«Idel.Реалии»: Фарида Курбангалеева: «Российское государство вело и ведёт политику на уничтожение нацменьшинств»
В минувшую пятницу — 28 июня — журналистку, бывшую телеведущую телеканала «Россия-1» и уроженку Казани Фариду Курбангалееву Минюст РФ признал «иностранным агентом». Ранее её объявили в розыск, а после внесли в список «террористов и экстремистов». Против журналистки возбудили два уголовных дела — по статье об «оправдании терроризма» и распространении так называемых фейков о российской армии. Суд в Москве заочно арестовал её на два месяца. «Idel.Реалии» поговорили с Фаридой Курбангалеевой об ее уголовных делах, новых статусах, работе в эмиграции и будущем России.
— Российские власти на днях признали вас “иностранным агентом”. Как вы думаете, почему они так долго не давали вам этот статус?
— Честно скажу: не знаю. Мне трудно проследить логику российских властей. Я знаю только то, что «террористом и экстремистом» меня сделала ФСБ России: их триггернуло интервью с легионером Алексеем Барановским (доброволец легиона «Свобода России»; легион состоит из российских граждан и воюет на стороне Украины — «Idel.Реалии»). Я так понимаю, такое они мне простить уже не могли. Поэтому ФСБшники «возбудились», возбудили на меня уголовное дело, а Минюст России — это совершенно другая организация, которая с ФСБ России, в принципе, не соприкасается. Он уже отреагировал на действия ФСБ России: увидели, что я объявлена в розыск, что на меня заведено уголовное дело — и тогда уже решили объявить «иноагентом».
Возможно, я стояла в какой-то длинной очереди, потому что достойных людей, на которых могут навесить этот ярлык, очень много. Они, наверное, передвинули меня из хвоста этой очереди в самое начало. Минюст России уже не мог игнорировать тот факт, что ФСБ России наградила меня такими «почетными» званиями.
По какому принципу они отбирают людей в «иноагенты», как делается этот выбор, кто для них кажется более достойным этого звания, кто менее — я не знаю, ответить на этот вопрос не могу.
— Замоскворецкий суд Москвы заочно арестовал вас на два месяца. Вас, как и многих других журналистов, активистов и политиков, обвиняют по статье об “оправдании терроризма” и распространении “фейков” о российском армии. После этого решения в вашей жизни что-то изменилось?
— Нет, в моей жизни ничего не изменилось — я продолжаю работать, все эти статусы не имеют для меня никакого значения. Как они могут поменять что-то в моих взглядах, в моей точке зрения?
— Ваши друзья или знакомые из России не стали, например, опасаться контактировать с вами?
— Кстати, знаете, что интересно. Я ощутила, что буквально только пара человек из России, которые сейчас находятся внутри страны, выразили мне соболезнования или сочувствие или просто сказали “держись”. Подавляющее большинство, несмотря на то, что с этими людьми, как мне казалось, мы довольно близки, никак на это не отреагировали.
Я думаю, люди, конечно, побаиваются именно того, что я “террористка и экстремистка”. Кстати, интересный момент: на то, что я стала “иноагентом” — а это же произошло, как вы понимаете, позже, чем я стала “экстремисткой и террористкой” (“иноагентом” Курбангалееву признали 28 июня, а внесли в реестр “террористов и экстремистов” — 19 июня — “Idel.Реалии”) — народ отреагировал гораздо более активно. И знакомые, и незнакомые, и малознакомые — очень много людей мне написали, говорили какие-то хорошие слова. На “терроризм” реакция тоже была, но на “иноагентство” она была ещё больше. Меня это удивило.
С одной стороны, у всех, видимо, уже на слуху слово “иноагент” — и оно имеет трагикомическое звучание. С другой стороны, люди, которые находятся в России, боятся вообще что-либо мне писать — им кажется, что их звонки прослушиваются, сообщения читаются и любая связь со мной может казаться с их стороны опасной. Я сейчас додумываю на самом деле, я к этим людям не собираюсь приходить и спрашивать: “А почему ты мне ничего не написал?” Я все прекрасно понимаю.
