CASE: Пятая волна исхода из России: жизнь между автократией Путина и европейской бюрократией
Авторы: Дмитрий Некрасов, Дмитрий Орешкин, Дмитрий Гудков
Введение
Год назад CASE выпустил социологическое исследование российской эмиграции в четырех странах ЕС (Германия, Франция, Польша и Кипр). Следующим шагом мы решили с использованием той же методологии изучить ситуацию с российскими мигрантами в бывших республиках СССР. По ряду социологических показателей эта новая область оказалась промежуточной или переходной между среднестатистическими жителями
РФ и российскими релокантами в ЕС.
Как и в прошлогоднем исследовании, основным механизмом рекрутинга респондентов стало использование публичных каналов и чатов, где сконцентрированы русскоязычные сообщества мигрантов, а также объявлений в соцсетях и новостных сайтов.
Однако число откликнувшихся на просьбу о заполнении анкеты респондентов из интересовавших нас стран оказалось многократно ниже, нежели при проведении аналогичной кампании среди мигрантов в странах ЕС.
Число анкет, собранных в Узбекистане, Казахстане, Армении и Молдове, не позволяет статистически значимо рассуждать об особенностях выборки в каждой из этих стран по отдельности. Статистически значимую выборку удалось собрать только по Грузии. После поиска других релевантных объектов исследования нам удалось собрать достаточное число анкет о российских релокантах в Сербии. С учетом изложенного для описания результатов исследования нам пришлось выбрать довольно необычную форму группировки анкет: Грузия и Сербия будут проанализированы отдельно, в той же методологии, что и в исследовании по странам ЕС, а анкеты, полученные от респондентов из других республик бывшего СССР, будут объединены в общую группу «стран СНГ». Всего были опрошены 1111 респондентов из Грузии, Сербии, Армении, Казахстана, Узбекистана, Кыргызстана и Молдовы. Опрос проводился весной 2025 года.
Ввиду описанных трудностей с поиском респондентов мы не имели возможности сформировать выборку, чьи социально-демографические характеристики были бы близки к выборке предыдущего исследования по странам ЕС. Наиболее значимы два отличия:
1) средний возраст респондентов текущего исследования по СНГ и Сербии 36 лет против 44 в исследовании по ЕС;
2) доля уехавших после начала войны среди выборки по СНГ и Сербии многократно больше соответствующей доли от российских эмигрантов в ЕС.
Эти отличия существенно влияют на корректность некоторых сопоставлений результатов этих двух исследований. В частности, именно этими отличиями выборки, скорее всего, объясняется тот факт, что мигранты в СНГ в среднем более критично оценивают режим Путина и чаще симпатизируют Украине, нежели российские мигранты в ЕС. Мы просим учитывать указанные отличия выборок при всех наших сравнениях между ними и не будем далее дублировать данную оговорку. Учитывая асимметричный характер и размер выборки, уверенно говорить о наличии возрастных, страновых, волновых и иных групповых особенностей можно, если зафиксированы количественные расхождения в 10 процентных пунктов и более. Начиная с отклонений в пять процентных пунктов можно осторожно предполагать наличие некой групповой специфики. Расхождения меньшего масштаба не могут быть основанием для сколько-нибудь уверенных суждений.
Исключительно высокая доля IT-специалистов в полученной выборке по СНГ
и Сербии отражает скорее больший охват данной группы доступными нам каналами коммуникации, нежели реальную долю подобных специалистов среди российских эмигрантов в соответствующие страны.
Основной гипотезой нашего прошлогоднего исследования о российских эмигрантах в ЕС было предположение о разнице политических взглядов на режим Путина и конфликт в Украине между тремя волнами эмиграции: покинувшими Россию до 2014 года, эмигрировавшими между 2014–2022 гг. и уехавшими после начала войны. Эта гипотеза полностью подтвердилась. В рамках нового исследования подобная оптика оказалась нерелевантна, т.к. 93% наших респондентов эмигрировали после начала войны. Поэтому
при анализе полученных данных мы в большей степени сосредоточились на сравнениях полученной выборки с мигрантами в ЕС и среднестатистическими россиянами.
Методологически в рамках данного исследования мы повторили вопросы, которые задавались респондентам при прошлогоднем исследовании российских эмигрантов в ЕС, а также добавили ряд вопросов на следующие темы: отношение к конфликтам вокруг Карабаха, Косово и Абхазии; планы респондентов о дальнейшей смене страны проживания и их наблюдения о том, куда за последнее время перемещались эмигранты из их окружения; в разрезе волн миграции было добавлено деление на тех, кто эмигрировал между февралем и сентябрем 2022 года, и тех, кто эмигрировал после сентября 2022 года.
Ключевые отличия полученной выборки от среднестатистических россиян
В структуре населения России устойчиво преобладают женщины в соотношении примерно 54% против 46%. Для релокантов баланс противоположен: и в ЕС, и в странах «переходной зоны» преобладают мужчины в пропорции примерно 57% к 43%.
