«Смотри в оба» со Светланой Сорокиной
Главный итог девяностых и нас как журналистов – это то, что именно гражданское общество так и не сделали, не собрали, не сложили его. Нет гражданского общества. Сейчас последние осколки его выметают, как сор из избы…
Подписаться на НО.Медиа из России
И.ПЕТРОВСКАЯ: Здравствуйте, дорогие друзья! Это наш видеоформат нашего стрима «Смотри в оба», я Ирина Петровская, его ведущая, и сегодня по многочисленным вашим просьбам у нас очень долгожданные гости. Правда, многие из вас писали: «Пригласите, пожалуйста, Светлану Сорокину». И вот мы пошли вам навстречу, и вот в нашей студии Светлана Сорокина.
С.СОРОКИНА: Здравствуйте.
И.ПЕТРОВСКАЯ: У меня тяжелейшая задача. Поскольку я знаю тебя много-много лет, я знаю, о чём ты не любишь говорить: о личном, ты не любишь ничего вспоминать, считая, что жизнь дальше идёт, поэтому мне как-то между этими строчками надо пройти. Ну давай вот с такого момента начнём, вот с такого вопроса. Знаешь известное выражение, которое приписывают Конфуцию: «Не дай вам бог жить в эпоху перемен». Вот теперь нам с тобой предстоит понять, повезло или не повезло нашей даже не поколению в возрастном смысле – а нашей такой генерации журналистов, которые пришли в эпоху перемен в профессию, дальше прожили некий, как сейчас говорим мы, золотой век – и снова пришли в эпоху перемен, причём движение было далеко не поступательное от худшего к лучшему, и потом от лучшего, куда уже хуже некуда. Вот мы оказались в этой тяжёлой, прямо скажем, точке. Так вот, давай попробуем вместе понять и определить, что ты думаешь, вот этот опыт наш, вот такой многомерный, объёмный, многолетний – он нас сделал сильнее и делает сильнее сегодня или наоборот, ещё больше деморализует?
С.СОРОКИНА: Мне кажется, в каждом случае по-своему. Каждый случай по-своему. Мы можем только за себя говорить. Я за себя, ты за себя. За всю генерацию, за всё поколение…
И.ПЕТРОВСКАЯ: За себя.
С.СОРОКИНА: За себя, за себя. Пытаюсь понять. Наверное, всё-таки сильнее. Я, честно говоря, несмотря на многое из того, что происходило в последнее время и что совершенно в каких-то более ранних годах меня бы просто добило. Я сейчас выношу это, могу это вытерпеть – поэтому, наверное, выносливее, наверное.
И.ПЕТРОВСКАЯ: Выносливее – может быть, но…
С.СОРОКИНА: Выносливее – могу сказать. Не сильнее, выносливее.
И.ПЕТРОВСКАЯ: Хорошо, тогда перейдём тем более к твоему личному, твоей жизни. Можно я сама себя процитирую, не тебя, а себя, потому что этот текст я сама написала, и сама удивляюсь, как точно это всё сформулировала в «Новой газете» несколько лет назад в твой день рождения, и назывался он, естественно, «В круге Света», поскольку ты вела тогда на «Эхе» такую программу, с подзаголовком «термитник, который мы потеряли». И вот смотри, что я пишу. Не откажусь ни от одного слова. Телевидению век недолог, в смысле, что телевизионная слава непрочна и недолговечна. Пока человек в кадре, его узнают и оказывают знаки внимания, а убери иных из магического ящика – никто и не заметит. Уж сколько их упало в эту бездну. Много лет назад один из руководителей ВГТРК, теперь можно уже сказать, это был Эдуард Михайлович Сагалаев, высказался на эту тему определённо и цинично. Времена бурных выступлений в защиту «Взгляда» и прочего, когда зрители выходили на митинги, миновали. Вот Сорокина, звезда, кумир зрительских масс – а убери её – ну зрители несколько дней звонками замучают, газетчики три дня пошумят. Неприятно, но всё это можно пережить. Из этого я делаю один вывод. В общем-то, он оказался прав, потому что, когда Сорокину убрали, так всё и вышло – из «Вестей», я имею в виду, в 97 году. Ошибся же он в главном. Зрительские массы не забыли Сорокину ни тогда, когда от неё избавились «Вести», ни позже, когда для неё не нашлось место ни на одном из федеральном каналов – ибо выяснилось, что зрители на долгие годы запоминают только тех, кого по-настоящему любили и кому по-настоящему доверяли, а таких за всю историю телевидения по пальцам можно пересчитать.
С.СОРОКИНА: Провалиться хочется.
И.ПЕТРОВСКАЯ: А это всё уже написано, ты это всё читала.
С.СОРОКИНА: Я понимаю, как-то подзабылось.
И.ПЕТРОВСКАЯ: Никому не приходит из сегодняшних зрителей в голову называть Скабееву Олечкой или там Зейналову Ирадочкой.
С.СОРОКИНА: Может, и называют?
И.ПЕТРОВСКАЯ: Не-не-не, никогда не слышала. Про тебя говорят: «Светочка». И в целом это уникальный опыт. Реально ведь люди забывают через три дня, это уникальный опыт. В чём секрет этого, во-первых, я уже объяснила, но были люди в ящике настоящие и живые, и они реагировали и говорили как люди живые. А сейчас я смотрю в телевизор, там наши коллеги, которые начинали примерно в то же время, и мне кажется, что это роботы, потому что ни одна жилка, ни одна мышца, не знаю, чего там у них ещё на лице, у них не дрогнет, чего бы они ни говорили – а порой они говорят что-то совершенно чудовищное. И вот как ты это объясняешь? Это результат профессионального выгорания, это самообман, почему так случилось, что из людей, относительно живых и настоящих, ради ящика, ради какой-то, может быть, славы, я не знаю, превращаются вот в этих вот роботовидных каких-то существ?
С.СОРОКИНА: Ради справедливости давай скажем, что людей, кто начинал с нами и вышел ещё из девяностых, таких совсем мало – тех, кто были тогда и сильно изменились, придя к этой точке.
И.ПЕТРОВСКАЯ: Больше, чем тебе кажется.
С.СОРОКИНА: Ну я вот что-то так прикидываю – мне кажется, не так много, остальные уже выходцы из нулевых там, десятых. А во-вторых, почему ты сбрасываешь со счетов возможность, что люди внутренне были не теми, кем они казались тогда, а именно сейчас они настоящие? Может, это так? Может, то, что нам с тобой кажется совершенно запредельным и невозможным как мировоззрение – оно вполне у них органично существует, это их мировоззрение? Такое я, конечно, тоже допускаю, но есть элементы приспособленчества, и приспособленчества в первую очередь. Я удивительно узнала, какие деньги зарабатывают звёзды под пропагандистскими знамёнами, это никому не снилось ни в какие времена.
