Коллекционер, основатель музея личных коллекций Илья Зильберштейн - Алла Луканова - Музейные палаты - 2008-09-13

К.БАСИЛАШВИЛИ: 12 часов 09 минут Здравствуйте. У микрофона Ксения Басилашвили.

Сегодня я проведу эту программу без Ксении Лариной. А Ксюше я хочу выразить огромное сочувствие в связи с этой ситуацией, с этой потерей, которая произошла у нее. Ксюшенька, мы с тобой, и тебя очень любим. Я думаю, что Ксения, наверное, появится уже на следующей неделе в этой программе.

Ну, а сегодня мы встречаемся с Аллой Лукановой, старшим научным сотрудником, хотела сказать Третьяковской галереи. Нет, не Третьяковской галереи, Третьяковская галерея завтра, а сегодня музей Изобразительных искусств имени Пушкина у нас гостит, и отдел этого музея Изобразительных искусств - музей Личных коллекций. Здравствуйте, Алла.

А.ЛУКАНОВА: Здравствуйте.

К.БАСИЛАШВИЛИ: Мы давно уже собирались с вами провести программу про Илью Зильберштейна, человека, наверное, номер один для музея Личных коллекций.

А.ЛУКАНОВА: Да, безусловно.

К.БАСИЛАШВИЛИ: Про него есть легенды и не одна. Но я одной поделюсь. Вы потом опровергнете, правда это, или нет.

А.ЛУКАНОВА: Может быть, постараюсь.

К.БАСИЛАШВИЛИ: Что этот человек, Илья Самуилович Зильберштейн, уже, будучи человеком, достаточно взрослым – за 70 лет ему было, чуть ли не на коленях умолял эмигрантов русских, живущих за рубежом, чтобы они поспособствовали выкупу значительных для русской культуры произведений искусства, и рукописей Пушкина. То есть, приходилось действовать различными путями, потому что его направили на аукцион без копейки денег.

А.ЛУКАНОВА: Это правда. Но этот аукцион был связан не с рукописями Пушкина, а с распродажей коллекции Лифаря. Там распродавалась библиотека.

К.БАСИЛАШВИЛИ: А действительно приходилось умолять?

А.ЛУКАНОВА: Я думаю, что это фигурально, конечно, фигурально. На самом деле, Илья Самуилович обладал такой силой убеждения, и ему ведь было невозможно отказать. И русская эмиграция, которая к нему относилась чрезвычайно доброжелательно, она действительно понимала, о чем он просил, и шла всегда ему навстречу. И передавала в дар, обратно возвращала в страну, откуда вышли эти произведения великой русской культуры. И мы о них можем поговорить, их бесконечное множество. Вообще-то, тема возвращения произведений, созданных в России и возвращенных в Россию, наверное, он – один из первых практиков этой вот темы возвращения. Потому что с ним связано огромное количество.

К.БАСИЛАШВИЛИ: Но время было совсем другим?

А.ЛУКАНОВА: Другим было время, да.

К.БАСИЛАШВИЛИ: Совсем другим. Какие годы?

А.ЛУКАНОВА: С тридцатых годов у него эта идея появилась. Да, да. Именно в тридцатые годы он приступил к изданию «Литературного наследства», такой альманах документов русской общественно-политической мысли. И в поисках новых документов он обращался, прежде всего, во Францию, где скопилось значительное количество русского исторического архива, в силу того, что эмигранты много вывезли с собой. И он связан с Академией наук Франции, с Андре Мазоном. В те времена это был его непосредственный корреспондент. И он его снабжал адресами, собственно говоря, по которым Зильберштейн рассылал свои просьбы. И так началось его знакомство заочное, корреспондентское, письменное с теми представителями русской эмиграции, которые обладали очень интересными документами. Они присылали фотокопии, и он публиковал их в «Литературном наследстве». И уж только в шестидесятые годы, к сожалению, только в шестидесятые годы. Если бы это было раньше, наверное, успехи бы были еще более великими, потому что естественно расходились к тому времени произведения искусства, не все удержались в руках своих прежних владельцев.

А Зильберштейн ведь известно просил о выезде. И, когда ему отказывали, не получалось, то он старался действовать другими путями. Например, когда уже был исход войны Второй Мировой и советские войска подступали к Праге, а в Праге сохранился один из великих русских архивов, он так и назывался «Русский исторический архив», который находился в Тосканском дворце. И Зильберштейн пишет письмо президенту Академии Наук СССР Вавилову с тем, чтобы этот дворец пощадили во время взятия Праги. А ведь вы знаете – цель победы высока, поэтому здесь очень трудно, конечно, соблюсти как бы такую корректность. Но, тем не менее, Вавилов донес это письмо до военного руководства страны, все было в целости и сохранности. Тосканский дворец оказался жив, не пострадал. Архив был спасен и взят тут же под охрану. И уже потом Чехословацкое правительство передало его в дар Академии Наук СССР. Вот такая, например, была история, одна из первых, кстати говоря.

К.БАСИЛАШВИЛИ: Я вижу, вы с большим воодушевлением говорите об Илье Зильберштейне.

А.ЛУКАНОВА: А о нем невозможно говорить по-другому. Он заражает.

К.БАСИЛАШВИЛИ: А вы были с ним знакомы?

А.ЛУКАНОВА: Нет, к сожалению, нет. Но вы знаете, он заражает, даже как бы флёр его деятельности, да, ведь мы же все живем под именем Зильберштейна, потому что он - основатель и инициатор создания музея Личных коллекций. И фигура эта была невероятная по своей объемности. Я бы сказала, что это стереоскопическая фигура. И какой бы вид деятельности мы бы сейчас ни взяли, которым он занимался, это всегда было очень глубокое, очень серьезное, прежде всего, научное изучение. И очень серьезная, основательная позиция общественная, патриотическая даже, потому что все, что он делал, конечно, это было служение отечественному искусству, отечественной культуре.

Но, может быть, Ксения, давайте представим нашего героя?

К.БАСИЛАШВИЛИ: Да. Обязательно. Но для начала давайте представим все-таки его коллекцию. Вы сказали, что он – один из основателей, инициатор создания музея Личных коллекций. Так, наверное, основная часть собрания этого музея принадлежит коллекции Зильберштейна?

А.ЛУКАНОВА: Совершенно верно, совершенно верно.

К.БАСИЛАШВИЛИ: Сколько экспонатов и что именно?

