«Особое мнение» Сергея Пархоменко
Да, им было все можно, но они знали, что они нарушают закон. Они знали, что их не наказывают, потому что не хотят, а должны. Теперь не так. Теперь эта амнистия наступила, между прочим, и в отношении всех этих следователей, всех этих прокуроров, всех этих судей, которые не будут пытаться наказать человека, совершившего преступление, если он в форме…
Поддержать канал «Живой гвоздь»
О. БЫЧКОВА: Добрый вечер, добрый день! Это «Особое мнение» на «Живом гвозде». С вами Ольга Бычкова, с особым мнением Сергей Пархоменко. Привет!
С. ПАРХОМЕНКО: Здравствуйте, все! Оля, привет!
О. БЫЧКОВА: Мы, как обычно, следим за тем, что происходит здесь, в чате этой трансляции. У нас также есть вопросы, которые пришли к Сергею Пархоменко в его телеграм-канал «Пархомбюро». Ну и у нас есть, конечно, лента новостей. И она сообщает буквально только что, это прямо произошло сегодня: Совет Федерации одобрил закон об освобождении от уголовной ответственности контрактников во время мобилизации и военного положения. Это один из примеров абсолютно скоростного законотворчества, потому что неделю назад он был внесен в Государственную Думу, на следующий день его одобрили в первом чтении, вчера Государственная Дума приняла его сразу во втором и в третьем чтении, и вот сегодня его одобрил Совет Федерации. Это, конечно, невероятная скорость даже для российских законодателей. К чему такая спешка?
С. ПАРХОМЕНКО: Я про это говорил, мне кажется, в прошлый раз, неделю назад. А может быть, я про это говорил в пятницу в моем собственном обычном пятничном стриме на моем YouTube-канале — уже не помню. Но я говорил о том, что я поймал себя на том, что я совершенно не могу себя заставить внимательно изучать все это думское творчество, этот бесконечный… Когда-то это называлось «бешеным принтером». Сейчас я бы это назвал «бешеной бетономешалкой», потому что вылетают с каким-то чудовищным грохотом какие-то бессвязные куски законодательных актов и законопроектов, абсолютно безумные, оскорбительные и отвратительные. Действительно с любой скоростью, с той скоростью, с которой их требует начальство, то есть Администрация президента — заказчик Государственной Думы. И люди в Государственной Думе — например, Володин, — еще имеют наглость требовать, чтобы никто не сопротивлялся, чтобы не было никаких поправок. Мы помним, как это произошло на следующей неделе, когда они приняли в первом чтении чудовищный на самом деле закон о запрете операций по смене пола, объявив это каким-то развратом, блудом и так далее. На самом деле речь идет о сугубо медицинских показаниях, речь идет о реальной медицинской проблеме. Так это принято во всем мире. И в России, между прочим, так было принято на протяжении многих десятилетий последних уже. Так вот меня поразило там заявление — вообще не заявление, а какая-то, я бы сказал, наглая выходка Володина, который сказал: «И чтобы Минздрав там ничего не приставал к нам ни с какими поправками и со всем остальным».
О. БЫЧКОВА: Кстати, давай, раз ты заговорил на эту тему…
С. ПАРХОМЕНКО: Да, чуть назад отступим.
О. БЫЧКОВА: Давай просто отступим в сторону, а потом вернемся. Конечно, мы не забудем, куда вернуться и с какого места мы отступили. У тебя есть объяснение, почему этот абсолютно людоедский закон про трансгендерных людей был принят? Потому что, при всей важности для конкретных людей этой проблемы, этих показаний и вообще этой жизненной ситуации, это касается очень небольшого количества людей. Во всем мире их не очень много. Почему они это все делают?
С. ПАРХОМЕНКО: Можно сравнивать количество этих людей с количеством пациентов так называемых орфанных заболеваний, о которых мы много говорим. Там действительно речь идет об одном человеке на многие сотни тысяч, иногда миллионы. Здесь численность совсем другая. Это вещь во всем мире абсолютно признанная и распространенная. Почему они это сделали? Потому что это входит вот в эту картину нападения, которому, как это ни удивительно, подвергается их Россия, их народ и все прочее. У нас отнимают, нас мучают, нас заставляют, нас извращают и развращают. Вот они отнимают у нас нашу историю, они отнимают у нас нашу территорию, они отнимают у нас наше достояние, и они отнимают у нас наших детей, и они отнимают у нас нашу нравственность, нашу семью и все остальное. Это часть вот этой пропаганды «осажденной крепости», я бы сказал. При этом это вещь, что называется, дешевая. Это же доказывать не надо. Это не требует никаких аргументов, это не требует никакого объяснения, это не требует никакого знания. Можно просто кричать на эту тему — протяжно, истошно кричать: «Отнима-а-ают, убива-а-ают, развраща-а-ают!» и так далее. Что происходит с этими людьми в действительности, что касается разрушения семьи и так далее, мы бесконечно читаем и смотрим на то, как эти люди живут свою жизнь. Как они живут с бесконечными изменами, с бесконечной ложью, враньем, с бесконечным обманом — всеми видами обмана. Людей более безнравственных, людей более развращенных вседозволенностью, чем вот эти люди из российской власти, невозможно себе вообразить. Но им это удобно. Они выбирают какие-то впечатляющие вещи — вот такой страшный разврат, вот такой чудовищный блуд, как они это называют. На этом всем, конечно, нанизана еще вот эта дешевая, такая, я бы сказал, религиозно-суеверная скорее, их идеология. Они обожают вот это все обрядобесие, они обожают изображать из себя православных