«Фонтанка.ру»: «Я ему сказала: „Женя, тебя поддержат только в Интернете“». Виолетта Пригожина — о сыне
«Фонтанка.ру», 22.08.25
Автор: Ксения Клочкова
Вечером 23 августа 2023 года в Тверской области упал самолет, среди пассажиров которого значился основатель ЧВК «Вагнер» Евгений Пригожин. Накануне годовщины смерти одного из самых известных в мире предпринимателей с самой неоднозначной репутацией «Фонтанка» поговорила с его мамой Виолеттой Пригожиной, основательницей галереи «Краски Жизни», — о взрослении ее сына, первых шагах в бизнесе и о событиях, предшествовавших его смерти.
Детство
— Помните ли вы 1 июня 1961 года?
— Конечно, помню. Женя родился в роддоме больницы Красина. На улице Коммуны была больница, рядом — роддом. Сейчас этой больницы там уже нет, роддома тоже. Я оканчивала тогда медучилище, еще не сдавала экзамены. Раньше родильные дома были не такие, как сейчас. В родовой палате подряд стояло несколько столов, я лежала на одном из них и вдруг услышала, что на соседнем столе родился ребенок с обвитой пуповиной. Я тут же обратила внимание. Но меня акушерки стали ругать: вам самой рожать надо. Через несколько часов я родила Женю. Это была очень большая радость для всей семьи, особенно для моего мужа Виктора. И у меня до сих пор сохранились записочки: «Витулия, мы так рады, что все в порядке, что родился сын».
У нас не было сомнений, как его назвать: его дедушка — Евгений, моя бабушка — Евгения. Её любили абсолютно все, бабушку хорошо знали и мои сокурсники по институту. Из роддома меня встретили с цветами мама с мужем, и мы поехали в нашу ужасную квартиру.
— Почему ужасную?
— Мы были эвакуированы. Папа был военный, он потом с нами, с мамой разошелся сразу после войны, алиментов практически не платил. Когда мы приехали из Ярославля, то наша квартира на Каменном острове была занята, квартира на Ржевке, где жили бабушка с дедушкой, — тоже. И мы долго жили в сарае. Потом нам дали две комнаты в деревянном доме, затем — три. Воды не было, если что-то разливали зимой, то из-за холода всё замерзало. С нами жили ещё моя мама, бабушка и дедушка. В такие условия мы привезли Женю.
— Как долго вы жили так?
— Очень долго. Женин отец Виктор окончил филфак, он был одаренным: запоминал наизусть всё, что читал, у него были энциклопедические знания. В школе у него была четверка. Знаете почему? Писали экзамен, и учителя сообщили, что он неправильно процитировал Сталина. А он нашел им эту цитату, принес, и они, чтобы не было скандала, поставили четверку. Его направили в райком комсомола работать, но это ему было совсем неинтересно, тогда он пошел учиться в Политехнический институт и окончил его. Дядя Виктора Ефим Ильич был лауреатом Ленинской премии по разработке урановых рудников. Он работал на Украине в городе Жёлтые Воды, и мы через некоторое время уехали туда (где сейчас бомбят). Там условия были лучше, но мы очень много работали, а Жене приходилось ходить в садик.
— Там вы работали уже по своей специальности?
— Я работала операционной медсестрой. В любой момент меня могли вызвать на операцию. А они там были страшные. Представьте: шахты, завалы, пьяные шахтеры. Для нас это, конечно, была большая школа. Женя там стал коммуникабельным — в садике было очень много детей. Через два года мы уехали, потому что мне надо было поступать в институт. Мы уехали обратно в те же абсолютно условия. Сейчас уже сложно это представить: мы 20 лет стояли в очереди на телефон и 20 лет на квартиру. Квартиру нам дали, когда Жене было уже, наверное, лет 15. А до этого жили на Ржевке — там даже ёлка сохранилась, которую Женя посадил со своим папой.
— А переехали куда?
