Кирилл Набутов: Я пытался представить, что было на душе у моего деда, который так и не понял, зачем его арестовали
Фрагмент Марафона в поддержку политических заключенных
Смотреть марафон полностью: часть 1, часть 2
КИРИЛЛ НАБУТОВ: Мне было 15 лет, почти 16, когда умер мой отец. Его звали Виктор Набутов. Он был спортивным комментатором и знаменитым футболистом в прошлом. Жили мы в Ленинграде. Погиб он в 1973 году — 15 лет мне. И я как-то в один момент мгновенно повзрослел, как-то сразу поумнел, поняв, что, в общем, начинается взрослая жизнь.
И одной из первых мыслей, пожалуй, было то, что я вдруг понял, что я ничего не знаю о семье, из которой мой отец происходил. Он никогда ничего почти не рассказывал, почти ничего. Ни о том, как воевал, ни о том, как рос — ну почти ничего. Почему? Не знаю. Думаю, что просто времени не было. Я был маленький, он думал, что мне это не очень интересно. Или он не очень хотел вспоминать какие-то вещи. Потом я понял, что это именно так. Он никогда не рассказывал о войне, где он был на фронте на «Невском пятачке», одном из страшных мест Второй мировой войны, ни о каких-то других событиях, ни о том, что происходило до войны. Он был 1917 года рождения.
И вот, постепенно взрослея и начав интересоваться все больше и больше, я стал копаться в семейных бумагах, которые от отца остались. И в том числе я наткнулся на некоторые анкеты — черновики анкет, которые заполнял любой советский человек, когда поступал на работу, на учебу. Прямо по пунктам: из какой семьи происходите, национальность, адрес, кто были родители и так далее.
И в двух из этих анкет (или черновиках анкет) я увидел странные записи, сделанные отцовской рукой. Он писал как курица лапой, но все-таки разобрать можно. Он писал о том, что семья была выслана в Оренбург в 1935 году, отец и мать административно высланы в Оренбург. Почему, за что? Непонятно. А в другом месте было написано про отца: отец, Набутов Сергей Григорьевич, из служащих, в 1937 году арестован врагами народа и пропал без вести (или погиб без вести).
Тут у меня вообще стали шарики за ролики закатываться, я перестал понимать: в 1935 году семья выслана из Ленинграда в Оренбург, в 1937 году дед арестован «врагами» какими-то народа и погиб без вести. Я знал из исторических рассказов, что были «враги народа», что они были в основном нормальные и честные люди, но их назначили врагами народа тогдашние сталинские власти.
Короче говоря, я стал постепенно, насколько было возможно — интернета не было, — заниматься этой историей, понимая, что у меня ничего нет почти. У меня не было ни одной фотографии деда. Никогда я не знал, как он выглядел, никогда. И потом я понял, почему: бабушка все уничтожила. Все, что могла уничтожить. И постепенно, постепенно, постепенно какие-то факты появлялись, что-то в интернете возникало впоследствии.
И оказалось, что, во-первых, мои дед и бабка пали жертвами так называемой операции «Бывшие люди», про которую сегодня много известно. Это операция, которую проводило НКВД в 1935 году, начав в конце 1934-го, сразу после убийства Кирова. Сегодня известно, что Сталин использовал убийство Кирова, своего друга, для того, чтобы приписать его врагам, своим бывшим друзьям Зиновьеву, Каменеву и уничтожить их. Так и произошло. Но параллельно с этим НКВД питерское получило указание максимально зачистить город от еще остававшихся там неких «бывших людей»: бывших дворян, бывших полицейских, бывших сотрудников всякой администрации царской властной, бывших военных, служивших в царской армии. А какая была армия до революции 1917 года, кроме царской? Никакой. Короче говоря, зачистить всех, кто еще мог попадать под категорию «социально недружественного элемента». И туда попал мой дед, вся вина которого состояла в том, что он был внуком церковного дьячка и сыном писаря. За это его обвинили в том, что он социально неблагонадежный элемент для советской власти, и он был выслан с семьей на 5 лет в Оренбург.
Когда мне удалось добраться до документов по этому странному делу, меня поразила подпись человека, которая стояла в верхнем левом углу — красивая размашистая подпись «Брозголь». Хорошим почерком: «Утверждаю вот этот приговор о высылке. Брозголь». Потом я узнаю, что собой представлял этот Брозголь М. (Михаил), и какова его судьба, но это будет чуть позже.