и так далее. А тут вот как-то церковь не одобряет. А не одобряет она то, что ей велели не одобрять. Завтра велят одобрить — одобрит, никуда не денется. Так что вот эта вся процедура чудовищная — ее совершенно невозможно анализировать. Возвращаемся обратно к нашей теме. Когда-то я очень гордился одной из своих журналистских специализаций — что вот я умею разбираться с этими законами. Я много лет просидел в парламентах, в Конституционном суде, я прочел страшное количество этого всего, я научился сравнивать первое, второе и третье чтение, читать огромные таблицы поправок и так далее. Мне все это казалось страшно важным, мне все это казалось очень нужным, я очень гордился, что я умею это делать. И теперь у меня как-то все это отвалилось, потому что нужно взять палку и шевелить ей в каком-то огромном чане дерьма. Я не нанимался, что называется. Я как-то думал, что я буду законопроектами заниматься, а не вот этими помоями. Но тут что-то, не знаю, меня заставило. Потому что мне вообще кажется, что это очень важная вещь, когда я слышу об освобождении от ответственности преступников и когда я слышу вообще обо всей этой истории, которая, собственно, порождена была операцией с Пригожиным. Собственно, зачем это все понадобилось? Понадобилось затем, чтобы легализовать ту опору на наемничество, которая так ясно видна в этой войне. Выяснилось, что создать нормальную армию, армию из граждан, которые осознают свой долг, которые понимают, зачем они воюют, которые понимают, во имя чего они воюют, которые доверяют своему командованию, своим офицерам, своему верховному главнокомандующему, своим законам и так далее — они не могут создать эту армию, потому что они, во-первых, сами не знают и не могут объяснить, зачем. Они говорят: «Затем, зачем надо». Как-то цели все время меняются: «Мы вам потом сообщим». Они не понимают, как выглядит победа. Они давно утратили это представление. Вот как, в их представлении, должен выглядеть успешный финал этой войны? Никто из них не умеет и не хочет про это говорить. И Путин даже не хочет и не может про это говорить. И они не могут собрать армию из людей, идущих туда из каких-то, так сказать, благородных гражданственных соображений. Прежде всего потому что они боятся ее таковой собирать. Они понимают, что если они просто призовут туда в большом количестве — в действительно большом количестве, — просто граждан, граждане могут о чем-нибудь задуматься. Граждане могут чему-то как-то удивиться: «А что же такое случилось? Почему нас, сотни тысяч, миллионы людей, загоняют на эту бойню?».
О. БЫЧКОВА: Так они и так загоняют сотнями тысяч.
С. ПАРХОМЕНКО: Ну не столько. Сейчас это количество еще позволяет как-то аккуратненько выбирать, откуда и кого. Вот если вы обратите внимание, вы увидите, что эта мобилизация происходит вдали от больших городов, вдали от, извините, пожалуйста, славянского населения России. Особенно страдают в этой ситуации национальные республики — Калмыкия, Тува, Якутия, все вот это Забайкалье. Оттуда тащат людей в огромных количествах и тащат их из глухой провинции, из деревень, где, что называется, семь дней скачи и не доскачешь. При таких количествах, когда речь идет о десятках тысяч — ну, о нескольких сотнях тысяч, — еще можно позволить себе как бы выбирать вот так, манипулировать этим. А когда речь пошла бы о действительно массовой мобилизации, это было бы невозможно. Поэтому опора на кого? На уголовников. На людей, у которых никакого гражданского сознания нет, никаких прав нет, никакого достоинства нет, никаких возможностей выступать за свои права нет. Их просто можно в обмен на освобождение от ответственности затащить на бойню, и там с ними произойдет что произойдет. Кого-то убьют, кого-то разорвут на части, кому-то размозжат голову чем-нибудь тяжелым, кого-то утопят в ближайшей речке, а кого-то отпустят. А кого-то отпустят за деньги. А кого-то даже не довезут до этого фронта. С уголовниками все мутно, удобно, безответственно. Но в какой-то момент все-таки этого стало настолько много, что потребовалось это легализовать, во-первых, а во-вторых, когда нет законов, выясняется, что люди, которые, собственно, технически организуют эту операцию, чувствуют себя уж больно вольно. Законов-то нет, правил нет, ни перед кем не обязаны, делают что хотят. И в результате вот эта опасность пригожинского скандала, какой бы он ни был там, какая бы ни была пропорция того, естественный он или искусственный, управляемый он или реальный — тем не менее, это нехорошая вещь Вот этот раскол, который произошел, вот это появление альтернативы — можно быть за этого, можно за того, можно на этой стороне выступить, можно на той, — нехорошая вещь. Это все надо как-то отрегулировать. Нужно этому придать какую-то по меньшей мере видимость какой-то формы. Поэтому вот эти законы об уголовниках… Их, кстати, два. То, что было принято в последние дни — это два закона. Один закон — это закон о том, что можно заключать контракты с судимыми, а второй закон — это вот этот закон об освобождении от ответственности; собственно, об амнистиях для уголовников. До сих пор это происходило секретно-подземно-партизанским способом. Президент что-то подписывает — ну, лицо, называющее себя президентом в России, что-то подписывает. Эти бумаги то ли появляются на поверхности, то ли нет. Потом он в разговоре с кем-то подтверждает это, хотя там есть какие-то сомнения у кого-то: а действительно ли он кого-то амнистировал, а