«Совещательная комната» с Еленой Милашиной: Трагедия в Беслане. 20 лет в заложниках у следствия
Человеку хочется понимать, как прожил последние часы и минуты и от чего умер их собственный ребенок. Я считаю, что они этого заслуживают. Мы ждем уголовное дело. Следствие продолжается уже вечность. И оно будет продолжаться и продолжаться, потому что, пока оно продолжается, у потерпевших по закону нет доступа к этим материалам. И оно будет длиться, я думаю, пока Владимир Владимирович будет править этой страной…
Подписаться на НО.Медиа из России
В.ЧЕЛИЩЕВА: Всем привет! Это подкаст «Совещательная комната». Это мы, его ведущие. Я журналист Вера Челищева.
З.СВЕТОВА: И я журналист Зоя Светова.
В.ЧЕЛИЩЕВА: 20 лет Беслану. Вообще-то как-то не по себе от того, что вообще произносишь эту фразу. Трагедия, ставшая символом лжи, вранья и цинизма. Более 300 погибших заложников, включая 186 детей. Цифру, которую за 20 лет, как выяснилось, президент страны запомнить не смог. Погибли также 10 сотрудников спецназа ФСБ России.
И вот с этой ложью и цинизмом, которыми была окутана, и до сих пор окутана, бесланская трагедия, с таким хладнокровием хирурга, я бы сказала, все эти 20 лет боролась наша коллега – журналист и обозреватель «Новой газеты» Елена Милашина. Но я буду называть ее Лена, мы коллеги и знакомы давно. Не хочется говорить какого-то пафоса. Но я не могу не напомнить: Лена – это тот человек, тот журналист, который буквально досконально, по крупицам, с самого начала расследовала истинные причины гибели большинства заложников. Ну, расследовала, когда ей и потерпевшим всячески предлагали заткнуться, когда угрожали и даже когда убивали Лениных коллег. Она расследовала, наконец, эту трагедию, ее причины вопреки устоявшемуся такому и новогоднему среди ряда либеральных журналистов нарративу, что журналист настоящий не должен заниматься правозащитой. Но Лена не обращала и не обращает до сих пор ни на кого внимания и делает свое дело. И она восстановила полностью картину штурма бесланской школы. И, главное, выяснила основные намерения руководителей спасательного штаба. Ну, и намерения Кремля. Лена, привет!
Е.МИЛАШИНА: Привет, Вера! Здравствуйте, Зоя!
В.ЧЕЛИЩЕВА: Извини, что я так долго, но мне важно было это сказать, что я так долго начинала.
Е.МИЛАШИНА: Многие даже не знают, что такое Беслана и какая трагедия там случилась, поэтому это недолго.
В.ЧЕЛИЩЕВА: Да, к сожалению, уже выросло поколение, и многие не знают. Скажи, пожалуйста, вот у меня первый вопрос. Я пришла как раз в
«Новую газету» в 2004 году, где-то в июле. И я помню, ну и все, в принципе, помнят, вся страна из неравнодушных людей, что 1-го числа от «Новой газеты» в Беслан полетела (ее направила редакция) Анна Степановна Политковская. По пути в самолете она, как потом уже выяснилось, была отравлена, ее еле откачали в больнице. И в Беслан она не поехала.
Вот расскажи, пожалуйста, как ты застала 1 сентября 2004 года, как вообще решалось в редакции, кто туда едет, и как ты узнала, что Анну Политковскую отравили и туда едешь ты? Вот как ты собралась, сгруппировалась, какие у тебя были эмоции? Я скажу нашим слушателям, что для Лены это была не первая такая командировка. На Лене был «Курск», у Лены был «Норд-Ост». Ты не была новичком, но все равно: захватили школу, и у тебя отравили коллегу. Вот можешь вспомнить 1 сентября?
Е.МИЛАШИНА: Ну, то, что Аню тогда отравили, мы еще не знали. Просто ей стало плохо на пути из Москвы в Ростов. Тогда отменили 1 сентября все прямые рейсы во Владикавказ. 1 сентября я должна была идти в Верховный суд Российской Федерации. Там рассматривалось дело по гибели во время транспортировки в сухой док подлодки К-153 и командующего, бывшего командующего Северным флотом Геннадия Сучкова. Была апелляция в Верховном суде. Или кассация. И я должна была ее освещать. Соответственно, по-моему, или суд перенесли, или суд состоялся, я точно не помню. Но да, уже тогда, в тот день, все-таки уже все внимание было Беслану. Потом случилась ситуация с Политковской. Когда она просто впала почти в кому неожиданно во время полета. И никто из нас вообще не понимал, что происходит. Ее еле откачали. Я так понимаю, что ей при приземлении в Ростове (вернее, как и Навальному) дали антидот. Но это моя догадка. Точнее надо спрашивать руководство нашей газеты. Они отслеживали эту ситуацию.
На следующий день утром, то есть 2 сентября, у нас была даже не планерка, а собрание в кабинете главного редактора. Тогда это был Дмитрий Муратов. И встал вопрос, кто полетит в Беслан. Я вызвалась, потому что я была уже в Беслане, была в Владикавказе, когда сошел ледник Колка, там погибла группа Сергея Бодрова. И я ездила делать репортаж. Ну, у меня было такое ощущение, что я знаю Северную Осетию, раз я там уже один раз была, и должна поехать вместо Ани. Я вызвалась, и редакция приняла это решение и отправила меня в эту командировку.
На самом деле, Вера, ты сказала, что у меня там за плечами было много чего. На тот момент это не так. Да, я была в Видяево, когда затонул «Курск», я работала, как и вся редакция и вообще все журналисты, которые были тогда в Москве, работали на трагедии «Норд-Оста». У меня была более техническая функция: я соединяла Политковскую с этим терактом, вызванивала ее, находила ее в гостинице, потому что ее потребовали террористы как переговорщика. Но такого опыта, как в Беслане, у меня не было. Я думаю, что вообще мало у кого был он на тот момент. Но, может быть, у тех людей, которые еще помнили Буденновск, там ситуация была похожая. И она развивалась очень похожим образом, как в Беслане. Только в последний момент чудом, а также усилиями очень многих хороших людей удалось развернуть этот сценарий. И заложников удалось спасти. А вообще, что я помню, это у всех журналистов, независимо государственных или независимых, в Беслане был просто шок. Ни у кого не было такого опыта. И того, с чем мы уже на следующий день…
Я прилетела в Беслан 2 сентября. Мне повезло, потому что тогда, как раз 2 сентября по просьбе осетинской диаспоры московской рейсы возобновили. И мне удалось просто чудом каким-то попасть на рейсы из Внуково в Беслан. 3 сентября уже случился штурм. То есть времени, даже чтобы сориентироваться было немного, и то, что там произошло после и во время штурма, это, конечно… С этим никто, насколько я помню, никто из моих коллег, и я в том числе, такого опыта у нас не было.
