Sapere Aude / Школа гражданского просвещения с Еленой Лукьяновой: Не бывает нерушимых диктаторских режимов
Эфир ведёт Юлия Тарковская
Подписаться на канал Sapere Aude»
Не бывает нерушимых диктаторских режимов
Выступление доктора юридических наук, эксперта Школы гражданского просвещения Елены Лукьяновой на семинаре Школы “Свобода и ответственность медиа”.
Ю. ТАРКОВСКАЯ: Здравствуйте! Это подкаст Sapere Aude, проект Школы гражданского просвещения о событиях, тенденциях и явлениях глобального мира. Меня зовут Юля Тарковская. Сегодняшний выпуск — это выступление доктора юридических наук, эксперта школы Елены Лукьяновой на семинаре школы для журналистов «Свобода и ответственность медиа». В этом выступлении Елена Лукьянова рассказывает о том, как отмена права повлияла на политическое и социальное развитие России, и что с этим можно сделать сегодня.
Е. ЛУКЬЯНОВА: Последние несколько десятилетий такое ощущение, что время ускорилось и уплотнилось. Просто и пространство мысли уплотнилось. Оно становится таким плотным и так быстро двигающимся, что даже оттого, что мы с Инной месяц назад тему формулировали, ее можно доформулировать за один месяц.
Я немножко необычным способом буду говорить про отмену права. У нас такая тема была заявлена: что случается, когда отменяется право, на примере России. Меня безумно занимает последние полгода вот эта книжка. Вы все знаете Аджемоглу и Робинсона, вы все наверняка читали Why Nations Fail. А вот эта книга — это как бы они развивают свою теорию. Она меня действительно очень сильно занимает, потому что она как бы является мостиком между экономической, правовой и прочей теорией, как бы нехватающим кубиком, нехватающим кусочком в пазле, когда мы начинаем вдруг видеть большую картинку: почему одни государства успешные, почему там нет преступности, почему они доверяют друг другу, почему граждане, а не полиция, следят за соблюдением законов. Это же страшно выгодно, когда это делают граждане, а не полиция. Государству выгодно, потому что меньше денег и ресурсов тратится на поддержание правопорядка. Аджемоглу и Робинсон пытаются на этот вопрос ответить, начиная, опять же, с древних веков.
Что они вывели? Это очень красиво звучит и хорошо запоминается, в отличие от «эксклюзивных и экстрактивных институтов», которые нам пришлось долго выучивать, чтобы их произнести. Они выводят как бы три типа… Я бы даже не сказала, что это три типа государств — три способа существования обществ в каких-то границах, которые могут считаться государствами, могут не считаться государствами. Это отсутствующий Левиафан, это деспотический Левиафан и это обузданный Левиафан.
Отсутствующий Левиафан — он как бы делится… Я уж тут немножко — всегда вот Аджемоглу и Робинсона читаешь, и все время хочется докручивать их теорию, потому что они выдвигают некую гипотезу, доказывают ее на огромном количестве примеров из разных стран, веков и народов, а потом все-таки они дают каждому своему читателю возможность докрутки. И так же с «Почему одни страны богатые, а другие бедные».
И вот анархический или вот этот отсутствующий Левиафан — это, собственно, сообщество, которое в своей жизни, во взаимоотношениях друг с другом руководствуется обычаями, такими племенными: вот в этом доме положено заходить, только пять раз вытерев ноги о коврик, промоченный водой, и никак иначе в этот дом войти нельзя. Условно, вот такие вот прямо традиции и обычаи.
И такие общества выливаются в две стороны. Смотрите, во-первых, часть, у которых очень много этих традиций и обычаев — они отвергают государство. Государство — это, в принципе, хорошая штука. Государство — это некая институция, на которую граждане, которым некогда тратить время на все сразу, передают какие-то полномочия, и оно за всех выполняет какие-то функции общеполезные, поэтому происходит развитие. Государство — это не плохо, это хорошо, это удобно. Но вот в таких обществах они отрицают государство. Они не достигают большого экономического развития, они не достигают большой справедливости, но вот живут в таком отрицалове какой-либо публичной власти, разбираясь по собственным понятиям.
Это один вариант. И второй вариант отсутствующего Левиафана — это анархия, это когда все убивают друг друга. Это как раз тот самый failed state, определение которому никак не может дать международное сообщество. Потому что границы очень размыты: где failed, где не failed, какие четкие признаки должны быть у страны, чтобы ее признать failed. Я думаю, что в каком-то ближайшем будущем международное сообщество все-таки до этого дозреет, потому что этих failed накопилось достаточно много, и с ними должна быть особая система взаимоотношений.