В России треть населения имеет высшее образование. Если говорить о людях трудоспособного возраста, представленных на рынке труда, то показатель составляет 60%, при этом стоит учитывать, что среди женщин он выше. Среди релокантов доля людей с высшим образованием, несмотря на преобладание мужчин, составляет 75%, что значительно превышает показатели высшего образования среди жителей принимающих
стран.
Релоканты в среднем имеют значительно (иногда в несколько раз) более высокий доход в сравнении как со среднестатистическими жителями России, так и со среднестатистическими жителями принимающих стран. В некоторых странах СНГ этот разрыв особенно заметен.
Основные различия между полученной выборкой и результатами нашего прошлогоднего исследования по релокантам в страны ЕС
Релоканты в странах СНГ и Сербии в среднем:
1. Моложе и как условная социальной общность, и по индивидуальному возрасту. В Евросоюзе 10% релокантов старше 60 лет, в зоне транзита лишь 2%. В ЕС 19% выборки эмигрировало до 2014 года. В СНГ и Сербии подобных людей в 20 раз меньше. Однако 93% респондентов эмигрировали после начала войны — вдвое больше, чем в ЕС.
2. Реже имеют детей (36% против 46% опрошенных в ЕС), что, впрочем, в значительной степени предопределяется различием в возрасте.
3. Менее материально благополучны. Среди переселенцев в ЕС 25% имеют собственное жилье, а 58% — автомобиль, против 17% и 30%, соответственно, среди мигрантов в СНГ и Сербию. Семейный доход выше 3 тыс. евро имеют 62% российских релокантов в ЕС против 35% в СНГ и Сербию.
4. Более «оппозиционны». Среди нашей прошлогодней выборки в ЕС деятельность Путина одобряли 12%, не одобряли 71% — шестикратная разница. В «промежуточной» выборке полностью или частично политику Путина поддерживают лишь 2%, в то время как не одобряют 89% — разница в 45 раз.
5. В финансовом отношении сильнее связаны с Россией и слабее со страной проживания: среди релокантов в ЕС лишь 9% сохранили основной источник дохода в РФ, в то время как 77% имеют основной источник дохода в стране пребывания. В новой выборке 23% сохраняют основной источник дохода в России и лишь 37% в стране пребывания. Большое удивление вызвал тот факт, что 31% респондентов указали, что основной источник их дохода находится в третьих странах (не в России и не в стране проживания).
6. Чаще сохраняют «российскую самоидентификацию» Релоканты чаще презентуют себя как русские (54%) и россияне (50%) против 32% и 23% давших аналогичные ответы в ЕС. Это тоже легко объясняется разницей в «эмигрантском стаже».
7. Реже хотят вернуться. Удивительным для нас оказался тот факт, что доля желающих вернуться в Россию среди мигрантов в страны СНГ, Сербию и Грузию (8%) оказалась несколько ниже доли желающих вернуться в Россию из стран ЕС (11%). С учетом разницы в уровне жизни логично было бы предположить, что доля желающих вернуться из более бедных стран СНГ должна была быть значительно выше, нежели из благополучного ЕС. Скорее всего, это объясняется описанной выше разницей в среднем возрасте и времени эмиграции.
Мы не можем уверенно утверждать, что выявленная разница не связана с особенностью выборки и иными искажающими факторами, однако большинство выявленных различий выглядят весьма правдоподобно и, в основном, предопределены разными периодами (волнами) эмиграции.
Данные, полученные в ходе текущего исследования, позволяют по-новому посмотреть и на некоторые результаты прошлогоднего исследования по ЕС и увидеть некоторые тенденции, которые четко прослеживаются исходя из времени и возраста эмиграции. На одном полюсе отчетливо находятся старые эмигрантские сообщества Германии и Франции, 25% и 24% которых уехали из России до 2014 года, а 37% и 36% — после начала войны.
Промежуточное положение занимает Кипр, где на эмигрантов до 2014 года приходится 8%, а на приехавших после начала войны — 67%. Второй полюс — страны СНГ, где подавляющее большинство уехало после начала войны. Довольно большое число ответов респондентов раскладываются между этими тремя точками в зависимости именно от времени миграции.
Два полюса текущего исследования
В рамках данного исследования по большинству параметров можно уверенно обозначить два полюса — Сербия и «другие страны СНГ» , — в то время как данные по Грузии занимают между ними промежуточное значение.
Сербия
На конец 2024 года в Сербии, по данным Управления пограничной полиции и Belgrade Centre for Security Policy (BCSP), проживали около 110 000 российских релокантов. Из них 67 236 имели ВНЖ, плюс значительная часть жила в режиме «визаран», регулярно выезжая в соседнюю Черногорию и возвращаясь для оформления временного пребывания.
