«Особое мнение» Сергея Пархоменко
Это ответ на вопрос, что произошло с Россией и почему Россия не сопротивляется войне. Потому что на протяжении 20 лет с ней был проделан процесс постепенного выжигания, выскабливания живого. Живого гражданского движения, живой гражданской мысли, живой журналистики и живой политической деятельности…
Поддержать канал «Живой гвоздь»
О. БЫЧКОВА: Добрый вечер, добрый день! Это «Особое мнение» на «Живом гвозде». С вами Ольга Бычкова, с особым мнением сегодня Сергей Пархоменко. Привет!
С. ПАРХОМЕНКО: Привет, привет! Очень рад.
О. БЫЧКОВА: Напомню, как обычно, всем, что в нашей трансляции в YouTube, где вы сейчас находитесь, вот там вот, есть чат, куда можно писать свои вопросы и соображения. Я смотрю внимательно за тем, что там происходит. Также какие-то комментарии и вопросы уже набрались в Telegram-канале Сергея Пархоменко «Пархомбюро». Мы тоже туда одним глазом, особенно я, поглядываем.
Начну я с новости, которая пришла сегодня. В общем, она, конечно, очень монтируется со всеми новостями, которые приходят буквально каждый день. Это приговор Илье Яшину, который московский суд оставил без изменений. То есть это 8,5 лет за так называемые фейки про российскую армию. В общем, все это вместе выглядит уже как какие-то запредельные, абсолютно не имеющие отношения ни к правосудию, ни к реальности, ни к самому течению времени сроки — что 8,5 лет Яшину, что 25 лет Кара-Мурзе, что 35 уже набирающихся лет Навальному. Все это, безусловно, одни и те же истории.
С. ПАРХОМЕНКО: Да, действительно, сегодня это произошло. 8,5 лет приговора московский городской суд оставил Илье Яшину. Он сказал очень хорошую речь на этом суде. Вообще это мировая историческая традиция — использовать суды для высказывания и для обращения политика к своим сторонникам или к тем, кто пока сторонником не является, но теоретически мог бы им быть. Замечательная вещь. Я очень советую тем, кто ее еще не видел, ее прочесть. Она много где есть — на «Медузе», например, проще всего ее найти, она там сверху.
Яшин использовал в этой речи очень хороший прием, очень честный, понятный. Он заговорил о том, что за это время стало известно про Бучу. Ведь формально он же эти 8,5 лет получил за Бучу. За то, что сделал у себя в YouTube-канале 20-минутный, по-моему, стрим, посвященный событиям в этом городе недалеко от Киева.
Прошло уже много времени с тех пор. После российской оккупации Буча была освобождена, если я правильно помню, в конце марта 2022 года. То есть уже больше года прошло. И, собственно, тогда раскрылись все те события, которые там произошли. Открылись все эти страшные картины с огромным количеством убитых людей, огромным количеством следов мародерства и издевательств российских войск, которые недолгое время находились в этом городе. И дальше началось следствие.
Это следствие продолжается до сих пор. За это время вскрыто огромное количество захоронений. Оттуда вытащены и опознаны огромное количество тел. Относительно многих из этих тел установлено, каким именно образом эти люди были убиты. Большая часть этих людей мирные жители, и они были убиты, так сказать, в состоянии беспомощности. Они были связаны, никак не сопротивлялись. Это видно просто по тем ранениям, которые им были нанесены и которые теперь легко читаются, и так далее.
Но российская пропаганда и вообще российское государство по-прежнему продолжает утверждать, что все это инсценировка. И это один из важнейших элементов российской пропагандистской доктрины — что все это инсценировка, все это какие-то актеры загримированные, которые там были разложены. Хотя есть колоссальное количество разнообразных, разных по типу, так сказать, по способу их добычи свидетельств того, что, собственно, там произошло. Есть съемки и с уцелевших там во время оккупации камер дорожного наблюдения на улицах, и с дронов, и съемки разных людей, в том числе военнослужащих российской армии на их мобильные телефоны. Есть показания, есть признания, есть спутниковые съемки. В общем, очень большой объем информации, объем следственных материалов, которые, конечно, на предстоящем трибунале станут одним из самых ярких и важных эпизодов обвинения против агрессоров в Украине.
Я вспоминаю, между прочим, по случайности недавно где-то, в каком-то документальном фильме я видел эти архивные кадры, как, собственно, тогда, когда все это раскрылось, на российском телевидении происходит прямой эфир вот этой их пропагандистской программы, которую ведет Ольга Скабеева. Выходит Ольга Скабеева и говорит, что вот, значит, начался процесс превращения украинского города Буча в российский вариант Сребреницы.
Сребреница, напомню, это одно из самых страшных наименований времен югославской войны. Там произошло массовое убийство беженцев. До сих пор там захоронены десятки тысяч убитых там людей. В общем, Сребреница — это такой символ бессмысленной жестокости агрессора против мирного населения. И вот Скабеева тогда сказала: «Они пытаются сделать из Бучи Сребреницу». Она абсолютно права. Это и есть Сребреница российской агрессии в Украине. … Истребление мирного населения, которое учинила российская армия там, в Украине.
