«Музыка революции – два цвета времени» - Юлия Кантор, Евгений Петровский - Цена Революции - 2017-10-01
М. Соколов
―
Добрый вечер, в эфире программа «Цена революции». А у нас в студии «Эха» заместитель художественного руководителя санкт-петербургской филармонии Евгений Петровский и доктор исторических наук Юлия Кантор, наши гости из Санкт-Петербурга. И речь сегодня пойдет о музыке революции, «Два цвета времени», это такой цикл, который будет в Санкт-Петербургской филармонии с 27 октября к юбилею революции. Ну и, естественно, первый вопрос. Евгений Дмитриевич, зачем филармонии такой исторический музыкальный цикл? И Юля тоже – ваш подход, ваш взгляд.
Е. Петровский
―
Вы знаете, я скажу, что это безумно интересно. И вот когда Юлия Зораховна с этой идеей в филармонию пришла – это было довольно давно, это было больше года назад, наверное, даже полтора года назад, и это было просто очень интересно, потому что – я не открою секрета или открою секрет для наших слушателей – Юлия Зораховна является автором идеи и ведущей этого абонемента – и в общем-то, это, наверное, впервые абонемент филармонический концертный, который строился, задумывался, идя от истории к музыке, а не от музыки к истории.Понятно, что концертный зал филармонический, академический такой, каким является Петербургская филармония со своими замечательными двумя оркестрами, это в первую очередь прерогатива музыки, а здесь в год столетия революции вот этот исторический вектор, историческая первооснова этого абонемента очень нас заинтересовала, и мы с энтузиазмом взялись за этот абонемент, за сочинение его. Потому что одновременно, с одной стороны, развивалась какая-то историческая канва, а с другой стороны, ваш покорный слуга занимался как бы выстраиванием параллелей - абсолютно в сотрудничестве с Юлией Зораховной - музыкальной канвы этого абонемента. И вот это безумно интересно. И, честно говоря, немножко закидывая даже где-то камешек в будущее, я думаю, что это такой прецедент и начало какого-то длительного сотрудничества именно в таком ключе.
М. Соколов
―
Юля, а на ваш взгляд, вот зачем все это нужно? Это не по указанию Министерства культуры, которое – я где-то прочитал – рекомендовало к юбилею поисполнять революционную музыку, так сказать, «послушать музыку революции»?
Е. Петровский
―
По-моему, мы, кстати говоря, были первые. Мы значительно опередили указание свыше.
Ю. Кантор
―
Может, в Министерстве культуры нас услышали?
М. Соколов
―
Почему бы и нет?
Ю. Кантор
―
Почему бы и нет, иногда полезно слушать голос, так сказать, снизу, да. Нет, если серьезно, я, когда пришла в филармонию к Евгению Дмитриевичу, я совершенно не была уверена, что меня как раз услышат, я слушатель и посетитель Большого зала филармонии, но никогда вот в таком сотрудничестве или в таком качестве себя не представляла. Я думала, что меня послушают, выслушают вежливо и скажут, ну, как это: приходите завтра, да? Они сказали мне – для меня это такой этап, психологический прежде всего – это попробовать преломить ощущение и знание исторической рефлексии, социальной рефлексии на события 1917 года, на Октябрьский переворот, на февральские события в не меньшей степени, преломить это через ощущения, рожденные музыкой. Причем, отнюдь не только музыкой собственно исполненной или родившейся в 1917 году, но и в последующие десятилетия.Ведь этот абонемент – я пришла в филармонию с идеей и очень еще на тот момент фрагментарно выстроенной концепцией, только концепцией. Там были некие такие ключевые для меня произведения, между ними были пустоты, и это, конечно, еще не были выстроены концерты в целом. Сейчас они выстроены на весь филармонический сезон 2017-2018 года, естественно, с 27 октября года нынешнего, то есть, прямо к столетию, и было понятно одно, что нужно рассказать музыкой про двоякое отношение и менявшееся отношение и к белым, и к красным, и вообще иногда эти цвета настолько смешиваются в такой микс, что их разделить, разграничить невозможно. Это дело не только в том, что и композиторы, и поэты – а в абонементе есть отдельный концерт литературно-поэтический вечер (это хронологически второй концерт), но как менялось ощущение музыкантов, литераторов, общественных деятелей, потому что это нерасторжимо, это все был один круг и в Петрограде, и в Москве на эти события, на исторические персонажи, и как потом эти ощущения преломлялись в музыке, в произведениях литературы разных жанров и дальше, как в советское уже время, более позднее – неважно, это 30-е, 40-е и дальше годы, на закате советского времени, это отражалось в кино в том числе, потому что есть концерты, связанные, это было сразу понятно, из самых таких простых задач внутри абонемента, это музыка к кинофильмам самых разных периодов разных композиторов с разными сюжетами, с текстами и подтекстами. Но это сквозной такой линией, проходящей по всему абонементу, есть голос и есть скрытый голос, не в музыковедческом сугубо смысле, но вот в таком подтекстовом, и поэтому в этом абонементе филармонии присутствуют в концертах и те, кто были однозначно за белых, и те, кто были однозначно за красных, и те, кто ходил туда и сюда.