почему в таких количествах? Ведь на самом деле обычно помилование — это штучный процесс, это сложный процесс, где заседают специальные комиссии по помилованию. Они там долго разбираются, долго шелестят какими-то бумажками. А тут это как происходит — поточно-конвейерным методом, списком? Ну вот нужны для этого какие-то законы. Приняли закон. С дикой несусветной скоростью приняли закон. Действительно, собственно, ничто не мешает, что называется. И в этом законе — он называется «Об особенностях уголовной ответственности лиц, привлекаемых к участию в специальной военной операции», — там есть одно очень важное место. И вы уж простите, это всегда рискованное такое занятие, читать куски из законодательных актов по радио — они плохо запоминаются, они как-то плохо понимаются, плохо усваиваются. Но, может быть, я сейчас как-то возбужу у вас какой-нибудь интерес к этому, а вы потом сами пойдете и посмотрите. Так вот, в этом законе есть важнейшая часть, 2-я статья. Это статья о том, собственно, к кому это относится. Кто те люди, которых собираются освободить, у которых усматривают особенности их уголовной ответственности, поскольку их привлекают к участию в специальной военной операции. И вот эта 2-я статья, как я обнаружил, все-таки как-то взявшись за старое и взяв в руки шашки, которые я намеренно с отвращением бросил в угол уже много месяцев тому назад — теперь я взял эти шашки обратно в руки и прочел первую версию и последнюю версию, в первом чтении и в последнем чтении. Более того, я в какой-то момент посмотрел еще и на то, как происходила эта метаморфоза от первого чтения к последнему. Я обнаружил таблицу поправок. Я обнаружил, что метаморфоза произошла не случайно, а намеренно. Какая? Сейчас расскажу. Значит, в этой самой статье о том, на кого это все распространяется, есть 3 пункта. Пункт первый. Это лица, совершившие преступления небольшой или средней тяжести. Кстати, заметим с вами, что небольшой или средней тяжести — это до 5 лет. Это те преступления, в которые входит, например, грабеж, в которые входит, например, вымогательство. И еще это преступления, за которые полагаются гораздо большие сроки (например, убийство), но совершенные в состоянии аффекта: тяжелые побои, убийство и так далее. «В состоянии аффекта», запомним это на минуточку. Так вот, лица, совершившие преступления небольшой или средней тяжести, за исключением (там есть кое-какие исключения), до дня вступления в силу настоящего федерального закона, в отношении которых осуществляется предварительное расследование. Это пункт первый. Второй. Лица, проходящие военную службу в вооруженных силах Российской Федерации в период мобилизации, в период военного положения либо в военное время, совершившие преступления, в отношении которых осуществляется предварительное расследование. Третье. Лица, имеющие судимость, за исключением (там есть кое-какие исключения), приговоры по делам которых вступили в законную силу до дня вступления в силу настоящего федерального закона, в том числе лица, отбывшие наказание или условно-досрочно освобожденные вот отбывания наказания. Вот такие три пункта. Вы ничего не замечаете? Там есть некоторая разница. Дело в том, что в первом и третьим пункте есть очень важные слова: до дня вступления в силу настоящего федерального закона. То есть речь идет о преступниках, которые совершили свои преступления когда-то давно. Ну хорошо, о’кей, или недавно. Во всяком случае, до того момента, как закон вступил в законную силу. Вот он вступит в законную силу завтра, когда его подпишет Путин, или послезавтра — не знаю, скоро. Ну хорошо, о’кей..
О. БЫЧКОВА: Или сегодня.
С. ПАРХОМЕНКО: Или сегодня, да. Он вступит в силу вот-вот. Значит, речь идет о людях, которые совершили свои преступления как минимум вчера. Они их уже совершили, и теперь закон освобождает их от ответственности. А вот пункт второй отличается тем, что там нет этих слов «до дня вступления в силу». То есть он действует вперед, авансом. То есть есть некоторые люди, которые говорят: «Гуляйте, ребята. Пожалуйста!». Ограбление, вымогательство, убийство в состоянии аффекта — ради бога, пожалуйста! Можете ни в чем себе не отказывать. Потому что все, что вам грозит — это предварительное расследование, которое мы откроем, потом мы его закроем, и не будет ни суда, ни приговора, ни вины, ни ответственности, ни наказания. Ничего этого не будет. Нет этих слов до дня вступления в силу настоящего федерального закона. И кто же эти счастливые люди, которым отпускают грехи вперед за еще не совершенные преступления? За те, которые они теперь имеют все возможности совершить, зная, что им не угрожает никакая ответственность. Это лица, проходящие военную службу в вооруженных силах Российской Федерации. То есть люди, которые служат в армии, могут убивать не только на фронте, не только врага, зачем, собственно, они и призваны туда, а еще, например, в состоянии аффекта мирных жителей. Ну правильно, война — это же такое состояние аффекта. На войне все в состоянии аффекта. Где вы видели человека на войне, которой не в состоянии аффекта? Вам любой прокурор, любой адвокат в два счета скажет: «Ну подождите, война же. Состояние аффекта». И грабеж в состоянии аффекта произошел (впрочем, грабеж разрешен и без него), и вымогательство, и мародерство, и все что угодно в состоянии аффекта. Ну что, собственно — бывает. Вот. Это серьезная вещь. Это более серьезная вещь, чем мы думали. Я-то, честно