80% респондентов нашего исследования приехали в Сербию после сентября 2022. Здесь максимум (66%) релокантов самого продуктивного возраста от 33 до 44 лет и относительный минимум молодежи менее 30 лет. Здесь же больше всего семейных: 73%. Здесь максимум опрошенных (41%) заявляют о нежелании возвращаться в РФ ни при каких условиях. В других государствах транзитной зоны этот показатель составляет 31%, среди релокантов в ЕС — 28%.
В Сербии у релокантов заметно выше доходы, до трети эмигрантов имеют автомобиль, тогда как в других странах исследования таких лишь 9%. При этом 62% сербских релокантов сумели сохранить в России материальные активы — против 49% в странах СНГ. Высшим или неоконченным высшим образованием в Сербии обладают 88% опрошенных. Лишь 8% семей имеют доход менее 1000 евро в месяц, тогда как в других странах транзита таких 32%.
Поистине удивителен масштаб «IT-диаспоры» : почти половина российских релокантов в Сербии заняты в данной сфере. В августе 2024 г. сербский министр без портфеля Ненад Попович сообщил, что с начала войны российскими физическими и юридическими лицами в республике были открыты 2128 новых предприятий.
По данным Управления пограничной полиции Сербии и Belgrade Centre for Security Policy, на конец 2024 года из примерно 110 тысяч российских релокантов 57.4% главной причиной назвали украинский конфликт; второе место по частоте упоминаний составили «политические причины» (47%); третье место (42%) — «экономические причины».
Наш опрос 2025 года показал ту же общую структуру приоритетов при заметных сдвигах в численных значениях: 81% опрошенных в Сербии главной причиной отъезда назвали российско-украинский конфликт, 62% — другие политические причины, 26% — экономические причины.
Данные опроса по Сербии по многим параметрам похожи на результаты, полученные на Кипре, и представляют собой промежуточную точку между выборками по Германии и Франции, с одной стороны, и выборкой по странам СНГ — с другой.
Релоканты в страны СНГ
Средние значения опроса по Армении, Казахстану, Узбекистану, Молдове Кыргызстану представляют собой другой полюс российской релокации. В данных странах релокация самая молодая и самая «мужская» (доля мужчин составляет 65% против 55% в среднем по релокации). Парадоксальным образом здесь же наблюдается минимальная доля сохранивших доходы в России (всего 17%) и максимум тех, кто нашел работу в стране пребывания: 57%. Отрыв от Сербии и Грузии по этому показателю составляет десятки процентных пунктов.
Иными словами, в страны СНГ бежали молодые мужчины без профессиональных связей, денег и четких планов на будущее. Здесь же фиксируются относительно большее число намеренных или вынужденных вернуться при высокой доле критически настроенных к Путину и его политике.
Релоканты в страны СНГ реже имеют семью и детей, не обременены материальными активами в России (в среднем 57 тыс. евро против 110 тыс. в Сербии — преимущественно, оставленное в РФ жилье) и отчетливо ориентированы на поиск любой работы в стране пребывания. Большинство из них не рассматривают страну пребывания как долговременное место жительства — скорее надеются или на возвращение в РФ, «когда все утрясется» (48%), или на дальнейшее перемещение в развитые страны.
Неустойчивость релокации в странах СНГ в значительной мере обусловлена недостаточным адаптационным потенциалом принимающей стороны — как в смысле материальной и социальной инфраструктуры, так и в смысле отношений с администрацией. В итоге релоканты испытывают массовое разочарование новыми условиями жизни.
Если в России не случится новой мобилизационной волны, количество релокантов в странах СНГ будет постепенно снижаться. Часть вернется в Россию, часть переедет в более перспективные страны проживания, и лишь незначительная часть осядет в странах СНГ.
Респонденты нашего исследования в целом по состоянию на 2025 год оценивают долю вернувшихся среди своих знакомых-эмигрантов в 22%. Несколько большее число, 31% знакомых-эмигрантов, по их мнению, за это время перебралось из СНГ и Сербии в развитые страны. Этот факт позволяет нам рассматривать совокупность стран, охваченных текущим исследованием как «страны транзита» или «транзитную зону» Отличия новых релокантов из России от миграции из других стран Вызванная войной волна миграции из России значительно отличается от большинства наблюдаемых сегодня миграционных потоков из других стран. Различие наблюдается и в причинах отъезда, и в социальном составе, и даже в моделях интеграции в принимающие страны.
Российские мигранты практически не формируют землячеств и диаспор. У большинства доминирует стремление в индивидуальном качестве встроиться в новую систему общественных отношений за счет личных усилий, не ожидая поддержки земляков. Ни в одной из принимающих стран миграции «новой волны» нет ничего похожего на Chinatown или Брайтон Бич, не говоря уже про закрытые этнические или религиозные
общины иммигрантов из Азии и с Ближнего Востока, упорно культивирующие в стране пребывания свои специфические нормы. Не наблюдается и попыток перетянуть за собой многочисленных родственников. Впрочем, низкая в сравнении с выходцами из других стран склонность к формированию сплоченных диаспор наблюдалась и в отношении предыдущих волн миграции из России и позднего СССР.