А.ЛУКАНОВА: Он первым высказал эту мысль перед Ириной Александровной Антоновой о том, что в музее изобразительных искусств можно создать музей Личных коллекций, отдел на правах отдела. И он сделал вклад, собственно говоря, всю свою коллекцию, которая насчитывает более 2 тысяч 200 экспонатов. Это: русская живопись и графика ХУШ-ХХ века, западноевропейская графика, немного живописи ХУП-Х1Х веков. У нас есть очень немного скульптуры, очень немного икон. Это не было его привилегированным таким предметом собирательства. В основном, это была, конечно, графика, а живопись труднее собиралась.

К.БАСИЛАШВИЛИ: И все можно увидеть в залах музея?

А.ЛУКАНОВА: Далеко не все, конечно: 2 тысячи мы не можем показать, это заняло бы весь музей. Справедливо сказать, что Зильберштейновская коллекция – это музей в музее. В какой бы музей она ни поступила, это бы было центральной такой жемчужиной собрания. Потому что вещи отменные, отменного качества, с великими историями, очень интересными. Не говоря о том, что их разыскивал Зильберштейн. Это тоже накладывает определенный аромат.

К.БАСИЛАШВИИ: А какой-то характер Зильберштейна, его увлечения чем-либо особенно проявилось в этой коллекции? Как?

А.ЛУКАНОВА: Да, безусловно, и не может не проявиться, потому что в любой коллекции проявляется, прежде всего, вкус и цель собирателя. Конечно.

А если мы поймем, что перед нами ученый, прежде всего коллекционер, и он был изначально ученым. А страсть к коллекции у него зародилась еще в 16 лет, когда, живя в Одессе, в своем родном городе, он ходил по букинистическим лавкам и рассматривал журналы по искусству. И был такой один антиквар, который не препятствовал молодому человеку листать старые книги. И вот на этом воспитывался Зильберштейн. Потом он поехал в Новороссийск и там увидел великолепную коллекцию Бракевича, где представлены Мирискуссники. И он заболел искусством этого объединения «Мир искусства», который создали Бенуа и Дягилев, мы знаем. А именно с этими именами связаны «Русские сезоны» в Париже, которые фактически сделали лицо русского искусства в начале ХХ века и перевернули полностью представление о театральном искусстве.

А далее был Петербург, вернее, Ленинград уже к тому времени. В 23-м году он переехал в Ленинград. И вот тут-то, вот тут-то уже началось его настоящее призвание.

К.БАСИЛАШВИЛИ: Ну, давайте мы так не будем быстро забегать. Мне бы хотелось поподробнее, может быть, на каждом из эпизодов остановиться. И для начала вернемся к самому старту. А старт – это рождение. Итак, Одесса. Да?

А.ЛУКАНОВА: Да. Это было 28 марта 1905 года, в Одессе, в семье торговца родился мальчик Илья.

Самое удивительное, что об этом великом человеке, о котором мы столько знаем о его последних годах может быть жизни, о его деятельности, мы очень мало знаем как о человеке. Своей биографии он не писал. Существуют, конечно, автобиографии, но они очень скромные, и они касаются исключительно деловой части его жизни. Поэтому ее еще предстоит создать. А создать, как мне рассказывала Наталья Борисовна Волкова, вдова Ильи Самуиловича Зильберштейна, которая, надеюсь, слушает нас сейчас, создать можно только на основании его переписки. Только.

К.БАСИЛАШВИЛИ: Он много писал, да?

А.ЛУКАНОВА: Он переписывался очень много. Огромный архив. И сейчас Наталья Борисовна занимается тем, что она его систематизирует. Огромное количество архивных документов – писем и статей и разных других документов она передала в ЦГАЛИ нынешнего, директором которого она пробыла 40 лет. И она по-прежнему продолжает систематизировать. И там,

по-моему, конца нет.

К.БАСИЛАШВИЛИ: Смотрите, простая семья, город не центральный, но Одесса, да?

А.ЛУКАНОВА: Но Одесса, замечательный своим обаянием город, да.

К.БАСИЛАШВИЛИ: И в то же время такое недюжинное образование, эрудиция.

А.ЛУКАНОВА: Недюжинное стремление к образованию, недюжинное стремление, прежде всего. Потому что образование ему так просто никто не давал. Конечно, он стремился. И, когда я говорила о том, что он в букинистических лавках получал свое первое искусствоведческое образование, так оно и было. Он ходил, листал и читал. Это была для него библиотека. Он читал статьи Яремича, Александра Бенуа, а это вершина искусствоведческих статей. Понимаете, искусствоведческих мыслей в те годы. Поэтому он узнал уже очень много благодаря этим журналам, благодаря прочитанным статьям. Он был подготовлен к тому, чтобы встретиться с этим искусством.

И, когда он в Одессе нашел два рисунка Бориса Григорьева.

К.БАСИЛАШВИЛИ: Тоже в этих букинистических лавках?

А.ЛУКАНОВА: Ну, конечно. Конечно, только в лавках он мог найти. Это «Лист под деревом» и «Девочка на качелях». Очаровательные две графические работы, которые у нас время от времени экспонируются в музее. Почему время от времени? Потому что это графика, и мы обязаны ее держать какое-то время на экспозиции, а потом на более долгое время оставлять в фондах для того, чтобы она отдохнула от света. Так вот, эти две вещи Бориса Григорьева легли в основу его коллекции.

К.БАСИЛАШВИЛИ: Первые? Вот с этого началась коллекция?

Кстати говоря, ведь именно сегодня Борис Григорьев – один из самых продаваемых художников на аукционах русского искусства Сотби и Кристи. Один из самых дорогих. Смотрите, сколько лет прошло? 100 лет, да, практически? Интересно.

А.ЛУКАНОВА: Совершенно верно. 100 лет прошло. Но это великолепный график.

К.БАСИЛАШВИЛИ: А систематическое образование, где он получил?

А.ЛУКАНОВА: Он получал в Новороссийске, в университете Новороссийском, а затем он уже перешел в Ленинград, перевелся в Ленинградский университет.

К.БАСИЛАШВИЛИ: Но это было искусствоведческое литературоведение?

А.ЛУКАНОВА: Да. Он, прежде всего, был литературовед по образованию, но, как он потом сам писал: «Искусствоведение все больше и больше занимает меня». Но вот эти две науки, которые сами по себе очень близки, конечно, а с другой стороны, это далеко не одно и то же, но, тем не менее, они составляли главное направление его жизни и творчества.

Литературное наследство, конечно, – это, прежде всего литературоведение. Хотя он насыщал свои литературные тома фотографиями разных отраслей искусства, и как можно более неизвестными. Для него было радостью найти что-то. Это была настоящая охота за новым материалом, настоящая погоня, жажда его.

