«Я не представляю, как некоторые из активистов остаются в России. Это же герои»
Решение по иску о признании ЛГБТ экстремистской организацией должен вынести сегодня Верховный суд. Мы поговорили с активистами, которые могут оказаться в опасности, если инстанция признает движение вне закона. О том, как люди борются с дискриминацией и находят в себе силы помогать другим — в материале «Эха».
Тимур, 48 лет, активист из российского региона (имя и возраст изменены)
Я работаю в организации, которая занимается правами ЛГБТ. Я занимаюсь этой деятельностью 10 лет, у меня два высших образования. Долгое время я и не знал, что существуют правозащитные ЛГБТ-организации. Потом познакомился с людьми, близко к сердцу принял несправедливость и трудности быть просто человеком в нашей стране, если ты отличаешься от большинства. Может быть, потому что в осознанном возрасте уже был, с большим бэкграундом дискриминации и опытом, когда ты постоянного подстраиваешься под всё и всех, кто тебя окружает. Ты не живёшь, а удовлетворяешь запросы окружающих, так скажем. Всё время ты, как говорят, «за дверью». И это, конечно, очень влияет на качество жизни. Человек, который всё время врёт и недоговаривает – а в любой религии говорят, что врать это грех – не может быть по настоящему счастлив. И в какой-то момент оказалось, что можно не хотеть находиться в таком состоянии. Ты живёшь, работаешь, тебя уважают люди за какие-то твои человеческие и профессиональные качества,но ты понимаешь, что быть полностью собой тебе в твоей семье небезопасно.
Раньше я преподавал в школе, но, к сожалению, после принятия закона о пропаганде мне больше нельзя там работать. Потом нас ещё назвали «иностранными агентами» . А сейчас получается, что я был преподавателем, а теперь могу стать экстремистом, ничего никому плохого не делая в этом мире.
Мне кажется, что это делается, так как Россию хотя лишить любой гражданской активности. Мы – правозащитники, а нас хотят сделать политическим объединением, которое «возбуждает социальную и религиозную рознь», хотя наша задача – это права человека при любой власти, при любом правительстве
Мое мнение – государство просто боится. Ему нужно создавать общество не думающих и не инициативных людей. Количество, а не качество. Такими легко управлять. Любая гражданская активность им не нужна, они готовы активных людей либо посадить в тюрьму, либо выдворить за пределы России и не пускать обратно. Об этом уже говорят: мол, те, кто против, пускай не возвращаются.
Я думаю, этот страх возникает потому, что не всё хорошо в России на самом деле. Мы все это понимаем.
Многие уезжают, у кого есть возможность Это же не только личная безопасность, но и безопасность всех тех, кто тебя окружают. По-хорошему, люди публичные, должны покинуть страну хотя бы на какое-то время. Неизвестно, какая реакция после этого решения суда будет. Мы анализируем это с точки зрения предыдущих кейсов других групп/сообществ, когда были повальные аресты.
Для меня работа сейчас состоит не в том, чтобы изменить что-то в обществе, в политике, в правительстве. Я считаю, что важно сохранить активную часть сообщества — речь о людях, которые понимают, что такое права человека, которые хотят жить с этими правами. Также я считаю, что необходимо дать возможность тем, кто хочет быть причастным к этому движению. Это очень важно, я понял это за многие годы своей работы. Важно быть с кем-то. Такую работу вести сложнее, потому что из-за невозможности распространять информацию это очень сильно ограничивается. Этого и добивалось государство. Оно потратило много ресурсов, чтобы так сделать. Тем не менее, мы не хотим полностью давать им делать всё, что они хотят. Когда я говорю «мы», я говорю не только о нашей организации, но и о большом количестве активистов и инициатив в России.
Я хотел бы жить в стране, где у тебя нет риска преследований за то, что ты хочешь иметь равные права и возможности. Когда можно говорить своё мнение и за это нет риска попасть под уголовную ответственность. Всегда и везде встречается нарушения прав той или иной группы людей, но у людей должна быть возможность говорить о проблемах.
