Sapere Aude / Школа гражданского просвещения: Правозащита во время репрессий
Ю. Тарковская: То есть вы полагаете, что смертную казнь вернут для того, чтобы избавиться от физической угрозы в лице заключенных, которых сейчас отправляют на войну?
М. Чащилова: Мне кажется, что чисто системно это может быть…
Подписаться на канал Sapere Aude»
Ю. ТАРКОВСКАЯ: Здравствуйте! Это подкаст Sapere Aude, проект Школы гражданского просвещения о событиях, тенденциях и явлениях глобального мира. Меня зовут Юля Тарковская.
Этот эпизод мы записали с юристкой и правозащитницей Марией Чащиловой за несколько часов до теракта в «Крокус Сити Холле» в Москве. Расследование и подробности этого чудовищного события только впереди, но в общественный дискурс уже сейчас возвращаются разговоры о смертной казни. В сегодняшнем выпуске мы тоже о них говорим как о том, что, к сожалению, неизбежно. А еще говорим о том, как важно оставаться вместе, продолжать друг к другу помогать и не терять надежду несмотря ни на что.
Мария, здравствуйте! Спасибо большое, что присоединились к нам сегодня. Я бы предложила наш разговор начать с конца. Мы сейчас находимся в таймлайне, где несуществующее «международное движение ЛГБТ» признано в России экстремистским. По этому поводу уже формируется практика. Мы знаем, несколько административных дел уже было в разных регионах. Сейчас мы уже в курсе о первом уголовном деле в Оренбурге: там отправили в СИЗО администратора и арт-директора гей-бара. Внесение ЛГБТ-движения в реестр экстремистов и террористов продолжает практику, которая на самом деле, конечно, началась не вчера и еще больше подчеркивает, что любой репрессивный закон, направленный на одну группу лиц, влияет на всех остальных тоже. Первое, что приходит в голову — это тактика государства, направленная на то, чтобы заставить людей (во всяком случае, большинство) боятся и молчать. Но мне все-таки не дает покоя вопрос: был ли это изначальный план, растянутый на несколько лет, или это хаотичная схема?
М. ЧАЩИЛОВА: Давайте начнем с того, что здравствуйте, Юля. Спасибо большое за возможность поговорить с вами, за возможность быть полноценным членом сообщества Sapere Aude.
Отвечая на ваш вопрос, мне тоже хочется начать с конца. Мне кажется, что это была система, однозначно, и многие составные части этой системы до поры до времени с большим успехом предсказывал правозащитный «нострадамус» Павел Чиков, который периодически в своем telegram-канале писал и говорил, что через 5 лет будет вот это, вот это и вот это, и все его предсказания практически дословно сбывались, что не могло не пугать. Потому что когда ты читаешь его пост: «Что, закрытие интернета? Да что вы? Это же так смешно, такого быть не может. Ну не могут в огромной стране закрыть интернет!». А теперь мы сидим с коллегами и обсуждаем, как же оказать помощь так, что если на акциях будут глушить связь и глушить интернет, чтобы люди могли получить эту помощь.
Мы оказались в этом периоде. Звучит очень пессимистично, звучит очень грустно. Хочется, объясняя суть этого нового законодательства, дать людям надежду и сказать, что несмотря на вот это все, есть мы, которые готовы помогать вам бороться, и есть вы, которые можете с этим бороться. Сейчас это одна из основных задач.
Ю. ТАРКОВСКАЯ: Понятно, что новые обстоятельства требуют и от вас тоже переосмысления протоколов, как действовать в новых условиях. В этом плане, конечно, опыт Беларуси вспоминается. Они были первыми, с кем пришлось действовать в условиях, когда нет интернета, потому что его отключают. И вот вы заговорили про предсказания Павла Чикова, а я помню, что одно из них было про возврат смертной казни, и очень, конечно, надеюсь, что оно не сбудется.