говоря, предполагал что-то подобное. Я, может быть, как-то подозревая что-то такое, и полез туда разбираться. Но многие говорили: «Ну что теперь? Ну война, да. Да, вот надо призывать в том числе и уголовников. Люди что-то совершили, потом их судили, потом посадили, а теперь к ним приходит кто-то раньше Пригожин приходил, теперь приходит Министерство обороны, из тюрьмы их вынимает, приговоры отменяет, подписывает им помилования и вот они опять чистенькие». Нет, дорогие друзья, этим дело не ограничилось. Теперь это работает и вперед. Теперь есть на свете категория людей, которые могут не опасаться никакого правосудия. Они могут вытворять более-менее все что угодно. И эти люди — это люди, которые в форме, с оружием в руках служат в вооруженных силах Российской Федерации в период мобилизации. То есть прямо сейчас. Никто же не отменил мобилизацию. Нет никакого закона об отмене мобилизации. Президентского указа, какого-нибудь решения нет, мобилизация продолжается. Вам все врали, когда говорили, что мобилизация кончилась. Или в период военного положения (этого еще нет), или в военное время. Ну, никто слово «война» не произносит. Более того, за слово «война» кого надо сажают. Это Соловьеву можно и другим пропагандистам, вот этим военкорам можно, а людям, которые употребляют слово «война», так сказать, с осуждающей интонацией, людям, которым эта война не нужна — им нельзя, их за это сажают в тюрьму. Как Горинова, например, посадили за то, что он произнес слово «война», и огромное количество людей еще находится под следствием, в судах, под обвинением, в предварительном заключении и ждут своих приговоров, огромных приговоров, за слово «война». Так что формально её нет, но мобилизация есть. И с этим все в порядке. Вот такая история с этими законами. И мне кажется, что это… Я не люблю злоупотреблять заявлениями о том, что это переломный момент, после которого все становится другим, и так далее, но на самом деле это действительно серьезная новость. Это серьезное изменение. Потому что все-таки формально до сих пор… Мы можем сколько угодно издеваться над российским правосудием, можем сколько угодно говорить, что на самом деле убийцам и мародерам все можно. Да, им было все можно, но они знали, что они нарушают закон. Они знали, что их не наказывают, потому что не хотят, а должны. И в конце концов люди, которые не ловят их, не расследуют их, не судят их и не наказывают их — это люди, которые тоже совершают преступление. И они живут с этим, и они должны понимать это, что преступлением является и отказ преследовать по закону преступника с осознанными намерениями. Теперь не так. Теперь эта амнистия наступила, между прочим, и в отношении всех этих следователей, всех этих прокуроров, всех этих судей, которые не будут пытаться наказать человека, совершившего преступление, если он в форме. Этого совершенно достаточно.
О. БЫЧКОВА: Пока мы с тобой это обсуждаем, тут еще одна новость, мимо которой я не могла пройти. Вот буквально только что пришла. Генпрокуратура признала нежелательным Всемирный фонд природы. С ПАРХОМЕНКО: То они были иностранным агентом, а теперь они стали…
О. БЫЧКОВА: Да, нежелательными теперь стали.
С. ПАРХОМЕНКО: Ну что, да, Генпрокуратура пошла по крупным международным организациям. «Гринпис» уже там, как я понимаю, теперь, значит, Всемирный фонд дикой природы — громадная, действительно всемирная организация. У меня есть друзья — не просто знакомые, но и друзья, которые там работают и которые рассказывали о том, как они занимались, скажем, проблемами Мирового океана. В принципе, это очень мирные организации. Очень, я бы сказал, такие человечные, гуманные в самом широком смысле этого слова.
О. БЫЧКОВА: Мирные, но нежелательные.
С. ПАРХОМЕНКО: Но настойчивые. Вот в чем их преступление. Их преступление в том, что они упорные очень. Они цепляются и тащат. И хватка их такая профессиональная. Им удавалось добиваться и судебных решений, и огромных штрафов, и всяких международных документов с осуждением целых стран, целых правительств, огромных компаний, разных чиновников и так далее. Это первое. И второе, чем отличаются эти организации — это тем, что к ним очень тяготеют разного рода волонтеры и люди с какой-то активной гражданской позицией. Они всегда, эти организации, и «Гринпис», и Всемирный фонд дикой природы, будучи профессиональными, концентрируя огромные научные силы внутри себя, и серьезных менеджеров, и людей, которые, в общем, профессионально этим всем занимаются всю жизнь, тем не менее, собирали вокруг себя всегда — и продолжают это делать во всем мире, — огромное количество народной поддержки: волонтеров, энтузиастов, всяких добровольных помощников, тех, кто поставляет им информацию, тех, кто анализирует то, что происходит, тех, кто наблюдает, кто считает, собирает и так далее. С этим смириться сегодняшний российский режим не может. Для них вот эти большие организации опасны еще и этим. Во-первых, тем, что они большие, сильные и влиятельные, а во-вторых, тем, что вокруг них и внутри них людей много. В том числе людей, которые действуют не за деньги, которые действуют не по служебной надобности, а по такому, я бы сказал, зову своего гражданского чувства. И еще одна организация на этой неделе была объявлена нежелательной. Но давай про это поговорим чуть-чуть позже.
О. БЫЧКОВА: Давай после перерыва, да.
С. ПАРХОМЕНКО: Поговорим поподробнее. Она мне особенно важна и дорога, эта третья организация.
