«Особое мнение» Сергея Пархоменко
Когда спрашивают, надо ли закрыть аккаунт на «Госуслугах» — а вы разве только аккаунтом на «Госуслугах» связаны с этим государством? Это единственный способ, с помощью которого государство следит за вами? Я думаю, речь постепенно начинает идти о том, что люди, которые не хотят попасть в мясорубку войны, должны исчезнуть с радаров государства…
Поддержать канал «Живой гвоздь»
О. БЫЧКОВА: Добрый вечер, добрый день! Это «Особое мнение» на «Живом гвозде». С вами Ольга Бычкова. С особым мнением Сергей Пархоменко. Привет!
С. ПАРХОМЕНКО: Привет, привет, очень рад тебя видеть! Здравствуйте!
О. БЫЧКОВА: И мы, как обычно, обсуждаем все важные текущие новости. Также не забывайте, пожалуйста, писать. Вот я уже смотрю, что там пишут в telegram-канале Сергея Пархоменко «Пархомбюро», где традиционно собираются вопросы и разные соображения к этому эфиру. Ну и, конечно, внимательно наблюдаю за тем, что происходит в чате нашей трансляции в YouTube. Вы тоже обращайтесь, пишите туда или туда. Ну и сразу начну с вопроса — не знаю, как мне прочитать этот ник НРЗБ, который спрашивает: «Стоит ли удалять «Госуслуги»?».
С. ПАРХОМЕНКО: Да, понятно, с чего он взял этот вопрос, причем здесь «Госуслуги» и так далее. Я бы начал с немного неожиданной стороны говорить на эту тему, которая, несомненно, является главной темой последних, скажем, двух суток, когда вдруг стремительно этот закон стал обсуждаться и был в мгновение ока принят.
Я бы затронул вот с какого конца. Я наблюдаю — я думаю, что, собственно, наблюдают это все, кто активно пользуются всякими социальными сетями, Телеграмом, Фейсбуком, Твиттером и так далее — совершенно чудовищный вал пропагандистского спама, который появился после принятия этого закона. Заработали ботофабрики. Заработали, я уж не знаю, генераторы каких-то искусственных комментариев или что-то, потому что все это подписано какими-то удивительными экзотическими именами. Почему-то поперли какие-то сплошные авсиньи, мефодии. Почему-то они свои боты называют какими-то удивительными, вот такими ветхозаветными именами.
И пишут они на одну тему. Они пишут: «Ну вот наконец наступил порядок. Ну вот наконец у нас есть цифровизация, которая проникла в такую замечательную важную сферу. Но вот наконец устранены все недостатки и вся неразбериха. Ну вот наконец все равны. Но вот наконец никто не уклонится ни от чего. Ну вот наконец все стало понятно, ясно. Электронные повестки — это такая удобная вещь». И так далее.
На самом деле этот закон — это во многих смыслах, во многих отношениях такой вестник тотального хаоса, который обрушился на Российскую Федерацию в связи с войной и который к исходу года этой войны стал таким, так сказать, зрелым, зримым, понятным, всеобъемлющим и так далее. Рухнули все правила. Отвалилась вся процедура. Прекратились всякие попытки хотя бы делать вид, что кто-нибудь чем-нибудь управляет при помощи какого-нибудь закона, при помощи какой-нибудь процедуры, при помощи какой-нибудь конституционной логики — при помощи хоть чего-нибудь. Наступил абсолютный произвол и абсолютное ручное управление всем на свете.
Удивительным образом разговор про этот самый закон — его назвали Законом о цифровых повестках, потому что это действительно важнейшей элемент этой новой, так сказать… Вообще принято законы называть нормой: «Это новая норма». Нет, послушайте, это никакая не норма. Это как раз нечто противоположное. Так вот разговор про это, я бы сказал, законодательное приключение нужно начинать немножко загодя — начинать его с ноября 2022 года. Вот уже больше 5 месяцев тому назад вышел указ президента Российской Федерации. Он не пользовался большим успехом, никто его активно не обсуждал, никто особенно в него не всматривался. 25 ноября 2022 года вышел указ президента «О государственном информационном ресурсе, содержащем сведения о гражданах, необходимые для актуализации документов воинского учета». Вот такое скучное, тоскливое, механическое название.
На самом деле это был документ, которым Министерству цифрового развития, Федеральной налоговой службе и Министерству обороны приказано было обеспечить формирование государственного информационного ресурса, содержащего сведения о гражданах, необходимые для актуализации документов воинского учета. То есть, грубо говоря, составить тот самый реестр. В этот реестр по этому указу должны были попасть все люди, состоящие на воинском учете.
А надо сказать, что на воинском учете состоят вовсе не только призывники, которым предстоит отправиться на военную службу по призыву. Более того, даже не только мужчины состоят на воинском учете. Есть и довольно много категорий женщин. Это часто зависит от профессии, от образования. Например, врачи, например, связисты, например, специалисты по некоторым видам индустрии — химики, скажем, и многие другие. Так вот туда должны были попасть (и должны попасть, потому что эта работа продолжается) все люди, состоящие на воинском учете, за исключением, как там написано, граждан, имеющих воинские звания офицеров и пребывающих в запасе Службы внешней разведки Российской Федерации и в запасе Федеральной службы безопасности Российской Федерации. То есть разведка и контрразведка аккуратненько выводятся из этого реестра. Более-менее понятно, почему. Потому что это тайна, секрет, и никто не должен знать, что эти люди работают в этих секретных ведомствах.
