«Смотри в оба»: Невыученные уроки непрошедшего времени. Почему так будоражат фильмы про 90-е
У меня всё равно каждый раз шок, когда человек, который мне кажется взрослым, такой дядька забуревший, у которого я покупаю помидоры на рынке – не знаю почему уже через 30 секунд мы говорим о Советском Союзе, и он произносит фразу: ну слушайте, в Советском Союзе хотя бы мясо было. Я говорю: какое мясо? Где оно было? Вы какого года рождения?..
Подписаться на НО.Медиа из России
ИРИНА ПЕТРОВСКАЯ: Привет, друзья. Это канал «Но.Медиа из России», подкаст «Смотри в оба». И сегодня мы в давно уже вами, наверное, ожидаемом формате вдвоём смотрим в оба с Татьяной Малкиной, моей напарницей. Приветствую тебя от всей души.
ТАТЬЯНА МАЛКИНА: Привет, привет всем. Я думала, ты сейчас испугалась, что ты скажешь, что это в давно забытом формате.
ИРИНА ПЕТРОВСКАЯ: Нет, нет, нет. Именно в ожидаемом, но всё время откладываемом по разным обстоятельствам. На самом деле у нас сегодня запланирована другая тема. Была запланирована, и мы к ней вернёмся. Мы хотим обсудить фильмы, которые вызвали необычайный резонанс. Один фильм под названием «Предатели» Марии Певчих, иноагентки, кажется. И второй, вот только-только, три серии выложены Непрошедшее время, и оба анализируют, обращаются к истории 90-х и нулевых годов. Мы хотели бы понять, почему это вызывает сегодня такой отклик в разных-разных людях, и разный отклик. Но вот ровно в момент, когда мы сейчас здесь сидим, происходит абсолютно историческое, невозможное, давно, вот как раз здесь уж точно, ожидаемое, и еще мы очень боимся сглазить, событие, происходит на наших глазах обмен политзаключенных на тех, кого наша страна желает получить из тюрем других стран. И то, что мы уже знаем точно, что получили свободу и их поменяли, это американский журналист Эван Гершкович или Гершкович по-разному.
ТАТЬЯНА МАЛКИНА:Ну, Гершкович.
ИРИНА ПЕТРОВСКАЯ:Ну, Гершкович, да. И морпех тоже американский, Пол Уилан. Ну вот, и, конечно, мы не можем это не каким-то образом обсудить, хотя и, боюсь, по-прежнему как-то сглазить.
ТАТЬЯНА МАЛКИНА: По-настоящему, если совсем по-пуристски, мы должны соблюдать режим тишины до тех пор, пока мы не увидим видеоизображение всех обмененных, а мы знаем, что там два пакета как минимум, простите за этот жаргон, два пакета обменных, и что Гершкович и Уилан в одном, а есть еще многократно уже названы везде фамилии как минимум 16 российских политзаключенных, которые вроде как в каком-то другом пакете обмена и кулаки все сжаты. Не знаю, если бы были чернила, опустила бы все в чернила. Но пока мы не должны позволять себе радоваться. Даже со слезами на глазах. Потому что так не положено. Чтобы ничего не испортить, не сглазить. Поэтому мы записываемся сегодня. И в тот момент, когда уже объявлена пресс-конференция кого-то из обмененных в Берлине в 19 часов по Берлину как-то ужасно надеемся.
ИРИНА ПЕТРОВСКАЯ: Мы также надеемся, что, если по ходу нашего разговора придут сведения уже абсолютно точные о освобождении, обмене других наших политзаключенных, то наши товарищи об этом нам скажут, и мы, в свою очередь, тоже, безусловно, это упомянем, хотя мы и в записи не можем претендовать на такую вот абсолютно актуальность.
ТАТЬЯНА МАЛКИНА: Ну, мы не можем прикидываться, что мы в каком-то вакууме живём, и что мы сейчас не думаем в основном про это, если честно. Ну ладно, мы посмотрим, но, в принципе, сама идея того, что даже в таких чудовищных обстоятельствах принципиально возможен обмен, то есть торг, мне кажется, последним внушающим хоть какую-то надежду на гипотетическую починку сломавшегося мира соображением. Потому что обмен — это торг. Когда возможен торг, возможно сосуществование. Каким бы циничным ни был этот торг, как бы странно ни звучало моё отношение, не знаю. Вся надежда на то, что мир не исчезнет, и на то, что, возможно, прекратится кровопролитие и прочее, она, собственно, покоится в том месте, где есть интересы, где есть обмены, где есть торговля, где есть широко и глубоко понимаемый рынок, а не безумие того или иного рода. Поэтому я вот… Нас не было, я была, кстати, в гостях у…
ИРИНА ПЕТРОВСКАЯ: Безумие в данном случае для меня выражается в том, что абсолютно все со всех сторон понимают, что с нашей стороны в этом пакете, в нескольких или как цинично это звучит, что абсолютно ни в чем не повинные люди. Единственное здесь удовлетворение может быть то, что они избавятся от этих мук и, возможно, избегут той участи, которую не избежал главный политзаключенный этой страны.
ТАТЬЯНА МАЛКИНА: Ну, это, знаешь, это прямо большая радость. Я понимаю, что я звучу как человек с синдромом Чулпан Хаматовой, но я совершенно не могу ничего с этим поделать. Мне кажется, что каждый вызволенный из вурдалакских лап — это огромное счастье, огромная ценность, потому что, ну, вот правда, жизнь — это невероятная ценность. И правда, мне важно верить в то, что торг циничный, безобразный, грязный всё же возможен. Торг — это всё-таки противоположное взаимному уничтожению, мне так кажется. И если он возможен хоть в какой-то мере, я считаю, может быть, я из последних сил пытаюсь не быть полным пессимистом, я считаю, что это даёт надежду на то, что не все ещё окончательно спятили. Про торг я хотела сказать. У нас сейчас будет большой сюрприз, радость для всех нас. Мы будем разговаривать с нашей, не скрою, давнишней подругой, великолепным журналистом и очень-очень популярным блогером Машей Слоним, у которой я не так давно, прогуливая наши с тобой стримы, была в гостях. И по дороге к ней другие друзья завезли меня в музеефицированную тюрьму, довольно известную тюрьму в городе Бодмин, Это дико интересный музей. Сейчас не буду, естественно, про него рассказывать, потому что там особо политзаключенных особо не было, не до этого было. Но это, кстати, та тюрьма, в которой была осуществлена последняя в Великобритании миссия. Смертная казнь через повешение, и это было аж в 1946 году, при том, что тюрьма старейшая. Но там, поскольку это прибрежное место, там основная клиентела тюрьмы — это бутлегеры, контрабандисты. Сейчас тоже там, кстати, есть контрабандисты. Правда, существенно всё менее романтично. Но, в принципе, основной состав вот этих… последствий людей это были контрабандисты, которые разные завозили. И ром, и всё это было связано с пиратством, жестокостью и всяким ужасом. Но очень интересно, в этом музее появились практически вся экспозиция в части, касающаяся как раз контрабандистов. обрамлена цитатами из Адама Смита.