Российские релоканты чаще жителей принимающих стран рассчитывают на собственные силы и не считают государство обязанным раздавать щедрую социальную помощь. Вынесенные из советского прошлого уроки обеспечили выходцам из России прививку против социально-распределительной левой идеологии. Это также сильно отличается от поведения и установок мигрантов в ЕС из многих других стран. Так, 60,7% опрошенных россиян в странах ЕС предпочитают полагаться больше на себя, чем на государство.
Три четверти релокантов последней волны покинули Россию не по экономическим, а по политическим причинам. У них нет стремления распространять в стране пребывания ценности путинской России, от которых они бежали. Более того, их собственные ценностные установки, в среднем, гораздо ближе к установкам стран Запада, нежели российского общества. Для сравнения: 43,5% трудовых мигрантов, прибывших в Россию, ставят нормы шариата выше светских законов6. Многие мигранты из других
стран в ЕС также часто склонны переносить собственные практики и обычаи в принимающие страны. Релоканты из РФ очень далеки от чего-то подобного. Они не объединены общим центром в виде церкви, офицерского собрания или газеты (что было характерно для волны белоэмиграции столетней давности) и представляют скорее совокупность атомизированных личностей, ничуть не настроенных вместе переделывать новую среду обитания под некие общинные представления о прекрасном. Коллективная идентичность у этих людей имеет весьма зыбкие очертания.
Если российская релокация в зоне транзита чем-то и объединена, то скорее негативными факторами: общей неприязнью к режиму Путина и его политике. В охваченных нашим исследованием странах в поддержку России в российско-украинском конфликте высказались лишь 4% при 70% в поддержку Украины: почти двадцатикратная разница.
Коренное население в любой из принимающих стран демонстрирует заметно меньший уровень поддержки Украины в данном конфликте.
Каждая последующая волна релокации несла с собой нарастающую неприязнь к политике РФ. В странах ЕС в группе выехавших до 2014 года полностью или частично не одобряли политику Путина 56%. В группе выехавших после начала полномасштабного вторжения число не одобряющих выросло до 66%. Среди уехавших после объявления мобилизации таких людей 79%. В странах транзита среди покинувших Россию после оккупации Крыма, но до полномасштабного вторжения политику Путина осуждали 74%; среди более поздних иммигрантов (с февраля 2022 года) число таких людей уже составило 89–91%.
Экономическое значение релокации для стран «транзитной зоны»
Главное экономическое отличие эмигрантов из текущей выборки от российских эмигрантов в ЕС, состоит в числе респондентов, указавших, что их основной источник дохода находится в принимающей стране. В ЕС таких 79% в СНГ и Сербии 37%. Источники дохода в России напротив есть у 23% респондентов текущей выборки и лишь у 9% эмигрантов в ЕС. Исследование выявило неожиданно высокую (31%) долю российских эмигрантов, которые имеют основной источник доходов в «другой стране» , т.е. не в России и не в принимающей. Подобная странность объясняется высокой долей IT специалистов в выборке: 42% опрошенных против 26% от эмигрантов в ЕС.
С одной стороны, подобное отличие делает мигрантов в «транзитные страны» гораздо менее привязанными к принимающей стране и интересующимися местными проблемами. С другой — они меньше конкурируют с местными жителями на рынке труда и представляют собой для экономик принимающих стран чистый источник внешних валютных поступлений и дополнительного спроса на товары и услуги.
Респонденты текущего исследования заметно беднее российских мигрантов в ЕС.
Это особенно заметно в группах с доходами более 10 тыс. долларов в месяц и ответах на вопрос о размере активов в России. Мигранты в «зоне транзита» реже покупают недвижимость и автомобили, хотя сложно сказать, является ли это следствием финансовых ограничений или меньшей определенностью относительно планов остаться в принимающей стране.
Несмотря на свою относительную бедность в сравнении с российскими эмигрантами в ЕС, респонденты из «транзитной зоны» заметно состоятельнее населения принимающих стран. Согласно полученным данным средний доход на домохозяйство российских релокантов в Сербии составляет около 3500 евро против около 900 евро в среднем
по Сербии. Средний доход домохозяйства российских релокантов в Грузию: 3300 евро на домохозяйство против около 650 евро у местного населения8. Данный факт увеличивает экономическую ценность российских эмигрантов для принимающих стран как потребителей, особенно в верхнем сегменте рынка услуг, где эмигранты из России часто формируют новые требования к качеству и стандартам потребления.
Год назад при исследовании российской диаспоры в ЕС мы сами были сильно удивлены данными об уровне образования российской эмиграции, существенно превосходящем средние показатели и для России, и для стран ЕС. В этот раз мы были лучше готовы к полученному результату, однако сравнение с показателями принимающих стран все так же производит впечатление. Согласно переписи 2022 года, в Сербии высшим образованием обладают 22.4% работников9. Среди российских релокантов в этой
стране таких 75%. В Грузии лишь 35% работников обладают высшим образованием. Среди российских релокантов в Грузию — 69%.