И.ПЕТРОВСКАЯ: Они любят говорить, какие деньги зарабатывали вы.
С.СОРОКИНА: Да, любят говорить, но мы меркнем просто по сравнению с тем, что случилось сейчас и на каких это всё чернозёмах всходит. Вот, хотя да, я говорю, я перестала смотреть телевизор именно для того, чтобы не испытывать этих чувств. У молодёжи сейчас есть в молодёжном сленге слово кринжовый, слышала такое слово?
И.ПЕТРОВСКАЯ: Да, стыдный стыд такой.
С.СОРОКИНА: Да, испанский стыд. Мне кажется, очень подходящее сейчас слово, когда ты слышишь чьи-нибудь выступления или даже просто видишь чью-то физиономию, которая, распаляясь, что-то несёт, у меня такое ощущение. Кринжовые спикеры, кринжовые, даже не знаю, как иначе сказать – все остальные слова что-то не подходят. Поэтому смотреть что-то неохота, и влезать в их головы, честно говоря, это не гигиенично.
И.ПЕТРОВСКАЯ: А мне кажется, просто было бы интересно узнать.
С.СОРОКИНА: Мне кажется, негигиенично, не хочется, так случилось. Самое ужасное, Ир, что повернётся через несколько лет ситуация – и они опять будут на коне, в первых рядах, переобуются в воздухе, большинство из них себя будут прекрасно чувствовать.
И.ПЕТРОВСКАЯ: А память наша?
С.СОРОКИНА: А память короткая. Мы с тобой запомним, остальные забудут. Придут следующие поколения, будут воспринимать. Кто сейчас помнит, что нынешние самые известные люди на пропагандистской поляне были когда-то такими либералами – ничуть не стеснялись этого звания.
И.ПЕТРОВСКАЯ: Мы помним.
С.СОРОКИНА: Мы помним, и всё.
И.ПЕТРОВСКАЯ: А я, в связи с этим знаешь, чё вспоминаю, когда недавно совсем мы прощались с Эдуардом Михайловичем Сагалаевым, и это был единственный момент за какое-то время, несколько последних лет, когда в одном и том же зале сошлись совершенно разнонаправленные люди, которые все продолжают себя считать учениками и соратниками Эдуарда Сагалаева, но при этом ты помнишь, как старались они не встречаться взглядами с нами? Как прошёл Дима Киселёв, наш товарищ из прошлой жизни, глядя поверх голов…
С.СОРОКИНА: Ну тебе надо было, чтобы он на тебя посмотрел?
И.ПЕТРОВСКАЯ: Нет, просто это был вот такой вот образ
С.СОРОКИНА: Слушай, я шла прямо на того же Эрнста, который просто сделал вид, что я такая маленькая и незаметная, что просто проскочил и не видел. Просто вот на него шла.
И.ПЕТРОВСКАЯ: И Олег Борисович шёл, тоже не глядя, поверх.
С.СОРОКИНА: Я просто себя почувствовала невидимкой, маленькой, хрупкой и незаметной.
И.ПЕТРОВСКАЯ: Тут вопрос, они не хотят встречаться с нами взглядами и не замечают, просто потому что, может быть, им стыдно за себя нынешних?
С.СОРОКИНА: Вот уж нет.
И.ПЕТРОВСКАЯ: Или чтобы не прикоснуться к нынешним…
С.СОРОКИНА: Неприкасаемым. Мы лузеры, сбитые лётчики, мы из касты неприкасаемых, не нужно к нам прикасаться, сам заразишься. Может, они ещё и суеверные?
И.ПЕТРОВСКАЯ: У меня ощущение, что…
С.СОРОКИНА: Ты романтик.
И.ПЕТРОВСКАЯ: В каком-то из твоих интервью я прочитала фразу, когда тебя пытались вывести на разговор, скучаешь ли ты по телевидению, сохранила ли ты какие-то ностальгические воспоминания – ты говорила, что телевидение тебя не держит вот так, как многие говорят, что было – было. Иду дальше. Но опять же, довелось-то работать в эпоху самых невероятных и перемен, и катастроф, и вот совсем недавно отмечалась как раз дата 3 октября, 3-4, если шире до этого были все признаки того, что всё это произойдёт. 30 лет прошло. Лысенко, который тогда возглавлял ВГТРК, вспоминал, что тогда ведь не было правил освещения войн, гражданских каких-то конфликтов, потому что все вышли из советского телевидения, где не было каких-то собственных конфликтов и войн, правила приходилось вырабатывать на ходу.
С.СОРОКИНА: Кровью.
И.ПЕТРОВСКАЯ: Буквально кровью, да, на коленке. И я знаю, что ты третьего-четвёртого числа работала. Вот как вы договаривались, что давать в эфир, что не давать в эфир? Как вы формировали, вы же сами, каждый ведущий был автором своей программы и соответственно отбирал и сам формировал какую-то новостную повестку. Как вы определяли для себя этичность того, что можно выпускать в эфир, вообще допустимость? В условиях, когда, если помнишь, телевидение отключилось и только ваша компания продолжила работать.
С.СОРОКИНА: Конечно, это я помню прекрасно, как отключилось, а ещё я помню вот это смятение чувств. Если кто-то думает, что там все мы с аплодисментами принимали происходящее с какой бы то ни было стороны, не знаю, как у тебя, у меня полное смятение чувств было по поводу того же указа 1400, по поводу роспуску Верховного совета, всего, что происходило – довольно трудно всё было, конечно. Третьего, когда всё поотрубали, началась эта катавасия с Останкино, с макашовцами, со всеми – у меня выходной был, я была дома, я тогда на окраине жила, далеко, на Бабушкинской. А муж мой, Володя, он как только начались все эти события, сразу подхватился ехать в центр и снимать, он оператор. Как многие тогда, есть какая-то профессия в руках, ты можешь что-то делать – вот поеду. А меня не пускал. Я говорю, тоже поеду, я тоже поеду – он меня не пускал. Я на шантаж пошла, машина – моя. Правда, тогда жигули были служебные от как раз ВГТРК.
И.ПЕТРОВСКАЯ: Ты меня однажды на ней подвозила.
