«Собеседник» / Азат Мифтахов: Предательство хуже, чем тюремный срок
«Собеседник», 21.06.24
Автор: Елена Мильчановска
Талантливый российский математик, чьи научные работы, написанные им в заключении, цитируют в научных трудах по всему миру, внук татарского писателя Фанзамана Саитбатталова лишился свободы с начала 2019 года, в свои 25 лет. Спустя неделю после того, как ему исполнился 31 год, Азат Мифтахов получил «в подарок» на день рождения новый срок в 4 года. Об уголовном преследовании и жизни в неволе молодой ученый, известный также своими анархическими взглядами, рассказал «Собеседнику» в прошедших цензуру письмах из мест не столь отдаленных. Но сначала процитируем одно послание, адресованное ему.
«Уважаемый Азат, мы с Вами не знакомы. Я знаю Вас благодаря международной кампании солидарности „Свободу Азату“, в которой участвуют математики всего мира. Мне известно, что у вас есть сильное желание снова заняться на свободе своими математическими исследованиями. Вы можете сделать это в одном из кабинетов, которые ждут Вас в Гарварде и Сакле (Университете Париж-Сакле. – Авт.). С уважением, Патрик Бодуэн, президент французской правозащитной организации „Лига прав человека“.
Такие весточки российскому ученому-математику приходят от его коллег с мировым именем все эти 5,5 лет. Но о своем освобождении Азат сообщит им и всем, кто переживает за него и поддерживает все эти годы, еще не скоро… В то время как международное математическое сообщество видело в нем, аспиранте мехмата МГУ, редкий талант и огромные перспективы, наши органы правопорядка и безопасности — только опасность. В студенчестве он, будучи убежденным анархистом, активно боролся с «черными риелторами» (дежурил с соратниками в квартирах, которые те готовились захватить), чем многим перешел дорогу, проводил различные мирные акции протеста, чем и привлек к себе в итоге пристальное внимание властей.
1 февраля 2019 года сотрудники ФСБ России задержали его прямо в общежитии — подозревали в изготовлении найденного годом ранее самодельного взрывного устройства (СВУ) у трубопровода в подмосковной Балашихе. Причастность Мифтахова к этому СВУ доказать не удалось, однако это не помешало выпустить новостные сюжеты о нем по разным федеральным телеканалам, в которых его прямо называли особо опасным преступником. Не сумев ничего предъявить Азату по взрывчатке, его отпустили из-под стражи, но в тот же день арестовали снова. На этот раз Мифтахову вменялось соучастие в хулиганстве с применением оружия, совершенном группой лиц по предварительному сговору, — и опять речь шла о событии более чем годичной давности, когда в январе 2018-го ночью разбили окно в одном из московских офисов партии «Единая Россия» и закинули в него дымовую шашку. Обвинение против Азата строилось лишь на показаниях умершего во время следствия засекреченного свидетеля-прохожего, который спустя год увидел сюжет о студенте МГУ по ТВ и опознал «его, стоявшего на стреме, по выразительным бровям». Мифтахову, имевшему ранее судимость (уголовный штраф за то, что брызнул перцовым баллончиком в преследовавшего его полицейского), судья Головинского районного суда Москвы Сергей Базаров в январе 2021-го назначил 6 лет колонии общего режима. На кассации срок сократили до 5 лет 9 месяцев.
Азат с учетом отбытого в СИЗО должен был освободиться в сентябре 2023-го. И освободился — ровно на 5 минут. Столько времени ему дали на то, чтобы обнять жену и маму, после чего тут же, у ворот колонии, посадили в служебную машину и увезли в отдел… В марте 2024-го судья Центрального окружного военного суда Алексей Колесников приговорил Мифтахова к 1,5 годам тюрьмы и 2,5 годам колонии строгого режима. На этот раз его признали виновным в публичном оправдании терроризма, якобы совершенном прямо в колонии.