Мне было очень важно, не только в Петербургской филармонии, слушателям очень искушенным – все-таки большой зал Петербургской филармонии, вообще зал Дворянского собрания столичного тогда, это всемирно известный зал и очень опытная публика разная – вот и рассказать музыкальную историю в течение вот этого года 2017-2018 в этом сезоне мне показалось очень интересным. Посмотрим, чем этот эксперимент закончится. И спасибо филармонии, что она на этот эксперимент пошла, потому что мы пока не можем сказать о том, каков результат.
М. Соколов
―
Вот вопрос Евгению Петровскому. А кто будет исполнять? Ну, может быть, вы основных назовете?
Е. Петровский
―
Да, с удовольствием. Во-первых, конечно же, поскольку это большой зал филармонии, как я уже сказал, это наши оркестры оба филармонические, заслуженный коллектив России Академический симфонический оркестр Петербургской филармонии и Академический симфонический оркестр Петербургской филармонии, это два филармонических коллектива. Пять концертов из шести будут оркестровые в исполнении этих оркестров. Один из концертов, как уже Юлия Зораховна сказала, это будет литературный вечер, что, кстати говоря, тоже новшество именно в симфонических наших абонементах, такое вкрапление литературного вечера в симфонический абонемент.А что касается собственно персоналий – конечно, всех назвать я не смогу, но назову, скажем так, ряд исполнителей. Конечно же, нужно сказать о концерте, который открывает этот абонемент 27 октября не только потому, что он открывает абонемент, но и потому, что в каком-то смысле со стороны филармонии, наша идея и наше видение этого абонемента, рождалось с сочинения, которое как раз в этом концерте прозвучит, это кантата Прокофьева к двадцатилетию октября. И Николай Алексеев, народный артист России и дирижер заслуженного коллектива, который будет стоять за пультом заслуженного коллектива России в этом концерте, как раз вот его идея, тоже родившаяся больше года назад, едва ли не два года назад, о том, что в 17-м году, желательно в октябре-ноябре исполнить это замечательное и не так, к сожалению, часто звучащее такое эпическое полотно Сергея Прокофьева, это «Кантату к двадцатилетию Октября».
И в этом же концерте принимает участие наш – теперь, видимо, после истории с Исаакиевским собором, всероссийски известный Николай Буров, это бывший директор Исаакиевского собора, а в свое время замечательный артист Александринского театра, тоже народный артист России, который выступит в этом концерте в очень значимой, но совершенно крошечной роли Ленина. Дело в том, что у Прокофьева в эту кантату введен чтец, изображающий вождя революции, который произносит буквально три фразы, но тем не менее, как вы понимаете, это значимое появление. И в этом же концерте солист, безусловно, очень хорошо известный и москвичам, и петербуржцам, пианист Андрей Коробейников.
Литературный вечер, который, опять-таки, Юлия Зораховна это сказала, это второй концерт, это два замечательных артиста, это Александр Галибин и Ирина Савицкова. Я уверен, что Юлия об этом тоже подробнее скажет, здесь уже не только два цвета времени, но и вот этот женский персонаж и мужской персонаж наш, тоже они очень логично здесь появляются.
Будет в этом абонементе дирижер, о котором мне тоже отдельно хотелось бы сказать, потому что немаловажная его роль в формировании тоже программы, такого особого взгляда – тоже, наверное, мы этого коснемся – это Александр Титов, наш петербургский дирижер, и в Москве тоже он известен, потому что он приглашенный дирижер Большого театра, и его программа, предложенные им сочинения в программе очень необычно и тонко встроились вот в эту именно нашу тематику революционного момента, это Шиллингер и Задерацкий, сочинения, которые прозвучат. И из других, буквально несколько слов, это Феликс Коробов, главный дирижер московского театра музыкального имени Станиславского и Немирович-Данченко, наш постоянный творческий партнер обоих наших филармонических оркестров, он выступит в третьем концерте этого абонемента.
И в самом завершении, в завершающем концерте, как раз с романсами и песнями из кинофильмов, посвященных революции и гражданской войне, выступит Евгений Дятлов.
М. Соколов
―
Юлия, дополните что-нибудь?