Второй тип развития — деспотический Левиафан, где государство есть, государство управляет. Управляет абсолютно так, как хочет оно само, то есть по принципу «принято, извольте исполнять». Деспотический Левиафан, где действует закон, а не право. Где закон подстраивается под желания удерживающей власть группы искусственно и абсолютно не соотносится с волей, желаниями, интересами населения, с вопросами справедливости — это как бы никому не нужно.
Ну и, конечно, третий вариант — собственно, о чем вся книжка Аджемоглу и Робинсона, — это так называемый обузданный Левиафан. Это государство, которое контролируется своими гражданами, в принятии решений которого принимает участие население не из-под палки, где население напрямую включено в процесс реализации законов. Потому что они все эти законы приняли как свои собственные, они поняли, что им это выгодно.
Аджемоглу и Робинсон говорят, что обузданный Левиафан — это самый, конечно, эффективный способ и управления, и развития, потому что если общество контролирует государство, то у государства нет шанса или очень невелик шанс принимать те решения, которые невыгодны этому обществу. Да, конечно, все новое труднее пробивает себе дорогу, и люди склонны не очень быстро меняться. Но если правило не принято и не осмыслено, и белка еще не поймала орех, не ощутила вот эту новеллу как свою собственную, то, может быть, лучше чуть-чуть ее отложить, потому что это через колено получится, принуждение к соблюдению. Рано или поздно все равно люди обновляются, приходят к чему-то новому и начинают пользоваться, но оно должно быть принято.
Вот этот узкий коридор, по которому прошел ряд западноевропейских государств в основном — США по-другому, но как-то у них там хорошо было смоделировано с самого начала (сейчас уже, наверное, будут требоваться изменения, но тем не менее), — вот этот узкий коридор и дал те страны, которые мы сегодня условно называем высокоцивилизованными, развитыми странами с большим порядком. Это страны, в которых государство живет в согласии со своим обществом — государство как совокупность институтов, — в согласии со своим обществом, тратя огромное время и силы на достижение консенсуса, на дискуссию, трудно договариваясь. Но в результате получается наиболее эффективное правило.
Мое глубокое убеждение, что чем дольше принимается закон, чем сложнее он принимается, чем большее количество экспертиз он проходит до того момента, пока на него не поставят подпись, печать и количество проголосовавших, тем он качественнее. Он качественен по соотношению того, как он будет воспринят обществом. Даже если какая-то часть электората в начале обсуждения этого, допустим, законопроекта была против, то если большая длинная общественная дискуссия, люди даже в ходе этой общественной дискуссии могут изменить свою точку зрения, принять новое правило.
То есть это вообще очень важно, на мой взгляд. Посмотрите, ведь отсутствующий Левиафан и деспотический Левиафан — это два типа сообществ, где отрицается право. В первом случае, там, где отсутствующий Левиафан, они просто не хотят принимать классические правовые нормы. Они хотят руководствоваться обычаями, обыкновениями, традициями, таким правом племенным. Права тут нет, они его не хотят. Они не хотят государства, не хотят, чтобы принимались законы, и не развиваются. Деспотический Левиафан — в нем все есть вроде бы. Вот мы смотрим — все признаки есть. Есть парламент, есть огромное количество книжек, на которых написано, что они законы, у этих законов есть вроде бы все внешние атрибуты того, что называется законом. Но права там тоже нет. Потому что это ruled by the rules, а не rule of law.
Теперь мы попробуем посмотреть, а что же из всего этого… Во-первых, как дошли до жизни, а во-вторых, что надо делать. Мы все, родившиеся в разные годы, проживаем и переживаем ретроспективно все то… Потому что вина огромная. Чувство вины, чувство ужаса, чувство кошмара огромно: а что мы сделали не так? Я, пожалуй, покажу вам пример, как отменялось право в России в разные вот эти периоды за последние 30 с лишним лет.
Ну смотрите, вот референдум о сохранении Союза. Это 1991 год. Это история, когда в России в 80-е годы произошел парад суверенитетов. Это причем очень интересно совпало. Это примерно одновременно, когда Европа рушила пограничные столбы и занималась новой конституцией Евросоюза, которая не была принята, потом пошел Лиссабонский договор. А в этот момент автономии и прочие районы России, наоборот, говорили… Где-то мы нашли документы, что село Бодаш Дымаховского района какой-то области сообщало соседскому селу, что грибы собирать на его территории нельзя. То есть парад суверенитетов, когда Борис Николаевич Ельцин сказал: «Берите суверенитета, сколько хотите» — он дал эффект, в общем, накопленный. Конечно, накопленный эффект доминирования центра над регионами, вот этого всплеска, который мы называем парад суверенитетов.