В.ЧЕЛИЩЕВА: Я просто забегаю вперед. Вот ты упомянула Буденновск, где как раз были переговоры и где была ситуация, когда тот же Олег Орлов и Сергей Ковалев предложили себя в заложники. Такого больше, по-моему, не было в истории. Ты можешь нам, Зое, сказать и нашим слушателям? На твой взгляд, вот прошло 20 лет, был ли вообще у Беслана такой шанс на переговоры? Потому что устранили Политковскую, там еще Бабицкий, что-то с ним произошло, инцидент в аэропорту. И был ли шанс у Беслана?
Е.МИЛАШИНА: 20 лет спустя, после того, как я изучала уже и теракт в «Норд-Оста», и теракт в Буденновске, и другие захваты террористов в современной России, массовый в Кизляре, в больнице, могу сказать, что то, как повернулись события в Буденновске, во многом было не заслуга власти или кого-то еще. В первую очередь это было… Скажем так, там попробовали штурмовать. Точно так же, как в Беслане, начали с обстрела гранатометами больницы. Очень много сразу погибло (про заложников не говорю) спецназовцев. Это очень сильно отрезвило тех, кто локально руководил этими спецназовцами. И смогли надавить на министра МВД, то есть представителя МВД, который в тот момент был в Буденновске, чтобы все-таки они связались с Кремлем.
Я думаю, что это инициатива, что будет очень много жертв, в первую очередь жертв со стороны военнослужащих, которые должны идти на штурм, отрезвило ситуацию. Очень сильно, наверное, помог тот момент, что Ельцина не было. Это я уже по Чеченской войне могу сказать, как развивалась вообще вся Чеченская война, эскалация, как радикализировалась чеченская сторона именно под влиянием политики Ельцина и его правительства, которую они вели.
Ельцин был достаточно кровожадным президентом на самом деле. Просто на тот исторический момент это еще не так проявлялось, как проявилось уже при Путине. Очень сильно, конечно, помогло, что там были правозащитники, что их еще как-то слышали и у них был контакт все-таки с Кремлем, в первую очередь, с Черномырдиным. Я, честно, не помню, через кого они соединялись, но тем не менее. Да, конечно, решение тоже принимал Виктор Степанович. И он принял решение в общем правильное, потому что он оценил, что будет очень много… То есть он оценил последствия того, что будет очень много трупов. А последствия-то были политические, потому что это был 1995 год, а 1996 был президентские выборы. И тогда выборы проходили все-таки еще не так, как в России сейчас они проходят. Это имело большое значение. Ради этого остановили Первую чеченскую войну. Ради того, чтобы Ельцина переизбрали. То есть там масса и комплекс причин. Но, опять-таки, не надо думать, что власти тогда были более добрыми, чем они сейчас. Это власть-наследник очень такой по ДНК предыдущей власти на самом деле, как это ни печально.
В Беслане было принято решение о том, что будет штурм и не будет никаких переговоров в первые часы захвата. Если не первые два часа. Тогда Путин вылетел из Нальчика. На тот момент, на момент захвата, он был на Кавказе. В этот раз он был в туре по Кавказу. Начал с Кабарды, как и, собственно говоря, в этот раз по своей поездке на прошлой неделе. Приехал он к президенту Кокову. Это родственник нынешнего главы Кабарды. Он был в очень тяжелом состоянии: умирал. И Путин приехал с ним попрощаться.
В момент, когда случился теракт, он должен был вылетать в Нальчик. Соответственно, вылетел он уже по факту захвата заложников в школе. Ему сразу доложили и масштаб события, и количество заложников предполагаемое. Он знал все. Изначально. С самого начала. И во Внуково, когда он приземлился, было совещание с силовиками, с первыми лицами: Нургалиев, Патрушев и проч. И вот на этом совещании, я думаю, было принято решение, что будет штурм, надо готовиться только к силовой операции. После этого Нургалиев и Патрушев вылетели во Внуково. Они привезли… Ну, они и с ними борта прилетели. Прилетели спецназовцы. Прилетели их заместители. Сами Патрушев и Нургалиев, это тогда министр МВД, они улетели тут же, чтобы не брать на себя ответственность за последствия. А какие будут последствия, они уже понимали. Они оставили своих заместителей руководить, по сути, силовой операцией. Они в штаб не вошли официально, чтобы опять-таки не брать на себя ответственность за те последствия, которые, уже они понимали, случатся. У них были подсчеты даже, сколько заложников при такой ситуации погибнет. То есть больше тысячи человек. Понимали, что будет много жертв. И брать на себя ответственность никто не захотел. Поэтому… Ну, и закон им позволял тогда федеральный: они свалили всю ответственность на республиканские власти. Поэтому первый день не было еще понятно, кто там руководит штабом оперативным. Во второй день все-таки назначили Андреева. Это был тогда глава ФСБ Северной Осетии. Ну, республиканский уровень. И штаб состоял только из республиканских чиновников, которые узнали, что они в этом штабе по подготовке к контртеррористической операции после завершения штурма.
З.СВЕТОВА: Я хочу сказать еще, спросить вас об очень важной истории. Мне кажется, что только вы вот провели такое самое масштабное, можно сказать, самое доскональное расследование того, что там было, что происходило, как происходил этот штурм. И я хочу процитировать отрывок из вашего последнего текста про Беслан, который как раз посвящен вот этой годовщине, 20-летней годовщине трагедии. Вы пишете о том, что во время штурма по школе с заложниками стреляли танки. То есть, что штурм производили танками. И вот это вы описываете очень подробно: «Следы от танковых пробоин в школе заложили новым кирпичом (силикатным, контрастирующим со старой кладкой) уже в первый год после теракта. Ну, чтобы не было так очевидно, каким оружием эти пробоины были сделаны. Много лет в многочисленных судах по делу о бесланском теракте жителей города и бывших заложников, которые свидетельствовали о выстрелах по школе из танка, государство обвиняло во лжи. А в 2020 году следователи по этому делу вдруг признали: да, танки стреляли по школе во время штурма, а что такого?».
