«Особое мнение» Сергея Пархоменко
То, что с ними произошло — это и есть потеря человеческого облика. Уже потеря не политического достоинства или какой-то, я не знаю, репутации, реноме, еще чего-то там такого — нет, это просто прощание с сущностью человека. Это уже на каком-то биологическом происходит уровне…
Поддержать канал «Живой гвоздь»
О. БЫЧКОВА: Добрый вечер, добрый день! Это «Особое мнение» на «Живом гвозде». С вами Ольга Бычкова, с особым мнением Сергей Пархоменко. Привет тебе!
С. ПАРХОМЕНКО: Добрый день, здравствуйте! Или добрый вечер, или доброе утро, смотря где вы находитесь.
О. БЫЧКОВА: Да, я приветствую наших слушателей и зрителей и напоминаю, как обычно, что та трансляция, которая идет сейчас — там есть чат, и во время этой трансляции можно туда писать всякие свои вопросы и соображения по ходу нашего сегодняшнего разговора.
Вот буквально недавно сегодня пришла новость от команды Алексея Навального, что он будет похоронен в Москве на Борисовском кладбище. 1 марта в 2 часа дня состоится отпевание и прощание в московской церкви иконы Божьей Матери «Утоли моя печали». Это Марьино, где Алексей Навальный, собственно, и жил.
И, в общем, эта эпопея — не то чтобы можно считать ее завершенной. Может быть, как раз наоборот, все только начинается. Но что бы ни происходило, по какой причине бы ни происходили эти адские отказы в предыдущие несколько дней, о которых писал, например, Иван Жданов, когда ни один зал, ни кладбища, ни залы, ни какие-либо учреждения не пускали в Москве соратников Алексея Навального для того, чтобы организовать церемонию похорон и прощания — что бы там ни происходило и чья бы это ни была инициатива, я совершенно уверена, что в памяти это все останется как то, что Путин не давал похоронить Навального. Вот так вот просто, грубо и прямолинейно. Как ты думаешь?
С. ПАРХОМЕНКО: Эта история еще не закончилась. Вот когда это все произойдет, тогда мы скажем, что Навальный похоронен, и сможем сказать, как он был похоронен и что сопутствовало его похоронам. Пока все возможно. Мы с вами знаем массу разных случаев, когда в последнюю минуту и в гораздо менее острых, я бы сказал, и ответственных ситуациях случались какие-то неожиданные обстоятельства, какие-то технические сбои, катастрофы, просто какие-то отказы и так далее. Все может еще продолжаться и дальше, если убийце в Кремле Владимиру Путину покажется, что он недостаточно еще поиздевался над Навальным, а теперь уже и над его телом и его памятью.
Но то, что мы называем похороны Навального, на самом деле состоит из трех частей — должно состоять. Есть собственно кладбище — кто-то должен выкопать могилу, куда будет опущен гроб, и на эту могилу будут положены цветы. Есть религиозный обряд, православный — отпевание. Для этого нужен храм. Есть гражданская панихида, прощание, куда, нет никаких сомнений, огромное количество людей хотело бы прийти в Москве. И со всеми этими тремя элементами, со всеми этими тремя местами на протяжении последних дней разворачивалась совершенно дикая, отвратительная история, когда храмы и священники отказывались, кладбища сообщали, что некому выкопать могилу, а залы, традиционно известные в Москве… Некоторые из них просто специально для этого предназначены: всякие залы прощания в крематориях, или при больших больницах бывают такие залы, или разные другие — всякие творческие союзы типа ЦДЛ, Центрального дома литераторов, театры, какие-то большие публичные помещения для собраний и так далее, — все они либо говорили, что никак не могут, либо некоторые из них прямо отваживались сказать, что нам велели вам отказывать, нам не велели с вами иметь дело.
Параллельно происходит нескончаемый поток издевательств и глумлений по этому поводу в публичной сфере. Мне пришлось как-то посмотреть, как это ни было отвратительно, на некоторые информационные каналы разных негодяев и подонков, которые еще продолжают смеяться по этому поводу и которые говорят: «Что ж такое? Как это семья так ужасно издевается над телом Навального? Они вот еще нам рассказывают, что он православный, и никак не хотят его похоронить. Ведь по православному обряду полагается хоронить очень быстро — если не в тот же день, то в течение дней трех, скажем. Что ж это они так? Нехорошо как-то поступают, издеваются как-то». Подлость этих людей безгранична.
О. БЫЧКОВА: Ты прямо читал такое своими собственными глазами?
С. ПАРХОМЕНКО: Читал своими собственными глазами. Ссылок не дам, имен не назову, но этого много. Этого, к сожалению, много. Мерзость этих людей и их… Как бы это сказать? Я бы сказал, что они махнули на себя рукой. Вот больше всего эта мысль мне приходит в голову. Вот когда человек опускается до последнего — перестает мыться, как-то перестает уничтожать паразитов на своем теле, как-то перестает следить за какой-то там, не знаю, минимальной физиологией… Чтобы не углубляться в эти подробности, как-то машет на себя рукой: дальше так как-нибудь доживу. Вот эти люди доживают так, которые сейчас издеваются над Навальным. Иногда им кажется, что они все правильно сделали, что в их жизни все хорошо, они как-то находятся в безопасности. Они могут глумиться, не опасаясь ни ответа, ни ответственности ни в каком смысле — ни в высшем, ни в таком сугубо практическом, ни в юридическом.