Приток квалифицированных кадров, как правило, оказывает на экономику принимающей стороны позитивное влияние. Однако, в отличие от стран ЕС, где существует высокий спрос на квалифицированный труд, не факт, что экономики относительно бедных стран СНГ могут предложить адекватные вакансии для приехавших и в полной мере воспользоваться их потенциалом. Исключением из этого правила является отрасль IT, в которой релоканты часто сохраняют действующие бизнесы с клиентами из третьих
стран.
Приток мигрантов из России ускорил экономическую динамику принимающих стран. Например, средний годовой темп роста ВВП Грузии за 2012–2021 годы составил 4,4%, а за три военных года, 2022–2024, — 9,4%, в среднем. Рост ВВП Армении — 3,6% и 9%, соответственно. Средний темп экономического роста после 2022 года вырос во всех рассматриваемых странах, однако изменения в пределах 1–2% нельзя однозначно приписать фактору миграции. Приезд россиян вызвал и другие последствия: рост
курса местных валют к доллару на 11–23% в течение первого года, увеличение темпов инфляции, увеличение цен на недвижимость, особенно заметное в столицах относительно бедных стран.
Российские релоканты, особенно переезжающие в беднейшие страны СНГ, являются «фискально позитивными» для бюджетов принимающих стран. За редчайшими исключениями они не получают социальных выплат, при этом все они являются плательщиками косвенных, а некоторые (особенно в Сербии) и прямых налогов.
Как любое масштабное социальное явление, релокация несет с собой не только выгоды, но и ряд проблем, которые носят преимущественно не экономический, а социальный характер. Главной из них является резкое повышение в принимающих странах цен на аренду и покупку жилья. Это особенно остро наблюдалось в конце 2022 года в Грузии и Армении, но характерно и для других стран, где численность российской эмиграции по отношению к местному населению велика. В частности, цены аренды квартир с начала 2022-го по середину 2023 года в Армении выросли на 47%14, а в Грузии — на 62%.
Несмотря на то что в среднесрочной перспективе данный процесс несет прямую выгоду экономикам принимающих стран (кто-то является арендодателем, кто-то работает в строительной отрасли, а бюджет получает со всего этого дополнительные доходы), основная масса населения принимающих стран неспособна осознать долгосрочные выгоды и видит лишь текущий рост цен, в котором справедливо винит релокантов.
Другой составляющей является, в среднем, более высокий доход выходцев
из России и их привычка к потреблению услуг более высокого качества. Эти факторы обуславливают непропорционально высокую концентрацию релокантов в определенных местах, ассоциирующихся с престижным потреблением: от ресторанов и фитнес-центров до частных школ. В них вдруг не оказывается свободных мест и резко растут цены.
Помимо общего социального сентимента бедных к богатым, именно в подобных местах концентрируется ощущение «понаехали» и «оккупировали».
Тем не менее, по совокупности факторов для стран «транзитной зоны» и, пусть в меньшей степени, для стран ЕС российская эмиграция несет гораздо больше экономических и социальных выгод, нежели издержек.
Значение эмиграции последней волны для России
Текущая релокация представляет собой модернизированную версию утечки мозгов — но уже не сотен академических исследователей, как было в 70-х и 80-х гг., а десятков тысяч высоко квалифицированных специалистов по ключевым направлениям современных технологий. В дефиците на родине оказались не только программисты, но и инженеры, специалисты по информационной безопасности и представители множества других
специальностей. Таких людей в России сейчас не хватает даже для приоритетной оборонной промышленности, и это один из материальных факторов, ограничивающих ее рост.
Кроме оттока квалифицированных специалистов, имеет место и утечка мозгов в классическом виде: среди самых активно публикующихся российских ученых. А.Ловяков, проанализировав крупнейшую базу данных по научным публикациям Scopus Database, где указывается место работы исследователя, установил, что за 2022 год Россию покинули 1465 публикующихся ученых (вместо них из-за рубежа, главным образом с «Глобального юга» , приехали 672 специалиста). В 2023 году уехали уже 1938 ученых, а приехали 618. Максимальные цифры оттока зафиксированы для таких областей науки как физика (–4.42%), компьютеры (–3.45%), экономика и финансы (–2.89%), математика (–2.38%). Все эти люди обладают высоким научным престижем и без труда нашли себе новую работу в ведущих мировых научных центрах. Причины их отъезда прозрачны: с началом полномасштабного вторжения в Украину резко осложнились любые контакты с западным научным сообществом, возросли риски быть обвиненным в шпионаже и нежелательных контактах.
Релокация оказывает дополнительное давление на и без того катастрофическую ситуацию в российской демографии. В последние годы, пока не закрыли демографическую статистику, в России в месяц фиксировалось около 100 тыс. рождений и примерно 150 тыс. смертей. Только за счет естественного движения населения (без учета миграций) оно сокращается на 0.5–0.6 млн. человек в год17. С началом войны из-за потерь на фронте смертность выросла на несколько десятков тысяч человек в год, т.е. примерно на 5%.