То есть, когда их уже поставили перед фактом эти многочисленные свидетельства, которые в том числе приводили и вы, они были вынуждены это сказать. Но им совершенно было не стыдно сказать: а что здесь такого? И в связи с этим возникает логический вопрос. А кто вообще этот приказ дал, чтобы стрелять именно из танков? Потому что вы говорите о том, что было понятно, какие будут последствия. Но неужели нельзя было избрать какой-то другой вариант этого штурма, если вообще штурм принимать? И вы уже сказали о том, что речи о переговорах не шло.
Е.МИЛАШИНА: Давайте по порядку. Были очевидцы стрельбы во время войсковой операции, которая проводилась в Беслане и которой тщательно готовились на самом деле на протяжении 1 и 2 сентября. В первую очередь спецназ ФСБ и силы 58-й армии, приданные этому спецназу. В том числе и танки. Они принадлежали 58-й армии и управляли их танковыми экипажами 58-й армии. Но командовали их использованием и во время штурма этими танками и другими БТР и прочее именно спецназ ФСБ. То есть они просто использовали танкистов 58-й армии.
Использовали их технику. Использовали в том числе и гранатометы и огнеметы, которые были у 58-й армии на балансе, для того, чтобы осуществить штурм. А штурмом руководила ЦСН ФСБ и в первую очередь генерал ЦСН ФСБ, начальник ЦСН ФСБ, генерал ФСБ, заместитель Патрушева генерал Александр Тихонов.
Что касается того, как следствие признало. Долгие годы очевидцы, которые видели, как эти танки, которые стояли в школах… Она стоит у железной дороги. Через железную дорогу идет улица. Эта улица называется Коминтерна. Со стороны Коминтерна танки были там. И там живут люди. Их было много, очевидцев, которые видели, как там стрелял. Там, по крайней мере, один раз во время штурма танк стрелял, для того, чтобы никак не получалось… Пытались зацепить на БТРах, оттащить решетку, которая закрывала окна столовой. А в столовой было очень много заложников, которых туда согнали боевики после первых взрывов. И надо было туда попасть спецназу. Но через эту решетку не получалось. Ее пытались сначала зацепить, оттащить, содрать с помощью БТРа. Получили ранение спецназовцы. И после этого была дана команда танку выстрелить, и эта решетка не упала снаружи, она втемяшилась внутрь. Соответственно это видели бесланцы. Но следствие так упорно отрицало, что этот танк применялся, что даже я в какой-то момент сомневалась. И переспрашивала тоже Эллу Кесаева. Она видела. Это одна из матерей, руководитель организации «Голос Беслана». Одна из потерпевших Беслана. Следствие стояло на том, что танки стреляли.
И вдруг в 2020 году… Есть такой корреспондент, по-моему Рогожкин его зовут. Он сделал фильм впервые за 16 лет. ГТРК, Государственное телевидение вспомнило про Беслан. И вспомнило оно ровно потому, что год назад снял фильм Юрий Дудь про Беслан. И этот фильм неожиданно разошелся невероятным образом. Трагедия оказалась актуальной. Этот удар надо было информационно как-то нивелировать.
Они посчитали, что это удар, хотя у Дудя была по-моему совсем другая задача: просто напомнить людям о том, что есть люди в Беслане, которые такое пережили, и им до сих пор им нужна помощь. Но там была рассказана вот эта альтернативная версия о потерпевших, которые считают, что официальная версия от начала до конца действительно построена на лжи. И у них есть основания, и более того, у следователей есть все доказательства этого. в материалах уголовного дела. Но материалы скрываются. И соответственно следствие молчит 20 лет по поводу того, что мы знаем официально. Вот эта версия, что нам говорят и сказали и что произносят, осмеливаются произносить журналисты государственные о Беслане, это все ложь. И вот Рогожкин делает большой фильм, где пытается опровергнуть Дудя и, главное, матерей Беслана, называя их сумасшедшими, что они вот прямо там зациклились на вот этой версии. Но на самом деле при этом впервые рассказывая на всю страну альтернативную версию. Она заключается в том, что руководители оперативного штаба и спецназ ФСБ начали сами штурм. То есть он начался не со взрывов бомб террористами в спортзале, ас действий спецназа, который обстрелял эту школу, устроил внутри спортзала взрывы. Бомбы террористов при этом не взорвались, но началась уже войсковая операция. И закончилось все гибелью заложников, самих спецназовцев и террористов, естественно.
И вдруг этот Рогожкин делает этот фильм. Я смотрю этот фильм. Он весь построен на том, чтобы разбить эту вот альтернативную версию, опровергнуть ее. И вдруг следователь там говорит: «Да танк стрелял». Вот так они признали. Ничего официального. То есть это официальное лицо, и он, естественно, ссылаясь на официальный материал отдела, признал этот факт много лет спустя. Но на самом деле таких вещей там очень много. Там есть ситуация, когда танкисты отказались выполнять этот приказ и стрелять по школе. Их заменили другими танкистами. Там очень много всего в этих материалах дела. И поэтому следствие продолжается уже вечность. И оно будет продолжаться и продолжаться, потому что, пока оно продолжается, у потерпевших по закону нет доступа к этим материалам. Как только следствие заканчивается, в нем ставится точка, то у потерпевших появляется возможность познакомиться с материалами следствия. Вот пока оно продолжается, такой возможности нет. И оно будет длиться, я думаю, пока Владимир Владимирович будет править этой страной.
В.ЧЕЛИЩЕВА: У меня еще такой вопрос. Связанный со штурмом. Я часто читала твои материалы. Но вот последняя статья как-то абсолютно во мне что-то еще раз оборвала в очередной раз, потому что ты рассказываешь про эпизод с южным флигелем школы, где были мастерские для уроков труда. Может быть, я просто упустила, но я не знала об этом эпизоде. И ты пишешь, что во время штурма по этому южному флигелю, где в тот момент было очень много заложников….
Е.МИЛАШИНА: Нет-нет, Вера, я сейчас прерву. Это неправильное впечатление у тебя. Может быть, не совсем корректно написан текст. Это уничтожали уже…. То есть во время штурма по нему действительно стреляли из огнеметов, извини.
А потом его уничтожали, разрушали, просто чтобы он сложился и превратился в руины. Это после штурма было.