— Вам не кажется, что разница в реакции может объясняться тем, что статус “иноагента” не связан с насилием и так далее, а вот слово “терроризм” сразу ассоциируется с каким-то насилием. Может, люди бессознательно считают…
— Да, это ровно то, о чём я вам сказала. Людям гораздо страшнее общаться с “террористом”, чем с “иноагентом”. Как сказал мне адвокат, возможно, российские власти не случайно наградили меня именно террористической статьей, потому что она может усложнить жизнь человеку: например, в перемещениях по миру. Понятно, что теперь список стран, куда я могу поехать, сильно ограничен — это Евросоюз, США, Канада, Австралия, Южная Корея и Япония. По сути, всё.
Мне категорически не рекомендовано — и по большому счету, можно сказать, запрещено — ездить во все страны СНГ, в Турцию, в Юго-Восточную Азию, в Южную Америку и Африку. Даже если я путешествую в какую-то демократическую страну, у меня могут быть проблемы, потому что статья о терроризме — в отличие от дебильных статей о “фейках” или о “дискредитации” армии — есть в любом уголовном кодексе. Когда полицейский любой страны — даже самой демократической — видит, что на меня заведено уголовное дело о терроризме, что я объявлена в розыск по обвинению в терроризме, он может начать меня проверять. Пока он дойдет до того, что это дело политически мотивировано и так далее, естественно, никто меня не будет экстрадировать в Россию, но нервы потрепать могут. Я могу пережить несколько неприятных часов.
Мой адвокат считает, что таким образом российские власти пытаются испортить нам жизнь, создав такого рода проблемы. Если такое задержание произойдет в какой-то дружественной России стране, тем более с которой у России есть какое-нибудь двустороннее соглашение о выдаче преступников, то здесь сто процентов будет идти речь об экстрадиции. Вообще, как мне сказали юристы, сейчас Россия предпринимает титанические усилия по возвращению из-за границы таких, как я — оппозиционных журналистов, активистов, политиков. То есть она активно заключает какие-то договоры с разными дружественными ей странами и режимами о взаимной выдаче, о помощи в поимке преступников.
— Я посмотрел, что вы пишете в последнее время в вашем Telegram-канале. В одном из постов вы отметили, что становитесь более радикальной в своих взглядах. Это самоощущение или окружающие на это указывают?
— Это мои собственные наблюдения. Я уже давно поняла, что россияне, которые долго живут за границей, становятся радикальнее. Они не видят положительного исхода для России — даже в случае окончания этой войны. Люди, которые находятся внутри России, склонны думать: “Рухнет путинский режим, закончится война, и в России начнутся какие-то демократические преобразования”. А такие, как я, уехавшие эмигранты, очень часто относятся к этому скептически. Я бы даже сказала, зло и едко. Я здесь прямо вижу какую-то закономерность.
Я не знаю, может быть, политические эмигранты тоже переживают какой-то сбой оптики, может быть, мы не правы, а правы те, кто верит в прекрасную Россию будущего… Но чем дольше ты находишься вне России, тем больше ты таким образом радикализируешься, переставая давать России шанс на демократические перемены, на настоящую федерацию, на сохранение её в нынешних существующих границах, на какую-то самостоятельность регионов. Я абсолютно точно могу сказать, что такая корреляция существует, такая параллель есть.
— После прочтения ваших постов складывается ощущение, что вы балансируете между теми, кто хочет “пересобрать” новую Россию, и теми, кто резко против, чтобы она вообще существовала как единое государство. Это специально или лишь кажется?
— Я делаю это сознательно, потому что оставляю шанс любому варианту развития событий. Я с глубоким сочувствием, даже с состраданием отношусь к тем россиянам, которые сейчас остаются в стране и, по сути, являются заложниками этого режима. В отличие от нас с вами они не могут взять и уехать за границу и, скажем так, начать новую жизнь без России. Я имею в виду физически без России, потому что ментально мы все к ней очень привязаны.
