«Закладка»: Как Джейн Остин разрушала каноны
То есть вначале нам показывают героиню, которая не похожа на героиню: вы ждали вот это — вам будет все наоборот. Потом говорится, что она открыла для себя готическую литературу, начиталась, и в голове у нее бродят эти самые туманы: британской музы небылицы тревожат сон отроковицы — вот буквально стал теперь ее кумир, значит вот, задумчивый вампир…
Подписаться на YouTube-канал «Эхо Подкасты»
💫 Если подкаст вам понравился и вы ждете следующего выпуска, поддержите нас донатом — сделать это можно на платформах Бусти или Патреон и другими способами.
Г. ЮЗЕФОВИЧ: Здравствуйте, дорогие друзья! Мы снова в эфире, и это «Клуб знаменитых радионянь».
Е. ШУЛЬМАН: Именно так.
Г. ЮЗЕФОВИЧ: Как еще были у нас какие-то интересные варианты самоназвания, но так или иначе, наверное, правильно называть нас все-таки подкаст «Эха» «Закладка».
Е. ШУЛЬМАН: Здесь мы обсуждаем книги и авторов совершенно случайным образом, опираясь только на собственное желание. И это не так легко, как вам может показаться, потому что вкусы наши почти ни в чем не совпадают. Выбор очередного автора или очередной книги — это всегда предмет драматических переговоров, не менее сложных, чем переговоры между несогласными с собой державами, наверное. Ну, может быть, чуть полегче все-таки.
Г. ЮЗЕФОВИЧ: Не надо драматизировать. Мне кажется, все-таки гораздо легче.
Е. ШУЛЬМАН: Излишне драматизировать не будем.
Г. ЮЗЕФОВИЧ: Тем более что сегодня мы собираемся поговорить о книге, которую мы согласовали практически единодушно.
Е. ШУЛЬМАН: Это редкий случай. Мы собираемся поговорить об авторе, которого, кажется, мы равно высоко ценим.
Г. ЮЗЕФОВИЧ: Да. Мы собираемся обсудить роман Джейн Остин «Нортенгерское аббатство». Почему этот роман, а не какой-либо другой? Мне кажется, что единственное честное объяснение состоит в том, что это просто последний роман, который я перечитала. И поскольку впечатление еще очень свежо, а остальные романы я перечитывала 5, 10, 15 лет назад, то, соответственно, мне кажется, что это было несколько жульническое решение, зато невероятно радостное для моего сердца.
Е. ШУЛЬМАН: Я согласилась, потому что, во-первых, любой роман Джейн Остин обсуждать — это одно удовольствие. Во-вторых, у меня все-таки был мотив, относящийся именно к этому тексту. Это ее первый написанный и последний опубликованный роман — что важно, мы поговорим о ее творческой эволюции, — и это роман наиболее, скажем так, литературоцентрический. Это роман о романах. Это одновременно пародия и памфлет. Это на самом деле гораздо более сложно устроенный текст, чем обычно полагают. Это декларация о, так сказать, правах романистов, и в особенности романисток, и о ценности, величии и заслугах этого жанра. И одновременно это история о том, как вредно воспринимать всерьез или, точнее говоря, как вредно воспринимать буквально художественную литературу и полагать, что она отражает жизнь или может стать учебником этой самой жизни.
Это написано хоть и автором начинающим в смысле публикаторской истории своей, и это как раз тот роман, который ей не удалось опубликовать — именно поэтому он вышел только после ее смерти, — но это роман, написанный твердой и опытной рукой по причинам, о которых мы скажем и которые как раз касаются творческой эволюции нашего автора.
Г. ЮЗЕФОВИЧ: Вот как интересно: вы говорите, что это роман об эмансипации романиста, а я это прочитала как роман об эмансипации читателя. Потому что там буквально главная героиня, которую шпыняют за то, что она бесконечно читает какую-то готическую муру — она встречает наконец человека, который говорит: «Готическая мура? Обожаю! Читаешь? Будем читать вместе! Обсудим «Удольфские тайны». Вау!». И мне как раз показалось, что это невероятно трогательно, потому что это первый, по-моему, в мировой литературе случай, в котором читателю прямо битым словом говорят: «Читатель, ты никому ничего не должен. Ты можешь читать то, что тебя радует, то, что тебя увлекает, то, что делает тебя счастливым, а не то, что ты должен пойти домой, и покуда всю «Клариссу» не съешь с «Памелой», то руки даже свои чумазые к аббату Прево не тяни».
Е. ШУЛЬМАН: Вот «Клариссу»-то, может, и не надо читать никакой девице. Но хорошо, давайте тогда начнем сначала. Значит, во-первых, автор, о котором мы говорим и которого мы перечитываем… Я тоже недавно перечла в очередной 133-й раз «Гордость и предубеждение» с начала до конца, потом с конца до начала, потом «Sense and Sensibility» таким же порядком, потом «Нортенгерское аббатство», честно скажу, прослушала… Кстати, одна из сложностей нашего разговора будет состоять в том, что я не читала никаких русских переводов. Поэтому если я что-нибудь начну переводить из головы, то извините. И что я должна вам сказать, дорогие слушатели, дорогая Галина Леонидовна: она гениальная. Она абсолютно гениальная. Сейчас ей отмечают 250 лет, поэтому Netflix собирается снимать еще один сериал по «Гордости и предубеждению».
Г. ЮЗЕФОВИЧ: 145-й какой-нибудь.
Е. ШУЛЬМАН: Совершенно верно, да. Поэтому ее на английских деньгах печатают — в общем, всякие происходят празднования…
Г. ЮЗЕФОВИЧ: Не всякого человека напечатают на английских деньгах.
Е. ШУЛЬМАН: Не всякого напечатают, но кого надо, того напечатают. Кого попало не берут на английские деньги. И я хочу сказать при этом, что ее хвалят за то, что она предоставляет убежище от бурь века сего, и читаешь ее, и становится тебе хорошо и легко на душе. То есть за радости эскапизма. Ее хвалят за то, что она женский автор и изображает женских героев, так сказать, как людей, а не как объектов. И действительно, это во многом ее тема. И, кстати, в «Нортенгерском аббатстве» это тоже есть. Ее хвалят за иронию и за то, что она пишет — ну, примитивно говоря, пишет смешно: вот читаешь, и типа весело тебе становится.
Все это правда. Но это не вся правда. С точки зрения художественного мастерства она не знает себе равных. Вот опять же я сейчас это все перечла, и я вам должна сказать, что это очень серьезно. Она пишет, зная, что она делает. Она крайне осознанный автор. Она на голову выше всей своей эпохи. Значит, все вот эти вот предшественники ее из XVIII века по сравнению с ней просто пишут как дети — и Ричардсон, и Руссо, и Филдинг, и Смоллетт, и, пожалуй, Стерн…
Г. ЮЗЕФОВИЧ: Стерна сами читайте.
Е. ШУЛЬМАН: Я не люблю Стерна.
Г. ЮЗЕФОВИЧ: Я тоже не люблю.
Е. ШУЛЬМАН: Он слишком бессвязен для меня.
Г. ЮЗЕФОВИЧ: Абсолютно.
Е. ШУЛЬМАН: Но он, по крайней мере, рефлексирующий автор, в отличие от вот этих всех остальных. Я поняла по очередному перечтению, за что я так ее люблю — нетрудно догадаться, за что я могу кого-нибудь любить. Знаете, на кого она больше всего похожа с точки зрения выстраивания…
Г. ЮЗЕФОВИЧ: Дайте угадаю с трех раз.
Е. ШУЛЬМАН: …своего внутреннего художественного пространства?
Г. ЮЗЕФОВИЧ: На Толкиена, очевидно.