В.ЧЕЛИЩЕВА: Да, я просто ошиблась. Уже после штурма его уничтожали. И ты пишешь, как его уничтожали. А там, я замечу, были тела. Тела заложников. Я цитирую тебя просто для наших слушателей: «Их тела, как только закончился штурм, сотрудники МЧС начали спешно выносить из этих мастерских. Затем по флигелю прицельно несколько раз выстрелил танк, которым командовал военнослужащий 58-й армии Абуладзе. Потом по зданию прямой наводкой несколько раз стрелял спецназовец-гранатометчик из «Альфы» Козлов. Но разрушить флигель не удалось ни танком, ни выстрелами из гранатометов. И тогда саперы МЧС подорвали этот чертов флигель накладным снарядом. Делали это спешно, в ночь с 3 на 4 сентября 2004 года. Как раз в тот самый момент, когда Путин навещал раненых заложников в Беслане и проводил совещание с силовиками, сначала прохлопавшими захват школы, а потом угробившими людей в этой школе. А утром 4 сентября, когда следователь республиканской прокуратуры Феликс Цоков проводил с понятыми осмотр места преступления, экскаватор сгребал ковшом груды обломков южного флигеля и сваливал их в КамАЗы. За этим процессом тщательно наблюдал тогда еще министр МЧС РФ Сергей Шойгу. Руины отвезли на свалку, а вместе с ними — и останки тел заложников. Потом их на свалке нашли и обглодали бездомные собаки».
Ты можешь объяснить, как вообще это можно осмыслить? Столько лет прошло. Как ты сама это, ознакомившись с этим, узнавая об этом, как ты это осмыслила вообще?
Е.МИЛАШИНА: Я не могу ответить на этот вопрос, как я это осмыслила. Это какой-то странный для меня вопрос. Изначально было задание редакции сначала сделать репортаж из Беслана, а потом, по идее Дмитрия Муратова, мы там сделали корпунет, для того чтобы расследовать, не бросать жителей Беслана, про которых очень быстро, кстати говоря, стали тогда забывать. Специально, естественно, забывать, убирать их из информационной повестки и делать эту тему не главной. Ну и, собственно, вот я как журналист работала там, понимаете, тут… Для чего это делалось, я совершенно понимаю, то есть логику.
Если это может, конечно, примирить, ну если отодвинуть просто эмоции, то логика очень понятна. По официальной версии, которая возникла, ну вот случились взрывы в спортзале, которых никто не ожидал, потому что все готовились к переговорам, так, по крайней мере, настроили людей в Беслане. И сразу же, в первые секунды, то есть когда еще никто не знал, что взорвалось, почему, зачем, потому что мы-то все говорили, что вот-вот будут переговоры, вот-вот приедет какой-то очень серьезный человек – и вдруг эти взрывы. И тут же, в первые же секунды, это можно выстроить хронологию. Я отдельно там текст писала, как появляются стали эти все версии, сложившиеся уже в официальную, каноническую версию, что это взорвали террористы, кто еще. Опять-таки в первые секунды никто ничего не знал, кто еще, что вообще могло взорваться. Заложники побежали, их террористы стали расстреливать спины. Это никто еще не видел, никто не мог этого знать, но об этом сразу же заговорили. То есть это уже были подготовленные моменты, которые вбрасывались вот с этим первым взрывом, что тоже косвенно подтверждает, что готовилась силовая операция с самого начала, ей нужно было соответственное информационное сопровождение. То есть нужно было здесь забросить свою версию первым, чтобы потом она осталась основной.
И по этой версии все заложники, по версии, под которую потом подгонялись и действия следствия, все заложники погибли в спортзале от взрывов бомб террористов. Потом стало выясняться, что бомбы не взорвались, что заложники погибли не только в спортзале, а погибли они в столовой, в коридорах и вот в этом южном флигеле, где было очень много этих заложников, на самом деле. Там даже по подсчетам сколько погибло в спортзале есть, сколько погибло в остальных, не заминированных зданиях школы. И вот то, что не были заминированы, то есть погибли уже не от рук террористов, но от их бомб, а во время штурма, во время боя, – вот это попытались скрыть. Поэтому из всех мест, из столовой… Я уже не стала про столовую писать, я даже уже не стала писать, что этот южный флигель, даже накладным снарядом (так хорошо он был построен), что даже накладной снаряд, это такая специальная взрывчатка, которая там закладывается, его потом подожгли еще. Мало им было пожара в спортзале, его еще пытались сжечь, чтобы все это уничтожить.
Вот и сразу, как только штурм закончился, начали сотрудники МЧС выносить эти тела под дождь. После штурма пошел дождь. Было во время 1-2-3 сентября, была страшная жара в Беслане, просто невозможная. Я представляю, что испытывали эти люди в спортзале. А потом, когда штурм закончился, пошел жуткий дикий дождь. И вот под этот дождь стали выносить тела. Быстро. Вот именно не из спортзала, а из флигеля, из столовой, из других мест школы, которые не были заминированы, которые бы доказывали, что вот здесь тело лежит и оно от чего погибло, какова причина его смерти, где здесь бомба, а где здесь пуля, извините меня. Или осколок, или еще что-то. Так вот, чтобы это скрыть, что на самом деле большая часть заложников погибла именно во время штурма, не были проведены судебно-медицинские экспертизы, не были проведены вскрытия заложников, не выяснили точно причину смерти ни одного заложника, только чтобы скрыть тот факт, что на самом деле они погибли не от рук террористов, а во время штурма. И вот для этого и уничтожали этот южный флигель, потому что, по канонической версии, запущенной еще, ну, одновременно буквально со взрывами первыми в спортзале, все заложники погибли от террористов. Это просто надо было подогнать под это все. И вот делали много вещей, в том числе и в материалах дела это все есть: какое давление оказывали на свидетелей, в том числе на сотрудников МЧС, которые лично выносили эти тела из южного флигеля и столовой, как давили, как подчищали за спецназовцами. Даже не за спецназовцами. Спецназовцы, собственно, выполняли приказ, именно за руководством ФСБ. За силовиками, за людьми, которые несли ответственность. Они решили, что будет штурм, но взять на себя ответственность, за это и признать это не смогли.
Вот чем отличается Буденновск от Беслана? В Буденновске хотя бы просто был, я сейчас не помню его (на Е, Ерин или как-то его там по-другому звали), министр МВД, который дал приказ на штурм. И он от него не отрекся. Он до сих пор там. Я не знаю, жив он или не жив. Но вот на документальных съемках я недавно видела где-то. Он говорит, что надо было идти до конца и надо было этот штурм доводить до конца, несмотря на жертвы, тогда бы мы убили Басаева и не было бы того-то, того-то, того-то и того-то. Ну, этот человек хотя бы на ответственность на себя берет. А в Беслане они испугались взять на себя ответственность, хотя приняли вот такое решение, в результате которого погибли. Ну, а спасать с помощью переговоров, там вообще об этом не было и речи. Им надо было просто потянуть время, поэтому они Аушева тогда пустили в школу, потому что террористы очень злились, на контакт никто не выходил и надо было, как-то успокоить, чем-то обнадежить. Я думаю, что это была роль Аушева. То есть он сам, конечно, не знал о том, что у него такая роль. Видимо, его не было жалко, как было жалко Зязикова, президента Ингушетии, которого террористы потребовали, чтобы он пришел в школу, его не пустили под угрозой ареста. А Аушева было не жалко, Аушеву позволили войти в школу. Но это было для того, чтобы просто потянуть время.
