Наталия Геворкян: Крыса и палка

Наталия Геворкянжурналист

Статья в рамках проекта «Иными словами» Института Кеннана

Наталия Геворкян — о том, как написала биографию Путина и устала за это отвечать

23 года я отвечаю за Путина. Надоело.

Война все обострила. Люди все время ищут виноватого. Это от беспомощности, я понимаю. Им непременно нужно предъявить претензии кому-то. Например, авторам книги «От первого лица», представившим им Путина в начале 2000 года.

Из трех авторов первой и пока единственной авторизованной биографии Путина проще всего предъявлять мне. Наташа Тимакова была сотрудницей администрации президента, а теперь — сотрудница крупного российского банка. Она молчит и будет молчать, пока жив Путин. Андрей Колесников не первое десятилетие пишет сочинения на тему «Путин, я и все остальные идиоты», с ним и так все понятно. Остаюсь я.

Мне можно написать злобный комментарий в моем открытом фейсбуке. Можно позвонить и попросить ответить на вопросы. Можно предложить сняться в документальном фильме, поучаствовать в подкасте, поговорить для печати и не для печати. До меня легче «дотянуться».

За Путина в ответе я. В буквальном и даже уже каком-то философском смысле слова. 

Не те, кто решил, что именно он достойный преемник Ельцина и гарант их безопасности. Их как будто и не было вовсе.

Не те, кто прочитал книгу (если прочитал), а потом пошел и бодро привел его к власти почти 53 (если не врут, а не врать они не умеют) процентами голосов в первом туре.

Не те, кто повторил этот фокус в 2004, 2012 и 2018 годах.

Не интеллектуалы, которые прочли книжку и решили его поддержать.

Не мои любимые коллеги, которые хрен знает чем были очарованы, и пошли в пропутинские медийные проекты, и пиарили его не год и не два после выборов.

Я была единственным из трех авторов книги, кого по распоряжению де-факто начальницы предвыборного штаба Путина не пустили в штаб в день выборов, за что я до конца своих дней по-человечески останусь благодарна Ксении Пономаревой. Не хотела бы я оказаться на той знаменитой фотографии из штаба — в той компании. Хотя как журналисту мне тогда было интересно посмотреть на этот цирк изнутри.

Через пару месяцев после выборов я увижу Путина в Берлине на знаменитой пресс-конференции, где он врал, что не смог дозвониться до генерального прокурора после ареста Гусинского, и напишу колонку «Полковник никого не слышит», которую положат на стол Путину. После чего, если верить трем источникам (из них два в Кремле), он назовет меня предателем.

Осенью 2000 года русские откажут мне в аккредитации на визит Путина во Францию, и «Коммерсант» пару номеров будет выходить с плашкой (точно не помню формулировку, но смысл такой): здесь должен был быть репортаж нашего спецкора во Франции о визите российского президента, но ей отказали в аккредитации. Тогда подобный демарш был эффективен. В итоге Громов снял табу, мне позвонил посол России во Франции и пригласил в резиденцию на пресс-конференцию Путина. 

На пороге резиденции я встретила Марью Васильевну Розанову, вдову Андрея Синявского, неуверенно преодолевавшую ступени. Я подхватила ее под руку и проводила в зал. По дороге на глазах у Громова и остальных официальных лиц она громогласно и требовательно спросила: «Какого х** ты писала эту книгу?!» Это был последний раз, когда я видела Путина. Тогда Путин сделал вид, что меня не узнал.

Но меня продолжают спрашивать.

Это одни и те же вопросы: вы можете объяснить, почему он… зачем он… как он… когда он… что именно он… И так далее, по кругу, одно и то же, из года в год. 

Я довольно долго отвечала. Но больше не буду. У меня токсикоз: я больше не могу говорить о Путине. Мне скучно и неинтересно. И неприятно, когда меня вынуждают копаться в подсознании человека, который убивает людей. Я уже давно его не знаю. 