С.СОРОКИНА: Да, красненькие такие жигули были. Я говорю, моя машина, я тебе ключи не дам. В общем, у нас такая ругань на пороге произошла. Потом мы с ним оба выкатились и поехали. Он довёз меня до Ямского поля, а сам поехал тут же, кстати, Лена Масюк приехала на Ямское поле, и он с ней поехал снимать тех, кто был ранен и попал в больницы. А я пошла, и там уже был мой любимый редактор Андрей Гончаров, помню, а он такой был человек интересный, он полиглот, несколько языков знал, и это было здорово, потому что разные иностранные агентства – не надо было искать перевод, он тут же их считывал с экрана, он очень спокойный такой, взвешенный – то, что надо в этих обстоятельствах. И мы с ним сели, помню, сначала в комнате готовить выпуск новостной, а потом прямо под окнами раздалась очередь автоматная. Я даже не знаю, кто там приблудился и как там очередь у нас эта прозвучала, больше не было, как-то остановили там на подступах – но я помню это своё чувство, когда начинаешь искать пятый угол. Страшно. Там просто окна большие, второй этаж, кажется, такое ощущение, что сейчас прошьют, и ты такой э, ужас. И мы сели в таком предбаннике тёмном, чтобы не было окон, сели и набрасывали, о чём говорить. По какому принципу это было: по принципу «не навреди», просто отражение происходящего, что происходит с этой стороны, с этой, информация об этом, столько раненых. В общем, то, что было, без лозунгов, безо всего, просто это всё проговаривали. А потом я пошла, под утро уже, кто-то ещё вышел на работу, Коля Сванидзе работал, кто-то ещё пришёл. Я уже с ног валилась и решила уйти к сестре, она жила на Тишинке прямо рядом, дойти переночевать, ну на машине доехать. А она на Тишинской площади прямо, на Средне-Тишинском жила. Представляешь, да?
И.ПЕТРОВСКАЯ: Да, более чем.
С.СОРОКИНА: Помню, засыпаю такая под утро, и у меня одна мысль: господи, сделай так, чтобы я проснулась, а это всё как-то рассосалось, чтобы это к чему-то пришло, чтобы не пришлось… А проснулась я под грохот канонады. На экране был обстрел Белого дома, а в окна шёл звук от этого обстрела, потому что грохотало прямо у нас. И я поняла, что самое страшное случилось – идёт расстрел Белого дома, и снова потащилась на Яму. Ты правильно сказала, что не было никаких правил, мы сами их пытались как-то выработать, кто более эмоционально, кто менее эмоционально, как получалось. Но помню это своё чувство кругового несчастья, вот просто кругового несчастья с той и другой стороны. Помню, я пришла, у нас как раз очень серьёзно ранили нашего корреспондента, Сапронова, его прострелили просто, он был возле Белого дома, его снайпер прострелил, мы думали, он не выживет. Выжил, по счастью. Но вот было вот это несчастье, и очень-очень страшно – это правда.
И.ПЕТРОВСКАЯ: Но вот сейчас по прошествии времени мы понимаем, что перед всеми, в первую очередь, работающими в нашей профессии, тогда как раз, может быть, впервые встал вопрос выбора между меньшим и большим злом. Вот эту проблему вы как решали? Установками или самостоятельно по внутреннему ощущению?
С.СОРОКИНА: Вот в эту ночь с третьего на четвёртое не было установок. Вот никаких установок не было. Я прекрасно помню, как мы с Андреем сидели и просто сами себе установку делали, как работать.
«Новости российского телевидения. Мы работали всю ночь и сегодня говорим вам «доброе утро» и надеемся, что это будет так. Для тех, кто не видел ночные выпуски российского телевидения, напомним о событиях прошедших суток в хронологическом порядке. В этом кратком обзоре мы использовали информацию экспресс-хроники, Интерфакса и видеоматериала, снятого нашими корреспондентами.
Итак, воскресенье, 3 октября, Москва. Около часа дня на Смоленской площади прокоммунистические демонстранты пытались перегородить Садовое кольцо, напали на ОМОН, забросали милицию камнями. В это же время на Октябрьской площади началось всенародное вече, организованное коммунистическими движениями и партиями. Около половины четвёртого митингующие прорвали блокаду ОМОНа на крымском мосту и двинулись к Дому советов. Возле самого здания Верховного совета к трём часам дня собралось около 40 тысяч сторонников советской власти. В 15:45 начался штурм московской мэрии, к 17-18 часам здание мэрии и все подходы к Белому дому были полностью очищены от сил ОМОНа».
Вот мы с одним редактором сидели и решали, не было никаких установок. Я помню, что Коля Сванидзе как-то более публицистичен был, как-то больше выражал отношение своё, просто помню это.
«Сегодня, по сообщению корреспондента Интерфакса из района Останкинского телецентра, первая попытка штурма здания сторонниками Белого дома захлебнулась, и им пришлось отойти. В настоящее время продолжается перестрелка, подожжён угол здания телецентра, где находятся эфирные студии. Среди гражданского населения есть раненые. Как сообщил на ту же тему лидер парламентской фракции «Смена. Новая политика» Андрей Головин, при штурме первых двух этажей здания телерадиокомплекса «Останкино», сторонниками Белого дома было убито 8 человек.
Мы познакомили вас с этим синхроном, с цитатой Руслана Имрановича Хазбулатова, чтобы дать представление о той психической атмосфере, которая царит сейчас в Белом доме. Если верить бывшему спикеру Госсовета Руслану Имрановичу Хазбулатову, то вся мировая разведывательная система во главе с православной церковью и лично патриархом Алексием вторым штурмует сейчас конституционный строй России. К сожалению, верна древняя пословица: если бог решает наказать человека, он лишает его разума».
А мы с Андреем взяли более сухую манеру говорить только о событиях и не вдаваться в эмоции. Вот это были индивидуальные установки, а никто нам не диктовал. Потом, кстати, стали приезжать на Яму люди, которые хотели поговорить в эфире, интервью дать или там просто выступить, они стали приезжать и разбавлять эфир. А что касается новостных вставок – то мы работали довольно сдержанно.
И.ПЕТРОВСКАЯ: А разве окончательно этот миф, который до сих пор гуляет, что компания ВГТРК, это одна из версий, вела своё вещание в ту ночь, когда отключились другие каналы, а других тогда было немного, в первую очередь, Первый, из каких-то особых резервных студий, чуть ли не бункеров…
С.СОРОКИНА: Нет-нет, мы работали с Ямы.
И.ПЕТРОВСКАЯ: А на Шаболовке?
С.СОРОКИНА: Нет, мы работали с Ямского поля.
И.ПЕТРОВСКАЯ: А гости, которые приезжали?
С.СОРОКИНА: Тоже у нас были. Не знаю, может, на Шаболовке ещё что-то было, но у нас всё происходило на Яме. Дело в том, что это было наше основное здание, наши офисы, там же было наше и радийное пространство, и примитивная студия, потому что потом мы уже работали из Останкино, где арендовали ВСК-3, соответственно, помещение. А когда там произошло то, что произошло – мы снова вещали из студии на Ямском поле.
