Репрессии одной семьи. Бабушка Владимира Кара-Мурзы о внуке, письмах и надежде
Я уверена, что никакие 25 лет он сидеть не будет, что в стране произойдут изменения, в результате которых все политзаключенные будут выпущены. И тогда я увижу своего внука…
Подписаться на НО.Медиа из России
З. СВЕТОВА: Я Зоя Светова. И я хочу рассказать вам про Майю Вольдемаровну Кара-Мурзу – это бабушка Володи Кара-Мурзы, который сейчас сидит в омской колонии, который осужден за госизмену, за участие в организации запрещенной, за фейки и получил 25 лет срока. А с Майей Вольдемаровной Кара-Мурзой я познакомилась в церкви. Это было несколько месяцев назад, когда был день рождения у Володи Кара-Мурзы. И бабушка очень захотела отслужить в церкви молебен. И там мы познакомились. А сам Володя в это время как раз из московского СИЗО ехал в омскую колонию. И мы с ней познакомились, с Майей Вольдемаровной, решили, что мы с ней обязательно поговорим о Володе и, может быть, запишем наш разговор.
И я, конечно, написала об этом письмо Володе Кара-Мурзе в колонию. И совсем недавно пришел ответ. И вот что написал Володя: «Бабушка у меня замечательная. Ты знаешь, она мой друг с самого детства. И я очень рад, что вы познакомились. Я очень жду встречи с ней и верю, что меня она дождется».
«По поводу рифмы и совпадений, о которых ты писала и которые подбрасывает нам жизнь, даже не говори. Ее папа, мой прадед, сидел еще на царской каторге как революционер, а в 1937 году был арестован и в 1938 году был расстрелян по 58-й статье как враг народа. Мой дедушка, он был на 19 лет старше бабушки, то есть на 19 лет старше Майи Вольдемаровны, и в том же 1937 году он был арестован под той же 58-й статье за то, что, цитирую, “высказывал враждебность к руководителям партии и правительства”. Мой дедушка прошел таганскую тюрьму и БАМлаг.
Ну и я вот теперь. Считай, статья у меня та же, и обвинение почти дословно совпадает с обвинением моему дедушке – “враждебное отношение к группе лиц, представляющих государственную власть, включая президента Российской Федерации”. Это из моего приговора», – пишет Володя Кара-Мурза. И, конечно, как всегда в своих письмах, заканчивает на очень оптимистической ноте: «Но я верю, что наша страна все-таки вырвется из этого порочного круга».
Я очень хочу, чтобы вы познакомились с Майей Вольдемаровной Кара-Мурзой, потому что она такая же, как Володя Кара-Мурза – такая же совершенно неистребимая оптимистка и тоже верит в разные чудеса.
М. КАРА-МУРЗА: Я уверена, что никакие 25 лет он сидеть не будет, что в стране произойдут изменения, в результате которых все политзаключенные будут выпущены. И тогда я увижу своего внука.
З. СВЕТОВА: Мы хотим сегодня поговорить и рассказать вам о той потрясающей судьбе, о судьбе Майи Вольдемаровны, о ее детях, о ее замечательном внуке, который сейчас отбывает наказание 25 лет в колонии строгого режима в Омской области. А ведь у него строгого режима или еще какого-то другого режима? области.
М. КАРА-МУРЗА: Строгого.
З. СВЕТОВА: Строгого, да. Я вдруг как-то остановилась и подумала. И, конечно, мы должны, к сожалению, сказать, что Володя Кара-Мурза в России признан иностранным агентом, что, я считаю, совершенно несправедливо. Но российский закон, он обязывает нас каждый раз вот эту мантру повторять. Майя Вольдемаровна, скажите, пожалуйста, когда вы в последний раз видели Володю, своего внука? Вы помните, когда это было?
М. КАРА-МУРЗА: Это я помню. Это было за день до его ареста. Он ко мне пришел практически попрощаться. Он хотел уехать. Но у него были еще не сделанные дела – он должен был купить своим тестю и теще лекарства, он их еще не купил, и затем он мне должен был, и он мне принес, мое настоящее свидетельство о рождении. Потому что всю свою жизнь я живу по фальшивому свидетельству, где все напутано абсолютно, начиная с года рождения, даты, месяц, число, отчество мое, имя отца, буквы перепутаны. Ему так это все надоело. Он говорит: «Бабушка, мне надоело два раза в год справлять твой день рождения».
З. СВЕТОВА: Почему у вас было фальшивое? Почему вы жили по фальшивому свидетельству о рождении?
