Екатерина Шульман: Я могу только попросить вас дать этому горю пространство

Екатерина Шульман выступила на акции памяти Алексея Навального в Мюнхене

Я рада, что я могу быть здесь, потому что наедине с собой в гостиничном номере можно лишиться ума. Его и так можно лишиться, учитывая всё окружающее. Но тем не менее. Еще громче? Микрофон работает? Ну, хорошо, хорошо. Синхронный перевод… Мы не завидуем синхронному переводу, мы как-то преклоняемся перед его подвигом. Хорошо.

Еще раз скажу, что легче быть с людьми, чем в одиночестве переживать то горе, которое обрушилось на нас сегодня. Это действительно большое горе, это огромная, тяжелая потеря. Алексей Навальный присутствовал в нашей жизни каждый день в течение последних 15 лет, для кого-то дольше, в разных качествах. Для кого-то он был моральным авторитетом, вождем, надеждой, для кого-то – оппонентом, для кого-то – собеседником, кто-то помнил его молодым блогером в «Живом Журнале». Я это помню. Кто-то узнал о нем, может быть, только в 2021 году, когда он был отравлен, вернулся из мертвых и вернулся в Россию, для того чтобы сесть в тюрьму за свои убеждения.

Его голос, его взгляд, его присутствие были с нами постоянно. Вот эта потеря вырывает из нашей жизни большую дыру. Нам это еще предстоит осознать. Без него будет намного тяжелее. Я понимаю, что сегодня многие люди ощущают потерю надежды, погасший свет. Я могу только попросить вас дать этому горю пространство. Его надо пережить. И я прошу вас запомнить то, что вы пережили. И потом, когда вы будете делать выбор, когда вы будете принимать решение, когда, может быть, настанет другое будущее для нас, давайте мы будем помнить, что мы пережили сегодня и что нам еще предстоит переживать в ближайшие дни.

Я приехала сюда, на Мюнхенскую конференцию по безопасности, первый раз. Это крайне многолюдное собрание, пожалуй, самых влиятельных людей обоих полушарий. И я видела сегодня, когда пришла эта новость, она пришла как раз меньше чем за час до официального открытия, какое впечатление это произвело на всех этих людей. У меня было такое мгновенное опасение, что вот эта разноязыкая, разноцветная толпа людей занята своими делами – мир велик, у всех свои проблемы. И у меня было ощущение, что, может быть, то, что для меня стало таким чудовищным потрясением, для них таковым не является, что это пройдет как какая-то новость из далекого уголка мира, из какой-то одичавшей страны, где всё время убивают людей.

Но это было не так. То, что я говорила о ежедневном присутствии, правда не только для нас с вами, но и для, видимо, очень многих из этих людей, мировых лидеров, руководителей, министров, экспертов. Люди эмоционально реагируют на тех, кого они знают. Иногда действительно один человек, чье лицо тебе знакомо, с которым ты разговаривал, чей голос ты помнишь, значит для тебя больше, чем, может быть, тысячи людей, которых ты не знаешь. Это несправедливо, но тем не менее это так. Так что, поверьте, я это увидела сегодня. Это событие произвело впечатление на многих.

Политики действуют рационально и прагматично, но они тоже люди в некоторой степени, как и мы с вами. Поэтому это останется. Это останется и это будет постоянно присутствовать в умах всех тех, кто будет иметь дело с нынешней Россией.

Я не хочу сказать, что это обязательно станет каким-то политическим водоразделом. Мы слишком часто произносили выражение «точка невозврата». Но это, что называется, памятная дата.

Я приехала в Мюнхен, собственно, ради завтрашней российской сессии здесь. Я завтра должна тут выступать на сессии единственной, посвященной России, с крайне приятным нынче звучащим названием «The Future of Russia». Да, и тут зал заплакал. На слове «будущее» все зарыдали, включая спикера.

Вы знаете, в каком составе мы завтра выступаем? Будет Жанна Немцова, дочь Бориса Ефимовича, Ирина Щербакова из «Мемориала», лауреат Нобелевской премии мира, и я. На самом деле, можно составить большую панель, состоящую из вдов и сирот людей, убитых за свои политические убеждения. Ну и тоже, так сказать, не случайно, что наша, пожалуй, самая авторитетная правозащитная организация занимается именно политическими репрессиями, их историей и их, к сожалению, продолжением.

Что мы завтра скажем, я не знаю. Очень большой соблазн вообще не прийти, честно скажу. Но, наверное, надо. Сегодня я слушала выступление Юлии Навальной. Оно было, естественно, не запланировано. В главном зале Мюнхенской конференции выступала Камала Харрис, вице-президент США. По моим ощущениям, сократили ее выступление. И ведущая сказала, что не уходите, у нас будет еще один внезапный гость. Тут я примерно догадалась, кто бы это мог быть.