ИРИНА ПЕТРОВСКАЯ: Зато любила Адама Смита.
ТАТЬЯНА МАЛКИНА: Да, ну такого, прямо скажем, еще никем не низвергнутого авторитета экономической мысли. И смысл всех этих цитат состоял примерно в том, что Адам Смит пишет, слушайте, ну контрабандисты, они, конечно, они преступники, да, их вот вешают пачками. Но, в принципе, я считаю, что их надо рассматривать как настоящих свободных предпринимателей. Потому что они и есть, собственно говоря, агенты свободного рынка, который всегда выживет, и вода дырочку найдет, и Ром обязательно встретится с теми, кто его хочет пить или продавать, не платя адских налогов. Поэтому я вот, с моей точки зрения, ну, это вольный пересказ пишет Смит, было бы нелишне рассмотреть их, как на самом деле самых продвинутых предпринимателей независимых. И меня как-то очень развеселила и порадовала эта мысль. Причем давнишние все-таки слова. И там вся часть музея, очень ловко сделанного, посвященного вот этим самым бутлегерам, она как красной нитью пронизывает мысль о том, что подумайте, а не есть ли это самые лучшие и выдающиеся бизнесмены эпохи.
ИРИНА ПЕТРОВСКАЯ: Ну, в свое время при советской власти, как мы помним, тех, кого называли цеховиками, на самом деле это были то, что опять же называлось потом предпринимателями, коммерсантами. Вот там они сидели, а потом стали одними из двигателей той самой рыночной экономики, которая возродилась в те годы, о которых мы с тобой собираемся сейчас говорить.
ТАТЬЯНА МАЛКИНА: Да-да-да, я, собственно, к этому тоже вела.
ИРИНА ПЕТРОВСКАЯ: А, понятно, видишь, как мы с тобой в одном ключе думаем. Ну так вот, собственно говоря, вот этот повод для нашего разговора – это не только фильмы, но и, во-первых, наступивший август, а в августе почему-то у нас принято всё время говорить, ну, не почему-то, а потому что в августе именно произошло событие, которое стало ключевым и поворотным не только в истории одной части суши, как раньше говорили, но и фактически и всего мира. Но не это главное. А главное то, что люди разных возрастов обратились снова к истории, по сути, 90-е годы, 90-е, нулевые, пытаясь там найти вопросы на ответы, которые сегодня нас всех очень волнуют. Что произошло тогда, где были те поворотные моменты, которые проглядели, упустили те, кто называли себя либералами, демократами, когда все пошло не так, а могло ли пойти все так. И вот целый такой огромный пласт вопросов, ну, помимо того, что стоит ли вообще сегодня в наши еще более, куда более драматические времена все время с повернутой головой сидеть и смотреть в прошлое, вместо того, чтобы смотреть, ну, как минимум, в настоящее или в будущее. Поэтому, собственно, у меня тебе вот такой… Да, важно. Второй фильм, который мы упоминаем, «Непрошедшее время», который сделан командой под предводительством, продюсерством Яна Везенберга, выложены пока всего три серии. И, собственно, ты с ними имела дело. А я в отличие от всех вас, дорогие товарищи, посмотрела с любезного разрешения господина Везенберга все 10 серий, которые будут выкладываться по две, по-моему, в неделю, как они обещали. И поэтому я знаю, собственно, чем закончился как минимум фильм. Но я дала клятву, просто клятву, не спойлерить, не говорить, не обсуждать как бы содержание того, что я увижу. Хотя, откровенно говоря, спойлерить довольно сложно, потому что мы, в принципе, идём вслед за авторами по тем событиям ключевым, которые происходили, начиная с Брежнева и Пятилетки пышных похорон и заканчивая, собственно, уходом Бориса Николаевича и воцарением на трон нового властителя, который называется президентом у нас. Твоё ощущение, особенно если сравнивать с фильмом, наделавшим ещё больше шума, это не наделал шум, он был как раз принят весьма либеральными кругами благосклонно, вот фильм «Предатели» и фильм «Непрошедшее время». С любого вопроса, который я обозначил в своем вступлении, можешь начать.
ТАТЬЯНА МАЛКИНА: Ну, смотри, спасибо, что ты рассказала, что ты посмотрела все, и что ты не можешь отвечать на вопрос, о чем все кончилось, хотя мы более-менее знаем, что все кончилось.
ИРИНА ПЕТРОВСКАЯ: За два дня я прошу учесть этот подвиг разведчика.
ТАТЬЯНА МАЛКИНА: Я должна признаться тебе, только не кричи, что я успела посмотреть только одну серию, но я обещаю тебе, я буду религиозно наверстывать. Но я, конечно, во-первых, знакома с теми, кто его делал. Во-вторых, я уже прочла массу, большую массу отзывов даже на первые две серии. И я хочу сказать, что мне очень трудно сравнивать эти два продукта.
ИРИНА ПЕТРОВСКАЯ: Они сравниваются по одному только признаку, что и тот, и другой делают попытку, обратившись к этим годам, 90-м, нулевым, найти вопросы, что это было, кому это было выгодно, зачем и, собственно, к чему это привело.
ТАТЬЯНА МАЛКИНА: Смотри, повторюсь, я увидела только крошечный кусочек фильма «Непрошедшее время», и мне, в принципе, меня как-то, даже не знаю, с одной стороны умилило, а с другой стороны вызвало раздражение. бурное обсуждение в моих кругах, в социальных сетях, одной пятой части целого продукта, не дождавшись. Это традиция. Да, это традиция. Но поскольку мне известно, такой спойлер, что сам метод исследования или съёмки, который мы видим в первой серии, остался неизменным, то есть в нём отсутствует закадровый текст, Я уже сразу хочу сказать, что я безусловно предпочитаю подход Везенберга. Но мне кажется, что тут главное, ты говоришь о вопросах, на которые нужно искать ответы. Я пока еще, невзирая на мое уважение к создателем этого проекта. Я пока еще не знаю, удалось ли им удержаться в этом фрейме. У нас есть вопросы, давайте спросим тех, кто там был. Я точно уже знаю, что Мария Певчих при создании фильма «Предатели» в принципе занималась другим. У нее были ответы.
ИРИНА ПЕТРОВСКАЯ: Причем сначала, сразу. А под ответы снимался фильм.
