувством они написаны. Абсолютно головокружительные какие-то вещи, и даже вот картина «Метро», на которую я обратила внимание, эскалатор, который наверх устремлен. Не вниз, как обычно, да, или не так сбоку, как обычно людей изображают, которые едут на эскалаторе, а куда-то вверх. Но и, естественно, там и о полетах на луну и прочее и прочее. Кстати, я там прочитала на вашем сайте, что на выставке есть еще инсталляция вокруг картины «Метро».

Л. ПЧЕЛКИНА: Да.

К. ЛАРИНА: Что это такое?

Л. ПЧЕЛКИНА: Дело в том, что показывать и как-то прочувствовать творчество Александра Лабаса без атмосферы, которая его окружала, мы, в общем, изначально поняли, что у нас непременно должна присутствовать какая-то хроника. Я отсмотрела очень много метров в архиве всего того, что происходило в то время, и то, как метро у нас строилось, и как запускались первые дирижабли. В общем-то, эта инсталляция вокруг картины «Метро» 72-го года, а рядышком висит картина «Метро» 35-го года, она, скорее, ну, вот, Александр Лабас на волне своих новых технологий, а мы так немножечко хотели чего-то добавить вот такой изюминки в нашу экспозицию, и просто, ну, как дофантазировать, вот эта движущаяся хроника вокруг этого метро, где там люди сходят с лестниц, со ступенек, и ступеньки, вот, как у Родченко на фотографиях, это тоже не просто хроника, а она имеет какую-то просто…

Т. ОЛЕВСКИЙ: Композиционно она очень завершена, ритм свой…

Л. ПЧЕЛКИНА: … это сложно описать то, что как бы видишь глазами. Это нужно просто придти посмотреть. И, вдобавок ко всему, у нас просто идет фильм 8-минутный о развитии транспорта воздушного и городского, прямо тоже внутри экспозиции, что тоже, в общем, некая новинка. Вот, это был тоже такой некий концепт, в общем.

Т. ОЛЕВСКИЙ: Знаете, что меня удивило? Интересно, я не ожидал увидеть там работы, посвященные сценографии и театру.

О. БЕСКИНА-ЛАБАС: А он работал много в театре, конечно.

Л. ПЧЕЛКИНА: Вы знаете, это тоже наша такая небольшая гордость, потому что это первый раз, когда показан именно Лабас как театральный художник.

К. ЛАРИНА: То есть, там какие-то макеты представлены, эскизы?

Л. ПЧЕЛКИНА: Там эскизы из музея Бахрушина, любезно нам предоставленные.

К. ЛАРИНА: К каким спектаклям, скажите?

Л. ПЧЕЛКИНА: Реконструкция очень многих из них. Там представлены три спектакля…

Т. ОЛЕВСКИЙ: «Армия мира».

Л. ПЧЕЛКИНА: «Армия мира».

О. БЕСКИНА-ЛАБАС: Это о дирижаблестроении.

Л. ПЧЕЛКИНА: Потом «Миллионер, дантист и бедняк». И «Жила-была девушка», тоже поздняя…

О. БЕСКИНА-ЛАБАС: И «Борьба машин».

Л. ПЧЕЛКИНА: Да, и «Борьба машин».

К. ЛАРИНА: Это что за театр? Театр Революции, наверное?

Л. ПЧЕЛКИНА: Значит, это разные театры. Театр Ермоловой – это «Армия мира», потом театр ГОСЕТ - «Миллионер, дантист и бедняк», где он с Михоэлсом работал. Это была отдельная страница в его жизни. Надо сказать, что, как театральный художник, Лабас, конечно, интересен именно не как создатель какого-то нового образа, вот, скажем, как Экстер или Малевич, а он много привнес в инженерию театральную. Его декорации, они мобильны. Он одним из первых придумал, знаете, эти вращающиеся жалюзи, когда по ходу действия меняется цвет, поворачиваются вот эти вот полосы длинные и получается, что практически сразу же меняются декорации. Еще я знаю, что у него эти дирижабли, тоже по ходу действия они передвигались. Мы не можем воссоздать, конечно, все это практически утрачено, мы имеем несколько эскизов. Но хотя бы, чтобы вот возник такой вопрос, чтобы люди об этом узнали и, в общем, оценили более широко его творчество. В общем, мне кажется, что…

К. ЛАРИНА: Понятно.