Е. ШУЛЬМАН: Угу, да, на Гомера. Нет, на Владимира Владимировича Набокова. Смотрите, вот опять же возьмем, к примеру, «Гордость и предубеждение» всем известную, или любой другой ее роман. Его нельзя прочесть с первого раза. Его нужно читать три раза как минимум. Там нет ни одного случайного слова, и практически каждая фраза иронизирует сама над собой. В частности, тема «Гордости и предубеждения» — это, скажем так, абсурдность сердца человеческого: то, как мы не понимаем себя, не понимаем других, судим о них превратно и на основании этих суждений неправильно себя ведем. И это касается всех героев — и так называемых положительных, и так называемых отрицательных.
Г. ЮЗЕФОВИЧ: Мне кажется, что у Остин не бывает в полном смысле слова отрицательных героев. Бывают какие-то нелепости вроде генерала Тилни из «Аббатства», который, собственно, не то чтобы злодей — он просто абсолютный звонкий дурак, который ведет себя сообразно своей дурацкой природе. Я не могу вспомнить у Джейн Остин ни одного настоящего качественного злодея.
Е. ШУЛЬМАН: Как пишет она в романе «Мэнсфилд-парк», «Let other pens dwell on guilt and misery» («И пусть другие перья живописуют вину и грех, вину и несчастье»). Это правда. Черных злодеев у нее нет, и, собственно говоря, в «Нортенгерском аббатстве» она смеется над этим тропом готического злодея, в котором вообще нет ничего человеческого. Но Уикхэм опасный мерзавец. Он sexual predator, причем он специфически охотится за малолетними девочками.
Г. ЮЗЕФОВИЧ: Но это сложный вопрос, потому что все-таки концепт малолетности — он довольно сильно прогрессировал. Как мы помним, сама Джейн Остин умерла в зрелом возрасте 42-х лет, то есть существенно моложе нас, но и не то чтобы оплакивали ее юную, до срока отцветшую жизнь.
Е. ШУЛЬМАН: Вы знаете, я не согласна. Я знаю эту тенденцию, что до 1960 года все рожали в 12 лет, и это считалось нормальным. Это не так. Если мы прочтем ту же Джейн Остин, там концепция молодости и, так сказать, крайней молодости и зрелости сдвинута действительно по отношению к нашей, когда до 30 лет все считаются подросточками, но она не такова, чтобы 15-летняя девочка считалась легитимным объектом даже романтических поползновений.
Г. ЮЗЕФОВИЧ: Но он же не в постель тащит. Ну постойте, ну что же такое?
Е. ШУЛЬМАН: Кого из них он в постель не тащит?
Г. ЮЗЕФОВИЧ: Он делает намеки.
Е. ШУЛЬМАН: Кому?
Г. ЮЗЕФОВИЧ: Обеим.
Е. ШУЛЬМАН: Значит, с Джорджианой Дарси он собирался бежать. Бежать — это значит с целью там типа законным образом пожениться.
Г. ЮЗЕФОВИЧ: Обвенчаться.
Е. ШУЛЬМАН: Ну, мы будем надеяться. Значит, с Лидией он просто живет вместе, и она сообщает мистеру Дарси, что, наверное, они когда-то поженятся — когда, неважно. Так что нет, никаких тут намеков нет. Значит, другой такой же красавец Уиллоуби из романа «Чувство и чувствительность» оставляет с ребенком свою тоже юную весьма любовницу и осуждается автором и всеми персонажами, которые являются там какими-то моральными образцами, в качестве мерзавца.
Кстати, обратите внимание, как весь этот, так сказать, sexual predators сюжет оценивается во вселенной романа. Вот есть Джорджиана, которая ну как бы явно жертва Дарси, который ее брат, который ее любит, пишет, что ну вот я могу в ее извинение сказать, что ей было только 15 лет, и она сама мне об этом обо всем рассказала. То есть никто не обсуждает, что она уже достаточно взрослая. Притом что автор, когда ее начинает описывать, деликатно указывает, что она, значит, была — как там? — ростом пониже Элизабет, но фигура у него была сформированная и женская. То есть она типа зрелая девушка. Но никто не говорит, что она сама виновата. Все понимают, что виноват этот самый товарищ, и ее надо как бы спасать, беречь ее репутацию и прочее-прочее.
Лидия, которая просто сама напросилась, тоже совершенно никак… Она как бы осуждается как дурочка, но никто не пытается за это все бегство возлагать вину на нее — вина возлагается на него. Она виновата там в легкомыслии и в дурости своей, мама ее виновата в том, что она ей потакала, папа виноват, что он за мамой не следил — в общем, там всем, так сказать, раздается свое осуждение. К чему я обо всем этом, собственно, говорю? Мы опять ушли в разговоры о героях, как будто они живые люди.
Г. ЮЗЕФОВИЧ: Это вечная проблема с обсуждением Джейн Остин, потому что в какой-то момент неизбежно обнаруживаешь себя в позе: «А он ей такой, а она ему…».
Е. ШУЛЬМАН: «А лучше бы…».
Г. ЮЗЕФОВИЧ: Да, «а лучше бы…».
Е. ШУЛЬМАН: Вот должна была Фанни Прайс выйти за Долохова? То есть не за Долохова, а за Генри Кроуфорда.
Г. ЮЗЕФОВИЧ: Фанни Прайс отдать за Долохова — мне кажется, это прекрасная идея.
Е. ШУЛЬМАН: Ну так же это же параллельные ситуации. Соня, Долохов, Ростов — соответственно, Эдмунд, Фанни и Генри Кроуфорд. Только Генри не выигрывает 40 тысяч у этого несчастного семейства Бертрамов. Но он убегает потом… Это самое, он губит их старшую дочь, эту Марию.
Г. ЮЗЕФОВИЧ: Из чистой вредности.
Е. ШУЛЬМАН: В том числе. Опять же… Мы опять отвлеклись!
Г. ЮЗЕФОВИЧ: Вернемся же к Набокову. У вас была мысль о Набокове, договорите ее.
Е. ШУЛЬМАН: У меня всегда мысли о Набокове. Значит, опять же, перечитывая любой текст Джейн Остин не в первый раз, мы видим, как у каждой фразы появляется иное несколько значение, чаще всего ироническое, поскольку мы знаем, что будет дальше. Ну, например, мистер Коллинз делает предложение Элизабет, она ему отказывает…
Г. ЮЗЕФОВИЧ: Мы про другой роман собирались разговаривать.
Е. ШУЛЬМАН: Хорошо, это было для примера. Сейчас я тут тоже расскажу, про «Нортингерское аббатство» тоже расскажу. Она ему отказывает. Он, будучи тем, кем он является — пнем березовым, — говорит: «Ах, я знаю, что вы, девушки, вечно, значит, кокетничаете и отказываете, думая на самом деле согласиться». Но что она ему говорит? Слушайте, ну это должна быть вообще смелая девушка, которая рискнет так играть со своим счастьем, отказывая человеку в надежде, что он ее попросит второй раз. И это ровно то, что с ней случится, но она сейчас этого еще, естественно, не знает.
Что еще интереснее, автор иронизирует не только над всеми своими героями разом, но и над собой как над автором. Пример этого — это выдающаяся первая фраза, собственно, романа «Гордость и предубеждение», от которого мы сейчас перейдем к нашему роману. Помните, да: «Правда, всеми признанная: молодой человек с состоянием должен находиться в поисках жены», — «должен испытывать нужду в жене» буквально. Это как бы фраза от имени такой условной миссис Беннет, которая это считает. Но мы как бы должны посмеяться над этим глупым убеждением: с чего вдруг? И автор тоже говорит: «Неизвестно, что сам этот холостяк с состоянием об этом думает, но его считают заранее собственностью той или иной дочки в той местности, где он имеет несчастье поселиться». И как бы это вот смешно. Это вот этот маленький город Меритон, где все заняты этими спекуляциями о том, кто за кого выйдет замуж. Это вот, собственно, мамаша Беннет, которая должна своих этих девок сбыть с рук пятерых. Это понятно, это, так сказать, ирония первого плана. Но когда мы дочитали роман до конца, мы видим, что все, так сказать, молодые люди in possession of a good fortune и даже один молодой человек, у которого нет особенной fortune, обрели себе жен. То есть, как бы посмеявшись над этими ожиданиями, автор одновременно их типа обещает опровергнуть, но и подтверждает. Читатель ждет уж рифмы «розы» — не будет вам рифмы «розы», а потом нет, все-таки на самом деле будет. То же самое в «Нортенгерском аббатстве».