ТАТЬЯНА МАЛКИНА: Мне кажется, фильм «Предатели» снят как такой… Мы все умеем это делать, и я даже думаю, что в какие-нибудь лохматые годы мы тоже этим грешили. Ответы есть, надо получить материал и как-то его ловко оформить. И даже без всякого мошенничества, поскольку искусство монтажа никто не отменял, а также искусство отбора фактов, спикеров и источников, просто нам нужен материал, который подтвердит имеющиеся у нас ответы. А назовем мы это вопросы к прошлому. Но мне это совершенно неинтересно вообще никак. Я с большим трудом заставила себя посмотреть все, кроме последней серии Предателей. У меня не вызвало, честно говоря, особого гнева и ярости эта продукция. Хотя меня даже упомянул какой-то неизвестный мне блогер в числе тех, кто заклеймил Марию Певчих. Но моя первая реакция была, что в прекрасной России будущего совершенно очевидно, что место Маргариты Симоньян должна занять Мария Певчих, потому что я не вижу разницы между методиками, подходами. Это партийный пропагандистский подход, безусловно. Безусловно, вне всяких сомнений, те ценности, идеи, которые стоят за партийной информационной деятельностью Марии Певчих, мне близки, в отличие от других. Но это не означает, что я хочу употреблять партийную пропаганду я как человек, да, вот в пищу духовную. Потому что теория практик партийной советской печати, известная нам с тобой под названием тыр-пыр, которая была, собственно, основным профильным, так называемым, профильным предметом на факультете журналистики МГУ, который мы обе с тобой с некоторой разницей в годах…
ИРИНА ПЕТРОВСКАЯ: Ты не поверишь, у нас на телеотделении не было тыр пыры.
ТАТЬЯНА МАЛКИНА: Ну ладно, а что? Ну потому что вам приходилось изучать хоть какую-то матчасть, там, не знаю, вот камеры, кадры, вы клеили же еще клеем. И наверное, у вас просто меньше было свободного времени. А вот мы, журналисты-газетчики, мы подвергались по счастью. По счастью у нас была прекрасная литература, прекрасная история. Нам дико повезло, мы застали последних мастодонтов. Но, в принципе, строго говоря, единственным профилем, два их было, был тыр-пыр в бессмысленной и беспощадной такой степени, что это даже трудно передать. Евгений Прохоров как-то помнит, что это всё изложил таким наукообразным птичьим псевдо языком, чтобы это всё казалось серьёзным.
ИРИНА ПЕТРОВСКАЯ: Так не отклоняемся, это мы далеко идём. Короче говоря, да, извините.
ТАТЬЯНА МАЛКИНА: В общем, тыр-пыр мне неинтересен. Считаю я тыр-пыр вредным, теорию практику партийной хорошо не советской печати. Да, я считаю, потому что, мне кажется, это развращает. Обвинят в эйджизме и патернализме, патронайзинге, это развращает все-таки какие-то неокрепшие умы. Если у человека нет навыка чтения медиа, невзирая на то, что в сети есть блестящие курсы, в частности, наши коллеги Ксения Лученко и прочие, и если у человека не прокачано критическое мышление как скилл, и если при этом он молод и родители с ним никогда не разговаривали о том, что происходило незадолго, за какое-то время до его рождения. Или родители разговаривали в духе стенаний бабушки, что была великая страна, а теперь раз все рассыпалось в прах. Мне кажется, что у объектов воздействия этого тырпыры действительно может складываться абсолютно ложная картина мира. И коррумпируется понимание того, что происходило и что происходит.
ИРИНА ПЕТРОВСКАЯ: И упакованное самое главное. Это удобно. Пропаганда удобна тем, что тебе дают упакованную, завязанную уже бантиками разного цвета, некую конфетку или не конфетку, неважно, продукт, готовый с ответами на все вопросы.
ТАТЬЯНА МАЛКИНА: Ну, в общем, понимаешь, ты спрашиваешь, ну, вот я такой продукт, такие продукты не ем.
ИРИНА ПЕТРОВСКАЯ: Ну, ясно. Я не ем.
ТАТЬЯНА МАЛКИНА: Но мне, да, мне, я не считаю это жизненно опасным и прочее, но мне, конечно, не нравится, когда, когда людей пичкают этим продуктом, заявляя, что это здоровый, это такой био-эко-продукт.
ИРИНА ПЕТРОВСКАЯ: Авторский взгляд еще имеется в виду, да? Как бы говорят нам авторы, что это мой авторский взгляд. Значит, не знаю, читала ты или знаешь ли ты, что вот этот фильм второй, Непрошедшее время, планировали авторы показать, ну, по телевизору это давно было понятно, что это уже не покажешь, там слишком разнонаправленные есть персонажи, в том числе, которые теперь и иноагенты и всякое такое. Но и онлайн-платформы, видимо, тоже отказались от показа. В отличие И сейчас мы вернёмся как раз, вернее, придём к встрече с нашей сегодняшней гостью. В отличие от фильма, который сделала группа журналистов, продюсеров, одна из них была Маш Слоним как раз, BBC. 1991 год, то есть всё ещё совсем свежак-свежак, назывался он «Вторая русская революция». И его тогда показали по телевизору.
ТАТЬЯНА МАЛКИНА: Ну так вот тогда показали по телевизору.
ИРИНА ПЕТРОВСКАЯ: Да, но сейчас бы тоже не показали, безусловно. А я его тоже посмотрела, совершив ещё один подвиг за эти буквально три дня, когда мы решили на эту тему поговорить. И поэтому и возникла идея связаться по видеосвязи, чтобы к нам вышла Маша Слоним из того волшебного уголка Земли, где она сейчас находится, в Британии. И, собственно, она тоже посмотрела и фильм Певчих, и начала смотреть «Непрошедшее время», откликалась, и ей есть с чем сравнивать. И вот этот западный подход, который тогда продемонстрировала эта работа, «Вторая русская революция», когда минимум закадрового текста, кстати, озвучено именно Машиным голосом, и много-много спикеров, которые рассказывают нам о своем видении всего, что происходило, опять же, с момента, когда заканчивал Брежнев свою и земную, и политическую жизнь, и до момента, когда произошел путь и, собственно, не стало страны под названием СССР. Поэтому связываемся сейчас с Машей Слоним, которая, надеюсь, ждет, не дождется встречи с нами.
ИРИНА ПЕТРОВСКАЯ: Здравствуй, дорогая Маша
МАША СЛОНИМ: Здравствуйте
ТАТЬЯНА МАЛКИНА: Привет. Сразу два у меня вопроса. Как всегда, я не могу задать нормальные вопросы. Это моя традиция такая. Первое — есть уже претензии, ну, во-первых, ты знаешь, что уже есть много претензий к едва только частично выложенному фильму «Непрошедшее время». Естественно, я говорю скорее о тех наших друзьях и коллегах, с которыми мы общаемся. К зетникам я не заглядывала. Может, они и не смотрят. Но первая претензия заключается в том, что «А, а что вы так все говорите, что, мол, авторской позиции нет, закадрового текста?» Автор же всё равно явно, явно выражает свою позицию, потому что есть же монтаж, есть же подбор спикеров и прочее. И мне, насколько ты вообще вменяемой, считаешь, такую реакцию, такую претензию? Возможно ли предполагать какой бы то ни было медийный продукт без наличия какой-то авторской позиции, какой бы она ни была, она, видимо, может быть разной?