О. БЫЧКОВА: Давай, да. У нас сейчас действительно очень короткий перерыв. Мы напомним нашим слушателям и зрителям, что у нас есть интересного на «Живом гвозде», я успею рассказать про одну новую книжку, которую можно приобрести, и потом продолжим с Сергеем Пархоменко. АНОНС.
О. БЫЧКОВА: И еще хочу рассказать как раз об обещанной книге, которую можно купить на сайте shop.diletant.media. У вас должна быть эта обложка сейчас на ваших экранах. «Звездный мир Михаила Горбачева». Это публикации, репортажи, очерки, эссе о Горбачеве и о перестройке. Их автор Александр Пумпянский. Здесь написано, что он публикует свои тексты разных тогдашних времен, не подправляя под сегодняшние новые и новейшие времена. Вот такая вот книга на сайте shop.diletant.media. Да, продолжая наш разговор о нежелательных организациях. Да, действительно, ты прав, пополнение в этом списке. Теперь это правозащитная группа «Агора». Это люди, которые занимались защитой политзаключенных, людей, которых преследовали за убеждения. И огромное количество кейсов за многие годы деятельности этой группы, прежде всего юридических, конечно, накоплено. И вот теперь эта организация тоже, в общем, в некотором смысле ожидаемо объявлена нежелательной.
С. ПАРХОМЕНКО: Да, и это очень важная организация. Формально нежелательной объявлена НКО, зарегистрированная в Болгарии, но, в сущности, это не имеет никакого значения. Я помню, как нежелательным было объявлено медиа под названием… Кто же это был-то? В общем, короче говоря, они были зарегистрированы в Чехии, насколько я помню. В общем, короче говоря, это довольно частая ситуация, когда регистрация где-то и объявляется, собственно, нежелательным вот это иностранное лицо. А, это было не медиа. Ровно эта же история была с «Командой 29» Ивана Павлова. Вот они были зарегистрированы в Чехии. У них была НКО, которая была зарегистрирована в Чехии, а тут в Болгарии. Неважно, это не имеет значения. Понятно, кто имеется в виду. Имеется в виду собственно «Агора» — огромная, очень мощная и очень эффективная ассоциация юристов, созданная Павлом Чиковым. Первоначально созданная в Казани, в Татарстане, но понятно, что их работа распространялась, несомненно, на всю страну, а теперь уже далеко за пределы страны. Потому что они оказывали огромную помощь людям, которые вынуждены были уехать из России, самым разным. Их роль, скажем, в работе с Европейским судом по правам человека была очень велика. Они были одними из специалистов по этому, проводили свое сопровождение, свои дела не только по всем инстанциям внутри России, но и потом, когда уже речь шла о Европейском суде, они не одни это делали, но они это делали буквально в массовом порядке. В последнее время это та самая организация, которая массово, систематически помогает людям, на которых навешен ярлык иностранных агентов: консультирует их, помогает им судиться за свои права. А многие судятся хотя бы для того, чтобы знать, в чем, собственно, заключаются мотивы этого признания иностранным агентом. Я, например, это делал ровно из этих соображений. И ровно один из юристов, имеющих отношение к ассоциации «Агора», мне помогал с этим. И продолжает помогать, потому что у меня там впереди еще всякие другие судебные разбирательства, связанные с моим личным иноагентством. Но сотни иноагентов вот так опираются на помощь «Агоры», и «Агора» помогает им немедленно, делает это бесплатно и работает очень качественно. Но дело не только в этом, а дело в том, что это была и есть… Почему я говорю о ней в прошедшем времени? Я не знаю. Потому что я уверен на самом деле, что вот это признание нежелательной ничего, в сущности, не изменит в той активности, в том объеме работы, который «Агора» проделывает и Павел Чиков проделывает. Я не знаю, как они с этим разберутся, но, во-первых, я уверен, что для них это не явилось неожиданностью, а во-вторых, я уверен, что они как-нибудь справятся. Они обладают очень большим потенциалом вырываемости, так сказать. Они очень активно занимаются еще и анализом законодательства, в том числе и того, которое связано с нарушением гражданских прав. А скажем, все, что связано с вот этим иноагентским статусом — это и есть система нарушения гражданских прав в России. Это система лишения людей их гражданского достоинства, тех прав, которые гарантированы им Конституцией. Вот Конституция говорит: «Да, гарантирую», а потом человека назначают иностранным агентом, объявляют иностранным агентом. Совершенно произвольно. Для этого ничего не надо, кроме решения Минюста. А теперь уже и не только Минюста, теперь там и прокуратура, и Роскомнадзор могут к этому иметь отношение. Человеку говорят: «Нет, на вас Конституция не распространяется. Вам вот этого нельзя, и этого нельзя, это вам не гарантируется, а вот это с вами можно делать. И не только с вами, но еще и с аффилированными лицами, еще и с третьими лицами, которые (как выразился этот чувак из Министерства юстиции) волей-неволей как-то поспособствовали и всякое такое». И это, несомненно, будет развиваться и дальше. И впереди у нас и всякие уголовные ужесточения по этой части, и, несомненно, экономические права, которые будут разрушены, права на собственность и прочее. «Агора» занимается этим очень подробно, очень тщательно и очень помогает. Я думаю, что «Агора» из тех организаций, как и «Мемориал», которые закрыть, ликвидировать недостаточно. И объявить иноагентом, объявить нежелательным недостаточно. Для этого еще