Вот Илья Яшин говорил об этом в своем стриме и он говорил об этом сегодня в своей речи в суде — о том, что за это время стало известно; о том, что за это время весь мир убедился в том, что он прав; что информация, которую он сообщал, реальна; что версия российской пропаганды лжива. Теперь все это знают. И судья это знает, и все, кто имеет отношение к этому процессу, это знают. И, соответственно, его обвинение, его приговор, 8,5 лет, к которым он приговорен и которые еще неизвестно во что превратятся по ходу дела — это намеренная политическая ложь Конечно, все это встает в один ряд новостей, в один ряд событий с позавчерашним событием — с тем, как Владимиру Кара-Мурзе был вынесен абсолютно немыслимый на первый взгляд, а на второй взгляд абсолютно закономерный и объяснимый приговор — 25 лет, назовем это так, лагерей. Хотя формально это называется по-другому, но совершенно понятно, что люди, которые вот таким образом, как Владимир Кара-Мурза, по политическим причинам, по политическим мотивам оказываются в системе российских тюрем — по существу, они находятся в лагерных, пыточных условиях. Мы это видим на других примерах, о которых, может быть, я еще скажу сегодня.
И конечно, у всякого нормального человека возникает вопрос о том, почему же все-таки так свирепо; почему же именно этот человек, именно Владимир Кара-Мурза вызвал такую ярость, такую демонстративную ярость. Потому что, конечно, в его так называемом процессе, в так называемом суде, который рассматривал его дело, было несколько абсолютно демонстративных элементов.
Собственно, самый яркий — это то, что судья, который судил Кара-Мурзу и который выносил ему приговор — это один из тех самых людей, которые были в знаменитом «списке Магнитского», на создание которого и на превращение которого в такой модельный, образцовый случай международного преследования, международного наказания людей, которые приложили руку, которые активно участвовали в нарушениях, очень жестоких нарушениях прав человека в России, в том числе главного права человека — права на жизнь; людей, которые, собственно, замучили до смерти адвоката Сергея Магнитского в свое время и имели то или иное отношение ко всяким зверствам внутри российской системы (речь идет и о судьях, и о прокурорах, и о следователях, и, собственно, о тюремщиках, о сотрудниках спецслужб) — вот это одно из самых важных дел, которые сделал Кара-Мурза в своей жизни. До сих пор он работал с этим списком. Он добился того, что этот список стал законом, так называемым «актом Магнитского» сначала в Соединенных Штатах, а потом и во многих других странах цивилизованного мира.
И вот, собственно, теперь один из фигурантов этого списка его и судил. Хотя был момент. Многие спрашивают про это: а почему не потребовали его удалить, отвести этого судью и так далее? Да потребовали же, разумеется. Был момент во время процесса, когда адвокаты Кара-Мурзы заявили отвод этому судье в связи с наличием у него совершенно очевидного конфликта интересов. Но по российской процедуре вопрос об отводе судьи рассматривает сам судья. Вот он и рассмотрел вопрос о своем собственном отводе и отклонил это требование.
Так что сделано это было все абсолютно демонстративно. Почему такая свирепость? Собственно, вот поэтому. Потому что Владимир Кара-Мурза помимо того, что он занимался публичной политической деятельностью, так сказать, общего характера, выступал за демократические ценности, за права человека, за сохранение конституционного строя в России, за развитие России как цивилизованного, современного, демократического, гуманного государства — помимо этого он занимался совершенно конкретной вещью, а именно создавал разного рода жизненные сложности, создавал проблемы, создавал возможности наказывать конкретных людей, которые эти самые права человека в России нарушали.
И ярость против него, и месть ему здесь совершенно очевидны. И ему, и Борису Немцову, который, собственно, был вторым человеком, вместе с которым Кара-Мурза занимался этим делом. Вы знаете, что в феврале 2015 года Борис Немцов был убит. Тоже очень демонстративно, в двух шагах от Кремля, так сказать, на глазах у всех. И вот демонстративность и того события, и другого — они, конечно, стоят в одном ряду: демонстративное убийство Немцова, демонстративный суд над Кара-Мурзой, демонстративный приговор ему, 25 лет, который, по существу, является пожизненным приговором, по существу, является смертным приговором, только отложенным, особенно если иметь в виду состояние здоровья Владимира Кара-Мурзы.
И то, почему состояние его здоровья таково сегодня — он его как-то нечаянно выронил из кармана, это свое здоровье. Он потерял это здоровье в результате двух отравлений, которые теперь являются доказанными. Более того, совершенно ясно, что эти две попытки его убийства совершили те же самые люди, та же самая команда политических убийц, которые в 2020 году попыталась убить Алексея Навального ровно таким же способом — путем отравления.
О. БЫЧКОВА: И Кара-Мурза продолжает терять здоровье в тюрьме. Как и Алексей Навальный, безусловно.
