Константин Гольденцвайг: Пятый пункт
Статья в рамках проекта «Иными словами» Института Кеннана
Константин Гольденцвайг — о возрождении антисемитизма в России
Не буду юлить, начну с главного. Меня зовут Константин Гольденцвайг. У меня есть прямые выходы на Джорджа Сороса, Романа Абрамовича и семью Эльциных. Это подлинная фамилия второго (после Горбачева) ставленника Израиля в России. При желании через них всех я также могу выйти на Бильдербергский клуб. Он обслуживает интересы золотого миллиарда. Сам я лишь благодаря заступничеству этих людей до сих пор не в Израиле, не воюю с ХАМАС. Вообще же, я — маленькая шестеренка мирового сионизма. Он, как известно, мутит воду всюду. В моих документальных фильмах положительные герои картавят. У них длинные носы. Так мы, кошерные, учим всех русских жить. Разваливаем Россию. И, да, помимо всего прочего, я — детоубийца.
…Все последние годы, давно перейдя из вконец спятившего федерального телика на независимые площадки в ютьюбе, я перед каждой новой своей работой ставил одну и ту же цель: выйти из либерального, прозападного «пузыря», каким бы комфортным он ни был, к самой широкой аудитории. Вызвать интерес у тех в России, кто с тобою заведомо не согласен. Строго говоря, в этом ведь и состоит тележурналистика. Признаюсь, нынче это иезуитски сложное дело: конкурируя за зрителя с госпропагандой, ты обязан — про себя и вслух — задаваться все более нелепыми вопросами. Ну а вдруг Путин прав? Вдруг «иного выбора нам не оставили»? И что если Европе в самом деле конец, а триединая святая Русь — последний островок надежды в бездуховном, эгоистичном мире?
Эти мыслительные приседания — последний раз я совершал их в работе о Венгрии Орбана, в декабре вышедшей на «Дожде», — неизменно, похвастаюсь, приносили свои плоды. Аудитория росла, счет шел на миллионы.
Скучая после Нового года перед ноутбуком, я впервые за все это время взялся с нею, с этой новой аудиторией, познакомиться ближе, заглянув не только в цифры просмотров. В критических комментах на ютьюбе — не так важно, от нанятых ботов или от живых людей, — мне стало любопытно найти соображения, доводы прежде всего тех, кто со мной был бы на полярных позициях. Однако все чаще лента комментов сводилась к тому, что… Ну вот, собственно, я изложил выше.
Вообще, еврей я на четверть. Редкие юдофобские выпады всегда воспринимал без болезненных чувств, не столько как личные оскорбления, сколько с улыбкой и с зоологическим интересом. Доставшаяся от деда еврейская фамилия со школьной скамьи приучала к самоиронии. Так что, когда по весне, лет в пятнадцать, вспышки, скажем, моего пубертатного смеха за партой учительница объясняла приближением «этого их еврейского праздника», я бодро отвечал на весь класс: «Все верно, завтра ж День космонавтики». Когда начальство в погонах на НТВ в нулевых призывало меня взять псевдоним понейтральней, я отшучивался: да не вопрос, согласен на Рабиновича. Я охотно травил с друзьями анекдоты про евреев и вспоминал желчный юмор еврея-дедушки. Когда из Союза стали тысячами эмигрировать в Израиль, он, по семейной легенде, язвил: «Вы мне скажите только, куда именно все эти люди поедут. И я тогда выдвинусь в противоположную сторону». Наследственный юмор, впрочем, так и не уберег отца, одаренного физика и математика, от пресловутых еврейских квот на поступление в ведущие технические вузы Москвы: получить диплом в них он, как и многие в СССР семидесятых, не смог. Хотя и трагедией это не стало.
Словом, то, что маргинальной, а порою — официальной России антисемитизм был иногда присущ, откровением для меня не являлось. Ну не страшили ж где-то поблизости ни больные педикулезом, ни городские сумасшедшие, справлявшие на улице нужду. Но кажется, что, находясь последние пару лет вдали от России, я как будто недооценил нынешнего масштаба хвори.
Когда осенью в Дагестане разъяренный сброд выбежал к взлетке махачкалинского аэропорта в поисках евреев, что, по смутным предположениям местных, прятались всюду, даже в двигателях самолета, прибывшего из Тель-Авива, я, если честно, принял это за случайную инициативу снизу. Только что заново вспыхнул палестино-израильский конфликт, и гнев российских мусульман не отличался кардинально от настроений миллионов ближневосточных мигрантов в приютившей меня Европе.
Когда чуть ранее в антисемитском духе российский президент стал ерничать над бежавшим из Москвы и всплывшим в Тель-Авиве Анатолием Чубайсом, дразня его «каким-то там Моше Израилевичем», мне и в этом не виделось смены вектора: остроумием полковник Путин не отличался никогда; ну что ж, подыграл вновь злопамятным пенсионерам.
В мае, впрочем, прозвучал еще один тревожный звонок: министр иностранных дел Лавров пустился уже в лютую конспирологию, публично объяснив, как Зеленский может быть одновременно и евреем, и неонацистом, — ведь и в Гитлере, мол, текла иудейская кровь. Это было, безусловно, за гранью. Хотя в компоте из самых разных идеологий, который за минувшие годы сварила российская власть, и эта экзотика тонула где-то промеж украинских сатанистов и боевых американских комаров.