Ю. Кантор
―
Конечно, и с удовольствием. Немножко о концерте, в котором принимают участие Александр Галибин и Ирина Савицкова. Мы уже, конечно, встречались и общались на тему, как выстроить этот концерт. Все-таки отдельный концерт литературно-поэтический в огромном зале – да, у филармонии есть такой опыт, но, как уже Евгений Дмитриевич сказал, не внутри музыкального абонемента. И учитывая, что этот концерт действительно – это диалог двух голосов, женского и мужского, и в поэзии, и в истории, там есть много антитез текстовых даже. И учитывая то, что Александр Галибин сам режиссер, мне было вдвойне интересно обсуждать, как мы выстроим этот концерт хронологически, тематически и, так сказать, фамильно – Цветаева, Ахматова, Каннегисер, Есенин, Маяковский, и вы по накалу эмоций из вот этого текста, огромного текста всего концерта, порой не будете определять, это белые или красные по интонации даже. Мне это было очень важно. Опять же, там есть и такая перекличка, в этом концерте, я специально так подбирала состав, состав стихов что ли, понимаете, есть Каннегисер с Керенским на белом коне: «Я вспомню — Россия. Свобода. Керенский на белом коне», и есть Есенин, не иронически, но трагически это подчеркивающий, тоже Керенский на белом коне, который «калифствовал над страной» чуть позже в «Анне Снегиной». И то, и другое перекличкой будет в этом концерте.Волошин и Гиппиус – это два человека, два замечательных поэта, вроде бы, одного лагеря, но у них ведь есть тоже внутренняя контр-версия что ли. Волошин, который «молюсь за тех и за других», и Гиппиус с резким отрицанием других про блевотину войны – октябрьское похмелье и так далее, октябрьское веселье, там похмелье дальше в следующем четверостишье.
Этот такой концерт, может быть, самый эмоциональный, он второй по счету, такой зимний концерт, но он, я думаю, один из самых таких… позднеосенний, в Петербурге это уже почти зима, и это важный момент для абонемента, наверное, и, может быть, для проникновения еще и, кстати, знаете, вот в такое петербургское ощущение, петроградское ощущение революции. Там очень много в том числе отражения в поэзии петербургской (петроградской) революционной топонимики. Там фигурирует Зимний, там фигурирует Петропавловская крепость, мосты, «Аврора» - «И дымом пламенной «Авроры» взошла железная заря». Это все тоже будет в концерте. Но это вот такая эмоциональная история, вход. А дальше мне бы очень хотелось, мне было очень интересно, это действительно такая инициатива, вернее, идея, исходившая как раз в данном случае не от меня, а от Александра Титова, Шиллингер и Задерацкий – это идея, как раз привнесенная Евгением Петровским.
Е. Петровский
―
Нет-нет, не присваивайте мне чужие лавры…
Ю. Кантор
―
Нет?
Е. Петровский
―
Это как раз именно Александр Титов как специалист по русскому авангарду.
Ю. Кантор
―
А я все-таки о Задерацком скажу, потому что я услышала это от вас, в данном случае коллективно, будем считать. Задерацкий – очень интересная фигура.
Е. Петровский
―
В себе одном сочетающая как раз оба цвета.
Ю. Кантор
―
Красные, белые и смесь – мы никогда не узнаем, это был конформизм, это была вынужденная история или искренняя. Здесь прозвучит в концерте «Конная Буденного», симфонический показ которого просто даже неискушенный слушатель, не только филармонический, услышит многие прямые цитаты из песен о революции и гражданской войне, или песен, которые были, так сказать, музыкально и вербально перефразированы из дореволюционного времени и вошли в революционное. Так вот, но «Конная Буденного» от Задерацкого возникла как даже не парафраз, а просто как переиначивание, может быть, мамонтовской «Конницы». Он не скрывал этого, что сочиняя одно, он думал совершенно о другом. Это тоже тот самый скрытый голос. Но у Задерацкого есть потрясающий бэкграунд применительно и к событиям столетней давности, и конкретно вот к этому абонементу. Задерацкий был учителем музыки цесаревича Алексея.
М. Соколов
―
Да, невероятно просто!
Ю. Кантор
―
Это тоже важно для понимания, в какой котел попала страна и интеллигенция России в 1917 году и в последующих. При этом Задерацкий, да, его неоднократно, естественно, сажали, но тем не менее он выходил, что-то писал, его опять сажали и так далее. То есть, это такая бесконечна мученическая история тоже важна для понимания последствий революции.
М. Соколов
―
Мы теперь от абонемента на какое-то время перейдем, может быть, к истории. Меня всегда интересовало, а вот музыка 1917 года, предположим, февраль, вот эти события, солдатский бунт, люди на улицах Петрограда, а потом там происходят разные события, может быть, в том числе и музыкальные – похороны, марши, люди ходят по улицам, оркестры есть на фотографиях. Вот что могли играть эти оркестры победившей революции?
Ю. Кантор
―
Что могли или что играли?
М. Соколов
―
Ваши предположения.
Ю. Кантор
―
Нет, есть даже некоторые известные в воспоминаниях участников тех событий – кстати, не только петроградских, но и московских, все-таки это было созвучно – вы знаете, вплоть до «Прощания славянки», например, и марши полков императорской гвардии, разных полков. И, конечно, «Отречемся от старого мира», естественно.