Но, конечно, они ошибаются. То, что с ними произошло — это и есть потеря человеческого облика. Уже потеря не политического достоинства или какой-то, я не знаю, репутации, реноме, еще чего-то там такого — нет, это просто прощание с сущностью человека. Это уже на каком-то биологическом происходит уровне. Вот запрет такого рода вещам — он должен стоять на уровне человека как биологического вида. Люди не должны себе позволять подобное. Но они себе много чего напозволяли уже в других местах. А то, что происходит в Украине при взятии мирных городов, при их разграблении, при уничтожении мирного населения, при расстрелах, грабежах, изнасилованиях массовых и так далее — а это что, это не потеря человеческого облика? Это она.
И вот оказывается просто, что для того, чтобы потерять этот облик, необязательно пройти через кровь, убийства, видеть много смертей рядом, в том числе смертей своих, тех, кто на твоей стороне — условно назовем их товарищами, хотя я не знаю, можно ли подозревать какие-то человеческие чувства, например, дружбу между этими людьми и солидарность. Так вот, совсем необязательно оказаться, собственно, в военных обстоятельствах для того, чтобы расстаться с человеческим обликом. Можно это делать, оставаясь сытым, довольным, завернутым в шубу, сидящим в дорогом импортном автомобиле, хорошо накормленным и напоенным, обласканным, оплаченным. А человеческое все ушло из этих людей. Вот, собственно, что мы и наблюдаем.
К сожалению, история не закончилась. Я бы очень хотел сказать, что уф, мы можем выдохнуть хотя бы по этому поводу — есть и кладбище, есть и церковь. По-прежнему, кстати, никакого места, как я понимаю, для гражданской панихиды нет, и предполагается, что все те, кто захотят попрощаться с Алексеем, придут в этот самый храм иконы Богоматери «Утоли моя печали» в Марьине. Я не знаю, что это за храм, я там никогда не был, но подозреваю, что не очень большой — откуда там взяться большому? — и что там люди смогут попрощаться. Ну, посмотрим, как это будет, если это произойдет.
Тем временем люди, которые не поленились, скажем, поехать на Борисовское кладбище в эти дни, в последние, собственно, сутки, сообщают, что там идет лихорадочный монтаж видеокамер на всех столбах, воротах, дверях, окружающих заборах и на автостоянках, потому что каратели, если там действительно произойдет что-то, намерены использовать это для того, чтобы продолжить регистрацию и распознавание потом сторонников бунтовщика Навального. Мы знаем, что это происходило в первые дни после его гибели, когда люди приходили положить цветы к разным памятным местам Москвы, в частности, к памятникам жертвам политическим репрессий, к камню на Лубянской площади. И тоже требовали документы, допрашивали, фотографировали, потом приходили домой и так далее. Ну вот теперь это все, по всей видимости, продолжится на похоронах, если они действительно произойдут и если удастся это организовать так, как это выглядит сегодня.
При этом в это впутывается еще один совершенно чудовищный мотив — что, оказывается, нужно отложить это до после обращения диктатора Путина к… К кому он там собирается обращаться, я уже не помню, но, в общем, собирается он обратиться с ежегодным посланием, и это должно произойти завтра. И ни в коем случае параллельно не должны произойти все эти события, связанные с похоронами убитого им Алексея Навального. Это, так сказать, совпадение, эта иллюстрация к его речи ни в коем случае не должна быть явлена публике, чтобы, например, мировые телекомпании не передавали эти кадры встык: вот здесь разговаривает Путин, а вот здесь хоронят убитого им деятеля политической оппозиции.
О. БЫЧКОВА: Все равно так и будет в результате.
С. ПАРХОМЕНКО: В результате так и будет, только чуть позже. И это будет разнесено во времени, потому что послание должно быть 29 февраля, а похороны произойдут не раньше 1-го. Если произойдут, опять же. До тех пор, пока это случится, нельзя быть уверенным.
О. БЫЧКОВА: Что ты думаешь по поводу всего этого рассказа Марии Певчих о переговорах об обмене и выдаче Алексея Навального на Запад?
С. ПАРХОМЕНКО: Знаете, у меня накопилось довольно много уже информации. И вопрос не только в рассказе Марии Певчих, который был, конечно, очень ярким и в нем было много нового. Но с тех пор было много разных публикаций, в том числе в западных медиа, и в немецких, и в британских, и стало известно много всяких подробностей. Из этого всего складывается некоторая картина, на мой взгляд.
Картина складывается такая. На протяжении последних двух лет шла интенсивная работа для того, чтобы убедить, в частности, германские власти, которые оказались здесь в центре событий, согласиться на так называемый гуманитарный обмен, на обмен Навального на убийцу, террориста, который после того, как он совершил свое убийство в Берлине, вот этот самый Красиков, был там найден, пойман.
Кстати, его идентификация, его разоблачение и, во всяком случае, например, его имя было известно именно благодаря российским журналистам-расследователям, и в частности, тем, кто работал непосредственно с Алексеем Навальным — Христо Грозев и другие его коллеги. Так вот этот человек был найден, обнаружен, разоблачен, осужден пожизненно и отбывает этот пожизненный срок в одной из берлинских тюрем. И Германия совершенно не собиралась его ни на кого обменивать.
Но вот на протяжении последних двух лет шла большая и упорная дипломатическая и активистская работа для того, чтобы получить согласие той стороны, немецкой стороны, а потом и американской стороны, потому что речь идет об обмене еще и на двух заложников, граждан Соединенных Штатов, которые содержатся в России — Пол Уилан и Эван Гершкович, журналист, абсолютно беззаконно и без всякого повода арестованный в Москве.