С. ПАРХОМЕНКО: Да, это просто следствие этого. Условия, в которых он находится, не предназначены для человека, который попадает в них в том состоянии, в котором туда попал Кара-Мурза. Поэтому совершенно очевидно, что его организм реагирует очень тяжело на эти обстоятельства. И поэтому я совершенно согласен с теми моими коллегами, которые говорят о том, что Кара-Мурза уже дважды был приговорен к смертной казни. Просто исполнение этой смертной казни не удалось ни в первый раз, ниво второй. Ну вот теперь выбрали другой способ — как им кажется, более надежный, потому что они будут держать его у себя, будут удержать его под контролем и как-нибудь уж проследят, как им кажется, за тем, чтобы третий приговор был бы реализован.
Есть еще одно обстоятельство, связанное с Кара-Мурзой, которое, конечно, тоже чрезвычайно бесит сегодня тех, в чьих руках он оказался. Это то, что Кара-Мурза был успешным международным политиком. Вот про это как-то многие забывают — что он не просто был, так сказать, активист, который метался по миру, читал какие-то лекции, участвовал в каких-то дискуссиях, кого-то на что-то упрашивал, кому-то что-то такое предлагал и так далее. Он вел успешную международную политическую деятельность. Он был человеком, который известен. И мы это видим, кстати, сегодня по реакциям на его приговор, по огромному количеству разных документов, которые выходят — заявлений, требований, деклараций, голосований в разных парламентах и так далее по его поводу. Он был успешным политиком с очень широким кругом общения, имевшим большой авторитет в этом кругу, пользовавшимся большим уважением в этом кругу.
Иногда это принимало такие очень человеческие формы. Я вспоминаю, например, историю его взаимоотношений со знаменитым сенатором Джоном Маккейном, одним вообще из самых влиятельных американских политиков конца XX и начала XXI века. Он один из самых ярких, самых известных, самых упорных, самых активных сенаторов Соединенных Штатов. Он был кандидатом в президенты Соединенных Штатов; он учредил фонд, который играет довольно большую роль в политических исследованиях; у него есть огромное количество последователей и так далее. Это очень важная политическая фигура на американской политической сцене.
И вот этот человек — такая сентиментальная, может быть, деталь, — когда он умер и открыли его завещание, то обнаружилось, что в этом завещании написано, что он хотел бы, чтобы Владимир Кара-Мурза был одним из, не помню, то ли шести, то ли восьми человек, которых он просит нести его гроб. Вы понимаете, что это делается тогда, когда это не просто какой-то случайный знакомый или случайный собеседник, а тогда, когда это какие-то очень важные отношения, в том числе и человеческие, какая-то важная связь, в том числе и душевная, духовная.
И вот этот контраст… Успех Кара-Мурзы, уважение к нему, то, как к нему прислушивались до сих пор.То, как ему многое удалось, начиная от этого «акта Магнитского» и кончая, не знаю, скажем, многочисленными историями с переименованиями разных улиц и площадей во имя Бориса Немцова — тех самых улиц и площадей, на которых стоят российские посольства в разных странах. Я вблизи в свое время наблюдал процесс принятия одного из таких решений, опять-таки, в Соединенных Штатах, в Вашингтоне, где это решение проводилось при участии и американского Конгресса, и совета DC, столичного округа. Это политически очень сложная процедура — запутанная, многодельная, подробная и так далее. Кара-Мурза умел это делать до сих пор.
Я как-то все время говорю в прошедшем времени о нем — не потому, что он умер, а потому, что нам придется подождать некоторое время, пока он снова начнет этим заниматься. Поэтому давайте пока говорить об этом вот так, так будем глаголы использовать, понимая, что дело не кончилось, несомненно, и что у нас есть надежда, что он просто доживет. Потому что главная задача, которая сейчас перед ним стоит — дожить до освобождения, дожить до того, когда такие люди, как он, снова понадобятся России: умелые, образованные, эффективные, уважаемые в мире.
Символизм и этого решения, и решения об Илье Яшине для меня вот в этом: Россия выбирает, какие люди ей нужны, а какие люди ей не нужны. Вот эти люди не нужны, и поэтому их надо спрятать. Их надо куда-то засунуть, запереть, заткнуть, потому что они сейчас мешают. Нужны другие. А какие — вот вы видите, если вдруг у вас хватает сил иногда поглядывать одним глазом на какие-нибудь пропагандистские мероприятия типа, не знаю, Первого канала или канала «Россия», эти бесчисленных дебатов, которые там происходят: ну вот буквально люди обсуждают, как они будут управлять миром, не привлекая внимания санитаров. Совершенно по анекдоту это происходит.
Хотя это выглядит иногда ужасно смешно и комично, превращается в какой-то позорный цирк, но для меня это очень серьезно. Потому что я вижу в этом выбор. Я вижу, что современная Россия, сегодняшняя Россия, надо сказать, поддерживаемая огромным количеством своих жителей (я не решаюсь называть их гражданами), своих обывателей, совершает вот такой выбор: она выбирает этих людей, а не тех, которых загоняют в тюрьму.
Ну и чтобы уже продолжить логически эту цепочку новостей, заметим, что буквально на следующий день после приговора Владимиру Кара-Мурзе российская Государственная Дума приняла поправки к Уголовному Кодексу, согласно которым, теперь разрешается по этим обвинениям, обвинениям в государственной измене, пожизненный срок заключения.