М. Соколов
―
Это «Марсельеза» с текстом Лаврова.
Ю. Кантор
―
Ну конечно, конечно. Это все звучало очень по-разному и в разных сюжетах. Это, конечно, были не артисты, но все-таки на некоторых демонстрациях и митингах в том числе на Дворцовой площади, близ и у Марсового поля, понятно, после похорон жертв революции, около гарнизона и внутри гарнизона Петропавловской крепости звучала музыка. Пели хором, то есть, пели хором акапелла, были духовые выступления сопровождавшие, были в Кронштадте и Гельсингфорсе (в Хельсинки будущем). Музыка зажигает эмоции, она всегда сопровождает революцию. И Блок-то ведь не случайно «всем телом, всем сердцем, всем сознанием — слушайте музыку революции» предлагал не случайно, потому что музыка – это не только такая полифония революционная, действительно музыка звучала в обоих лагерях и не только в феврале.
М. Соколов
―
Все-таки уже к февралю существовал такой альтернативный блок революционной песенной музыкальной культуры, да? Вот, собственно, он и вышел на поверхность, так получается?
Ю. Кантор
―
Альтернативный чему?
М. Соколов
―
Я не знаю, вот «Интернационал» тот же, и «Вы жертвою пали», и «Отречемся от старого мира», это все потом как-то включилось и в серьезную музыку, которая была написана позже, так?
Е. Петровский
―
Я позволю себе немножко ваш вопрос переформулировать и с площадей переместиться в концертные залы, сказать, что, скажем, между Февральской революцией и Октябрьской революцией, вот в этом промежутке музыка звучала и в концертных залах и, в частности, пожалуйста – март месяц, не Петроград – Москва, Большой театр, благотворительный концерт, объявленный Сергеем Васильевичем Рахманиновым, благотворительный концерт в пользу русской армии, как он сам это, как бы сейчас сказали, позиционировал, как он это объявил: от свободного художника Рахманинова свободной русской армии. Он исполняет в большом зале три фортепианных концерта – Первый Чайковского, Первый Листа и свой Второй концерт Рахманинова. И вот судьбе так было угодно распорядиться, что это был его последний концерт в любимой Москве, Большой театр.Теперь музыка звучала, но музыка в это время, академические композиторы и создавали музыку, и, в частности, Первый концерт Рахманинова как раз в 1917 году, в ноябре 1917 года, то есть, вот буквально параллельно этим октябрьским событиям по старому стилю соответственно, Рахманинов перерабатывает, делает вторую редакцию своего юношеского Первого концерта и ставит в конце партитуры дату – 10 ноября 1917 года. Известно по воспоминаниям, что он, живя в Москве, работает днем над партитурой вот этой новой редакции, а по ночам наравне со всеми стоит на охране дома, потому что время опасное, и участвует в домовом комитете, охраняет дом.
М. Соколов
―
Это называлось самоохрана.
Е. Петровский
―
Совершенно верно.
Ю. Кантор
―
То, что потом и будет, только чуть позже – «закрывайте этажи, скоро будут грабежи». Но это, конечно, не февраль, а октябрь, после октября, но это близко уже к этому. Просто вставлю одну фразу, что именно этот концерт, Концерт номер 1 Рахманинова во второй редакции как раз 1917 года прозвучит в концерте, открывающем абонемент 27 октября.
Е. Петровский
―
И, соответственно, также - продолжаю эту логическую цепочку - Второй концерт Рахманинова абсолютно не случайно в программе этого абонемента также прозвучит. Но, пожалуйста, другой композитор. Я хотел бы отдельно сказать, что, может быть, где-то не надо буквально совсем уже понимать, что мы строили свои программы абонементов, как: вот это белые, а вот это красные. Конечно же, Рахманинов – это не белый композитор, принадлежащий к белому движению, но тем не менее, как бы этот образ дореволюционной России и образ послереволюционной красной России – конечно же, Рахманинов всем своим творчеством отвечает этому образу дореволюционной России.А вот Прокофьев умудряется быть и таким, и сяким. И вот в 1917 году как раз он сочиняет свою кантату по Бальмонту «Семеро их», и она просто полна ужаса, какого-то вселенского космического страха перед надвигающимся хаосом, и вообще совершенно мрачными какими-то предчувствиями полно это сочинение. Это с одной стороны. С другой стороны, Прокофьев, как я уже упоминал, кантата к двадцатилетию октября написана, как мы можем догадаться, к 1937 году.