нужно, чтобы люди, из которых состоит эта ассоциация, люди, которые это создавали, организовывали, поддерживали, которые создавали эту инфраструктуру, согласились изменить свою жизнь и отказаться от своего дела. А это фиг. В случае с «Мемориалом» это было так: «Мемориала» нет, а люди есть. Люди продолжают работать, и мы это очень хорошо видеть. То же самое будет с «Агорой». Эти юристы продолжают работать, их квалификация никуда не делась, их энтузиазм никуда не делся, их координация между собой никуда не делась. Есть, правда, одно важное обстоятельство. Оно заключается в том, что теперь можно наказывать других людей — тех людей, которые имеют дело с «Агорой». Вот в чем дело. Это же, кстати, относится к тому же самому Фонду дикой природы, о котором мы говорили до перерыва. Какого-нибудь лесника, какого-нибудь егеря в заповеднике, какого-нибудь биолога на биостанции на Северном Ледовитом океане или в Охотском море, который считает тюленей, можно теперь привлечь к ответственности, можно посадить, можно посадить надолго. За что? За взаимодействие с нежелательной организацией. Там уголовная ответственность. Просто за сам факт контакта. То же самое с «Агорой». Речь идет о том, что можно преследовать не только тех, кто, собственно, сам оказывает какую-то помощь, кто сам выступает в качестве профессионала, юриста и так далее, но и их клиентов. Как, вас защищал адвокат из «Агоры»? Мы докажем, что он из «Агоры», и сейчас мы вас накажем за это. Вот вас — не его, а вас. Вот зачем это делается. Хотя понятно, что никто не знал, не собирается знать и не имеет никакого отношения, никакого касательства, никаких контактов с этой удивительной болгарской НКО, которая, собственно, и была объявлена. Ведь формально это болгарская НКО. А что, мы же никого тут не трогаем. Только вот болгарская НКО у нас нежелательная. Пусть не действует на нашей российской территории. Пусть в своей Болгарии там сидит и не высовывается. Вот, это тоже важное событие. Вы уж извините, как-то все время привязалась ко мне эта фраза, что этого важное событие и то важное событие. Но действительно, я стараюсь выбирать важные. Мы вот с Ольгой обсуждаем перед началом программы, и как-то кажется, что да, вот это вроде тоже любопытно, тоже что-то в этом есть. Но в наших нынешних военных обстоятельствах это может быть событие неважное, а вот это важное. Вот сюжет, о котором я тоже обязательно хотел бы сказать на этой неделе. И мы будем, конечно, за ним следить дальше, потому что эти люди будут продолжать действовать. И я думаю, что через какое-то время они нам всем, своим настоящим клиентам или потенциальным клиентам — а сегодня любой из нас, граждан Российской Федерации, потенциальный их подзащитный и подшефный (используем это старое слово), может оказаться в таком положении, — я думаю, что они нам скажут, как это будет работать, и будут продолжать работать, несомненно.
О. БЫЧКОВА: Но вот один из тех, кто давно оказался в таком положении и за чьей судьбой мы следим, может быть, с особым вниманием. Это, конечно, Алексей Навальный. Очередной процесс, огромное количество статей сразу одновременно. Невозможно их все просто запомнить и воспроизвести.
С. ПАРХОМЕНКО: Но можно записать. Его судят за: призывы к экстремизму; создание НКО, посягающей на права граждан; финансирование экстремизма; создание экстремистского сообщества; вовлечение несовершеннолетних в совершение опасных действий. И еще сверху, в качестве такой крышечки на этот чайник, реабилитация нацизма. Всего этого было 196 томов. У меня однажды было судебное дело, в котором было 3 тома. Оно было связано с «Диссернетом», там на нас подал в суд один мошенник. Я помню, что я изучал свое дело. Оно было гражданским, конечно, не уголовным. Изучал свои 3 тома. Это заняло много времени, потому что тома были толстые, страниц в них было много, некоторые из них мелким шрифтом, а некоторые из них в крайне некачественных ксерокопиях, которые еще попробуй как-то разгляди так и сяк, разглядывай их в лупу. У Навального 196 томов уголовного дела. Ему дали на их изучение 10 дней. 19,5 или чуть больше томов в день он должен был бы изучать. Ну а никто не предполагает, что он что-то изучит. Ведь на этом процессе не имеют значения ни обвинения, ни защита, ни оправдание, не какие-то аргументы одной стороны, другой стороны. И вообще не очень понятно, зачем изучать эти тома. У этого процесса есть простая и понятная практическая задача, и она исполняется, я бы сказал, максимально экономно. Никого никуда не возят, судят прямо в колонии, никого никуда не впускают, ничего никуда не транслируют, никому ничего не сообщают, процесс закрытый, ничего нельзя. Потому что чего, собственно, тут рассусоливать? Мы же понимаем, зачем это нужно. Это нужно для того, чтобы перевести Алексея Навального в положении пожизненника, то есть человека, осужденного на пожизненный срок. Фактически эти обвинения, ни одно из них, сколько бы их ни было, пожизненного срока за собой не влекут. Но есть совокупность. Мы уже говорили про это: Уголовный кодекс российский позволяет максимальное накопление сроков по разным обвинениям в 30 лет, в особых исключительных случаях 35. В случае с Навальным, по всей видимости, речь идет о 30. И, в общем, эти 30 лет, по всей видимости, он получит и, по существу, окажется по факту осужденным к пожизненному заключению. И, в общем, я нисколько не сомневаюсь, что дальше он отправится в какую-то очень специальную