И, когда он собирал, он этой жаждой, извините, в кавычках скажем «приобретательства» такого. Но это была не нажива, это было именно найти, опубликовать, явить миру и, в конце концов, сохранить. Поэтому главный девиз его коллекционерской деятельности – коллекционирование ради сохранения. Именно поэтому все было передано в музей. Это его кредо было.

Когда коллекция перерастает домашние рамки, она должна быть передана в музей.

К.БАСИЛАШВИЛИ: А интересно, такая тяга к коллекционированию, к изучению она впервые возникла в той семье, в которой появился Илья Зильберштейн?

А.ЛУКАНОВА: Думаю, что да. Там были еще дети, но они не занимались этим видом деятельности, нет, нет. Илья Самуилович был такой удивительный совершенно. Такой кристалл, который сам себя воспитал.

К.БАСИЛАШВИЛИ: Но наши слушатели могут знать еще Илью Зильберштейна не только со стороны его деятельности как коллекционера, а как издателя. Потому что кто не был знаком в советское время с этими сериями «Литературного наследства»?

А.ЛУКАНОВА: Да, конечно. Это правильно. А «Огонек»?

К.БАСИЛАШВИЛИ: Библиотека «Огонька».

А.ЛУКАНОВА: И в «Огоньке», и в «Библиотеке «Огонька» он печатался. Но в «Огоньке» он публиковал серии своих находок. И вот все, что он в Париже, начиная с 66-го года обнаружил, те самые русские реликвии, которые были возвращены на родину. А мы даже можем их перечислить, потому что это совершенно невероятные вещи. Например, акварель Петра Соколова Портрет Марии Волконской с сыном.

Ведь история трогательная до слез: это тот самый портрет, который Мария взяла с собой, уезжая на каторгу за мужем. Он был с ней все время каторги. В то время, когда они переезжали из одного места на другое. Затем он был с ней на поселении. Затем в Черниговской губернии, где они жили уже после поселения.

После смерти Марии Николаевны портрет достался ее дочери. У дочери были свои дети. И так в конце концов портрет оказался у Сергея Джулиани, правнука Марии Николаевны. Он был сыном русского офицера Джулиани.

И это так надо случиться, что, идя во Флоренции в букинистическую лавку, продать этот портрет (уж не знаю, какие обстоятельства заставили это сделать), ему попадается его троюродный брат Звягинцов…

К.БАСИЛАШВИЛИ: Кому попадается?

А.ЛУКАНОВА: Джулиани, Сергею Джулиани, который был правнуком Аннет Олениной. А Звягинцов собирал предметы Пушкинского времени, и он уговаривает Сергея Джулиани не отдавать букинисту, а продать этот портрет ему. И, таким образом, вместе с дневником Олениной и с другими произведениями, касающимися именно Аннет Олениной, Мария Николаевна Волконская с сыном, этот знаменитый портрет оказался у Звягинцова, который, благодаря Зильберштейну, благодаря его упорному уговариванию Звягинцова оказался теперь в музее Пушкина на Пречистенке, который, кстати, был образован тоже в значительной степени благодаря Зильберштейну, в 61-м году.

К.БАСИЛАШВИЛИ: Вы сказали, что Илья Зильберштейн просил, чтобы его выпускали для таких приобретений…

А.ЛУКАНОВА: Обращался, конечно.

К.БАСИЛАШВИЛИ: Обращался в Европу, прежде всего.

А.ЛУКАНОВА: Он обращался, прежде всего, здесь, чтобы отпустили в Европу. Чтобы отпустили, прежде всего, во Францию. Ну, конечно, там, в основном, сосредоточились.

К.БАСИЛАШВИЛИ: Потому что там много эмигрантов. Не пускали? Почему не пускали?

А.ЛУКАНОВА: Ну, разные могли быть причины. Все мы жили в это время. Да, сложные, конечно, разные причины были. В конце концов в 66-м году Андре Мазон, о котором я уже упоминала…

К.БАСИЛАШВИЛИ: Ну, а что говорили?

А.ЛУКАНОВА: Что говорили? Наталью Борисовну Волкову нужно спросить. Наверное были «Отказать», как всегда, визы сверху на прошениях.

Отправили-то его в 66-м году как раз вот без всякого снабжения, денежного пособия. Поехал так, потому что уже имел адреса, знал к кому обращаться. И поехал работать. Провел он там 3 месяца и привез оттуда 12 тысяч документов.

К.БАСИЛАШВИЛИ: Это эпизод, связанный с коллекцией русского танцовщика Лифаря?

А.ЛУКАНОВА: Нет, нет. Лифарь – это 1975 год. Тогда была распродажа его библиотеки, а его библиотека была унаследована Сергеем Лифарем от Дягилева.

Кстати тема «Лифарь и Зильберштейн» - совершенно особая тема. И сюда можно еще включить Хотсейна, барона Эдуарда Александровича, который ныне здравствует. Ему 96 лет. И вот недавно совсем, будучи в Лихтенштейне, мы с Ириной Александровной Антоновой посетили Эдуарда Александровича. И он вспоминал. Зильберштейна он помнит, вы знаете, каждую минуту, несмотря на то, что прошло уже столько лет со дня его смерти. Но они были очень близкими друзьями. И Зильберштейн много пользовался его советами. Фальсвет очень помогал Зильберштейну в приобретении необходимых редкостных книг или редкостных изданий. Это была очень большая дружба, и очень большая дружба была и с Лифарем в этом триумвирате таком.

К.БАСИЛАШВИЛИ: А эта история с Сержем Лифарем. Как узнал Зильберштейн о том, что существует…

А.ЛУКАНОВА: Что существует Лифарь?

К.БАСИЛАШВИЛИ: Нет, что существует Лифарь понятно. Что, он состоял с ним в переписке?

А.ЛУКАНОВА: Да. Совершенно верно. И в этом ему помог Александр Николаевич Бенуа, с которым он состоял в переписке. И, к сожалению, им не удалось свидеться. Они писали письма замечательные друг другу, но так случилось, что Зильберштейн, когда готов был уже приехать, Бенуа уже не стало: он ушел в

60-м году, а Зильберштейн только в 66-м году приехал в первый раз в Париж.

К.БАСИЛАШВИЛИ: А что было центром коллекции Лифаря, таким притягательным ядром?

А.ЛУКАНОВА: Как мы все знаем, это была коллекция Дягилева.

И там были 11 писем Пушкина жене, те самые знаменитые, за которые столько было борьбы. Лифарь готов был бы их даже передать, он сделал очень много подарков Советскому Союзу, в том числе, начиная с 56-го года.