М. ЧАЩИЛОВА: После начала полномасштабного вторжения первый год было принято сравнивать с Ближним Востоком, со странами такими, как Иран, например, где революция не принесла длительного успеха. Но у меня всегда оставалось какое-то сомнение: да, наверное, в части каких-то экономических показателей мы ближе к Ирану, но в части репрессивного законодательства мы абсолютная копия белорусских протестов, их подавления, истории всего репрессивного законодательства. И смертная казнь — это неизбежно. Гадай не гадай, но это неизбежность. Я понимаю, как это звучит, но я полностью согласна с Павлом. Мне кажется, законодательство последнего времени просто не оставляет выбора.
Ю. ТАРКОВСКАЯ: Поясните, пожалуйста, свою мысль.
М. ЧАЩИЛОВА: Смотрите, сейчас у нас действует законодательство, которое оправдывает людей, совершивших военные преступления. Тайными указами, засекреченными указами Путина они освобождаются от отбывания наказания и неизбежно повторно совершают преступления, уже вернувшись с войны. И с этими людьми впоследствии что-то нужно будет делать. Их нужно будет как-то изолировать. Исправительных учреждений не хватит, у нас политзэки сидят еще. С их сроками по 25 лет они будут сидеть еще долго. У нас просто система банально не выдержит нагрузки для того, чтобы и изолировать реально опасных людей, военных преступников, которые с абсолютно поехавшей крышей выходят в реальный мир и продолжают жить и совершать преступления, и содержать и контролировать политический мир, как его контролирует сейчас действующая власть, то есть сажать политических оппонентов.
Ю. ТАРКОВСКАЯ: То есть вы полагаете, что смертную казнь вернут для того, чтобы избавиться от физической угрозы в лице заключенных, которых сейчас отправляют на войну?
М. ЧАЩИЛОВА: Мне кажется, что чисто системно это может быть. Как раз механизм такой — извините за ужасное выражение, механизм очистки, что ли.
Ю. ТАРКОВСКАЯ: Сейчас система использует этих людей как бесплатную военную силу, а потом избавится от них за ненадобностью?
М. ЧАЩИЛОВА: Сейчас постараются сделать все, чтобы большинство из них оставалось на линии фронта, не возвращалось. Если получается так, что люди возвращаются, а возвращаются они… Я даже не стала бы сравнивать их с теми людьми, которые были участниками чеченских кампаний или афганской войны. Война с Украиной еще просто огромное количество десятилетий будет приносить нам вот эти волны последствий.
Ю. ТАРКОВСКАЯ: Мария, мне кажется, что правозащитники в своей практике, возможно, быстрее остальных адаптируются к новым обстоятельствам. И тут я хочу поговорить про эволюцию того, как связка «подзащитный и адвокат» стала тем, что теперь люди защищают себя сами. Расскажите, как это происходит.
М. ЧАЩИЛОВА: Смотрите, изначально это тоже была система, естественно, продуманная, я скажу, на базе «ОВД-Инфо». Изначально это была история про то, что мы стараемся оказать помощь всем, включая, например, один из важнейших принципов проекта «ОВД-Инфо»: не оставлять человека один на один с системой. Это у всех адвокатов и у всех сотрудников «ОВД-Инфо» звучит как, знаете, такая мантра в голове — что даже если нет адвоката, ну нет его в регионе, не с кем сотрудничать, то мы будем сопровождать и консультировать человека удаленно, будем помогать делать ему документы настолько, насколько мы можем это делать.
Сейчас таких ресурсов становится все меньше. Связка, которая была изначально — вот заявитель, который говорит: «Мои права нарушены, мне нужна защита», и вот адвокат, который говорит: «Я готов представлять ваши интересы», — она стала намного шире. Во-первых, мы добавили туда разные способы защиты, потому что одни перестали быть эффективными, другие с выходом России и с денонсацией Европейской конвенции стали для нас недоступны.
Ю. ТАРКОВСКАЯ: А те, которые остались — о них можно говорить?