И по всей видимости, если сложить все эти источники и все свидетельства, эта половина работы закончилась успешно. Удалось добиться того, что та сторона, то есть сторона, ведущая переговоры оттуда, немецкая и американская, были бы согласны на этот обмен. И было совершенно очевидно, что Путину очень нужен этот убийца, о чем он много раз говорил. Последний раз действительно говорил очень ярко, отчетливо, нагло и откровенно, в интервью Такеру Карлсону.
И, в общем, совершенно понятно, зачем он ему нужен. Здесь много всяких разговоров, что они там лично знакомы или что-то такое. На мой взгляд, это не имеет абсолютно никакого значения, а имеет значение другое — то, что мир наводнен такого рода путинскими убийцами. И про это есть отдельные большие расследования, и их много. Опять-таки, переломный момент наступил в тот момент, когда расследовали попытку расследования отравления Алексея Навального в 2020 году, когда была вскрыта вся вот эта система политических убийств и политических убийц, которые готовятся в России, а потом рассеиваются по всему миру для того, чтобы там ждать команды, когда их направят на очередную жертву. И с тех пор было еще много таких расследований. Вспомните все, что писал тот же Христо Грозев, что писал ФБК, «Важные истории», «Проект», «Инсайдер» и другие российские медиа об этой международной системе убийц, устроенной Россией.
Сейчас они все ждут. Им всем важно понимать, что будет, если ты исполнишь приказ, а потом засыпешься. Что тебя тогда ждет? И конечно, если бы удалось Путину раздобыть себе Красикова так или иначе, то это было бы очень важным посланием всем этим убийцам — что ребята, все в порядке, можете не волноваться, можете убивать по нашему приговору.
О. БЫЧКОВА: Своих не бросаем.
С. ПАРХОМЕНКО: Ну, я бы сказал, таких не бросаем. Своих, не своих — это другой вопрос. Мы вот вас, конкретно вас, будем вытаскивать. Ну, в конце концов, можно сказать и после предыдущих известных политических убийств — например, убийства Литвиненко в Лондоне, — тоже ведь никакие исполнители не сидят. В результате так ли, иначе ли, но удалось исполнителей спрятать в России, и они, в общем, ведут унылую, но в этом смысле безопасную жизнь до тех пор, пока ситуация радикально не изменится, и тогда они ответят за свои убийства. Не все из них, кстати, живы. Та же история со Скрипалями и их убийцами, которые были найдены, разоблачены и прикрыты в России, хотя все знают теперь их имена.
В общем, почему это нужно Путину, понятно. Как удалось убедить немцев и американцев, тоже понятно. Непонятна последняя вещь: а что, собственно, думает Ротшильд. Помните этот старый анекдот, что Сарочка согласна, осталась уговорить Ротшильда? Очень трудно рассказывать анекдоты в этот момент и как-то шутить по этому поводу, но, к сожалению, ситуация именно такая. Потому что абсолютно неясно, каково было отношение к этому российской стороны и, во всяком случае, собственно Путина. Понятно, что, поскольку речь идет о Навальном, решение принадлежит персонально ему. На этот счет нет никаких ясных свидетельств.
И даже в том, что говорит Мария Певчих, их тоже нет. Она говорит о том, что вот ей стало известно от третьих лиц, что будто бы Абрамович говорил об этом с Путиным. Как он говорил, когда в точности он говорил, что именно он говорил, неизвестно никому, в том числе Марии Певчих. Она, Мария Певчих, и я подозреваю, что не она одна, а и другие сочувствующие этому процессу люди обращались к Абрамовичу, и Абрамович на эти вопросы не ответил. То есть даже и про эту историю мы не знаем никаких подробностей.
О. БЫЧКОВА: И поэтому совершенно непонятно: если договаривались об обмене, то почему нужно было его убивать. Или договаривались и не договорились.
С. ПАРХОМЕНКО: Вот, дальше начинаются, собственно, наши предположения, ты совершенно права, о том, как, собственно, связан факт гибели Алексея Навального, убийство Алексея Навального… Мы прекрасно понимаем, что он умер не сам по себе, он был замучен в этой тюрьме тем или иным способом. Способ, наверное, еще предстоит установить. И, наверное, теперь, когда тело есть в распоряжении семьи…
Кстати, интересно, в какой мере — я не знаю, в какой мере оно в распоряжении семьи. Физически, технически есть ли у родственников Алексея Навального возможность, например, получить какие-то образцы — скажем, образцы тканей, волос и так далее, что было бы очень важно для проведения дальнейшей экспертизы. Ведь его же, так сказать, юридически выдали семье, а выдали ли его технически, откровенно говоря, я не знаю — где в точности тело сейчас хранится и возможно ли это. Но, наверное, во время похорон можно будет так или иначе в какой-то момент это сделать, если это тело действительно окажется в доступности для такого рода манипуляций.
Так вот, мы не знаем сегодня и дальше мы можем только предполагать, почему эти моменты совпали во времени. Опять, что касается договоренности о конкретном числе, о конкретном дне, что вот такого-то числа будет обмен и так далее — все это предположения. Есть понимание, что была принципиальная договоренность с той стороной, а про эту сторону ничего мы не знаем — российскую, я имею в виду. Ничего достоверного мы не имеем. Даже если были какие-то там заверения от каких-то чиновников или каких-то переговорщиков, которые с российской стороны это вели, мы понимаем цену этим заверениям. В любую секунду можно сказать, что вы нас не так поняли, или что ситуация изменилась, или что обстоятельства теперь другие, мы получили ясный сигнал, приказ, поэтому не можем исполнить всего того, что мы говорили. В общем, это стоит все недорого.