О. БЕСКИНА-ЛАБАС: Но надо сказать, что он сам не согласился быть театральным художником в такой степени, в какой стали Тышлер, Вильямс. Он чувствовал, что, когда он занимается театром, он теряет, как художник-станковист, потому что это совершенно другое пространство, пространство сцены, совершенно другие законы. А, главное, конечно, для него была живопись, безусловно. Он где-то жертвовал театром ради живописи.

К. ЛАРИНА: Скажите, пожалуйста, действительно ли в течение 30-ти лет вообще было запрещено упоминать его имя?

О. БЕСКИНА-ЛАБАС: Ну, не в такой степени, не упоминать, конечно…

Л. ПЧЕЛКИНА: …персональные выставки запретили…

О. БЕСКИНА-ЛАБАС: … не приобретались работы…

К. ЛАРИНА: А как это сказалось, вообще, на быте, на жизни?

О. БЕСКИНА-ЛАБАС: А как это могло сказаться? Денег не было. Вот, лично он мог заработать только работами в театре. Хоть он начал значительно раньше этим заниматься, это не так, что вот нет денег, и поэтому он пошел в театр. Нет. Но вот это приносило какой-то небольшой доход. И его привлекали к панорамам, к разработке панно, панорам, диорам для международных выставок, вот это небольшие деньги.

К. ЛАРИНА: Давайте, нашим слушателям расскажем, как это было. Это было традиционное обвинение в формализме. Да? И все. И конец фильма. До свидания.

О. БЕСКИНА-ЛАБАС: Конечно, как у нас было принято, формализм – все, крест поставлен и...

К. ЛАРИНА: Это был какой-то повод конкретный, какая-то работа особенно сильно возмутила?

О. БЕСКИНА-ЛАБАС: Нет, это была кампания. Кампания эта начинается с 32-го года, потом вышла книга Осипа Мартыновича Бескина, поэтому всех так несколько напрягает моя двойная фамилия. Осипа Мартыновича Бескина о формализме, где «Акула империализма», работа кисти Лабаса была воспроизведена, в том числе. Но это был не единственный Лабас, вообще, вся вот золотая часть изобразительная художников этого времени, она была обвинена в формализме. И Петров-Водкин в том числе. И Кузнецов, и Фальк, и…

К. ЛАРИНА: Он работал в этот период, в эти 30 лет?

О. БЕСКИНА-ЛАБАС: Он работал во все периоды.

К. ЛАРИНА: У него ничего не отняли? Мастерская была у него в это время?

О. БЕСКИНА-ЛАБАС: Нет, мастерская была утрачена во время войны, но это тоже не единичный, это его личная проблема, очень сложная, но это не единичный случай, такое случалось. Когда он вернулся из эвакуации, мастерской нет, квартиры нет, какое-то время жили у Татлина, какое-то время жили в мастерской Зозули. То есть, они с женой. И зарабатывала жена, которая, так, на минуточку, закончила Баухаус, училась у Кандинского и у Пауля Клее, была художником-фотографом, приехала в Россию вместе с группой Баухаус, с их директором Ханнесом Мейером. Здесь встретила в 35-м году Лабаса, и с тех пор они вместе.

К. ЛАРИНА: И когда реабилитация произошла, в 66-м?

О. БЕСКИНА-ЛАБАС: Ну, естественно, в связи с Хрущевской оттепелью, которой, не очень, может быть, Хрущев любил изобразительное искусство такого рода.

К. ЛАРИНА: Да уж! Знаем, знаем. Да.