Значит, начинается роман с того, что давайте мы опровергнем ваши ожидания относительно героини. Кэтрин Морланд не демонстрирует никаких героических признаков. Далее перечисляются героические признаки, заимствованные из современной ей литературы. Так велика моя преданность нашему проекту, что в рамках подготовки к этому выпуску я решила прочесть еще один роман Энн Рэдклифф, который, собственно, и является основным объектом пародии в «Нортенгерском аббатстве». Это «Удольфские тайны».
Г. ЮЗЕФОВИЧ: Я должна сказать, что это очень самоотверженное решение, потому что я совершила заход на этот роман сравнительно недавно — он мне был нужен для работы. И дальше, знаете, как иногда бывает: значит, первые 50 страниц я прочитала аккуратно. Потом я решила, что я буду пролистывать. И вот у меня шаг вот этот пролистывания — он увеличивался и увеличивался. Я заглянула в конец — если вдруг вы беспокоились, все кончилось очень хорошо.
Е. ШУЛЬМАН: Так что же все-таки за занавеской? Скелет Лаурентини или нет?
Г. ЮЗЕФОВИЧ: Ну что же я вам буду спойлерить? Вы уже подписались это читать. Короче говоря, когда и если кто-то из вас, дорогие зрители и слушатели, будет читать роман Джейн Остин, и вам покажется, что ее издевательство над миссис Рэдклифф несколько избыточно, ну, в общем, поверьте, она к ней невероятно добра. Она буквально превозносит ее и оставляет за ней право быть любимой читателем. Это непросто.
Е. ШУЛЬМАН: Давайте художественный контекст, историко-литературный контекст несколько восстановим. Помните, мы в самом начале сказали, что это первый вот такой законченный, цельный роман Джейн Остин? Джейн Остин писала лет с 13-ти.
Г. ЮЗЕФОВИЧ: Из тех, повторюсь, жалких 42-х, которые она прожила.
Е. ШУЛЬМАН: Она все время писала. Существует три тома, то есть буквально три книжки, которые она сама сшила, которые известны в истории литературы под названием «Ювенилия» — первый, второй и третий том. Это собрание отрывков прозаических. Там есть какое-то одно стихотворение, несколько пьес очень маленьких, таких одноактных, один замечательный трактат под названием «История Англии, написанная…» — как это? — «partial, ignorant and prejudiced historian» («написанная пристрастным, невежественным и полным предрассудков историком»). Сразу хочется прочитать. Правда, хочется прочитать. Сестра ее Кассандра нарисовала картинки, а, соответственно, она сделала подписи к картинкам. Это вот были изображения различных английских монархов, которые, кстати, были нарисованы таким образом, чтобы быть похожими на разных членов семьи Остин.
Вся вот эта вот красота писалась для своего семейства. У него была потрясающая семья. Считается, что она с мамой была там в каких-то непростых отношениях, поэтому вот она ее изобразила в виде миссис Беннет, но папа там был, по крайней мере, образованный, сочувствующий и всем давал учиться, в том числе девочкам. Большая была семья. Она была близка очень со своей старшей сестрой Кассандрой. Сейчас, кстати, вышел сериал под названием «Мисс Остин», и мисс Остин — это как раз Кассандра.
Г. ЮЗЕФОВИЧ: Мы имеем много вопросов к Кассандре, как известно.
Е. ШУЛЬМАН: Она сожгла ее письма.
Г. ЮЗЕФОВИЧ: Она сожгла ее письма, она порезала оставшиеся. Мне кажется, что несмотря на то, что, конечно, они были очень близки…
Е. ШУЛЬМАН: Они были самые близкие люди друг другу.
Г. ЮЗЕФОВИЧ: Да, две такие бедненькие старые девы. Ведь Кассандра же тоже не вышла замуж. Конечно, в те времена это важная характеристика. Причем если Джейн Остин была, в общем, добровольная старая дева — то есть мне кажется, что нет сомнений в том, что она сама-то не особо хотела замуж, — а Кассандра-то хотела, у нее же жених погиб.
Е. ШУЛЬМАН: У нее умер жених от этой самой, от желтой лихорадки на каком-то отдаленном острове. Ну как? У Джейн Остин был роман с этим Томом — как его зовут, который потом стал судьей, — и ему, так сказать, по молодости лет дядя не дал жениться. Ей делал предложение молодой человек — она согласилась, а на следующий день отказалась.
Г. ЮЗЕФОВИЧ: Опять же, возможно, ожидая, что ее попросят второй раз.
Е. ШУЛЬМАН: А, думаете, так? Возможно.
Г. ЮЗЕФОВИЧ: Это был литературный эксперимент.
Е. ШУЛЬМАН: Опять же, не в этом дело. Семья у них была такая, которая вот это все читала вслух, вместе они что-то там писали, рисовали, какие-то пьесы разыгрывали. Были у них прямо… Вот, опять же, в «Мэнсфилд-парке» домашний театр описан как совершенно демоническая сцена страсти, разврата и прочего — но там действительно все плохо, — а у них это тоже все было. То есть они все это делали, но как бы тогда это считалось типа когда свои, то хорошо, а когда какие-то персонажи, то совершенно это все неправильно. Кроме того, с этого времени уже изменились нравы, о чем, собственно, я и пытаюсь рассказать.
Так вот, эта «Ювенилия», из которой выросла потом так называемая «Леди Сьюзан», роман в письмах — заглавие не авторское, потому что это не опубликовано и не могло быть опубликовано, — абсолютно в духе XVIII века такой эпистолярный роман про страшную развратницу, такую прямо, которая спит с чужим мужем…
Г. ЮЗЕФОВИЧ: То есть кто-то прочитал Шодерло де Лакло.
Е. ШУЛЬМАН: …норовит уморить свою дочь. В общем, там черти что. Да, мне тоже кажется, что это написано по образцу «Опасных связей».
Г. ЮЗЕФОВИЧ: Я не читала, но все пересказы, которые я читала, явно свидетельствуют о том, что девочке кто-то… Наверное, это ее невестка привезла ей.
Е. ШУЛЬМАН: Вы тоже ее подозреваете?
Г. ЮЗЕФОВИЧ: Ну конечно!
Е. ШУЛЬМАН: И я ее подозреваю. Значит, дорогие слушатели, простите, тут такое дело. Есть вот такой вечный сюжет в остиноведении: читала ли она Лакло? Вообще говоря, «Опасные связи» де Лакло — это крайне непристойная книга. Она и по меркам нашего времени жестокая и непристойная.
Г. ЮЗЕФОВИЧ: Да, она даже сегодня вполне такая… Ну то есть не маркиз де Сад, но на ступенечку пониже.
Е. ШУЛЬМАН: Ох, близко-близко, весьма рядом. Не будем сейчас цитировать даже ничего — кому надо, тот сам прочитает. Так вот, по идее, она не могла получить в руки такую книгу: откуда, так сказать, дочка священника, которая никогда не выезжала за границу, могла вот это вот прочесть?
Г. ЮЗЕФОВИЧ: В моей любимой книге (в новой старой любимой книге) «Женщина французского лейтенанта» есть такая прекрасная фраза: «Что может знать о пороке простая деревенская девушка?». На этом вопросе стоит остановиться поподробнее. И следующая глава посвящена этому вопросу.