М. КАРА-МУРЗА: Потому что мне его выдавали в Омске. Его прислали почтой маме из Омска, а я уже давно была в Москве. Потому что в Москву я пришла своими ногами, а свидетельство пришло каким-то другим способом, почтой, наверное. Там тоже ошибки всякие есть. Например, написано, что Москва, Омской области, потом зачеркнуто – «Исправленному верить».
З. СВЕТОВА: Так Володя пришел к вам?..
М. КАРА-МУРЗА: Пришел принести вот это.
З. СВЕТОВА: Да, и попрощаться.
М. КАРА-МУРЗА: Попрощаться и сказать, что он уезжает.
З. СВЕТОВА: Уезжает в Америку.
М. КАРА-МУРЗА: В Америку к детям.
З. СВЕТОВА: А как вы узнали, что его арестовали? Это на следующий день было?
М. КАРА-МУРЗА: Не, зачем же на следующий день? Раздается телефонный звонок. И он мне говорит: «Бабушка, ты можешь перезвонить вот по такому-то телефону, чтоб мне по такому-то телефону сюда позвонили?» Видимо, ему дали один телефонный звонок сделать, и он позвонил мне, потому что знает, что у меня телефон никогда не выключается, мне можно звонить и ночью, и днем, и он мне позвонил сказать, чтоб ему позвонил адвокат.
З. СВЕТОВА: То, что было дальше, что его сначала посадили в спецприемник по административному делу, он там, по-моему, сидел, что ли, две недели. И он надеялся, что его потом отпустят, но его не отпустили. Возбудили на него сначала дело о фейках, а потом о госизмене и посадили в тюрьму. А дальше вы с ним стали переписываться, да?
М. КАРА-МУРЗА: Дело в том, что с его адвокатом я была знакома. Я начала ему потом звонить на следующий день, что там, как? И он мрачно-мрачно мне ответил: «Так все начинается». И поэтому никакой у меня надежды на то, что его отпустят, что он там отсидит ночь, две, три, а потом его отпустят, я это понимала, что ему будут навешивать новые статьи. Я это тогда уже понимала. Мне намекнул на это Прохоров.
З. СВЕТОВА: Адвокат.
М. КАРА-МУРЗА: А я это очень быстренько восприняла, и сама тоже об этом думала. И так оно и получилось.
З. СВЕТОВА: Так и получилось. И получается, что он сидит уже, по-моему, под стражей больше двух лет.
М. КАРА-МУРЗА: Да. 11 апреля это было.
З. СВЕТОВА: 11 апреля 2022 года. А смотрите, вот эти письма, замечательно вам их увеличили, потому что вы плохо видите.
М. КАРА-МУРЗА: Мне это увеличивали всё. Мне это читали. Я даже увеличенное не вижу. У меня вот здесь лежит увеличительное стекло Я только по буковкам. Одну букву я могу увидеть.
З. СВЕТОВА: А что вы ему писали туда, в СИЗО?
М. КАРА-МУРЗА: Я ему писала сугубо бытовые вещи. Что, я не понимаю, что там цензура, что все это не пропустят, что ничего нельзя писать такое, что не пропустят? А зачем тогда? Я ему писала вещи, которые бы его каким-то образом вдохновляли, я не побоюсь этого слова.
З. СВЕТОВА: Ну, например?
М. КАРА-МУРЗА: Я писала о быте нашем, у кого что. У кого сейчас день рождения, что я тому-то позвонила, этому позвонила, что я держу связь с его семьей, держу связь с его мамой. Ну он и так это все знал, но я-то должна была ему что-то писать. И вот в таком духе писала.
З. СВЕТОВА: А он?
М. КАРА-МУРЗА: А он мне ответил тогда насчет того, что пути неисповедимы, что сначала я побыла в Омске, а потом он туда. И он мне написал, что он почти во всех сибирских городах был по делам работы и только в Омске не был, «так вот сейчас я восполняю свой пробел».
З. СВЕТОВА: Слушайте, а я хотела вот еще немножко вернуться к тюрьме. Потому что я тоже переписывалась с Володей, и он мне отвечал, еще когда он был в московском СИЗО, и там он написал о своем деде, то есть о вашем муже. Вот он что написал. Он рассказывал, что ваш муж сидел в Таганской тюрьме, в Москве, и потом на БАМе.
И Володя мне пишет: «Но, наверное, моему деду было хуже там сидеть, чем сейчас мне сидеть». И дальше он цитирует его обвинительное заключение: «В обвинительном заключении моего деда, Алексея Сергеевича Кара-Мурзы, по статье 58-й в 1937 году было написано, что он высказывал враждебность к руководителям партии и правительства». Володя это пишет, потому что он читал его следственное дело в Государственном архиве Российской Федерации.