Я лично здесь считаю вполне разумной версию ФБК и Марии Певчих, которая говорит о том, что Путин решил таким способом поразительным образом улучшить свою позицию в этих переговорах. Ему по-прежнему нужен Красиков, но ему по-прежнему невозможно себе представить, что он отдаст за него Навального, живого. До сих пор ему говорили: «Красикова только за Навального. Больше никак вам его выменять не удастся». Путин принял это за вызов и таким способом, убив Навального, поставил ситуацию как бы в другое положение — что нет, этот разговор больше продолжаться не будет. Да, Красикова, но не за Навального, а за кого-нибудь другого. Потому что никакого Навального больше нет и бессмысленно дальше про это разговаривать. Кроме того, в конце концов…
О. БЫЧКОВА: Честно говоря, как-то мне эта версия кажется, мягко говоря, недостаточной.
С. ПАРХОМЕНКО: Мне кажется вполне достоверной. Во всяком случае, вполне соответствующей тому, что мы предполагаем о том, как устроены, так сказать, привычки и привычные методы Путина. Кроме того, в конце концов, это обычная тактика террористов, удерживающих заложников: для начала убить какое-то количество, для того, чтобы продемонстрировать свою решимость, свою свирепость, свою безжалостность, свою готовность, так сказать, свое безразличие к возможной будущей ответственности и так далее.
Так поступали в любых крупных историях. Я не знаю, хоть на Беслан посмотрите: они тоже убивали заложников для того, чтобы подчеркнуть, так сказать, свою решимость. Или любые истории с серьезными крупными захватами самолетов, зданий всяких и так далее. Тоже там часто все начинается с убийства какого-то количества заложников.
Я совершенно убежден, что Путину невозможно было себе представить, что он отдает Навального. Навальный был его личный враг, Навальный представлял для него личную угрозу. Он многократно убеждался, что это очень сильный противник и что он силен настолько, что даже из тюрьмы, из заточения, из заключения, из ШИЗО он продолжает присутствовать в российской политике, генерировать идеи, предлагать решения, создавать дебаты и дискуссии, менять ситуацию, влиять на развитие событий и так далее. Я думаю, что все это было предметом бесконечного бешенства со стороны Путина, потому что это действительно было так. Потому что Навальный действительно эти 3 года… Все говорят: вот, он приехал в январе 2021 года и как-то пролежал эти 3 года на шконке в тюрьме.
О. БЫЧКОВА: Это кто говорит?
С. ПАРХОМЕНКО: Да много я читаю такой чуши. Ничего подобного, он не пролежал эти 3 года на шконке. Он проработал влиятельным российским политиком, участвующим бесконечно и беспрерывно в российских политических событиях. Я думаю, что на Путина это произвело довольно тяжелое впечатление. И я не верю, что Путин готов был отдать Навального в обмен на что угодно и как угодно. А Красикова, тем не менее, ему хочется получить.
О. БЫЧКОВА: Или это не сошлось как раз, наоборот. Или оно не сошлось.
С. ПАРХОМЕНКО: Конечно, существует всегда вероятность обстоятельств…
О. БЫЧКОВА: Что переговоры — это переговоры, а Навальный — это Навальный.
С. ПАРХОМЕНКО: Да, что переговоры — это переговоры, а зверство конкретных тюремщиков идет своим чередом. Понятно, что это очень специфическое место, этот Харп, и страшные палачи работают там, специально туда подобранные, привычные, обученные тому, как мучить людей, истязать, доводить их до смерти. Есть много всяких разных способов, всяких инструментов. Я даже в эти дни получаю от моих коллег, которые писали в своей жизни о тюремных пытках, обо всем этом — они как-то присылают иногда свои предположения о том, что в точности там произошло. Страшно это даже читать, не то что думать об этом как-то всерьез, в глубину.
Но да, это вполне может быть. Но я просто хочу подчеркнуть, что есть сегодня у этой истории две стороны, две части, так скажем. Одна часть, которую, в общем, можно считать достоверно подтвержденной — это то, что касается самого процесса переговоров и того, что происходило на той, западной стороне. Много источников, много свидетельств, свидетельства серьезные, складываются между собой, хорошо коррелируют, и там нет никаких внутренних противоречий. А дальше сфера предположений и каких-то наших аналитических усилий о том, что, собственно, было с российской стороны, про которую мы не знаем практически ничего. Вот это хорошо бы иметь в виду.
О. БЫЧКОВА: У меня нет никаких сомнений, что мы достаточно скоро узнаем и об этом.
С. ПАРХОМЕНКО: Мы в конце концов узнаем, конечно.
О. БЫЧКОВА: …с Алексеем Навальным в колонии. Я абсолютно уверена, что мы живем сегодня в такой реальности, где такие вещи даже в Харпе скрыть невозможно, и мы очень скоро, конечно, увидим всю полную картину.
С. ПАРХОМЕНКО: Да, я тоже так считаю. Я верю в профессиональные умения, опыт и расследовательскую мощь нескольких журналистов, которые на протяжении последних лет продемонстрировали очень высокий класс расследований, умение проникать туда, где их совсем не ждали, умение сопоставлять очень разные источники информации, добывать эти источники информации. Так что я тоже верю, что мы получим более ясное представление об этой стороне дела в ближайшее время.