Е. ШУЛЬМАН: Она могла читать по-французски. Она учила французский язык. Она даже немножко латынь учила вместе со своими братьями. И где-то вот в этой ее «Ювенилии» она там хвастается этим и какие-то латинские цитаты приводит. Но у нее действительно была… Скажем так, у нее была родственница, которая во Франции вышла замуж за натурального французского аристократа, которому голову отрезали в 1794 году. После чего она приехала в Англию и вышла замуж за брата Джейн Остин. Это вот эта самая Элайза. Как произнести ее фамилию по-русски, я не знаю, как по-французски, приблизительно представляю. Она состоит из многих букв, большая часть из которых не произносится, начинается на Ф — кому надо, те погуглите. В общем, это графиня Ф. Считается, что она один из прототипов этой самой леди Сьюзан, и я тоже подозреваю, что она книжечку-то и принесла.
Г. ЮЗЕФОВИЧ: Но очевидно, что она вообще сильно обогатила духовный мир простой английской деревенской девушки.
Е. ШУЛЬМАН: Возможно.
Г. ЮЗЕФОВИЧ: То есть у меня есть глубокая убежденность, что большая часть того, что мы видим в творчестве Джейн Остин и чего там, по идее, быть не должно… То есть там должна была быть сплошная, не знаю, какая-нибудь «Памела» условная, а вместо этого мы там видим что-то совершенно другое. Но откуда оно могло проникнуть?
Е. ШУЛЬМАН: Вы думаете, она ориентировалась на французские образцы?
Г. ЮЗЕФОВИЧ: Я думаю, что она ориентировалась на французские образцы.
Е. ШУЛЬМАН: Французские образцы того времени точно так же эпистолярны и бессвязны, и тогда еще не было представления о романной структуре. У кого она училась, у Руссо?
Г. ЮЗЕФОВИЧ: Нет, ну у Руссо поди чему научись. Я знаю, что вы его не любите специально. Я просто считаю, что он писатель не очень хороший. Но, кстати, у Вольтера можно поучиться романной структуре, можно было подсмотреть.
Е. ШУЛЬМАН: Вольтер вообще не писал романов. Вольтер писал свои философские сказки, философские повести.
Г. ЮЗЕФОВИЧ: Понятно, но в них всегда есть сюжет. А из какого-нибудь Лакло можно, мне кажется, было подхватить вот этот психологизм, которого вообще в тот момент в литературу не клали. Потому что, опять же, вот если мы посмотрим на господствующую до этого готику в литературе, то там есть все, что угодно, включая колышущиеся занавески, задутые свечи. А если мы еще обратимся чуть пораньше к «Замку Отранто», то там еще и какие-нибудь…
Е. ШУЛЬМАН: Там гигантская голова в шлеме, как у Пушкина в «Руслане и Людмиле».
Г. ЮЗЕФОВИЧ: Рухнула, да. То есть там уже вообще просто черт лысый в ступе. Но чего-чего, а жизни душевной там вообще не предусмотрено.
Е. ШУЛЬМАН: У Ричардсона душевная жизнь уже начинается, скажем так. Но Ричардсон не умеет писать вообще. У него нет представлений о соразмерности, о частях, о сюжете, о структуре. И у него нет рефлексии того, на чем вообще вся Джейн Остин стоит — вот эта самоосознанность.
Одно последнее замечание по поводу Шодерло де Лакло. Меня недавно осенило еще одно открытие. Значит, вспомните «Чувство и чувствительность», роман. Марианна получает от своего Уиллоуби ужасное, жестокое письмо, которое отрицает, что между ними вообще что-то было, и как бы вот ранит ее в самое сердце. И когда потом этот Уиллоуби приезжает ночью, услышав, что она умирает, и разговаривает с ее сестрой, с Элинор, то среди прочего он пытается объясниться, почему он вел себя как такой подонок. И относительно этого письма он говорит: «Ну что, как вам стиль моей жены? Правда нежный, изящный, истинно женский?». Она говорит: «Какой жены? Письмо было вашим почерком написано». Она говорит: «Да, я только скопировал, а она мне его продиктовала». Ну и дальше он рассказывает, как она там отобрала у него эти все письма — то есть выяснилась, что у него была связь какая-то предшествующая, — и, соответственно, заставила его вот это написать.
Ситуация, в которой есть эмоционально уязвимая женщина, которая находится в любовной связи с неверным мужчиной, у того есть другая, эта другая пишет за него письмо, которое должно убить соперницу — это виконт де Вальмон, маркиза де Мертей и президентша де Турвель. У Джейн Остин все мягче и в этом смысле несколько жизнеподобнее, но вот это страшное письмо, так называемое «не моя в том вина», которое маркиза ему пересылает, которое он копирует и посылает своей бедной президентше — это вот оно. И потом, в последующем, в одном из последующих своих писем маркиза ему говорит: «Я вижу, вы там типа думаете, может быть, вступить с ней в связь повторно, прийти помириться — ну попробуйте, попробуйте. Поверьте, когда женщина наносит удар в сердце соперницы, она не промахивается, эта рана не заживает». Уж очень она похожа, ситуация. Ну, как бы oddly specific, что называется — уж больно это сходство радикальное.
Г. ЮЗЕФОВИЧ: Ну да, тут, в общем, ни о каком архетипе, пожалуй, говорить не приходится.
Е. ШУЛЬМАН: Нет такого архетипа. Это довольно выдумка-то такая… Ну то есть хорошо, коварная соперница — это вполне троп. Но вот именно мужчина, который становится орудием женской мести, и эти две женщины на самом деле переписываются друг с другом, но одна из них не знает об этом — это прямо вот совершенно оттуда взято.
Так вот, возвращаясь к готической прозе, гигантским головам и задуваемым свечкам. «Нортенгерское аббатство» — вспомним уж теперь и о нем, — начинается вот с этой самой негероической героини, которая последовательно отрицает все привычные, казалось бы, вот эти вот читательские ожидания. Само название романа как бы говорит нам о том, что действие должно происходить в аббатстве, и там должны происходить разные удивительные штуки. Ну вот как, например, The Mysteries of Udolfo — вот есть Удольфо, там что-то делается.
Г. ЮЗЕФОВИЧ: Но надо сказать, что в этот момент «аббатство» — это очень модное название. Не следует забывать, что после того, как Горация Уолпол опубликовал свой знаменитый «Замок Отранто» и построил себе по мотивам замка абсолютно удивительное сооружение, которое выглядит абсолютно как евроремонт, потому что аббатство называется Строуберри-хилл и выглядит оно так, как… Чем является, так и выглядит. Поскольку он купил коттедж буквально.
У него же какая была… У него же трудная семейная история. Извините, это вообще уже как-то мы отошли в другую сторону, но нельзя про это не рассказать. Он был сыном мелкого норфолкского сквайра. А мелкий норфолкский сквайр сделал какую-то просто нечеловеческую карьеру. Робин Уолпол, его папа, был буквально первым лицом в королевстве на протяжении 20 лет.
Е. ШУЛЬМАН: Он был премьер-министром и одним из символов того, что красивым термином называется grand corruption — великая, большая коррупция.
Г. ЮЗЕФОВИЧ: Его период правления даже называли «робинократия». И он, став богатым, оставил свое небогатое имение старшему сыну, где тот построил себе приличное поместье. А младшему сыну «достался только кот» — достались только дети.
Е. ШУЛЬМАН: Значит, наш автор, соответственно, Horace, этот Гораций Уолпол — это вот…
Г. ЮЗЕФОВИЧ: Да, второй сын великого коррупционера Уолпола-старшего — это Горацио, который купил себе коттедж. Буквально английский двухэтажный коттедж, который решил по дороге переделать в готический замок. Потому что он съездил в гран-тур, вернулся и очень проникся этой темой. И начал к нему пристраивать башенки. Нанял себе такого же другана, который, в общем, как-то красиво умел, а в архитектуру не умел, и они вместе построили этот, значит, замок, который — вот если приглядеться, в нем видны контуры пятиэтажечки такой кирпичной из желтого кирпича, но сверху к ней приделано много арок, башенок и так далее. И после него пошла страшная мода: все стали строить себе либо замок, либо аббатство.