— На Большую Пороховскую. Я тогда вышла второй раз замуж, потому что я понимала, что три женщины не вырастят мужчину. Виктор умер, когда ему было 35 лет, в 1970-м году, от порока сердца. Я, когда выходила замуж, знала, что у него порок сердца. Я поступила в институт, училась, Женя ходил со мной на занятия, все его там знали. Ему было четыре. Я оканчивала институт, Женя уже пошёл в школу.
Сначала он учился в обычной. Но мой второй муж был тренером, работал в школе Олимпийского резерва, и Женя захотел учиться там. С утра тренировки, потом учёба без всяких поблажек, потом вечерние тренировки. Это был интернат, но Женя жил дома и ездил с отчимом туда каждый день.
— Все-таки он сам захотел или отчим настоял, что нужно перейти в спортивную школу, где строго следят за расписанием, занимают время тренировками?
— Он сам. Я не очень хотела, потому что у отчима и пасынка всегда отношения амбивалентные, что бы кто ни говорил, это всегда любовь и ненависть. А Женя хорошо помнил отца и любил его. Ему было 9 лет, когда папы не стало.
Многие, кто с ним работал, знают выражение: «„Когда надо сделать?“ — „Вчера“». Это и мое выражение, я так отвечала ему, потому что он обещал папе принести карандаши и не принес, а на следующий день папы не стало.
И вот это чувство, что он не успел, оно прошло через всю его жизнь. И поэтому он торопился жить.
— В чём это выражалось?
— Ну, в том, что он так настойчиво шел к своей цели, к своей задаче, которую он себе поставил. Он был требователен и к сотрудникам, но никто них на него не обижался. Все, кого сейчас встречаешь, говорят: мы прошли школу Пригожина.
— Жесткую школу.
— Как сказать… это была политика кнута и пряника. Он мог быть жестким, но если с человеком что-то случалось, он делал для него всё. Его сотрудники лечились в лучших клиниках, если это было надо. Все — даже водители. Он помогал материально любому, кто к нему обращался. И столько, сколько он сделал добрых дел (он их не афишировал), — я думаю, в сумме это больше, чем у любого бизнесмена, который занимается благотворительностью публично.
— Палец он в детстве потерял?
— Да, он поехал с бабушкой в санаторий, он ушиб раскладным стульчиком палец, доктор посмотрел и завязал. А мы приехали, а у него гной. Я повела его к себе на кафедру, ему дали наркоз и сделали операцию. Он не плакал, а во время наркоза шутил, притворяясь собакой (говорил «ав-ав-ав»). Когда делали памятник, я заметила и говорю: «Уберите палец». Сейчас мы на кладбище еще поставили очень красивую часовню.
Юношество
— Давайте вернемся к подростковому возрасту. Он окончил школу, а потом?
— Это была олимпийская школа-интернат. Он учился с олимпийцами, у которых были золотые медали. Это и гимнастки, и пловцы. Он занимался лыжами. Но я не могу сказать, что из него получился великий лыжник. Я даже говорила ему: «Давай, может быть, ты другим видом спорта займешься». Он говорил: «Нет, я буду с отцом». Он называл отчима отцом.
— То есть он был его личным тренером?
— Да. Но дело всё в чем: он видел, что кто-то получает деньги от спорта, а кто-то в спорте живет по-другому. И вот здесь… все же знают, что он был в тюрьме. Это уже ни для кого не секрет. Хотя сначала мы держали это в тайне. Всё это время, сколько он был там, никто, кроме, пожалуй, двух наших адвокатов, хороших знакомых, об этом не знал.
Мы не говорили, потому что мы думали о том, что он выйдет и начнет нормальную жизнь, и никому не нужно, чтобы это кто-то знал.
За то, что он сделал, сейчас бы дали какой-нибудь или штраф, или, не знаю, несколько месяцев. Он безобразно себя вел в суде. Ему дали такого адвоката, который ничего сам не понимал, у него и с адвокатом были разногласия, и с судьями.
Справка: В 1981 году Ждановский суд Ленинграда приговорил Евгения Пригожина к 13 годам лишения свободы по статьям УК РСФСР, связанным с кражей и разбоем. В 1988 году Пригожина помиловали, а в 1990 году он вышел на свободу. В приговоре говорилось, что в марте 1980 года вечером Пригожин и еще трое молодых людей, выйдя из ресторана, встретили женщину, которую решили ограбить. Ей угрожали ножом, чтобы похитить сережки. Еще один эпизод касался квартирной кражи.