З.СВЕТОВА: Лен, а у меня к вам такой вопрос, может быть, он достаточно такой жесткий, но прозвучит, может быть, жестко, и вы для себя его, может быть, сегодня никогда не ставили. Я вопрос задам со стороны адвоката дьявола. Вы 20 лет занимаетесь этим расследованием, которое противоречит официальному расследованию. Было расследование, потом был суд. И вы доказываете своими текстами, наверняка у вас очень много каких-то источников, которые вы, естественно, не афишируете и так далее, вы со многими-многими людьми говорили, и вы доказываете, что все было совсем не так, как представляет официальная версия. Но прошло уже 20 лет. И вообще кому это нужно? Вот для кого вы это делаете? Что это даст? Это вы делаете для истории или это вы делаете, это расследование вы проводите для матерей Беслана, для вообще для жителей Беслана? Для чего вообще это нужно? Потому что, в конце концов, ну, обывателю… Мы же вначале сказали о том, что, что многие даже и не знают, уже не помнят, что был этот Беслан, то новое поколение, люди родились, они вообще не знают ничего про это. Зачем вообще-то вот нужно вот такого рода расследование проводить? И для чего, какая ваша цель?
Е.МИЛАШИНА: Ну, до 19-го года я, может быть, и задавалась бы таким вопросом, но в 19-м году, Юрий Дудь выпустил свой фильм «Беслан», который посмотрели миллионы людей в этой стране и, может быть, за её пределами, и им это было важно. Я уже не буду говорить никаких пафосных вещей о том, что, в принципе, правду нужно знать. Сейчас, по крайней мере, это позволяет где-то там в интернете, на сайтах «Новой газеты», «Правда Беслана», который сделал Марина Литвинович, которая тоже огромную просто… Я, естественно, не одна, я одна бы никогда с таким объёмом не справилась бы работы. Это всё важно с точки зрения того, что вот эта вся накипь нынешнего времени, ложь пройдёт, а реальная фактура останется. И это будет важно для потомков, для для самого Беслана это, безусловно, важно, потому что он так и остался без сатисфакции, цивилизованной сатисфакции, которую предлагает цивилизованное общество, то есть правосудие. И поэтому это болит.
Почему я это делаю из года в год? Знаете, я, когда пришла в «Новую газету», мне Муратов сказал, что журналистика – это удовлетворение своего личного любопытства за чужой счёт. Мне всегда было интересно докопаться, что и как. И когда ты это делаешь, тут даже не стоит, там, кто у тебя прочитает, потомки какие, каким словом. Ты просто идёшь, как собака по следу. Ты один факт узнаешь, другой факт узнаешь, третий факт знаешь. Ты пытаешься понять логику тех, логику этих. В этом суть моей профессии, расследовательской журналистики, не знаю насколько она там правозащитная-неправозащитная, насколько она публицистичная, но вот мне интересно это. И когда ты начинаешь, и у тебя получается, у тебя восстанавливается картина того, что на самом деле было, как оно было, и потом вдруг тебе еще в руки попадает материал уголовного дела и подтверждает, что ты оказался прав, это удовольствие, которое ты получаешь от своей работы. Вот у меня такая работа, и мне она нравится. И, помимо всего прочего, конечно, это просто интересно людям. Просто об этом не говорится из государственных источников информации. Я вообще считаю, что мои коллеги во многом в 2004 году… Очень жалко, что это было только «Новая газета», которая там осталась. И очень долго мы, которые расследовали всю эту ситуацию совместно в первую очередь с жителями Беслана, с депутатом Госдумы тогда Юрием Савельевым, с Мариной Литвинович, с активистами бесланскими, осетинскими – с огромным количеством людей на самом деле. Но мы это делали… Только одна газета это делало.
Мне казалось всегда, что такого рода события не могут закончиться, если у тебя столько вопросов. Все журналисты уехали из Беслана, не понимая, что именно случилось перед их собственными глазами в этой вот школе. И они, как-то не ответив на этот вопрос, могли дальше жить. Я не смогла. Мне кажется, что это, ну как? Или тебя использовали, и ты тоже врал, как та же самая Симоньян. Мы обвиняем Симоньян и прочих. Все врали. Все врали. Мы тоже писали неправдивую информацию и в первый день, когда у нас Вячеслав Измайлов написал «120», потому что Андреев ему сказал, что 120 заложников. И во второй раз когда мы писали «354», как и все остальные. И вечером, когда я 2 сентября прилетела туда, позвонила в редакцию и сказала им, что в школе больше тысячи заложников, мне сказали: «Да ну, не верим, школа маленькая, с высоты Москвы крохотная». Мне не поверили. И эту информацию не дали. То есть кто врал? Все врали. Потому что нас всех использовали.
Вот я не люблю, когда меня используют. «Новая газета» не любит в таких вещах участвовать. И мне кажется, что если бы было больше, чем «Новая газета», тогда очень многие вещи могли бы вообще пойти по-другому. И в Чечне, и в Беслане. И на всех очень серьезных моментах исторических, где, к сожалению, коллег всегда не хватало. Они приезжали, писали, ничего не понимали, уезжали и забывали. Вот принцип журналистики, который мне не близок. Поэтому мне кажется, что нужно выяснить все до конца. По крайней мере, пытаться. В этом суть профессии.
В.ЧЕЛИЩЕВА: Лена, можешь сказать? Я понимаю, что тебе не понравится вопрос, но тем не менее. Вот ты с таким хладнокровием, ну, на мой взгляд, когда я на тебя смотрела, как ты вообще работаешь, как ты туда ездишь, ты такая сильная, всегда собранная, с таким хладнокровием все это пишешь, изучаешь эти экспертизы, материалы делаешь. Можно сойти с ума, там много очень ада, трагедия такая. Лично для тебя, вот за эти 20 лет, когда ты там была, жила, когда ты писала, когда ты ходила в суды с потерпевшими, когда тебе угрожали, когда убили Анну Степановну – ну, вот в эти моменты и потом уже, у тебя были моменты, когда ты понимала, что ты что-то ломаешься, что у тебя опускаются руки, что ты больше не можешь? Вот самый тяжелый момент за эти 20 лет, связанный с Бесланом?