Совмещая какие-то крупицы фактов, которые мне удавалось находить, я начал вспоминать какие-то отдельные фразы, которые бросал отец когда-то, говоря о том, что они были в Оренбурге, что дед был там расстрелян. Что, чего, почему, кем? Ничего. 70-е годы были на дворе. А когда началась перестройка, и стала посвободнее, и стали всплывать документы прошлого, и стали из прошлого возникать люди, тысячами уничтоженные тогда большевиками при Сталине, стало возможным хоть как-то что-то искать.
Я всю жизнь буду благодарен двум моим знакомым, двум офицерам ФСБ, нормальным взрослым людям в высоких довольно званиях, с которыми мы были знакомы по спорту когда-то, и они помогли чисто по-человечески. Я сказал, что мой дед был в ссылке в Оренбурге и там был расстрелян. У меня нет ни одной фотографии, никаких данных. И они сделали, может быть, и не так много, но они сделали это. Они помогли запросить в оренбургском архиве… Уж не знаю каком — архив ли это спецслужб, там КГБ, ФСБ, а может быть, это уже городской архив исторический. Но так или иначе из оренбургского архива пришел пакет с документами. И этими документами было полное дело моего деда Сергея Григорьевича Набутова, начинавшееся бумажкой, этим самым ордером на арест и обыск, и заканчивающееся справкой о расстреле. Ровно в день 20-летия Октябрьской революции, 26 октября 1937 года, его расстреляли, в 22 часа.
И оказалось довольно толстое дело. Оказалось, что там есть то, что я даже не надеялся найти — фото. В 2000 году я в первый раз увидел, как выглядел мой дед: фас, профиль. Лицо загнанного человека, глубоко пожилого, измученное лицо. В каком-то нелепом одеянии, в какой-то шинели, накинутой на плечи. Ему было всего 54 года, даже неполных, а так посмотришь — лет 75.
И когда я стал читать эти бумаги, мне стало страшно, потому что я понял, как решались судьбы людей, как легко решались судьбы людей. Это был 1937 год. Я тогда еще мало что знал про лимитные расстрелы, про «большой террор» так называемый, которому отмашка была дана летом 1937 года. Да и до этого людей арестовывали, сажали и ссылали, вот как моих из Ленинграда в Оренбург.
А дальше картина выяснилась следующая. Там оренбургским НКВД как раз в рамках реализации плана по лимитным расстрелам, когда на каждую область Советского Союза спускался план по количеству людей, которых необходимо арестовать и осудить по первой категории, второй и третьей… Первая категория — это расстрел, высшая мера, вторая там — это тюрьма, третья — ссылка. Так вот, такой же план был в Оренбургской области. И молодой начальник управления НКВД, старший майор госбезопасности Успенский, которому не было и 35-ти на тот момент, очень активно стал воплощать в жизнь это дело, выполнять приказ.
Сколько человек ему было прислано в списке лимитов на расстрел, я не знаю. Но я знаю документы, которые есть передо мной: тексты допросов моего деда и анкета, в которой получается, что он царский офицер-поручик и сын попа, хотя на самом деле он всего лишь учился в полковой школе для детей-сирот и был внуком дьячка и сыном писаря.
Выяснилось, что он состоял в «фашистской организации Российского общевоинского союза» в ее оренбургском филиале. И на допросе он показывает — а потом отмечено и подпись внизу стоит: «Записано верно с моих слов», и подпись «Сергей Набутов», — что был завербован неким Гершельманом, тоже высланным из Ленинграда… Там их были сотни, высланных из Ленинграда в Оренбургскую область людей. Гершельманом был завербован для того, чтобы в момент нападения Германии и Японии на Советский Союз (так и написано — 1937 год, до 1939 года, пакта Молотова-Риббентропа еще время есть), в момент нападения Японии и Германии на Советский Союз Гершельман должен был устроить на работу в городской оренбургский водопровод Набутова и еще одного человека (кажется, Орлова) для того, чтобы в нужный момент, получив приказ, они провели диверсию по отравлению оренбургского водопровода.
Параллельно в других вопросах заключенный Набутов отвечает, кого он еще знал, с кем он поддерживал связь из врагов народа, также высланных из Ленинграда в Оренбург. И он называет людей, среди которых бывший полковник царской армии, бывший помощник присяжного поверенного и так далее. Все враги. Все были собраны в единую оренбургскую организацию Российского общевоинского союза, которая была браво разоблачена бравыми бдительными чекистами Оренбургского управления.