колонию. В России есть места заключения для таких особенных заключенных. и особенность их заключается в том, специальность этих мест заключается в том, что они полностью исключают контакт с внешним миром. Они не гарантируют людям, которые там внутри находятся, никаких прав. Человек поступает в полное распоряжение тюремщиков, которые на вопрос «Почему?» отвечают «По кочану», и на вопрос «Так ведь положено» отвечают «Тебе не положено». И вот задача суда именно в этом — в том, чтобы Навальный замолчал. Не в том, чтобы он извинился, испугался, попросил пощады, пообещал больше чего-нибудь там не делать, отказаться от своих убеждений, от своих коллег, от своих соратников, от своих прежних поступков или чего-нибудь такого. Нет, это все не нужно. Нужно, чтобы молчал, чтобы было не слышно. Потому что все, что слышно, становится событием. Вот, собственно, в момент этого суда Навальный объявил о некоторой новой программе, некотором новом большом таком мегапроекте, который он хотел бы начать и на который он, так сказать, подвигает своих сотрудников, тех, кто на свободе. Речь идет о создании систематического такого, массового инструмента общения с людьми, с теми, кто поддерживает войну и кто сомневается, в ком медленно созревают — а мы понимаем, что таких людей чрезвычайно много, — в ком медленно созревают сомнения в том, что происходит что-то, чего можно больше не замечать или про что можно думать, что оно тебя больше (или все еще) не касается, или что можно даже поддерживать. Конечно, как всегда, знаете, хотелось бы, чтобы все происходило быстрее, а лучше даже моментально. Но вот части украинской армии вошли на территорию Российской Федерации, заняли там несколько населенных пунктов, обстреляли там несколько военных объектов, нарушили, так сказать, степенное течение мирной жизни, которая там происходила в нескольких километрах от Украины, которую бесконечно бомбят, над которой бесконечно издеваются, которую разрушают день за днем. А у нас тут спокойная жизнь. Мне много раз приходилось слышать вопросы, в том числе от зарубежных коллег, которые говорят: «А что же такое? Почему же люди, жители этих местностей, немедленно не обращают свой гнев к президенту Путину? Почему они не требуют, чтобы немедленно война прекратилась? Почему они не заявляют о том, что они ни за что больше с этим не примирятся?». И так далее. На это хочется спросить: а вы ведь не удивились, когда после обстрела Киева, Днепра, Запорожья, Одессы, теперь вот уже и Львова, и Харькова, огромного количество российских городов, украинское население не поднялось как один человек и не бросилось на Зеленского…
О. БЫЧКОВА: Огромное количество украинских городов.
С. ПАРХОМЕНКО: Конечно, украинских городов, да. Так вот, украинское население почему-то не поднялось как один человек и не бросилось кричать на Зеленского, чтобы он немедленно сдался, сейчас же прекратил сопротивление и как-то отказался вообще от идеи защиты Украины. Нас же это не удивило как-то. Люди так не реагируют на это. Вот они так не реагируют и в этих российских деревнях и городках возле границы. Мы не должны от них этого ждать. Мы не должны ждать от них того, что они сию же секунду прозреют, как-то моментально переменят свою позицию и бросятся на того, кто виноват в этой войне. Но мы понимаем, что что-то с ними происходит. И должно происходить. В частности, эти люди — а этих людей будет становиться все больше, — должны становиться объектом усилий тех, кто уже понял, тех, кто уже соображает, что происходит. И вот эти какие-то отрывочные, отдельные голоса, которые несутся оттуда, из этих приграничных областей: «А что такое? А почему никого не беспокоит то, что с нами здесь происходит? Собственно, а что это? Что это падает на нас с неба, откуда оно взялось? Как это получилось, с чего все началось? Кто первый это начал?», и так далее — вот эти простые вещи подлежат обсуждению. Они подлежат объяснению. В этом замысел Навального. Реализовать который будет очень трудно, потому что это долгая, кропотливая, ежедневная нескончаемая работа, которую нужно будет вести людям, каждый из которых рискует, находится ли он за пределами России или особенно находится ли он внутри России. Потому что понятно, что российская диктатура вполне осознает опасность этого, опасность такого рода постепенных действий. И суд над Навальным — это, собственно, доказательство этого. Надо, чтобы молчал. Надо, чтобы идей никаких не подавал. Надо, чтобы перестал поддерживать какие-либо связи, какие-либо контакты с теми, кто по-прежнему работает на свободе и прислушивается к его мнению. Нет, мы его заткнем, мы его запрячем. Вот это новый этап опять. Это последовательное уничтожение человека, оказавшегося в руках палачей. А что они не церемонятся ни с кем… Вот сегодня, по-моему, появилась новость о том, что Иван Сафронов тоже как-то постепенно оказывается затягиваемым внутрь, так сказать, этой машины, этих шестеренок. Вот его уже отправили в ШИЗО, он провел там непонятно сколько времени. Вот он оказался в медицинской части тюремной, непонятно почему и непонятно, опять-таки, на сколько времени. Эта ситуация постепенно приближается к тому, что происходит в Беларуси. Вот если вы обратили внимание, белорусские правозащитники не считают количество дней, которые находятся в заключении их политические заключенные — Мария Колесникова, например. Они считают другое. Они считают, сколько дней от нее нет никаких