О. БЫЧКОВА: Их надо беречь, судя по всему. В отличие от всего остального поголовья.
С. ПАРХОМЕНКО: А также, что очень важно, в этот реестр должны были попасть люди, которые каким-то образом вообще ни на каком воинском учете не состоят. Которых куда-то упустили, которые куда-то делись. Понятно, что таких людей в России довольно много, потому что, так сказать, бородатый беспорядок в документации всеобъемлющий и он, несомненно, присутствует и в этой сфере тоже. Тем более, что сфера этого самого воинского учета, все, что было связано с военкоматами, особенно за пределами больших городов — более того, за пределами столиц, — была, прямо скажем, довольно мало цифровизована. Это все было на бумажках, в каких-то картотеках и так далее. И вот, значит, приказано было всех собрать.
Именно поэтому, кстати, в числе этих ведомств, которые должны были заниматься этим информационным ресурсом, так называемым единым реестром, среди прочего указана была Федеральная налоговая служба. Потому что считается, что именно Федеральная налоговая служба лучше всех знает о том, кто у нас вообще где: кто где живет, кто где прописан, кто чем занят, кто куда передвигается и вообще кто существует, а кто не существует. Кому же про это знать, как не Федеральной налоговой службе, которая каждого из нас так или иначе отслеживает, потому что отслеживает наши доходы и собирает с нас наши налоги в автоматическом режиме. Кстати, говорят, что это детище нынешнего премьер-министра Мишустина. Именно он занимался цифровизацией этой самой налоговой службы, созданием всеобъемлющих систем учета и так далее, и сделал это достаточно хорошо, как говорят многие специалисты.
И вот, собственно, с тех пор этот реестр должен был создаваться. Теперь, когда был принят этот закон вчера, все вдруг встрепенулись и этим заинтересовались. Стали выяснять: а, собственно, реестр-то где? Он есть, он готов, он работает, он функционирует? Выяснилось, что его нет и на самом деле не очень понятно, когда в точности он появится. И на самом деле не очень понятно, насколько он будет сразу работоспособен. Потому что это гигантский, колоссальный цифровой ресурс, который, несомненно, нужно, как любой цифровой ресурс, налаживать.
Вспомните, что происходило тогда, когда создавались, например, всякие централизованные системы учета всяких специфических продуктов. Например, спиртного. Не надо смеяться — это тоже по масштабу была примерно похожая вещь, когда каждая бутылка чего-нибудь, в чем есть сколько-нибудь градусов алкоголя, должна была пройти через специальную систему учета и так далее. Я думаю, что те из вас, у кого хорошая память, вспомнит, что происходило с этим и как совершенно рассыпалась в какой-то момент эта отрасль торговли, как это привело к всяким большим сбоям и так далее. А что же будет здесь, на этом уровне, можно себе представить.
Нет этого реестра, когда он заработает, неизвестно, и так далее. Но зато инструмента этого нет, а вот возможность пользоваться этим несуществующим инструментом уже есть. И это, собственно, главная новость. Это главное, что появилось со вчерашнего дня, в том смысле, что вчера эта история была сразу в трех чтениях принята Думой, сегодня она уже одобрена Советом Федерации, и у нас есть все основания полагать, что подпись президента не заставит себя ждать, что она случится, не знаю, сегодня-завтра.
В общем, в какие-то ближайшие дни эта возможность пользоваться несуществующим инструментом появится в руках у миллионов российских чиновников самого разного рода. И можно себе представить, какой уровень злоупотреблений, какой уровень коррупции, какой уровень произвола мы в этом обнаружим. Потому что это документ, который разом предоставляет чиновникам… Причем широкого круга чиновникам — и тем, кто связан со всей этой военной машиной, машиной воинского учета, и тем, кто наблюдает за этим, тем, кто реализует это. А это и полиция, и Следственный комитет, это и спецслужбы, это и системы исполнительной власти, это и пограничники — огромное количество разных ведомств, которые получают право в соответствии с этим — опять, я отказываюсь называть эту штуку законом — в соответствии с этой бумагой, принятой в таком режиме, о котором мы сейчас еще поговорим чуть подробнее, получают возможность осуществлять произвольные действия над произвольным количеством, произвольным набором российских граждан.
Человек, который попадает в эту систему, попадает туда одной кнопкой. Попадает одним даже не росчерком пера, а, так сказать, одним внесением его в какую-то таблицу. Потому что поводов для отправки человеку этой самой повестки может быть сколько угодно. Это может быть реальный призывник. Это может быть реально человек, находящийся на воинском учете и попадающий под такую категорию, которая имеет ценность в этой войне, и поэтому этих людей сейчас мобилизуют. И это, в конце концов, может быть абсолютно любой человек, по поводу которого можно сказать: «Да мы ничего не хотим. Мы хотим проверить точность информации».
О. БЫЧКОВА: Я знаю историю про людей, не имеющих никаких военных специальностей и даже не служивших в армии, например, в возрасте 50+. Они получали повестки.
С. ПАРХОМЕНКО: Так это вот те самые люди, которые не состояли ни на каком учете. Которых, по этому президентскому указу от ноября прошлого года, надо разыскать и прибавить к базе данных. Вот те самые упущенные. Любого человека можно объявить упущенным. Любого человека можно, в конце концов, проверить на предмет того, а не должен ли он быть в этой базе. Поэтому давайте для начала мы его вызовем, для начала мы давайте на него посмотрим, а потом мы решим. Может быть, окажется, что нет, не надо его ставить на этот воинский учет, он не подлежит. Ему уже много лет, или он очень сильно нездоров, или он по каким-то причинам освобожден от этого учета. И вообще к нему нет совершенно никаких претензий. Но проверить мы проверим. Поэтому повестку эту мы ему, тем не менее, пошлем.