Поэтому да, я стараюсь таким образом их поддерживать, я очень чувствую эту часть моей аудитории; для меня она очень важна, возможно, потому что я сама до конца не оторвана от этой страны, возможно, потому что я сама где-то в глубине души — а, может, и не очень в глубине — до сих пор придерживаюсь философии “первым рейсом”. Я ни в коем случае никогда не позволю себе оттолкнуть этих людей и совершенно сознательно стараюсь соблюдать такой баланс.
Изначально, когда я заводила свой Telegram-канал, мне казалось, что меня в первую очередь читают украинцы, но совершенно случайным образом я вдруг обнаружила, что это не так. После слов Эллы Памфиловой — людоедочки нашей — об антивоенно настроенных россиянах, которые находятся внутри страны, я проводила у себя шуточный опрос. Она сказала, что “есть подонки-эмигранты, есть ждуны, затаившиеся не спящие”, которые затаились и ждут, когда в стране произойдут перемены. Меня очень позабавило это высказывание, и я провела анонимный опрос, кто вы — “ждун не спящий затаившийся”, “подонок-эмигрант”, “доброго вечера, мы из Украины”, “путиноид”. Путиноидов был 1%, ждунов — подавляющее большинство, около 60%; “подонков-эмигрантов” было 15% и около 15% — украинцев. После этого я поняла, кто моя целевая аудитория, и что я должна ориентироваться в первую очередь на нее — это россияне, которые находятся внутри страны, переживают это жутчайшее время прямо в самом эпицентре всего этого кошмара.
Понятно, что больше всего в этой войне страдает Украина, но этот путинский режим, который несет зло и творит чудовищные преступления, географически базируется именно на пространстве, где они живут. То есть они находятся в этом гнездовище — террористическом и экстремистском. Поэтому после этого я переориентировала свой Telegram-канал, стала гораздо больше писать о том, что происходит в России, что касается России, хотя украинская тематика у меня тоже, безусловно, присутствует. Это мой совершенно сознательный выбор: я не брошу этих людей и буду идти с ними, чем бы это ни кончилось, буду всегда им такой опорой и поддержкой. Я могу оказывать им поддержку, находясь в относительной безопасности, скажем так.
— Год назад вы говорили с “ТВ2” и отмечали, что у советского, а потом и российского общества все время были внутренние враги. Что это как бы некое необходимое условие для существования такого режима. Такими внутренними врагами вы в качестве примера перечислили интеллигенцию, ЛГБТ и евреев. Я ожидал, что вы скажете, например, и про мусульманские меньшинства или в целом про национальные меньшинства. Почему вы этого не сделали?
— Борьба с интеллигенцией, ЛГБТ, евреями, любым инакомыслием в Советском Союзе всегда велась открыто. В какой-то момент эти люди провозглашались врагами государства — против них началась реальная травля и репрессии. Никто не стеснялся называть вещи своими именами. Это артикулировалось абсолютно открыто, это провозглашалось линией государства — что этих людей не должно быть среди нас, их надо уничтожать. Может быть, по поводу евреев открыто не говорилось, что мы сейчас всех их уничтожим, но тем не менее мы прекрасно помним эту антисемитскую кампанию, которая началась в сталинские времена и продолжалась все советское время, когда была очень сильная волна еврейской эмиграции.
Что касается нацменьшинств, то эта политика велась исподволь. Естественно, никто не говорил в открытую, что мы сейчас уничтожим татар, башкир, их язык, их культуру и так далее. Это все проводилось так подленько-прикрыто: говорилось о дружбе народов, о том, что мы тут все равны, о том, что мы уважаем все эти нацменьшинства, и они у нас так живут, и языки у нас изучаются, и танцы танцуются — национальные и все остальные.