Борьба за свободу важнее математики
— Сам я уже не помню, как это — быть на свободе, — пишет мне Азат Мифтахов, будучи на очередном этапе. — А вот водворение в ШИЗО за снятую на время уборки сортира верхнюю часть робы и оставление там же, в штрафнике, на новые 15 суток за то, что, мучимый болями в спине и голове, прилег на минуту на шконку и прикрыл глаза от лампы листком бумаги, забыть сложнее. И кое-что еще. А теперь меня обвинили в том, что в августе 2023-го за просмотром телевизора вместе с отрядом нашей ИК-17 города Омутнинска Кировской области, я, комментируя выпуск новостей, вдруг ни с того ни с сего позволил себе на всю нашу комнату досуга и отдыха оправдать 17-летнего анархиста Михаила Жлобицкого, совершившего в октябре 2018-го самоподрыв в здании УФСБ Архангельска, в результате чего он погиб сам и ранил несколько сотрудников. Это обернулось для меня новым тюремным — теперь уже и в буквальном смысле слова — сроком.
Но я ведь не первый год сидел и прекрасно понимал, что за какие слова нынче грозит. Поступок покойного Жлобицкого я не обсуждал, даже фамилию его вслух не произносил. На самом деле в тот вечер я высказывался по поводу захвата Россией Бахмута, о чем мы и смотрели репортаж. Никто меня и не слышал, кроме соотрядника Евгения — он и дал на меня показания в обмен на увеличение своих шансов на условно-досрочное освобождение. Самое обидное и жестокое, что я считал этого человека своим лучшим другом… В голове не укладывается его предательство. Для меня это стало большим ударом, чем новый срок.
— Азат, расскажи, пожалуйста, о себе как об анархисте. Когда ты себя таковым осознал? Почему из всех известных идей об устройстве мира именно анархию считаешь наиболее привлекательной?
— К анархизму пришел в 2014 году. Важными в этой идеологии виделись идеи социальной справедливости, взаимопомощи, личной свободы. «Мать порядка» сочетает в себе все эти составляющие, чего не скажешь, например, о либерализме и коммунизме. И в отличие от социал-демократии, у нас, анархистов, принятие решений происходит снизу вверх: люди выбирают пути решения проблем, а не людей, которые будут представлять их якобы интересы. Таким образом, анархизм требует гораздо большей активности от общества, большей включенности в общественно-политическую жизнь. Это и залог того, что право на участие в политической жизни не будет присвоено себе каким-либо меньшинством.
— Это все здорово, но почему быть анархистом и заниматься различной активистской деятельностью для тебя оказалось важнее, чем математикой?
— Не считаю свои математические способности обязывающими меня отказаться от всего остального в жизни. К тому же я никогда не бросал занятия математикой, совмещая их с активизмом. Для меня было главнее внести свой вклад в борьбу за лучший мир, и анархисты, как и другие политические борцы, отлично знают, что это может навлечь последствия и стоить даже жизни. Но борьба за свободу — не менее необходимая деятельность. А в какие-то времена, как нынешние — еще более важная. Сколько других математических талантов не будет раскрыто из-за военных конфликтов, репрессий, да и просто из-за социального неравенства? Наш режим считает более рациональным репрессировать готовых к противодействию противников этого самого режима (да и просто несогласных в соцсетях и мессенджерах), чем сохранить профессионалов на свободе. Был бы я более полезен, добился бы я больших успехов в математике, если бы не участвовал в политических и иных акциях и мероприятиях и не сел бы? Не знаю.
— Вот же грустная ирония судьбы: анархист, для которого высшая ценность в жизни — свобода, столько лет находится в неволе… Да еще и твое имя, Азат, с персидского переводится как «свободный». Получалось ли ощущать себя хоть сколько-нибудь свободным в заключении?
— Бывали разные периоды в заключении. Бывало, получалось ощущать себя счастливым. А вот свободным — нет, конечно же нет. Нисколько. Вообще мой опыт в неволе показывает, что заключенные часто неспособны к объединению за свои интересы. Лишь единицы готовы идти до конца, чего-то добиваясь. Большинство обсуждает то, что им неприятно, шепотом, строго между собой. Это неудивительно, раз места не столь отдаленные — продолжение всего общества. Сегодня нужно все время быть начеку — ожидать попыток сосредоточить в своих руках еще большую власть и прорабатывать механизмы противостояния этому. Государства никогда не гнушались насилием и убийствами, от казней лидеров сопротивления до расстрелов демонстрантов. Но у людей есть право на освобождение.