И в тот момент, когда это происходит, в тот момент, когда на эту кнопку нажимают и человек попадает в эту таблицу, грубо говоря, в этот список людей, к которым проявлен интерес всеми этими особыми специальными силовыми службами — в этот момент этот человек лишается своего, что называется, гражданского достояния. Он вдруг оказывается полностью бессильным перед государством и пораженным в важнейших правах, которые у него были.
Он теряет право управлять своей собственностью, например. И не только той, которую он приобретет в дальнейшем. Не то, что человек впредь не может что-нибудь купить и так далее. Нет, он теряет право управления своей собственностью, которая была у него и есть у него со сколь угодно давних времен. Он не может это продать, завещать, подарить, заложить, распорядиться этим каким угодно образом. Потому что любое действие с этой собственностью оказывается подпадающим под эти ограничения. То же самое касается права управления автомобилем. То же самое касается прав взятия кредитов, а значит, и ипотеки, а значит, и огромного количества разных других форм взаимоотношения этого человека с финансовыми организациями.
Излишне говорить, какого количества людей в России это касается. Мы как-то всегда отмечаем это и горюем по поводу того, до какой степени, что называется, закредитовано российское население, до какой степени массовой оказывается зависимость людей от огромного количества разнообразных финансовых документов, которые они часто по неведению, часто по какой-то неосмотрительности, или по какой-то мелкой алчности, или просто по необходимости, по безвыходности подписывают. Вот в этом всем они тоже оказываются ограничены. И то, на что первым все обратили внимание — это еще и право на передвижение, право на выезд из страны, которое немедленно оказывается отнятым у этих людей.
Я думаю, что в этом смысле это документ беспрецедентный. Он беспрецедентный, так сказать, по трем критериям. Во-первых, по тому объему нарушений гражданских прав, которые он несет конкретным людям — вот просто обычным российским обывателям. И это совершенно не связано только с тем, что вот у них там теперь что-то такое появляется в «Госуслугах», или не появляется и так далее. Второе — это широта тех, кто может применить эти ограничения. Огромное количество разнообразных чиновников, разнообразных ведомств. И третье — легкость самой процедуры. Это делается одним включением в один список.
Причем природа этого списка не очень понятна, этого реестра. Поскольку его еще нет, непонятно, как его контролировать. Если появится какой-нибудь, не знаю, представьте, какой-нибудь ревизор, который должен будет над этим реестром надзирать и следить за, не дай Бог, его правильным применением и так далее, то абсолютно непонятно, за чем в точности он должен надзирать. Какой механизм в этом, какая процедура, какие возможности у этого ревизора? Куда он должен заглядывать, чтобы убедиться? Потому что до тех пор, пока этого реестра нет, и еще очень долгое время, пока он будет формироваться…
Опять, это ведь совершенно произвольно. Вот наш реестр готов, он теперь полноценный, с ним все в порядке, можем его контролировать, можем за ним следить и так далее. Это, знаете, как во многих странах — кстати, я не знаю, так ли это в России, но я знаю про другие страны, мне рассказывали всякие мои знакомые — действует правило относительно того, что недвижимость, дом, который человек строит, подлежит налогообложению, всякому учету, всяким юридическим процедурам тогда, когда он готов. И вот есть такой простой способ: не привинчивать последнюю дверную ручку. Держать этот дом в вечном состоянии: нет, подождите, а я еще его строю, я его еще не построил. Вот человечество — в данном случае даже не Россия, а человечество в целом — изобрело такой способ. В этом смысле тоже эта неокончательность этого реестра может продолжаться сколько угодно. И это еще совершенно отдельная процедура, о которой мы не знаем. Никто не предполагает, как она будет выглядеть, каким образом этот реестр будет введен в действие и каковы будут правила его использования.
А пока его нет, все это делается без реестра. Все это делается вручную, все это делается на пальцах, из ниточек и веревочек. Хочется человека вписать в пораженные в правах — вписываем, вкладываем, вносим его в список и начинаем относительно него эти процедуры. Не хочется — не начинаем.
Тогда, когда появляется такого рода произвольность, когда появляется возможность для чиновника принимать эти решения по своему собственному усмотрению, расцветает колоссальный объем коррупции. Причем коррупции самой ужасной — коррупции рутинной, бытовой, мелкой, так сказать, на таком ежедневном уровне взаимоотношений людей. Хотите, впишу, хотите, выпишу. Хотите, огонек загорится напротив вашей фамилии, хотите, не загорится. Хотите, передадим пограничникам, и вы никуда не выедете, а хотите, не будет передавать. Хотите, сообщим по поводу поражения вашей недвижимости, фактически ареста вашей недвижимости. Вы собирались квартиру, кажется, продавать? Нет, вы не будете продавать квартиру, потому что мы сейчас внесем вас в этот список. Вы собирались внести вашу квартиру в завещание? Нет, вы не внесете ее в завещание, потому что мы сейчас внесем вас в этот список. Не хотите, чтобы мы внесли вас в этот список? Давайте поговорим, как мы договоримся с вами о том, чтобы вы в этом списке не оказались. Давайте обсудим с вами, чем вы можете заинтересовать меня, чиновника, для того, чтобы я не распространял на вас эти процедуры. Я ведь не обязан. Я могу, но не обязан.