Так же сейчас делает Путин. Он же, например, заигрывает с тем же самым Татарстаном, ему важно заручиться поддержкой такого сильного региона; или с Башкортостаном, или с другими национальными республиками, но при этом, допустим, национальный язык в регионе переводится в статус факультативного. Заметьте, они же это прикрывают очень хитро. Они не говорят, что “ваш национальный язык должен постепенно умереть, поэтому мы сейчас отменим его изучение на постоянной основе”. Там была хитро-мудрая формулировка; я не знаю, может быть, я ошибаюсь, но у меня сложилось такое впечатление, что на самом деле ты можешь этот национальный язык взять сколько хочешь, то есть больше и сверх программы. Пожалуйста, изучай это седьмым, восьмым, девятым уроком, сколько ты хочешь, столько ты и будешь изучать. Ты можешь выбрать его, не выбрать другие предметы…
— Да, в целом это так.
— То есть это такая подлая, закрытая атака. Она не такая явная как, допустим, в России атакуют тех же ЛГБТ. Про них точно говорят, что эти люди, в принципе, не должны существовать в своей сексуальной ориентации, их не должно быть в этой стране. Или как Рамзан Кадыров говорит, что у них [в Чечне] вообще их [ЛГБТ-людей] нет. Про нацменьшинства российские власти не могут же так сказать. Но они, безусловно, стремятся к тому, чтобы все обрусели и максимально ассимилировались.
Но это через запятую сложно перечислять, они никогда не объявлялись врагами этого государства открыто. Они не говорили: “Татары — наши враги, башкиры — наши враги”. Просто всегда велась политика русификации. Вот такими факультативными уроками, отменами, закрытием национальных школ, библиотек, репрессиями против интеллигентской верхушки, которая есть у каждого этноса, но всех репрессировали в конце 1930-х годов — писателей, поэтов, политиков, как принято говорить, националистического толка. Это всё не было открытой политикой, поэтому я не перечислила это через запятую, а так — безусловно, российское государство вело и ведет политику на уничтожение нацменьшинств: постепенное, вялое и закрытое.
— Очевидно, что проблема не только во Владимире Путине и даже не только в правящей верхушке. У этой националистической политики есть своя аудитория среди российского общества. Как независимая журналистика может бороться с этим и возможно ли это делать эффективно в нынешних условиях?
— Боюсь, что в нынешних условиях — нет. Я по своим наблюдениям заметила, что те люди, которые выступают против войны, против Путина, в подавляющем большинстве (есть, конечно, исключения) очень толерантны и лишены этих ксенофобских и шовинистических черт. Они открыты к тому, чтобы узнавать трагические истории о судьбах народов России, нерусских народов. С большим интересом читают публикации на эти темы, пишут, говорят “спасибо большое, мы этого не знали, какой ужас” и так далее.
Хотя есть и другие люди, которые вроде бы либералы, но, как мы их называем, — либералы-имперцы. Я не согласна с мыслью “поскреби любого либерала, и найдешь там имперца” — это не так, у многих либералов отсутствует этот имперский стержень; они, в принципе, тоже могут желать того, чтобы национальные республики России со временем обрели, например, если не полную самостоятельность как государства, то хотя бы очень широкий суверенитет в рамках некой федерации, которую они бы хотели заново создать, переформатировать Российскую Федерацию в нечто новое.
Вот с такими людьми разговаривать приятно и очень эффективно. Когда ты встречаешь такого человека даже у себя в паблике, представляешь ему какую-то информацию, ты видишь, насколько благодарная его реакция, как он впитывает — это хорошо. Когда в самом начале вторжения я написала колонку для “Холода”, мне писали не только представители национальных меньшинств, которые делились своими болями и похожими историями. Мне также писали и русские, которые говорили мне спасибо.
— Вы думаете, есть люди, которые просто не знают, что такое происходит?
— Допустим, не знали, никогда об этом не задумывались, но открыты к этой информации, открыты к дискуссии, открыты к обсуждению, к разным вариантам развития событий. Они могут быть открыты к осознанию того, что огромное пространство, которое сейчас называется Россией, не всегда было заселено русскими людьми, русские часто приходили на эти территории и причиняли огромные неудобства коренным жителям этих территорий. Есть люди, которые это прекрасно понимают и осознают. В этом смысле общение с ними, конечно, доставляет удовольствие; ты понимаешь, что человек адекватен, он способен воспринимать новую информацию, способен к переменам внутри себя.