О. БЕСКИНА-ЛАБАС: И, тем не менее, конечно…

К. ЛАРИНА: А кто помогал ему, вот какой-то ближний круг, вот кто организовывал эту выставку, кто пытался вернуть его имя?

О. БЕСКИНА-ЛАБАС: В 66-м году это была групповая выставка. Она была на Кузнецком мосту, вот в нижнем выставочном зале…

К. ЛАРИНА: То есть, не персональная?

О. БЕСКИНА-ЛАБАС: Не персональная. Групповая. Это было пять художников. Но, конечно, для Лабаса это было колоссальное совершенно мероприятие. Просто стали открываться вот эти имена.

Л. ПЧЕЛКИНА: И до сих пор открываются.

О. БЕСКИНА-ЛАБАС: Изменилось время. Открываются до сих пор, кстати. Да. А уже в 76-м году персональная выставка на Кузнецком мосту единственная.

К. ЛАРИНА: А квартирные выставки не устраивал?

О. БЕСКИНА-ЛАБАС: Нет. Он другого поколения, он другого поколения. Он не шестидесятник, он старше гораздо. Он двадцатник-тридцатник.

Т. ОЛЕВСКИЙ: Он никогда не собирался уехать из страны?

О. БЕСКИНА-ЛАБАС: Никогда! Не просто не собирался уехать, а ни одной работы не продал за рубеж, он лично. Работы, которые продавались…

К. ЛАРИНА: Это принципиально было?

О. БЕСКИНА-ЛАБАС: … в 20-е – 30-е годы, это продавались правительством, и он не имел никаких, как и другие художники, средств не получал с этих работ, с их продажи. Он не продавал в частные руки, он не продавал за рубеж, даже Костаки не смог уговорить его ни одну работу отдать. Он считал, что все должно быть здесь, на Родине, в наших музеях, да.

К. ЛАРИНА: А фамилия настоящая «Лабас» или псевдоним?

О. БЕСКИНА-ЛАБАС: Фамилия настоящая, происхождение, конечно, ее такое достаточно странное, потому что он из еврейской семьи, он, его предки из Витебска, Лабасы из Витебска. Я думаю, что какая-то семья, - ведь у евреев до определенного времени не было фамилий, - и я думаю, что какая-то семья приехала из Литвы, Литва тоже была достаточно плотно заселена еврейским населением…

Т. ОЛЕВСКИЙ: … еврейская диаспора была большая…

О. БЕСКИНА-ЛАБАС: Да, очень большая. Видимо, приехала в Витебск, и так как не было фамилий, я думаю, что их вот назвали Лабасами, потому что до сих пор мы в интернете даже можем это видеть очень часто, набирая «Лабас», выходишь на кого-то, кто, например, ругается с литовцами, называя их лабасами. Вот, я думаю, что семью вот так назвали, это мои домыслы. Может быть, это было не так.

К. ЛАРИНА: А с Шагалом не сталкивала его судьба?

О. БЕСКИНА-ЛАБАС: С Шагалом его сталкивала не в Витебске, потому что он в Витебске не жил, это Родина предков, там родился его отец, дед и так далее. С Шагалом он сталкивался в 20-е годы здесь в Москве, был знаком, а последний раз виделся в каком у нас году? В 73-м была большая выставка?

К. ЛАРИНА: Когда он приезжал.

О. БЕСКИНА-ЛАБАС: Была выставка Шагала персональная здесь, да, он с ним здесь общался.

К. ЛАРИНА: А первая персональная выставка когда была, не вообще, а вот после забвения?

О. БЕСКИНА-ЛАБАС: Нет, персональной не было.

К. ЛАРИНА: Не было?

О. БЕСКИНА-ЛАБАС: В 20-е – 30-е годы, Ксения, он был молодой художник. Они, конечно, тогда все себя мнили гениями, они не были скромными юношами.

К. ЛАРИНА: … при жизни вообще ни одной не было выставки?

