Александр Уржанов: Лиса ходит как хочет
Статья в рамках проекта «Иными словами» Института Кеннана
Александр Уржанов — о драматичных судьбах Кенигсберга и Калининграда
I
«На этой совершенно особенной полоске суши, покрытой песчаными дюнами и лесом, встречались лоси и редкие виды птиц… Живописные домики, частью крытые соломой, были окружены любовно возделанными садами. На берегу залива не умолкает плеск мелких волн, беспрерывно бьющихся о толстые деревянные борта рыбачьих лодок и шаланд — неуклюжих широких посудин без киля и с боковыми швертами для плаванья по мелководью. На вершинах их мачт вместо флюгера крепились искусно вырезанные из дерева куршские вымпелы с символикой и изображениями предметов повседневного обихода, служившие заодно своего рода фамильными гербами. Причальные мостки, развешанные для просушки сети, шесты. Рыбаки, дымящие трубками, собаки и кошки. Все здесь пропахло рыбой, которую вялили прямо перед домом или потрошили и коптили на берегу».
Так в своей автобиографии «Закат Кенигсберга» писатель и музыкант Михаэль Вик вспоминает каникулы на Куршской косе — счастливые детские моменты, слившиеся в одно яркое воспоминание. Дальше было только хуже: Вик родился в 1928 году в Германии, и родился евреем.
II
Эту любовно изданную на русском языке книгу мне подарили в Калининграде, бывшем немецком Кенигсберге, лет через восемьдесят после того, как в этих местах еврейский мальчик Михаэль купался голышом в заливе. Красоту балтийского взморья он передал очень точно, из важного не упомянув разве что совершенно феноменальные заросли шиповника, ползущие по дюнам. Оказавшись в них впервые, не видимый ни из леса, ни с моря, я в каком-то сумасшедшем счастье провалялся несколько часов на остывающем песке, просто глядя на небо и слушая волны. Это был 2008-й: я впервые приехал в Калининград — и не влюбился в него, а просто сразу полюбил.
Люди, тогда жившие в этом городе, без каких-либо сомнений и сантиментов воспринимали его как Европу, а себя как европейцев. Это сквозило во всем — от нейминга и дизайна каких-нибудь торговых центров до широкого круга интересующихся немецкой историей этого места как своей. Тяжелые девяностые здесь, в портовом городе и свободной экономической зоне, перенесли как будто легче, чем в материковой России. Поселок Нидден из книжки Вика теперь был по другую сторону границы, став литовской Нидой, но — чудо же! — шенгенские визы местным ставили с закрытыми глазами, а скоро, казалось, совсем отменят: в соседнюю Польшу уже можно было въехать просто так, да и вся Россия как никогда активно двигалась к безвизовому въезду в Шенген.
С моря дул приятный ветер, и тяжелые моральные вопросы на повестке дня будто бы не стояли. Когда-то занятый ими Иммануил Кант фигурировал в новостях лишь в связи с тем, помочился ли на его могилу в Кафедральном соборе Рома Зверь (версии журналистов разнились).
На Куршской косе я впервые увидел лису.
III
В тридцатых жизнь школьника Михаэля Вика шла своим чередом: субботние семейные встречи все равно не потеряли от того, что некоторые немцы теперь боялись общаться с его родителями, — а дружба с соседским немецким мальчиком Клаусом и вовсе только крепла; правда, когда Михаэль заходил в гости, родители Клауса на всякий случай закрывали их в комнате: зачем кому-то знать, что у них в доме еврей.
Отголоски новостей долетали до Вика разве что из тревожных разговоров родителей. Евреям запретили выезжать из Германии. Имущество еврейских общин по закону стало принадлежать государству, и оно периодически конфисковывало что-то в свою пользу — от лыж и фотоаппаратов до домашних животных. Вот евреям запрещено заключать браки. Вот — покупать цветы. Вот — пользоваться общественным транспортом.
Стало обязательным носить желтую звезду.
Стало можно бить и плеваться в людей с желтой звездой, — и те, кто без звезды, стали этим пользоваться.
Ввели запрет на сочувствие евреям: теперь любой жест поддержки, хоть взгляд на улице, может кончиться отправкой обоих — и сочувствующего, и еврея — в концлагерь.
Что было дальше, вы знаете. Но самое для меня интересное в книге Вика не неизбежная катастрофа, а именно это: как менялись улицы города и люди на этих улицах.
Единственной короткой передышкой была только Олимпиада 1936 года.
IV
В десятых я приезжал в Калининград по несколько раз в год. Это было легко: здесь была своя авиакомпания, новая, частная, выросшая из амбициозного плана — сделать из советского аэропорта Храброво, единственного на всю область, хаб между Европой и Азией, наполнить его путешественниками с огромными чемоданами, спящими поперек кресел на пересадке между Лондоном и Шанхаем. На одном из рейсов из центра салона, как со сцены, гремел голос счастливого Бориса Немцова — он только что выступал в Калининграде на митинге и был поражен огромной толпой: в Москве к 2010 году такие толпы не собирались никогда.