«В моем обвинении и приговоре написано практически то же самое о моем отношении к государственной власти, высшим органам управления, включая президента России. Так что, конечно, не по масштабам, но по сути государственных репрессий против инакомыслящих мы уже там, в 30-х – 40-х годах».
То есть Володя сравнивает сегодняшние репрессии, в частности по отношению к нему, с теми репрессиями, которые были в отношении вашего мужа Алексея.
Расскажите вообще про вашу семью, потому что в вашей семье пострадал ваш отец, пострадал ваш дядя. Расскажите, как это все началось? Ведь у вас же был обыск, в вашей семье, когда вы были еще маленькой девочкой, в 1937 году.
М. КАРА-МУРЗА: Я родилась в 1933 году. Мой отец был старый большевик, член партии с 1904 года. Он был много старше моей мамы, на 19 лет. Он 1884 года рождения, а мама – 1903-го. Когда они поженились, им предоставили квартиру в доме старых большевиков на улице Герцена, которая сейчас называется Большая Никитская. Сейчас в этом доме бразильское посольство. Дом изумительной красоты, прям как шкатулка какая-то. Он отделан цветной керамикой, не требует никогда ремонта, его надо мыть только. Его действительно мыли, знаете, из брандспойта. Замечательный, красивый дом. В этом доме мы и жили.
Но в 1934 году, насколько я помню, 1 декабря в Петербурге, в Ленинграде, произошел теракт, убили Сергея Мироновича Кирова. В это время консулом от Латвии, а тогда она была самостоятельной республикой… У нее было единственное время, когда она побыла самостоятельной – это с 1920 по 1940 год. Мой дядя всего на год моложе папы. Они вместе были в революционном движении, которое было тогда еще в Латвии, когда она была в Царской России. Их вместе арестовывали. Папу сажали несколько раз.
З. СВЕТОВА: Сажали, но выпускали.
М. КАРА-МУРЗА: Сажали и выпускали. Но вот уже есть такая анкета, где подробно написано, когда сажали, когда выпускали и сколько в сумме он провел времени в заключении, сколько из них он был в кандалах, сколько он был в одиночке, а сколько он был в общей тюрьме. Вот это все есть. И это все будет опубликовано.
З. СВЕТОВА: Да, но это, получается, прадед Володи Кара-Мурзы-младшего.
М. КАРА-МУРЗА: Да, да. Вы хотите о семье.
З. СВЕТОВА: Да, конечно. Я просто уточняю.
М. КАРА-МУРЗА: Да. Это прадед. И вот такого человека, каким был мой папа, фамилия одинаковая как у консула, так и у моего папы, всех людей, наверное, с этой фамилией в это время арестовали и папу тоже. Папу арестовали в конце 1937 года. Мамы в это время дома не было, мама была в родильном доме. Там должна уже она была разрешиться от родов, на последних днях буквально беременности. И папа с нами, со мной и братом. Брат на два года меня старше.
З. СВЕТОВА: Вам три года, правда?
М. КАРА-МУРЗА: Да. Брат 1931 года рождения, а я 1933-го. Ночью, совсем глубокой ночью, я вспоминаю, что я просыпаюсь оттого, что меня будет папа и одевает. А в дверях стоит наш дворник, как помню, его называли Аким, в белом фартуке, белоснежном, и такая блямба у него, такая медаль (у дворников московских были). И он был как понятой, видимо. Папа одетый. Брат, по-моему, тоже уже одет. И я вижу, что в квартире вообще пусто. В той комнате, а у нас двухкомнатная квартира была, в той комнате, где мы спали, ничего нету, ни наших игрушек, вообще ничего. Вот пустая комната, наши кроватки детские, друг напротив друга они стояли, и все, и вообще ничего.
И нас посадили в машину. Папу сразу куда-то увели, а нас с братом посадили в машину два угрожающего вида человека в шляпах. Брат сидел около дверцы машины, а я сидела по другую сторону, а в середине сидел вот этот некто в шляпе. Это был конец декабря. На улице Герцена стояли сугробы неубранные. И я хорошо помню, как брат открывает дверцу и выбрасывается в сугроб.
З. СВЕТОВА: Кошмар. А как же вы можете это помнить? Я сказала, три вам. Не три, вам четыре года.
М. КАРА-МУРЗА: Я все помню. Я так все это запомнила. Я даже запомнила, что обратно его не вернули в машину. Его потом не было.
З. СВЕТОВА: А куда его потом? А куда он же взялся?