Парад суверенитетов за собой потянул, естественно, пересмотр всех федеративных и административно-территориальных отношений. Пошел ново-огаревский процесс, пошли мысли о том, как переучредить Союз: переучредить ли его, развалить или, наоборот, отпустить. Появился закон о порядке выхода республики из Союза. Первый раз, представляете — это фактически право наций на самоопределение. Право выхода республик из Союза было во всех советских институциях. Во всех. А закон первый о порядке выхода республики из Союза, где есть процедура — это 1989 год. Раньше не было.
То есть появились процедуры. Кстати, тогда же появился закон о митингах, шествиях и демонстрациях. Сначала они появились в трех крупнейших городах — в Питере, Москве и Киеве. А потому что не было ни митингов и демонстраций. Ну не было их, они были 1 мая и 7 ноября, искусственно организованные — а тут все пошло. Естественно, это двинуло вперед законодательство, право и процедуры. И эта большая дискуссия, которая еще бы там сколько-то продолжалась — к чему-то она бы пришла. Все-таки кому-то пришла в голову идея: а давайте-ка все-таки Союз сохраним и давайте-ка проведем референдум на этом фоне. И провели, и победили — за сохранение Союза.
А каким образом? А как вопрос был сформулирован? А как этот референдум проходил? Это тоже была отмена права. К этому моменту у нас был уже закон о референдуме — первый, только-только принят. Вопрос был сформулирован некорректно. Что значит некорректно сформулированный на референдуме вопрос? Есть железное правило всех референдумов: вопрос на референдум должен быть сформулирован только таким образом, чтобы на него можно было однозначно ответить «да» или «нет», чтобы между «да» или «нет» не было других вариантов ответов.
В итоге все те, кто проголосовал все-таки за — они решили, что лучше ничего не менять. И подсчет был не вполне корректный, потому что в любом федеративном государстве результаты референдума нужно считать не в целом по стране, свалив все голоса в одну кучу, а все-таки по субъектам федерации. Этого сделано не было. Плюс принудительно часть республик союзных устроили бойкот этого референдуму. Тогда стали голосовать воинские части в принудительном порядке на территории всей страны. В общем, очень нечистый результат. Мы не можем сказать, как по-настоящему все-таки принималось решение. Отмена права — вот она.
Дальше. Конституция 1993 года, следующий референдум. Там между ними еще была парочка референдумов, но они, в общем, не играют большую роль. Конституция 1993 года, откуда, в общем, очень серьезно запахло отменой права. Уже. Вот новую конституцию принимаем, а там уже пахнет отменой права. Поэтому мы называем эту конституцию конституцией с серьезной родовой травмой.
Что было не так? Конечно же, референдум. А как? Вот вы все знаете, что конституцию принимали на референдуме. Знаете, слышали, это написано в тексте основного закона России действующего: принята на референдуме 12 декабря 1993 года. По каким правилам этот референдум проводился и как считались голоса? Ведь к тому моменту уже был не союзный, а уже российский закон о референдуме, довольно строгий, где вот эти все правила были прописаны: между «да» и «нет» никаких вариантов, что нельзя выносить на референдум, как считается, потому что Россия тоже федеративное государство.
Дело в том, что Борис Николаевич Ельцин очень торопился с принятием этой конституции. Ему пришлось парламент расстрелять, чтобы принять эту конституцию. Ему власти не хватало очень сильно в тот момент. Что он делает? Он в условиях чрезвычайного положения в городе Москве вносит недоделанную, недописанную, недоточенную конституцию на референдум. Борис Николаевич как бы толкает вперед конституционную комиссию — вернее, отстраняет ее у Верховного Совета, делает экстренное конституционное совещание, в экстренном режиме дописывает конституцию и в условиях чрезвычайного положения выносит ее на референдум. Но не по закону о референдуме, а он принимает отдельный указ, одноразовый, только для этого референдума 12 декабря 1993 года, где совершенно другие правила подсчета голосов и результатов. Потому что, по идее, в конституционном референдуме результаты должны считаться от общего списочного числа избирателей, а не от пришедших на выборы, там должно быть квалифицированное большинство, это все должно считаться по субъектам и так далее. А мы примем по отдельному указу, потому что нам нужно. Потому что нам нужно проломить через колено.