«В колонии мне запрещали играть в шахматы»
— Знаю, с первого дня заключения ты попал в касту «обиженных»…
— Да, это так. Мне стоило огромных усилий признаться в этом публично. Но, убежден, с этими вековыми устоями отечественных зон нужно бороться, и эту серьезнейшую проблему нельзя замалчивать. В «обиженные» попал из-за провокации силовиков. Еще в Бутырской тюрьме передали мне при всех сокамерниках «любовное» письмо от мужчины, сочиненное ими же самими. Еще подкидывали под дверь карантинного отсека записки от других сидельцев о том, что со мной «что-то не так». Из-за этого всем стало известно о моем прошлом непродолжительном нетрадиционном опыте. Меня, правда, удивило неутомимое стремление сотрудников органов донести обстоятельства моей личной жизни до других товарищей по несчастью. Будучи «обиженным», в колонии можно было общаться с кем угодно, кто сам был адекватно настроен к общению. Но посуда, пища, стол — это было все отдельное.
В отряде на две сотни заключенных неизменно приходилось до двух десятков «отделенных». Про всех, кто «в статусе», соотрядники знали. Всю «грязную» работу брали на себя именно «статусные» — к примеру, чистили канализацию. Есть и множество бытовых правил, которых приходилось придерживаться неукоснительно. «Обиженные» стоят всегда последние в любых очередях — в столовую, в магазин, в санитарную часть, даже и особенно в туалет. Мы сидим на задних местах (как в телевизорной, где мы с Евгением сидели позади всех, отдельно, во время того разговора, так что он еще и по этой простой причине никак не мог быть публичным). Нам нельзя спать в дневное время, потому что мы стоим «на атасе», пока в неположенное время лежат другие. Нам запрещено играть в шахматы, шашки, нарды, а также на гитаре, поскольку это предметы общего пользования. Мы «заряжаем», то есть кричим «здрав…», если мимо заключенных проходит сотрудник ИК (остальные присоединяются «…ствуйте»). И само собой, нам даже прикоснуться (в том числе задев случайно в общей толкучке) нельзя к людям «из массы».
— И это все — несмотря на то, что еще в 2021 году, находясь в московском СИЗО-2 «Бутырка», ты женился на осужденной условно по твоему же делу «о разбитом окне „ЕдРа“ Елене Горбань — твоей бывшей подельнице, которая на последнем уголовном процессе стала твоим общественным защитником. Она ездила к тебе в места заключения и на все суды, от Кирова до Екатеринбурга.
— Да, без поддержки Лены я бы уже давно пропал. Мы впервые увиделись в апреле 2017 года в Замоскворецком районном суде Москвы, куда оба пришли подбодрить Дмитрия Бученкова, обвиняемого в массовых беспорядках на Болотной площади 6 мая 2012-го. Мы с Леной сразу друг другу понравились — на фоне общего интереса к анархизму. В 2018-м, когда ее задержали, наша связь прервалась. Встретились в следующий раз за два дня до моего задержания в 2019-м. Тогда впервые признались во взаимной симпатии. Вот же «тормоза»! Нам даже первую совместную фотографию удалось сделать лишь этой весной, когда меня судили в Екатеринбурге. И то только благодаря тому, что Лена стала моим общественным защитником, а значит, имела право стоять вплотную к моему «аквариуму», по ту сторону стекла. До этого ни на росписи, ни на длительных свиданиях никаких снимков на память нам делать, разумеется, не разрешали.
Лена с первого дня в неволе стала помогать мне со всеми бытовыми вопросами. Мои родственники не могли посвящать этому столько времени: тогда в Москве жил только мой дядя Гадель Фахриев, и он много времени тратил на заработки для своей многодетной семьи. К тому же они совершенно не соображали, в какую беду я попал и насколько плохо будут дальше развиваться события. Они надеялись на правосудие… Но, хоть они и не разделяли моих анархических убеждений и не понимали меня до моего первого ареста, когда я оказался в СИЗО, почти все меня поддержали и поддерживают до сих пор как могут. Недавно моя бабушка Фагимия Гарифзановна, мама моего отца Фаниса Ягфаровича (он умер больше десяти лет назад), приехала ко мне на свидание в Свердловскую область из города Менделеевска, что в нашем родном Татарстане, несмотря на возраст 75 лет и многочисленные серьезные болезни.