вестей, сколько дней нет никакой информации о том, где она, в каком она состоянии, жива ли она, что с ней вообще происходит и что с ней делают. Вот этот подсчет мы видим. Вот на самом деле это то, к чему пришла ситуация в лукашенковской Беларуси, и это то, к чему движется ситуация в путинской России, когда борьба будет за то, чтобы знать, что происходит с людьми, оказавшимися в заключении, и попытаться силой общественного мнения, силой общественного протеста, международного протеста, силой участия международных организаций разного рода этих людей защитить. Иногда спрашивают: «Собственно, а что можно сделать? Что остается в качестве ресурса, в качестве инструмента?». Остается упорство и настойчивость. Так, как это, между прочим, было в советское время, когда на каждых переговорах, при каждом визите товарища Брежнева в дружественную не знаю чего или при каждом визите товарища Громыко, или при каждом контакте, на каждых переговорах, на каждой сессии ООН, на каждой сессии ЮНЕСКО, на каждом большом международном событии, международном конгрессе, конференции, совещании или на чем угодно поднимался вопрос о тех, кто находится в застенках. О политических заключенных, об узниках совести, о тех, кого преследуют по религиозным соображениям, по политическим соображениям, по этническим соображениям в связи с национальной дискриминацией и так далее. Бесконечно это происходило. И тогда руководители Советского Союза знали, что столько раз, сколько они появятся на публике, столько раз им будет задан этот вопрос, столько раз им будет сказано: «За вами преступление, которое происходит прямо сейчас. Вы должны прекратить это преступление». Вот в такое положение должен попасть Алексей Навальный, Владимир Кара-Мурза, Илья Яшин, Андрей Горинов, Лилия Чанышева — все, кого мы последовательно, человека за человека… — Иван Сафронов, — присоединяем к этому списку политических заключенных, людей, которых преследуют за то, что они другие, что они делали свою работу. Вот, собственно, что я хотел бы про это сказать. Ну и последнее…
О. БЫЧКОВА: Владимир Зеленский сегодня сказал в интервью BBC, что контрнаступление идет не так быстро, как ему хотелось бы, но это и не голливудское кино.
С. ПАРХОМЕНКО: Да, я присоединяюсь к мнению тех людей, которые анализируют ситуацию в Украине в связи с этим контрнаступлением. Конечно, имеется некоторый кризис ожиданий, который заключается в том, что мы все… Ну, надо сказать, что Украина, и государственное руководство, и военное руководство, и украинские медиа, вообще все, кто говорят от имени Украины, этому очень поспособствовали. Мы все очень многого ждали. Многого и быстрого ждали от этого наступления. А речь все-таки идет о громадной операции, которая наталкивается на колоссальное сопротивление. На сопротивление, между прочим, армии и страны, которая еще вчера собиралась сама идти в наступление, собиралась быть захватчиком, агрессором, а теперь все, что ей остается — это упереться четырьмя копытами и рогами в землю и не отступать назад. Это все, что они могут себе позволить.
О. БЫЧКОВА: Да, и минировать все, что можно.
С. ПАРХОМЕНКО: Минировать все, до чего они могут дотянуться, и затапливать все, до чего они могут дотянуться. Я хочу напомнить хотя бы в двух словах, что продолжается история с последствиями катастрофы на Каховской ГЭС. В общем, мир — я подчеркиваю, мир, потому что это будет событие глобального масштаба, — вплотную подошел к а какой-то огромной эпидемии на этой территории. Потому что речь идет о сотнях тысяч людей. По всей видимости, 700 тысяч человек оказались без доступа к чистой воде. Это, собственно, важнейший фактор нормальной человеческой жизни. Обычно такие ситуации — опыт Африки и опыт нашего собственного прошлого учит нас, что это приводит к эпидемиям. Прежде всего эпидемиям болезней типа холеры, что, в свою очередь, чревато новыми жертвами и требует на самом деле огромных согласованных усилий для пресечения этого. Как это делать в условиях войны, в этой ситуации продолжения войны на этой территории, вблизи этой территории, само по себе является преступлением против человечности и человечества. Когда окажется, что продолжение российской агрессии делает невозможной — а оно сделает, конечно, невозможной, — полноценную борьбу с эпидемией, которая там вот-вот начнется. И в этих обстоятельствах Украине предстоит продолжать отстаивать свое существование, свою независимость и так далее. Интересно, конечно, и характерно, что тем временем и российский диктатор, и разные близкие к нему люди снова стали вспоминать с тоской и ностальгией о каких-то неслучившихся договоренностях, начали размахивать какими-то бумажками, где написано, что мы согласовали то и сё. Но я на эту тему в оставшуюся минуту сказал бы только одно.
О. БЫЧКОВА: У тебя оставшаяся секунда.
С. ПАРХОМЕНКО: Пожалуйста, не забывайте, кто вел эти переговоры. Вспомните, как мы с вами отдавали себе отчет, что переговоры, которыми управляет с российской стороны Мединский — это не те переговоры, которые рассчитаны на то, что они дадут какой-нибудь результат. В тех переговорах не было желания заключить что бы то ни было. Так они были специально российской стороной устроены. Нечего и выдумывать. Вот и все.
О. БЫЧКОВА: Все, закончим на этом. Спасибо большое! Это было «Особое мнение» на «Живом гвозде» с Сергеем Пархоменко. Спасибо, до встречи!
С. ПАРХОМЕНКО: Спасибо! Встретимся в пятницу на моем YouTube-канале. Счастливо!