Гела Гогишвили, 23 года, блогер:
Мы не то чтобы эмигрировали. Нам пришлось бежать. Мы, конечно, планировали уехать из России по окончании учёбы моего партнёра Хаояна, но речь шла бы о долгом процессе, на который нужно много денег, к которому нужно подготовиться, собрать документы, выбрать страну. Хаояна же просто заперли в СИЗО на 30 дней, а меня разбудили в одну ночь адвокаты, сказали, что завели на меня уголовное дело. Пришлось собрать чемодан, взять кота в руки, на следующий день улететь из России и ждать Хаояна уже в другой стране.
Когда эта история началась (преследование по статье о пропаганде ЛГБТ), я работал в аптеке. Хаоян просто учился. Мы снимали блог о своей жизни. Просто делились опытом, говорили о трендах, пытались поддержать ЛГБТ-сообщество. В какой-то степени это работало, так как люди, кажется, лучше относились к ЛГБТ-сообществу. Но российское правительство против этого, был принят закон о пропаганде ЛГБТК. В тот момент мы обдумывали, стоит ли продолжать вести блог. Однако все-таки решили, что если мы «уйдём в шкаф», то кто продолжит дальше бороться?
Я всю жизнь, все 20 лет молчал о своей ориентации. Лишь в 21 год, незадолго до встречи с Хаояном, я совершил каминг-аут перед друзьями. До этого я скрывался, тоже «сидел в шкафу», боялся того, что обо мне подумают. Появляется куча комплексов и внутренняя гомофобия, с которой я боролся с 14 лет, потому что вырос в православной грузинской семье. Было много фактов, почему я сначала не мог принять свою ориентацию. Поэтому мы решили, что будем дальше продолжать жить открыто.
Я не понимаю, какую организацию они пытаются запретить, потому что ЛГБТ – это не организация. ЛГБТ не может быть политическим движением, хотя многие гомофобы в России так считают. Мы такие же обычные люди, как и они. Мы не организация, мы преследуем только одну цель – жить спокойно, как и все.
Мне очень страшно за тех, кто остался в России. Кто не может или не хочет уехать, потому что либо вариантов нет, либо очень любят свой дом и друзей. Но больше всего мне страшно за будущие поколения. Им будет трудно принять себя, как и мне в детстве. У меня в детстве не было доступа к информации. Я не понимал, что со мной происходит, а когда понял, не мог это принять, потому что общество давило и не давало выбора. Сейчас многие испугаются и начнут вести закрытый образ жизни. Когда нас обвинили в пропаганде, нам писали, что мы сами виноваты. Среди них были и толерантные люди, и те, кто даже поддерживает ЛГБТ-сообщество. Они говорили, что нужно было сидеть дома, спокойно любить и никому об этом не рассказывать. Они пишут, что любовь любит тишину. Я считаю, что любовь любит свободу, а не тишину!
Если уже тогда люди испугались, сейчас тем более испугаются. Ради своей безопасности, наверное, многие замолкнут. Я же буду ещё больше контента снимать. Я сейчас нахожусь на территории Франции, здесь ничего мне не угрожает, закон на моей стороне. Что бы Россия ни предпринимала, тут она меня не достанет. Я буду стараться помочь российскому комьюнити, всем ЛГБТ-организациям, которые станут экстремистскими. Буду всячески им способствовать, если смогу как-то повлиять или помочь.
Гомофобам и так развязали руки год назад. Они считают, что мы уже тогда были признаны изгоями общества и, как говорили в гомофобных группировках, то что им сам Путин, само правительство разрешило нас преследовать, угрожать, искоренять. Они считают, что это законно и пытаются испортить нам жизнь. Если нас признают экстремистами, то это будет теперь борьба с террористами, а, значит, гомофобные настроения в обществе усилятся.
Многих пугают, что в Европе кругом русофобия. Я с этим ни разу не сталкивался ни в одной стране, где мы жили: ни в Турции, ни в Грузии, ни во Франции. В основном люди относятся с безразличием к тому, что я из России, относятся ко мне так же, как и ко всем. Есть и добрые люди, которые помогают и поддерживают. А ещё я не встречал тут гомофобии. Мы спокойно держимся за руки даже в маленьком городе, в котором живём, а в Париже — тем более. Я уже строю новую жизнь в другой стране, учу язык, буду получать паспорт, найду работу, дом. В Россию максимум вернусь как турист, повидать друзей и семью, но я не смогу вернуться в Россию, пока там не сменится власть, и с меня не снимут четыре уголовных дела.