Представьте себе, что это будет в таких, так сказать, традиционно коррупционно развитых регионах, как Северный Кавказ, например, где такого рода отношения поставлены просто, так сказать, на конвейерную основу, где до сих пор продаются и покупаются эти должности и так далее. Я думаю, что должность районного военного комиссара очень сильно подорожала во всех северокавказских республиках. Сегодня ночью количество нулей за занятие этой должности прибавилось разительным образом.
О. БЫЧКОВА: А почему у тебя такая избирательная география?
С. ПАРХОМЕНКО: Знаешь, из жизненного опыта. Мне как-то все-таки уже некоторое количество лет и я много чего читал.
О. БЫЧКОВА: Но можно подумать, что в других местах…
С. ПАРХОМЕНКО: И потом есть еще всякие традиции. Но система торговли должностями так, как она развита на Северном Кавказе, не развита в других российских регионах, о чем говорит нам многолетняя практика. Есть другие способы. Коррупция есть, несомненно, везде. Российское государство полностью пронизано коррупцией, это факт. Но есть, что называется, своя региональная специфика. Она есть в разных местах. Мы с тобой про это много раз слышали, много раз читали, есть много этому свидетельств и так далее. Так что как-то есть где пожирнее, а есть где пожиже по этой части.
Хотя нет никаких сомнений, что Россия, особенно российская провинция, полностью как-то проросла этой грибницей, и абсолютно очевидно, что о каком-то порядке, о какой-то честности, о справедливости по этой части никто не будет даже и мечтать. Совершенно ясно, что если этот коррупционный инструмент появляется в распоряжении чиновников, причем огромной армии чиновников, разного рода чиновников, чиновников в штатском и в военной форме, чиновников с такими погонами и с сякими погонами, эти чиновники этим инструментом несомненно, воспользуются. У нас нет для этого никаких оснований.
И еще один аспект этой же истории, еще одна, так сказать, картинка из этого же фильма — это, собственно, то, что происходило с Государственной Думой. Вот мы, я думаю, во второй половине программы будем говорить о деле Владимира Кара-Мурзы, которое близится, к сожалению, к своему финалу. Я думаю, что мы все понимаем, что финал этот будет ужасным, приговор будет страшным.
Что означает дело Кара-Мурзы? Оно означает, что политическая деятельность в России объявлена преступной. Открытая политическая деятельность, собственно, прямое исполнение политиком своих обязанностей является, с точки зрения сегодняшнего воюющего российского государства, преступлением, является вредным и недопустимым.
Поразительным образом, оказывается, как мы это увидели в ходе вот этой короткой, но яростной, я бы сказал, судьбы этого законопроекта, этого документа — мы видим, что это же относится совсем не только к оппозиционным политикам, относится совершенно не только к тем, кто противостоит российской власти, но к людям совершенно лояльным, к людям трусливым, к людям покорным. К людям, которые абсолютно готовы подчиниться приказу сверху, но которые хотят сохранить хотя бы какую-то видимость — вот так им кажется более правильным, так им кажется более выгодным — сохранить какую-то видимость своей независимости, видимость разумности своего подхода. «Я так поступаю не только потому, что мне начальство велело, но и потому, что вот я сам тоже так считаю. Вот я подумал, я разобрался, я взвесил варианты, я принял решение и я так поступил».
Есть некоторое количество таких депутатов в Государственной Думе, которые продолжают играть в эти игры. Такие есть и среди мэров, и среди губернаторов, и среди разных других политиков в России. Вот вчера мы видели интереснейшие сцены с их участием, когда какое-то количество депутатов Государственной Думы позволили себе не то что протестовать, а позволили себе как-то немножко удивиться, немножко усомниться нормальности того, что с ними происходит.
А происходило следующее. Было вынут из думского архива документ, который проходил по совершенно другому поводу, в совершенно другой процедуре, в совершенно другое время и уже дошел аж до третьего чтения еще, кажется, в 2018 году. Этот документ вынули, отряхнули от пыли, нашпиговали его новыми нормами, новыми поправками, новыми всякими дополнительными мерами, вывели его обратно из третьего чтения во второе, вопреки всяким правилам, и запустили его заново по пути принятия. И на всё про всё выдали нам документ, который состоял из нескольких десятков страниц вполне себе сложных по своим формулировкам поправок.
А сложность их заключается в том… Вот я провел несколько часов за изучением этого документа. Это довольно хитрая работа, потому что ты должен все время смотреть, куда поправки. Потому что когда тебе говорят: «Внести слово «а также» в пункт 3-й статьи 8-й закона такого-то», ты должен найти закон такой-то, статью 8-ю, пункт 3-й и посмотреть, а куда, собственно, вставляется слово «а также» и что слово «а также» там меняет. Оно реально влияет на смысл того, что там указано, или это просто какая-то незначительная стилистическая правка.
Работа с такого рода документами, работа с такого рода поправкой — это довольно сложное, довольно трудозатратное, довольно кропотливое дело. Никто не был заинтересован и никому не было нужно, чтобы депутаты, которым предстоит за это проголосовать, эту работу проделали и или вообще хотя бы вникли в то, что происходит. И одна из них — вот есть такая довольно часто появляющаяся, так сказать, на поверхности депутат от коммунистов Нина Останина — сказала, что «принимать целый закон после того, как мы послушали телевизионное интервью и за 2 часа посмотрели поправки — такого не было на моей памяти еще ни разу. Это неуважительное отношение к нам, депутатам».