М. Соколов
―
Я думаю, что здесь к месту, наверное, прозвучит фрагмент из Концерта номер 2 Сергея Рахманинова, и вы поймете, как это все замечательно, и стоит это послушать уже в Петербурге. Ну а мы продолжим наш разговор с Евгением Петровским и Юлией Кантор в программе «Цена революции» после объявлений.(звучит музыка)
РЕКЛАМА
М. Соколов
―
Мы продолжаем программу «Цена революции», говорим о музыке революции и о том, как она будет звучать в Петербурге в филармонии в музыкальном цикле «Музыка революции, два цвета времени». У нас гости из Петербурга – Евгений Петровский и Юлия Кантор.И я думаю, вот еще один сюжет, который меня очень заинтересовал – не знаю, будет ли это у вас в абонементе, не будет, но я не могу на нем не остановиться, это история символическая, это история с гимном. Гимн все-таки в России тогда – это «Боже, царя храни», да? Но кто-то мог бы представить себе, чтобы после февраля 1917 года этот гимн сыграли, Юлия? Публично.
Ю. Кантор
―
Вы знаете, только в фильме «Неуловимые мстители». Помните, там один из героев говорит: «кажется, он любит эту песенку». Помните? Но это только в таком саркастически-издевательском, я бы сказала, контексте, гораздо более позднем кинематографе, в 30-е и в 40-е, все-таки это позже. Нет, вы знаете, я не думаю, что сразу после событий, если вы говорите об октябре 1917 года…
М. Соколов
―
Уже после февраля, по-моему, не сыграть было.
Ю. Кантор
―
Вот тоже вопрос. История с февралем и этим гимном, она такая двоякая. Это примерно то же самое, как двуглавые орлы Зимнего дворца на воротах большого двора Зимнего дворца. Стереотип такой, что эти орлы улетели после октября как ненавистный символ самодержавия.
М. Соколов
―
И короны…
Ю. Кантор
―
И те, и те. Они вместе с коронами, естественно, улетали, там же гербы. А улетели-то эти орлы, покинули свои места именно после Февральской революции по решению Керенского, действительно как ненавистные символы монархии. И вернулись они только к 300-летию Петербурга на свои законные места, на эти ворота. Так вот, то же самое и с «Боже, царя храни», понимаете, как мы сейчас сказали бы: да, оппозиция, монархически настроенная, и монархические партии, конечно, в своих кругах и на своих каких-то совещаниях, мероприятиях могли бы приветствовать или как-то – вряд ли бы они пели это хором…
М. Соколов
―
Петь в кабинете...
Ю. Кантор
―
Да. Ну знаете, как булгаковские герои или их прототипы пели там на заседаниях домкома «Интернационал» или «Вихри враждебные реют над нами», так и здесь. Но после октября, конечно, это была абсолютно запретная, естественно, политически запретная вещь. Хотя предположить, что уж совсем нигде это не было таким поводом, что ли, для тех, кто так и не принял революцию, смертельно опасным, но могло бы быть тем более. Понимаете, что значит октябрь? После октября 1917 года Сибирь и Урал еще совсем не были красными.
М. Соколов
―
Я имею в виду, что все-таки был же госзаказ Временного правительства на гимн.
Ю. Кантор
―
Да.
М. Соколов
―
И было много желающих этот гимн написать. Где-то там упоминается чуть ли не 70 вариантов, которые рассматривались комиссией. Ну я решил порадовать наших слушателей, и один вариант гимна все-таки мы обязательно сейчас воспроизведем, это «Гимн свободной России» Гречанинова на стихи Константина Бальмонта.(звучит музыка)
М. Соколов
―
Ну вот так бы сто лет и слушали, если бы в России победила демократия, и пели бы хором. А в результате-то все получилось совсем не так, и вот из этого гимна получилась всего лишь заставка передач радио «Освобождение», а потом радио «Свобода».(звучит заставка)
М. Соколов
―
Говорит, конечно, «Эхо Москвы» сейчас, а мы с Юлией Кантор и Евгением Петровским продолжаем наш разговор. Ну что, понравился вам гимн?
Ю. Кантор
―
Вы знаете, самая интересная фраза, я имею в виду, музыкальная фраза, из всего этого гимна, на мой, так сказать, непрофессиональный взгляд, это как раз та, которая и стала музыкальной заставкой к эфирам радио «Свобода», все остальное там несколько однообразно.
М. Соколов
―
А Гречанинов, как у него с революцией сложилось в результате? Такой энтузиаст – они за полчаса этот гимн написали.
Ю. Кантор
―
А у него с революцией не сложилось на самом деле, и он же писал об этом в своей книге «Моя жизнь», с таким небанальным названием, но тем не менее, он же писал о том, как это сложилось, что ему очень нужны были слова, и, опять же, из Сологуба первые и главные слова «Да здравствует Россия, свободная страна!» А дальше-то что? Дальше это все быстро рождалось. По-моему, для России, вне зависимости от того, победила бы в ней демократия или не победила (мы знаем, что не победила, 100 лет назад во всяком случае), это как-то скучновато эмоционально.