Алексей Назаров, 45 лет, координатор общественного движение «Альянс гетеросексуалов и ЛГБТ за равноправие», видеограф:
У меня был любопытный вход в ЛГБТ-активизм. Я родился в Воронеже и до 30 лет жил там. Это крупный город. Я был открытым мальчиком, то есть я придерживался принципа: я о себе не говорю, но и не скрываю. Большинство обо мне знало. Я не испытывал какой-то жуткой гомофобии. Плюс моя юность пришлась на а-ля свободные годы. Я в 2008-м переехал в Санкт-Петербург, для меня это был город мечты. Активизмом там я не занимался, меня интересовала моя работа в кино. При этом у меня юридическое образование, а я всегда работал в творческой сфере.
Закручивание гаек стал потихоньку замечать с 2011 года. Была акция на Дворцовой площади. Люди вышли хлопать в ладоши против очередного закона. Я как видеограф и фотограф решил поснимать. Увидел тогда очень много ЛГБТ-людей. Увидел, что у них есть трудности, но не стал участвовать в инициативах. Я ставил для себя задачу больше снимать, фотографировать, рассказывать об этом более широкой аудитории, то есть мне хотелось занимать более нейтральную позицию. Потом я понял, что мне хочется принимать непосредственное участие.
Моя первая публичная акция была 2 августа 2015 года в День ВДВ на Дворцовой площади. Я тогда в первый раз вышел как активист. С тех пор не мог остановиться. При этом в тот момент я работал в Москве над сериалом «Восьмидесятые». У меня был единственный выходной между съёмочными дням. Я срочно прыгнул в поезд. Очень боялся, что меня задержат, так как у меня съемки на следующий день. Какие-то гомофобы пытались на меня нападать, а я кричал: «Я – гей и мне не стыдно!». Потом я присоединился к ребятам из «Альянса», стал смотреть какие-то другие инициативы, но я был больше склонен проводить креативные публичные акции. Например, мы у здания заксобрания исполняли «Арию Милонова», которую я написал в 2016-м. Она была написана по мотивам бранной речи Милонова, которую он произнёс на первомайском шествии. На него подали в суд. Он суд выиграл. Меня так возмутило, что он столько слов говорил, а суд выиграл, потому что якобы его слова относились к неопределенному кругу лиц, а не к определенному человеку. Я собрал все его мерзкие слова и сделал «Арию Милонова», которую мы у заксобрания дважды исполнили, второй раз — на бис. Далее все развивалось. Мы хотели координировать людей, выстраивать горизонтальные связи. Это вылилось в проект, в рамках которого мы читали Конституцию. После этого на акции ЛГБТ-людей стали приходить гетеросексуальные гражданские активисты, чтобы поддержать. Их иногда даже было больше, чем ЛГБТ людей. Всё-таки борьба за права не может делиться на какие-то группы.
Я считаю, что права ЛГБТ — это некая лакмусовая бумажка, которая не существует отдельно, в каком-то вакууме. Нарушение прав ЛГБТ — нарушения прав всех граждан России, поэтому здесь нет такого, что мы одни боремся. Я юрист по образованию, я специалист по конституционному праву и избирательным системам. Я еще в 2002-ом году понял, что Путин закручивает гайки в избирательную систему, нарушает систему сдержек и противовесов.
Где-то с 2013 года, когда был принят первый закон о пропаганде среди несовершеннолетних, а я впервые услышал по отношению к себе слово на букву «п», тогда началось давление. Среди нас появилась внутренняя цензура, люди начали думать, что можно, а что нельзя говорить. Общество в России не сильно гомофобное, у него просто нет информации. Но в это сферу начало вмешиваться государство, превращать её в политику. ЛГБТ — удобная тема для обсуждения «традиционных ценностей». Потом стали запрещать проводить публичные акции. Кажется, в 2017 году последний раз нам удалось провести прайд в Санкт-Петербурге на Марсовом поле, которое было гайд-парком. Это было последним мероприятием, после нас Марсово поле лишили статуса гайд-парка.
Я думаю, что это какой-то популизм перед выборами. Не может же Путин похвастаться успехами на фронте, он не может похвастаться успехами в экономике, но может противопоставлять Россию Европе, указывать на себя как на защитника «традиционных ценностей». Это популизм. Признание экстремистской организацией в этом контексте — очень удобное решение, так как на любого можно завести дело. Достаточно нескольких громких кейсов, чтобы у людей возникло желание молчать.