МАША СЛОНИМ: Нет, конечно, очень много зависит от того, кого мы подбираем, каких синхроны, какие эти ньюсмейкеры и прочее. Но главное, мне кажется, все-таки это дело не в авторской позиции, а вот ответить на вопрос, о чем кино, о чем ты хочешь снять кино. И мне кажется, вот задача создателей этого сериала, ну пока что там, глядя на эти три серии, было рассказать историю устами участников. И там немножко склейки. Ну, то есть вместо закадрового текста был Сванидзе, который все-таки комментировал худо-бедно. Ну, в общем, мне кажется, хорошо, расставляя акценты очень четко. Муратов, кто там еще… такие люди, которые смотрели на это все не совсем изнутри, не как совсем участник, а со стороны. И это важно тоже было, мне кажется. Хорошо. Позиция автора, не знаю, мне кажется, он давал всем сказать.
ТАТЬЯНА МАЛКИНА: Нам, конечно, надо досмотреть кино до конца. Я надеюсь, что оно останется таким же захватывающим.
МАША СЛОНИМ: Эта история, которую он пока рассказал, она, мне кажется, очень стройно изложена. без каких-то таких уклонов. Что значит, там кто-то говорил про Ельцинское, ну почему? Потому что они работали с архивом Ельцин-центра. Они честно об этом написали, и при поддержке, да, а без такой поддержки не получилось бы такого роскошного выбора всего архива
ТАТЬЯНА МАЛКИНА: Понимаешь, вот это и есть вторая претензия, которую уже предъявляют этим, тогда еще было две серии всего выложено, что, дескать, получается антигорбачевский. Первые две серии нарратив антигорбачевский. Чего я, например, не вижу. И у меня в этом смысле тоже два ещё вопроса. Можно? Я не злоупотребляю: Первый, как бы вдогонку к другим. Мне кажется, вот, не знаю, у меня такая возникла гипотеза, что в отличие… Вот автор вот этого фильма «Непрошедшее время», помимо того, это ваша любимая присказка всех киношников, что надо хотеть рассказать историю, с которой я не очень согласна, потому что Мария Певчих тоже рассказывает историю. Она же рассказывает историю. Она, собственно, прям приходит и сразу начинает с места в карьеру рассказывать историю.
МАША СЛОНИМ: Это ее история.
ТАТЬЯНА МАЛКИНА: Да. Слушай, ну нельзя же рассказать чужую историю. Мне просто кажется, что у команды «Непрошедшего времени» была, помимо этого, изначальная задача немножко исследовательская. Мне кажется, им самим хотелось услышать всех этих людей. И хотелось бы… Почему они спрашивали всех-всех-всех. Кстати, удивительно, что им отвечали, но это отдельное тоже. Это про наше прошлое, про то, как была устроена в этом смысле жизнь. Мне кажется, что им было важно узнать мнение вот этих участников. То есть они в первую очередь были исследователями, А потом уже рассказывали историю, которая явилась результатом этого исследования. Но мне так пока что кажется. Опять же, надо все досмотреть.
МАША СЛОНИМ: Абсолютно. Певчих заведомо подошла к своему фильму с уже… как бы с предвзятой, что ли, задачей. Ты права. Ей не нужно было ничего расследовать. Она уже знала точно ответы на все свои эти вопросы. И их нам выложила. А здесь, да, они хотели, им интересно было. Как я помню, нам было дико интересно. Я вдруг поняла, что мне интересно слушать даже Лигачёва. Я в какой-то момент к нему прониклась. То есть таким любопытством журналистским. Понимаешь? И человеческим немножко тоже. Конечно. Но поэтому и получилось у авторов вот этого фильма, который мы обсуждаем, поэтому и получилось себя вовлечь в это расследование тоже. И в эту историю. Ты чувствовал, что ты следуешь за ней как-то и понимаешь. Это не про Ельцинской позиции, мне кажется. Это был переломный момент. Мы же закончили, например, в 1991-м возвращение Горбачева и все, и до свидания. А они как раз снимали про то, как Горбачев расстался, поломав или попытавшись сломать починить, не сломать. Он думал, что он починит. А потом все посыпалось у него. И как история стала как-то обгонять его замысел. И он не успевал за ним. И это, мне кажется, очень здорово показывает сочувствие. То есть я почувствовала сочувствие в том, как эта история была показана, даже не рассказана, а показана. Я очень хорошо относилась к Михаилу Сергеевичу, ужасно ему сочувствовала, потому что я чувствовала его вот эту боль, это ощущение, что что-то прямо уходит, уходит, уходит, и он пытается, пытается собрать, и уже не может. И это очень хорошо там чувствуется. Это не то, что про Ельцинский. Это даже, может быть, и в каком-то смысле анти-ельцинский. Он так грубый, какой-то такой силой припёрся, убрал его всё. А он представлял в тот момент вот это новое, новое, новое, которое пришло вот на эти обломки Союза. Так что нет, мне кажется, там прямо театр какой-то.
ИРИНА ПЕТРОВСКАЯ: Я, кстати, поскольку уже говорила, что посмотрела весь фильм, но не имею права обсуждать то, что все не видели, и дала слово этого не делать, но должна сказать, что несмотря на отсутствие авторского текста и того, что мы называем авторской позицией, отношением и так далее, тем не менее, чем дальше, тем больше именно с помощью этого монтажа и многообразия мнений создаётся всё более драматичная картина. Вот ты права, да, там такая начинается драма, в том числе и по принципу не всё так однозначно, как мы привыкли считать, потому что какие-то события совсем по-другому объясняются. И не с точки зрения того, чтобы обелить участников, да, а именно потому, что есть свидетели, которые считают, что именно так и было. Но это просто к слову, что я своим знанием не могу поделиться, но могу поделиться ощущением, что это реально действительно такая историческая драма. Причём она, собственно, историческая часть, она ощущается как история вот до конца 90-х. А дальше небольшой период, который там есть, потому что все заканчивается как раз у тебя заканчивалось уходом Горбачева и концом одной страны, а здесь, значит, уходом Ельцина и вступлением страны в новую эру. И вот тут уже начинается нынешняя история. Это по моему ощущению. Но у меня вот ещё какой вопрос продолжает Танин. Есть ещё одна претензия, что фильм, который закончен в 21-м году, закончил сниматься в 24 году некоторые его восприняли, особо радикальные товарищи, как некую консерву, что в нынешней ситуации нельзя уже вот так вот, да, как вот просто люди рассказывают историю, что всё, что случилось в 24 году, в 22-м году, 24-го февраля, всё обнулило. И поэтому отсутствие авторского отношения и комментария, слабость этого фильма, они должны, по мнению наших радикальных товарищей, выразить своё отношение в том числе к спикерам, которые перевернулись многие в воздухе и сменили свои позиции. Вот как ты к этому относишься?