О. БЫЧКОВА: Давай мы сейчас прервемся буквально на одну минуту или на две минуты на небольшую рекламу. Напомним нашим слушателям и зрителям, что у нас тут есть хорошего на «Живом гвозде». Я расскажу про еще одну книжку на сайте «Дилетанта», и продолжим наше «Особое мнение» с Сергеем Пархоменко.
РЕКЛАМА.
О. БЫЧКОВА: Книжка, которую вы уже видите или сейчас увидите на своих экранах — это книга «Последние дни Сталина», реконструкция Джошуа Рубинштейна тех событий, которые происходили до и сразу после смерти Иосифа Сталина, и как они изменили ход истории XX века.
В аннотации написано, что внезапная болезнь и смерть Сталина в марте 1953 года для многих оказалось полной неожиданностью. Тиран был полон грандиозных замыслов. Он готовился бросить вызов новоизбранному президенту США Дуайту Эйзенхауэру, у себя в стороне инициировал жестокую кампанию против советских евреев, после чего собирался провести чистку в рядах высшего руководства Компартии. Все эти события мы знаем, но автор собирает множество подробностей, рассказывает о противостоянии Берии, Маленкова и Хрущева, сравнивает свидетельства очевидцев и опубликованные официальные версии.
Все это в этой книге «Последние дни Сталина», которую вы, как обычно, можете найти уже прямо сейчас на сайте shop.diletant.media. Там можно и заказать, и ознакомиться подробнее, ну и посмотреть, что там есть еще интересного. А там, конечно, это есть.
Вернемся к «Живому гвоздю», к особому мнению Сергея Пархоменко. Приговор Олегу Орлову. Абсолютно та же схема, что была в предыдущих случаях.
С. ПАРХОМЕНКО: В предыдущем прежде всего случае с Борисом Кагарлицким.
О. БЫЧКОВА: А он был такой с Борисом Кагарлицким? Он был именно такой один по этой схеме?
С. ПАРХОМЕНКО: Нет, таких случаев было несколько. Что я имею в виду под этой схемой? Когда после апелляции следует, наоборот, усиление приговора, и очень существенное. Это не самое главное в этой истории.
О. БЫЧКОВА: После сравнительное мягкого…
С. ПАРХОМЕНКО: Сначала сравнительно мягкий и даже, я бы сказал, удивительно мягкий приговор…
О. БЫЧКОВА: Резко поднимается планка.
С. ПАРХОМЕНКО: Все пытаются понять, собственно, почему как-то чудовище разжало свои челюсти и почему человек отделался штрафом. Хотя, например, в случае с Кагарлицким штраф был просто огромным, но, тем не менее, отделались штрафом, и вдруг… Хотя на самом деле совершенно не вдруг.
Это, может быть, не самая важная вещь, но тоже нельзя ее пропустить — что это еще такой дополнительный элемент того, как деградирует система правосудия. Когда людям говорят: «Не пользуйтесь вашим законным правом апеллировать. Не пытайтесь ничего оспорить. Вам сказали — убирайтесь. Не смейте еще, видите ли, демонстрировать, что вы недовольны приговором, что вы считаете его несправедливым, что вы считаете обвинение абсурдным». Как это в случае, собственно, с Олегом Орловым, который говорит: «А за что, собственно, меня судят?». Вопрос не в том, что там слишком большое наказание или слишком жестокое, или еще какое-нибудь — а за что, собственно, меня судят вообще? Что я сделал преступного? Я невиновен. И именно в этом был, например, смысл его отказа фактически от содержательного участия в этом самом втором суде. Он запретил своим адвокатам вызывать свидетелей и так далее. «Свидетелей чего?», спрашивал он. «Что, собственно, вы хотите, чтобы свидетели на моей стороне свидетельствовали?».
Так вот правосудие так называемое российское, превратившееся уже в эту кашу, в эту грязь… И в этом смысле в эту минуту нельзя не упомянуть новопреставленного председателя Верховного Суда российского, только что умершего после 30 с лишним лет пребывания на этом посту, Вячеслава Лебедева, под руководством которого, под надзором которого и в значительной мере руками которого проделано было это уничтожение российского правосудия. Понятно, что там не он был инициатором, но, в конце концов, никто не является инициатором, кроме убийцы Путина и его ближайшего окружения. Но он все исполнил. Как велели, все сделал в лучшем виде. И вот один из результатов, например: институт апелляции, который, казалось бы, является неотъемлемым элементом любого судебного процесса, по существу, таким образом уничтожен. Потому что вот чем это кончается: был недоволен — получайте.
Понятно, что все эти так называемые мягкие приговоры, которые вначале выносятся, имеют один смысл, а именно требование немедленно исчезнуть, немедленно отвалить, уехать. Это было обращено и к Кагарлицкому, это теперь обращено было к Олегу Орлову. Но Олег Орлов сразу, уже давно, уже, например, в тот момент, когда в 2022 году был ликвидирован формально, уничтожен, растоптан «Мемориал» (он один из лидеров «Мемориала»), сказал, что я никуда не уеду. Он был одним из тех, кто твердо заявил о том, что он останется, и если это обернется для него тюремным заключением, то, значит, обернется.
О. БЫЧКОВА: Но и Кагарлицкий то же самое.