Очень рад и благодарен всей их солидарности, особенно мамочке Гульнур Фанзамановне и младшей сестренке Зульфие. Признателен и всем тем неравнодушным людям со всей России и за рубежом, что пишут мне письма (к 31-летию прислали 1001 письмо!) и оказывают материальную помощь уже шестой год подряд. Спасибо огромное и вашей газете (ее мне с самого начала регулярно присылает мой друг по переписке, журналистка и правозащитница Наталия Демина) за то, что стали для меня окошком в настоящий мир, как у нас, политзэков, принято говорить про «Собеседник». Об этом же я сказал и в одном из моих последних слов. Спасибо вам!
«Очень тяжело в отрыве от научного мира»
— Что за эти годы лишения свободы тебе удалось сделать для математики?
— Как только попал в СИЗО, старался заниматься математикой по максимуму: просил передать мне мои конспекты с воли, что-то из учебников, задачников, да хоть из школьной программы. С этим всякий раз возникали проблемы, ведь математические формулы уважаемые цензоры «Бутырки» порой принимали за тайные коды и шифры. Прибавить к этому включенный на приличную громкость телевизор с подъема до отбоя, что не способствует сосредоточению. А также практически полное отсутствие свежего воздуха (на прогулку выводили на один час в сутки) и много чего еще такого…
И тем не менее, несмотря на все это, я старался как мог. И кое-что мне удалось. Совместно с кандидатом физико-математических наук, доцентом Сергеем Березиным, сотрудником Института математики Университета Экс-Марселя (крупнейшего в мире франкофонного вуза по числу студентов, преподавателей и величине бюджета. — Авт.), написал две научные работы — «О барицентрах вероятностных мер» и «Модуль непрерывности для последовательности мартингалов». До лишения свободы я занимался дифференциальными свойствами полугрупп и оценками расстояний между стационарными распределениями диффузий… А в колонии работал на пилораме и на швейке. Это тяжело, но еще тяжелее пребывать в отрыве от научного мира.
Быть частью мирового ученого сообщества — необходимость. Но, потеряв возможность участвовать в семинарах, конференциях, симпозиумах и регулярно обсуждать научные вопросы с коллегами, я за время пересылок по разным следственным изоляторам нашей необъятной Родины приобрел неожиданные и яркие встречи с другими достойнейшими людьми — политзаключенными-антифашистами. В СИЗО-1 Кирова познакомился с удивительным, потрясающим и получившим 7 лет колонии Виктором Филинковым, про историю которого вы писали. А в СИЗО-5 Екатеринбурга до недавнего времени находился с моими дорогими товарищами Никитой Олейником, Денизом Айдыном, Юрием Незнамовым, Данилом Чертыковым — фигурантами «тюменского дела», их судят прямо сейчас. Но консолидировались мы недолго. Едва ребята заехали, меня перевели в СИЗО-4 Камышлова Свердловской области. Там и дожидаюсь апелляции…
— Те пять минут, что тебе дали в сентябре 2023-го на выходе из колонии, чтобы посидеть вместе с мамой и женой в машине оперативников…
— …были одними из самых волнительных за все эти годы. Мы сидели, обнявшись все втроем, — и меня трясло… Нам могли и этих пяти минут не дать, ведь меня же задержали прямо у входной калитки! И сильнее я переживал за родных: как им все это вынести? В очередной раз… Думал, как их успокоить, заранее написал им письмо на случай, если нам все же не дадут поговорить, снова проститься, не успев вновь обрести друг друга после первой отсидки… А позже, когда ехал в машине оперативников, с жадностью разглядывал пейзажи за окном. Боялся хоть на миг глаза закрыть и проморгать какое-нибудь деревцо, ветку, листочек. Хотя сам от усталости, от напряжения того утра чуть не отключался. Но держался изо всех сил, смотрел во все глаза на свободу, что проносилась мимо меня с автомобильной скоростью. Смотрел и думал, как необычно складывается моя еще такая молодая жизнь.
Елена Мильчановска