Я не знаю, пришел ли он с миссией, или она появилась по дороге, или ее как не было, так и нет, и это все про власть и сопутствующее ей. Я не знаю, читал ли он «Майн кампф», усадив себя в долгую изоляцию. Я не знаю, решил ли он трахнуть весь мир, как это в свое время решил другой амбициозный диктатор. Мне неинтересно, что там у него переклинило и почему он решился на войну. «Почему-то мы считаем, — говорил Ле Карре, — что есть заповедная комната, в которой вершится политика. Фаустовская «заповедная сердцевина». А заповедная комната пуста. Я думаю, что политика вершится абсолютно ситуативно, со вчера на сегодня, здесь и сейчас. История — это хаос. И наивно считать, что в природе человеческого поведения есть какая-то великая тайна. Ее нет». 

Ее нет. Я считала и считаю, что люди не меняются. Меняются обстоятельства их жизни, возникают повороты судьбы, и на каждом повороте человек проявляется так, как мог бы никогда не проявиться, если бы этого поворота не случилось. Сидел бы ничем не примечательный бывший помощник Собчака, бывший подполковник КГБ в Петербурге или Москве и делал бы какой-нибудь не слишком большой бизнес. И был бы, возможно, вежливым, исполнительным, выпивающим пиво с друзьями и травящим байки миролюбивым человеком. Но кремлевские волшебники распорядились иначе. И ни разу в этом публично не раскаялись. Они изменили его судьбу. Остальное вы знаете.

Чувствую ли я себя соучастником? Нет, потому что я задавала свои вопросы Путину, «Таня с Валей» на это повлиять не могли. В книге довольно цельный портрет человека, за которого я бы не голосовала, — и не голосовала. Чувствую ли я свою ответственность? Да. Понимая многое про нового лидера раньше других, я не пошла в диссиденты, не пыталась противостоять, а просто уехала. В отличие от диссидентов, обостренное чувство справедливости в моем случае уступило инстинкту самосохранения.

Я перестала отвечать на вопросы о Путине. На меня все обижаются. Последнее интервью я дала подкасту Би-би-си в начале войны. После этого отказала абсолютно всем, включая дружеских документалистов. Не так давно согласилась поговорить с американским исследователем, и то потому, что тема была занятной. Он позвонил и сказал: «Давайте поговорим о крысе». Имелся в виду самый запоминающийся эпизод из книги, когда Путин рассказывает, как в детстве гонял с палкой в руках крысу по подъезду, пока не загнал в угол, и тогда она развернулась и бросилась на него, но он успел убежать и спрятаться в квартире. Вывод, который он сделал: не стоит никого загонять в угол. 

«А почему снова про крысу, что такое?» — спросила я американца. Он ответил: «Вы знаете, каждый раз, когда американские официальные лица хотят объяснить, почему нельзя слишком давить на Путина, они ссылаются на этот эпизод из вашей книги. Нельзя его загонять в угол, а то он, например, шарахнет ядерным оружием».

«Не загоняйте в угол, а то может шарахнуть? То есть они его ассоциируют с загнанной в угол крысой?» — спросила я собеседника. Он ответил: «Да, а вы нет?»

А я нет. Его поведение гораздо интереснее. У него в руках была палка, он мог убить крысу, но вместо этого он бежит. То есть герой наш — трус. Так, кстати, до сих пор в любой критической ситуации он бежит. Начиная с гибели подлодки «Курск» и по сей день — бежит и прячется. И от загнанного в угол взбунтовавшегося Пригожина сбежал, имея за спиной всю военную мощь государства. Так что американским официальным лицам лучше представить себя на месте крысы, развернуться к нему лицом и показать кулак. 

Будем считать, что этой колонкой я стряхиваю 23-летний морок и закрываю тему для себя. При хорошем стечении обстоятельств это мой предпоследний текст о Путине, о книге и вообще об этой истории в моей жизни. 

Должна признаться, что президенты меня всегда интересовали не в момент прихода к власти, а в момент ухода. 

Потому что расставание с властью — вот действительно драматический момент. Путин от власти не уйдет, даже если снова уступит формально трон кому-то другому или придумает иной финт, чтобы, уходя, не уходить. Он умрет, но не уйдет. Так что и этого интереса у меня к нему нет. Но я обещаю написать еще один — последний текст. Поставить точку. Если, конечно, переживу его. 

Публикации проекта отражают исключительно мнение авторов, которое может не совпадать с позицией Института Кеннана или Центра Вильсона

Оригинал