Да, госпожа Останина, это неуважительное отношение к вам. Потому что уважать вас не за что. Потому что вы к этому моменту сделали такое количество всяких гадостей и мерзостей, что никакого уважения вы не заслужили прежде всего у ваших же собственных хозяев. У людей, на службе у которых, на собачьей службе у которых вы находитесь.
И поэтому, обратите внимание, хозяин обошелся с вами так, как он с вами обошелся. А именно щелкнул хлыстом. А именно сказал: «А что, на фронт не хотите? Вы чего тут, собственно?». Как сказал им председатель Государственной Думы Володин: «Вы чего тут, собственно, как-то себе позволяете? Это что за саботаж?», или что-то такое, он употребил какие-то такие слова. Он ясно дал им понять, что политическая деятельность в Думе, прямая деятельность депутата на его рабочем месте является сегодня незаконной, преступной. Она противоречит интересам государства.
И вот это интересный новый поворот сюжета, который принесла нам история с этим законом об электронных повестках и о массовом лишении российских граждан их гражданских прав.
О. БЫЧКОВА: У нас есть еще несколько важных историй и тем, которые нужно обсудить. Но это будет сразу после небольшой рекламы, на которую мы сейчас прервемся, чтобы напомнить нашим зрителям и слушателям, что у нас есть на этом прекрасном «Живом гвозде». Продолжим.
РЕКЛАМА.
О. БЫЧКОВА: И мы продолжаем «Особое мнение» на «Живом гвозде». Прежде, чем мы продолжим обсуждать наши основные политические события, я, как обычно, расскажу про очередную книжку, которую можно купить на shop.diletant.media. Это Борис Акунин, называется «Девятный Спас», с открыткой от автора и печатью от «Эха». В аннотации сказано, что это «историко-приключенческая эпопея в традициях Дюма, Алексея Толстого и Переса-Реверте. Эта книга вряд ли понравится тем, кому не по вкусу головокружительные приключения, самозабвенная любовь, тайная нумерология русской истории и свежий взгляд на нее. Всех остальных ждет чтение с полным погружением. Расстроит вас только одно: этот большой роман прочитывается слишком быстро». «Девятный Спас», вот такая прекрасная книжка. Кстати, она красиво выглядит, даже если, например, вы захотите ее приобрести кому-нибудь в подарок.
Что касается сегодняшней реальности, то, завершая эту тему, которую мы обсуждали всю первую половину этого эфира — с электронными повестками, цифровой мобилизацией и всем, что из этого следует, — все-таки тут очень много вопросов. Вот я смотрю туда, где пишут тебе разные вопросы: а что делать-то? Вот с этого мы начали. Надо ли удалять аккаунты в «Госуслугах», надо ли немедленно собирать чемоданы, надо ли слушать советов тех, кто говорит: «Делайте все, что хотите, но не ходите в военкоматы» и так далее.
С. ПАРХОМЕНКО: Пишут мне эти вопросы в основном в telegram-канале «Пархомбюро». И правильно делают. Это действительно самый такой правильный и прямой способ связи со мной. Знаете, я, как вы видели, посвятил свое время обсуждению каких-то более стратегических, общеполитических обстоятельств, связанных с принятием этого — как бы это назвать, только не законодательным актом — в общем, этой штуки политической. Я думаю, что нет недостатка в очень подробных инструкциях по поводу того, чего здесь надо опасаться, что там происходит с днями, что происходит через 7 дней после того, как вы обнаружили эту электронную повестку, что происходит через 20 дней, если вы как-то попали в эту ловушку, которая расставлена этим законом. Я думаю, что вы найдете эти сведения, их довольно много.
Есть, опять же, общая вещь, о которой я хотел сказать. Российское государство продемонстрировало снова, еще раз, что оно относится к своим гражданам как к сырью для войны, и больше ни в каком качестве они его не интересуют. Российское государство собирается засыпать людьми фронт. И это единственное, что оно может противопоставить в современной войне, которая началась в Украине после российской агрессии. Россия воюет человеческим мясом. Россия воюет человеческими телами. Человеческих тел нужно все больше, и будет нужно все больше, и так далее.
Поэтому возникает некоторое общее обстоятельство. Оно заключается в том, что люди, которые остаются в России, и которые не хотят, чтобы их жизнями и их телами распорядились вот таким образом, должны постепенно готовить себя к изоляции от этого государства.
И когда сегодня у меня спрашивают, а надо ли закрыть аккаунт на «Госуслугах», а надо ли отключить там что-то, — послушайте, а вы разве только аккаунтом на «Госуслугах» связаны с этим государством? Это единственный способ, с помощью которого государство следит за вами, присматривает за вами, знает, как вы передвигаетесь, знаете, где вы находитесь, знаете все ваши намерения, знает, что происходит с вашими деньгами, и так далее? Я думаю, что речь постепенно начинает идти о том, что люди, которые не хотят попасть в мясорубку войны, должны исчезнуть с радаров государства.
Подумайте об этом. Подумайте о своем мобильном телефоне. Подумайте о банковских карточках, которыми вы пользуетесь. Подумайте, не знаю, о проездных документах именных, с помощью которых вы входите в метро. Подумайте о платежах за бытовые услуги разного рода, за ЖКХ, которые вы осуществляете электронным образом. Подумайте о вашем «электронном следе», как это теперь стали называть. Подумайте, как много этих электронных следов вы оставляете и как много вы предоставляете государству электронной информации о себе.