Я не говорю, что конституция плохая, но она с очень серьезной родовой травмой. Я хорошо отношусь к этой конституции, особенно к ее первым двум несменяемым главам. Я считаю, что вот эти две главы нужно холить, беречь, лелеять, сохранять, развивать. А остальное как было сделано? А очень просто. После того, как конституционное совещание затвердило проект, Борис Николаевич своей рукой часть переписал. Есть эти сканы, я их не так давно увидел в первый раз. Я хорошо знаю его почерк — своей рукой. Я, честно говоря, думала, что это Государственно-правовое управление вписало — нет, сам!
Например, полномочия. У нас же президент, который не входит в систему разделения властей, имеет право председательствовать на заседании правительства и принимать любое решение в отношении любых актов правительства. То есть у нас сегодня премьер-министр ведет заседание правительства. Представим себе ситуацию: открывается дверь, входит Путин, садится на место председательствующего, ведет это заседание правительства, отменяет любое постановление правительства, правит… Это было вписано рукой Бориса Николаевича.
Сам Борис Николаевич такими вещами не занимался. Он хоть и вписал огромное количество дополнительных полномочий в конституцию, но он этими полномочиями очень аккуратно, если и пользовался. То есть с 3-й по 8-ю главы конституции были переписаны частично до референдума, нелегитимным органом в данном случае. И они создали возможность, когда придет другой человек с другим характером, ему злоупотребить этими полномочиями. Что, собственно, и произошло. А сама конституция, если по-честному по закону о референдуме почитать, набрала всего 23% от общего списочного числа избирателей.
1996 год. Выборы, которые мы, электоральные юристы, считаем несфальсифицированными, одни из самых чистеньких с точки зрения электоральной процедуры. Что с ними не так? Да, манипуляция через средства массовой информации. Огромная информационная лавина «Голосуй или проиграешь». Огромные средства, вброшенные на эту пиар-компанию. А ведь это тоже отмена права. Это давление на избирателей. Незаконное. Уже было закон об основных гарантиях избирательных прав и права на участие в референдуме граждан Российской Федерации, в котором была статья — большая, длинная статья о нарушениях избирательных, в которой вот такое давление массовое и злоупотребление СМИ считалось нарушением. Оно считалось прямым нарушением. Сейчас этой статьи вообще нет, ее «Единая Россия» вообще изъяла из этого закона. У нас нет на сегодняшний день перечня избирательных нарушений. Вовремя постарались, чтобы всем хором не сесть в тюрьму. Это тоже отмена права.
Собственно говоря, с лета 2002 у нас началась отмена конкурентной среды, возможности нам выбирать. К власти пришел никому неизвестный бюрократ. Он не собирался разговаривать с народом и, как мы видим, ни разу не вступил ни в какие дебаты. Что ему было делать? Ему нужно было захватывать власть. Все последующие события, которые привели к тому состоянию, что у нас сегодня нет права и нет выбора — они, начиная с 2000 года, могут поделиться на несколько периодов. Первый период — это примерно 2000-2008 и плавно он заканчивается 2011 годом. Это захват власти: как Путин захватывал власть и постепенно убирал возможность конкуренции с самим собой.
Он больше всего на свете боялся региональных элит, которые представляли огромную силу и авторитет. И по закону, действовавшему в тот момент, о порядке формирования Совета Федерации именно главы регионов, заксобраний и губернаторы непосредственно входили в Совет Федерации и сами голосовали. Вот ему нужно было первое это убрать. И он изменил порядок формирования Совета Федерации, чтобы убрать их туда подальше, за Урал, на Дальний Восток, чтобы только не было в Москве их присутствия. Они не могли оказывать влияние на принятие правил, которые принимал парламент. Это раз.
Дальше. Постепенно ему нужно было уменьшить влияние региональных элит на принятие решений, в том числе в регионах. И от этого он делает вот это переустройство России на количество федеральных округов. То есть он прокладку выстраивает: он объединяет несколько регионов в федеральный округ. Абсолютно незаконно, но обжаловать невозможно — юридически сделано красиво. Он создает прокладку из полномочных представителей президента в федеральных округах, и они, эти федеральные округа, объединяют несколько регионов. И таким образом меняется фактически федеративное устройство России.
Это Путин делает. И потихоньку, потихоньку он начинает менять избирательное законодательство — медленно-медленно, шаг за шагом, потихонечку, начиная с малого. В избирательное законодательство за 20 путинских лет было внесено примерно 1,5 тысячи поправок. Ни одни последующие выборы не проводились по правилам, по которым проводились предыдущие.
Сначала он захватывал власть, а дальше ему нужно было устанавливать те правила, которые ему нужны для удержания этой власти. Что для этого нужно? Для этого нужно создать парламент, который будет так называться, но который таковым не будет, потому что он будет беспрекословно и мгновенно исполнять все хотелки этой самой исполнительной власти (она исполнительная, конечно) во имя удержания этой властью этой власти. Вот как бы так.