Я не представляю, как некоторые из активистов остаются в России. Это же герои! Это же постоянная жизнь в стрессе, я бы так не смог. Я уехал 25 февраля 2022 года. Когда мы с партнёром садились в самолёт в Пулково, я рыдал. Думал о том, что улетаю из любимого Петербурга, о том, что мы там будем делать, где мы будем жить. Когда мы прилетели, мы неделю прожили у моих друзей. Потом просто вышли улицу. Мне в тот момент было 43 года. Я в тот день понял, что я во Франции, в Лионе, и я бомж. И куда двигаться дальше? Палатку что ли купить, на улице жить? Сняли там гостиницу на три дня. Потом сняли жильё через airbnb – на неделю где-то комнату, а потом случайно нашлись французы, которые приютили нас на шесть месяцев.
Мы смогли хоть как-то адаптироваться. Мы ко всему относились с юмором, не пытались планировать ничего. Тут у нас нашлись друзья, нам повезло. Летом Франция приняла решение предоставить нашей семье статус беженцев. Потом нам выделили квартиру. В этом году я смог из России забрать свою кошку. Не надо бояться сделать первый шаг. Если вы приняли решение, что здесь небезопасно, нужно собрать документы, подумать, что может пригодиться. Попытаться взвесить это рационально. И, несмотря на страх неизвестности, а это очень страшно, поехать и надеяться, что всё будет хорошо. Всегда найдутся люди, которые смогут помочь и поддержать.
Французские ЛГБТ-инициативы вообще в шоке воспринимают подобные новости из России. Они во Франции обычно выходят с задержкой в один-два дня. Для местных происходящее – это что-то запредельное. Они вообще не понимают как это вообще возможно и живут в другой реальности. Сейчас думаю выйти на какую-то возможно акцию. Это не столько для того, чтобы поддержать российское сообщество, а чтобы здесь знали об этой проблеме, чтобы к россиянам, которые приезжают во Францию, относились с большим пониманием, что ли.
В организации, которая работает с беженцами, хорошо осведомлены о ситуации в России, и Россия для Франции является небезопасной страной. Мы за два года заметили, что нет ни одного отказа ЛГБТ людям во Франции в разных городах, какой бы ни был там кейс. Здесь знают, что ЛГБТ людям в России находиться очень и очень опасно.
Сам бы я ни в какой ситуацию в Россию не вернулся. Мы с моим партнёром приняли решение, что не будем отказываться от российского гражданства, Франция этого не требует. Мы хотим получить французское гражданство и мы к этому идём. Мы хотим иметь возможность когда режим рухнет приезжать в Россию, потому что там остались наши родственники. В феврале этого года ушла моя бабушка и у меня не было возможности с ней попрощаться. Хочу приехать в родной Воронеж и посетить могилу бабушки когда-нибудь. Хочется приехать навестить друзей, которые там остались. Но я не рассматриваю для себя варианты возвращения в Россию в принципе. Не хочу быть, как эмигранты первой волны из Российской Империи, которые уехав надеялись, что советская власть протянет недолго и они вернутся.
Если вдруг режим рухнет, то в России много чего может измениться. Но это зависит от того, как это произойдёт. Просто смерть или уход Путина не означает, что что-то сильно изменится. Требуются же более глубокие изменения в России: перестройка системы власти, демократизация, новое развитие гражданского общества и самое главное – это вывод населения из этой невозможной бедности, потому что режим же держится на ней. Потому что если рухнет режим, они останутся такими же бедными и они поддержат нового такого же Путина, который ещё наобещает, что они выйдут из этого состояния.
Тут требуются масштабные реформы, а я пока что к сожалению вижу, что когда режим рухнет с войны вернутся вооружённые агрессивные мужчины, законы против ЛГБТ не исчезнут, потому что общественный настрой на мой взгляд будет долго гомофобный. Мои прогнозы достаточно мрачные.