— Юношеский максимализм и желание поспорить?
— Да, и поэтому он получил столько, сколько получил (13 лет. — Прим. ред.). Потом наш друг, который входил в сотню лучших адвокатов России, Перченко, уже не мог ничего сделать, потому что не он начинал это дело. И первое время, конечно, Женя был на нас обижен, и на меня, и на отчима, мы старались объяснить ему, как надо себя вести. Знаете, что такое подростковый возраст?
— Понимаю. И жизнь тогда у многих была, мягко говоря, небогатой.
— У нас была совершенно небогатой. Мы были два интеллигента. Я была врачом, доцентом на кафедре. Муж — детским тренером, лучшим, но всё же так себе оплачивалось.
— Для него эта история была про несправедливость? С одной стороны бедная интеллигенция, с другой стороны — партийная номенклатура в меховых шапках?
— Для него, наверное, да. Мы этой несправедливости не видели. А он, наверное, да. Это новое уже было поколение, они, наверное, это видели. Дедушке он писал: «Я сам не знаю, что со мной произошло, мама говорит, что это вирусное заболевание».
Потом мы помирились. У нас была очень большая переписка. Мы посылали ему всю литературу, которая была, которую мы читали, все журналы. Сохранились письма, где он пишет мне о своем анализе «Войны и мира». Вы читали это письмо? Даже сейчас мало кто так разговаривает, как мы тогда.
— Читала. Для меня это было удивительно. Подросток, которого поймали в не очень хорошей компании за кражу и разбой, рассуждает о том, кто ему ближе, Пьер или Болконский.
— А потом он выбрал не Пьера и не Болконского. Он выбрал героя из Лао Шэ (книга, которую тогда читали все, «Записки о кошачьем городе», где кошек кормили дурманными листьями). Там был главный герой, кот, который пошел на смерть, чтобы спасти других. Для него этот персонаж оказался идеалом.
Источник: Предоставлено Виолеттой Пригожиной
— В стихотворениях из лагеря, которые опубликованы в книге небольшим тиражом уже после смерти Евгения Викторовича, много рассуждений на тему религии и рассуждений о существовании Бога. Он был тогда религиозным?
— Вы знаете, это всегда было в нашей семье. У нас не было воцерковленных людей, но я, например, всегда говорю, что у меня Бог в сердце и больше мне ничего другого не надо. Но на эти темы мы часто говорили. А у нас был очень интеллектуальный круг, мы с друзьями обсуждали все эти темы, и он все это слышал до 18 лет. И поэтому у него это всё осталось, а там, по-видимому, это всё выросло в более такую чувствительную форму. Потому что там он один, и он должен сам решать за себя.
Он в «Версале» построил часовню, всегда за всех бойцов ставил свечи, хотя я не могу сказать, что он был человеком, который ходит в церковь, молится, знает молитвы, думаю, у него Бог тоже был в сердце, судя по тем делам, которые он делал.
Источник: www.citywalls.ru
— Он рассказывал вам про какую-то лагерную атмосферу?
— Безусловно. Мы же приходили к нему на свидания. Иногда нас не пускали, потому что он был в карцере. Для того чтобы иметь какой-то авторитет, надо было постоять за себя, там были постоянные драки. Когда мы приезжали на свидание уже на третий год, перед тем, как его отправили на Север, на лесозаготовки, видели, что к нему все относились с уважением. А когда мы приехали в 40-градусный мороз туда, где он был на лесоповале, его уже считали самым большим авторитетом — нам выделили единственную комнату с печкой.
— Как у него это получилось?
— Я думаю, что своим интеллектом, своими знаниями, своим умением общаться с людьми.
— Он досрочно вышел?