М. Соколов
―
А еще один сюжет, я вот недавно прочитал, что это благодаря Соломону Волкову, он выяснил, что Стравинский делал аранжировку песни «Дубинушка» и тоже в качестве гимна новой России. Просто невероятные какие-то вещи. Представляете, вот все бы хором пели бы «Дубинушку», например?
Е. Петровский
―
Если не ошибаюсь, Римский-Корсаков делал обработку «Дубинушки». Но что касается гимна, при всем уважении к Гречанинову, мне показалось, что он маловыразительный. Музыка маловыразительная.
М. Соколов
―
Есть другие варианты?
Ю. Кантор
―
Спеть что-нибудь еще?
Е. Петровский
―
По поводу гимна и то, с чего начали, «Боже, царя храни», ведь это известный факт, что в целом ряде классических русских знаменитых произведений «Боже царя храни» используется, цитируется.
Ю. Кантор
―
Конечно.
Е. Петровский
―
Пожалуйста, Чайковский, увертюра «1812 год». Ее не перестали исполнять в советское время, но «Боже царя храни» исполнить было нельзя, и поэтому шли на чудовищные композиторские ухищрения, и вместо «Боже царя храни», как олицетворение русского воинства давали «Славься» из «Жизнь за царя» Глинки из «Ивана Сусанина», конечно. И потом только «Боже царя храни» вернулся вновь на свое место в партитуру. Так что, музыкальные перелицовки были очень курьезные.
Ю. Кантор
―
Это, собственно, то, с чего мы начинали сегодняшний разговор, как раз и о перелицовках, и о скрытом голосе, и о невозможности сказать прямо, но о необходимости хотя бы как-то высказаться, музыкальными ли средствами или вот вербальными. Так и получалось. Ну, надо сказать, что с гимном, если уж вы затронули эту тему, с гимном у советской власти долго не складывалось.
М. Соколов
―
Была рабочая «Марсельеза», а потом «Интернационал».
Ю. Кантор
―
Да. И очень долго был «Интернационал», если вы помните, фактически 1943-1944, а потом был объявлен конкурс, знаменитый конкурс на новый советский гимн, и что из этого вышло, мы тоже с вами знаем.
М. Соколов
―
Вот он вернулся.
Ю. Кантор
―
Этот гимн так и кочует из советского времени в постсоветское.
Е. Петровский
―
Кстати говоря, по поводу «Интернационала», насколько же он музыкально выразительнее, чем то, что мы слышали Гречанинова.
Ю. Кантор
―
Конечно!
М. Соколов
―
Ну вот, видите, так что, большевики лучше использовали мировую музыкальную культуру, получается. А что можно сказать о реакции композиторов, да и музыкантов на октябрь? Кто стал сразу сотрудничать, например, с ленинским правительством, а кто, так сказать, побежал?
Ю. Кантор
―
Вы знаете, так вот сразу чтобы стали сотрудничать, я таких случаев не знаю.
М. Соколов
―
А не сотрудничать?
Ю. Кантор
―
А не сотрудничать или выждать паузу хотя бы – тут нет водораздела, это музыканты, литераторы, философы – нет.
М. Соколов
―
Вот Вертинский, например, написал песню памяти погибших юнкеров и имел за это неприятности, его там куда-то вызывали даже на допрос в ЧК за контрреволюционную агитацию.
Ю. Кантор
―
Да. Но это было время 1918 и даже 1919 годов, то есть, разгар гражданской войны, когда еще какие-то, понимаете, это не проблески свободомыслия, что ли, но власти побеждающей, но еще не победившей на всей территории страны, советской власти было не до всех. Вы понимаете, что случилось бы с Вертинским, напиши он такую песню на пару лет попозже? Даже не нужно догадываться, что бы с ним произошло, и где бы его нашли.Вы понимаете, советскую власть из интеллигенции поддержали очень не многие, это видно и по тому, что происходило с теми, кто потом отплывет от берегов Невы на философских пароходах в 1922 году. Но готовность принять ее и терпеть ее демонстрировали многие просто потому, что были разочарованы и февралем, и тем пробегом от февраля к октябрю, который очень сильно разочаровал многих тех, кто был абсолютно привержен революционным преобразованиям, начиная от февраля и потом разочаровывался в Керенском, в бесконечных правительствах, менявшихся и так далее, и потом так же быстро и кроваво разочаровался в октябре. Но тем не менее, уезжали не сразу и уезжали не все – некоторые остались. А некоторые уехали и вернулись.
М. Соколов
―
Вот Сергей Прокофьев довольно быстро собрался в Америку, да? По-моему, это уже май 1918 года.
М. Соколов
―
А потом вернулся.