С. ПАРХОМЕНКО: Да-да. Что касается собственно Орлова, вот теперь и у нас тоже есть сидящий в тюрьме нобелевский лауреат. В Белоруссии есть Алесь Беляцкий. Хочу напомнить, что Нобелевская премия мира в 2022 году была вручена трем получателям — украинскому правозащитному сообществу «За права человека», Алесю Беляцкому, белорусскому правозащитнику, и «Мемориалу». Ну вот украинским коллегам ничего не грозит. Прямо скажем, как-то нет никаких оснований считать, что у них будут какие-то неприятности. Они живут в стране, где их деятельность очень ценят и любят. А Беляцкий сидел, находился в заключении еще до присуждения ему премии. Ему ее присудили, когда он был политзаключенным.
Теперь в России Олег Орлов, один из руководителей «Мемориала» в целом, один из руководителей важнейшего элемента… «Мемориал», напомню, был таким конгломератом. Он не был пирамидально устроен — не в том смысле, что есть какой-то верховный «Мемориал», а у него есть там какие-то отделы, службы или комитеты. Нет, «Мемориал» был сообществом организаций. Одной из них был правозащитный центр, которым руководил, одним из его важнейших руководителей был Олег Орлов. К ним отдельно применялись все эти меры. Их там объявляли нежелательными, всячески их третировали, тоже закрывали, судили, распускали, аннулировали и так далее. Но все это, несомненно, имеет отношение к «Мемориалу». Олег Орлов было одним из тех, кто, собственно, получал эту медаль и эту Нобелевскую премию мира. Это очень высокая честь.
Ему 70 лет, и теперь он будет бороться со смертью и с угрозой гибели непосредственно, конечно, ему, как всякому немолодому человеку не самого лучшего здоровья, будет бороться с угрозой гибели в колонии. Колония не самого жестокого, не самого страшного режима, но понятно, что при желании в любой колонии можно к конкретному заключенному применить разные условия и усилия для того, чтобы превратить его жизнь в ад. И мы таких примеров знаем немало, в том числе и в колониях общего режима.
Важно понимать, что Олег Орлов получил свой приговор ни за что. Вот просто совсем ни за что. С ним, пожалуй, может сравниться только Горинов. Собственно, все эти политические приговоры, несомненно, абсурдные. Они несправедливые, они бесчеловечные и бессовестные. Но вот Горинов получил свой срок за то, что он во время официального заседания муниципального собрания районного стал обсуждать целесообразность проведения детского конкурса во время войны. Вот за факт обсуждения в официальной обстановке, совершенно корректного, разумно устроенного, он получил свой срок.
А Олег Орлов получил свой срок за статью, опубликованную в одном французском издании и впоследствии переведенную на русский и опубликованную по-русски тоже, в которой он высказывает свои мысли относительно политического развития России, развития российского общества и угрозы возникновения фашистской идеологии и фашистских практик в России.
Это аналитическая статья. Это его взгляд, это его анализ ситуации, его представление о добре и зле, не более того. Он не выдал этим никаких секретов, он не нанес этим никакого ущерба никому, кроме того, что сказал правду. Оказывается, правда квалифицируется… Ну, что значит «оказывается»? Мы как-то хорошо это знали и так. Мы видим теперь на этом примере, что просто правда, просто разумная, спокойная оценка ситуации квалифицируется как дискредитация, квалифицируется как оскорбление, как нанесение ущерба государству и всякое такое, и наказывается лишением свободы и угрозой смерти постольку, поскольку смерть угрожает немолодому человеку в тюрьме. Вот, собственно, что можно сказать на эту тему.
О. БЫЧКОВА: Очень многие спрашивают…
С. ПАРХОМЕНКО: Прости, я закончу с этим. Очень важно, что это стало возможно после долгих лет технической подготовки российского общества, создания всей системы наказаний и карательного сыска, карательного надзора в отношении тех, кто позволит себе высказать какую-то поддержку, или какое-то сочувствие, или какую-то солидарность с человеком, который подвергается вот таким политическим преследованием. И конечно, мы видим, что щели законопачены очень плотно, и российское общество оказывается в условиях, когда никто не может, по существу, там, на месте выразить свою солидарность.
И для этого, еще раз повторю — это моя обычная мысль, но я считаю важным, чтобы все про это помнили, — для этого Путин держит в России громадную карательную армию, бОльшую, чем в Украине. Она не участвует в войне в Украине. Эти люди, хорошо обученные, вооруженные, очень щедро оплаченные, обласканные, сидят в России для того, чтобы предотвратить солидарность с Олегом Орловым и другими людьми, похожими на Олега Орлова. Для того, чтобы никто не смел высунуться, этих людей держат в России. Это те самые люди, которые сейчас привинчивают видеокамеры на Борисовском кладбище (возвращаясь к нашей первой теме), и те, которые потом пойдут по домам тех, кто позволит себе прийти на Борисовское кладбище и принести цветы.
О. БЫЧКОВА: Тут спрашивают в чате нашей трансляции про Катю Гордееву, которая сегодня написала в telegram-канале своем, что она закрывает проект или останавливает проект…
С. ПАРХОМЕНКО: Да, она написала, что приостанавливает. Это следующий сюжет.
О. БЫЧКОВА: Потому что сегодня Государственная Дума в третьем чтении проголосовала за этот самый закон, по которому нельзя будет никакой рекламы ни в каких медиа так называемых иноагентов.
С. ПАРХОМЕНКО: Да, это продолжение многолетней уже деятельности — надо сказать, что она началась задолго до войны, — деятельности, связанной с уничтожением свободных медиа в России и вообще независимой журналистики в России. И прежде всего это делалось экономическим путем. Необходимо лишить российскую информационную отрасль, журналистику, медиа в любых их формах — лишить их нормальных экономических условий существования, нормальных источников существования.