Я пытался себе представить, что было на душе у моего деда, который так до конца и не понял, зачем его арестовали. В конце он просто наверняка подписывал то, что ему было подложено. Большего бреда придумать невозможно.
Они жили с бабкой и с моим будущим отцом в маленькой комнатке маленького покосившегося дома. Я еще застал его в конце 90-х годов… Нет, в 2005-м в Оренбурге. Он стоял малюсенький, и они снимали комнатку. Единственная работа, которую мог найти мой дед — это, как написано у него в анкете, машинист по пишущим машинкам. Скорее всего, он был просто переписчиком на пишущей машинке, машинисткой, потому что, будучи грамотным, с красивым почерком, до революции работал писарем. Вот и все. Бабка не работала.
Как они выживали, не знаю. Немножко им помогло то, что, приехав в Оренбург, мой отец будущий, 18-летний тогда парень, попал сразу в поле зрения спортивных организаций в Оренбурге, потому что уже было известно, что он талантливый юный футбольный вратарь. Его в возрасте 18 лет поставили в ворота сборной команды Оренбурга взрослой по футболу — а футбол уже был очень популярен, — и даже публиковали снимки в газетах по каким-то матчам. И у меня сохранилась фотография, где стоит оренбургская сборная: взрослые мужики, и в центре с мячом в руках стоит такой тощенький паренек. Это мой будущий отец Виктор Набутов, мастер спорта, игрок профессиональных команд мастеров.
Это его спасло. Кто-то посоветовал ему написать письмо Сталину. Кто-то посоветовал мальчику: «Напиши Сталину письмо, где ты скажешь, что «сын за отца не отвечает» — это же ваши слова, товарищ Сталин. Разрешите мне уехать из Оренбурга учиться в любой город Советского Союза, где я могу приносить пользу своей социалистической родине и так далее». Кто-то ему посоветовал, и это письмо есть в архивном деле моего деда, хранившемся в архивах НКВД: Кремль, товарищу Сталину, Иосиф Виссарионович и так далее.
Это письмо, конечно, до Иосифа Виссарионовича не дошло, как до Господа Бога. Оно вернулось обратно в Оренбург, в НКВД. Но, видимо, оно сработало, и этому мальчику разрешили уехать в Ленинград — и поступить куда, играть в футбол в команду какую? «Динамо» Ленинград, то есть команда органов госбезопасности. Футбол важнее врагов народа и борьбы с ними, вымышленными. Талантливый футболист должен у нас играть. И команда НКВД берет талантливого футболиста к себе, хотя его отец высланный в Оренбурге, а потом арестованный в Оренбурге как враг народа.
Вот она, ложь, на которой вся строилась тогда жизнь. Вот оно, фуфло, которым были все эти дела. Если нам человек нужен, нам плевать, что у него папаша враг народа. Он талантливый игрок — будет играть.
В 1937 году летом, через 2 года жизни в Оренбурге, мой дед был арестован. Никаких приговоров суда — вы же понимаете, суда не было, «тройка» НКВД. Решение «тройки»: Набутова Сергея Григорьевича, бывшего офицера, сына попа и так далее, участника диверсионной организации Российского общевоинского союза, та-та-та — расстрелять, имущество конфисковать. Какое там имущество было у двух высланных нищих? Хорошо хоть сын спасся и уехал в Ленинград.
Этот текст справки о расстреле в 22 часа 26 октября 1937 года у меня перед глазами стоит, и подпись на всех этих протоколах допроса: «Утверждаю. Начальник управления НКВД по Оренбургской области Успенский».
Моя бабушка отбыла ссылку до конца. В 1940 году она вернулась в Ленинград. Никогда не выходила замуж, а вернулась нестарой женщиной. Попала под самую войну, всю войну провела в блокаде и прожила потом до 1973 года. И никогда ни одним словом ничего не рассказывала о своем муже — о моем деде. Ничего не рассказывала о своей жизни в ссылке в Оренбурге. Да и отец мой тоже не очень сильно болтал.
Вот история, которая мне до сих пор покоя не дает. И, к сожалению, хотя я имею фотографию деда на руках, у меня нет ни одной фотографии вообще, где они были бы сфотографированы втроем: мой дед, моя бабушка и мой отец. И такой фотографии уже не будет.