— Да, досрочно за хорошее поведение и работу. Мы думали, что его не пропишут у нас, и даже купили дом за какие-то копейки в деревне, на всякий случай. Но его прописали к нам. Мы выделили ему отдельную комнату. С нами тогда еще жила его бабушка. И когда он вернулся, буквально через полгода, у бабушки случился инсульт. Я пользовалась авторитетом в медицинском мире, чтобы я могла работать и следить за мамой, ей дали бокс в Боткинской больнице. Женя тоже ухаживал за ней. И на этом примере могу сказать, что таких людей, как он, я больше не видела. Он мне говорил: «Не мой её, я приду и вымою сам». Он брал её на руки, укладывал в ванну. Извините за такие подробности: у неё были запоры, он надевал перчатки и помогал всё прочистить. Вот так он ухаживал за бабушкой. Когда говорят, что он жестокий, говорят, кровь и всё прочее, я ставлю это в противовес: за бабушкой он ухаживал вот так.
— В институт он поступил уже после лагеря?
— Да. Когда он был в тюрьме, он писал мне, что очень хочет в медицинский. На одном из свиданий дал мне тетрадь с конспектом по генетике, где каждый ген был расписан, где были расписаны все клетки, лимфоциты, как они взаимодействуют и так далее. И я так жалею, что я кому-то дала эту тетрадь готовиться в институт, и мне её не вернули. Я даже говорила: Жень, давай издадим, это уже учебное пособие.
— Лагерная библиотека была такая, что можно было так подготовиться?
— И лагерная библиотека, а если там чего-то не было, он мне говорил, что нужно привезти. Сами мы в основном привозили то, что читали, в основном — самиздат. У меня мама была машинисткой, она перепечатывала за ночь тексты, и мы ему их передавали.
— В лагере не было цензуры?
— Нет, ничего не было. Может быть, что-то и смотрели, но он со всеми был в хороших отношениях. Еще в лагере он выучил язык. Написал мне, что есть мужчина пожилого возраста, который знает английский, и он хочет с ним заниматься.
Взлет
— После лагеря ему было, наверное, нелегко найти работу?
— Когда он вышел оттуда, профессии у него не было. Женя очень хотел работать и даже окончил курсы массажиста. Он попробовал, но эта работа ему не понравилась.
Потом он поступил в фарминститут. Уже там у него появились девушки. Один раз он привел домой Любу, свою будущую жену. Она была младше него на 10 лет, он привел её и сказал, что собирается жениться. Чтобы купить ему костюм, чтобы быть на одном уровне с родителями Любы, мы продали всё фамильное серебро. У меня даже есть фотография, где мой муж на свадьбе без костюма, в свитере.
После свадьбы мы сразу разменялись — это была наша позиция, что с детьми нельзя жить вместе. Они получили комнату, а мы двухкомнатную квартиру на Пушкинской.
— Вуз он бросил?
— Да. Я хорошо помню этот момент: ко мне пришел мой сокурсник, спросил, почему я расстроенная. «И ты из-за этого расстраиваешься? — спросил он меня. — Поверь, из него получился нормальный человек. Он сделал правильно». Думаю, что жена его начала спрашивать про деньги. А начались 90-е годы, когда вообще ничего не было. Тогда он бросил вуз и пошел заниматься бизнесом.
Тогда ему предложили взять ларек на Апраксином дворе, там продавали какие-то котлеты.
— Хот-доги же?
— Нет, там продавали что-то ужасное. Он тогда думал, что делать, обратился к родителям Любы, попросил их помочь с бизнесом. Они сказали: ну что это за бизнес, давай автосервис какой-нибудь, тогда мы тебе поможем. Он говорит: нет, люди в любое время хотят есть, поэтому я выберу этот. Тогда мы сказали, что поможем.
Мой муж ездил смотреть на этот ларек, попробовал котлеты и сказал Жене, что надо эту гадость заменить на сосиски. Самуил Федорович ходил закупать эти сосиски куда-то на Лиговку. Продавцы в ларьке постоянно воровали, поэтому я перед лекцией всё пересчитывала. А еще я вспомнила, как бабушка делала горчицу и кетчуп. И так это всё пошло хорошо, что все ходили исключительно в наш ларек.