Он подарил подорожную Пушкина 20 года, когда он уезжал в южную ссылку, и подарил рукопись «Путешествия в Арзрум», и публикации пятой главы «Евгения Онегина» с дарственной Пушкина. Он сделал очень много подарков прижизненных, я имею в виду Пушкинских автографов.

К.БАСИЛАШВИЛИ: Но за эти письма он просил, по-моему, только одно.

А.ЛУКАНОВА: За эти письма он просил одно: поставить в Большом театре «Федру». Дать ему возможность. Да, ведь он в то время был художественным руководителем балетной труппы «Гранд-Опера» и, конечно, ему очень хотелось в своей родной стране поставить спектакль с русскими танцовщиками, которые он знал, конечно, лучшие в мире. Но, к сожалению, это не получилось. Ему отказали. И 11 писем остались у Лифаря. Но, когда он скончался (это было, между прочим, тоже в 88-м году, одновременно с Зильберштейном), то они достались его вдове, графине Лиллан Аппефельд, которая, надо сказать, не питала такого радушия к деятельности Зильберштейна, и не очень была расположена как-то и к стране. Поэтому пришлось вести очень долгие переговоры, исключительно долгие, трудные переговоры о приобретении этих писем. В конце концов, они были приобретены. И в этих переговорах многократно участвовал Зильберштейн. И они сейчас находятся в Пушкинском доме Академии Наук в Петербурге.

К.БАСИЛАШВИЛИ: Но вот, когда Зильберштейн узнает об объявлении Лифарем аукциона…

А.ЛУКАНОВА: Да, он боится, что там письма.

К.БАСИЛАШВИЛИ: Да, он боится. И он все-таки убеждает, ему дают право на выезд во Францию. И он едет. И об этом эпизоде вспоминает вдова Зильберштейна Наталья Волкова. Я напомню, что Наталья Борисовна долгие годы возглавляла Центральный Государственный архив литературы и искусства, где и познакомилась с Ильей Самуиловичем.

В НАШЕМ ФОКУСЕ

Н.ВОЛКОВА: Я была в ужасе, потому что ему уже было 70 лет, он был тяжело болен. Уже тогда он должен был пройти контрольный пункт в аэропорту. Я проверила в его кармане карточку с надписью на французском языке: «Я диабетик. В случае обморока прошу заставить меня съесть сладкое, или ввести глюкозу».

Так рисковать жизнью его заставляла только страстная любовь к русскому искусству, стремление, чтобы эти реликвии русской культуры вернулись к нам на родину.

К.БАСИЛАШВИЛИ: То есть, по сути, это было желание одного Зильберштейна. Вся стана сопротивлялась. (Смеются). Один Илья Зильберштейн был готов отправиться и выкупить.

А.ЛУКАНОВА: Да. Он был запускающим мотором, да. И он готов был отправиться, он знал уже к кому отправляться и как.

К.БАСИЛАШВИЛИ: И он действительно без копейки денег выкупил?

А.ЛУКАНОВА: Вы знаете, во всяком случае, такое существует мнение. Так мне говорила Наталья Борисовна Волкова, что он без копейки денег поехал туда, и действительно смог убедить. Он был на аукционе, и он убедил Фальдфейна, с которым, кстати, на этом аукционе познакомился в 75-м году, с тем, чтобы Фальдфейн купил эти книги, необходимые.

Лифарь снял некоторые книги с продажи.

Затем там был такой антиквар Гурвич, который помог купить и передал несколько книг Зильберштейну. То есть, таким образом, благодаря находившимся там антикварам, естественно желавшим получить редкостные издания Дягилевской библиотеки себе, будучи убеждены Зильберштейном, передали ему все. И он привез очень большой багаж.

К.БАСИЛАШВИЛИ: Спасибо. Мы продолжим с Аллой Лукановой уже после выпуска Новостей.

НОВОСТИ

К.БАСИЛАШВИЛИ: Мы продолжаем с Аллой Лукановой, старшим научным сотрудником Музея личных коллекций в Музее изобразительных искусств имени Пушкина, меня зовут Ксения Басилашвили. Сегодня тема нашего разговора в центре – личность Ильи Зильберштейна, коллекционера и основателя музея Личных коллекций.

У меня еще один остался невыясненным эпизод с той поездкой во Францию. Скажите, а письма Пушкинские, вот те самые письма неизвестные, в то время не опубликованные, они все-таки к нам попали в Россию, или разошлись? Те письма, за которые Лифарь всего-навсего-то и просил дать ему возможность поставить спектакль на сцене Большого театра?

А.ЛУКАНОВА: Письма эти, 11 писем жене, так называемые, они поступили к Лифарю вместе со всей коллекцией Дягилева, что, собственно, являлось не совсем всей, но значительной частью коллекции Дягилева, потому что Дягилевская коллекция была уже распродана после смерти Сергея Павловича. И эти существовавшие 11 писем, о которых столько говорили и которые так мучительно долго искал и просил Дягилев в свою коллекцию. А просил он у леди Торби, правнучки Пушкина, которая ни за что не хотела расставаться с этими письмами. И, в конце концов, после ее смерти ее муж продал Дягилеву 11 писем. Вот они оказались у Лифаря, и он с ними не хотел расставаться. Он не выставлял их на аукцион, прекрасно понимая, что это жемчужина его коллекции.

И в 37-м году, вот, кстати, мы говорим о том, что они не были опубликованы, а в 37-м году в Париже Лифарь устроил выставку, посвященную 100-летию со дня смерти Пушкина. И там было очень много предметов, и в том числе и письма из коллекции Дягилева, и теперь из его собственности – Дягилев ведь скончался в 29-м году.

Конечно, письма – это особый разговор. И, как мы уже с вами говорили, много прошло, утекло воды, и много было переговоров, и много было сложностей, и может быть, это можно было сделать и как-то по-другому, но случилось так, а не иначе, письма были выкуплены за очень большую сумму, колоссальную сумму денег. Но это письма Пушкина. Они, наверное, стоили того. Но могли быть переданы…

К.БАСИЛАШВИЛИ: Они были выкуплены позже?

А.ЛУКАНОВА: Советским государством, но позже они были выкуплены.

К.БАСИЛАШВИЛИ: То есть, они у нас были в архивах?

А.ЛУКАНОВА: Да, они у нас сейчас в Пушкинском доме хранятся, да, да, да. Они опубликованы. Есть такая замечательная книжка «Письма Пушкина», и они опубликованы еще, по-моему, до даже передачи в Пушкинский дом, но существовали фотокопии, конечно, а сейчас у нас оригиналы хранятся в России.