Обвинения в государственной измене претерпели, надо сказать, очень большие изменения за последнее время. Сегодня формулировки этих статей о государственной измене наполнены громадным количеством совершенно резиновых, совершенно таких свободно трактуемых, произвольных, я бы сказал — для меня все-таки это очень важное слово во всем, что касается описания сегодняшней России, слово «произвол», — вот произвольных обстоятельств. Вот он посоветовал, он проконсультировал, он…
О. БЫЧКОВА: Общался.
С. ПАРХОМЕНКО: Общался, оказывал содействие и так далее. Снова и снова понимаешь, что государственная измена, в которой обвинили Владимира Кара-Мурзу, заключается не в том, что он был шпионом. Никто не обвиняет его в том, что он был шпионом. Даже этот суд не пытается сказать, что он там нашпионил что-нибудь, или что он раскрыл какие-нибудь секреты, что он передал кому-нибудь, кому не положено, какие-нибудь важные документы; что он нанес какой-нибудь ущерб, я не знаю, оборонному потенциалу или еще чему-нибудь в Российской Федерации. Никто даже не обвиняет его в этом. Его обвиняют — прямо, откровенно, демонстративно обвиняют — в публичной политической деятельности.
И в этом смысле эти пожизненные сроки, которые теперь полагаются за публичную политическую деятельность — они, конечно, выстраиваются в качестве такой финальной фазы (во всяком случае, финальной на нынешний момент) большого процесса, большого длящегося исторического события, свидетелями которого и отчасти участниками которого мы стали. И, собственно, этот процесс, это событие является, если хотите, самым общим, самым таким генеральным, глобальным ответом на вопрос, что, собственно, произошло с Россией. Что произошло с российским обществом, которое не сопротивляется в войне. Которое не только не протестует против войны, но и не сопротивляется ей. Которое покорно проваливается в эту войну, в массовую гибель, в такую совершенно колоссальную порчу населения.
Мы просто увидим через несколько лет или несколько десятилетий. Долго, долго, те из нас, кто доживут, будут это видеть на диаграммах у демографов. Я думаю, что вы многие видели, собственно, самый характерный такой рисунок, такую схему, с которой работают демографы. Это чем-то похоже на елку, положенную набок обычно. Значит, вот такая диаграмма из палочек, и в ней иногда встречаются какие-то ямы, какие-то дыры, какие-то демографические беды, которые так или иначе потом много-много раз, повторяясь, создавая какие-то вторичные проблемы, создают проблемы для населения страны. Вот что-то такое мы увидим по поводу этого военного периода.
Что, собственно, случилось? А вот что. Произошло постепенное — это длилось очень долго, эту длилось 20 с лишним лет — последовательное превращение в преступление всякой гражданской активности, всякого гражданского достоинства, всякой попытки проявить себя в качестве честного и активного гражданина в России.
И это касалось всех. Это началось с того, что такая деятельность… Это относится и к журналистской деятельности, несомненно, и к деятельности правозащитников, к деятельности активистов самого разного рода. Люди сражались за какие-то экологические проблемы, за гендерные, национальные… Какие угодно. За права людей учиться, лечиться на современном уровне и так далее.
О. БЫЧКОВА: Деятельность адвокатов теперь туда же затягивается со страшной силы.
С. ПАРХОМЕНКО: Разумеется, к этому приближается. Так вот, постепенно вся эта деятельность сначала, с точки зрения российского государства и с точки зрения его пропаганды, оказалась какой-то такой сомнительной. Типа, чего им больше всех надо, чего они лезут? Почему они делают это сами, почему не спросят у нас разрешения? А давайте мы будем им указывать, как лучше. Давайте мы будем даже это сами финансировать. Давайте мы даже сами будем помогать. Но мы будем контролировать это.
Значит, сначала сомнительной. Потом несколько предосудительной. Потом такой подозрительной: надо бы за этим последить, надо бы внимательно к этому приглядеться, надо бы каким-то образом это контролировать. Потом вредной — вот началась история с иностранными агентами, нежелательными организациями. Они нежелательные, мы их не желаем на нашей территории. Потом вредной, а потом преступной.
И сегодня мы видим весь этот комплекс. Мы видим журналистику как преступление. Мы видим яркие примеры этого. Самый яркий, наверное — это история с Иваном Сафроновым, который за свою журналистскую деятельность получил 22 года тюрьмы. В сущности, с точки зрения властей, то преступление, которое совершил Илья Яшин — это тоже журналистика. Он в этот момент выступал в роли журналиста, публициста, создавая вот этот свой 20-минутный видеопродукт и демонстрируя его на публике.
О. БЫЧКОВА: Давай не будем тогда забывать, что Эван Гершкович сидит сейчас в качестве заложника в СИЗО, журналист Wall Street Journal.
С. ПАРХОМЕНКО: Совершенно верно. Это человек, про которого сотни людей могут сказать в России, знающие его много лет — в России его деятельность очень на виду, потому что она превращается потом в его публикации, — что человек этот занимается журналистикой, собирает новости для того, чтобы их публиковать, и больше ни для чего. Его деятельность объявлена преступной сегодня. Правда, на нее навьючены какие-то нелепые обвинения в том, что он собирал какие-то военные секреты на заводе, где переделывают какую-то старую, заржавленную, замасленную технику.