О. БЕСКИНА-ЛАБАС: 76-й год.

К. ЛАРИНА: Первая?

О. БЕСКИНА-ЛАБАС: Тогда как-то не было…

Т. ОЛЕВСКИЙ: В 76 лет!

О. БЕСКИНА-ЛАБАС: В 76 лет. 76-й год – 76 лет. Но в 20-е – 30-е годы не было традиции персональные выставки устраивать вот молодым художникам, но работами своими он участвовал во всех самых престижных международных крупных выставках. Да. Эти каталоги у меня хранятся. И всегда мне приятно видеть, насколько его работ больше было представлено, чем других его ровесников.

Т. ОЛЕВСКИЙ: А работал он в жанре «ню»?

О. БЕСКИНА-ЛАБАС: Да, конечно.

Т. ОЛЕВСКИЙ: А почему я нигде это не видел?

О. БЕСКИНА-ЛАБАС: Нет, вы могли это видеть на выставке в Доме Нащокина, да, была где… ну, в жанре «ню» работали все художники в каком плане? Если вы имеете в виду какие-то серьезные программные вещи, он не работал в жанре «ню». Если вы имеете в виду натурщиц – это все художники работали, да. Огромное количество натурщиц. Какие они у него? Приходите, я вам покажу. Они у него странные, они у него не очень телесные. И вот по пропорциям, - как раз сейчас я разбирала работы: после выставки всегда полный хаос в мастерской, - сейчас я разбирала опять по папочкам, по ящичкам работы, смотрела вот на его натурщиц. Вы знаете, они какие-то очень современные, они такие длинноногие, тонкие, ну, вот этой плоти мощной, - ну, не видел он ее в женщине, да.

Л. ПЧЕЛКИНА: Лабаз же очень художник такого тонкого письма, как я вот вам уже говорила. Не случайно живопись и графику даже повесили вместе рядышком, чтобы это подчеркнуть. Я вот еще хотела про него сказать с такой позиции как бы профессиональной художнической, чем он отличается, чем он для нас вот очень важен и для меня лично очень интересен. Вот, он относится к тому моему любимому поколению 20-х, которое очень фундаментально подходило к своей профессии. Он изучает, он не просто говорит, как романтик о движении, полете, скорости, он изучает физику цвета, он летает на самолете специально, чтобы почувствовать, как тело ведет себя в полете. Как люди, какие ощущения на лицах у людей, как у них вибрирует все от этого совершенно нового неведомого для них состояния. То есть, совершенно фундаментально вот это все изучает. И на его работах очень много людей, приходящих на выставку, отмечает вот этот своеобразный мазок вибрирующий, вот эту смесь красок, когда…

К. ЛАРИНА: … дрожащая чуть-чуть.

Л. ПЧЕЛКИНА: Да, да. И на той же картине…

К. ЛАРИНА: … как воздух дрожит.

Л. ПЧЕЛКИНА: … на картине «Первый паровоз на Турксибе», то есть, что мы можем вообразить, если мы знаем, что человек так воспевает новую технику, изображает паровоз. Ну, наверное, он там должен изобразить такие колеса мощные, чтобы все увидели, как новые механизмы, скрежет почти, да. А вот, у Лабаса этого нет. Он даже практически смазывает эту красную звезду, которая, по идее, должна была гореть ярким пламенем. Он показывает, как одежда людей, которые стоят на, вот, раньше, я так понимаю, на паровозах сбоку можно было держаться за поручень и ехать. Там это у него изображено. Вот, смазываются их одежды с этим зеленоватым металлом паровоза, и ты понимаешь, что ты как бы находишься в процессе движения.

К. ЛАРИНА: Как на фотографии, когда все это смазывается.

Л. ПЧЕЛКИНА: Вот, мы в пресс-релизе тоже пишем о том, что это время нарождающегося уже искусства фотографии, и даже, и кино.