Е.МИЛАШИНА: Верочка, я тебе второй раз отвечу, наверное, прямо. Я из того поколения журналистов, и вообще я такого возраста… Это плохо, я не говорю, что в этом есть что-то хорошее. Но нам не свойственны моменты… Я имею в виду моего возраста, скажем так. И редакции, в которую я пришла, она разделяет это, хотя сейчас перестраивается и понимает, как это важно. Но вот коллегам старше меня и моего поколения, по крайней мере, несвойственно такое слово, как «выгорание», необходимость психологической поддержки, перезагрузки.
Я ужасно люблю читать уголовные дела, экспертизы, какими бы кровавыми они ни были. Меня приучил к этому и вообще трупы показал, как выглядит в морге, мой большой друг. Я не хвастаюсь этим, но просто, понимаете, когда ты просто видишь тело – это страшно, а когда ты видишь тело с задачей, как говорил Щербаков… Это Владимир Щербаков, бывший начальник 124-й медицинской лаборатории, которая опознавала погибших российских солдат, изуродованных, сожженных в Первую чеченскую, ну и во Вторую чеченскую. Он создал генетическую экспертизу в России. Это все очень интересно, с одной стороны. Но, с другой стороны, у меня нет такого ощущения, что вот это все черное, оно складывается и складывается, в какой-то момент ты перегораешь и не хочешь этим заниматься. Ты видишь конкретную цель. Это инструменты: материал уголовного дела, разговоры с потерпевшими, с источниками, суды, конфликтные отношения с местной шпаной, которую натравливает на тебя ФСБ, полоскание тебя по госканалам, где та же Симоньян меня как только не называла, по второму каналу показали, как мне вручает награду Мишель Обамы и сказали, что я агент Госдепа. Ну это у нас сейчас входит в профессию, это на меня не оказывает воздействия. Может быть, кто-то более впечатлительный и как-то почувствовал, что это слишком большое давление. У меня нет такой привычки, нет такого воспитания и внимания к себе, какое есть у нынешнего поколения. Такие приоритеты. Поэтому я никогда про это даже на этом не заморачиваюсь.
Самый страшный момент – это всегда были судебные приговоры по делам, когда ты видишь бессилие людей перед системой в Беслане с потерпевшими. Честно говоря, самый страшный момент, кроме когда я увидела спортзал после штурма, наверное, этот момент ничего не перешибет. Это один из мотиваторов. Просто понимаете, когда живой человек видит столько много тел людей, детей. Три часа назад они были живы, а теперь они лежат, полностью сгоревшие. По-моему, должно у каждого человека что-то протестовать внутри, потому что это преступление против самой жизни. Надо стараться сделать все, чтобы этого не допустить. Это была одна из мотиваций.
Но я, честно говоря, по Беслану помню дни триумфов, которые тоже были. И один из них, когда мы поехали вместе с матерями Беслана, это «Голос Беслана» , Эмма Тагаева, Элла Кесаева и девочки наши из «Голоса Беслана» в Страсбург. И Страсбург вынес решение судебное. Даже нет, он тогда заслушал, это было заседание, только заседание, но уже было понятно, что решение будет. Они услышали, они услышали людей. И я помню эту радость. И тоже эта мотивация. Ну и решение Страсбургского суда, которое, в отличие от теракта в «Норд-Осте», было более полным и признало здесь ответственность властей за по сути штурм и убийство заложников такой же, как и ответственность террористов, которую никто из нас не снимал никогда. Но все-таки людям хочется знать, как именно погиб их ребенок. Не в куче общей заложников. Вот пришел следователь и сказал: ну, чего вы беспокоитесь, он погиб во время спортзала, взрыва, теракта. А у мальчика только пуля в голове. И больше никаких ранений. И никакой минно-взрывной травмы и ничего не говорит. Вот как? Или от мальчика остался один ботиночек. Или девочку не смогли опознать и похоронили вместо нее чужого человека. Человеку хочется понимать, как прожил последние часы и минуты и от чего умер их собственный ребенок. Так люди устроены. Я считаю, что они этого заслуживают.
Поэтому много было вещей, которые мотивировали и заставляли. Ну, это столько времени, много лет. Сейчас, конечно, уже интенсивно снята. И сейчас я больше, честно говоря, сижу и жду материалов уголовного дела. Я готова. Я готова. Там больше 200 томов. Я их жду очень. Я их хочу почитать. Я их почитаю. Я, может быть, буду чуть ли не единственным человеком, вообще, ну, не беря Беслан, естественно. Может быть, доживет Юрий Петрович Савельев, который сделал просто… Вот кому надо памятник ставить Беслане, и рано или поздно он будет там поставлен, это ему, безусловно. Это человек, у которого вот практически, в буквальном смысле слова, на коленях вырос Путин. Это человек, который работал в Петербурге, в питерской мэрии, очень известный, легендарная личность в Питере. Через него, через его квартиру прошли все: Путин, Сечин, Нарышкин – вся эта вот будущая элита страны. Он был профессором, ректором университета (сейчас вылетело из головы) очень известного и поэтому всех их знал. Он был депутатом от партии «Родина» в Государственной Думе. Он еще ученый. Понимаете? Вот можно быть всем, всем абсолютно, системным – но ты ученый. И вот ты приезжаешь в Беслан. Он приехал в Беслан. Он попал в парламентскую комиссию и приехал в Беслан пообщаться с жителями. Не мы ведь начали, собственно говоря, все это расследование, все эти вопросы задавать: кто там стрелял, из какого оружия, из танков, из огнеметов, гранатометов. Это жители Беслана. Они видели это собственными глазами. И мы тоже им не верили. Ну, потому что иногда кажется, что такого не может быть. А потом они начали доказывать. И они задавали вопросы, и Савельев вдруг понял, что да, официальная версия, вот это все, это все говно, полное. Это все надо изначально садиться и выяснять, как оно на самом деле было, как люди погибли, как шло вот за хроникой. И он все это выяснил. Он сделал свой доклад, парламентская комиссия, которую возглавлял Торшин, сделала свой. Абсолютно вот два доклада которые вот разошлись в пространстве космическом просто. И он его опубликовал.
Он взял на себя эту ответственность. Слава Богу, с ним ничего не случилось. Хотя, конечно, это был тот момент, когда против системы было можно идти, ну ему, такому, как и он.