Вот, значит, журналистская деятельность преступна. Активистская деятельность — вспомним «Мемориал», например — преступна. Политическая деятельность — там, где она все-таки возможна внутри России. Скажем, деятельность муниципальных депутатов. Сколько муниципальных депутатов сегодня находятся под следствием, под судебными процессами, в сущности, за свою деятельность в качестве муниципальных депутатов. Самый яркий, опять же, известный всем пример — это Горинов, который получил 7 лет за слова, которые он произнес на заседании муниципального совета. Не на каком-то там тайном сборище…
О. БЫЧКОВА: Сходке оппозиционеров.
С. ПАРХОМЕНКО: Не на какой-нибудь там подпольной маевке — он произнес речь, даже не речь, а несколько фраз, на заседании муниципального собрания, обращаясь к своим коллегам по муниципальному собранию, обсуждая вопросы, который находился в повестке дня этого муниципального собрания. Там написано: «Дискуссия, обмен мнениями, дебаты по этому вопросу». Он выступил в этих дебатах. Получил 7 лет за это.
И вот теперь та политическая деятельность — не побоюсь этого слова, может быть, не высшая, но высокая форма политической деятельности, которой занимался Владимир Кара-Мурза в международном масштабе, действительно путешествуя по миру, выступая в чрезвычайно уважаемых аудиториях, в парламентах, в знаменитых университетах, в знаменитых исследовательских институтах, где устраивали разного рода конференции, встречаясь с разного рода влиятельными экспертами, журналистами и так далее, — собственно, эта деятельность объявлена уже не подозрительной, не сомнительной, не нежелательной, а прямо преступной.
И вот это ответ на вопрос, что произошло с Россией и почему Россия не сопротивляется войне. Потому что на протяжении 20 лет с ней был проделан этот процесс постепенного выжигания, постепенного выскабливания из нее вот этого живого. Живого гражданского движения, живой гражданской мысли, живой журналистики и живой политической деятельности.
Никакая другая европейская страна не прошла этого за последние 20 лет. И когда у меня спрашивают, почему во Франции чуть что люди наряжаются в желтые жилеты и выходят на улицы протестовать против реформы, которая им не нравится, или против какой-нибудь законодательной инициативы, которая им кажется вредной, я отвечаю: потому что 80 лет, с конца 50-х годов, Францию воспитывали, она сама себя при участии своих политиков воспитывала в традициях этого протеста, постепенно развивая этот навык, упражняя эту мышцу, если хотите. А Россия на протяжении еще гораздо большего времени, на протяжении 100 с лишним лет, начиная с начала XX века, с первой русской революции, уничтожала в себе эту способность к протесту, эту способность к самостоятельности, к проявлению гражданской инициативы и гражданского достоинства. Конечно, особенно эти формы приняли отчаянный характер в зрелом Советском Союзе, при зрелой советской власти, а потом вернулись в те времена, когда Путин управлял Россией, в последние 20 лет. И эти 20 лет это происходит беспрерывно.
О. БЫЧКОВА: Мы сейчас сделаем небольшую паузу для того, чтобы напомнить нашим слушателям и зрителям, что у нас тут есть хорошего, полезного, интересного на «Живом гвозде». Я расскажу про еще одну книжку, как обычно, а потом продолжим это «Особое мнение».
АНОНС.
О. БЫЧКОВА: Прежде, чем мы продолжим наш разговор в программе «Особое мнение» с Сергеем Пархоменко, я, как обычно, расскажу про очередную новинку в магазине «Дилетанта» на сайте shop.diletant.media. Это книга Стига Дагермана. Вот я его знаю как автора романов «Змея» и «Остров обреченных». Это действительно такой важный, знаковый шведский автор. Но я, например, не знала — с удовольствием, честно говоря, найду эту книжку и прочитаю ее, — я не знала, что он работал в том числе и журналистом, писал репортажи, писал рецензии, писал даже стихи на злобу дня. А в 1946 году газета Expressen предложила ему поехать в Германию и написать серию репортажей о том, как живет Германия после Второй мировой войны. Он их написал. Они были очень успешны в газете и в 1947 году сразу же были изданы отдельной книгой. И именно эту книгу под названием «Немецкая осень» вы можете найти на сайте shop.diletant.media. Стиг Дагерман, «Немецкая осень». Знаю этого автора, сама искренне рекомендую, сама буду тоже пытаться ее искать.
Вернемся к тому, что происходит в России. Мы говорили обо всей этой гулаговской цепочке — Яшин, Кара-Мурза… И там, конечно, Алексей Навальный. Похоже, уровень издевательств и всего, что происходит с Алексеем Навальным, поднялся за последнее время.