Т. ОЛЕВСКИЙ: Скажу буквально об одной работе, очень быстро, которая мне очень нравится. Называется она «Едут», поезд уходит вперед, поезд двигается с огромной скоростью, только у него нет задней стенки, и несется пейзаж, а внутри ходят и как-то существуют люди в этом пространстве. Контраст от того, что люди стоят, сидят, а вокруг все летит…

К. ЛАРИНА: Теория относительности!

Л. ПЧЕЛКИНА: Да, да, да!

О. БЕСКИНА-ЛАБАС: … его героев и кумиров.

Л. ПЧЕЛКИНА: Это фантастика. То есть, он – художник, который заставляет думать людей, которые обладают некими знаниями, техническими в том числе, он, в общем-то, возбуждает гораздо…

К. ЛАРИНА: Скажите, а как книжный иллюстратор он никогда не работал? Потому что есть вот вещи, абсолютно готовые, вот этот стиль…

Т. ОЛЕВСКИЙ: Да, для Хармса, например.

К. ЛАРИНА: … да, да, да. Не было?

Л. ПЧЕЛКИНА: Вы знаете, в этом же жанре, в том, что вы упомянули Хармса, нет, у нас с вами есть, так скажем…

О. БЕСКИНА-ЛАБАС: … маленькое для зрителя открытие.

Л. ПЧЕЛКИНА: На самом деле, у нас в экспозицию не поместились все работы, которые мы бы хотели…

О. БЕСКИНА-ЛАБАС: … мы и цель такую не ставили…

Л. ПЧЕЛКИНА: … мы и не ставили, но мы в то же время ставили такую… глобализацию некую его творчества. И мы придумали такую вещь, как электронный киоск, то есть, электронная экспозиция. И вот, туда-то, мы поместили иллюстрации неизданных книг, значит, которые сделал Александр Аркадьевич Лабас, их, по-моему, у нас там три варианта, да?

О. БЕСКИНА-ЛАБАС: Да. Это «Мятеж».

К. ЛАРИНА: Все-таки, он делал иллюстрации?

О. БЕСКИНА-ЛАБАС: Нет. Это не были иллюстрации для того, чтобы опубликовать. Скорее, - и он даже называл их так скромно «по мотивам». Например, по мотивам «Мертвых душ» Гоголя.

К. ЛАРИНА: Понятно.

О. БЕСКИНА-ЛАБАС: По мотивам «Двенадцати» Блока. Блок очень близкий был ему поэт, и революция Блока, мне кажется, очень близка к революции Лабаса, очень близка. По мотивам «Иосифа и его братьев» Томаса Манна. То есть, по мотивам. Но это – тот материал, который не для экспозиции в принципе.

Л. ПЧЕЛКИНА: Он никогда не выставлялся, этот материал. Но вот я, когда посмотрела, я говорю: «Ольга, давайте, мы попробуем это все поместить». То есть, вы это все можете увидеть только вот сейчас.

К. ЛАРИНА: Давайте, дорогие, мы послушаем сейчас репортаж Тимура, да, а потом мы уже будем завершаться, и ответим на вопросы и назовем победителей. А сейчас прямо, давайте, окунемся в атмосферу выставки Александра Лабаса, которая проходит в Третьяковке на Крымском валу.

Т. ОЛЕВСКИЙ: «Посидели, посидели на скамейке у ворот самолет с автомобилем и почтовый пароход, пароход с автомобилем и советский самолет. И поехали-помчались по дороге, по панели, только прыгали, скакали и кричали «жу-жу-жу». Все бегут, летят и скачут, только не видно лиц, прозрачный воздух, магия начала движения. Можно позволить себе роскошь не задумываться, что станет со всеми этими людьми, куда они приедут. Выставка Александра Лабаса в Третьяковке.