В сущности, у любого медиа их всего только два. Это реклама и взаимоотношения с рекламодателями, доходы от рекламы. Или это, грубо говоря, продажи подписки в той или иной форме, то есть непосредственная поддержка от читателей, зрителей, слушателей и так далее.
Значит, со вторым разобрались введением просто уголовной ответственности за факт отправки чего-либо куда-либо и поддержки каких бы то ни было гражданских инициатив, медийных проектов и так далее. И мы знаем, что в каких-то ситуациях людей прямо хватают и судят за это. И я думаю, что не за горами тот момент, когда нельзя будет выйти в России на улицу с телефоном, со своим обычным мобильным телефоном, потому что в этом мобильном телефоне может, не дай бог, содержаться след какой-нибудь транзакции чего-нибудь, какого-нибудь отправленного пожертвования какому-нибудь медиа или какому-нибудь гражданскому проекту, какой-нибудь инициативе или чему-нибудь — так, как это происходит в Белоруссии уже давно. А вот теперь речь идет о рекламе.
Рекламный рынок и так был, в общем, разрушен. Он разрушен был, собственно, войной прежде всего, и разрушен разного рода репрессиями. Понятно, что ни у каких международных рекламодателей просто нет интереса теперь к тому, чтобы давать свою рекламу в российских медиа. Им незачем обращаться к российскому потребителю, потому что они не продают больше в России свои товары, услуги и так далее. Круг этих рекламодателей становился все меньше и меньше, они становились все более и более, так сказать, специфическими. Вы можете это видеть. Они были довольно часто связаны с возможностью уехать из России, как-то обосноваться за границей, получить там какие-то документы для жизни и как-то там обустроиться. Все больше и больше было именно такой рекламы, заметить. Или перенести свой бизнес куда-то за пределы России. В общем, это была такая специфическая реклама военного времени.
Но теперь она прямо законодательно запрещена. И это, конечно, создает дополнительно огромные сложности для тех, кто пытался вести свою журналистскую работу и поддерживать свое медиа естественным путем, не обращаясь ни за какой помощью, ни за какими пожертвованиями, грантами, не знаю, не подписывая никаких соглашений ни с кем.
И поразительным образом Россия таким образом толкает своих собственных журналистов и свои собственные медиа на сотрудничество с разного родами международными организациями, чего она так не хочет. Эти организации совсем не все, разумеется, имеют какое-нибудь отношение, я не знаю, к разведке, к армии или к чему-нибудь такому вредному и злодейскому.
О. БЫЧКОВА: Чаще всего не имеют.
С. ПАРХОМЕНКО: Чаще всего не имеют. Среди них есть большое количество организаций, которые заинтересованы в поддержке свободы слова во всем мире, занимаются защитой прав журналистов во всем мире. Мы эти организации знаем, начиная от «Репортеров без границ» и кончая разного рода ассоциациями журналистов-расследователей. Например, есть очень сильные Global Investigative Journalism Network, например, или OCCRP, или какие-то еще. В общем, есть славные, весьма достойные организации.
Но было немало российских медиа, которые говорили: «Нет, мы не будем. Пусть обвинения в том, что мы иностранные агенты (которые на них на всех, тем не менее, были) остаются абсурдными. Пусть они остаются ни на чем не основанными. Пусть не будет даже никакой тени, никаких даже формальных отношений — не знаю, следов на банковском счете или чего-нибудь такого, — наших взаимоотношений вообще с кем-нибудь за пределами России». Кто бы это ни был — хоть, я не знаю, театр «Ла Скала» или Парижская опера. Нет, пусть ничего этого не будет. Пусть остается это совершенно бессмысленным и голословным, все эти обвинения.
Но вот теперь именно этим медиа говорят: «Нет, ребята, у вас не будет никакого другого выхода. Если вы хотите продолжать, извольте иметь дело с какими-нибудь иностранными партнерами, потому что внутри России все будет запрещено. Более того, не просто запрещено, а будет уголовно наказуемо».
И вот я думаю, что сейчас нас ждет целая волна такого рода закрытий. Я задаю себе вопрос, как, например, Юрий Дудь будет действовать дальше. Потому что его работа именно так была устроена. Она была устроена на основе его взаимоотношений с рекламодателями. У него было много этих рекламных интеграций. Это видно просто в его роликах, что у него, что называется, отбоя не было от заказчиков — абсолютно добросовестных, абсолютно понятно, каким образом, на каких основаниях с ним сотрудничавших. Что ж, теперь этим заказчикам придется задать тебе вопрос, не хотят ли они отвечать в уголовном порядке за страшное преступление, а именно за сотрудничество с Дудем. Но таких довольно много — тех, кто пытались из последних сил. Именно по ним пришелся этот удар.
О. БЫЧКОВА: Здесь рядом находится история с арестом счетов жены Григория Чхартишвили, он же Борис Акунин. Это уже прямо член семьи, как это называется, врага народа.
С. ПАРХОМЕНКО: Юристы обращают наше внимание… Я сегодня прочел заключение одной очень хорошей юридической организации, которая занимается анализом всего того, что происходит. Они обращают внимание на этот случай как на прецедент того, что арестовывается имущество члена семьи врага, так сказать, путинского режима. И это делается с вполне очевидным прицелом на дальнейшую конфискацию.