Е. Петровский
―
Как раз замечательно, что вы об этом заговорили, я хотел бы попытаться ответить на этот вопрос просто вот на примерах трех судеб человеческих и творческих. Три композитора. Реакцию Рахманинова, в общем, мы знаем, мы о ней говорили. Пишет вторую редакцию Первого концерта, потом понимает, что никаким искусством музыка здесь не пахнет, и в конце года в декабре через Швецию с семьей выезжает за границу и навсегда оказывается в эмиграции.
М. Соколов
―
И слава богу.
Е. Петровский
―
Да. Никакого раздвоения сознания здесь нет. А о Прокофьеве вы говорили, в 1917 году он пишет «Семеро их» и тоже потом отправляется в Америку, понимая, что музыка здесь сейчас пока не нужна, и необходимо поехать в Соединенные Штаты, чтобы там заниматься музыкой, набираться опыта и так далее, не загадывая далеко вперед. Но потом происходит это возвращение в 30-х годах, и как раз к 1937 году – это по заказу ведь написано, «Кантата к двадцатилетию Октября» была заказана Прокофьеву Всесоюзным радиокомитетом, по заказу писал он сочинение много лет, ориентировочно с 1932 по 1937 год. Вот такая судьба. И потом он стал классиком, советским композитором, тут и «Здравица» о Сталине, и так далее и так далее.И еще одна судьба. Тот же самый Шиллингер, представитель русского авангарда.
М. Соколов
―
Расскажите. Это абсолютно мало известный и для меня лично, да и для многих, человек. Это очень интересно.
Е. Петровский
―
Он представитель русского авангарда, в общем, как многие из русского авангарда, восторженно встретивший именно советскую власть. В первые годы, в общем, довольно долго – он в 1928-1929 году, если не ошибаюсь, выехал в Соединенные Штаты и, так сказать, эмигрировал, но до этого времени он был в России советником Наркомпроса в Москве, в Петрограде, и его перу принадлежит сочинение, которое как раз будет представлено в нашем абонементе, это симфоническая рапсодия «Октябрь» с использованием целого ряда революционных песен, очень жестко авангардное такое сочинение, при том, что там используются фрагменты этих песен. Но тем не менее, несмотря на эту судьбу, он в какой-то момент понял, что ему предстоит эмиграция, и некоторое время готовил этот отъезд в Соединенные Штаты, он был там, у него там были родственники, и вот именно он готовил этот отъезд, ездил несколько раз, а потом переехал в США, где, правда, недолгая жизнь у него была, в принципе, но тем не менее, в Соединенных Штатах он успел стать таким музыкальным ментором Гершвина и Гленна Миллера.
М. Соколов
―
А давайте мы все-таки кусочек вот этого «Октября» послушаем, это было бы, наверное, интересно. Авангард.(звучит музыка)
М. Соколов
―
Вот это сочинение Иосифа Шиллингера или в Америке Джозефа Шиллингера «Октябрь». А какой это год, когда это сочинено? Как-то это очень грустно звучит.
Е. Петровский
―
1928, если мне память не изменяет, год создания.
М. Соколов
―
Как раз перед эмиграцией.
Е. Петровский
―
Да. В принципе, эти революционные, у нас в абонементе так же будет Вторая симфония, очень редко звучащая Вторая симфония Шостаковича, подчас революционные вот эти события изображались в эти годы в таком как бы некотором сумрачном драматическом ключе, видимо, могли позволить себе композиторы – это еще не соцреализм, это не то, с чем мы встретимся в, на мой взгляд, абсолютном шедевре соцреализма, Патетической оратории Свиридова – совершенно другое видение всего и вся.
Ю. Кантор
―
Она тоже будет в нашем абонементе.
Е. Петровский
―
А вот то, что создавалось в 20-е годы, вот это достаточно был распространен такой именно взгляд такого космического хаоса что ли, вот такие темные, неясные, вот такие вот краски. И само это произведение в каком-то смысле – кстати говоря, оно прозвучит в той же программе, где у нас будут революционные песни с дореволюционными и послереволюционными текстами, и это будет прокомментировано Юлией Зораховной, и это сочинение Шиллингера, оно в каком-то смысле будет даже играть роль такой викторины, потому что там 7 или 8 песен – кстати говоря, среди революционных песен затесалась и песня «Цыпленок жареный, цыпленок пареный».
Ю. Кантор
―
Да-да, там ключевые вот эти фразы, да.
Е. Петровский
―
Такая крамола абсолютная. Но интересно сказать, что Шиллингер, будучи выпускником Петербургской консерватории, которую он закончил в 1917 году тоже – вот 1917 год, никуда от него не уйти – он же был одним из пропагандистов и провозвестников джаза. Сначала на Украине – он родом из Харькова и он там создал эстрадно-симфонический оркестр, такой прообраз симфоджаза, он этот джаз пропагандировал и продвигал. А потом - я уже сказал о том, что в Америке у него брали уроки Гершвин и Гленн Миллер. Это такое на стыке серьезной музыки и такого авангардного эксперимента, а с другой стороны, джаза.Кстати говоря, среди друзей близких Шиллингера Лев Термен, знаменитый вот этот, его изобретение – инструмент Терменвокс, вот они в том числе совместно давали концерты. А вообще Шиллингер очень разносторонний, такой своего рода человек Возрождения, потому что он и композитор, он и теоретик, он и изобретатель, он и художник, и поэт, и живописец. То есть, какая-то такая очень многогранная личность. К сожалению, не так много лет ему было отпущено судьбой.