— Получается, вы стояли за его первым бизнесом.
— Ну, в какой-то мере да. Потом ему еще дали ларьки, потом магазины. Но занимались этим всем тогда бандиты, как вы понимаете. Такие же люди и ему передали бизнес.
— Я помню, что Михаил Мирилашвили в какой-то степени помогал.
— Да, он владел казино, дал ему этот ларек и деньги на открытие магазинов. Когда их открыли, ко мне приехала из Германии сокурсница, она сказала, что даже у них таких магазинов нет. А потом Женя решил, что готов к самостоятельной работе. И вот это для меня до сих пор загадка. Он сказал: я пойду к Мирилашвили и буду с ним разговаривать. Я была уверена, что он оттуда не уйдет живым. Наверное, это надо было иметь очень большой внутренний стержень. Но он ушел, отдав абсолютно всё Мирилашвили, оставив себе только ресторан «Старая Таможня».
Справка: Михаил Мирилашвили — известный предприниматель, В основу бизнес-империи Михаила Мирилашвили входили казино «Конти», «Олимпия», «Невада», «Индиана» — они стали своего рода петербургским Лас-Вегасом на рубеже веков. Еще одним китом империи Мирилашвили на тот момент было «Русское видео». Самые известные рестораны Евгения Пригожина «Старая Таможня» и «Русский Китч» также изначально входили в бизнес-империю Мирилашвили. Но после ареста Мирилашвили по делу о тройном убийстве у гостиницы «Астория» они перешли к управлявшему ими Пригожину.
— А как изначально это сотрудничество с Мирилашвили сложилось?
— Помогла школа Олимпийского резерва. Спортсмены, которые занимались греблей, работали с Мирилашвили. И они сказали Жене: что ты без денег ходишь, возьми ларек.
— А первое казино они не вместе открывали?
— Это открывали спортсмены, но уже без него. Он же занялся кейтерингом. Я тогда думала, что это вообще фантастика. Почти всё, что он задумывал, он осуществлял. Ему тогда помогали даже какие-то навыки из тюрьмы: он там рисовал какие-то плакаты, оформлял стенды. Когда он открывал еврейский ресторан 7:40, все спрашивали, кто же дизайнер. А дизайнером был он. И почему они начали выигрывать тендеры? Я сама это видела: они делали такую подготовку, что когда смотришь на презентацию, сразу кажется, что лучше сделать не сможет сделать никто.
— Если смотреть на проекты Евгения Викторовича, они все новаторские — он каждый раз старался придумать что-то новое.
— Так и есть. Даже музей шоколада, который он жену заставил открыть. Я очень хорошо помню, как он говорил: неужели ты не понимаешь, возьми дольку апельсина, макни в шоколад, вот тебе уже новая конфета.
— «БлинДональдс» еще был — помню, в детстве мы ездили туда с родителями.
— Я всегда сама ходила туда перекусывать, потом был даже суд с «Макдоналдсом», он его выиграл. Но потом Женя занялся другими проектами и ресторан закрыл, так как всё не успевал. Сейчас дочери его открывают ресторан, так что его дело живет (не «БлинДональдс»).
— Наверное следующий поворотный момент в его биографии — это «Старая Таможня» и затем «Нью-Айленд». Ведь именно туда стали ходить чиновники и бизнесмены.
— Да, в «Старую Таможню» стали приезжать из Москвы, она была потрясающая, я сама туда ходила. Считалось, что обязательно надо её посетить. То же самое «Нью-Айленд», замечательный был теплоход. Нам самим он очень нравился, и мы жалеем, что его уже нет. Да, с этого началось его вхождение в политику. Помню, что когда приезжали президенты, нужны были санитарные книжки для официантов, я побежала к своим эпидемиологам, и всем всё быстро сделали.