Она начала свое выступление со слов: «Я не знала, надо ли мне выступать или сразу улететь к детям. Но я подумала, как бы поступил Алексей. А он бы выступил». Я думаю, это так и есть. Это было очень тяжелое впечатление. Она прекрасно держится, но смотреть на нее невыносимо.

Чему-чему свидетели мы были? Не знаю, как это перевести. Опять же, мои извинения переводчику. Но эта драма, которая разворачивается на наших глазах, иногда производит впечатление какого-то сериала или сновидения. Но это не сон, к сожалению. А сериал про нас снимут попозже. И как говорят в таких случаях, нас будут играть гораздо более красивые люди. Это растянется на много сезонов. И зрители будут думать: «Ну, сценарист, конечно, привирает. В жизни такого не бывает. Придумают же такое…».

Вы знаете, глядя с этой точки зрения, давайте вот что попробуем для себя решить. Никто не знает, сколько сезонов или даже сколько серий нам отпущено, продлит ли небесный режиссер наш контракт на следующий сезон или нет. Но сколько нам достанется экранного времени, давайте попробуем провести его достойно, хотя бы не опозориться и успеть сделать максимум того, что успеваешь, ибо не знаете ни дня, ни часа. Поэтому что можно делать сейчас, надо делать сейчас, не откладывая на завтра. Завтра нам не гарантировано.

Спасибо вам, что слушаете эти довольно бессвязные размышления. Я понимаю, что вам тоже тяжело. Но еще раз скажу, хорошо, что мы хотя бы друг у друга есть, как вот эти свечечки. И благодаря друг другу мы не сидим сейчас одни где-нибудь, не смотрим в стенку, а всё-таки смотрим на человеческие лица.

Мои в Берлине сегодня пошли тоже к посольству российскому. Там большое было собрание, большой митинг. Я знаю, что люди выходят в разных столицах мира. И я знаю, что люди несут цветы, как здесь уже говорили, к памятникам жертв репрессий в России. Из моей Тулы мне прислали фоточку. Там тоже принесли цветочки. В Петербурге и в Москве идет много людей. Мы это тоже знаем. Ну, сейчас нельзя сказать, что что-нибудь хорошо (ничего не хорошо), но лучше, что это есть, чем если бы этого не было.

О задержаниях тоже сообщают и о том, что в каких-то городах памятники оказались внезапно заминированными, поэтому их оцепили. Такое часто случается, знаете. Как какой-нибудь митинг запланирован, так либо ремонтные работы на площади, либо бомба. Но люди всё равно приходят. Как верно заметил предыдущий оратор, им тяжелее, чем нам. Для них цена выше, чем для нас.

Всегда хочется надеяться, что какое-то преступление будет настолько ужасно, что оно всем откроет глаза, и после этого уже нельзя будет оставаться в неведении. К сожалению, такое редко бывает. Но еще раз скажу, то, что сегодня произошло, будут помнить. И давайте постараемся, чтобы это не забывали и особенно чтобы не забывали те, кто бы хотел вообще об этом не знать. Напоминайте, напоминайте, что убили человека за то, что он хотел другого будущего для своей страны. Взяли и убили.

Я, кстати, последнее, что хочу сказать. Он был в очень далекой колонии за полярным кругом. Тем не менее, его видели регулярно и его адвокаты, и его родственники. Людмила Навальная, его мама, написала, что они виделись 12 февраля. И он был здоров и бодр. Я слышала записи его голоса на прошлой неделе. Это был голос здорового человека, по крайней мере энергичного человека, полного сил, тот голос, который мы привыкли слышать все эти годы.

Поэтому мне, честно говоря, не очень нравятся эти разговоры о том, что он был как-то замучен насмерть. Это создает образ такого истощенного человека, который вот споткнулся, упал и умер. Он не собирался умирать. Он находился в тяжелейших условиях, но он держался настолько бодро, насколько это было возможно. Это, к сожалению, к ужасу нашему, оставляет нам только одну валидную версию – о предумышленном, преднамеренном убийстве. Не доведении до смерти, хотя и это ужасное преступление, а предвыборном убийстве. Мне кажется, из этого надо исходить, оценивая произошедшее и, в общем, строя свои ожидания на будущее.

Это не очень оптимистичная нота для завершения, но, мне кажется, я должна была это сказать, чтобы вот это произошедшее не покрывалось какой-то, знаете, такой благостной патиной – вот, надо же, умер. Но он бы не умер, если бы к тому не были приложены специальные усилия. Давайте помнить об этом. Спасибо вам.