МАША СЛОНИМ: Я совершенно не согласна. Мне кажется, как раз конец. Война начинает совершенно новый этап. Ну, не совершенно новый этап. Совершенно новый этап начался в 2000-м, даже в 1999-м. Но тут это уже следующий этап. Это уже новая история, в которой мы сейчас проживаем. И поэтому важно как раз закрыть эту консерву до войны. А вот давайте дождемся, надеюсь, конца вот этого этапа. Я очень хотела бы. И дадим вот тем же ребятам, которые сделали это, снять еще одно кино. Потому что, а что? Ну что сейчас говорить? Ну что, титрами можно сказать? Как вот, скажем, у Русака уже после того, как он сделал фильм «Последний сезон», «Возраст», «Не согласен». Да, уже ему пришлось титровать. И он закрыл эту консерву. Но мне кажется, вот они как раз правы, что сейчас началась уже новая совершенно эпоха. Они подвели к этому консерву. И все. И теперь давайте осмыслим вот то. И будем жить через вот это. Потому что очень трудно сейчас снимать. Это уже текущие события идут. Это уже не исторический фильм. А уже, ну да, можно сделать дальше, дальше снимать. Это уже новость.
ТАТЬЯНА МАЛКИНА: Ну, смотри, давай мы не будем забывать про то, как изменился мир и способ коммуникации между, скажем, журналистами и объектами их исследования и расспрашиванием, потому что то, о чем ты упомянула, очень интересный нюанс, который я студентам несколько раз пыталась объяснять в ответ на их вопросы, и который очень-очень трудно объяснить. Вот они спрашивают, а почему вот а как так было, почему они с вами разговаривали, вот эти все люди, начиная от Лигачева, заканчивая Чубайсом? А что, вот так можно было? А вот, знаете, у меня нет, я не знаю, как это объяснить. Во-первых, это было все-таки в эпоху до цифрового перехода, и в этом смысле сама природа коммуникации была была несколько более непосредственной, физической. Мы часто и много видели друг друга. Мы находились в одном помещении и задавали вопросы, получали на них ответы. И действительно был довольно длительный период, когда эта самая коммуникация выглядела не так, что журналюгам надо заполучить информацию, а их хотят как-нибудь отогнать, ну или как-нибудь, чтобы они отвязались. А несколько по-другому, как будто им тоже, собственно, ньюзмейкерам и десижн-мейкерам, вот им тоже было важно разговаривать с журналистами, объяснять им позицию. У них не было почему-то, действительно, сейчас я даже не могу понять почему, но не было такой идеи, что в ответ на вопрос какой-то существенный, важный вопрос, самый основной типичный нормальный ответ — no comments или до свидания. То есть коммуникации действительно были устроены по-другому. Помнишь, брали трубку обычного проводного дискового телефона, звонили в приемную, говорили, вот такая-то очень просят буквально две минуты поговорить, есть такие-то вопросы, и наши звонки принимали, и мы получали ответы. У меня есть такой странный очень, если я недолго говорю, странный случай. Вы только помните, никто не помнит, только ветераны, старожилы. Помните, был такой секретарь Совбеза Юрий Петров, который до этого, необычайной красоты, надо сказать, мужчина, такой взрослый, который до этого был много лет послом СССР на Кубе. И работая в независимой газете, я каким-то образом достучавшись, просто измучив его секретаршу, потому что я каждый день звонила и говорила, нам нужно интервью, нам нужно интервью. Мне сказали, ну хорошо, приходите, будет интервью. Ну вот я пришла там с блокнотом, диктофоном, вот этим всем, взяла интервью, а он мне очень-очень понравился, просто дико понравился, как, ну не в смысле половом, ну наверное в этом тоже, но просто какой-то произвел на меня какое-то очень сильное впечатление. Достоинством, с которым он держался, умом своим, чем-то таким. При том, что ничем хорошим он не занимался уже и тогда. Это был какой-то, соответственно, 92-й год. И я сделала расшифровал его интервью, и он там несколько вещей сказал, которые, как мне показалось, это, конечно, я тоже студентом в этом признаюсь, рассказываю, как ты попадаешь в эту ловушку в некотором смысле созависимости. Мне показалось, что вот эти несколько ответов, они прямо его сейчас ну, просто доведут до тюряги, честно. Что сейчас просто ему кто-то голову откусит. И при том, что тогда не было, как вы помните, манеры визировать интервью, и вообще считалось мы как считали, что это совершенно фу-фу, такими нельзя быть. Мы не визируем интервью, если у нас есть запись подтверждающая. Какие визы? До свидания. Слов не воробей. И я отправил ему… Он попросил, чтобы посмотреть интервью, и я отправил ему это самое интервью. Думаю, ну сейчас он все вот это вычеркнет. Естественно, то, что он сказал опасное для себя, было самым интересным. И он мне присылает буквально через два часа, все нормально. Все так, все я так и сказал. И я ему не помню, по телефону я говорю, скажите, Юрий Владимирович, у вас там есть такие ответы, ничего, что вы себя довольно сильно подставляете? Он помолчал и сказал, ну, что теперь делать? Я же не буду делать вид, что я этого не говорил. И так мне, значит, абсолютно далекий от меня человек, совершенно советский кондовый чиновник, преподал такой вот урок. Это я к тому, что ещё немножко было другое устройство людей тогда.
ИРИНА ПЕТРОВСКАЯ: Это уже как бы те, которые были в перестроечное время. Меня больше поразила Машин рассказ, что чрезвычайно закрытые члены политбюро, члены ЦК, которые никогда не шли ни на какой прямой контакт не только с иностранными, но и со своими тоже.
ТАТЬЯНА МАЛКИНА: Просто не было такой даже истории, что какой контакт.
ИРИНА ПЕТРОВСКАЯ: Меня поражает, что они откликнулись, и все дали, тем не менее, интервью. по сравнению со многими сегодняшними, к которым на хромой козе не подъедешь.
ТАТЬЯНА МАЛКИНА: Сегодня мысль, идея, что можно снять, предположим, даже завершится какой-то этап истории, и команда Везенберга станет снимать фильм про новую историю. Или Маши Слоним. Или еще кого-то, может быть, молодых людей. Просто вообще нет больше традиции разговора. И доступа. Абсолютно это кончилось.