Справка: В 1995 году Евгений Пригожин открыл «Старую Таможню». Он вкладывает сюда огромные деньги, делает её со вкусом, это роскошь. Он берет в неё настоящего французского повара, английского сомелье. Делает мирового уровня кухню и подачу. В «Старую Таможню» начали приводить гостей, притом гостей высокого бизнеса. Сюда приводили принцев, адмиралов, генералов, англичан, аристократов, и они получали то, что нужно. В 1998 году на купленном за 50 тысяч долларов подержанном теплоходе «Москва-177» Евгений Пригожин открыл ресторан New Island. В 2001 году Владимир Путин обедал там с Жаком Шираком, а год спустя — с Джорджем Бушем.
— Он делился тогда своими впечатлениями? Это, наверное, достаточно ответственно и волнительно — кормить президента и даже не одного.
— Конечно. Но я сейчас не буду говорить, чем он делился. Он, безусловно, рассказывал. Могу сказать, что в отличие, может быть, от других директоров ресторанов, он, когда приходили люди, даже не из правительства, а просто, может быть, его друзья или значимые для города люди, он не стеснялся их обслуживать сам. Он мог подать тарелку, он мог поговорить с людьми, спросить, всё ли им нравится, это вот его качество, конечно, оно влекло людей.
А потом Кремль стал его просить делать какие-то банкеты.
— С Владимиром Владимировичем он тогда познакомился?
— Думаю, что да.
— И как раз тогда начались проекты по школьному питанию и питанию военных?
— Да. Очень много было противников у него в этой сфере. Но я знаю, что питание военное было очень качественным: его как-то купили мои знакомые и сказали, что вкуснее и лучше ничего не ели. Очень жалко, что он закрыл комбинат в Москве — ему просто не дали работать. Я по образованию была клиницистом, поэтому была там и оценивала всё с точки зрения гигиены питания. Я вам скажу: у нас такого вообще не было никогда, чтобы на производстве были настолько стерильные помещения, куда ни один микроб не может попасть. Когда писали, что кто-то отравился, это всё придумывали.
Справка: В 2011-м Евгений Пригожин запустил в России новую индустрию общественного питания. Флагманом была компания «Конкорд». Первая фабрика была открыта в Янино, в Ленинградской области. «Я запустил не фабрику-кухню, а индустрию. У меня готова годами проверенная и новая для страны философия общественного питания. Так что фабрик будет много», — говорил он в первом своем интервью Евгению Вышенкову в журнале «Город 812». В последующие годы компании Пригожина получили контракты на питание вооруженных сил России и обустройство военных городков.
— Конкуренты?
— Думаю, что да.
Война
— Как от предпринимателя он стал военным человеком?
— Я думаю, что его попросили, увидели его организационные способности.
Справка: Бизнесмен Евгений Пригожин, неоднократно (в том числе в судах) опровергавший причастность к ЧВК «Вагнер», о существовании которой и его связи с ней впервые рассказала «Фонтанка», в 2022 году изложил свою версию того, как появилась частная военная компания. По его словам, в 2014 году он ездил по полигонам и «сорил деньгами» в попытке набрать добровольцев для защиты русских. «Тогда я полетел на один из полигонов и занялся этим сам. Сам почистил старое оружие, сам разобрался с бронежилетами и нашел специалистов, которые смогли мне в этом помочь. С этого момента, 1 мая 2014 года, и родилась группа патриотов, которая впоследствии приобрела название БТГ „Вагнер“».
— На выставке, которая сейчас открылась в вашей галерее, есть картина с портретом Евгения Викторовича, но подписана она «Бахмут». Понимаете почему?
— Художник так решил. Бахмут — это очень трагичная история, которую все знают, а еще все знают, что фамилия Пригожин в Петербурге не приветствуется.
— Вы переживали, когда он ездил на фронт?
— Я даже не знаю, как это назвать. Я думаю, что это больше, чем переживание.
— Он вам говорил, когда уезжал?
—Да. Мы с ним общались очень много в последнее время (потому что с женой уже были отношения не очень). И мы с ним часто виделись, он рассказывал обо всём, возмущался тем, что было и о чем сейчас говорят, но пока до конца так и не доводят.
Потому что всё, о чем он говорил, всё, что сейчас появляется… Возьмите Курск, сколько он говорил, что там надо делать заграждения. Он очень из-за этого всего переживал. Когда мы с ним виделись до марша, который, конечно же, не бунт, я ему сказала: «Женя, тебя поддержат только в Интернете. Никто с тобой не пойдет. Сейчас не такой народ. Никто на площадь не выйдет».