М. КАРА-МУРЗА: Вы представьте себе, что он ничего не помнит. Ничего. Я его допрашивала всю жизнь. Я говорю, куда тебя отвезли?
Меня отвезли в Данилов монастырь. Там был приемник-распределитель для детей, оставшихся без родителей. Я даже помню этот зал, даже помню эту колонну, около которой стояла моя кроватка детская. Потому что когда после ремонта открыли Данилов монастырь, я сразу туда пошла, и я вошла в этот зал, и я нашла эту колонну.
Но я так там шумела, вообще горластая была очень, кричала: «Где моя мама? Дайте мне мою маму!», что меня все время усыпляли. Я это потом поняла, когда я стала уже взрослой. А так, у меня детская память зрительная сохранила такую картину: я открываю глаза, а около меня стоит медсестра в белом с таким крестом, здесь крест у нее на шапочке, и вот так вот держит шприц, и так из него воздух выпускает. Я это помню.
З. СВЕТОВА: То есть вы помните, что вам кололи какое-то снотворное?
М. КАРА-МУРЗА: Мне кололи снотворное, видимо, чтобы я замолкла. И вот так я там провела не знаю сколько времени, не знаю.
З. СВЕТОВА: Да, но потом вас вернули к маме?
М. КАРА-МУРЗА: Потом, я вспоминаю, тоже там же в монастыре, не выходя на улицу, меня привели в какой-то большой зал такой. Сидит за столом кто-то, и сидит около стола моя мама. Я к ней, конечно, бросилась. Это мама пришла меня забрать.
Но как потом выяснилось, когда мне мама все рассказала, для того, чтобы нас ей отдали, ей пришлось очень долго за нас бороться. Ей все время говорили, что нас нет в Москве, что мы вообще где-то на Дальнем Востоке. А я уже умела писать. Я писала, конечно, печатными буквами и все у меня наоборот было, палочки все наоборот, ну вот как может писать вот такой ребенок маленький. И мама говорит, что на конвертах действительно были штампы, как будто это с Дальнего Востока пришло. Представляете? Это надо же им было так трудиться!
З. СВЕТОВА: Ну, значит, вы долго там были.
М. КАРА-МУРЗА: А вот этого я не знаю.
З. СВЕТОВА: Ну если письма успевали приходить, то, значит, какое-то время.
М. КАРА-МУРЗА: Да, да, какое-то время. Сколько – не знаю.
З. СВЕТОВА: Да, это очень интересная история. Но дальше меня интересует, вы сказали еще в начале нашего разговора, что вот Володя сейчас сидит в Омске в колонии, в омской колонии, но что вы тоже были в Омске. Расскажите, что это было?
М. КАРА-МУРЗА: А тот период, связанный с Омском, совсем другой. Это уже я дома, это уже мама нас забрала. Откуда она брата забрала, не знаю. И он там ничего не помнит. И я хожу в детский сад. Наступает 1941 год. Весной нас отправляют на дачу с детским садом. И, как известно, начинается война в 1941 году в июне, и нас срочно возвращают в Москву. Я звоню по телефону, а трубку никто не берет. Телефон свой я замечательно помнила. Трубку никто не берет, так и не берет. И на завтра не берет, и на послезавтра не берет. Всех детей разобрали. Я остаюсь одна. И это вот здесь, в этом районе на улице Гиляровского происходит. Эти дома сих пор, я мимо них ходила.
И тогда меня перевели в другой детский сад. Как я сейчас понимаю, и тогда, давно уже стала понимать, там были вот как раз дети, у которых нет родителей. Это были дети репрессированных, это, возможно, были и беспризорники. Не знаю, кто там еще был. Но там неразобранные дети, приехавшие с дач детского сада.
Начинается эвакуация, и меня с другими детьми грузят в вагон, как тогда его называли «телячий», с задвижными дверцами, с таким настилом, и нас отправляют. Я на верхней полке. Как мы там справляли нужду, как нас кормили, как это все было, это я не помню. Я только помню бомбежку.
З. СВЕТОВА: А сколько тогда вам лет?
М. КАРА-МУРЗА: Один раз нас разбомбили немцы. И я помню, как я лежу на насыпи, и мы ждем другого, видимо, поезда. И мы ждем другого, видимо, поезда. И так мы с горем пополам очень долго ехали туда в Сибирь.
З. СВЕТОВА: И доехали до Омска. Вы не ответили на мой вопрос, сколько вам лет было?
М. КАРА-МУРЗА: А вот считайте. Это 1941 год, а я 1933 года рождения. В 8 лет тогда надо было ходить в школу. Тогда начинали учиться не как сейчас, а с 8 лет. И я бы в этот год пошла бы в Москве в школу. Но я в 8 лет оказалась в Омске.