МАША СЛОНИМ: Построена стена. Между журналистами и властью построена стена. Так не должно быть. Я же вижу, мы видим пресс-конференции здесь, например. Ведь каждый премьер-министр, министр знает всех журналистов, которые приходят на пресс-конференцию. Общается с ними. Да, привет, вот ты Дэйли Нейл, Боб, ты То, что было у нас. То, что эти старики вышли на связь, мне кажется, им просто надоело. Им было любопытно. Правда, им надоело сидеть за этой кремлевской стеной и молчать. Они хотели посмотреть на нас и что-то сказать. Да, вдруг их слушают, записывают. Они же могли остановиться. Они не могли остановиться. Долгих какой-то, например, вообще все эти. Вот. Их очень трудно было остановить. Но им было любопытно. А потом, это тот этап, а потом, когда мы уже стали общаться, да, молодым политикам, так сказать, Ельцинского призыва уже действительно было интересно, за чем мы вообще думаем. Нам было интересно знать, чего они думают. И было общение, причем такое, ну на равных фактически. Мы не были обслугой, общались на равных. А потом, если ты заметила, как закончились наши встречи в Московской хартии журналистов и клуба. Да так, что они перестали приходить, во-первых, это примерно с 2000 года, с 1999, во-первых, к нам, а во-вторых, некого было уже приглашать, они стали неинтересны. То есть мы друг другу стали совершенно неинтересны.
ИРИНА ПЕТРОВСКАЯ: Так и журналисты, Маш, и журналисты стали многим не интересны, потому что условный и безусловный Павел Зарубин снимет всё, что ты хочешь. Как, знаешь, да, такого человека, который абсолютно теперь вот такой придворный тележурналист, хотя журналист здесь слово лишнее, мне кажется.
ТАТЬЯНА МАЛКИНА: Летописец.
ИРИНА ПЕТРОВСКАЯ: Даже не летописец, это личный биограф такой, который снимает каждый жест. Вот посмотрите, как Владимир Владимирович ручку сегодня крутил, а посмотрите, как он посмотрел вокруг себя и так далее. журналист превратился абсолютно в обслуживающий персонал, в придворных, с которыми можно делать все, что угодно. Можно требовать от них, а можно и не требовать. Они уже сами знают, чего можно спросить, чего нельзя. Помимо того, что заранее уже все вопросы согласовали.
ТАТЬЯНА МАЛКИНА: Мы сейчас скатились на разговор о сегодняшнем плачевном состоянии.
ИРИНА ПЕТРОВСКАЯ: Но это все одно с другим связано. Отношения политиков. Как это возможно было, что с 12-го даже по 21-й год в непрошедшем времени огромное количество людей властных дали, в том числе не только те, которые раньше были, но и нынешние, не буду спойлерить, но прям совсем нынешние, прям вот совсем-совсем нынешние, тоже там кое-что комментируют и дают интервью.
ТАТЬЯНА МАЛКИНА: Мы с нетерпением ждем выхода серии. Я, кстати, вот, ну это что-то странное, на самом деле мне интересно было бы понять, почему так происходит, вот это вот когда отпала нужда в коммуникации, в принципе.
МАША СЛОНИМ: А потому что насрать на общество, вообще насрать уже на то, что думают о себе люди. Выборов нету, какая разница.
ТАТЬЯНА МАЛКИНА: Слушай, Маша, подожди, но в 91 году…
МАША СЛОНИМ: А журналист каким-то образом все-таки связывал выборы. власть и общество. А сейчас зачем эта связка, когда можно им просто сверху что-то такое говорить, и они все…
ТАТЬЯНА МАЛКИНА: Ну, подождите, меня всегда интриговала, например, вот эта история с пресловутой пресс-конференцией ГКЧП. Тогда, как мы знаем, это всего было два года с тех пор, как прошли первые альтернативные в истории страны выборы. На самом деле, вот эти вот прекрасные добрые молодцы, которые были ГКЧП, конечно, им совершенно неважно было, как мне казалось тогда, вообще общественное мнение. Может быть, теперь надо как-то пересмотреть это свое отношение. Вот согласитесь, не было такой тогда идеи, что они должны, обязаны созвать пресс-конференцию. Пресс-конференции в Советском Союзе не было. Не было такой буквы. Просто не было. Это было настолько необязательно. Это было как это выглядело, как такой жест доброй воли.
МАША СЛОНИМ: Не только. Они дико боялись. Они были страшно не уверены в себе. Вот посмотри, ты была там, конечно, я не знаю, чувствовал ли ты этот страх, но когда мы сейчас смотрим, у них же действительно дрожали руки. Они действительно играли…
ИРИНА ПЕТРОВСКАЯ: А почему, зачем вопрос в этом состоянии?
МАША СЛОНИМ: Какое-то общественное мнение уже сложилось, уже было. Уже появилось.
ТАТЬЯНА МАЛКИНА: Хорошо, но действительно они были испуганы и транслировали только предельную неуверенность, некомпетентность, вот непосредственно там. Но как они пытались себе помочь? Почему они решили, что это полезно для них, устроить вот эту пресс-конференцию, на которую позвали ну просто всех, всех, всех, все, все, все, приходите?
МАША СЛОНИМ: Уже так было принято, уже был стиль такой, общение все-таки уже общение. И они не могли этого не учитывать. Это уже, да, было такое. Было такое время, господи, даже ГКЧП говорила журналистам, не со страной. И Таня Малкина в своем платьице задает дурацкий вопрос, и они на него отвечают. Вот что удивительно. Да-да, вот мне самой сейчас это удивительно. То есть исторический массовый вопрос, на самом деле. Они отвечают.
ИРИНА ПЕТРОВСКАЯ: Нет, меня больше даже, может быть, еще вопрос интересует, тоже не менее инфантильный и наивный. А что в этих первых сериях важно. Там есть ощущение абсолютное запроса общественного на перемены и на свободу. И этот воздух передаётся. Я понимаю, потом многое было такое, что, возможно, всякие надежды утихали и убивались. Но всё равно, куда он делся, этот запрос? Почему на последнем месте у людей в итоге оказывается во всех опросах свобода в принципе, свобода слова тем более? Что такое нужно было произвести с этим обществом, чтобы изменился знак с плюса на 10 минусов?
ТАТЬЯНА МАЛКИНА: Ир, сейчас Маша пока подумает, а скажи без спойлеров, а ответа на этот вопрос я не получу, посмотрев 10 серию?
ИРИНА ПЕТРОВСКАЯ: Ну, я не получила, по крайней мере. Куда это делось? То, что через колено, да, и в какой-то момент общество перестало в целом волновать, но запрос куда делся общественный, вот меня больше волнует.
МАША СЛОНИМ: У меня две версии. Во-первых, людей накормили нефтью, накормили. Во-вторых, людей обманули. Был запрос, потом их стали обманывать, и тут я с Певчих в каком-то смысле, согласна. Их стали обманывать, появились демократы, потому что они очень высокомерно все-таки относились к людям, реформаторам, к народу, очень. Спешили, я понимаю, не нарочно, я думаю, просто впопыхах. И какое-то было отношение, что мы знаем, как лучше, а вы там сидите, подождите, мы сейчас все это обустроим вам, и тогда будет счастье. Но это было обидно. Я думаю, людям это было обидно, что с ними не очень уже считались, советовались, не очень им объясняли все эти реформы, не объясняли.