Но вот сейчас Путин приехал в Беслан, и «Матери Беслана» вот мне сейчас звонили и звонили ему, и рассказали тот момент, который не вошел, о чем они не рассказали. Они говорят: ну, Путин говорит, а что там расследовать в Беслане? Ну, как же, вот есть альтернативная версия тех событий, которые случились там 1-3 сентября, в первую очередь 3 сентября. И вот альтернативная версия, автор которой Юрий Петрович Савельев. Она действительно базируется на нем, потому что он, по сути, сделал экспертизу. То, что он сделал, то исследование, которое он установил, что конкретно и где взорвалось в спортзале. И после этого следствие полетело. Они бы до этого момента полностью закончили бы все и сказали: идите и гуляйте. Но когда Савельев представил свою экспертизу взрывотехническую и доказал, что ни одна бомба террористов в спортзале не взорвалась, вот на этом моменте следствие пошло заново и идет вечность теперь. И сказали «Матери Беслана» Путину, что есть Юрий Петрович Савельев, вы же его знаете. И Путин сказал: кто такой Юрий Петрович Савельев? Первый раз слышу.
Мы ждем уголовное дело. Надеюсь, доживем до него все. Тогда мы его прочтем. Потому что, пока оно не попадет нам в руки, ничего не закончено. И бесланская трагедия, вы будете о ней помнить все это время, потому что мы будем вам о ней напоминать.
З.СВЕТОВА: Лен, а скажите, вы уже немножко упомянули Владимира Путина и вот его приезд. Буквально на днях он приехал в Беслан, поклонился мемориалу, поцеловал этот Бесланский мемориал. Это была такая очень кинематографическая сцена. До этого он был в Беслане, по-моему, два раза: сразу же после штурма в 2004, потом в 2008 году он был просто в Северной Осетии, до Беслана не доехал. А вот как жители Беслана относятся вот к этому его приезду? Как они его трактуют? И вы сами как его трактуете? Зачем он приехал в Беслан за, по-моему, за две или за три недели до даты? Почему он не приехал в день этого теракта, в годовщину? В 20-летнюю годовщину теракта?
Е.МИЛАШИНА: Как трактуют жители, я не знаю, я с ними не разговаривала. Я вот говорила только с «Матерями Беслана», которые мне позвонили. И, собственно говоря, я не спрашивала даже их, они мне сами сказали про это. Я сама к этому отношусь… Он опоздал на 20 лет, понимаете? Человек, если он приехал искренне и с сочувствием, и с эмпатией… Но я, насколько я видела Путина вот в таких ситуациях, с эмпатией у него плохо. Поэтому я думаю, что это какая-то была пиар-акция. Видимо, все-таки, я думаю, главным моментом его поездки на Кавказ была поездка в Чечню. Не только потому, что там с Кадыровым у него больше взаимопонимания, чем с пострадавшим в Беслане. Я думаю, что на самом деле и поездка в Азербайджан была не случайной. Ну, и он включил, собственно говоря, чтобы там не фигурировала только одна Чечня. В Чечне, кстати, знали заранее, что он приедет, и очень сильно готовились. А в Осетии не знали. Ну, в Кабарде, я думаю, то, что ему показали яблочный этот сад, это, конечно, прекрасный сад, но я думаю, что могли бы выбрать что-то и получше, если бы было время. Я думаю, что для Кабарды, для Осетии это была внезапная ситуация. А вот для Чечни было предсказуемо. Но я опять-таки, это мое предположение, но я думаю, что у него была совсем другая цель этой поездки. А мемориал…
Просто, понимаете, 20 лет все-таки для Путина, 20 лет…. Вот вспоминать в день, когда все будут говорить про Беслан и что-то делать, ну и тем более туда лететь, это, как я понимаю, это и опасно. Ну, он так считает, что все внимание, кто-то может его там подкараулить и покуситься на его жизнь. Но и не заметить 20-летие тоже как-то нехорошо. Поэтому он решил на две недели раньше заметить. Ну, не знаю, полегчало ему или не полегчало, и вообще, как бы, что он испытывает и чувствует. Понимаете, у него же не одна бесланская трагедия на душе, на совести, за столько лет накопилось. Поэтому, думаю, что у него есть какая-то вот как у меня уже тоже выросла некая, или она всегда была, психологическая защита, когда нельзя реагировать эмоционально, просто потому что надо делать работу.
Ну, вот, видимо, у него тоже что-то такое есть, когда он отодвигает все это дело и больше никогда к этому не возвращается. То есть, если я изначально это чувствую, почему и для чего, и что важно, самое важное – это, конечно же, то, что чувствуют, думают, пережили люди, и что это вот эти все камни и мемориалы, это не просто камни и мемориалы, на которые кладут цветы, а для них это там, там вот под землей, самое страшное, что было в их жизни. И оно до сих пор не успокоилось, потому что государство не дает этому успокоиться. Вот это я понимаю. Вот он, наверное, этого не чувствует. Ну, вот так вот.
З.СВЕТОВА: Для «Матерей Беслана», с которыми вы говорили, в частности, которые были приглашены на эту встречу, какая-то надежда у них появилась, что будет толчок к расследованию, когда он сказал, что, а как же так, зачем расследовать, может быть, с Бастрыкиным обратимся опять? Или они поняли, что это чисто формальная такая встреча была.
Е.МИЛАШИНА: Знаете, я прям так вопросом не формулировала, поэтому отвечаю я за них, додумывая, а не то, что они мне конкретно сказали, не цитируя. Но я думаю, что они за 20 лет давно уже перестали быть наивными людьми. Никто не верит в то, что расследование, и все прекрасно знают почему, потому что вскроется тот момент, как следствие скрывало обстоятельства гибели заложников. С самого начала и до сих пор. Я не думаю, что они уничтожат эти 200 с лишним томов уголовного дела, хотя, честно говоря, у нас такая страна, что все может быть. Оно все равно будет доступно когда-либо, но, скорее всего, тогда, когда основные действующие лица уже не будут живых, потому что вот им не нужно, чтобы это все всплыло при их жизни.
В.ЧЕЛИЩЕВА: Лен, у меня такой вопрос, ты сказала фразу несправедливую, что все поначалу врали, потому что нас использовали. Ты сказала это, и ты упомянула Маргариту Симоньян, которая тебя потом мочила и чихвостила, когда ты получила премию. Бог с ней, с Маргаритой Симоньян. Просто принято считать, что она получила свою известность и начала такую свою успешную большую журналистскую карьеру, карьеру начальника государственного канала, именно у нее взлет пошел именно после Беслана, после работы в Беслане, где она вела репортажи, в которых транслировала точку зрения властей. Потом она через несколько лет выкладывала видео, как она тоже встает на колени на этом мемориале, как она там плачет. Зачем-то это все на камеру снималось и выкладывалось, но это Бог с ним, да и с ней. Беслан и тиражирование вранья на нем для кого еще стало таким социальным лифтом, продвижением вверх по карьерной лестнице? Я имею в виду не только государственных журналистов, но и чиновников, и каких-то, может быть, силовиков. Вот Беслан как социальный лифт. Вот есть СВО как социальный лифт сейчас для многих, для некоторых, для многих категорий граждан, так и Беслан. Вот что ты знаешь об этом?