Если отдельно рассматривать смертность мужчин призывного (и одновременно самого репродуктивного) возраста, то она значительно выше. На этом фоне эмиграция еще одного миллиона потенциальных отцов и матерей ставит крест на любых попытках остановить нарастающую депопуляцию. Запущенная в 2006 году государственная программа возвращения соотечественников за 19 лет вернула в Россию около 1.2 млн. человек — и сопоставимое количество бежало за рубеж всего за один год –два года из-за войны и мобилизации. В 2024 году в РФ приток по программе возвращения упал до многолетнего минимума: всего 31.7 тыс. человек.
В 2000 году (год прихода Путина к власти) зарегистрированная Росстатом численность населения РФ составляла 146.6 млн. человек. В январе 2025 года, по данным того же Росстата, численность населения РФ составляла 146.0 млн. Если же учесть, что за это время в статистический состав населения тихо влились дополнительные 2.5 млн человек из Крыма и Севастополя, плюс 2–3 млн переехавших из восточных областей Украины,
плюс миграционная подпитка, включающая новых граждан из Центральной Азии и упомянутых выше репатриантов, то речь уже не о застое, а о замаскированном провале размером в 5–7 млн человек. Заместитель главы Минтруда Дмитрий Платыгин 8 августа 2025 года выступил с прогнозом снижения численности населения России в самом производительном возрасте 30–39 лет на 6 млн. человек к 2030 году. В подобной ситуации Россия просто не может себе позволить бегства сотен тысяч граждан репродуктивного возраста, однако сама же подталкивает их к выезду своей контрпродуктивной политикой.
Характерно, что ужесточение визового режима в принимающих странах и создание дополнительных административных рогаток для релокации в техническом смысле снижает для России демографические потери от агрессивной внешней политики, сохраняя для страны как налогоплательщиков, так и потенциальных призывников. Стоит
задуматься, что лучше для европейской системы приоритетов: иметь больше релокантов призывного возраста на своей территории или больше солдат в путинских окопах.
Исторический контекст
Эмиграция исторически занимает совершенно особое место в жизни России. Занимая 9-е место в мире по численности населения, Россия располагается на третьем месте по числу граждан, проживающих за рубежом: 11 млн. человек, или аналог 7% населения.
Первое место по числу эмигрантов держит Индия, 18 млн., но это всего 1.3% от населения страны.
Еще важнее динамика процесса. Начиная с Петра I и до конца XIX века сальдо миграции в Российской империи оставалось позитивным: приезжало больше людей, чем выезжало. Сначала это были мастера и колонисты из продвинутых европейских стран — правительство привлекало их для поиска руд, строительства городов, каналов и дорог, развития промышленности, армии и флота. Императрица Елизавета Петровна стала приглашать уже целые этнические группы, ориентируясь на религиозную и языковую
общность. При ней в 1753 году в России появляется «Новая Сербия» с 16 000 колонистов и солдат, затем компактные поселения армян, греков, румын, болгар и пр., которые бежали из Османской империи. Следующая императрица, Екатерина II, подхватила и расширила тренд. В 1762 году она специальным Манифестом объявила, что иностранцев
всех наций ( «кроме жидов» ) «…благосклонно на поселение в Россию приемлем и наиторжественнейшим образом утверждаем, что всем, приходящим к поселению в Россию, Наша монаршья милость и благоволение оказывана будет».
Коренное русское население, привязанное к земле крепостным правом, если
и участвовало в миграционных процессах, то главным образом в виде не поддающегося учету бегства в «серые зоны» типа Дикого поля или казацких земель.
После реформ Александра II с начала 60-х гг. XIX в. в России стремительно формируется свободный рынок труда объемом около 22 млн. человек — главным образом молодых, неквалифицированных и безземельных вчерашних крепостных, которым не осталось места на селе. Результатом стал, с одной стороны, взрывной рост капиталистической экономики, а с другой — столь же взрывной рост социальных проблем, включая миграцию. К этому времени владения Российской империи существенно расширились; выросло и число этнических конфликтов. Они не могли не отразиться на миграционных процессах. После Кавказской войны с Кубани в Турцию выехали не менее 400 тыс. (по некоторым, вероятно завышенным оценкам, до миллиона) мусульман-мухаджиров. Несколько волн эмиграции крымских татар со времен завоевания полуострова дали суммарный отток не менее 200 тыс. человек.
В целом, исходя из официально зафиксированных актов пересечения государственной границы, В.В. Оболенский выделил три этапа миграционной динамики в России начиная с 1828 года, когда в империи впервые появилась пограничная статистика, и до 1915 года. Округлив его цифры и сведя их к обобщенным периодам времени, получаем упрощенную, но наглядную картину:
До начала ХХ века и первой русской революции 1905 года преобладает миграционный приток населения; затем он сменяется противоположным процессом. Претендовать на более высокую точность оценок нет смысла хотя бы потому, что данные пограничного учета не учитывают нелегальной («тайной») миграции и многочисленных беженцев во время Турецкой, Персидской, Кавказской войн и польских восстаний. Впрочем, автор
оговаривается, что они вряд ли составляли более нескольких сотен тысяч, так что суммарную картину поменять не могут.