С. ПАРХОМЕНКО: Да, совершенно справедливо сотрудники Алексея Навального, его друзья и коллеги говорят о том, что преодолен какой-то барьер. Что действительно на протяжении тех теперь уже 2-х с лишним лет, которые Алексей Навальный находится в тюрьме, к нему не применялось физическое насилие. Его мучили серьезно, старательно, последовательно, ожесточенно и упорно, но делали это как-то без рук, что называется, пользуясь другими, прежде всего психологическими способами, пользуясь разного рода административными рычагами, которые есть в руках тюремщиков, и так далее. Теперь к нему впервые была применена грубая физическая сила.
Алексей Навальный — вообще вопрос не в том, что он такой неженка и недотрога. Я сам своими глазами много раз видел, как его хватают, тащут, выворачивают руки, держат его за шею, волочат его по асфальту. Много чего было на всяких публичных событиях, которые он организовывал. Я думаю, синяков и ссадин он там немало получил. Так что вопрос не в этом, а вопрос в том, что его жизни и так угрожает опасность, несомненно, каждый день. А теперь мы понимаем, что к этой угрозе добавилась еще и вот такая — угроза просто прямого физического убийства. «Ну вот мы его держали, тащили, а он трепыхался — ну вот, извините, нечаянно удавили, вот как-то так вышло. Обеспечивали безопасность в учреждении».
О. БЫЧКОВА: Там это называется «стабильная работа колонии». Так это формулировалось. Вот это он пытался нарушить, якобы.
С. ПАРХОМЕНКО: Отчего это произошло? Удивительным образом у этого тоже есть несомненная политическая подоплека. Для того, чтобы перейти этот барьер, режим, люди, которые управляют на самом деле страной — в случае с Навальным абсолютно очевидно, что это их решение. Это не решение конкретного тюремщика или даже какого-то начальника тюрьмы. Для того, чтобы это произошло, этот начальник тюрьмы должен был получить ясное указание, ясный сигнал: уже можно, сейчас пора; мы снимаем это ограничение (если это было ограничение) или мы вам как-то рекомендуем при необходимости (или без необходимости, или при том, что вам покажется таковой необходимостью) применить эту силу.
Поэтому это избиение — казалось бы, вот где-то далеко, во Владимирской области, в каменном мешке несколько человек в касках и бронежилетах ударили несколько раз одного из заключенных. Вот такой частный маленький инцидент. На самом деле это политическое событие, несомненно, потому что ему предшествовало политическое решение.
У этого политического решения есть политические причины, потому что для этого политического решения потребовалась оценка разного рода факторов. Оценка того, будет ли какой-нибудь резонанс, какой-нибудь неприятный эффект, какое-нибудь возмущение внутри страны. Нет, не будет. Хотим ли мы избежать каких-то осложнений в международном плане? Потому что будут же заявления, будут какие-то демарши. Послам нашим где-то кто-то что-то скажет. В ООН что-нибудь произнесут. Европейский парламент примет какое-нибудь заявление. Нас это интересует, нас это волнует, беспокоит, мы хотим этого избежать? Нет, нас это не беспокоит, мы не хотим этого избежать. Потому что мы сожгли уже эти валенки. Потому что этого всего уже не существует. Мы в изоляции. Нет больше никакой игры, связанной с нашей репутацией («нашей» — в смысле, России; я сейчас как бы говорю голосом тех, кто принимает решения), отношением к нам эмоциональным, наличием каких-то поводов для упреков и так далее. Нет, мы утратили это все. Мы обменяли это все на войну. Мы поставили это все на кон и на настоящий момент проиграли. Поэтому этого больше не существует.
Это тоже важно понимать, почему, собственно, надо этим заниматься. Не потому, что нам всего только жалко этого конкретного человека и мы представляем себе, как он один, последовательно лишенный какого бы то ни было контакта с окружающим миром… Потому что его контакты с его семьей прекращены. Он давно не получает никаких свиданий. По существу, он лишен возможности пользоваться письменными принадлежностями. Попросту, грубо говоря, у него нет бумаги и нет карандаша. У нормального обычного заключенного, у которого немного имущества… Прямо скажем, мало что человеку разрешают иметь, находясь в тюрьме, но это разрешают. Бумага и что-то, чем можно на этой бумаге что-то накарябать, всегда являются одним из базовых предметов арестантского быта. Он лишен этого. Он лишен возможности нормальным образом общаться с адвокатами.
О. БЫЧКОВА: Извини, тут прямо люди сразу спрашивают: «А почему он, собственно, этого лишен? Потому что он из штрафного изолятора в штрафной изолятор переходит».
С. ПАРХОМЕНКО: Прежде всего потому, что он большую часть своего времени… Я недавно считал: за последние 8 месяцев, с тех пор, как его первый раз посадили в штрафной изолятор, 60% своего времени он провел в этом штрафном изоляторе. Что, конечно, превышает любые допустимые нормы и так далее.
А кроме того, просто произвольно. Просто нет — и всё. Вот ровно так же, как взяли и разгородили стеклом комнату, где он встречался с адвокатом. Хотя важнейшая часть работы с адвокатом — это работа с документами. Не в юмористическом смысле, а в прямом: адвокат приносит какие-то бумаги, передает заключенному, заключенный их смотрит, делает в них, может быть, какие-то поправки, что-то в них изучает, потом возвращает их обратно. Нет, разгородили стеклом. Потом заклеили это стекло. Потом сократили до микроскопического минимума дырочку, сквозь которую можно разговаривать, просто чтобы было слышно хоть что-нибудь.