Е. ШУЛЬМАН: Вальтер Скотт тоже. В результате влез в долги, должен был писать на скорость и, кажется, сократил себе жизнь тем самым.
Г. ЮЗЕФОВИЧ: А этот самый — создатель романа «Ватек», Бекфорд…
Е. ШУЛЬМАН: Тот вообще сумасшедший. Ну, он был не совсем сумасшедший…
Г. ЮЗЕФОВИЧ: Но он себе построил какой-то совершенно немыслимый. И, короче, эта семейка Тилни…
Е. ШУЛЬМАН: У нас много знакомых, сейчас всех обсудим.
Г. ЮЗЕФОВИЧ: Эта семейка Тилни — она буквально на острие моды. То есть у них же их поместье — это не просто поместье, это аббатство.
Е. ШУЛЬМАН: Это действительно аббатство. Что случается, так сказать, в дворянской жизни в Англии, потому что довольно многие семейства получили собственность, недвижимость благодаря разорению, так сказать, раскулачиванию монастырей всяких разных.
Г. ЮЗЕФОВИЧ: При Генрихе VIII.
Е. ШУЛЬМАН: Совершенно верно. Поэтому, если что-то называется «abbey чего-нибудь» — как вот Downton Abbey, например, — то, скорее всего, тут было натуральное аббатство, какой-нибудь монастырь, который король передал своим дружкам из кооператива «Озеро»… из кооператива «Темза», и они там дальше вот, соответственно, и живут. Но когда героиня приезжает в это самое аббатство, она с печалью обнаруживает, что там уже сделан евроремонт, благоустройство, и, собственно, ничего того, что она ожидала, там не находится.
То есть смотрите, опять же, почему такое, не хочется говорить постмодернистское, но как бы сложное и многослойное произведение? То есть вначале нам показывают героиню, которая не похожа на героиню: вы ждали вот это — вам будет все наоборот. Потом говорится, что она открыла для себя готическую литературу, начиталась, и в голове у нее бродят эти самые туманы: британской музы небылицы тревожат сон отроковицы — вот буквально стал теперь ее кумир, значит вот, задумчивый вампир. Ну, вампир — это байронизм, это более раннее. Но я вам должна сказать, что другой очень известный роман Энн Рэдклифф «Итальянец» содержит мерзавца — там такого прямо готического мерзавца! Он жутко страшный.
Г. ЮЗЕФОВИЧ: Нет, в готических романах-то как раз…
Е. ШУЛЬМАН: Должны быть негодяи.
Г. ЮЗЕФОВИЧ: …бывают прекрасные мерзавцы, как у Льюиса в «Монахе». Это ж просто страшно и вымолвить.
Е. ШУЛЬМАН: Кстати, а вот Льюис — тот очень был, кстати, молодой человек и написал этого «Монаха» — ему было типа 25 лет. Вот уж где маркиз де Сад.
Г. ЮЗЕФОВИЧ: Это очень плохая книжка. Вы знаете, я ее тоже недавно прочитала — мне она казалась какой-то невероятно увлекательной…
Е. ШУЛЬМАН: Она увлекательная. Она короткая, в отличие, например, от госпожи Рэдклифф или, скажем, от «Мельмота Скитальца».
Г. ЮЗЕФОВИЧ: «Мельмот» вообще никогда не кончается. Но, кстати…
Е. ШУЛЬМАН: Да, вы его дочитали до конца?
Г. ЮЗЕФОВИЧ: Нет.
Е. ШУЛЬМАН: Я тоже.
Г. ЮЗЕФОВИЧ: Поскольку там нет сюжета, да, это немножко сложно. Но вернемся же к несчастной нашей Кэтрин Морланд, главной героине.
Е. ШУЛЬМАН: Почему она несчастная?
Г. ЮЗЕФОВИЧ: Она как раз очень счастливая.
Е. ШУЛЬМАН: Это прекрасная героиня, она замечательная совершенно.
Г. ЮЗЕФОВИЧ: Да, она правда кажется абсолютно негероической. То есть выглядит так, как будто бы она деревенская дурочка из священнической многодетной семьи…
Е. ШУЛЬМАН: Очень многодетной и при этом очень приличной, небедной, добродушной, но такой тоже несколько туповатой семьи. Тут еще элемент юмора значительный в том, что мы не видим всех детей. Мы видим ее старшего брата Джеймса, еще видим ее сестру Сэлли… Как там, помните, ее представляют — Sally or Sarah, Сэлли или Сара, потому что какая девица доживет до 15 лет, не поменяв свое имя несколько раз? И Джеймс этот туповат, и Кэтрин — тоже не то чтобы она как-то очень bright, не очень хорошо она соображает. Там написано очень мило, что и училась она с трудом, и как бы вот там мама ее с ней намучилась, прежде чем она могла прочитать «The Hare and Many Friends» («Заяц и его друзья»). Все это обучение описано тоже совершенно чудно.
Г. ЮЗЕФОВИЧ: А знаете, еще что ужасно интересно про их семью? Семья Джейн Остин ужасно гордилась тем, что из 8-ми детей у них никто не умер. По тем временам такого вообще не бывало.
Е. ШУЛЬМАН: У них один был — как это? — с особенностями развития. Его отправили куда-то жить на ферму.
Г. ЮЗЕФОВИЧ: Да, но они все были живые. И в семейке Морланд тоже описывается вот эта мама, которая вместо того, чтобы приличным образом там, родив сколько-то детей, уже наконец умереть родами — она вместо этого только разогналась, нарожала их 10 штук, и они все живы. Мне кажется, что в этом есть тоже какая-то очень милая отсылка к собственной семейной истории: у них все выжили, и у нас все выжили.
Е. ШУЛЬМАН: Ну да. Опять же, читатель ждет все время рифмы «розы», и ему рифму «розы» все время не дают. Дальше как бы у нас наступает второе ожидание. Мы ожидаем, что это будет история про то, как вредно девушкам читать романы, потому что они от романов научаются всякой дури.
Г. ЮЗЕФОВИЧ: Шалеют.
Е. ШУЛЬМАН: И шалеют потом. В авторском предисловии к «Юлии, или Новой Элоизе» Руссо написано буквально следующее: «Целомудренная девица романов не читает. Этот роман снабжен заглавием достаточно выразительным, чтобы она понимала, что ей попало в руки. Если она после этого уже прочитала, то пусть не жалуется, что ее тут чему-то типа научили плохому — она уже все плохое, видимо, имела в душе своей до этого». То есть как бы это должен быть роман о вреде романов.
Г. ЮЗЕФОВИЧ: И это роман о чистой пользе романов.
Е. ШУЛЬМАН: Правильно, а это роман о пользе романа.
Г. ЮЗЕФОВИЧ: Поскольку эта совместно прочитанная литература становится фундаментом. Это как у Гаспарова: «Поселились и скнижились», — описывается счастливый брак. Мне кажется, что героиня и мистер Тилни ровно это и сделали — поселились и скнижились. Их объединила книга — «стала нашим Галеотом». То есть они…
Е. ШУЛЬМАН: Почти как Паоло и Франческа.
Г. ЮЗЕФОВИЧ: Да, они буквально, ну, не дочитав листа, правда, но тем не менее вступили в счастливые отношения на почве совместной любви к творчеству Анны Рэдклифф. Дай ей Бог доброго здоровья, хоть и скончалась давно.
Е. ШУЛЬМАН: Хотя бы и за это. Хотя вижу, вы ее…
Г. ЮЗЕФОВИЧ: Нет, не могу полюбить ее творчество.