Игорь Галушкин, 25 лет, координатор медиа-отдела команды экстренной помощи для ЛГБТК+ персон в России «Эгида»:
До войны в России я лет пять жил во Владивостоке. Там я учился, закончил колледж. Поступил за год до войны в институт. После начала войны не смог там оставаться из-за того, что многим преподавателям в голову засела пропаганда. Я ещё был в команде экстренной помощи, которая теперь называется «Эгида», и мы после войны продолжили работу. Я нахожусь за рубежом, сейчас меньше забочусь о своей безопасности и чуть больше о безопасности других.
Сложности в этом деле всегда были. Гомофобия и другие затруднения, связанные например с недопуском в региональные СМИ – это обычная часть рабочего процесса. Но только летом 2022-ого, когда заговорили про запрет пропаганды среди всех, а не только среди несовершеннолетних, я осознал, что становится гораздо сложнее и работать, и жить.
Из-за этого дурацкого закона я больше не общаюсь ни с одним из своих родственников, кроме мамы. Тогда, перед тем, как закон вступил в силу, многие организации изменили тактику. Кто-то закрылся, кто-то стал уходить в подполье. Сейчас происходит то же самое. Иск ещё не начали рассматривать, а уже некоторые организации объявили, что больше не работают. Какая-то самоцензура началась. Будто организаций, помогающих людям становится меньше, а тем, кому нужно помочь, становится больше.
Я, находясь в эмиграции несколько раз впадал в депрессию, я был на таблетках. Как только начал с них слезать, как только появилась энергия что-то больше делать, тут и приходит новость о том, что ЛГБТ в России хотят признать «экстремистским движением». Моя первая мысль была «охуеть, блядь, сейчас же работать придётся ещё больше».
Это решение чиновников уже влияет на ситуацию. Я во Владивостоке со своей командой собрал небольшую организацию, которая объединяет людей. Мы сейчас решили, что нам будет безопасней вроде бы закрыться, как-то шифроваться. Многие делают так же, и дальше будет только хуже. Как мне кажется, пойдут по головам, по заметным активистам, по организациям крупным. Пожертвования перестанут приходить, а сейчас ещё конец года – средств и так не хватает. Может быть, меньше будет денег например на срочную эвакуацию. Мне кажется, что в ближайший год активность внутри России не то чтобы стихнет, она будет невидимой. Как в Чечне, где геев как бы нет, потому что так говорит власть.
Я лично не буду уменьшать свою активность в социальных сетях, поскольку нахожусь не в России. Буду продолжать быть открытым. При этом я забочусь о людях, с которыми я работаю. Буду максимально шифроваться при общении с ними в первую очередь. Этих людей и раньше было важно обезопасить, а сейчас ещё важнее, потому что экстремизм – это совсем не смешно.
Вообще, их хотят объявить вне закона, поскольку ЛГБТ – не супермногочисленное явление и чтобы с ним бороться много сил не нужно. И так в последние годы пытались рот закрывать: давайте с детьми не будете общаться, тусуйтесь сами с собой, а к нам не лезьте. Всё это время говорили, что люди из этой прослойки общества чужие и поэтому сейчас стало очень просто объявить условно 10 процентов населения врагами. Из них сколько открытых? Допустим один процент. Это легко сделать, особенно перед выборами. Структуры Навального уже вне страны, и информацию сложно пропихивать. Кто бы что не говорил, но пропаганда работает очень серьёзная.
Какие-то другие политические структуры после начала войны совсем поотрубали. Кто остаётся? ЛГБТ, феминистки, с ними пытались бороться, и сейчас про аборты пытаются навязать. Это чисто выборная штука, но она серьёзно подействует. Будут большие последствия. Мне интересно, если доживём до следующих выборов Путина, что будет дальше? Кого назначат следующими врагами?
Я безумно благодарен всем людям, которые остаются в России, потому что это настолько сильные люди, которые не бегут. Некоторых активистов своих уговариваю уехать хотя бы на время. Они отказываются. Восхищаюсь теми людьми, которые находят в себе силы. Просто я, когда началась война, вообще весь фундамент разрушил. Не мог понять, чего хочу и что делаю, места себе не находил. Те люди, которые знают, чего они хотят и у них есть на это силы, я ими восхищаюсь. Я так не смог. И не смогу. И вернуться в Россию не смогу, потому что свобода сейчас, а я очень серьёзно чувствую свободу, она для меня гораздо важнее. Те люди, которые это могут, они сейчас у себя дома, я им в какой-то степени завидую.