Поэтому у него нет контактов с окружающим миром. Он один. И вот теперь он понимает, что теперь в одиночестве ему предстоит противостоять еще и этому — еще и физическим мучениям, которые его ожидают.
Что же касается каких-то очередных судебных дел, которые навешивают на Навального, то они, в общем, тоже носят такой скорее символический характер. Есть такая сакральная цифра в этой истории — 35. Обратите внимание: не 25, а 35. Да, по российскому Уголовному кодексу, совокупная продолжительность всех обвинений, всех сроков, которые можно навесить на человека… А некоторые статьи российского Уголовного кодекса подразумевают, что сроки, назначенные за них, не поглощают друг друга, а складываются, прицепляются один к другому. Вот в самом тяжелом случае, если речь идет о таких преступлениях, как терроризм, угон воздушного судна, покушение на жизнь политического деятеля и так далее — вот такого рода преступления, даже не просто убийство, не просто ограбление, а вот такое, связанное с особыми мотивами и особыми обстоятельствами — больше 35 не может быть. Ни при каких обстоятельствах нельзя человеку навязать, навьючить на него больше, чем 35 лет приговора.
Если иметь в виду те обвинения, которые есть сегодня у Алексея Навального… В настоящую минуту у него есть 9 уголовных дел. Сейчас, в связи с этим инцидентом, с избиением, ему грозит 10-е. Опять же, ему грозит — не тюремщику, который его бил, а ему. Так вот, если иметь в виду уже те 9 уголовных дел, которые есть, это уже больше 35 лет.
Собственно, речь идет сегодня вот об этом — что Кара-Мурза получил 25, Навальный получит 35 в общей сложности. Это сегодня совершенно очевидно. И оба они из этих 25 и 35 лет пробудут в заключении столько, сколько позволят два фактора. Первый фактор — их физическое здоровье, сколько они проживут в этих условиях. И второй фактор — это существование этого (теперь мы уже можем это прямо говорить) террористического тоталитарного режима, который держит их в этих условиях. В ту минуту, когда этот режим закончится, эти условия прекратятся и, соответственно, эти 25 и 35 лет прекратятся тоже.
О. БЫЧКОВА: Но пока они выглядят как пожизненный срок при нынешних обстоятельствах.
С. ПАРХОМЕНКО: Да, и в этом смысле это тоже политическое событие. Это тоже ответ на вопрос, зачем мы это обсуждаем так подробно. Вот есть один несчастный. Его на 25 лет посадили. Там у него за спиной есть другой несчастный. Его на 22 года посадили — Сафронова, я имею в виду. Вот есть третий несчастный, который сейчас сидит никто точно не помнит сколько лет, но, в общем, посадят на 35, несомненно, в ближайшее время. Зачем вы это обсуждаете? Какое это для нас сегодня имеет значение?
Вот такое. Это политический фактор. Это, если хотите, политический индикатор. Эти люди находятся там потому, что так сложились политические обстоятельства, а не потому, что они повели себя каким-то образом, поступили как-то так или не так, или случайно сложились условия. Нет, это закономерный результат того, что происходит в России. И развитие этой ситуации тоже будет на каждом своем этапе закономерным результатом, показателем и демонстрацией. Даже тот факт, что Навальный из состояния заключенного, которого не бьют, перешел в состояние заключенного, которого бьют — это тоже политическое событие.
И ровно так же, ровно под этим же углом я хотел бы перейти совсем к другой теме — к теме, которая как-то очень ярко прозвучала естественным образом в последние пару дней. Это история с путешествиями двух президентов. Человек, который называет себя президентом России, российский диктатор Владимир Путин посетил….
О. БЫЧКОВА: Оккупированные территории.
С. ПАРХОМЕНКО: Посетил неизвестно что. Потому что он посетил, кажется, две какие-то точки. Мы можем судить об этом только по видео, которое появилось на его собственных официальных источниках. В одном случае можно попытаться геопозиционировать эту точку как что-то, находящееся вблизи города Геническ. Это городок, который является самым географически удаленным от линии фронта на территории той части Херсонской области, которая по-прежнему находится под российской оккупацией. Вот если вы посмотрите на карту, это самый дальний юго-восточный уголок этой области.
И поэтому если вам кто-нибудь скажет, что Путин посетил Херсон… А я много прочел таких заголовков в российских официальных медиа на протяжении последних двух дней: «Путин посетил Херсон». Нет, Путин не посетил Херсон. Херсон не контролируется российскими войсками по-прежнему. Он посетил место, которое находится как можно дальше от линии фронта.
Что в точности он там посетил, тоже не очень понятно. Что это за помещение, где это, там ли это? И вообще когда мы говорим, что он это посетил, мы ориентируемся по тому, что в этом видео, по его путешествию снятому, имеется вид из окна автомобиля, в котором есть какие-то детали — какой-то памятник, что-то еще, — который можно идентифицировать как находящийся в тех местах. Где сняты эти кадры и вообще в этот ли момент они сняты, мы в точности не знаем.