Если вчера это было вопрос, так сказать, какого-то вкуса — кому-то это нравилось, кому-то не нравилось, кого-то это смущало, кого-то огорчало, кого-то это, наоборот, радовало, и он говорил: «Вот, я современный человек, я нахожусь постоянно на связи с этой сложной, нервной системой государства», — то сегодня все это прямо связано с превращением вас в кусок кровоточащего мяса, которым вы обнаружите себя, или кто-нибудь обнаружит вас тогда, когда вы отправитесь на фронт этой захватнической войны.
Вот о чем сегодня приходится думать людям, которые не хотели бы в этом участвовать. Они должны постепенно скрыться, исчезнуть с этой карты. Вот как стоит вопрос. И когда говорят о том, что люди могут из большого города переехать в маленький, а из маленького переехать в деревню, а из деревни переехать вообще, не знаю, на какую-то таежную заимку и там затаиться, там затеряться и так далее, помните, что за вами тянется огромное количество цифровых следов. И государство пользуется ими тогда, когда считает это для себя полезным и важным. И это реальность сегодняшней цивилизации, сегодняшнего дня в развитии России.
О. БЫЧКОВА: Тут очень много в комментариях всяких обсуждений по поводу этих роликов, которые сейчас появились. Я не видела ни одного…
С. ПАРХОМЕНКО: Я тоже не видел.
О. БЫЧКОВА: Но столько кошмарных описаний. Но, в общем, спрашивают… Если коротко, тут прямо есть один такой вопрос из многих на самом деле: «Откуда в российской армии такая жестокость? — спрашивает, например, Татьяна. — Чем ее объяснить?».
С. ПАРХОМЕНКО: Армия — часть народа. Армия — плоть от плоти народа. Армия и есть народ в значительной мере. Так что это жестокость не в российской армии — это жестокость в людях, которые живут рядом. Это жестокость в людях, которые постепенно созревали, находясь на своем совершенно мирном, обычном месте, не будучи вооруженными, не будучи переодетыми в форму защитного цвета, не питаясь этими армейскими пайками и не находясь на захваченной территории. Это люди, которые рядом с нами, и это люди, которые постепенно зрели для того, чтобы совершать такие поступки.
Я много раз говорил уже и всякий раз говорю, когда об этом заходит речь, что винить одну только пропаганду, которая так сказать, отполировала, отлакировала этого человека своими пропагандистскими усилиями в тот момент, когда он отправился на фронт или когда он стал сочувствовать фронту с момента начала войны — винить одну только пропаганду невозможно. Потому что пропаганда только совершила какое-то последнее усилие. А на самом деле в воспитании этого человека принимало участие российское государство очень многими своими институтами и самим своим основным устройством.
Прежде всего путинской экономикой. Я думаю, что роль бедности в этом, роль бесконечной зависимости этих людей, бесконечного, ежедневного осознания собственной ничтожности и неудачи собственной жизни: «У меня ничего не получилось, я никто, у меня ничего нет, я ничего не заработал, я бесконечно завишу, я весь в долгах, мне очень нужны эти копейки для того, чтобы выжить, для того, чтобы прокормить моих близких, моих родителей, моих детей», и так далее.
Вот это постоянное воспитание, постоянное психологическое давление, которое люди десятилетиями теперь уже…Путинское государство существует 20 лет. И бессмысленно сваливать на кровавые 90-е, потому что если мы вспомним, сколько времени существовало то, что они обвиняют сегодня, по сравнению с тем, чем они сами владеют, что они сами создавали, чем они сами управляют на протяжении этих лет, вы увидите, что разница во времени совершенно колоссальная.
Правительство проклятого Гайдара, которого все проклинают за то, что он все неправильно устроил, раздал деньги, устроил залоговые аукционы и так далее — погуглите, сколько оно существовало, это правительство. Особенно если иметь в виду, что Гайдар никогда не был премьер-министром. Погуглите, сколько времени продолжалась власть этих ужасных, страшных либералов, которые по американской указке управляли нашей страной, нашей историей, нашей экономикой и всем остальным. Погуглите — это все считается в месяцах. Путинское государство существует 20 с лишним лет. 20 с лишним лет оно воспитывало этих людей. 20 с лишним лет оно готовило их к моменту, когда придется отрезать голову. Готовило понемножку, воспитывая и отнимая у них их достоинство, отнимая у них веру в себя, отнимая у них веру в свои собственные силы, в свою способность управлять своей собственной судьбой.
Вы думаете, это какие-то громкие слова? Вы думаете, что это какая-то высокопарная философия? Ничего подобного. Так формируется личность. Вот она и сформировалась — личность человека, который отрезал голову на этих роликах, которые не советую вам смотреть. Максимум, что можно сделать — это почитать их описание, и этого вполне достаточно для психически здорового человека. Личность этого человека созревала в течение этих 20 лет. В тот момент, когда он брал эти микрокредиты. В тот момент, когда он обнаруживал себя ничтожным слугой этого нищего режима. Режима, построенного на лжи, построенного на доносах, построенного на традициях советского КГБ, управляемого советским кгбшником.
Вот, собственно, это и есть плод. Помните, когда-то был — западные пропагандисты про это писали — хомо советикус. А это вот хомо путиникус. Вот он тоже образовался — такой не вид, не знаю, подвид, такая порода.
О. БЫЧКОВА: Ну да, и на этом фоне, конечно, с одной стороны, как бы неожиданно, а с другой стороны, очень неудивительно выглядит внезапно вновь всплывшая история с Катынью, где, казалось бы, уже все российские президенты поставили точку.
