Максим Трудолюбов: Игра в прятки
Статья в рамках проекта «Иными словами» Института Кеннана
Максим Трудолюбов — о том, что объединяет семидесятилетнего Путина с любым подростком.
Фото: Pavel L Photo and Video
«Война, которую мы пытаемся закончить, которая была начата против нас с использованием украинского народа…» — эти слова Сергея Лаврова, министра иностранных дел РФ, на недавнем выступлении в Индии были прерваны смехом. Тем, кто не живет в российском перевернутом мире, такое действительно может быть смешно слышать.
Но тем, кто хорошо, как все мы, знает Россию, в этом цирке не смешно. Представление о России как о жертве внешних сил всерьез распространяется главным пропагандистом — Владимиром Путиным. Он регулярно, в разных версиях, повторяет эти слова, изначально принадлежащие Владимиру Зеленскому и сказанные украинским президентом в 2019 году в инаугурационной речи («Не мы начали эту войну, но нам ее заканчивать»).
Если вдуматься, представление о России как о жертве должно звучать смешно, особенно в устах человека, считающего, что сильный всегда прав, а Россия — ядерная держава, которой невозможно нанести военное поражение. А ведь огромное количество россиян слушает и соглашается с тем, что Россия одновременно и несчастная жертва коварного и сильного Запада, и мощнейшая держава, готовая похоронить деградирующий и слабый Запад. Практически в каждом выступлении Путина есть две непременные части: первая, в которой он ноет о том, как Россию обидели, и вторая, в которой он грозит миру российской мощью, экономической и военной.
Одновременной слабостью и силой России все не исчерпывается. Логические противоречия, обман, манипулирование фактами, отказ называть вещи своими именами, проецирование на других того, в чем обвиняют тебя, — все это инструменты, которыми Путин пользуется для формирования реальности. Несмотря на то что создаваемые им для слушателей картины похожи на невозможные пространства с гравюр Маурица Эшера, мы все заложники его безумного мира, потому что войны он ведет вполне настоящие. Хотя объясняет всем, что не ведет.
Путин и ведет войну, и не ведет ее. То, что он начал в Украине, Путин называет не войной, а «специальной военной операцией». Словом «война» он описывает только то, что — в его представлении — делают другие. То же касается слов «агрессия» и «блицкриг» («экономический блицкриг Запада не удался»). «Войну», по его словам, взятым без спроса у Зеленского, начали «они» — некоторый абстрактный враг, Запад. А он, Путин, стремится эту войну закончить, и для этого проводит «специальную военную операцию», и будет проводить ее, пока не закончит. То есть будет вести войну, пока не закончит войну.
Россия и несет, и не несет потери, связанные с войной, — человеческие и экономические. Власти не отрицают, что, выполняя «задачи спецоперации», люди иногда гибнут, но цифры потерь не публикуют и громких мероприятий по поводу гибели людей не проводят. Проводят негромкие, и только на региональном уровне. В речах Путин говорит исключительно о выгодах «спецоперации». Она становится в его изображении достойной работой и социальным лифтом. Военным, участвующим в «спецоперации», полагаются регулярный отпуск и лечение, которое будет оплачиваться из специального государственного фонда. Люди, «отработавшие» в «спецоперации», должны, по словам Путина, стать кадровым резервом органов власти.
Россия и ведет мобилизацию, и не ведет ее. Прошлогодний указ о начале мобилизации не отменен, но, по словам Путина, мобилизация закончена. Осознав, что мобилизация, особенно если она называется этим словом, непопулярна, власти делают все, чтобы проводить ее скрыто. Людей набирают в бедных регионах, так чтобы похоронки не шокировали чувствительных жителей больших городов. Срочников подталкивают к подписанию контрактов, а иногда и заставляют это делать, пополняя таким образом группировку, воюющую на территории Украины.
Частные военные компании в России и существуют, и не существуют. В военную компанию Пригожина людей до недавнего времени собирали по тюрьмам, теперь набирают в спортивных клубах. Очевидно, что без указания высшей власти ничего подобного не могло бы происходить, но официально такого указания нет. Помилование отслуживших и выживших заключенных проводилось президентскими указами, но указы не публиковались. Что уж говорить о том, что ни знаменитого «Вагнера», ни других, менее знаменитых, но вполне существующих военных компаний в России по закону нет и быть не может.
Военное положение в России и действует, и не действует. В недавнем указе Путин, ссылаясь на закон о военном положении, требует брать под внешнее управление те компании, которые срывают выполнение оборонного заказа. Военное положение в октябре прошлого года Путин ввел на территории четырех нелегально аннексированных Россией регионов Украины. Но из нового указа никак не следует, что он касается только этих четырех «регионов РФ». О введении военного положения во всей стране Путин при этом не объявлял. Это было бы громким событием, ведь это произошло бы впервые со времен Второй мировой войны. Но сделано этого не было хотя бы потому, что в этом случае пришлось бы называть войну войной.
Примеры такого рода можно приводить бесконечно. Общее свойство этого языка — постоянная игра в прятки с ответственностью. В речах российских политиков она то есть, то нет. То, что Россия делает в Украине, — это и трагедия, вызванная действиями других, и необходимое решение самой России. «Текущая ситуация является нашей общей трагедией», — говорил Путин о войне России с Украиной. Но трагедия, по российской официальной версии, вызвана не действиями России, а политикой «третьих стран». В других выступлениях Путин представляет свою «спецоперацию» как судьбоносное, поворотное событие. Он говорит о прошедшем 2022 годе как о времени «необходимых решений, важнейших шагов к обретению полного суверенитета России и мощной консолидации нашего общества». То есть он одновременно и отвечает за происходящее (если представляет его чем-то хорошим), и не отвечает за происходящее (если представляет его чем-то плохим).
Желание уйти от ответственности за все плохое и приписать себе все хорошее — естественное желание. Это не навык, которому нужно специально учиться. В детстве и подростковом возрасте все мы так или иначе проходим эту стадию развития («это не я», «она сама упала»). Усилия и работа над собой нужны не для того, чтобы научиться уходить от ответственности, а для того, чтобы научиться брать ее на себя.
Мы свидетели поразительного явления. Миллионы людей как завороженные слушают человека, который в каждом — каждом — публичном выступлении изворачивается, как подросток, которого поймали за чем-то постыдным. Все описанные выше особенности речевого поведения свойственны незрелым людям, совершившим дурной поступок и пытающимся сделать вид, что происходящее к ним не относится. В исполнении взрослых людей они смешны — как смешны публике слова Лаврова о том, что эта «война была начата против нас».
Множество людей каждый день решают проблемы со своей ответственностью в обычном житейском порядке. Они просят прощения за проступки, отдают долги, чинят сломанное, учатся строить новое на месте разрушенного и идут вперед. Или не просят прощения, не отдают долги, не чинят, не учатся и остаются там, где они есть. Почему человек, не готовый отвечать за свои поступки и учиться на ошибках, дорастает до роли главы целого государства — вопрос к обществу, которое сделало такое государство возможным. Найти ответ на этот вопрос — значит стать ответственным обществом. Это не менее важно для будущего, чем заставить нынешних российских правителей отвечать за содеянное.
Английская версия данной статьи была опубликована в The Russia File.
Публикации проекта отражают исключительно мнение авторов, которое может не совпадать с позицией Института Кеннана или Центра Вильсона.