И.ПЕТРОВСКАЯ: Ты ещё до этого сказала, что вы работали в более сухой манере, не выражая своё отношение, Коля Сванидзе, Николай Карлович, был более публицистичен. Но на самом деле я помню, когда начали формироваться информационные стандарты, тогда в твой адрес доносились упрёки, что ты слишком выражаешь, может быть, не в этот момент, а в принципе, своё выражение к происходящему.
С.СОРОКИНА: Было дело. Ты же знаешь, девяностые – это же период таких авторских новостей, такое не бывает в природе, но вот…
И.ПЕТРОВСКАЯ: Но вот я думаю, зрители, которые до сих пор бросаются к тебе и просят тебя позвать, говоря: «Светочка», они в первую очередь это в тебе ценили.
С.СОРОКИНА: Время было эмоциональное, мы все были очень эмоциональными. Я помню, пик моей эмоциональности, так скажем, он приходился даже не 91 или расстрел Белого дома в октябре 93, он пришёлся на первую чеченскую войну. Вот первая чеченская – какой-то пик эмоционального напряжения для меня, 94-95 годы. Может быть, потому что, в наши дни страшно сказать, я пацифист, я убеждённый пацифист. И для меня всё, что связано с войной – это катастрофа. Для меня первое серьёзное испытание – с останками, погибшими солдатами, с кровищей, со всем этим делом, то, что происходило в Чечне и началось осенью, потом, в 94 году, в декабре уже, как военные действия – это всё я восприняла совершенно как трагедию. Именно тогда можно было ещё выражать своё отношение к войне и её неприятие, можно было выражать.
И.ПЕТРОВСКАЯ: Более того, может быть, это легенда, хотя мне кажется, я лично это видела, поэтому помню, что очень многие запомнили не скажу, что рыдания, а навернувшиеся слёзы, когда ты сообщила в декабре о том, что начинается вот эта вот операция.
С.СОРОКИНА: Может быть, может быть.
«В эфире новости российского телевидения. Канун дня российской конституции отмечен двумя событиями. Улицы городов украшены национальными флагами, а в Чечню сегодня на рассвете введены войска»
И.ПЕТРОВСКАЯ: Потом, я тоже помню, ты говорила, что для тебя вся эта история вообще с войной перепахала страшно. Ну парадокс. Да, шла, действительно тогда никто не запрещал это слово, ныне просто подсудное и крамольное. Парадокс заключается в том, что компания государственная, в которой ты в тот момент работала, позволяла себе рассказывать о всей изнанке этой войны куда больше, чем компания другая, Останкино, не государственная, в которой тогда ты уже, хотя тоже по факту государственная, ты уже не работала. И за это в своё время, в 96 году, Ельцин снял Олега Максимовича Попцова, председателя.
С.СОРОКИНА: А не в 95?
И.ПЕТРОВСКАЯ: 96. С формулировкой «чего он чернуху гонит».
С.СОРОКИНА: Чернуху гонит. Кстати говоря, потом оказалась в Кремле на приёме.
И.ПЕТРОВСКАЯ: Тоже помню. Расскажи.
С.СОРОКИНА: Собственно говоря, чернуху тогда даже я гнала, а правда заключалась в том, что можно было сюжеты показывать про то, как проживает эту войну мирное население местное, про беспризорников в развалинах, я всё это прекрасно помню.
И.ПЕТРОВСКАЯ: Стариков, которых никто не брал, русских стариков.
С.СОРОКИНА: Пацанов, которые там в больницах инвалидами или просто умирали. Всё это ещё можно было снимать, потому что не отстроилась машина государственной цензуры и государственного отношения к войнам. Ничего этого ещё не было, в эти зазоры можно было. Я прекрасно понимала, что того же Олега Максимовича, который по ходу пытался меня как-то увещевать, но это плохо получалось, что по большому счёту я виновата в том, что Олега Максимовича сняли. Кстати, не только его. А, подождите. После него сразу поставили у нас Сванидзе, по-моему?
И.ПЕТРОВСКАЯ: Сванидзе, да.
С.СОРОКИНА: Да, вот он меня потом уволил.
И.ПЕТРОВСКАЯ: Тоже интересный был поворот.
С.СОРОКИНА: У меня было это чувство. А потом так получилось, что был какой-то приём в Кремле, и там были…
И.ПЕТРОВСКАЯ: К восьмому марта это был приём, женщины знатные собирались.
С.СОРОКИНА: Ну вот и мы тоже там были. Помню, действительно, женщины были, восьмое марта, и Борис Николаевич обходил нас с рукопожатиями. Вряд ли он нас сильно различал в лицо…
И.ПЕТРОВСКАЯ: Различал ещё как. А то он не знал!
С.СОРОКИНА: Сидел смотрел телевизор? Я тебя умоляю. Но факт в том, что я пожимаю ему, значит, руку, он на меня так смотрит, я говорю: «Да, это я гоню чернуху». И он так хмыкнул и отвернулся. Вот, собственно, всё наше общение с Борисом Николаевичем. С Наиной Иосифовной общалась больше, потом уже.
И.ПЕТРОВСКАЯ: Олег Максимович, который от нас ушёл, он вспоминал в своей книжке, что, это не факт, я цитирую, у всех своя аберрация была памяти, хотя он писал её по горячим следам, что кремлёвские, он не пишет сам Ельцин, очень не любили Сорокину именно вот за всё это, за жёсткость, за наверное пацифизм там и за определённую неуправляемость. Он вспоминает, что дискуссии, мягко говоря, которые сам делал с тобой, они не приносили ему радости, и там ещё есть фраза, у неё, пишет он, красивая улыбка, с этим не поспоришь – но человек она жёсткий, очень неудобный. Поэтому, если она отстаивала что-то, то отстаивала уже до последнего, до ссор, а потом уже сам Попцов со своими кураторами должен был объясняться.
С.СОРОКИНА: Так нет, потом же был Сагалаев, который мне потом объяснял правила игры. С Сагалаевым смешно получилось, что он мне объяснил правила игры, что за три дня люди повозмущаются, что меня уволят, а три дня пройдёт – и забудут. Неужели я не переживу эти три дня? Вот это я помню
И.ПЕТРОВСКАЯ: Я – в смысле он?
С.СОРОКИНА: Да-да, это про Эдуарда Михайловича. И я помню, сижу у него в кабинете, а мы не были с ним совсем знакомы в тот момент, когда он к нам пришёл руководить компанией, совсем не были знакомы, и я помню, что как-то меня пробрало от этого разговора, при том, что Эдуард Михайлович, при том, что он милый и улыбчивый, мог тоже быть о-го-го каким жёстким и неприятным. И помню, сижу у него в кабинете, вечер, у меня следующий выпуск в одиннадцать, мы тогда по два вели, в 8 и в 11 вечера, я тогда поняла, что могу не дойти до 11 уже, что меня могут прямо сейчас вышвырнуть. И так мне не по себе было, прямо сижу так, переживаю, а соглашаюсь.