ПОСЕТИТЕЛЬ: Выставка об определенном взгляде художника на то время, которое мы воспринимаем достаточно клишировано. То есть, ты попадаешь в совершенно другую вселенную и видишь, что события того времени можно было воспринимать не только как революцию, не только как Ленин на броневике, хотя он, в принципе, присутствует в экспозиции. Что можно воспринимать это как течение времени. Ему было интересно вот этот момент движения. Свою какую-то некую манеру. Есть какая-то мистика в том, что ты смотришь, вроде бы перышком там чуть-чуть графично, чуть-чуть подчеркнуто что-то акварелью. Но есть образ времени, и этот образ времени, он совершенно отличается от того, что нам тщательно напевали, лично мне, в момент юности.

Т. ОЛЕВСКИЙ: Одна картина почему-то поразила больше других «Аэропорт утром». Сосны, воздух пахнет вареньем и земляникой, подмосковная дача. Там садишься в самолет. И вдруг – все понеслось, заревело, оказались где-то в другом городе, времени, за сотни километров и лет.

ПОСЕТИТЕЛЬ: А потому, что 20-е – 30-е годы, знаете, революция была в 17-м, если вы помните, в 21-м закончилась гражданская война. А дальше люди жили, причем жили, мне кажется, они жили радостно и легко, несмотря на то, что в 37-м году случились репрессии, да, они жили радостно и легко. Ежедневно, да и то, что с бытом были проблемы, мне кажется, это наоборот, придавало людям радости. Надежда, что все будет иначе, и красиво, и здорово. Была молодая страна. И вот Лабас один из таких художников, который светлую сторону жизни чувствовал очень хорошо.

Т. ОЛЕВСКИЙ: «Как только открылась первая воздушная трасса, Москва-Харьков, я сразу же купил билет. И вот, ранним утром я сижу в самолете. Маленьком Дорнье. Охотников было мало. Самолет рванулся и оторвался от земли. Это было первое странное ощущение. Все было видно с новой точки зрения. Я сразу нашел небольшой домик, в котором жил мой отец, - вспоминал Александр Аркадьевич, - так странно, ничего не происходит, сидят люди внутри на смешных стульях, а картинка за окном движется».

ПОСЕТИТЕЛЬ: Скорость, города, пространства, чувства. Ни в какой академии не учили никогда писать таким цветом. Почерк такой у него, я не знаю, непередаваемый. Просто набросками как бы.

Т. ОЛЕВСКИЙ: Все же, это больше похоже на религию, веру в нового человека, который унесется вверх по эскалатору, лестница не кончается, а теряется где-то в небесах. Горный инженер Владимир рассматривал строителей метро.

ВЛАДИМИР: Смотришь на революцию, не сколько люди сделали, а как показано. Может, не интересует, кто конкретный, но эпоха пронеслась, как говорится, временной фактор такой. Вот 32-й год где-то начало метро. Для меня как специалиста, допустим, я вижу это, в чем работа, я понимаю, тут просто вижу, когда начало было. Первый камень, как говорится, кирпич, а потом захватил свою эпоху, так сказать, время тогда было, это же все развитие было. Поезд как ходил, больше 50-ти километров, наверное, не ехал. Сейчас, видите, и 300 километров и в другом уже виде.

Т. ОЛЕВСКИЙ: Инженер Дарья Борисовна всю жизнь проработала на почтовом ящике, и ей это все кажется честным душевным порывом.

ДАРЬЯ БОРИСОВНА: Наш паровоз, как говорится, вперед летит, можно с первой, как говорится, картины, не таких небрежно написано, но все равно талант. В идею верили. Я тоже жила в советское время. Ну, как же, это было естественное состояние, развитие обещали. И мы, как говорится… обязательно должно быть какое-то будущее у людей, обязательно. Слава богу, что никто не обещает ничего. А Гагарина, вы знаете, как праздновал народ? Это совершенно никаких этих не было, не заставляли народ, ничего. Все бросились на эту площадь, обнимались, целовались, потому что было единство все равно. Все равно народ был един. Общая идея была, и вот этот патриотизм был, абсолютно точно, без всякого натяга. Потому что как-то социально был, все-таки, народ как-то в центре внимания, по крайней мере, обещали то, другое, и делали что-то. Сейчас просто не делают. 10 лет. Куда ушли 10 лет? Никуда.