Видим результат: постепенно этот парламент перестал быть парламентом. Он перестал быть органом народного представительства. Он никого не представляет — он представляет только бюрократию и исполнительную власть. Все остальные там на подсосе денежном. То есть business as usual. Вот Зюганов и прочие товарищи — это просто бизнес. Это никакое не партийное представительство, это никакое не народное представительство — все это игрушки. Нужно было сделать так, чтобы, опять же, отсутствовало полностью право, чтобы была полная имитация того, что это, типа, право. А это не право ни с точки зрения содержания его, ни с точки зрения процедур. Это просто лишь механизм удержания власти диктатором. Вот что такое отмена права.
Отмена права удобна диктаторам, но она категорически неудобна обществу и всему остальному. И мы не знаем на сегодняшний день — может быть, кроме Северной Кореи, но там все-таки другие условия, — все-таки нерушимых диктаторских режимов. Рано или поздно они падают. Это, безусловно, так и есть.
Второе — то, что мы уже увидели за этот год. Мы увидели очень серьезное гражданское неповиновение. Мы его не можем посчитать, поскольку уничтожены все механизмы. Мы не можем посчитать до конца температуру по больнице. Мы не можем посчитать количество протеста, потому что он и выявляется в совершенно новых непривычных для нас формах. Это не белорусский, в тапочках на лавочке, это совсем другое. Это именно public disobedience. Это гражданское неповиновение, которое всегда дико изобретательно. Это именно фольклор такой, совершенно потрясающий, внутренне народный. Он есть.
Как оно прорвется, мы не знаем. Насколько сильна эта правоохранительная машина, мы тоже померить не можем. Допуск такой, что это все-таки колосс на глиняных ногах, потому что выстроенная таким образом вертикаль по определению не может быть сильной и эффективной, там скорее больше имиджа. Поэтому мы не можем посмотреть развитие событий. «Черные лебеди» летят со всех сторон, и в чью пользу сыграл «Крокус Сити», при всех конспирологических теориях, мы тоже не можем до конца посмотреть и посчитать.
Теперь что нужно делать? Мы влетели в ситуацию отмены права, потому что у нас на переходном периоде — вот 1991 год, крушение Союза, создание нового парламента быстро-быстро, — несколько переходных лет у нас не было законодательства. Мы все писали с нуля. Мы не могли воспользоваться советским законодательством просто потому, что мы полностью поменяли режим, строй, форму правления и все остальное. Нам приходилось работать на совершенно пустом поле. Я вспоминаю, какой это был ад, потому что мой отец был председателем комитета Госдумы по конституционному законодательству в течение двух созывов. Это был ад: на пустом поле переписать все кодексы. Переписать кодексы, основные законы, уложиться в двухлетний срок переходных положений конституции…
Вот нам сегодня надо вот это все заготовить и сделать на тот случай, когда откроется форточка возможностей, чтобы нам в эту форточку не выпасть. У нас должен быть готовый портфель работающих законов. Сейчас эта идея носится в воздухе — создание вот такого портфеля. Этим уже занимается целый ряд групп. Вы, наверное, слышали про Съезд народных депутатов Ильи Пономарева. Вы еще не слышали про нашу «Лабораторию переходного периода» в Свободном Университете. Но в целом эта работа ведется. Мы хотим на одной площадке саккумулировать всех и сделать эту площадку дискуссионной, чтобы в эту корзину собирались все законопроекты, все идеи переходного правосудия. Потому что это тоже должно быть: все идеи альтернативных трибуналов, все идеи люстрационных законов… Чтобы мы видели, что наработано, чтобы не изобретать каждый раз велосипед.
Вот этим сейчас надо заниматься. А журналистам нужно пристально за этим следить, потому что это действительно дико интересно. В наше время, когда каждый день очень болит от новостей, это тяжелейшее моральное состояние: новости слушать практически уже нет физических сил. Но вот чтобы заместить хотя бы этот ужас, эту боль и эту депрессию, лучше, наверное, попробовать занять хотя бы какой-то кусочек своего времени этой подготовкой к завтрашнему дню, чтобы потом мы не остались без права.
Ю. ТАРКОВСКАЯ: Это был подкаст Sapere Aude. Слушайте нас на всех платформах, подписывайтесь на рассылку и telegram-канал Школы гражданского просвещения, чтобы оставаться в курсе событий, тенденций и явлений глобального мира. Все ссылки, как обычно, в описании к эпизоду. Удачи и до встречи!