И.ПЕТРОВСКАЯ: А что он говорил7
С.СОРОКИНА: Вот именно это говорил. Светла на Иннокентьевна, даже. По-моему, он подчёркнуто Светлана Иннокентьевна, вы думаете, что вас нельзя уволить? Вы что себе позволяете? А это было как раз после восьмичасового выпуска, когда я опять что-то пацифистское выдала. Вы что себе позволяете? Там даже хуже было, потому что тогда ввели внутренний контур внутреннего интернета, и по большому счёту, вёрстка была уже электронная, не на бумажках, и эту электронную вёрстку могли видеть приставленные люди. Приставленные у нас были сильно не любимые нами люди, которые уже смотрели вёрстку, там были у нас, конечно, подтасовки – мы не ставили в вёрстку то, что давали – ну не всё, во всяком случае, или реплику какую уже. Ну прямое преступление, разумеется, эфирное, но бывало. И иногда.
И.ПЕТРОВСКАЯ: А что он в этот момент тебе предлагал?
С.СОРОКИНА: Ничего не предлагал. Он мне в этот момент предлагал поразмыслить над судьбой своей. Выглядело это буквально так. Я, кстати, запомнила дословно, и через несколько лет, когда он уже был уволен, когда я уже ушла, я ему однажды про этот случай рассказала, он очень смеялся. Но мне тогда было не смешно, потому что он сказал: «Светлана Иннокентьевна, вы думаете, что вы неприкасаемая, что вас нельзя уволить, что ради вас люди будут возмущаться, забрасывать письмами, звонками и прочее, ну да, денёчек будет, потом, может быть, в курилках ещё денёчек коллеги повспоминают, слыхали, да, вот уволили, потом ещё денёчек оставшиеся, те, кто подбежал в последний момент, ещё позвонят и напишут. И что вы думаете, я три дня не переживу?» Я поняла, что переживёт, переживёт.
И.ПЕТРОВСКАЯ: Вот, кстати, тоже у меня вопрос. Вот зрительская любовь, она была безусловной, не только к тебе, она была безусловной к тебе особенно, потому что ты для них олицетворяла вот женский такой образ, да, человека сочувствующего, переживающего, слова эмпатия тогда не было, но это была ровно она – но ещё были довольно большое количество людей, которых реально люди любили. Куда она девается вот в таком вот физическом воплощении? Не то что подойти на улице и прикоснуться, а попробовать ка-кто другими действиями, это наивный романтический вопрос, выразить своё отношение к тому, что увольняют такого-то – ведь действительно были демонстрации.
С.СОРОКИНА: Были.
И.ПЕТРОВСКАЯ: Были демонстрации в защиту «Взгляда», были демонстрации, когда сняли «600 секунд».
С.СОРОКИНА: И когда НТВ громили, тоже были.
И.ПЕТРОВСКАЯ: Мы сейчас к этому придём. Это был последний всплеск, да.
С.СОРОКИНА: Когда ещё можно было выходить на эти демонстрации.
И.ПЕТРОВСКАЯ: Получается, что этот зритель, который был влюблён, который кого-то даже там обожествлял, кого-то обожал, то есть, любили одних, а когда им предложили других – их легко женили на других. Любят одних, женятся на других.
С.СОРОКИНА: И что тебя в этом возмущает?
И.ПЕТРОВСКАЯ: Я всё время думаю, где эта развилка? Вы, мы, если шире говорить, сдали позиции, сдавшись под напором новых обстоятельств, или зритель в этом тоже отчасти виноват, который смирились с тем, что их лишили, в общем, того, что им было важно – тех людей, которых они воспринимали как спасение.
С.СОРОКИНА: Главный итог девяностых, и не только у нас, как журналистов, но и политических деятелей, общественных деятелей – в том, что именно гражданское общество так и не сделали. Не сформировали, не сложили его, нет гражданского общества. Последние осколки его выметают куда-то как сор из избы, мы его не сделали. В общем, я помню, по-моему, даже Гайдар это признавал, говорил, слишком мало внимания именно общественному мнению уделяли, выяснению мнения, объяснению многих вопросов. Многое не объяснено было как в экономике, так и в политике. На общество как-то наплевали и задвинули, поэтому никакого гражданского общества так и не сложилось. Тонкий-тонкий такой слой, который есть всегда, как тут гособвинение Орлову сказало замечательно: провести психиатрическую экспертизу, поскольку у человека обострённое чувство справедливости и полностью отсутствует инстинкт самосохранения.
И.ПЕТРОВСКАЯ: Ну это да, это такой абсолютный рецидив.
С.СОРОКИНА: Тоненький слой людей, у которых обострённое чувство справедливости и отсутствует инстинкт самосохранения – но их мало для того, чтобы это самое общественное мнение было слышно. А сейчас ему и проявляться негде, кроме как в зале суда, в последней речи.
И.ПЕТРОВСКАЯ: У тебя был этот инстинкт самосохранения?
С.СОРОКИНА: Да, конечно. Тогда, наверное, нет, я моложе была, безбашеннее, оглядываясь, думаю, тогда не было этого инстинкта самосохранения. А сейчас я чувствую это, конечно, сейчас как-то стало гораздо опаснее, я бы сказала, потому что все эти последствия стали очень конкретными, страшными.
И.ПЕТРОВСКАЯ: И подсудными
С.СОРОКИНА: И подсудными. Читаю сейчас про конец династии Цин в Китае, это самый конец 19, начало 20 века, и там встречаю время от времени, что даже во времена династий Мин и Цин можно было встать у ворот Запретного города и кричать правду – и никто не смел тебя тронуть, потому что ты стоишь у ворот Запретного города и можешь. Можешь там, правда, с ума сойти от того, что эта правда ни на кого не действует, но прокричать эту правду ты можешь. Встать и кричать. Даже если про императора, императрицу и так далее. Вот читаешь, чёрт знает какие уклады, церемонии, но правду можно было кричать. Наверное, понимали, что без этого совсем…
И.ПЕТРОВСКАЯ: Выхлоп у населения.
С.СОРОКИНА: Да, а сейчас и молчком не постоишь.
И.ПЕТРОВСКАЯ: Знаешь, история Руси чуть ли не до петровской, выражение «откладывать в долгий ящик», когда можно было принести челобитную к стенам Кремля, туда бросить.