ТАТЬЯНА МАЛКИНА: Я с тобой согласна. И насчет советовались я не уверена, что это какая-то здоровая опция.
МАША СЛОНИМ: Не, не советовались, но не объясняли.
ТАТЬЯНА МАЛКИНА: Я считаю, что это и есть самая главная причина смены одной эпохи на другую. И помнишь, я очень хорошо помню, что мы как раз в режиме реального времени, вот мы журналисты, в частности Хартия, и наш как бы круг политических журналистов, мы много разговаривали с этими самыми младореформаторами, уже не так младореформаторами, и мы говорили им, что, вы знаете, так не надо, так так плохо, надо объяснить, вот все будет гораздо легче, если вы… Они же отвечали и искренне, я думаю, заблуждались. Я не согласна с тем, что это было высокомерие, потому что высокомерие предполагает такую осознанную позицию, что типа вот мы такие все в белом, а вы там какая-то чернь. Я думаю, что просто это действительно было непонимание, некомпетентность или недостаточность ресурсов для того, чтобы это понять. что надо разговаривать с людьми, надо объяснять, и, б, чтобы это делать, потому что все время были какие-то нечеловеческие срочные моменты, задачи, отставания и прочее.
МАША СЛОНИМ: Был цейтнот страшный совершенно. Все время боялись. Боялись отката, боялись темных сил, которые мы увидели в 93-м году. И потом боялись и спешили. А подумать опыта не было. Как не было у Горбачевской команды, так потом не было и у Ельцинской команды. Хотя умные там мальчики были, молодые форматоры, но
ИРИНА ПЕТРОВСКАЯ: Ну, в общем, не получилось.
МАША СЛОНИМ: И потом подумали, да чего, давай быстренько вот это все, сам чик-чик-чик, а потом будет все здорово, а потом было все ужасно.
ТАТЬЯНА МАЛКИНА: Ну, причем не сразу, там все-таки, согласись, был такой вот лифт такой, отложенный. Все стало ясно, что ничего не получилось, очень отложено.
ИРИНА ПЕТРОВСКАЯ: Но что касается второго твоего объяснения по поводу обмана, и то, на чём, собственно, построен весь фильм и вся концепция у Певчих предателей, что это был намеренный обман в корыстных целях, коррупции. Вот как раз в этом фильме, во втором “Непрошедшем времени” из этого фильма и из множества этих мнений и свидетельств очевидцев и участников, мне становится понятно, что специального обмана не было, а было непонимание у многих из участников и организаторов всего, что дальше делать. Делалось многое наощупь, на авось, а вдруг так, поэтому трудно, опять же, это я свое понимание высказываю после фильма, впрямую обвинить этих людей в том, что они шли на заведомый обман этого несчастного народа.
МАША СЛОНИМ: Совершенно, это ты очень точно заметила. Нащупывали, нащупывали дорогу. А страна-то какая гигантская. Просто длинная. Ну, невероятно. То, что делалось в Москве, доходило до каких-то там окраин, я не знаю, через полгода. Не говоря о том, что страна вдруг оказалась, ну, люди старше 40-50 оказались в совершенно других условиях. И им приходилось жить как будто их выбросило на сушу или в море, или в другую страну фактически. Они привыкли жить, где строгий папа, пайка, там у нас зарплата, у нас квартира, у нас и прочее. А вдруг оказалось, что Ничего нету. И к этому, конечно, никто бы не был готов.
ТАТЬЯНА МАЛКИНА: Действительно не была поставлена, это точно, я даже помню это, хотя у меня плохо с памятью в этом смысле, такая задача не была даже поставлена перед собой реформаторами. В качестве стратегически важной или вообще даже просто важной, хотя бы тактически, что надо бросить огромное количество сил и ресурсов на то, чтобы помочь адаптироваться тем людям, которые оказались полностью дезадаптированные. То есть было такое моментальное реагирование, что сейчас какие-нибудь еще шахтеры придут и чем-нибудь станут стучать. Или вот это как-то надо быстро чем-то закинуть, денег перевести, но что-то сделать, быстро развести руками проблему. А концептуально просто это никогда, мне кажется, не было даже понято. Это не было проблематизировано должным образом теми, кто, собственно, пытался эту необъятную страну реформировать.
МАША СЛОНИМ: И это никого не обвиняет. У Певчих все делали нормально, то есть все делали умышленно, всех обманули, всех предали. Да нет же. Нет же, я не знаю, как там в этом самом фильме будут показаны залоговые аукционы.
ТАТЬЯНА МАЛКИНА: Мы ждем.
ИРИНА ПЕТРОВСКАЯ: Объемно.
ТАТЬЯНА МАЛКИНА: Объемно, говоришь?
ИРИНА ПЕТРОВСКАЯ: Объемно.
МАША СЛОНИМ: Да, я думаю, там тоже, так сказать, не так все было просто, как Певчих рассказывает, то есть из того, что мы помним. Хотя со стороны, да, могло казаться, да, и признают, я думаю, многие там кино будут признавать. если у вас там есть кто-нибудь из них… и прочее.
ИРИНА ПЕТРОВСКАЯ: Маша, скажи, пожалуйста, последний вопрос. Мы знаем, что, конечно, этот фильм не покажут по телевизору и ни на каких наших онлайн-платформах. Твой фильм, ваш фильм «Би-би-си. Вторая русская революция» сильно подвергся… цензурированию или там редактированию, скажем так. Ведь он был показан по российскому телевидению.
МАША СЛОНИМ: Вопрос. Я бодалась прямо за 15 минут до эфира. Буквально. Потому что был скрипт, сценарий, то есть перевод. Перевод на русский, который делала я в основном. И я же озвучивала. И просили вот это вырезать, вот это вырезать, вот это вырезать. Нет, я говорю, нет, это невозможно вырезать. Это закадровый текст, только закадровый. Там уже монтаж, они не могли туда ковыряться. Я билась, какие-то вещи не хотели, чтобы произносилось вслух. Нет. Но сдались, сдались, потому что было уже решение показать НТВ.
ТАТЬЯНА МАЛКИНА: А кто были те люди, которые просили и требовали?
ИРИНА ПЕТРОВСКАЯ: Почему НТВ? НТВ еще не было тогда. Ты говоришь НТВ? Извини. 91 год тогда еще не было НТВ.
МАША СЛОНИМ: Потом показало НТВ. Это была российская. Не могу вспомнить. Но мне даже жалко было. Вот это сидела тетенька, которая была как бы цензором. И она прямо билась, прямо билась. Что же там ужасное? Надо было оставить следы этого дела. Чего-то не нравилось, что-то не нравилось. Но все прошло. Уже было принято решение.
ТАТЬЯНА МАЛКИНА: Тебе удалось?
МАША СЛОНИМ: Да.
ИРИНА ПЕТРОВСКАЯ: Маша, спасибо тебе большое. К сожалению, уже нам пора на данный момент прощаться.