Е. ШУЛЬМАН: Ну как вам сказать? Эту красоту я еще не дочитала. Я в свое время прочитала другую ее вещь, которая называется «Romance of the Forest», «Роман в лесу». Почему я его прочитала? Потому что мне досталась книга издательства «Радуга» советского, в котором были эти две вещи — собственно «Нортенгерское аббатство» в оригинале, а для примера — типа, а вот смотрите, о чем там идет речь, — вот роман этой самой Энн Рэтклифф. И комментарии текстологические. В общем, все хорошо. Я это все читала с большим интересом и вниманием.
Но, конечно, это такое рукоделие в смысле литературы. Вот это вот вообще как бы не рефлексирующий автор. Это длинно, это темно и вяло. Но я понимаю, за что ее народ любил тогда: она не без выразительности описывает всякие красивые виды и пейзажи. В условиях сенсорного голода хронического, когда как бы картины стоят дорого, кинематограф еще не изобрели, в театр пойти — это в Лондон надо ехать… Можно из окна на что-то любоваться.
Г. ЮЗЕФОВИЧ: Только публичные казни.
Е. ШУЛЬМАН: Вот именно, публичные казни, повешения, сожжения на площади. Ну, сожжениями уже балуются, но вешать вешают. Больше посмотреть особо не на что. А тут это… Вот опять же, вот это вот самое «Удольфо» — это фактически травелог. Герои путешествуют по каким-то приальпийским долинам и предгорьям…
Г. ЮЗЕФОВИЧ: Флору еще все время изучают, собирают цветочки.
Е. ШУЛЬМАН: Да-да, правильно. Отец героини, значит, там ботанизирует, как это называется, воздух напитан ароматами розмарина, тамариска и каких-то других, значит, хвойных и иных рододендронов. И мы как бы видим это все. То есть вот, опять же, если вот это все читать и представляете себе, что ты Кэтрин Морланд, живешь у себя дома, и у тебя семеро младших сиблингов, которых теперь тебе надо обучать стихотворению «Заяц и его друзья многочисленные», то, конечно, вот это все захватывает чрезвычайно.
Г. ЮЗЕФОВИЧ: И поездка в Бат — это величайшее событие твоей жизни, о котором ты будешь рассказывать внукам.
Е. ШУЛЬМАН: Я бы сказала, системообразующее. Потому что там ты нашла себе жениха — уже хорошо…
Г. ЮЗЕФОВИЧ: Подругу.
Е. ШУЛЬМАН: Подругу, потом одну подругу потеряла, одну нашла, один сделал предложение, и, так сказать, ты ему отказала, другой, слава богу, сделал предложение, и у тебя появилась возможность на это согласиться. Это правда. Кроме того, в романах Энн Рэдклифф, как позднее в романах Вальтера Скотта, каждой главе предшествует стихотворный эпиграф, и внутри тоже цитируются стихи. Эта самая героиня Эмили Сент-Обер — она пишет сонет. Помните, там говорится, что…
Г. ЮЗЕФОВИЧ: Возможно, это пришлось на тот мой прыг, когда я пропустила некоторую часть.
Е. ШУЛЬМАН: Она пишет сонет про светлячка.
Г. ЮЗЕФОВИЧ: О-о!!
Е. ШУЛЬМАН: Хотите, продекламирую?… Да, может быть, не буду декламировать, так и быть. Поэтому, собственно, про Кэтрин Морланд написано, что она типа читать и писать научилась с трудом, и не было никаких шансов, что она, значит, напишет сонет, который приведет в восхищение всю гостиную. Вот ее описание отстраивается от этой Эмили. Эмили, так сказать, задумчивая, печальная, тиха и молчалива, как лань лесная боязлива, опять же, знает латынь и итальянский, читает всякие книги и прочее-прочее.
Г. ЮЗЕФОВИЧ: Она же совершенно не такова! Она же кровь с молоком. Она же хорошая, нормальная, здоровая…
Е. ШУЛЬМАН: Хорошая, добрая девушка.
Г. ЮЗЕФОВИЧ: …дуроватая девка.
Е. ШУЛЬМАН: Она любит всякие физические движения, прыжки на свежем воздухе и все мальчишечьи игры. Более того, там даже написано, крикет и чуть ли не бейсбол.
Г. ЮЗЕФОВИЧ: И не красавица.
Е. ШУЛЬМАН: Не красавица вообще никакая, и чумазая ходила. Потом, когда она начинает как бы немножко подрастать, ей хочется наряжаться, то, как говорит автор, значит, she grew kneat and she grew smart — когда она начинала наряжаться, тут и мыться пришлось. Вот такой ее, так сказать, прогресс. То есть она вот…
Г. ЮЗЕФОВИЧ: Жизненный путь.
Е. ШУЛЬМАН: Жизненный путь, да. Она такая анти-Эмили. При этом в сюжете этого самого «Нортенгерского аббатства» пародийным образом повторяются ключевые типические моменты готического романа. Обязательно героиню должны силой увозить — там ее действительно силой увозят на прогулку, когда она хотела бы в это время быть в другом месте. Ее преследует нежелательный… Нежелательная организация.
Г. ЮЗЕФОВИЧ: Слава богу, все-таки не организация.
Е. ШУЛЬМАН: Хорошо, ее преследует один нежеланный поклонник. Она попадает в аббатство и исследует его там в поисках каких-то, значит, тайн.
Г. ЮЗЕФОВИЧ: Темных тайн.
Е. ШУЛЬМАН: Да. Это незабываемая совершенно сцена. Причем она, бедняжка, настолько недалекая, что когда первый раз она убедилась, что не удастся ей найти, так сказать, записки какой-нибудь предшественницы, которую здесь уморили, спрятанной в ящике с тайным замком, и что это всего лишь счета за стирку белья, это не мешает ей второй раз попасть в ту же самую историю и думать, что этот самый зловещий генерал Тилни где-то замуровал здесь свою жену — отец ее возлюбленного, — и сейчас она ее как-то откопает.
Г. ЮЗЕФОВИЧ: Как стюардессу. Но там вообще самая моя любимая сцена в этом романе, вот за которую я его люблю больше всего — это когда они едут, и они едут погостить в аббатство. Позвал ее туда, естественно, не возлюбленный — возлюбленный не может позвать к себе незамужнюю деву погостить.
Е. ШУЛЬМАН: Он вообще там и не живет, у него другое жилье.
Г. ЮЗЕФОВИЧ: Позвала сестра возлюбленного. Но она — ей страшно повезло. Наша Кэтрин едет в коляске с этим своим Генри, который ей уже ужасно нравится, и они уже выяснили, что они одни книжки читают — и тот начинает ее пугать. Это самая невероятная, одновременно смешная, трогательная и понятная сцена. Он начинает ей рассказывать про то, какие ужасы ждут ее.
Е. ШУЛЬМАН: Когда они приедут.
Г. ЮЗЕФОВИЧ: Да, что там страшная буря, дверь без ключа — она не сможет запереться, — и колышущиеся портьеры.
Е. ШУЛЬМАН: Старуха Дороти, служанка, с единственной свечой проводит ее по длинному коридору, намекая на то, что раньше в этой комнате кто-то умер.
Г. ЮЗЕФОВИЧ: Да-да. Колышущиеся портьеры, а одна — о, она не колышется! И невероятно смешно наблюдать за тем, как Кэтрин — с одной стороны, она понимает, что он ее дурит, а с другой стороны, что-то в ней откликается.
Е. ШУЛЬМАН: «А дальше… а потом…».
Г. ЮЗЕФОВИЧ: Но учитывая, что ей 18 лет, в общем…
Е. ШУЛЬМАН: Ей еще 17. Ей 18 лет в конце романа. Ну, там действительно несколько месяцев продолжается действие.
Г. ЮЗЕФОВИЧ: …совершенно очевидно, что, в общем-то, да, она такая совершенно негероическая, милейшая, трогательная дуреха.