К.БАСИЛАШВИЛИ: Сейчас до Новостей мы прослушали, что только силой убеждения, поняли, что только силой убеждения Ильи Зильберштейна удавалось заполучить в свою коллекцию, за тем, чтобы потом отдать ее на родине в ценные произведения. Но все-таки интересно – вот как убеждением он пользовался? Ведь время было такое, когда, знаете, ни олигархов, ни меценатов у нас не было.

А.ЛУКАНОВА: Ксения, правильно. Здесь, конечно, мы не можем говорить о том, что существовал, допустим, какой-то полный карман, которым он мог расплачиваться, или он действовал только силой одного убеждения. Во Франции – да, ему приходилось действовать силой убеждения. И это было самое правильное, потому что русская эмиграция, может быть, не требовала себе денег. Уже было довольно того, что их произведения искусства, которые хранятся в их руках и являются их семейными реликвиями, попадая в Россию, становятся реликвиями российскими, общей российской культуры. И они попадают в музеи. Для них это было самое главное, и они сообщали Зильберштейну об этом в письмах. Поэтому это не мой довод, это действительно документально подтвержденная мысль.

А что касается приобретений здесь, в России, которые он делал, ну, конечно, они стоили каких-то денег. Думаю, что, как каждый коллекционер, он не очень разбрасывался деньгами.

Во-первых, это было и не принято, потом их было и не очень много. Даже, когда их появилось и чуть больше, все равно он понимал, что можно на чем-то, может быть, сэкономить с тем, чтобы приобрести еще.

Вы знаете, в свое время Федор Толстой в начале Х1Х века сказал о Павле Свиньине, выдающемся коллекционере Петербургском начала Х1Х века, что у него было умение даром приобретать хорошие вещи. Я не могу это абсолютно приложить эту характеристику на Зильберштейна, но то, что он старался действительно найти хорошую вещь и, если она стоила, допустим, дешево, то он старался именно за низкую цену купить. Но здесь нет ничего такого – это естественно.

К.БАСИЛАШВИЛИ: А где шел поиск тогда, в советское время? Вы называли до революции лавки букинистов Одесские, а потом, где?

А.ЛУКАНОВА: А после революции – естественно, антиквариат. Магазины антиквариата, комиссионные магазины. А потом не будем забывать о том, мы об этом даже еще не поговорили, что у него были учителя великолепные.

Ведь, оказавшись в Ленинграде, он вошел вот в это замечательное общество российской интеллигенции такого переходного периода, которая была воспитана еще в тех традициях, и жила еще старыми представлениями, и обладала высочайшей культурой и знаниями.

Первый человек, в доме которого он оказался, был Петр Щеголев, пушкинист.

К.БАСИЛАШВИЛИ: Пушкинист. «Дуэль и смерть Пушкина» -его знаменитая книга.

А.ЛУКАНОВА: Да, да, да. Совершенно верно. И он представил Зильберштейна кругу бывших петербургских, или ленинградских коллекционеров старых. И вот они-то и помогали, очень помогали Зильберштейну комплектовать его коллекцию.

Мы говорили о Яремиче Степане Петровиче, который был членом «Мира искусства», и был замечательным критиком. И знал прекрасно и русское, и западноевропейское искусство. У него была собственная великолепная коллекция. И он встретился с Зильберштейном. Вот уж не могу сказать, продавал или нет, или дарил, знаю точно, что дарил. Но были ли продажи или нет, но от Яремича очень много произведений в его коллекции. И это мы знаем по каталогу, что они происходили из коллекции Яремича.

Затем была Анна Андреевна Сомова, сестра Константина Андреевича Сомова, тоже участника кружка «Мира искусства»..

И Хотеев Александр Иванович имел великолепную коллекцию западноевропейской графики. Он был старшим хранителем Эрмитажа и человек исключительно просвещенный и знающий тонкости западного искусства, он собирал. И часть коллекции Александра Ивановича тоже перешла Зильберштейну. Он, вероятно, все-таки выкупал у Анны Андреевны произведения.

У нас есть некоторые вещи, которые имеют надписи на обороте из бывшей коллекции Гиршмана. Того самого, знаменитого Владимира Иосифовича Гиршмана, портрет которого в Третьяковской галерее, его жена знаменитая Генриетта Леопольдовна. Так вот, из коллекции Гиршмана…

К.БАСИЛАШВИЛИ: Так достает монетку, да? Портрет Серова, лорнет, лорнет!

А.ЛУКАНОВА: Так вот, и в его коллекции тоже есть несколько рисунков Сомова. Он уже не у Гиршмана покупал, это точно совершенно. Это были другие источники. Может быть, даже через Сомовскую семью происходило все. Возможно, ранее они находились в коллекции Гиршмана. Об этом есть пометки на обороте.

К.БАСИЛАШВИЛИ: Но Зильберштейн же не был всеяден?

А.ЛУКАНОВА: Всеяден? Вы знаете, почти всеяден.

К.БАСИЛАШВИЛИ: Какие предпочтения можно отметить?

А.ЛУКАНОВА: Предпочтения, безусловно, были, но они настолько широкие, что его можно обвинить и во всеядности.

Первая тема, - скажем так, - она, наверное, и первая, и главная – это были Мирискуссники из тех, которых он полюбил с самого начала. И вообще, русский Серебряный век изобразительный.

Там еще был и литературный русский Серебряный век, но это другая история – литературное наследство и вся документация вокруг этого.

А вторая тема – это так же, как у Мирискуссников, это был великим их кумиром Пушкин. Вот все, что было связано с Пушкиным и его окружением, с его друзьями, это составляло необыкновенную, такую притягательную тему для Зильберштейна. Он мог, по-моему, заниматься им ну во всех аспектах. И он в тридцатые годы уже начал писать замечательные книги о Пушкине: «Пушкин и его окружение», «Пушкин и его друзья». И много было таких небольших брошюрок, очень интересно написанных и очень доступных. Они были из «Библиотеки «Огонька». Вот у нас лежат они в витринке мемориальной.

К.БАСИЛАШВИЛИ: Это так же, как детективная история, связанная с поиском портретов пушкинских.

А.ЛУКАНОВА: Декабристов, может быть? Именно пушкинских?

К.БАСИЛАШВИЛИ: Нет, пушкинских вещей, ну то, что связано с Пушкиным.

А.ЛУКАНОВА: Да, конечно, все, что было связано с Пушкиным, все составляло интерес Зильберштейна.