Т. ОЛЕВСКИЙ: И все же, почему нет лиц? Паровоз важнее людей? Нет. Метро для всех, и неважно, кто там едет, трудно представить слишком яростную любовь к жизни. Может быть, оттого, что в фокусе окажутся глаза, которые разрушат сказку и веру в светлое будущее. Теперь уже не узнать.

К. ЛАРИНА: Олевский, это уже радиофильм.

Т. ОЛЕВСКИЙ: Ну, да.

К. ЛАРИНА: Обалдеть просто!

(смех)

К. ЛАРИНА: Ну, давайте, мы на вопросы ответим.

О. БЕСКИНА-ЛАБАС: Что называется, добавить нечего.

К. ЛАРИНА: Да, добавить нечего.

Т. ОЛЕВСКИЙ: Давайте, я быстро попробую ответить на вопросы. У Александра Лабаса есть картина 28-го года «Город на Западной Двине». Какой город изображен на этой картине? Витебск, разумеется. Правильно нам ответили. Александр Лабас обладал абсолютным слухом, какому выдающемуся русскому художнику, своему большому другу он настраивал бандуру, на которой тот играл? Владимиру Евграфовичу Татлину, автору знаменитой «Башни». И вопрос о том, в каком качестве Ильф и Петров присутствовали на открытии Турксиба, который, кстати, рисовал Лабас. Хотелось бы, конечно, получить полный ответ, и у нас есть несколько ответов полных. Они были корреспондентами газеты «Гудок».

К. ЛАРИНА: Но победителей у нас пока нет, нам их еще не дали. Не принесли. Девочки, если слышите, нам нужны победители, которых мы должны объявить, потому что мы столько призов подготовили.

Т. ОЛЕВСКИЙ: Призы у нас, по-прежнему, чудесные, каталог выставки, воспоминания Лабаса, приглашение сразу на две выставки Лабаса и Антона Ольшванга, и прочее, и прочее, и прочее. И еще у нас, знаешь, что будет, Ксения? Очень быстро скажу, мы еще подарим…

К. ЛАРИНА: Давай, давай, скорей, а то время…

Т. ОЛЕВСКИЙ: Это новая выставка, которая открывается в старом здании в Лаврушинском переулке, открывается вернисаж 21-го апреля «Западно-европейская и русская живопись 16-20-го веков из собрания Курской государственной картинной галереи Дейнеки».

К. ЛАРИНА: Еще что-то забыли?

Т. ОЛЕВСКИЙ: Все.

К. ЛАРИНА: Все?

Т. ОЛЕВСКИЙ: Каталог, да. Журнал «Галерея», как обычно, это обязательно…

О. БЕСКИНА-ЛАБАС: … да, ну, вот, а я подумала, вроде бы, выполнила все свои функции.

К. ЛАРИНА: Ну, давайте, еще раз повторим, что на Крымском валу открыта выставка Александра Лабаса и продлится?

Л. ПЧЕЛКИНА: До 18-го мая.

К. ЛАРИНА: До 18-го мая, дорогие друзья, спешите, приходите.

Л. ПЧЕЛКИНА: Ну, и приглашаем, конечно, в Третьяковскую галерею на все наши выставки на Крымский вал и в Лаврушинский переулок, добро пожаловать.

К. ЛАРИНА: Спасибо большое. Напомню, наши гости - Любовь Пчелкина, куратор выставки Александра Лабаса и Ольга Бескина-Лабас, председатель фонда содействия сохранению творческого наследия Александра Лабаса. Приходите. Спасибо вам.

Л. ПЧЕЛКИНА: Спасибо.

О. БЕСКИНА-ЛАБАС: Спасибо.