Что касается второй точки, то есть Луганской области, вообще неизвестно, что это. Нет ничего, что указывало бы на конкретное место. Есть только заявление, что это Луганская область. Что касается времени, то достаточно быстро выяснилось, что время не то, о котором говорится в официальных заявлениях об этих путешествиях. Путин там говорит: «Вот у нас будет Пасха». Это означает, что было это все явно до 15 апреля — Пасха православная праздновалось 15-16 апреля в этом году.
То есть все это фактически крайне сомнительно. И опять возникает вопрос: зачем вы это обсуждаете? Вот я получаю этот вопрос прямо в моем телеграм-канале: «Почему вообще это интересно? Почему мы должны следить за перемещениями этого мешка с дерьмом? Что, собственно, имеется в виду? Почему это интересно?». Это интересно, потому что это тоже политическое событие. И совершенно очевидно, что факт демонстрации этого путешествия — не скажу, что фальсификации этого путешествия, но вот нам демонстрирует, что он будто бы куда-то передвигается, — представляет из себя политическое обстоятельство. Не просто деталь биографии этого человека, который, кажется, такого-то числа совершил такие-то передвижения по земной поверхности. Нет, это политическое обстоятельство.
Это прямое противостояние диктатора Путина с президентом Зеленским, который на протяжении всех этих месяцев и теперь уже лет, год с лишним войны, интенсивно передвигается по украинской территории, бесконечно появляется на разных участках фронта, в том числе в самых горячих местах. И если вы посмотрите, что произошло вчера, когда Зеленский… Не знаю, сделал ли он это в ответ на поездку Путина. Если да, то это очень удачный ответ.
О. БЫЧКОВА: С другой стороны, он не первый раз выезжает и делает это постоянно.
С. ПАРХОМЕНКО: Он оказался в Авдеевке. Просто взгляд на карту. Если вы просто потратите 30 секунд для того, чтобы посмотреть на карту, на которой отмечена, собственно, сегодняшняя линия фронта, и посмотрите, где Авдеевка, и что такое вообще Авдеевка… Авдеевка — это не просто передний край. Это один из двух пунктов (а второй пункт — это Бахмут), которые вдаются таким пальцем внутрь российской обороны. Именно поэтому вот такое бешенство и такое безумие вокруг и одного, и другого, и такие бесконечные попытки как бы срезать эти два выступа, один и другой.
И вот туда, ровно в это пекло, в воронку эту, он и приезжает, Зеленский. И приезжает, в отличие от Путина, таким образом, что абсолютно очевидно можно установить, где он. Это видно, это абсолютно ясно, это абсолютно открыто, он окружен большим количеством людей и так далее.
И это не просто в одном случае факт личной трусости, а в другом случае факт личной храбрости. Нет, это поведение двух противоположных по типу политических деятелей, ставящих перед собой две разные задачи. Одна задача у Зеленского. Это мобилизация своей страны, своего народа, своей армии. Это демонстрация связи между политическим руководством, военным руководством и сражающейся нацией. В другом случае это попытка имитировать управление. Потому что единственное, что мы видим, единственная информация, которую мы извлекаем из кадров поездки Путина, заключается в том, что все очень трепещут. Больше ничего. Там нет никаких сведений, там нет никакой информации, никаких фактов. Там нет ничего. Там есть трепет и выпученные от преданности глаза людей, которые его окружают.
Вот это то, что он хочет продемонстрировать: «Меня по-прежнему все боятся. Я по-прежнему внушаю ужас. Вы не думайте, что я спрятался где-то, в каком-то подвале, что я трясусь от необходимости встретить живого человека, потому что я боюсь заболеть, или я не знаю чего я боюсь — боюсь, что он в меня выстрелит, или плюнет в меня, или крикнет мне что-нибудь, что я не хочу слышать, и поэтому я никого не вижу, ни с кем не встречаюсь, никого к себе не подпускаю и так далее. Нет, не подумайте. Все меня очень боятся. Видите?».
Это политические факты — один политический факт и другой политический факт. Нам важно их сравнить для того, чтобы понять, в чем разница между двумя этими системами управления, между двумя этими намерениями, между двумя этими политическими традициями. Вот почему мы продолжаем следить за этим. А дальше есть, конечно, всякие подробности…
О. БЫЧКОВА: Заканчиваем через несколько секунд.
С. ПАРХОМЕНКО: Да, я помню. Есть всякие подробности, связанные с теми генералами, которые появились на этой съемке возле Путина. И в этом есть какой-то минимальный сигнал, что он хочет продемонстрировать, что в противостоянии регулярной армии и разнообразных бандитов он находится на стороне регулярной армии. Но это, в общем, та мелочь, которая в этой ситуации уже не имеет такого уж особенного значения.
О. БЫЧКОВА: Закончим на этом. Спасибо большое! Сергей Пархоменко в «Особом мнении» на «Живом гвозде». До встречи через неделю, пока!
С. ПАРХОМЕНКО: Спасибо! До следующей среды! Счастливо, пока!