…Ну да, а затем из праздного любопытства я и взялся — ей-богу, впервые — почитать комментарии зрителей. Как к своим работам, так и к работам коллег. Иных из них, как и меня, зовут не то чтоб Иванов и Сидоров. Как обнаружилось, и на их счет точно так же в последнее время поступает все больше и больше, нет, не критики, а проклятий и оскорблений. Как к «представителям богоизбранного народа». Как к «агентам Иудофашистостана». Короче, как к «жидам, которым не место теперь в новой России».
Пелена наивности с моих карих глаз с опозданием, но все же стала спадать. Я задумался, как уже не отдельно взятыми фриками, а яркими выразителями современной российской идеологии стали супруги Цыгановы и Захар Прилепин, Валентина Талызина и — в современной своей ипостаси — Никита Михалков. И раз пещерные, обращенные к широкой публике утверждения о том, что убивать нормально, что ценней человеческой жизни изгиб госграницы, что все, кто усомнится в этом, — предатели, а лесбиянки и геи, кстати, вообще, продукт заговора мирового правительства; раз вся эта гремучая смесь из невежества, ксенофобии, великодержавности — отныне комильфо, то отчего ж к хорошему тону не отнести и черносотенные взгляды этой же самой публики? Российская власть нынче если не культивирует их собственноручно, то уж точно потворствует им, с молчаливым согласием принимая.
Певице, объясняющей всерьез вторжение в Украину как сорванный проект Израиля по захвату новых земель, столь же всерьез, в присутствии телекамер, аплодируют участники так называемой СВО. А значит, и подобное разрешается. Из писателя, что возмущается засильем евреев в жюри российской книжной премии, лепят героя Донбасса. То есть и такое ненаказуемо. В гостях у самого благонадежного интервьюера страны советскую киноактрису в рассуждениях о пятой колонне заносит в разоблачения тайных еврейских корней у ее (куда более одаренных) коллег — и ничего, идет в эфир. Выходит, теперь допустимо все.
Ни антисемитская травля сверху, ни еврейские погромы внизу никогда не случались в России внезапно. Им всегда предшествовал плавный разогрев настроений. Восходят ли на сей раз эти тонкие пока струйки бреда к чьему-то единому плану? Приготовиться ли всем евреям в России? Думаю, вряд ли. И искренняя брань от моих телезрителей, и потуги отдельных российских селебрити — даже все это вместе производит пока впечатление скорей побочного эффекта. От событий куда более масштабных. Просто коли вспять, в средневековье, шагает вся страна, то ненависть к евреям — почти непременный багаж в таком путешествии во времени.
С другой же стороны, всплеск характерной для страны заразы мне представляется тревожным, но одновременно обнадеживающим симптомом. За всю бурную российскую историю почти в любой из эпох запертый в подполье антисемитизм из сельских хат, торговых рядов и заводских курилок вырывался особенно шумно именно что в самые дремучие времена. В те, при которых в воздухе витало приближение катастрофы. Когда казалось, что вот-вот должно было прорвать очередной гнойник. Это смутное, но не отпускавшее, шедшее откуда-то из утробы предчувствие большой беды у простого человека требовало какого-нибудь сильного успокоительного. И из раза в раз самым надежным средством разрядить напряжение оказывалось «бей жидов, спасай Россию». Особенно тогда, когда государство переставало смущаться — и само, без рецепта, населению выдавало это лекарство.
Так было и в застойные брежневские времена, когда толчком юдофобской волне послужили вконец испортившиеся отношения с Израилем и США плюс массовый отток евреев из СССР. Через несколько лет, впрочем, и следа не осталось ни от «антисионистских комитетов», ни от самого Советского Союза.
Так было и в послевоенную пору с имперским — точь-в-точь как сегодня — славословием в честь великого русского народа-победителя. Тогда, наевшись прочими категориями неугодных, сталинская машина взялась было за «безродных космополитов», еврейских «заговорщиков-врачей» — и за их высылку по направлению к Биробиджану. Как раз на этом, последнем своем злодействе, Сталин, к счастью, и умер.
Так было и в начале XX века, когда Российскую империю охватили погромы, в народе пустили в ход подложные «Протоколы сионских мудрецов», в суде шло дело Бейлиса, а черносотенцам горячую поддержку оказывали даже в окружении Николая II. Через несколько лет в живых уже не будет ни Романовых, ни запутавшегося в себе государства, которым они управляли.
В подобных совпадениях, уверен, нет никакой мистики. Просто в стране, что из века в век отвлекалась от взросления и развития на борьбу с чинившими козни врагами, «окаянные», как напишет Бунин, дни зачастую предваряла расправа над самыми досягаемыми из возможных врагов. Над евреями. А потом все окончательно шло вразнос.
Без злорадства, хочется верить, что, и на сей раз прорывающаяся наружу, эта ненависть, затхлая, засаленная, переставшая себя стесняться, является приметой скорых перемен. Болезненных, страшных, но по-настоящему целебных. И уже неизбежных. Когда рванет, не перепачкаться бы только в гнойных выделениях. А в остальном — быстрее бы. Это я вам ответственно, как подручный Сороса, заявляю.
Публикации проекта отражают исключительно мнение авторов, которое может не совпадать с позицией Института Кеннана или Центра Вильсона.