М. Соколов
―
В общем, это для 20-х годов такие фигуры, они не редки. Действительно такие люди Возрождения, которые потом исчезают, опять же, с поля. Вот история Термена тоже известна, где он оказался после возвращения из Америки – в шарашке, в той самой шарашке, где, по-моему, сидел и Солженицын и занимался какими-то акустическими исследованиями.
Ю. Кантор
―
С Копелевым вместе.
М. Соколов
―
Вот видите, судьбы, они в ГУЛАГ вели тех, кто вовремя не покинул Россию.Юля, а вот еще один сюжет, я так понимаю, он тоже важен, это использование – вот вы уже на это, наверное, намекнули – разными политическими силами одних и тех же мотивов. Как это у вас все будет в вашем абонементе показано?
Ю. Кантор
―
На самом деле намекнула не я, а как раз Шиллингер, в том числе тем произведением, которое прозвучит, и о котором Евгений Дмитриевич говорил. Но я, когда слушала Шиллингера просто дома, просто звук мр3, хотя, конечно, это не вариант, дома такие вещи слушать. Тоже я поиграла сама с собой – сколько я угадаю, сколько песен революционных. Но мне кажется, это тоже сознательная игра, не мог он не знать, что эта музыка, всем хорошо известная, еще тому поколению – 1927 год, 1928 – это еще те, кто прекрасно помнил все эти события. И пели на разные слова.И не случайно в концерте, где будет звучать музыка песен революции и гражданской войны всем, как нам кажется, хорошо знакомых песен, слова-то будут не совсем привычные. Мотивы будут известные. Не хочу сравнивать с историей нашего советского – постсоветского гимна, где музыка одна и та же, а слова переписаны многократно, поэтому их мало кто теперь, по-моему, и знает, но тем не менее.
М. Соколов
―
«Партия Ленина – сила народная нас к торжеству коммунизма ведет».
Ю. Кантор
―
«Нас вырастил Сталин на славу народам».
М. Соколов
―
Но вы как историк глубже заходите.
Ю. Кантор
―
Я бы сказала, дальше.
Е. Петровский
―
Со Сталиным сложно в связи с «Кантатой двадцатилетию Октября», это тоже абсолютный курьез.
Ю. Кантор
―
Но из песни слов не выкинешь. Так вот, про песни. На самом деле это очень важный момент, потому что музыкальная культура, она, в общем, воспринимается генетически и сохраняется генетически, может быть, даже лучше, чем тексты. И вот если я вас спрошу «Смело мы в бой пойдем…» - за что?
М. Соколов
―
«… за власть советов», конечно.
Ю. Кантор
―
Вот видите? А изначально-то – «… за Русь святую», да? Вот: «Слышали деды? Война началася. Бросай своё дело, в поход собирайся! Мы смело в бой пойдём за Русь святую, и, как один, прольём кровь молодую», а вовсе не «… как один, умрем, в борьбе за это».
М. Соколов
―
Авторы?
Ю. Кантор
―
А вот авторы. Сначала были белые, даже царские, да? Потом их переиначили… я вообще себе представляю, вы знаете, визуально это почти кинематографическая история – в разных окопах гражданской войны сидят люди, которые поют и знают одни и те же песни – мальчики в буденовках, мальчики в погонах перестреляли друг друга – это уже Цветаева про те самые окопы. Здесь то же самое, но поют на разные слова.А, между прочим: «Там вдали за рекой разгорались огни, в темном небе заря догорала», а на самом-то деле: «За рекой Ляохэ загорались огни, грозно пушки в ночи грохотали, сотни храбрых орлов из казачьих полков на Инкоу в набег поскакали». Все же песни нам известны. Я уж не говорю о любимой всеми и знакомой всем песне «По долинам и по взгорьям шла дивизия вперед», а это вообще Марш сибирских стрелков: «Из тайги, тайги дремучей, от Амура, от реки, молчаливой грозной тучей шли на бой сибиряки».
М. Соколов
―
Вот здесь мы сделаем такую небольшую паузу на неделю и встретимся с нашими петербургскими гостями еще раз – Евгений Петровский, Юлия Кантор, заместитель художественного руководителя Санкт-Петербургской филармонии и доктор исторических наук, и мы поговорим еще о музыке и о том, как она будет показана, прослушана в Петербурге.Всего доброго, передачу вел Михаил Соколов.