Е. ШУЛЬМАН: А возлюбленный ее, опять же, один из любимых моих героев Джейн Остин (раз уж мы опять их взялись обсуждать как живых людей), потому что он, по-моему, единственный ее мужской герой, который шутит. У Джейн Остин весь юмор происходит от женщин. То есть что-то смешное, остроумное или даже злое и меткое всегда говорят женщины, а мужчины либо там сумрачно молчат, как мистер Дарси, потом пишут длинные письма нравоучительного свойства, либо просто молчат как пень березовый, как какой-нибудь Эдмунд Бертрам. Ну, мистер Найтли ваш…
Г. ЮЗЕФОВИЧ: Вот, мы как раз обсуждали. Дорогие зрители, напишите нам, пожалуйста, в комментариях, кто является вашим любимым мужчиной в романах Джейн Остин. Потому что у нас возникло некоторое расхождение. Мой любимый мужчина в романах Джейн Остин — это мистер Найтли из романа…
Е. ШУЛЬМАН: Я ценю мистера Найтли. Он очень достойный человек. Но, опять же, он действительно умный, устойчивый психологически, терпимый, и он, находясь в положении старшего, некоего наставника при молоденькой девочке, при этом никак ее, что называется, не воспитывает под себя. Он не злоупотребляет этим своим положением, этим своим преимуществом.
Г. ЮЗЕФОВИЧ: Тут мы поставили звездочку и отослали к нашему выпуску, посвященному книге Андрея Леонидовича Зорина, в которой мы как раз много обсуждаем радости воспитания жены под себя.
Е. ШУЛЬМАН: Для себя. И что потом из этого происходит? Ничего хорошего не происходит. Он видит ее, свою Эмму, со всеми ее качествами.
Г. ЮЗЕФОВИЧ: Да, и он ее принимает, он ее наставляет с удивительным тактом. Эмма ведет себя вообще кое-как…
Е. ШУЛЬМАН: По-разному себя ведет.
Г. ЮЗЕФОВИЧ: А он проявляет поразительное одновременно и принятие, и мудрость, и какую-то готовность любить женщину такой, какая она есть. Мне кажется, это вообще первый мужчина, опять же, в мировой литературе, который говорит: «Ну да, дорогая, ты у меня, конечно, с придурью, но что поделаешь? Я такой тебя люблю. Не надо, не надо делаться лучше». Он не пытается ее исправить. Это, на мой взгляд, невероятно трогательно.
Е. ШУЛЬМАН: Ну как, он хочет, чтобы она как бы вела себя лучше. Он, бедный, все время ей как бы говорит, что не надо только Гарриет Смит несчастную с собой за стол сажать.
Г. ЮЗЕФОВИЧ: И сватать за кого-то.
Е. ШУЛЬМАН: Да, не надо грубить мисс Бейтс, думая, что она ничего не поймет. Фрэнк Черчилл проходимец, у него что-то на уме нехорошее — не доверяй ему, дорогая. То есть он наставляет ее, но при этом да, при этом он не хочет, чтобы она изменилась. Единственное что, опять же, он несколько скучноват. И я не уверена, что из такой позиции опекуна хорошо жениться.
Г. ЮЗЕФОВИЧ: Но я должна возразить на это, что и в позиции, в которой находится Генри Тилни, сомнительна идея брака. Он же влюбляется в Кэтрин только после того, как отец запрещает ему на ней жениться.
Е. ШУЛЬМАН: Это не так. Он делает ей предложение, возмутившись тем, как отец с ней обошелся, а влюбляется он в нее, сообщает автор, из благодарности, видя, что она влюблена в него.
Г. ЮЗЕФОВИЧ: А можем ли мы всерьез ожидать, что подобный брак будет счастливым?
Е. ШУЛЬМАН: Да. Потому что благодарность вполне основание для устойчивого чувства. И довольно часто в паре один, так сказать, любит больше, другой меньше. Если при этом человек тебе нравится — а она ему нравится, явно она ему нравится, она как бы ему симпатична, — то вполне это будет таковой основой.
Г. ЮЗЕФОВИЧ: У меня не очень хорошие прогнозы относительно их союза. А вот Эмма с мистером Найтли — эти проживут счастливую, надежную жизнь. Им будет вместе хорошо, комфортно, интересно.
Е. ШУЛЬМАН: Это да, это пожалуй.
Г. ЮЗЕФОВИЧ: Эмма будет зажигать, мистер Найтли будет гладить ее по плечику, и у них все будет хорошо. А вот про этих я не знаю.
Е. ШУЛЬМАН: Но если брать его не в качестве потенциального мужа, а как персонажа, то он очаровательный. Он остроумный, он — как это? — понимает в романах, а также в муслиновых тканях. Дивный совершенно пассаж, когда он разговаривает с этой ее миссис Аллен, глуповатой тоже, так сказать, опекуншей, про то, что — как это? — «You understand muslins?», «Вы понимаете в муслине?». Он говорит: «Ха, понимаю — я сам себе всегда покупаю ткань на галстуки, и сестра со мной советуется, когда покупает себе платья». — «А что вы думаете о моем?». Он смотрит на нее и говорит: «Ну, хороший, да», — типа, по стольку-то за фунт, — «Да, хорошая ткань, но я боюсь, что будет плохо стираться. Мне кажется, нитка полезет». Ну вот как это? Как не восхищаться таким молодым человеком?
Но мы с вами должны, говоря об этом романе, упомянуть не только его пародийную, но и его, так сказать, декларативную составляющую. Там есть пассаж, в котором автор, отодвигая всех героев в сторону, от своего лица, обращаясь вот прямо вот, как это, в свою камеру, которая ее снимает крупным планом, говорит…
Г. ЮЗЕФОВИЧ: Очень постмодернистским способом.
Е. ШУЛЬМАН: Да. Разрушая буквально «четвертую стену», говорит, значит: «Нас тут типа недооценивают. Нас, романистов, недооценивают. Мы пишем вообще ценные чрезвычайно вещи, мы доставляем людям истинное удовольствие, а о нас принято говорить с презрением. Те, кто пишут в журналах, и те, кто составляют очередную антологию английской поэзии, и те, кто в 150-й раз напишут какое-нибудь краткое изложение истории Англии — о них говорят с уважением, а о нас нет». И она перечисляет те романы, которые, по ее мнению, содержат в себе концентрацию человеческого гения, выраженного наилучшим возможным языком — вот это вот всё. Она упоминает «Сесилию», «Белинду» и… Три романа. Два из них — это Фрэнсис Берни, один из них — это Мария Эджуорт.
То есть что она говорит? Она говорит, значит: «Ваши все журналы — это переливание из пустого в порожнее. Ваша, опять же, история родного края бесконечно вторична. Вы, истеблишмент литературный, состоящий в основном из мужчин, занимаетесь ерундой и паразитируете на том, так сказать, почтении, которое все обязаны к вам испытывать. А настоящая содержательная литература — это тексты, написанные женскими авторами, как то вот этими двумя, а также мною». Опять же, напомним, что это первое ее законченное произведение, которое она решила отправить издателю.
То есть у нас имеется роман, в котором, с одной стороны, должны опровергаться ожидания читателя, сформированные современной ему литературой, с другой стороны, пародируется готический жанр, с третьей стороны, декларируется роман как жанр нового века — его достоинства, его социальная польза, его художественное величие, а также то, что он пишется преимущественно женщинами. Вот это вот, я бы сказала, смело.
Г. ЮЗЕФОВИЧ: Я хотела бы еще одну вещь добавить, прежде чем мы перейдем к нашей завершающей рубрике. А именно: я в прошедшие полгода прочитала (перечитала в основном) довольно много разного рода викторианской литературы. И хотела бы вернуться к тому вашему тезису, который вы высказали, о том, что она абсолютно гений, что Джейн Остин гений.
Почему она гений? Я страстно люблю Диккенса, и я перечитала ну все его великие романы за последние там примерно 3 года. Угадайте, что случилось, что душа попросила Диккенса? А что-то, наверное, случилось такое. И я должна сказать, что даже в лучших его текстах всегда есть провалы. Вот ты читаешь, и это какой-то восторг, а потом такое ощущение, как будто автор немного устал, и тут он так, как говорила моя бабушка, напятнал. А дальше опять пишет. У Джейн Остин этого нет. Она автор, у которого нет провальных фрагментов. И действительно к этому очень трудно адаптироваться.