М. ЧАЩИЛОВА: О них можно говорить. Это четыре национальные инстанции и Комитет по правам человека при ООН в качестве пятой инстанции. Этот процесс усложнился, удлинился, стал менее поворотлив, но одновременно с этим стал требовать меньшего участия человека в этом процессе. Поэтому мы говорим, что мы придумываем инструменты, в том числе онлайн-инструменты, которые от человека не требуют ни юридического образования, ни детально разбираться в системе. Мы даем самые простые инструкции в виде карточек и простые анкеты, которые позволяют: вот расскажу про свой продукт сейчас.
У меня есть внутри проекта «ОВД-Инфо» продукт. Называется он прикольно, называется он «Генераптор». Это такой динозаврик, которого придумали мои коллеги еще до того, как я стала работать с этим проектом. Задача этого «Генераптора» провести человека через всю систему за ниточку, за ручку.
Ю. ТАРКОВСКАЯ: То есть это что-то вроде игры?
М. ЧАЩИЛОВА: Это не совсем игра. Она не так интересна, не так интерактивна, как могла бы быть на самом деле, но если… Вот как вы себе представляете процесс обжалования постановления в суде, если у вас нет адвоката, нет юриста, и вам нужно самой это делать?
Ю. ТАРКОВСКАЯ: Я бы, конечно, гуглила, прежде чем что-то делать. Ну, если очень схематично, нужно письменно изложить свою позицию и, собственно, отправить ее. Хорошо бы по электронной почте это сделать.
М. ЧАЩИЛОВА: Вот, мы пытаемся думать теми же категориями — так, как будто бы у нас нет юридического образования. Мы опрашиваем людей, спрашиваем: «Как вам было бы удобнее?». Люди говорят: «Мне нужно так, чтобы быстро и просто, а еще чтобы у меня появился этот шанс. Я даже не знаю, что я могу это делать. Вы до меня еще не донесли информацию о том, что я могу обжаловать».
Поэтому сначала мы готовим карточки, информацию, рассказываем человеку: «Пожалуйста, тебя оштрафовали? Давай будем обжаловать. Давай навредим этим злодеям вместе. Мы сейчас поможем тебе, пошли». Идем в «Генераптор», показываем человеку анкету. Это выглядит как самый простой опросник. Если у вас есть на руках материалы, даже протокола будет достаточно. Вот вас привлекли к административной ответственности — у вас хоть какой-то документ остался? И вы с этого документа заполняете анкету. После заполнения этой анкеты через 10 минут на почту вам приходит жалоба готовая. Она уже готова, вам ничего не нужно делать. Вам не нужно прикладывать никаких усилий, кроме того, чтобы открыть и посмотреть, правильно ли там ваши фамилия, имя, отчество указаны, ну и какие-то фактические обстоятельства, просто пробежаться и прочитать. Жалобу подписываете и отправляете почтой в суд. Это все есть в карточках, в инструкциях.
Нам казалось тогда, что этого инструмента достаточно. Потом мы поняли, что чем больше репрессивного законодательства вводит наше государство, тем меньше контактов с адвокатами или защитниками у нас остается, тем больше для них риски, в том числе и сотрудничество с нами как с проектом, как с людьми. Потому что мы прекрасно знаем, что стало с адвокатами Алексея Навального, прекрасно знаем, как преследуют адвокатов и насколько опасной стала их работа, прямо криминализировалась резко. Поэтому мы стараемся эту систему упростить для человека.
Большинство уголовных дел мы стараемся все-таки передавать адвокату, максимально насколько это возможно. «Генераптор» скорее про базовые дела, про административные, которые снижают риск привлечения. Например, та же самая прекрасная наша статья — последствия 4 марта 2022 года, указа путинского этого, когда был введен ряд статей о фейках, о дискредитации вооруженных сил, — вот у нас есть эта прекрасная статья 20.3.3 злосчастная, с огромным штрафом. Для региональной зарплаты этот штраф в 50.000 рублей вообще неподъемный. Ну о чем мы говорим? Не каждый человек, живущий в Москве, готов вот так из кармана вынь до положь. А если мы говорим про регионы и зарплаты в 30.000, то это 3 зарплаты.