С.СОРОКИНА: Сейчас тоже можно президенту.
И.ПЕТРОВСКАЯ: И сейчас можно крикнуть «Рейган дурак», как в анекдоте.
С.СОРОКИНА: Да, прокричать.
«Мы возвращаемся к главной для нас теме, дню рождения НТВ. Ровно 30 лет назад 10 октября 93 года вышла в эфир первая программа нашей телекомпании. За эти годы мы показали сотни тысяч часов информационных программ, ток-шоу, фильмов и сериалов. Наши проекты неоднократно удостаивались российских и международных премий, награды получили информационные программы «Сегодня», «Центральное телевидение», «Своя игра», ток-шоу «Жди меня» и другие. Мы создаём контент с использованием инновационных технологий и выходим в прямой эфир по стандарту связи 5G. Даже останкинская башня сегодня заиграла оттенками нашего телеканала. Каждый день для зрителей трудится огромная команда НТВ, и сегодня мы говорим «спасибо» тем, кто создал телеканал и тем, кто продолжает его создавать изо дня в день. Но самые тёплые слова благодарности мы выражаем, конечно, вам, нашим зрителям».
И.ПЕТРОВСКАЯ: НТВ тоже 30 лет. Ты говоришь, телевизор не смотришь, поэтому наверняка не видела юбилейный сюжет – а я его смотрела.
С.СОРОКИНА: А, 30летие? И что это было?
И.ПЕТРОВСКАЯ: А история начинается, или продолжается совершенно далеко не с вас, а с людей, которые сегодня формируют облик НТВ. Даже если на 25 лет вы ещё там были, и у вас даже были маленькие какие-то включения-синхроны, даже у уж совсем крамольного запретного иноагента Евгения Киселёва, и ты там была – то теперь этого просто нет. Очень легко писать историю, стерев ластиком всё, что составляло славу.
С.СОРОКИНА: Историю пишут победители.
И.ПЕТРОВСКАЯ: А это вопрос, кто победит. Хорошо, НТВ, 97 год, ты приходишь в компанию, куда уже до тебя пришёл Олег Добродеев, и тот же самый Киселёв, иноагент, и многие другие пришли с ВГТРК. Дальше ты там проживаешь очень ёмкий и новый для себя…
С.СОРОКИНА: 98, 99, 2000й и весна… три с половиной года там провела. Да.
И.ПЕТРОВСКАЯ: Сегодня мы тоже прекрасно понимаем, что уже тогда случалось. Не там ли была тогда вот эта вот развилка, когда опять выбирали меньшее из зол, работая в одни ворота, выборы же были, понятно.
С.СОРОКИНА: Выборы для начала ещё 96 года были, которые я встретила ещё на ВГТРК, на минуточку.
И.ПЕТРОВСКАЯ: А, это да.
С.СОРОКИНА: 96 года выборы, залоговые все эти аукционы и прочее.
И.ПЕТРОВСКАЯ: Так я тебя о чём ещё хочу спросить, эти выборы оказались определённой развилкой, потому что период полной свободы, который был в начале девяностых, а потом абсолютно добровольное участие в этой игре в одни ворота, мне кажется, оно, вот это вот обстоятельство, показало тогдашней власти, что можно ведь и так, можно подчинять.
С.СОРОКИНА: Хочешь верь, хочешь нет, я в этой предвыборной кампании, не потому что коммунистов любила, а потому что так нельзя, старалась давать равное время тем и другим, за что была битва периодически.
И.ПЕТРОВСКАЯ: Уже на НТВ?
С.СОРОКИНА: Ещё на ВГТРК, это была ещё одна моя вина, потому что я показывала там митинги, который собирал Зюганов, за что он меня, оказывается, очень даже уважал, он это заметил, что я выдавала его митинги. Меня за это очень порицали наши руководители и говорили мне буквально: «Ты что, хочешь, чтобы победил Зюганов? Будут вешать на столбах, тебя первую повесят». В общем, всё это, была вся эта риторика, а я говорила – так нельзя, потому что выборы, выборы, надо давать равные возможности. «Ну хорошо, следующий выпуск тоже собираешься показать митинг, там стадион собрал Зюганов? – Собираюсь. – Тогда хотя бы как-то заблюрь шашечками, что там полный стадион». Помню эту историю, такое тоже было. Помню эту колоссальную несправедливость. Я не хотела, чтобы победил Зюганов, но мне тошно смотреть, как идут подтасовки на уровне пропаганды.
И.ПЕТРОВСКАЯ: Я, в связи с этим вспоминаю фразу, которую, уже будучи президентом, Владимир Владимирович Путин сказал на одной из пресс-конференций про отношения власти и СМИ, ты наверняка помнишь – что власть как настоящий мужчина всегда должна пытаться, а СМИ как настоящая женщина всегда должна сопротивляться. Если вдуматься в смысл этой фразы, то получается, что власть – насильник, потому что она пытается – собственно, он это и вкладывал, наверное. Так оно и случилось. Нравится, не нравится, по другому поводу было сказано.
С.СОРОКИНА: Терпи, моя красавица.
И.ПЕТРОВСКАЯ: Да, терпи, моя красавица. НТВ – был последний очаг такой сопротивления, сейчас не будем говорить, что, как и почему в этот момент делал – но, по крайней мере, они пытались сохранить сами себя в этой ситуации. Была ли такая же возможность, опять же про эти развилки, тебе, по крайней мере, что всё бесполезно, фраза, которую ты написала…
С.СОРОКИНА: Ох, Петровская, заволокла всё-таки во всякие воспоминания.
И.ПЕТРОВСКАЯ: Ну а что делать, у нас памятная дата.
С.СОРОКИНА: Да, заволокла. А вот помнишь…
И.ПЕТРОВСКАЯ: Ну мы же перекидываем мостки сегодня, пытаемся понять, как мы оказались.
С.СОРОКИНА: А толку от этого понимания? То есть, можно вспоминать, когда мне, когда мне… Да мне рано всё это стало понятно, ясен был тренд, и что это плохо кончится, тоже было ясно. Ты мне упомнила про всё бесполезно, всё бессмысленно, не помню, как я написала, Вите Шендеровичу
И.ПЕТРОВСКАЯ: Иноагенту.
С.СОРОКИНА: Иноагенту, иноагенту. Это уже встреча кремлёвская, когда с Путиным встречались. Если ты думаешь, что я рассчитывала на какой-то позитивный результат встречи с Владимиром Владимировичем – нет, ничего. Это у некоторых моих коллег были какие-то иллюзии, что можно там поговорить, в чём-то переубедить. Я в этом совершенно была уверена, что нет.
И.ПЕТРОВСКАЯ: То есть, решение было принято?