Е.МИЛАШИНА: Я бы все-таки не сравнила Беслан и СВО. По поводу Симонян, но, если честно, она после Беслана и именно за Беслан, за то, как она его освещала, она получила государственную награду в марте 2005-го года, если я не ошибаюсь. И еще ряд журналистов вместе с ней. И как раз для журналистов, для тех, кто там государственный, которые придерживались, это стало действительно лифтом. Что касается силовиков, об этом часто говорили «Матери» поначалу, что вот все они ушли безнаказанными, это те люди, которые действительно были там в этом штабу, хотя бы официально. Неофициально – это вообще. Было поначалу такое ощущение, что все они уходят куда-то на повышение, избегают ответственности, не только избегают ответственности, но еще и получают награду. Знаете, по прошествии времени, я могу вам сказать, что ни у кого судьба нормально не сложилась, никто ничего не получил от бесланской трагедии. Она их тоже сломала. Я не говорю про таких, как Патрушев, который там сидел, сидел и сидел, и Нургалеев тот же. Они не чувствовали Беслан никогда трагедии своей. Они вот назначили своих заместителей туда Банькова, Нургалиева, Проничева, Анисимова. Патрушев. Это свои заместители, генерал ФСБ. Вот они разбирались с этой ситуацией. Ну, все они как-то… Проничев потерял доверие Путина, Анисимов тоже. Коряков, это начальник ФСБ Ингушетии, погиб. Про Андреева я вообще давно уже не знаю. Нет, я не могу сказать, что кто-то из них получил какой-то вот дивиденд от этой трагедии. Они ушли. Их надо было, конечно, по-хорошему судить, выявлять их степень. Их преступниками сделало даже государство, понимаете. Если бы изначально, вот как в Буденовске, взяли, ответственность, что начали штурм, потому что по-другому никак, – это одна ситуация. А когда они скрыли и переложили эту ответственность на террористов, то есть сами солгали, значит было за что тогда их наказывать, и сами чувствовали вот этот вот момент своей вины, – это другая ситуация. Но я не могу сказать, чтобы кто-то из участников Беслана… Может быть, только Песков, который вот тогда был сотрудником пресс-службы и заместителем Громова (это тогда был пресс-секретарь, сейчас начальник управления в администрации президента, я точно не знаю, чем Алексей занимается сейчас). А потом Песков пошел в гору и стал. Ну, тоже не могу сказать, что прям из-за Беслана только. Я вот этим никогда не занималась, не задумывалась, потому что видела, что всех, кого коснулся Беслан, в той или иной степени несчастны.
В.ЧЕЛИЩЕВА: Какие бы должности они ни занимали. И самый последний вопрос. Ты уже сказала, что «Матери Беслана», с которыми ты общаешься, перестали за эти 20 лет быть наивными. Я не думаю, что они были, да, но ты сказала, что вот они понимают, все понимают: и то, что говорит президент, и искренность или неискренность его слов. Скажи, насколько ты чувствуешь вообще Беслан, как за эти 20 лет он (в целом я имею в виду Беслан, я говорю о потерпевших, о тех, кто этой трагедией жил, и кто живет, и кто потерял там) смирился сейчас? Как люди, многие, я думаю, родители или старики уже ушли, умерли. В каком состоянии сейчас Беслан? Они в 2017 году выиграли ЕСПЧ. Такого, по-моему, больше не было. Я помню, ты писала про родителей моряков «Курска», когда их вынудили отказаться от своей жалобы. По «Норд-Осту» было решение, но оно было не таким сильным, как по Беслану. Вот они этого добились. Там было 409 заявителей в ЕСПЧ от Беслана потерпевших. Как они вообще сейчас живут? Какие у них чувства? То есть они смирились или они тоже надеются?
Е.МИЛАШИНА: Беслан, ну, чтобы вы поняли, потому что я много могу слов сказать, но посмотрите фильм Дудя. Вот Беслан себя чувствует и видит его глазами. Понимаете? Это люди, которые продолжают жить. Они с Россией. Но когда речь идет об этой трагедии, если кто-то ее задевает, задевает бесланских матерей, они реагируют очень остро. Страницы истории они не перевернули. А в целом город живет, как и вся страна. Научился. Научился жить с горем. Мы все учимся жить с горем.
З.СВЕТОВА: Спасибо большое, Лена, за этот рассказ. Это даже не рассказ. Мне кажется, это такое свидетельство о потрясающей журналистской работе. Действительно, ради этого журналисты настоящие живут. Когда какая-то тема их захватывает, и они просто не могут ее не продолжать. А Лена Милашина, обозреватель «Новой газеты», продолжает тему Беслана. Ну, не только ее. Лена, вы ведете много тем. Но мы сегодня говорили именно про Беслан, потому что будет 20 лет этой трагедии. Мне кажется, единственный журналист в России, который знает об этом больше всех. И не просто знает, а чувствует. И, как Лена сказала нам, что она будет ее вести. То есть, ну, всегда, пока справедливость не восторжествует, пока вот эта версия альтернативная государственной не станет такой сильной версией, станет официальной, пока она не победит государственную версию. И мне кажется, что Лена готова жизнь на это положить. И она не отступится, мне кажется.
Знаете, такое банальное выражение. Это одно из дел о лениной жизни. И это прекрасный пример для молодых журналистов, для людей, которые хотят идти в журналистику и понять, что такое настоящая журналистика. Спасибо, Лена, большое. И я хочу пожелать вам удачи. Потому что, мне кажется, есть такое выражение «Вода камень точит». Это уже не вода, мне кажется это какой-то водопад, который эти камни должен расточить, размельчить. И чтобы получилось, чтобы сбылась ваша мечта, к вам попало это уголовное дело, ничто бы этому не помешало, потому что это нормально, когда журналист добивается своего. И чтобы дальше вам было так же интересно работать и чтобы никогда этот интерес не пропадал.
А вы, дорогие наши слушатели, наши зрители, слушайте наш подкаст «Совещательная комната» и смотрите его на YouTube через VPN, если у вас есть такая возможность. И слушайте нас также в Apple Podcast. И всем привет, Лена! Спасибо большое и удачи!
Е.МИЛАШИНА: Спасибо! Нам всем удачи! До свидания!