Поэтому мы говорим про то, что, например, эта статья — это лишь административная юрисдикция. Дальше есть уголовная ответственность. И второе привлечение — это сразу же уголовная ответственность. Поэтому мы говорим, что вот вы узнали, что в отношении вас протокол составлен, и вы узнали, что вас оштрафовали — давайте обжаловать. Вот сейчас как раз мы обновляем стартовую страничку, и на стартовой страничке мы покажем, сколько дел удалось прекратить.
Ю. ТАРКОВСКАЯ: Мария, давайте тут немного остановимся, потому что мне кажется, это важно обсудить. Почему даже в 2024 году решения суда нужно обжаловать? Какие у человека вообще шансы сейчас, какая практика?
М. ЧАЩИЛОВА: Если говорить в таких категориях, то она выглядит ужасно. Вот сейчас я не скажу самые свежие, но те цифры, которые у меня остались в голове: 1.500 прекращений против 8.000 возбуждений.
Ю. ТАРКОВСКАЯ: А на каком основании суды прекращают административные дела?
М. ЧАЩИЛОВА: Основания все есть в КоАПе. Основания довольно строгие. Не все из них на самом деле на практике работают. Но самые распространенные — это ошибки в материале дела: ошибка в фамилии, не разъяснены права, ряд нарушений допущен при составлении документов. Это все очень реальные ситуации. Они сталкиваются — вот прямо происходит довольно часто. Я часто консультирую людей на «горячей линии». Я разговариваю, и они мне читают свои протоколы. Я говорю: «Вот здесь у вас может быть ошибка. Нужно смотреть документы, нужно апеллировать к этой ошибке и суду указывать».
К сожалению, у нас уже нет… Я не знаю, когда она была последний раз, я не хочу обидеть никого из коллег-юристов и адвокатов, но вот эта состязательность сторон, когда суд является стороной неаффилированной ни с обвинением, ни с защитой, и суд должен быть беспристрастен, но у нас суд давно работает за обвинение. Слишком давно. У нас судьи уже не умеют смотреть материалы дела в пользу подзащитного или в пользу человека, на которого нападают. У нас даже не все понимают это.
Ю. ТАРКОВСКАЯ: Вообще интересно, вот учитывая современную судебную практику, приговоры, которые пишутся под копирку и переходят из региона в регион — такое ощущение, одна бумага, один документ такой, — и совершенно чудовищные сроки, которые получают люди, как вам удается не просто не терять надежду во всем этом, а еще в этих обстоятельствах учить людей отстаивать свои права и защищать себя? На каких качествах это все держится?
М. ЧАЩИЛОВА: Я не знаю, на каких качествах. Я потеряла, если честно, надежду и веру в российские суды. Я читаю эти постановления бесконечные, и мне даже кажется, что какая-то положительная практика с прекращениями — это скорее ошибка.
Я делаю себе какие-то сводки, документы, разборы для себя, просто чтобы тоже в какой-то момент упадка, когда тебе кажется, что все твои друзья сидят по политическим статьям и просто какое-то безумие вокруг творится, когда ты каждый раз в угол сползаешь от очередного приговора, то просто открывать этот документ и говорить внутри себя в каком-то монологе: «Вообще-то есть люди, которым еще нужна помощь. Ты сейчас можешь, конечно, и в углу посидеть, но тогда будет плюс один срок». И просто заставляешь себя иногда через ужас и с ошалевшими глазами сидеть и придумывать какое-то решение. Ты же не думаешь категориями «спасти всех», ты думаешь про конкретного заявителя.
Вот у нас условный Башкортостан, Баймак, протесты. И тут вот ты смотришь: «Ага, вот здесь у человека технику изъяли. За что? Ни за что. Статус есть, нарушение есть. Так, вот здесь есть нарушение. Давайте здесь сделаем такой иск». Вот здесь я думаю, что будет эффективно вот это. Сидишь и делаешь какие-то детальные вещи для людей. А потом оказывается, что это какая-то пагубная практика и что, как вы сказали, вот эта бумажка ходит из региона в регион. Бумажка эта может быть не только заготовкой какого-то судебного акта — эта бумажка может быть еще и приказ условного господина Колокольцева, который говорит: всех дубинками фигачить, никого не жалеть. Или выдать всем новые электрошокеры, чтобы били хорошо, так, чтобы люди больше не выходили. Или еще что-то. Едва ли, конечно, в приказе будут такие слова, но сами понимаете, как у нас все выстроено от приказа до реализации.