При этом есть, конечно, очень большая часть российского населения, которая этого не знает и знать не хочет. По “странному” совпадению эти люди зачастую поддерживают и Путина, и “СВО” (так российские власти требуют называть российское вторжение в Украину — “Idel.Реалии”), или относятся к категории “всё не так однозначно, всей правды мы не узнаем”. Как с ними работать, я не очень хорошо себе представляю, честно говоря. Понятно, что все мы живем и действуем внутри нашего пузыря; что называется, убеждаем убежденных — это одна из наших больших проблем. Наших, то есть проблем оппозиционной журналистики. Поэтому у меня, честно говоря, нет прямого ответа на ваш вопрос — насколько эффективно можно работать с этой аудиторией, как до нее достучаться.
Наверное — чисто теоретически — так: после того как рухнет режим и действительно начнутся какие-то преобразования в России или на том пространстве, которое она занимала, тогда может проводиться какая-то работа по типу той, что проводилась с немцами после Второй мировой. Нужно понимать, что это абсолютно умозрительные заключения. Представить себе не теоретически, а практически этот процесс очень сложно. Я уже не говорю о том, что Россию никто никогда не будет оккупировать по типу того, как Германия была оккупирована Советским Союзом и союзниками. Поэтому все это строится на каких-то вот таких представлениях о том, как было бы хорошо, нежели как это будет на самом деле.
— С этой частью аудитории более-менее понятно. Вы говорили, что значительная часть российской оппозиции, в том числе российской оппозиционной журналистки, довольно четко осуждает действия России в отношении Украины и украинцев, но когда речь заходит о политике России в отношении национальных меньшинств, у них не все так однозначно. Как вы думаете, почему так происходит?
— Я думаю, это подсознательная боязнь распада и развала России. Потому что очень многие люди действительно этого боятся, таких людей много и среди моих подписчиков, но я никогда не буду их отталкивать, потому что с ними можно разговаривать. Я хочу, чтобы они читали меня, мой блог, мои мысли, мои комментарии — и, может, что-то в голове будет переворачиваться. Я ни на одном человеке, если это не какой-то убежденный путиноид или Z-фашист, не буду ставить крест.
Вот с таким человеком широких либеральных демократических взглядов, который выступает против Путина, против войны в Украине, я могу работать и вкладывать ему в голову какие-то мысли, которые, может быть, до этого были ему не свойственны. Я понимаю, что это может быть не быстрый процесс, но это не говорит о том, что этого человека невозможно переформатировать, что его взгляды, точки зрения не будут меняться. Я про себя тоже могу сказать, что мои взгляды меняются со временем по мере того, как я становлюсь более зрелым человеком. И эти люди тоже могут быть подвержены каким-то метаморфозам, поэтому я всегда даю человеку шанс. Я считаю, что и с такой аудиторией надо иметь дело и разговаривать.
◾️ Фарида Курбангалеева начала карьеру журналистки в Казани, где с 1998 по 2007 год работала на ГТРК “Татарстан”. С 2007 по 2014 год работала в редакции новостей на телеканале “Россия-1”. В 2014 году — после аннексии Крыма и начала войны на Донбассе — журналистка покинула федеральный канал. Она уехала из России и в настоящее время сотрудничает с рядом независимых русскоязычных СМИ. В 2018-2021 годах Курбангалеева работала ведущей на телеканале “Настоящее время”. Сейчас журналистка также развивает собственный YouTube-канал, на который подписаны более 40 тысяч человек.
◾️ После начала вооружённого вторжения России в Украину Курбангалеева резко осудила политику Кремля. Когда российские власти объявили её в розыск, она заявила, что знает, почему её преследуют: “За то, что я открыто говорю о том, что государство Россия, гражданкой которого я являюсь, ведёт преступную захватническую войну в Украине, порабощает народы, стирает идентичности, пытает, грабит, насилует, ворует и подавляет любое инакомыслие”.