С.СОРОКИНА: Да, а это была случайно получившаяся встреча. Предложили, почему бы не поговорить? Случайная встреча, с обеих сторон. Понимала и его позицию, его упёртость, и нашу, баррикадные настроения – а вот мы скажем это, ну и понятно было, что при такой лозунговости никто никого не услышит, не переговорная ситуация. Абсолютно не переговорная, здесь своё, тут своё, никто ничего не получит. Не могло получиться. Поэтому ну да, встретились, потом Владимир Владимирович со мной, мы с ним разговаривали ещё 40 минут перед общей встречей вдвоём, никакого секрета нет о том, что это была за встреча, 20 раз говорила, это всё равно спрашивают – а о чём вы говорили? Ни о чём таком не говорили, он просто зондировал наши аргументы.
И.ПЕТРОВСКАЯ: Ну длилось-то 30 минут, не меньше.
С.СОРОКИНА: 40.
И.ПЕТРОВСКАЯ: Значит, всё-таки говорили.
С.СОРОКИНА: Ну Владимир Владимирович тогда ко мне неплохо относился, он меня перевербовывал, почему бы нет?
И.ПЕТРОВСКАЯ: Вот это интересно. Перевербовывал куда?
С.СОРОКИНА: Ну на свою сторону, что все не правы, а он прав, тем более надо понимать, раскол-то был уже в компании, понятно было, что не все придерживаются наших позиций. Есть люди, которые по-другому считают, газпромовские и так далее. Ну и я помню финал этого разговора. Вот мне тогда очень хотелось плакать, я была очень слезливая. Это сейчас меня не больно-то прошибёшь на слезу. Да. А тогда я очень была слезливая, я помню, сидела под столом руки крутила, чтобы не заплакать. Очень не хотелось – взрослый человек, взрослая женщина, сидеть плакать. Сидела, крутила, вся рука синяя была. И когда уже невмоготу стало от того, что всё бессмысленно, я сказала: Владимир Владимирович, давайте закончим этот разговор. Даже если вы сто раз правы, а мы сто раз не правы, я сейчас не уйду из своего окопа и не брошу своих товарищей. Меня бессмысленно, не помню, как сказала, переубеждать или перевербовывать. Давайте пойдём уже ко всем. Он сказал, ну что ж, пойдёмте. Так мы закончили, так что я сама прервала этот разговор. Мы пришли туда, я вот тут написала Вите «всё бессмысленно», а поплакать хотелось, я сказала, что нужно в туалет, и выскочила в коридор. И там – а тогда ещё курить можно было, я стояла курила в коридоре. Стояла курила, да, стою курю, какая-то гравюра висит, я на эту гравюру смотрю, стою курю.
И.ПЕТРОВСКАЯ: Альфред Кох, который пришёл на разгромленные эти руины, фактически, потом говорил, что мы никого не гнали, они сами ушли. Мы всем предложили, кто хотел остался.
С.СОРОКИНА: Меня оставляли, да, меня оставляли, предлагали остаться. Мне предлагали остаться, был у меня замечательный разговор с одним из наших начальников. Не буду сейчас называть, разговаривали, и просто к сегодняшнему дню имеет тоже отношение это воспоминание странным образом. Я была в совершенно размазанном состоянии, я сижу пишу заявление, меня уговаривают остаться. Я прямо сижу, слёзы накипают на глазах, очень тяжело. И вдруг этот человек говорит мне: «И вообще, Свет (это, видимо, последний аргумент), что тебе делать с этими евреями?»
И.ПЕТРОВСКАЯ: Могу даже представить, кто это сказал.
С.СОРОКИНА: Да, были такие зачатки у него. И он это произносит, я так на него сразу – говорю, ой, как хорошо, что ты мне это сказал. Подпиши заявление.
И.ПЕТРОВСКАЯ: Пошла к евреям.
С.СОРОКИНА: Настолько было вот, ну настолько… А когда сейчас слушаю эти абсолютно антисемитские разговоры, когда случайно попадаешь на какие-то реплики и вдруг оказывается, что у нас антисемитизма нет – а он, оказывается, в полный рост расцветает, я, честно говоря, даже теряюсь как-то. Оказывается, так можно. Тогда казалось крайне неприличным, то, что было сказано – а сегодня это вылилось уже на экраны. Потрясающе. И ничего. Ничего.
И.ПЕТРОВСКАЯ: Кладезь, на самом деле.
С.СОРОКИНА: Чего? Плохого опыта?
И.ПЕТРОВСКАЯ: У тебя был потрясающий опыт, ты вела «Герой дня», каждодневную программу.
С.СОРОКИНА: А сейчас ток-шоу гоняют часами.
И.ПЕТРОВСКАЯ: Это ток-шоу, а я говорю про интервью, когда приходили самые именитые спикеры, ньюсмейкеры, члены правительства, главы партий и всякое такое. И поэтому у тебя накоплен, я не думаю, я на самом деле знаю, огромный массив разных историй людей, которые к тебе приходили. Многие из них остались на плаву. У тебя нет такого желания это всё как-то оформить пусть на будущее?
С.СОРОКИНА: Мои воспоминания?
И.ПЕТРОВСКАЯ: Какие-то такие воспоминания, которые больше такие, байки, я просто их знаю, из склепа именно – где-то в прямом смысле. Самое главное, когда ты видишь сегодня этих людей, которые тогда казались вполне себе приличными, демократичными, можешь себе представить, что такие трансформации могут происходить? Про журналистские трансформации мы более или менее поговорили.
С.СОРОКИНА: Ну а что здесь-то, политики, political animals – это отдельная категория людей. Ну, иных уж нет, а те далече, многие уже сгинули, лет-то сколько нам с тобой. Поэтому все наши наблюдения касаются, в основном, былой гвардии. Есть отдельные наблюдения, когда кто-то знакомый сейчас действует, тот же Собянин.
И.ПЕТРОВСКАЯ: Шойгу.
С.СОРОКИНА: Шойгу. Да, эти ещё есть, это правда, но, а что мне на них смотреть – как они сильно изменились? Эту трансформацию я пережила уже год назад особенно остро, когда всё это происходило. Теперь уже даже мысленно к этому не возвращаюсь. Я не знаю, давно это было, другие были.
И.ПЕТРОВСКАЯ: Лукашенко предлагал тебе стать пресс-секретарём.
С.СОРОКИНА: Было дело. Но я бы долго там не продержалась, даже если бы согласилась. Лукашенко имел большие амбиции, он думал, что объединённое государство, и он, возможно, станет во главе этого государства России и Беларуси, и звал меня к себе пресс-секретарём. Я и тогда ещё, конечно, смеялась и пожимала плечами, никогда и в голове этого не было, но он почему-то думал, что это заманчивое предложение. Очень заманчивое.