Он отвечал: «Нет, меня поддержат». Ну, ему так говорили те, кто рассчитывал все эти проценты поддержки — рядом с ним не было мудреца. Так в итоге и получилось. Хотя в Ростове его все встретили с объятиями. А дальше он не мог идти, потому что он не мог стрелять в молодых курсантов.
— А сбитые самолеты?
— Это были случайности, провокация, которая к нему не имела отношения. Он в итоге просто развернулся — и всё. Он не собирался свергать Путина, это точно абсолютно. Он хотел достучаться до военного руководства.
— Был план или это были спонтанные действия?
— Думаю, что спонтанные. Но план был поговорить, ведь сколько он ни говорил, никто его не слышал. Ко мне до сих пор приходят бойцы, они говорят, что были в безвыходном положении.
— После марша были какие-то пояснения или разговоры?
— Не было, с ним было уже трудно говорить. Он только говорил, что не мог стрелять в молодых парней. Думаю, что он просто не хотел многих вещей говорить.
Когда последний раз я его видела 15 августа, то могу сказать, что это было похоже на обреченность. А 23-го его не стало.
— То есть он всё чувствовал?
— Конечно.
— Вы знаете, что случилось с самолетом?
— Никто не знает. Павел много раз задавал вопрос о расследовании. Ему отвечали: оно идет. Сейчас мы на месте крушения в Тверской области выкупили участок и ставим там памятник.
— В начале нашего разговора вы сказали, что он всю жизнь шел к своей цели. Какой цели, как вы считаете?
— Ну, то, что он не хотел быть президентом, это абсолютно точно. Он очень болел за свою страну. Он писал еще за 10 лет до всего этого, что дети чиновников должны учиться в России, что за рубежом не должно быть в банках никаких наших денег, даже у предпринимателей. Он очень болел за Россию, он хотел, чтобы страна была великой. И детей всех своих он так воспитал. Мы все переживаем за свою страну.
Иначе я бы не сделала эту выставку, я понимаю, как она нужна. Потому что молодежь должна видеть это, они сейчас даже не думают о том, что происходит. И я, и Женя к Владимиру Владимировичу относимся очень хорошо. А меня он вообще спас.
— В каком смысле?
— Если бы не он, меня бы сейчас не было. У меня была тяжелая ситуация, нужно было операцию делать, наши врачи сказали, что не смогут помочь. И я уже почти на том свете была. Тогда Женя позвонил Владимиру Владимировичу. Он ему ответил: «Мама — это святое». Нам дали вертолет, и меня экстренно увезли в Гамбург.
— А вы понимаете, к чему должен был этот марш привести?
— Я вообще о политике не хочу говорить, это не мой вопрос. Но думаю, что у него были самые светлые мысли. Он думал, что придет к Владимиру Владимировичу и расскажет, что делается на фронте. Мы же до сих пор военным помощь собираем. Вот он хотел донести эту правду.
— Знаете, что есть люди, которые не верят в его гибель. Они говорят, что он просто скрылся от общественного прожектора.
— Мы бы тоже были рады этому. Но, к сожалению… У Паши брали ДНК… Когда это всё случилось, я не хотела жить. Но потом я поняла, что, наверное, раз мне Бог дает жить, значит, я должна.
Когда меня девочки спрашивали и тогда, и во время ковида, что нам делать, я им говорила: работайте. Каждый должен сделать свой маленький вклад. Для нас это еще и благотворительный фонд «Дорога домой». Его делал Женя, а теперь делает Паша.
— Еще до нашего разговора вы сказали, что он нужен, потому что очень много искажений в Интернете про Евгения Викторовича. Можете назвать парочку?
— Про тюрьму говорят какие-то жуткие вещи, что там чуть ли его не насиловали или еще что-то такое, что он бандит. Просто люди не помнят 80-е годы, когда сидело полстраны. Или не верят про деньги — говорят, как он вот так мог взять и открыть бизнес. На его каком-то дне рождения была Валентина Матвиенко, которая тогда была мэром. И она сказала, что Женя — это единственный бизнесмен, который не своровал, а заработал.