Побывав в другом когда-то оккупированном Россией городе — Выборге, я заметил, как туристы (и я в их числе) чувствуют здесь общий вайб старого, приятно обшарпанного курорта, как будто обшарпало его только и исключительно время, без всякого вмешательства людей, стран и армий. Руины кирхи, встающая на дыбы черепица домов или внезапный кусок яблонного сада посреди мелколесья вполне сойдут за остаток древнегреческой колонии или римского города: наверное, было тут что-то драматичное, может и трагическое, но это же так давно было!
А было это два поколения назад.
V
«Едва мне удалось избежать «окончательного решения», как Кенигсберг был взят Красной армией и я оказался в руках Сталина. В трехлетнем русском плену я, как и другие, испытал нужду и лишения, которые сократили пережившее войну население Кенигсберга на 80 процентов, т. е. почти полностью уничтожили его. Сперва Гитлер приказал уничтожить евреев, а затем Сталин — жителей Восточной Пруссии. Самые страшные страдания ожидали людей в подвалах советского концлагеря Ротенштайн».
Я не буду пересказывать вам всю книгу Вика, оставив удовольствие прочитать ее самим. Но общий сюжет и правда потрясает: на одной и той же земле, неизменно обнимаемой волнами, за совсем короткое время сначала исчезают евреи, уничтожаемые немцами. Потом приходит время самих немцев — и те, кто не погиб, вынуждены уйти в ту Германию, что осталась после войны, Германию, в которой они никогда не были и не жили, уйти иногда буквально пешком (об этом я подробнее пишу в своем предыдущем тексте). Потом на эту опустошенную землю едут измученные войной люди из материкового СССР, которым предстоит пережить тут годы в голоде и разрухе (и не все их переживут).
VI
Уже живя несколько лет в Германии, но продолжая приезжать в Калининград, я вдруг рассмотрел в нем совершенно немецкий город. Оказалось, что для этого нужно было смотреть вовсе не на дома-альтбау, а буквально на карту — и резко, за секунду, увидеть, как из странных для советского города улиц проступает понятная геометрия: собор, замок, госпиталь, вокзал, школы точно на тех местах, где их ожидаешь увидеть. Но при этом город Михаэля Вика ложился на мой город как-то со смещением: улицы те же, но для него собор или пруд — самый геометрический центр, а для меня этот центр — нынешний Северный вокзал.
Это чисто физическое смещение только усиливало какой-то другой, более метафизический эффект: эти города, совпадая по капиллярам улиц, совершенно не совпадали по своим отпечаткам. Как в какой-то дурацкой теории Фоменко, только наоборот: очевидным образом одно и то же место в советском варианте дышало чем-то другим, чем немецкое, хотя это, черт возьми, один город!
Новый город на моих глазах избавился от трамваев на немецкой колее, соединявших город старый, и заменил их душнейшими автобусами, кажется, обогатившими кого-то из местной власти. Разорилась та самая авиакомпания: оказалось, что аэропорт можно перестраивать как угодно, но взлетно-посадочная полоса принадлежит военным, у которых под боком НАТО и свои взгляды на то, что нужно этому месту. Хабом между Европой и Азией стала Рига, и в Калининград из нее каждый день летал крошечный турбовинтовой самолетик.
По дороге на косы и пляжи даже на большой скорости стала все заметнее суета в лесах, огороженных колючей проволокой: за ней все больше людей и все активнее занимались размещением и обслуживанием ракет «Искандер». Постепенно эта земля становилась все более глухой провинцией, странным заброшенным прусским лесом между Северной, Восточной и Западной Европой. Новый молодой губернатор области зачем-то фотографировался в куртке с флагом протектората Богемии и Моравии — упрощая, нацистского оккупационного правительства Чехии и Словакии.
Единственной короткой передышкой был только чемпионат мира по футболу 2018 года.
VII
Свой последний день в России я тоже встретил в Калининграде. Уже вовсю шла война, и «Искандеры» каждый день уничтожали украинские города. Самолеты из Храброва теперь летали в смехотворное количество точек, среди которых не было ни одной западнее Калининграда. Все еще молодой губернатор называл философа Канта русским трофеем, а то ли мочившийся, то ли не мочившийся на могилу последнего Рома Зверь поддержал вторжение в Украину. Года не прошло с момента, как в Штутгарте умер 92-летний Михаэль Вик.
Людей с желтыми звездами на улицах не было, их никто не бил и в них никто не плевал, но попытка пройти по улице с украинским флагом или просто сочетанием цветов, чем-то напоминающим его, закончилась бы точно так же, как мог закончиться любой выход из дома для маленького Михаэля: в диапазоне от удара от возмущенного патриота до поездки в лагерь.
Когда-то, сидя на раскаленной дюне и глядя на лису, я думал: коса, на которой она живет, разделена на две страны, а она ходит как хочет то туда, то сюда. А люди из этого места уходят, уходят, уходят, и никто не возвращается.
Публикации проекта отражают исключительно мнение авторов, которое может не совпадать с позицией Института Кеннана или Центра Вильсона.