Но и пушкинское время. Ведь, если мы говорим, вот мы произнесли «декабристы», это же колоссальный такой фрагмент его коллекции. Я даже не могу найти правильного сейчас слова. Мы храним 76 портретов декабристов, написанных в 1833-36 годах в Читинском остроге, и в Петровской тюрьме. Да, Николаем Александровичем Бестужевым.

К.БАСИЛАШВИЛИ: Давайте, это самая любимая часть моя лично (смеется) в музее Изобразительных искусств имени Пушкина, в музее личных коллекций в этом отделе, потому что ты можешь увидеть лица тех людей, о которых ты читал с детства, тех самых декабристов.

А.ЛУКАНОВА: На которых мы воспитаны были все, конечно.

К.БАСИЛАШВИЛИ: И эти портреты писал тоже декабрист – Николай Бестужев.

А.ЛУКАНОВА: Который освоил технику акварели, будучи на каторге. Вот какой был замечательный человек! А декабристы оставили свои автографы под этими портретами. То есть, мы к тому же еще имеем и коллекцию автографов.

К.БАСИЛАШВИЛИ: Ах, так там, с другой стороны еще подписано?

А.ЛУКАНОВА: Нет, нет, прямо на лицевой стороне. Иногда паспарту закрывают. Мы стараемся, конечно, максимально открывать, но иногда слишком много пространства от портрета до подписи, иногда приходится закрывать, с тем, чтобы гармонично смотрелся портрет с паспарту. Но все они подписаны.

А на портрете декабриста Черкасова даже замечательная надпись: «С нами Бог».

К.БАСИЛАШВИЛИ: Расскажите, как появилась эта коллекция? Как к ней пришел Зильберштейн?

А.ЛУКАНОВА: Зильберштейн знал о ней. Знал о существовании этих портретов, потому что он знал очень многое. И каков источник его знания, я даже не буду говорить, потому что он это знал. Он достаточно был эрудированным и информированным человеком.

К.БАСИЛАШВИЛИ: Интересно, как доходит информация? В Сибири Бестужев пишет портреты ссыльных, каторжников?

А.ЛУКАНОВА: Каторжников, да. И об этом известно даже было то, что они находились после смерти Бестужева у его сестры Елены Александровны Бестужевой.

Нет, не на каторге. Они еще были в пределах, так сказать, европейской территории России.

К.БАСИЛАШВИЛИ: То есть, их удалось вывезти?

А.ЛУКАНОВА: Ну да, конечно, они вывезены. Но думаю, что после того, как наступила амнистия, это было все вывезено, и они находились, по-моему, в Петербурге, если я не ошибаюсь.

Но после рук Елены Александровны эти портреты перешли к Кузьме Солдатенкову, знаменитому нашему собирателю.

Когда он скончался в 902 году, то эти портреты оказались в руках его доверенного лица. И вот тут-то начались, конечно, поиски этого человека, который обладал портретами декабристов.

К.БАСИЛАШВИЛИ: Кто это?

А.ЛУКАНОВА: А имя было неизвестно. И, более того, Зильберштейн просил не упоминать его имя.

И, когда он вышел на этого человека, и была достигнута договоренность, что он продает ли, дает ли портреты – уже даже это не важно. Главное, что они были найдены. Это невероятный успех, это просто сенсация научная, и, какая хотите, художественная. Он просит только об одном тот человек: не упоминать его имени.

К.БАСИЛАШВИЛИ: Почему интересно?

А.ЛУКАНОВА: Вот таково было условие. И Зильберштейн сдержал свое слово. Я сколько ни мучила Наталью Борисовну, чтобы как-то приблизиться к этой фамилии, она говорит…

К.БАСИЛАШВИЛИ: То есть, так и осталось имя неизвестным?

А.ЛУКАНОВА: Ну, во всяком случае, может быть, где-то оно и сквозит. Но это надо слишком хорошо все проанализировать, чтобы понять, кто этот был человек. И было найдено-то эта, вот эта замечательная легенда, что они из Сибири и в Сибири их нашли, нет, они были найдены на даче в Кунцево.

К.БАСИЛАШВИЛИ: Да что вы?

А.ЛУКАНОВА: На даче Солдатенкова в Кунцево, да. Вот где их хранил этот доверенный персонаж Солдатенкова.

К.БАСИЛАШВИЛИ: А как и где они там хранились на даче?

А.ЛУКАНОВА: Ну, возможно в папке хранились. Я не думаю, что они варварски хранились, потому что портреты в великолепной сохранности. Даже бумага, которая, как вы знаете, стареет очень быстро, подвергаясь солнечному свету и любому другому освещению. Нет-нет, бумага замечательная – совершенно чистая, не больная, то есть, там нет пятен времени, нет пятен плесени – ничего, все изумительно. И мы эти портреты выставляем. У нас есть зал декабристов и художников их времени, - вот так скажем. Кроме портретов декабристов мы показываем виды Сибири пятидесятых-шестидесятых годов, то есть, когда они жили уже фактически на поселении.

После 55-го года, когда Николай Первый скончался, была проведена амнистия и декабристы многие не уехали обратно в Европейскую часть России, а остались там, в Сибири. И вот они там жили на поселении.

Также мы показываем виды Петербурга, этот город, из которого они все были высланы. Как правило, это годы десятые, двадцатые. Виды Петербурга примерно того самого времени, когда произошло восстание – в 25-м году, да, мы знаем, это было.

И также мы стараемся показать произведения графики русских художников того времени, Пушкинской поры. Они очаровательны, они милы, они очень вписываются хорошо.

К.БАСИЛАШВИЛИ: А как вышло, что вдруг у Бестужева открылся талант к рисованию? Он как-то сам этому удивился?

А.ЛУКАНОВА: Знал, конечно, о том, что, я думаю, умел, и наверняка всегда рисовал. Но что ж, каторга, оторванность такая полная от культурной жизни. Они же жили полнокровной культурной жизнью, были необыкновенно образованными людьми. И домашнее образование предполагалось всегда, кроме знания нескольких иностранных языков. Для девочек – это вышивание обязательно домашнее, рукоделие. А для молодых людей, кроме чтения и военных наук, может быть, овладение конной ездой. Это были, конечно, еще и уроки рисования для всех. Поэтому, безусловно, Бестужев рос в очень культурной семье. Он думаю, что знал о том, безусловно, что он умел рисовать, и он рисовал. Но там именно он освоил технику акварели. Ведь это же – ну где найти акварель в Сибири? Ну, значит, как-то вот получалось у них это все-таки. Не думаю, что он сам делал краски, конечно. Но удавалось доставать акварель.