Е. ШУЛЬМАН: Она всегда знает, что она делает. Ни одной лишней фразы. И это в эпоху, которая была многословна и сменилась другой, еще более многословной эпохой. Английская литература не пошла за ней, как русская литература не пошла за Пушкиным. Вот опять же структурно она напоминает Набокова — вот такого очень продуманного автора, который создает собственную вселенную из таких шариков, вложенных в другие шарики, и все эти сферы вращаются относительно друг друга, и ты не с первого раза понимаешь, насколько это здорово сделано. А стилистически она напоминает «Повести Белкина» больше всего. И русская литература тоже ушла не в ту сторону.
Г. ЮЗЕФОВИЧ: Это правда. И всегда хотелось узнать, как они друг друга так перекрестно опылили заочно. Очевидно же, что не могли никаким боком их тексты…
Е. ШУЛЬМАН: Нет, Лакло она могла читать, а вот Пушкин ее читать не мог.
Г. ЮЗЕФОВИЧ: Да, Пушкин не мог ее читать, уж не говоря о том, чтобы в обратную сторону. И при этом да, конечно, это абсолютно тот же стилистический регистр, который потом исчезает на 100 с лишним лет.
Е. ШУЛЬМАН: Увы-увы-увы. У меня есть — как это? — отдельный, мой собственный внутренний фанфик: что было бы, если бы Татьяна Ларина вместо того, чтобы читать Ричардсона и Руссо, этих двух полоумных, прочитала бы «Гордость и предубеждение» и повела бы себя совершенно по-другому? И вся русская история пошла бы не туда.
Г. ЮЗЕФОВИЧ: Включая русскую школьную программу по литературе.
Е. ШУЛЬМАН: Именно так.
Г. ЮЗЕФОВИЧ: В этой точке мы будем переходить к нашей регулярной рубрике, которая называется «Колофон». Если вы вдруг смотрите нас впервые, то вы, наверное, не знаете, что это такое. Так мы вам расскажем. Колофон — это когда автор уже написал, переписал — скорее не автор даже, а монах-переписчик в монастыре, — написал всю книжку и вдруг обнаружил, что у него немножко не хватило места, или он забыл написать что-то важное, или он решил в последний момент приписать какое-нибудь дополнение или посвящение. Вот он переворачивает последнюю страничку, и на ней уже, на обратной стороне, пишет несколько строк. Эти строки называются «колофон». И, соответственно, в этой рубрике мы рекомендуем вам те книжки, которые, как нам кажется, хорошо срифмуются с теми, о которых мы говорили сегодня.
Итак, я хотела бы порекомендовать вам, дорогие читатели и слушатели, книгу, которая имеет прямое отношение к Джейн Остин. Это книга английской журналистки, историка, культуролога Люси Уорсли, которая называется… По-русски она называется «В гостях у Джейн Остин». Мы довольно много говорили про Джейн Остин как про живого человека, но вообще она неприятна для истинного биографа тем, что про нее очень мало известно. От нее осталось 160, по-моему, писем, которые еще порезали заботливые родственники, которые беспокоились, что когда-то…
Е. ШУЛЬМАН: О ее посмертной репутации.
Г. ЮЗЕФОВИЧ: Да, о ее посмертной репутации. О своей бы посмертной репутации побеспокоились. Поэтому мы знаем о ней разочаровывающе мало. У нас даже нет надежного описания ее внешности. У нас есть один жалкий портрет, который нарисовала ее сестра…
Е. ШУЛЬМАН: И один этот вырезанный силуэт из черной бумаги.
Г. ЮЗЕФОВИЧ: Ну, в общем, короче, слезы. И Люси Уорсли подходит к делу прагматически. Она говорит, что про нее мы знаем мало, но мы довольно много знаем про те дома, в которых проходила ее жизнь. И она описывает последовательно: вот родительский дом, в котором она выросла, вот следующий дом — дом ее брата, в котором она жила… И так далее. Все дома, в которых она прожила какое-то значимое время, попадают в этот чудесный каталог. И Люси Уорсли, поскольку, опять же, про героя-то сказать особо нечего, но зато она рассказывает про детали быта, нравов эпохи, про то, что носили, что ели, как могла быть организована жизнь в этих домах. И хотя сам контур главной героини остается вот тем самым вырезанным черным силуэтом, вокруг него достраивается столько всего, что начинаешь больше понимать если не саму Джейн Остин, то, по крайней мере, тот мир, который ее породил и который она описывает. Так что чудная книжка.
Е. ШУЛЬМАН: Она переведена на русский язык.
Г. ЮЗЕФОВИЧ: Другой добрый человек подарил мне ее.
Е. ШУЛЬМАН: И английскую другой добрый человек, и русскую, оказывается, тоже.
Г. ЮЗЕФОВИЧ: Не бог весть какой глубины исследование. То есть если вы уже…
Е. ШУЛЬМАН: А картинки есть?
Г. ЮЗЕФОВИЧ: В русском издании нет картинок. Хотя, с другой стороны…
Е. ШУЛЬМАН: Ладно. А разговоры?
Г. ЮЗЕФОВИЧ: Разговоры есть всегда. Люси Уорсли тот автор, который не отказывает себе в таких милых мелочах. Так что если вы чувствуете, что где-то вот тиграм не докладывают мяса, что вот немного вам не хватает какой-то материальной…
Е. ШУЛЬМАН: Всего 6 романов.
Г. ЮЗЕФОВИЧ: Всего 6 романов, да, и жалких 160 писем… Ну, 3 тома «Ювенилии», но кто ж их все читал?
Е. ШУЛЬМАН: Я читала.
Г. ЮЗЕФОВИЧ: Тут должна звучать какая-то такая музыка и рассыпаться искры. Словом, Люси Уорсли, «В гостях у Джейн Остин» могут доставить вам немного радости.
Е. ШУЛЬМАН: Мы же должны сказать нашим дорогим слушателям, что им читать к следующему уроку. Следующий наш герой, наш автор — это мое предложение. Галина Леонидовна сначала не соглашалась, потом все-таки согласилась. Я хотела поговорить об Александре Грине, но, конечно, Галина Леонидовна не соглашалась.
Г. ЮЗЕФОВИЧ: Меня травмировали «Алые паруса» до такой степени, что сахар лился из ушей.
Е. ШУЛЬМАН: К сожалению, как многие авторы, он славен своим худшим произведением. Значит, Александр Грин будет обсужден нами в следующий раз, но мы специфически просим дорогих слушателей прочитать две вещи, два рассказа. Это «Фанданго» и «Крысолов». Вот прочитайте, мы их обсудим и обсудим в целом, так сказать, его творчество, за исключением «Алых парусов». «Алые паруса» не читайте. Если прочитали, то расчитайте.
Г. ЮЗЕФОВИЧ: Выжгите.
Е. ШУЛЬМАН: Забудьте немедленно. Этого не надо. Спасибо всем, кто нас слушает, смотрит, потом опять слушает. Можно иметь ранний доступ к нашим искрометным выпускам на «Патреоне» «Эха» за какую-то небольшую денежку. Потом это все появляется в открытом доступе тоже. Но отправляя свою небольшую денежку на «Патреон» или «Бусти» «Эха», вы тем самым оказываете поддержку этой славной институции.
Г. ЮЗЕФОВИЧ: Большое вам спасибо! И хотела бы неделикатно напомнить, что ваши донаты очень важны для нас. Поэтому если вы смотрите «Закладку» с радостью и удовольствием, то мы будем крайне признательны вам за любую сумму, которую вы можете нам перевести. А все необходимые ссылки вы найдете в описании к этому видео.
Е. ШУЛЬМАН: Еще раз спасибо и до новых встреч!