Понимаете, для меня он в первую очередь сын. Я вижу его и сильные, и слабые стороны. Я, например, ему всегда говорила: Женя, а ты можешь не говорить по-французски (матом то есть)? Он отвечал: «А иначе не понимают». У нас в семье этого вообще не было, этот лексикон у него из тюрьмы. Но у него была референт, очень интеллигентная женщина, с которой я сейчас поддерживаю отношения. Она много лет была его референтом. И я иногда его долго ждала в приемной, когда к нему приезжала, мне что-то надо было — посоветоваться или деньги взять. Я ждала, когда он освободится, а он там ругался. Я говорила ей: «Как вы можете это всё слышать каждый день?» Она отвечала: «Виолетта Кировна, если бы там была я, то я бы их убила». Он ругался по делу. Это сказала мне очень интеллигентная женщина.
P. S.
— Вы подавали в суд на то, чтобы с вас сняли санкции?
— Не я подавала, а юристы подавали в суд. С меня санкции сняли, но сейчас в Гамбург я не смогла поехать. Хотя мне там хирург сделал операцию, которая вошла в топ-20 операций в мире. Клиника писала в консульство, чтобы меня пустили, но визу мне не дали. Они в консульстве спрашивают у других стран Евросоюза, нет ли возражений, и немцам ответили во Франции, что госпожа Пригожина представляет опасность для их государства. Франция просто забыла вычеркнуть меня из своих списков — такая вот бюрократия. Но Паша сказал: «Ничего, позовем сюда хирурга, приедет». Я сейчас готовлю много выставок, и следующая будет называться «Легенды безвизовых путешествий».
— Когда вы начали рисовать и как открыли галерею?
— В семьдесят семь лет, сейчас мне восемьдесят шестой. Галерею Женя мне подарил семь лет назад. Я никогда не рисовала в жизни вообще, но после того, как я осталась одна, у меня умер муж, внуки выросли. До этого они в выходные были у нас. В пятницу к нам в Колтуши привозили всех, а в воскресенье приезжали Женя с женой и их забирали. Больше всех занимался детьми Женя — и с Пашей, и с Полиной, он очень любил детей. И купался с ними, и на квадроциклах ездил. Так вот, когда я осталась одна, дети выросли, Женя мне давал возможность много путешествовать по Европе. Я объездила все галереи, и в одной мне сказали: если вам так нравится, то почему вы не рисуете сами? Мне посоветовали метод a la prima. Я нашла преподавательницу в Петербурге, Серафиму (она сейчас здесь работает). Позвонила и говорю: мне 77 лет. Она говорит: «Какая разница, приходите, какое полотно вам приготовить?» Надо было выбрать картинку, я выбрала две вишенки и их нарисовала. Как раз был день свадьбы у Жени с Любой, и я к ним пришла с подарком — картиной «Две вишенки». Женя закричал: «Дети, идите сюда, бабуля у нас рисует». И я стала рисовать, много рисовала, и в какой-то момент Женя сказал, что надо делать выставку. По-видимому, он попросил своего референта посмотреть на мои картины. Наверное, все говорили ему, что бабушка-то ку-ку. Наконец, помощница ректора Академии Репина, с которой мы сейчас в очень хороших отношениях, сказала, что посмотрит картины, и тут сразу ответила: «Да, будем делать выставку». Мы сделали одну, вторую, третью — каждый раз надо было искать помещения. И в очередной раз Женя сказал: «Мам, у меня освобождается помещение на Петроградской, хочешь сделать там галерею?» Если честно, многие теперь говорят, что это лучшая галерея в городе.
— Тяжело пережить собственного сына. Есть ли что-то, что вас утешает?
— Меня утешает мысль, что я могу работать. И когда я работаю, то всегда думаю, что бы Женя сказал. И когда я понимаю: вот сейчас он бы сказал, что я молодец, что он мной гордится (он так говорил), — мне становится легче.