ТАТЬЯНА МАЛКИНА: Впереди семь серий, так что все там.
ИРИНА ПЕТРОВСКАЯ: Смотрим дальше это кино, да, “Непрошедшее время”. И, может быть, еще, когда оно закончится каким-то образом здесь или еще на какой-то платформе, мы это обсудим. И порекомендуем зрителям, интересующимся историей, найти, потому что это есть всё, фильм «Вторая русская революция», чтобы сложилось такое полотно, вот как было до, потом начинается “Непрошедшее время”, а дальше сейчас история на наших глазах вот и творится.
ТАТЬЯНА МАЛКИНА: Спасибо большое. Я тем временем пожелаю нам всем жить в чуть менее интересных временах. Мне кажется, мы готовы.
МАША СЛОНИМ: Да, и готовы следующий этап уже начать снимать.
ТАТЬЯНА МАЛКИНА: Да, мы готовы. Ой, как хорошо говорить не просто с другом любимым, а еще и с коллегой, который так все, между прочим, хорошо помнит, в отличие от некоторых из нас, и так четко и прекрасно формулирует, и так тонко видит всякие разные нюансы. Я бы так и говорила бы, и говорила бы, но мне кажется, надо просто Машу устроить эфир. Я просто еще хотела в ответ на сегодняшние волны обсуждения небольшой части продукта под названием проекта под названием «Непрошедшее время», сказать, что очень интересно, что люди совершенно, как действительно память искажается, и что люди совершенно не помнят, что, например, отношение к Горбачёву тогда и сейчас у многих из нас, во всяком случае, у меня точно, было разным. Оно менялось и эволюционировало, как меняемся, эволюционируем мы. Оно менялось…
ИРИНА ПЕТРОВСКАЯ: И он, между прочим, очень существенно.
ТАТЬЯНА МАЛКИНА: Просто действительно… Моё отношение к Горбачёву в условном 1991 году, не считая Путча, потому что это действительно была какая-то чудовищная драма, и хотелось его защитить и прочее. И в 2021 году это два вообще не имеющих практически ничего общего друг к другу отношения. И это важно. Ещё, конечно, я очень рассчитываю на то, что “Непрошедшее время” всё-таки посмотрят Посмотреть не только наш кружок ветеранов боевых и небоевых действий. Мы позавчера сели и вспоминаем, и так слились в экстазе. Ой, а помнишь, а как было то, сё. Это, конечно, ужасно здорово, и я прям за это отдельно уже благодарна авторам. Мне кажется, что у него колоссальный образовательный потенциал, потому что уровень невежества, просто вот невежества, людей, которые у нас помоложе, а таких, слава богу, много, в отношении того, что просто происходило, фактологии, он не удручающий даже, он просто сводящий с ума, он обескураживающий. И если, я не знаю, почему в “Непрошедшее время” могли бы посмотреть люди, которые ничего не знают о том, что происходило, Но мне кажется, это было бы прям супер, супер важно. Может быть, если каким-то образом слух о нем разойдется в наших узких кружочках, а по всей Руси великой среди непосредственных участников той жизни, среди людей, которые, вообще-то говоря, могут помнить помнить про талоны и когда не было продуктов, и как вышло так, что они появились, например. Может быть, тогда они как-то об этом поговорят со своими детьми, внуками, я не знаю. Потому что мой такой чемпионский… Я понимаю, все устали, и эта история про Холокост, клей для обоев, она уже давно неинтересна и размята. Но у меня все равно каждый раз шок, когда человек, который мне кажется взрослым, такой дядька забуревший, у которого я покупаю помидоры на рынке, не знаю, почему через уже 30 секунд мы говорим о Советском Союзе, и он произносит фразу, ну, слушайте, в Советском Союзе хотя бы мясо было. Я говорю, какое мясо? Где оно было? Вы какого года рождения? И так далее. Мне кажется, что идеально было бы, чтобы вот этот образовательный, просто образовательный потенциал “Непрошедшего времени” не пропал даром, несмотря на то, что его не будут показывать по вот этому, то, что ты смотришь, а я благодаря тебе могу не смотреть.
ИРИНА ПЕТРОВСКАЯ: Не, посмотри, посмотри. Я абсолютно согласна, что потенциал просветительский даже и образовательный.
ТАТЬЯНА МАЛКИНА: Да, я дурацкое слово сказала.
ИРИНА ПЕТРОВСКАЯ: И просветительский, да. Потому что, может быть, Хуже незнаний вообще и дремучести – это то, что многие люди разного возраста, в том числе и наши с тобой ровесники, и чуть моложе, пребывают во власти абсолютно безобразных мифов. Это даже не мифы, это некое, опять же, предвзятое мнение, которое сложилось вот из каких-то слухов, сплетен, дремучих представлений о том, как там все было устроено, о том, что кто-то специально, уж я не говорю о заморских кукловодах, которые специально все вот так вот устроили, чтобы бедные люди страдали. Нет, в этом фильме главное это ощущение невероятного тектонического разлома и попыток людей на разных стадиях из этого состояния каким-то образом выбраться часто по наитию, на ощупь и далеко не всегда по каким-то злым намерениям.
ТАТЬЯНА МАЛКИНА: Я как раз подумала, что, возможно, это не случайно, но в принципе это символично получается, что начало выкладывания первых серий этого фильма совпало с попыткой полной блокировки Ютуба в России, потому что Да, сейчас в России закрыть или открыть Ютуб, границы, не знаю, мобилизацию и прочее, решают люди, у которых точно нет никаких вопросов, как у Марии Певчих. У них есть ответы. Поэтому что все, что предполагает какое-то вопрошение историческое и какое-то исследование, оно точно не нужно. Все, что дает неправильные ответы, потому что у них уже есть правильные, точно не нужно. И оно не пройдет. Я не знаю, это ужасно.
ИРИНА ПЕТРОВСКАЯ: И главный тренд — запретить как можно больше всего. И это удивительным образом, опять же противное слово, другое сейчас не подберу, да, корреспондирует с началом той истории, которую нам описывают в фильме, разрешить это, потихонечку разрешить то, пойдем туда, отмена цензуры, и дальше вот это схлопывание совершенно потрясает. Но поскольку, товарищи, вы еще не смотрели целиком фильм, как и моя напарница и коллега, то у вас все впереди, впереди многое того, что вы не знали, потому что, будучи в теме, я всё равно… Есть вещи, которых я не знала или была также во власти определённых мифов. С вами был канал «Но.Медиа из России», с вами был подкаст «Смотри в оба», и с вами были Татьяна Малкина и я, Ирина Петровская. Пожалуйста, оставайтесь с нами, находите нас, невзирая на все замедления, блокировки и прочее. Ставьте лайки и подписывайтесь. Подписывайтесь. Чем нас больше, тем, может быть, мы будем сильнее. Спасибо. До новых встреч.