Александр Уржанов — о том, что очень хочется сказать русскому солдату

Уехал на СВО

Статья в рамках проекта «Иными словами» Института Кеннана

Понятно, самое сложное было сказать маме…

Ты не то чтобы долго думал и сомневался — скорее, два с лишним года войны ушли на то, чтобы убедить себя, что другого выбора у тебя нет. Бросить эту ежедневную ерунду, в которой смысла нет, но затягивает. И уехать туда, где действительно происходит самое важное сейчас и где ты можешь реализоваться всерьез, — не на складе, автомойке или в салоне сотовой связи.

Ведь ты действительно видишь, что против тебя сейчас весь мир. До войны говорили, что всё это галлюцинации Путина, будто американцы хотят поставить свои ракеты на твоей земле, а развращенные гомотой европейцы и наркоман Зеленский — только ширма для их планов. Многие и до сих пор повторяют эту волынку, — а только чьи дроны сейчас летают уже над Подмосковьем и Москвой? Залетают в квартиры, оставляя от мирной жизни людей вонючее гарево? Чьи огромные ракеты летят на наши заводы, склады и аэродромы — ракеты, про которые с детства знаешь, что, когда они летают, мир доживает последние часы? И не надо переключать внимание на то, что Путин воюет против гендерно нейтральных туалетов: идет информационная война, все понятно.

Теперь надо как-то это объяснить маме…

***

Она недавно купила летний домик на шести сотках со старыми яблонями, ты туда даже не успел приехать — теперь едешь в первый, а может и в единственный раз. Ты подписал контракт еще пару месяцев назад, но ничего не стал говорить. Ты знаешь, что она тебя все равно поддержит: в конце концов, ты рос без отца и она не была против, что ты отслужишь в армии, чтобы как-то это компенсировать, стать мужчиной и защитником. Конечно, это не было легко, но и пыткой не оказалось, ты научился адаптироваться к динамике коллектива молодых мужиков, больше того, у тебя остались армейские друзья.

Ты и скажешь: это они, а не пропаганда, тебя уговорили подписать контракт, ты им веришь. Они и помогли — и не через какой-то там пункт призыва в парке, где подписывают контракт у палатки с мороженым и куда приезжают телекамеры и вышедший в тираж певец из девяностых восхищается, что сегодня пацаны в парке, завтра уже на передке. Слева очередь на смерть, справа — «Вам в глазурь окунуть?», и понятно, что сюда едут люди, купившись на рекламу про пять с половиной миллионов рублей.

А тебе, да, помогли друзья, — правда, и заплатили всего четыреста тысяч, но это по линии Минобороны, значит, ты настоящий защитник Родины.

Мама будет плакать, ты будешь плакать, но никто из вас не будет ни задавать, ни отвечать на вопрос: «Зачем?» Мама поможет тебе закрыть длинный список теплых вещей и снаряги. В итоге выйдет на пятьсот тысяч.

***

Сегодня последний день в Москве, и ты гуляешь по неожиданно пустому центру. Вместо брендовых шмоток на Тверской — какое-то логово инфоцыган, клиент, выпрыгивая из такси, костерит водителя за неработающий навигатор. Темнеет, но почему-то зажигаются только редкие окна, и огромные световые украшения куда-то делись: город выглядит темным, только в метро все как обычно. Ты обходишь знакомые улицы и переулки, но стараешься не прощаться, да и вообще не думать, что будет дальше.

Давай я тебе расскажу, ты же туда не первый едешь. Бороться за страну ты будешь так: садитесь впятером в машину, приезжаете, тебя высаживают. Что-то хлюпает под ногами, как болото, и запах — вся земля вокруг усеяна разложившимися трупами. Ты делаешь шаг, другой — и проваливаешься то по щиколотку, то глубже. Это гнилое мясо только что прощалось со своим городом так же, как ты: Львовом, Николаевом, Екатеринбургом. Сколько нечеловеских воплей услышали эти улицы, когда поняли, что случилось? На скольких из них еще каждый день до ночи горит свет и жена, или брат, или мама, как у тебя, ищут, ищут, ищут, не зная, что искать уже нечего?

Ботинки — на выброс, а вопрос на следующие полтора часа — останешься ли ты жив. Да — тебя заберут, нет — привезут новых, таких же, как ты.

***

В этот раз тебе повезло, и тот мужик не успел даже голову повернуть. Меньше чем за секунду он навсегда перестал двигаться, и тут куда-то потянулась еще одна ниточка горя. Когда она долетит до его старушки матери в Черниговской области и до его тетки в Германии? Через день, месяц, или война кончится, а они так ничего и не будут знать?

Нет, ты не отказываешься думать, что тебе надо было на эту войну, хотя тебя в любой момент могут обнулить не то что чужие, а собственный командир. Но ты как-то не рассчитывал, что еще растянешь по всему миру столько ниточек этого горя, столько криков и слез, это не входило в контракт, но ты знаешь, что ты это сделал. Ты уже принес это горе таким же матерям, как твоя, уже принес его, еще когда вы покупали это чертово термобелье, и это всегда будет с тобой, только это — и когда через полтора часа тебя заберут назад, и когда ты будешь ехать на поезде в Москву, и когда снова будешь ходить по тем же улицам, но улицы будут те же и Москва та же (она всех переживет), а ты нет. Ты ехал защитником, вернулся убийцей.

Да: лично я надеюсь, что ты вернешься. Никому не нужна твоя смерть, и никому не нужен крик твоей мамы.

Ты вернешься и научишься с этим жить, о чем нужно — не думать, когда нужно — выливать, когда нужно — заливать, в конце концов, этому научились миллионы. Ты даже уже сейчас можешь сказать, что это все написал какой-то предатель-грантосос на американские бабки. Одно ты не сможешь — быть тем человеком, каким ты был в том саду со старыми яблонями. А тебе будет очень этого хотеться.

Публикации проекта отражают исключительно мнение авторов, которое может не совпадать с позицией Института Кеннана или Центра Вильсона.

Оригинал