С. ПАРХОМЕНКО: А это очень естественная история. Это очень ожидаемая вещь. Они заходят на новый круг. Они возвращаются к тому, что, как им казалось, они уже один раз проиграли. Они же это расценивали как проигрыш, как поражение.
Я вспоминаю очень важный момент. Это был апрель — буквально почти день в день — апрель 2010 года, 6-е или 7-е число, что-то такое. Это было 70-летие катынской трагедии. Я думаю, что все знают, что это такое. Если кто не знает, погуглите. Это один из самых страшных эпизодов сталинского Советского Союза, когда тысячи и тысячи (оценивают цифру в 32 тысячи, если я правильно помню) польских военнопленных были расстреляны в 1940 году в Катыни.
И вот в апреле 2010 года премьер-министр Путин (был такой чиновник в истории России, помните — премьер-министр Путин Владимир Владимирович) вместе с тогдашним польским премьер-министром Дональдом Туском участвовал в этих траурных торжествах и сказал тогда — я цитирую, я нашел сейчас эти цитаты: «Ничего такого, что скрывало бы правду об этом преступлении, о механизмах этого преступления, не закрыто за семью печатями», — сказал премьер-министр Путин. «Все вскрыто и показано в том числе в том миллионе документов, которые переданы нашим польским партнерам». Да, Путин принял участие в передаче нескольких десятков миллионов листов архивных документов. Всего это было около миллиона дел, около миллиона папок этих самых документов. Все эти архивы были переданы польской стороне.
И дальше он говорит: «Это руководители тогдашней службы безопасности, НКВД, Берия, политическое руководство виноваты в том, что было совершено эту преступление». «События в Катыни, — говорит он, — могли быть личной местью Сталина за гибель в польском плену тысяч советских военнопленных». «Десятилетиями циничной лжи, — говорит премьер-министр Путин, — пытались замарать правду о катынских расстрелах. Перед этими могилами, перед людьми, которые приходят сюда почтить память своих близких, было бы лицемерно сказать: «Давайте все забудем», сказать, что все кануло в лету. Нет, мы обязаны хранить память о прошлом и, конечно, будем это делать, какой бы горькой ни была эта правда».
Вот тот факт, что этот самый человек — соответственно, это был 2010 год, а у нас сейчас 2023 — 13 лет спустя управляет государством, которое методично идет к уничтожению этой правды, методично возвращает ложь обратно на тот постамент, на котором она находилась на протяжении многих советских десятилетий — это очень яркая, я бы сказал, картина деградации, картина того пути, который они прошли.
А сейчас просто конкретно, если вас интересует, что произошло. ФСБ опубликовала давно известный документ, допрос некоего немецкого офицера, который будто бы в 1945 году на одном из судебных процессов дал показания о том, как он принимал участие вместе с другими немецкими военнослужащими в расстреле этих польских чиновников.
Этот документ и этого человека не посмели в свое время отвезти в Нюрнберг. Это на самом деле широко известное свидетельство, широко известный документ. Было решено, что возить его в Нюрнберг бессмысленно, потому что будут смеяться. Потому что совершенно очевидно, что из него были выбиты эти показания. Совершенно очевидно, что эти показания сфальсифицированы. Совершенно очевидно, что они не подтверждаются никакими другими свидетельствами. Поэтому не будем даже пытаться. Даже попытки не было сделано тогда, в 1945-1946 годах, задействовать каким-то образом этого так называемого свидетеля и эти так называемые его показания в международных процессах.
О. БЫЧКОВА: Это тот человек, который потом от них отказался в конечном счете.
С. ПАРХОМЕНКО: Разумеется. Происхождение этих показаний совершенно очевидно. И сегодня в расчете просто на невежество, в расчете просто на безграмотность тех, кто это читает, в расчете на то, что люди не полезут посмотреть, не попытаются погуглить, не попытаются навести хоть какие-то справки, а просто примут это на веру, снова российское государство запускает эту же машину лжи, которая устарела еще в сталинские времена. Они запускают ее заново. Я не знаю, кто там непосредственно распорядился — Мединский, что ли, который в Кремле отвечает, так сказать, за историческое воспитание российского президента и за объем аргументов, которыми он пользуется.
Вы еще услышите и фамилию этого Арно Дюре, который давал показания, и подробности из его показаний. Услышите еще в путинских речах, услышите в каком-нибудь послании президента Федеральному Собранию на будущий год, если Путин еще будет жив к тому моменту. В общем, много раз еще вам это всунут, много раз еще это впарят. Но это, конечно, абсолютно логичный поворот событий, потому что теперь они расправляются, подчищают все то, что накопилось за время ненавистной им правды.
О. БЫЧКОВА: Удивительно, как вот эта обида за НКВД не проходит. Уже, казалось бы, где что, сколько лет уже…
С. ПАРХОМЕНКО: Потому что это мы и есть. Потому что мы убили, поэтому мы и оправдываемся. Я думаю, что вопрос не в том, что Путин обижается за каких-то там других людей. Он обижается за себя. Потому что он понимает, что это обвинение ему. И Мединский ровно так же. И огромное количество людей, которые управляют этими спецслужбами сегодня, понимают, что это обвинение им. Потому что это ровно ответ на вопрос, откуда взялись люди, которые режут головы сегодня на украинском фронте. Вот оттуда. Это те самые люди, которые расстреливали в Катыни. Они перевоплотились. Их души переселились в сегодняшних, фигурально выражаясь. Я, разумеется, не отношусь к этой конфессии, я не произношу это в буквальном смысле, но они в этом смысле являются наследниками. Они в этом смысле являются верными последователями. Тогда они стреляли в затылок, сегодня они отрезают головы. Ровно эти же самые люди, этим же методом, из этих же соображений — из соображений величия своего строя.