К.БАСИЛАШВИЛИ: Удивительные лица на этих портретах.

А.ЛУКАНОВА: Удивительные совершенно эти лица, да.

К.БАСИЛАШВИЛИ: Был издан, по-моему, альбом, или целое исследование Зильберштейна.

А.ЛУКАНОВА: Была книга, за которую Зильберштейн получил Ленинскую премию – «Николай Бестужев – художник-декабрист».

К.БАСИЛАШВИЛИ: И там воспроизведены репродукции?

А.ЛУКАНОВА: Они все воспроизведены там, да.

К.БАСИЛАШВИЛИ: Я просто ориентирую наших радиослушателей для тех, кто вне Москвы проживает и не может прийти в музей Личных коллекций посмотреть на портреты декабристов, можно обратиться в библиотеку и там найти эту книгу.

А.ЛУКАНОВА: И прочитать там полные истории, как он их искал, как они создавались. Но это нужно знать Зильберштейна, который просто так ничего не делал. Если ему попадалась

какая-то вещь, то он ее исследовал со всех сторон. Прежде всего, делал великолепные публикации, искал вспомогательные документы. И уж только после этого он действительно публиковал ее, являл миру, и только после этого он отдавал ее в музей, если вещь была предназначена для музея. Вот, как, например, портрет Марии Николаевны Волконской.

К.БАСИЛАШВИЛИ: Ну, еще меня интересует один эпизод. И связан он с театром и с увлечением Ильи Зильберштейна театром. Я имею в виду Большой Драматический театр и постановку «Ревизор» Георгием Товстоноговым, где артисты, совершенно неожиданно для всех появляются в костюмах, выполненных по задумке Добужинского.

И всему этому виной Илья Зильберштейн. Как это произошло? Расскажите, пожалуйста.

А.ЛУКАНОВА: Да. Виновник наш искал, как мы знаем, в Париже произведения русского изобразительного искусства, наряду с документами, и он был знаком с Леонидом Давидовичем Леонидовым, который в двадцатые годы, в тридцатые был помощником знаменитого немецкого режиссера Макса Реймхарта. И вот тогда у Макса родилась идея – поставить «Ревизора» на немецкой сцене. Был привлечен Добужинский в качестве художника-оформителя и автора костюмов. А в качестве Хлестакова – Михаил Чехов. Это было замечательное содружество великих мастеров. Но, к сожалению, 33-й год: пришел к власти Гитлер. Все не состоялось. Реймхарт вообще покинул Германию, Михаил Чехов тоже уехал из Германии. Ну, в общем, к сожалению, ничего не получилось.

Но это была вторая как бы попытка Добужинского оформить «Ревизора». Первая – была сделана еще в Каунасе. Он же там жил как раз в начале тридцатых годов. Но тоже почему-то не состоялось в Национальном театре в Каунасе. И эти все костюмы, их, по-моему, 44, и эскиз декораций, эскиз занавеса они оказались в руках у Леонида Леонидова, естественно, поскольку он выступал в данном случае заказчиком от лица Макса Рейхмарта перед Добужинским.

Зильберштейн в Париже узнает об этих эскизах декораций и костюмов, просит Леонидова передать ему это все в Россию, в Советский Союз тогдашний. И, получив это, передает, конечно…

К.БАСИЛАШВИЛИ: Вот так именно – по просьбе Леонидов передает?

А.ЛУКАНОВА: Да, да. По просьбе Леонидов передает. И Зильберштейн получает 44 эскиза костюмов и декораций. Делает великолепные публикации, которые видит Георгий Александрович Товстоногов, видит эти костюмы, и понимает, что лучшего художника, конечно, найти трудно. И по этим костюмам, используя эти костюмы, он делает свою постановку в БДТ.

К.БАСИЛАШВИЛИ: Но все же Добужинский на тот момент эмигрант, представитель искусства неизвестного, и не очень-то поощряемого.

А.ЛУКАНОВА: Добужинский на тот момент- эмигрант. Не очень поощряемого. Да, это был 73-й год.

Знаете, Мирискуссники к тому времени, конечно, уже завоевывали свое легальное положение. И в стенах наших музеев они уже выставлялись. Точно совершенно, они были уже, и в Третьяковской галерее висели. Конечно, может быть, это не были какие-то пространные ретроспективные экспозиции, но, тем не менее, имена эти были известны.

В 66-м году, или в 64-м, боюсь напутать, была издана монография об Александре Бенуа Марком Эткинтом. Потом пошли следом череда публикаций о Мирискуссниках. Так что это было как раз время расцвета Мирискуссников. Да, вот у нас как бы возвращение такое, да, к их искусству. Мы снова приникли к нему. Это великое такое, замечательное искусство. А уж театральное…

К.БАСИЛАШВИЛИ: И именно по этим эскизам был оформлен спектакль?

А.ЛУКАНОВА: Именно по этим эскизам были сшиты костюмы, прежде всего. Прежде всего, костюмы. Эскизов декораций не было среди этих четырех. Был только один, как я говорила, - это эскиз занавеса для первого акта, изображающий уездный город с покосившейся церковкой, с покосившимся забором, тучей галок. А остальные эскизы, соответственно, были эскизы костюмов. Но мне кажется, Товстоногов получил такое подспорье в постановке, потому что каждый персонаж он дан в связи с другим персонажем. Такое ощущение, что они находятся все в диалоге. Потому что, какой бы вы костюм ни взяли, друг напротив друга два костюма положите, вы имеете уже диалог. Это настолько интересно! Вы знаете, когда мы занимались этими вещами, показывая их на выставке, посвященной столетию Зильберштейна в 2005 году, мы наслаждались и смеялись до упада. Это передать невозможно, потому что вообще искусство невозможно передать, а уж тем более все эти интересные сочетания: персонажи Гоголевские, которые вот родились под великим пером Добужинского. Но они все вставали перед глазами. И я себе мог представить, как это в талантливом, великолепном, великом уме режиссера Товстоногова встали эти образы, и как он их трансформировал на сцене. И каким великим актерам была дана возможность это исполнить.

К.БАСИЛАШВИЛИ: И Зильберштейн, конечно, был на премьере?

А.ЛУКАНОВА: Ну, конечно, он был на премьере. И, конечно, он был бесконечно рад, потому что это было просто в действии! Понимаете? Но не только возвращение великолепных эскизов на родину, но это еще и применение их непосредственно на театральной сцене, собственно, для чего они и были созданы и в ней были воплощены.

К.БАСИЛАШВИЛИ: А до открытия музея Личных коллекций, (у нас еще остается пара минут, обязательно нужно сказать об этом), где хранил свою грандиозную коллекцию Илья Зильберштейн? Квартира, я так понимаю, не была столь вместительной?