Ю. ТАРКОВСКАЯ: Я помню, что в 2021 году, когда были протесты и массовые задержания, в Фейсбуке часто в разных вариациях видела мысль, что «мое утро начинается с надежды, что адвокаты «ОВД-Инфо» не заканчиваются». И тогда вот этот контакт правозащитника и доверителя, кажется, вышел на новый уровень. Люди донатили, рассказывали об этом, призывали других тоже донатить.
Но сейчас мы видим, что публичность практически отсутствует. Понятно, что этому способствовали и новые российские законы. Адвокатам приходится работать чуть ли не подпольно, протест если и существует, то тоже подпольный. И при этом совершенно непонятно, какие адвокаты работают в России, сколько их, сами по себе они работают или как-то еще. Вот расскажите про вот эту тактику. Это такое намеренное поведение?
М. ЧАЩИЛОВА: То, что правозащитная работа ушла в тень — это намеренно, потому что слишком опасно стало работать. Слишком опасно даже не для тех людей, кто называет себя правозащитником, а слишком опасно для тех, кто от нас получает помощь.
Мне не жалко помочь человеку. Но, например, вот возьмем историю с Баймаком. Мы предлагали людям помощь. Какую помощь мы предлагали? Я говорила: «Давайте я вас буду консультировать и готовить людей к обыскам. Как себя вести, какие-то документы получать, как их обжаловать и так далее. Пока нет возможности помочь с адвокатами, пока нет никакой другой возможности вам помочь, я готова с вами говорить, давать инструкции». А люди говорят: «Вы знаете, после разговора с вами я вот читаю, а вы иноагенты. А меня за это посадят». А потом я полагаю, что сотрудники правоохранительных органов вели параллельно «разъяснительную» работу по поводу того, насколько опасно сотрудничать с иностранными агентами. И это все в одной большой связке.
Первое, что я могу помочь, но я не могу гарантировать безопасность своему подзащитному теперь. И это накладывает на меня дополнительные обязательства и больше запугивает человека. То есть если я хочу продолжать оказывать помощь, то я должна работать вне проекта, сама, как частное лицо, до тех пор, пока меня тоже не запретят. Какое-то время еще получится оказывать помощь, а через какое-то время эта помощь станет невозможна. То есть придется найти способы онлайн-защиты, как мы уже обсудили, какой-то самостоятельной защиты людям, либо какие-то новые способы получения помощи от правозащитников и проектов.
Есть такая категория дел, которая относится к правозащитному проекту «Первый отдел». Это все шпионажи, госизмены и прочее разное. Эта категория дел вообще не может быть публичной, потому что это риски уровня high-low. Я думаю, что это просто такое очень логичное развитие. То есть они упрощали, они долгое время подминали под себя систему. Что я имею в виду под системой? Это система фабрикации уголовного дела. От момента вынесения постановления о возбуждении уголовного дела в отношении человека до вынесения приговора вся эта система очень долго менялась в пользу сотрудников Федеральной службы безопасности. Многие мои коллеги-адвокаты подскажут и согласятся, я надеюсь, с тем, что когда у тебя в процессе присутствует прокурор, это еще полбеды. А когда у тебя есть вольный слушатель, представитель Федеральной службы безопасности, вот там уже страшно.
Ю. ТАРКОВСКАЯ: Кроме дел о госизмене, которые проходят в закрытом режиме, насколько я понимаю, есть еще и масса других дел, про которые мы тоже ничего не можем узнать, потому что процесс закрытый, никаких подробностей, кроме приговора, нет, и рассказать ни о чем тоже никто не может.