О. БЫЧКОВА: И оттуда же взялись, в конечном счете, эти 25 лет, запрошенные для Владимира Кара-Мурзы, которые так же, как и все, что происходило в гулаговские времена, просто не укладываются в голове.
С. ПАРХОМЕНКО: Не укладываются, но придется уложить. Потому что, по всей видимости, приговор будет вынесен в понедельник. Он будет свирепым. Будет ли это 25 лет, я не знаю, но, наверное, это будет очень много лет. Не знаю, 22, может быть, а может, таки да, действительно, и все 25.
Важно понимать, что этот приговор — это техническая вещь. Это вещь, так сказать, которая немногое меняет, а просто дополнительно иллюстрирует, дополнительно дает некоторый цветовой блик на всей этой истории, что непосредственно этот приговор выносит и будет произносить тот самый человек, который оказался в «списке Магнитского», для принятия которого так много усилий, так много работы проделал Владимир Кара-Мурза вместе с Борисом Немцовым, вместе с еще несколькими российскими оппозиционными политиками, которые очень активно работали над продвижением идеи «списка Магнитского», санкционного списка. Может быть, самого первого санкционного списка — это, кстати, начиналось еще до всяких крымов, вообще до появления идеи персональных санкций и так далее. Списка, в который должны были быть внесены люди, которые непосредственно явились нарушителями прав человека, причем грубейшими нарушителями прав человека. И прежде всего главного российского права — права на жизнь. Те самые люди, которые убили, по существу, замучили в тюрьме юриста Магнитского.
Этим занимался и Кара-Мурза, и Борис Немцов, в этом участвовал Каспаров, Касьянов. Я помню, что очень много работы было проделано, и потом они очень много продвигали эту идею для расширения идеи персональных санкций. Так что, конечно, в этом приговоре есть много личного. Здесь, несомненно, мотив личной мести. Личной ненависти людей, управляющих сегодня этим путинским режимом, к этому конкретному человеку.
И это, в общем, объясняет и попытки отравления его, о которых мы теперь знаем благодаря расследователям — абсолютно невообразимой. Я должен признаться, что я очень долго не мог как-то в это поверить. Мне казалось, что все-таки это, наверное, какое-то преувеличение, все-таки не может такого быть, чтобы прямо за это, за «список Магнитского», за выступление в американском Конгрессе и так далее, прямо травили ядом человека, причем дважды. Нет, может. Это теперь доказано. Это ровно так, в сущности, и происходит.
И важнейшая часть этого всего, конечно, такая как бы педагогическая, которая заключается в том, что преступной является политическая деятельность. Даже в случае с Навальным пришлось выдумать какие-то смешные — хотя чего уж там смешного — идиотские обвинения: а вот там есть какое-то мошенничество, а вот там они что-то с лесом, с какой-то почтой, что-то такое… Приходилось что-то выдумывать, врать, собирать каких-то свидетелей, часами зачитывать какие-то бессмысленные бухгалтерские документы. И все это для того, чтобы запихнуть человека в тюрьму. Вот, наконец, запихнули.
В случае с Кара-Мурзой это совершенно не так. В случае с Кара-Мурзой все просто. Он публично, открыто выступал там, где и другие люди выступают — на мероприятиях, которые предназначены для того, чтобы люди выступали, чтобы люди произносили политические речи, высказывали свои политические позиции. Вот он тоже высказал. Но ему нельзя. Мы ему запрещаем. Мы его будем 25 лет держать в заключении за то, что он открыто, публично сказал, что он думает о нас.
Собственно, в формулировке «измена родине»… «Измена государству». У нас нет статьи об измене родине, у нас есть статья у государственной измене. Так вот его государственная измена заключалась в том, что он говорил то, что он считает нужным, что он беседовал с теми людьми, которые казались ему важными, полезными для того, чтобы продвинуть его политическую идею. А его политическая идея заключалась, в частности, в том, что преступники против прав человека должны быть наказаны. Вот такая у него была политическая позиция. Он ее продвигал.
Это и есть измена тому государству, которое сегодня установилось в России. Это, в общем, правда. Потому что это не в рамках, не в правилах, не в ценностях, не в традициях того государства, которое сегодня в России. Это в правилах, традициях, рамках какого-то совсем другого государства — иного, измененного. Они просто перестали бояться это произносить.
В сущности, то же самое происходило и в случае с Ильей Яшиным. В сущности, то же самое происходило в случае с Иваном Сафроновым. Только там заведомо преступной, заведомой изменой была признана журналистская деятельность — прямая, открытая, непосредственная публикация в общедоступной печати. А здесь выступление на разного рода политических событиях, политических форумах, в разного рода политических институтах — там, откуда информация растекается потом широко. Зачем люди выступают на этих конференциях? Чтобы публиковали. Чтобы как можно больше людей об этом узнали. Вот смысл того, что происходит с Владимиром Кара-Мурзой и что, по всей видимости, перейдет на следующий этап после приговора в следующий понедельник.
О. БЫЧКОВА: Это было «Особое мнение» на «Живом гвозде» с Сергеем Пархоменко. Спасибо большое и до встречи!
С. ПАРХОМЕНКО: Спасибо большое, до пятницы! Счастливо!
О. БЫЧКОВА: Пока!