До Первой Мировой войны быстро растущая эмиграция носила рациональный характер с очевидным преобладанием экономических и религиозно-этнических мотивов — и в этом отношении мало отличалась от миграционных процессов в других странах Европы. Оболенский пишет, что за период с 1861 годы до Первой Мировой войны американский континент (в первую очередь Соединенные Штаты, Канада и Аргентина) поглотил три четверти всего количества уехавших из России: в сумме около трех миллионов человек. Более двух миллионов из них осели в США. Уезжали люди в основном из западных, европеизированных окраин империи: тогдашней Прибалтики, Польши, Малороссии и Белоруссии; 40% эмигрантов были этническими евреями — понятная реакция на государственный антисемитизм и угрозу погромов. Этнических русских среди
эмигрантов было не более полумиллиона, включая религиозных диссидентов: духоборов, молокан, старообрядцев.
Противоположный иммиграционный поток тогда состоял, в основном, из подданных Германии (1,5 млн.), Австро-Венгрии (главным образом славяне: чехи, галичане, поляки, 0,9 млн.) и Персии (в основном христиане: греки, армяне — около 0,85 млн).
Ситуация резко меняется после 1917 года, когда на место обдуманной смены места жительства приходит беспорядочное бегство от голода и большевистского террора.
Параллельно резко падает качество учета. Он замещается откровенной статистической пропагандой. Цифры вместо описания социальной реальности используются как инструмент манипуляции общественным мнением для доказательства преимуществ диктатуры пролетариата и социалистического строя. Точность оценок снижается до плюс–минус миллиона человек, тема эмиграции замалчивается и с начала 1930-х гг. становится полностью запретной. Валериан Оболенский (Осинский), как и все другие сменявшие один другого высшие руководители советской статистической службы ЦСУ/ЦУНХУ той поры (В.П. Милютин, С.В. Минаев, И.А. Краваль, И.Д. Верменичев), были расстреляны во второй половине 1930-х гг. Проблема въезда и выезда оказалась вычеркнутой из массового сознания.
При всех колебаниях оценок, в первые годы после революции отток за границу составил 2–3 миллиона человек — в основном, «имущих классов» , т.е. наиболее образованной и квалифицированной части населения. По далеко неполным данным американского Красного креста к концу 1920 года, число беженцев из России составило 2092 тыс., причем впервые в бесспорном большинстве это были этнически русские. С конца
1920-х годов (укрепление тоталитарного режима, уничтожение НЭП, коллективизация, старт сталинских пятилеток) границы уже наглухо перекрыты, эмиграция как массовое явление исчезает.
Вторая волна оттока населения из СССР состояла из невозвращенцев времен
Великой Отечественной войны. Она включала бывших военнопленных, остарбайтеров, коллаборантов и беженцев, которые сумели укрыться в странах западной Европы от жесткой послевоенной кампании Сталина по возвращению «своих». В СССР (отчасти насильственно) было возвращено более пяти миллионов человек, но до 0.7 млн все же остались за кордоном. После войны границы опять наглухо закрываются — до третьей, условно «брежневской» волны эмиграции, которая составила около 0,5 млн и, в отличие от предыдущих, была растянута во времени. В этническом отношении она состояла главным образом из евреев (примерно 2/3), немцев (1/5) и армян (1/10).
Четвертая, «горбачевская» или постсоветская волна (ее так же связывают с рухнувшей в 1989 году Берлинской стеной) была более цивилизованной и напоминала скорее устойчиво функционирующий поток с колебаниями от 100 до 200 тыс. человек в год.
В начале по-прежнему преобладали немцы, евреи, армяне и греки (в эмиграционных настроениях все еще доминировали этнические мотивы), но уже со второй половины 1990-х годов среди выезжающих все чаще встречаются люди самых разных национальностей, включая русских, а сам процесс понемногу возвращается к естественному для современного мира движению активных людей в поисках лучшего заработка и более
комфортных условий жизни.
Общий объем постсоветского этапа трудно оценить из-за неравномерного качества учета в странах бывшего СССР, но в любом случае речь идет о нескольких миллионах человек — не менее трех. Со временем интенсивность оттока снижалась: к середине «нулевых» годов в России налаживается рыночная экономика, заметно улучшается качество жизни; европейские страны понемногу вводят ограничения на прием; на территории СНГ скудеют еврейские, немецкие, армянские, греческие этнические группы, до того служившие основным эмиграционным ресурсом. Процесс становится рутинным и более скромным по масштабу.