М. ЧАЩИЛОВА: Тут будет очень простой ответ: дурной пример заразителен. Плохая практика очень быстро распространяется. Закрыть процесс легко, лишить человека огласки легко, взять адвоката на подписку — да просто надавить на него. И тогда вообще никто ничего не вынесет: человек находится в СИЗО, адвокат под подпиской, никаких подробностей из материалов дела никто давать не может. Это хорошо, если адвокату удается избежать этой подписки, а если не удается?
Просто это история про то, что когда ты выстраиваешь свою защиту, ты еще и думаешь про то, чтобы не навредить человеку. Когда ты думаешь про огласку — наверное, когда мы думаем про политические дела, мы же все говорим: «Класс, про это нужно писать, нужно кричать из каждого рупора». Но нет, есть категория дел, по которой нельзя говорить, или информацию нужно выдавать настолько дозированно и осторожно, чтобы не навредить своему подзащитному.
Ю. ТАРКОВСКАЯ: А вот вообще огласка сейчас, в 2024 году, реально может что-то поменять?
М. ЧАЩИЛОВА: Смотря в чем. Если мы, например, пишем про то, как несправедливо проходит суд, то, скорее всего, нет. Потому что некоторые типы, например, огласки или обращений в суд могут вылиться в уголовное дело об оказании давления на суд. Ну, не сама огласка, не публикация в СМИ, а, например, если человек в суд по своей воле решает направить какое-нибудь сообщение про то, что вообще-то вы при рассмотрении этого дела нарушили то-то и то-то, или я прошу сделать процесс открытым. Если один человек напишет, то, наверное, нет, а если 150 человек напишут об этом в суд, то это уже может быть расценено как давление на суд, например.
Если мы говорим про огласку против каких-то государственных органов типа ФСИН, то это довольно редко, но все же иногда срабатывает. Просто смотря насколько эта информационная «атака» будет активной. То есть нужно, чтобы ее поддержало огромное количество людей, чтобы это была большая волна. И только тогда, возможно, что-то сдвинется.
Ю. ТАРКОВСКАЯ: Я однажды говорила с правозащитником (не будут называть его имя), и он сказал, что одна из причин, по которой судьи закрывают процесс — они не любят, когда их фотографируют, а потом эти фотографии появляются в публичном доступе, и все знают, как выглядит конкретный судья, который вынес конкретное решение по конкретному делу. Ведь если они об этом задумываются, то они же понимают, что режим сменится и с них будет спрос за каждое неправовое решение.
М. ЧАЩИЛОВА: Вы знаете, вы говорите очень правильную мысль, но очень сложную для простого человека связку. Для судьи, возможно, эта мысль несложная и она довольно простая и понятная — что ответственность неминуемо наступит. Но у всех есть такая сладкая надежда на то, что — сейчас ужасно прозвучит, но я не доживу до этого момента, это когда-то произойдет, но произойдет не со мной.
Если мы говорим про людей более низкого ранга — например, каких-нибудь конвойных, которые пристегивают в туалете человека к полу или еще как-то, как это запрещено по закону делать, но пристегивают, делают это и держат людей, — то там вообще нет логической связки. Если судья хотя бы понимает, что ответственность неминуема, то тот человек вообще думает, что он безнаказанно делает. Что ему уже это позволяет делать система, а он лишь раб, лишь винтик в этой системе, и значит, он может в этой системе делать то, что она ему диктует. Она ему диктует делать больнее, и он делает. Все, как будто бы он не принимает на себя ответственность за свои действия.
Эта цепочка длинная. Для меня остается загадкой, почему, например, люди, имеющие довольно качественное образование… Мне все-таки хочется надеяться, что даже базовое юридическое образование у судьи позволяет ему понять и знать уроки истории, что если не понесете ответственность вы, понесут ваши дети, понесут их внуки, и еще много поколений в вашей семье будут знать и нести ответственность за ваш выбор. А вы точно сделали этот выбор? Ради чего — ради пенсии, ради квартир в центре Москвы? Да я вас умоляю!
Ю. ТАРКОВСКАЯ: Расскажите, как при всем этом у людей в России сохраняется огромная потребность помогать, и волонтерское движение очень развито в России. Куда в этом случае девается страх?