А.ЛУКАНОВА: Ну, квартиры, конечно, наши московские не обладают большими площадями. Но, тем не менее, коллекция хранилась, конечно, дома. Если мы посмотрим архивные фотографии его кабинета, его квартиры, все было увешано сплошь: любимый Репин. Он обожал Репина, и у нас около 60 произведений Репина. Любимый Бенуа, которых у нас тоже порядка 60 единиц хранения. Это все было увешано. Конечно, много вещей лежало в папках, естественно. Особенно русский академический рисунок, ХУШ век, он весь был почти в папках. А картины и станковая графика, та, что исполнена гуашью на картоне, это все висело у него. Но не забывайте о том, что в 73-м году была первая выставка из коллекции Зильберштейна «Западноевропейский рисунок», показанный в музее Пушкина, и она после этого осталась в музее Пушкина на временное хранение.

В 84-м году был «Русский рисунок» показан. И он тоже остался на хранение в музее. Таким образом, была некая разгрузка квартиры Зильберштейна: многое хранилось в музее на временном хранении. А временное хранение предполагает право владельца в любой момент забрать вещи. Зильберштейн этого не делал, потому что у него уже была мысль передать все музею. И вот именно этим благородным делом он был занят. И с Ириной Александровной Антоновой боролись за создание музея, боролись за Постановление правительства, боролись за дом, когда выселяли Автоэкспорт.

К.БАСИЛАШВИЛИ: Многие коллекционеры наоборот сидят на своей коллекции, и не показывают ее, до самого последнего момента не передают. А это прямо, как Третьяков.

А.ЛУКАНОВА: Это как Третьяков, да. Вот что говорит Зильберштейн. Давайте его послушаем: «Ни один истинный коллекционер не может быть безразличен к дальнейшей судьбе своего собрания. – Это его. И, если коллекция стала значительной и представляет интерес художественный или мемориальный, исторический или познавательный, научный, или общественный, почти неизбежно одно решение: она должна стать собственностью Родины, взрастившей нас». Вот, пожалуйста, это его слова, которые он всегда произносил и которые легли в основу его замечательной статьи «Мысли и воспоминания о собирательстве», на которые мы опираемся в значительной степени, говоря о нем.

К.БАСИЛАШВИЛИ: А в какой момент стало возможным открыть музей Личных коллекций?

А.ЛУКАНОВА: Музей личных коллекций был открыт в 1994 году, 24 декабря. А с 84-го уже вся фактически коллекция, в основном, лежала в музее и хранилась, обрабатывалась сотрудниками музея.

В 93-м году был издан каталог великолепный, который сейчас стал библиографической редкостью абсолютно. И в 94-м, как пишет наш Путеводитель, «Музей открыл двери для посетителей». Так оно и было. Так что, нам 14 лет.

К.БАСИЛАШВИЛИ: И там уже была представлена коллекция Зильберштейна во всем, наверное, многообразии?

А.ЛУКАНОВА: Вы знаете, было, конечно, гораздо больше, чем сейчас у нас на экспозиции. Но это естественно, потому что открывается музей, коллекция Зильберштейна главная, основополагающая, поэтому там было показано очень много, гораздо больше графики, чем мы сейчас можем показать.

Но к тому времени Зильберштейн заразил уже этой идеей – продавать коллекции в дар этому музею.

Были уже коллекции Соловьева, были коллекции Ленкули.

К.БАСИЛАШВИЛИ: Вот это очень важно. То есть, коллекционеры-современники… Стали передавать в музеи государственные.

А.ЛУКАНОВА: Да, да, Чубанов, они открылись тут же.

Да, да, Лобанов-Ростовский откликнулись. Хотсейн не смог – просто не получалось у него. Хотя он писал ему: «Да, было бы замечательно, чтобы у тебя было два зала моих вещей в музее твоем, который ты создал». Но не получилось.

Но Лобанов-Ростовский отдал очень много наших соотечественников. Попков, например, передал очень красивую (неразборчиво) Александра Бенуа. Очень много коллекционеров передали свои коллекции фактически, не просто произведения из коллекции, а свои коллекции в дар музею.

Петербургский коллекционер (Ленинградский) Александр Наумович Рам, профессор Политехнического университета, он обладал замечательной коллекцией живописи, в основном, живописи Серебряного века и раннего советского периода. Несмотря на то, что он петербуржец, патриот своего города, тем не менее, заслышав о том, что есть такой музей, который сохраняет имя коллекционера. А в чем, собственно, девиз нашего музея? – Сохранить имя коллекционера и коллекции не делить. Потому что любой другой музей изобразительного искусства делит любую коллекцию неминуемо!

К.БАСИЛАШВИЛИ: А там целиком представлено?

А.ЛУКАНОВА: Да. Неминуемо делит по видам, по графике, живописи и скульптурам. А мы показываем все вместе. Это комната. И есть аннотация, где мы рассказываем, хоть кратко, но рассказываем о коллекционерах, о людях, которые нм это передали, которым мы, конечно, очень благодарны. И первым из них был Илья Самуилович Зильберштейн.

К.БАСИЛАШВИЛИ: Алла, совсем у нас остается меньше минуты до конца передачи. Мне было бы интересно узнать от вас лично: что является вашим любимым произведением в собрании Зильберштейна? Я понимаю, что сложно выделить, но все равно. Пожалуйста! Вы – хранитель…

А.ЛУКАНОВА: Действительно, сложно выделить, тем более что я – хранитель русской части собрания, она превалирует в его коллекции.

Вы знаете, наверное, все-таки, поскольку уж так моя жизнь связна с искусством начала ХХ века, и занимаюсь я русским авангардом, а до этого в университете занималась «Миром искусства», наверное, все-таки блок произведений «Мирискуссников» мне ближе всего. Наверное. Там великолепные эскизы Бакста, совершенно невероятной красоты Анисфельд, ну, вы знаете, здесь можно все эпитеты употреблять, потому что коллекция действительно высочайшего музейного уровня, именно коллекция «Мирискуссников», просто музей в музее. Ну, и, конечно, Пушкинское время. Мы все выросли на этом. Поэтому я люблю две эти части.

К.БАСИЛАШВИЛИ: Спасибо большое. Я благодарю Аллу Луканову, старшего научного сотрудника музея Личных коллекций. И сегодня мы говорили об Илье Зильберштейне. Приглашаем всех в музей!

А.ЛУКАНОВА: Спасибо большое! Ждем вас в музей.