В целом, от волны к волне растет легальность и снижается мера административной агрессии в адрес отъезжающих. Если во времена Сталина попытка эмигрировать приравнивалась к государственной измене и влекла за собой лагерь или расстрел, то в эпоху Брежнева эмигрантов уже не убивали — хотя третировали как изменников родины и обставляли их отъезд рядом специально организованных трудностей вроде требования оплатить бесплатное образование в советских вузах. На четвертом, «горбачевском» этапе нарочитых административных рогаток и идеологических истерик уже нет, отъезд сопровождается разве что частными эксцессами личной неприязни на уровне низовых исполнителей.
Менялось и самоощущение отъезжающих. Если первая волна эмиграции 20-х годов прошлого века верила, что «унесла Россию на подошвах своих башмаков» , ожидала скорого возвращения и, соответственно, стремилась сохранить и упрочить свой замкнутый диаспорический мир, то невозвращенцы военной поры считали за благо никак себя не проявлять и без следа раствориться в принимающих странах — от греха подальше.
Третья и отчасти четвертая волна (особенно в ее начале) качнулись в противоположную сторону, подчеркивая желание «отряхнуть со своих башмаков» прах развитого социализма и с демонстративным рвением погрузиться в альтернативные идеологические проекты — будь то сионистские, право-радикальные или антисоветски-националистические.
В любом случае ХХ век в российской истории, в противоположность XIX веку, стал столетием эмиграции с перемежающимися спазмами замораживания и возобновления массового оттока. Эмиграционные выплески отличались друг от друга преобладающими мотивами, направлениями, степенью легализма и цивилизованности, но всегда были
объединены одним неизменным вектором — вовне. Попытки советских и постсоветских властей кнутом и пряником развернуть процесс вспять оказались по сути бесплодными — возвращались (за исключением послевоенной силовой репатриации под контролем генерал-полковника Ф. Голикова) тысячи и десятки тысяч, уезжали миллионы.
На этом фоне очередная (ее можно назвать пятой) эмиграционная волна 20-х годов XXI века, прямо связанная с войной в Украине, отличается от любой из предшествующих. Но при этом парадоксально включает в себе почти все присущие им черты.
В этой волне наложились и смешались отчаянное бегство от мобилизации с рациональным экономическим мотивом, острое идеологическое неприятие путинского режима с надеждой тихо отсидеться подальше от войны, стремление продолжать бескомпромиссную борьбу ради возвращения на родину с желанием порвать с родиной все связи и целиком встроиться в новую социальную среду. Пожалуй, это самая разнородная по социокультурной структуре, составу и внутренней мотивации российская эмиграция из всех известных. К тому же она заметно менялась со временем, сама распадаясь на несколько «волн».
Разумным выглядит предложение именовать этот новый миграционный феномен уже не привычным термином «эмиграция» , а воспользоваться понятием «релокации», которое подчеркивает его подвижность, изменчивость и новое качество. Понятно, что оно нуждается и в новых методах описания и исследования — главным образом социологических. Предлагаемый доклад представляет собой наиболее полный на сегодня
анализ российской релокации путинской эпохи.
Повторим некоторые выводы
Релоканты путинской эпохи по социальному составу, базовым чертам самоидентификации, политическим взглядам и жизненным устремлениям принципиально отличаются от большей части российского населения. Релокация в основном представлена ориентированными на европейские ценности людьми продуктивного возраста и высокой квалификации, которые стремятся быть европейцами больше, чем сами европейцы.
За прошедшие три года российская релокация не продемонстрировала типичных черт национальной диаспоры как сплоченной группы, способной формулировать и лоббировать свои общие интересы. Пока она представляет собой обширную, но довольно разрозненную совокупность людей, говорящих на одном языке, но не имеющих общей повестки дня и общих намерений.
Большинство релокантов имеет довольно ясную систему приоритетных направлений миграции, обусловленную преимущественно их уровнем доступности. На условной вершине приоритетов труднодоступные государства западной Европы; затем — более доступные, но менее желанные страны ЕС к востоку и юго-востоку; наконец, в разной степени приемлемые «транзитные страны» между путинской Россией и развитыми странами. Группы релокантов, оказавшиеся в разных «ценностных» зонах, заметно
отличаются друг от друга по ряду ключевых показателей, включая материальные ресурсы и социальный капитал.
Страны ЕС (за исключением Кипра) сознательно осложняют российскую эмиграцию и, хотя в целом являются бенефициаром данного процесса, получают от него заметно меньше экономических выгод чем могли бы. Страны СНГ не выработали сколь-нибудь последовательной и осмысленной политики в отношении российских релокантов и либо уже потеряли, либо потеряют в обозримом будущем большую часть приехавших.
Данные страны получили преимущественно краткосрочный положительный эффект для экономики. Наибольшую выгоду из сложившейся ситуации извлекли экономики Кипра, Сербии и Грузии.
Эмиграция наносит долгосрочный кумулятивный ущерб путинской России, чем вызывает ее серьезную озабоченность. По существу это одна из наиболее неприятных форм санкционного режима, наложенного Россией самой на себя.