М. ЧАЩИЛОВА: Мне очень нравится история, которую сейчас активно популяризирует Юлия Навальная. Об этом всегда говорил Алексей Навальный, но тут была история про то, что Алексей был политическим кандидатом, и поэтому очень многие, особенно люди, которые не поддерживали его как кандидата, его речам не придавали какое-то особое значение либо не были с ними, в общем, знакомы. Но тут Юлия, которая говорит… Она вроде пока не кандидат. Она взяла функционал. Я надеюсь, что она будет нашей кандидаткой в президентки. Я буду очень счастлива. Но она активно говорит о том, что ребята, это вы показали, что вы можете.
И тут я свою мысль привожу к тому, что людям важно объединяться и видеть, что они не одни. Так горе переживается легче. Так любые тяжести, тяжелые новости переживаются легче. Вот я, казалось бы, в эмиграции, но у меня здесь есть друзья, к которым я могу прийти и сказать: «Ребята, все, не могу, с ног валюсь. Мне нужно просто с кем-то поговорить». И мы садимся и говорим не знаю про что. Последний раз мы обсуждали, как в Литве разводят улиток в бассейнах. Но это было так важно просто сесть и поговорить с человеком на отвлеченную тему и понять, что ты не один и что даже самая тупая твоя мысль в твоей тупой голове может найти отклик.
И вот так формируется волонтерское движение. Оно не всегда даже формируется о том, что кому-то нужно внешнему помочь. Оно формируется из того, что мне нужна помощь. Человек пришел искать эту помощь и нашел единомышленников. Они объединились, их стало больше, они стали привлекать. Они вообще-то объединенные, счастливые, классные, улыбаются, с тяжелой повесткой как-то умеет жить. Поэтому давайте мы еще больше притянем таких людей, еще больше. И потом этот кружок разрастается.
Знаете, еще на митингах в 2021 году я уже работала с «ОВД-Инфо», и это были одни из первых страшных митингов на моей памяти, потому что я не застала «болотку», я не жила еще в Москве тогда. Я видела, как людей бьют электрошокерами и сколько было вообще избитых и пострадавших. И когда моя подруга написала, что ей пробили голову, попали… В общем, какие-то страшные истории вот эти про избитых бесконечно людей, что даже породило новый протест. Не «Отпускай!» и не «Путин ***» — это все породило новый протест против насилия в первую очередь.
И мы всегда с коллегами работали, кажется, 2 недели без выходных, без сна, спали по сменам по 3 часа, принимали звонки бесконечно. И я в какой-то момент сидела и говорила: «Я больше так не могу. Я просто перешла на чистый энергетик и кофе. Я больше не могу так». Они сидят и мне говорят: «Любовь все победит. Ты, главное, люби. Люби то, чем занимаешься. А все остальное — это все пройдет. Знаешь, энергетик — он переварится. Все нормально будет, не переживай». Это тоже про то, что правозащитники, или юристы, или адвокаты — не железные люди. Они видят эту повестку, читают эти новости, и у них тоже волосы на голове шевелятся.
А когда я читала постановление Конституционного суда о присоединении оккупированных территорий, я вообще кричала на всю квартиру. Поправка из разряда «коллективный Запад» меня заставила остановиться и замереть просто. Я как юрист долго не понимала, кто такой «коллективный Запад». Это какой-то ужас в людях выдает.
Но мысль хочу завершить именно тем, что всегда через доверие, через любовь и через смелость открыться кому-то можно найти поддержку. У нас принято говорить: «Вот, оппозиция всегда срется между собой». Да нет никакой оппозиции! Есть люди, которые устали, которым нужна помощь. Так давайте помогать друг другу, в чем проблема?
Ю. ТАРКОВСКАЯ: Это был подкаст Sapere Aude. Слушайте нас на всех платформах и в telegram-канале. Если вы еще на него не подписаны, самое время это сделать. Ссылку вы найдете в описании к этому эпизоду. Оставайтесь в курсе событий, тенденций и явлений глобального мира. Удачи и до встречи!