И.ПЕТРОВСКАЯ: Не только он пытался. Помню, у тебя были предложения.
С.СОРОКИНА: Евгений Максимович Примаков тоже приглашал пресс-секретарём, когда имел амбиции баллотироваться. В разные партии приглашали, это правда. Никогда не имела склонности к этому, поэтому бог миловал, ну его на фиг.
И.ПЕТРОВСКАЯ: Тогда тем более не буду говорить идеалистическую идею, что если бы нормальные люди пошли в политику тогда, может быть, всё было бы по-другому.
С.СОРОКИНА: Ну да, да. В партию, в КПСС приличные люди шли.
И.ПЕТРОВСКАЯ: А ты была в партии?
С.СОРОКИНА: Нет, хотя предлагали сызмала. Я ещё когда в институте училась, а я была круглая отличница, мне сказали, дадут ленинскую стипендию, если я вступлю в партию, хотя бы в кандидаты, а надо сказать, что жили-то мы как все, трудно, я по вечерам подрабатывала уборщицей у мамы в школе, чтобы хоть какие-то деньги, повышенная стипендия была ерундовая, 25 рублей, и мне сказали, сразу 120 рублей, в те времена это хорошая зарплата инженера была – но нужно было подать заявление вступить в партию. Вообще мы мало предлагаем студентам, это такая прямо честь и так далее. Я отказалась, мне велели подумать. Я подумала и всё равно отказалась, так никогда больше не вступала в партию. Мне и на работе предлагали. Я никогда не вступала в эту партию, и слава богу – не надо было ничего демонстративно сжигать, отказываться или рвать. Не была – и не была, всё.
И.ПЕТРОВСКАЯ: Такая была прекрасная возможность в жизни – заниматься прекрасным делом, быть инженером лесотехнического хозяйства.
С.СОРОКИНА: Нет, ландшафтным архитектором, бери выше. Это называлось озеленение городов и населённых мест, специальная группа у нас такая была, то, что потом стало называться ландшафтной архитектурой красиво.
И.ПЕТРОВСКАЯ: Тем более.
С.СОРОКИНА: Ты у меня на даче была? Лесочек мой видела?
И.ПЕТРОВСКАЯ: Была, шикарно, лесочек выращенный, не одно дерево посадила и не одно вырастила. Ты понимаешь, к чему клоню. И вот ты упустила прекрасную возможность, сейчас была бы главным – не знаю, чего, но главным архитектором, и поступила на эту, прямо скажем, довольно скользкую дорожку и пошла в профессию, которая в итоге привела многих из нас… У тебя, правда, осталась некоторая возможность вернуться, но в определённом смысле, к разбитому корыту. Нет у тебя вот этого ощущения, что…
С.СОРОКИНА: не туда пошла? У меня, кстати говоря, когда была серьёзная развилка, я, что называется, искала себя, когда я уже немножко работала на телевидении внештатником и в то же время училась в аспирантуре, потому что меня ждали как преподавателя у меня на кафедре, и в это же время я дружила, был такой замечательный директор уже дворцов и парков царскосельских, моей родины, Иван Петрович Саутов. Прямо легендарный был директор многолетний. И у меня отец, когда демобилизовался, некоторое время работал электриком во дворцах и парках, и нашу семью знал хорошо Иван Петрович. Иван Петрович меня позвал возглавить, быть главным садовником дворцово-паркового комплекса нашего царскосельского.
И.ПЕТРОВСКАЯ: Я садовником родился…
С.СОРОКИНА: Да, как бы возглавить всю эту работу по дворцам и паркам Царского села. Там же не один парк даже, всё это вот, и я всерьёз размышляла над этим делом – пойти заниматься этим делом, согласись, родное Царское село, да, я уже водила экскурсии во дворце в свои выходные дни, мне это очень нравилось, и вот предложение заняться садами и парками Царского села.
И.ПЕТРОВСКАЯ: Может, не поздно?
С.СОРОКИНА: Да нет, теперь поздно. Но приняла решение определённое. Несмотря на все потери, на все шишки, я об этом не жалею ничуть. Это уже мой путь, времена не выбирают, в них живут и умирают. Большей пошлости на свете нет, чем плакать и стонать, будто можно те на эти как на рынке поменять. Мне достались эти времена, и я прожила их, как могла. Нет, не жалею.
И.ПЕТРОВСКАЯ: По-моему, это прекрасная точка нашего сегодняшнего разговора.
С.СОРОКИНА: Это ещё многоточие, потому что нам столько ещё в нашей истории.
И.ПЕТРОВСКАЯ: Точка нашего сегодняшнего разговора!
С.СОРОКИНА: Нам ещё в этой истории, в учебнике истории столько страниц перелистать и ещё столько перемен увидеть, к сожалению, наверное, не самых радостных. Поэтому спроси меня ещё через годик, сильнее я стала или слабее. Может быть, у меня будет ответ.
И.ПЕТРОВСКАЯ: Если у меня будет возможность спросить. Света, спасибо тебе большое, что пришла, что так искренне и откровенно говорила. Все твои настроения я прекрасно знаю и считываю, поэтому я намеренно к какой-то уж совсем сегодняшней актуалке не обращалась, тем более, то одно из последних интервью, которое ты давала в марте прошлого года, ты там всё выразила абсолютно исчерпывающе Кате Гордеевой, поэтому мне интереснее было поговорить о некоторых переплетениях наших общих судеб и исторических всяких пересечений.
С.СОРОКИНА: Ира, одно могу сказать, что какой-то самый ближний круг друзей – он на какой-то одной волне остался, и здесь разочарований нет, согласись. Ну есть наш близкий круг, который – нам не нужно ничего друг другу объяснять. По счастью, мои близкие в этом смысле мои заединщики, и вот это, наверное, как-то поддерживает – было бы хуже, наверное, если бы было иначе. Так что, Ирка, держимся.
И.ПЕТРОВСКАЯ: И всё равно, мы прожили золотой и счастливый век. Я с тобой согласна, одно воспоминание делает нас сильнее. Это вопрос, чем мы дышим сегодня.
С.СОРОКИНА: Не надо эпитафий.
И.ПЕТРОВСКАЯ: Нет, я говорю, чем мы дышим сегодня, можем ли мы какие-то обнаружить хотя бы какие-то остаточные рудименты надежд – но не будем о грустном. Дорогие друзья, это были Светлана Сорокина, Ирина Петровская, наш гостевой эфир нашего стрима «Смотри в оба». Пожалуйста, как всегда, подписывайтесь на наш канал, ставьте лайки, рекомендуйте своим друзьям-знакомым, ну и до новых встреч!