Кстати, в данном случае это носит довольно анекдотический характер, потому что, насколько мы знаем от самого Григория Чхартишвили, на этом счете никаких денег не было. И все истории про 6 миллионов, которые там лежат и заблокированы — это, конечно, ложь и абсурд, потому что на самом деле это форма блокировки. Вот те, у кого блокировали деньги, знают, как это делается. Вдруг на твоем счету образуется долг гигантский, висит громадный минус. У кого там 10 миллионов, 50 миллионов — может быть любая, совершенно произвольная цифра. И таким образом счет оказывается заблокированным, потому что он как бы ушел в отрицательную сторону. Любые деньги, которые туда попадают, должны поступать в уплату этого воображаемого долга.
Вот так, собственно, произошло и с Эрикой Чхартишвили, женой Григория Чхартишвили, которая вдруг обнаружила на своем счету вот этот гигантский минус. Неизвестно, откуда эти 6 миллионов минуса, но на самом деле этот счет — семья Чхартишвили довольно давно уже живет за пределами России, — единственное, зачем он был нужен, поскольку у Эрики была минимальная (по-моему, 22, что ли, тысячи рублей, как писал Григорий Чхартишвили) пенсия. Вот должна же эта пенсия куда-то приходить. Вот она приходила на этот счет и, собственно, там и застревала. Можете сами посчитать, сколько нужно лет для того, чтобы из 22 тысяч накопилось 6 миллионов — 22 тысячи в месяц.
О. БЫЧКОВА: …не хватит.
С. ПАРХОМЕНКО: Ну да. Короче говоря, это сама по себе операция абсурдная, но как прецедент очень опасная. Потому что да, действительно, это история, о которой мы говорили, собственно, в прошлый раз, с новым законом о конфискации имущества, при этом по совершенно абсурдным, выдуманным причинам. По закону может быть конфисковано только имущество, которое непосредственно использовалась для совершения преступления, или что-нибудь такое. Но, как мы понимаем, исполнители не забивают себе голову этими подробностями. Как-то они готовы любое имущество конфисковать — в данном случае, например, банковский счет жены. Таким образом вот нарабатывается практика, как, собственно, это будет происходить. Вот так. В частности, с использованием имущества членов семьи — жен, мужей, детей, родителей. А там уже, глядишь, и до более отдаленных родственников докопаются.
И конечно, совершенно прав Григорий Чхартишвили, который реагирует на эту ситуацию призывом быть очень осторожными и внимательными. Например, ни в коем случае не ездить в Россию ни самим врагам путинского государства, тем, кого путинское государство назвало, так сказать, нарекло своим врагом и преступником абсолютно произвольно (от слова «произвол»), ни их родственникам. Потому что понятно, что сеть там расставлена и ждут, кого бы можно было уцепить в качестве заложника. И с удовольствием и с готовностью будут этих родственников там вылавливать и держать там для того, чтобы иметь дополнительный инструмент давления, иногда очень жестокого, на самих тех, кого ненавидит путинский режим.
О. БЫЧКОВА: Ну вот Александр Бастрыкин сегодня как раз сказал в интервью ТАСС, что вот эти артисты, которые уехали, а потом захотели вернуться — вот они предатели, и с ними будут разбираться. Их ждет наказание и всякое такое, они неблагонадежны. Вот прямо обрисовал всю подоплеку.
С. ПАРХОМЕНКО: Это не частный случай. Это линия, выбранная путинским террористическим государством. Вот так оно поддерживает единомыслие, единогласие и отсутствие какого бы то ни было протеста внутри себя.
О. БЫЧКОВА: У нас осталась буквально одна минута, но есть такая большая и важная тема — может быть, мы более подробно поговорим об этом в следующий раз. Все эти нынешние разговоры о том, что войска европейских государств или стран НАТО могут непосредственно принять участие в войне в Украине.
С. ПАРХОМЕНКО: Я скажу одну короткую вещь…
О. БЫЧКОВА: Очень короткую, а потом длинную в следующий раз.
С. ПАРХОМЕНКО: Президент Макрон наиболее активно высказался на этот счет. Он очень ясно недавно на встрече лидеров натовских стран сказал о том, что невозможно допустить, чтобы Путин имел успех в этой военной авантюре, потому что это приведет только к следующей войне. Они постепенно начинают понимать, что это война не с Украиной, а война с Европой. Они понимают, что придется платить за поддержание безопасности в этой ситуации гораздо большую цену, чем они платят сейчас.
Самое важное во фразе Макрона — это, как ни странно, фраза «Пока на этот счет нет консенсуса». Это означает, что переговоры на этот счет происходят. Раз известно, что нет консенсуса, значит, это обсуждается. И это уже очень важно. Обсуждается и внутри этих стран… Скажем, министр обороны французский выразил свое неполное согласие с мнением президента и сказал, что речь идет там только о каких-то технических специалистах, которые могут оказаться в Украине. Тем не менее, дискуссия идет, тема эта началась, она будет продолжаться, и это уже очень важный поворот. Еще несколько месяцев тому назад невозможно было себе представить ничего подобного, а теперь это практика современной политической жизни в Европе и, по всей видимости, не только в Европе.
О. БЫЧКОВА: Закончим на этом. Спасибо большое! Это Сергей Пархоменко в «Особом мнении» на «Живом гвозде». Всем спасибо, кто нам писал и смотрел. Счастливо, до встречи, пока!
С. ПАРХОМЕНКО: Всего хорошего, до свидания!