З. СВЕТОВА: В детском доме.
М. КАРА-МУРЗА: В детском доме.
З. СВЕТОВА: А мама, она что, не искала вас?
М. КАРА-МУРЗА: Возможно, искала. Но она была с братом. Срочно тогда всех детей эвакуировали. Как мама потом рассказала, «нас с Игорем эвакуировали в Татарскую республику». В какой город Татарской республики, она этого не сказала. То есть их действительно не было в Москве. Поэтому и телефон молчал.
З. СВЕТОВА: Не, ну когда это слушаешь, простите меня, это же совершенно полный бардак. Один ребенок где-то в детском саду летом отдыхает, потом его привозят, мать с другим ребенком уезжает, никто вообще… То есть вас разлучили.
М. КАРА-МУРЗА: Да, их принудительно эвакуировали. Потом я говорю: «Как вы смели без меня уехать?» Я уже когда повзрослела, я говорю: «Как это можно? Меня нет, а вы уезжаете». Она говорит: «А нас просто никто не спрашивал. Нас просто погрузили и отправили».
З. СВЕТОВА: А отец ваш к тому времени уже был расстрелян?
М. КАРА-МУРЗА: Конечно, как потом выясняется. Но это выясняется. А на самом деле маме сказали, что приговор – 10 лет без права переписки, что ему вот такой приговор. И действительно мама в 1947 году ждала его.
З. СВЕТОВА: Она ждала, что он вернется.
М. КАРА-МУРЗА: Что он вернется. Она скатывалась по лестнице на каждый звонок в дверь. У нас так странно была расположена квартира. Это нас уже выселили с улицы Герцена в Грохольский переулок. Все крутится вот здесь вот, где сейчас.
З. СВЕТОВА: А как же вы оказались в Москве? Вас мама забрала из Омска?
М. КАРА-МУРЗА: Нет.
З. СВЕТОВА: А как?
М. КАРА-МУРЗА: Я оттуда писала письма. Я писала адрес свой, где я нахожусь. А тут меня переправляли в село, в школьный детский дом. Он находился в селе Красный Яр. Как мне Володя пишет: «Бабушка, село Красный Яр в 100 с лишним километрах от Омска. Как это вы могли и как ты могла потом оттуда выбраться?» Вот не знаю.
З. СВЕТОВА: Но вы выбрались.
М. КАРА-МУРЗА: Но я только хорошо помню, что я писала оттуда письма, и обратный адрес у меня был Омская область, Люблинский район, село Красный Яр, почтовое отделение какой-то номер. Видимо, вся загвоздка в том, что какое-то почтовое отделение. Видимо, этот детский дом как-то на отшибе от села. Поэтому он-то посмотрел там где-то по карте или где, он посмотрел, что там 140 километров. А я-то помню, что я убежала оттуда. Я же не могла 140 километров бежать. Не могла.
З. СВЕТОВА: Да, но вы прибежали все-таки в Москву.
М. КАРА-МУРЗА: Я прибежала на вокзал.
З. СВЕТОВА: На вокзал, да.
М. КАРА-МУРЗА: В это время я знала, что двое наших воспитателей получили пропуск в Москву. Они мне проговорились, что у них есть пропуск в Москву, сказали, что поезд отходит такого-то числа, сказали, когда, такой-то вагон.
З. СВЕТОВА: Я прям представляю, такая маленькая девочка в шубке.
М. КАРА-МУРЗА: В какой шубке? Если бы увидели, во что мы были одеты.
З. СВЕТОВА: Ну хорошо, но в каких-то телогрейках, нет?
М. КАРА-МУРЗА: Телогрейка. И, знаете, обувь называлась…
З. СВЕТОВА: Валенки?
М. КАРА-МУРЗА: Нет, это не валенки. «Бурки» это называлось.
З. СВЕТОВА: А, бурки.
М. КАРА-МУРЗА: Бурки. Это называлось «бурки» и на них какие-то подобия калош, но что-то литое такое. И какая-то шапка. Вот шапка, похожая на шапку действительно, потому что она какая-то как с ушками такими была, как будто я какая-то кошечка такая. Вот уши закрывала, а вот лоб-то совершенно был голый. Вся перемороженная, замороженная, голодная, вся в болезнях. Чего у меня только не было. У меня была чесотка, у меня был фурункулез.
З. СВЕТОВА: Значит, вы в таком ужасе там жили, что когда вы все-таки добрались до дома, для мамы это была неожиданность, что вы придете?
М. КАРА-МУРЗА: Да.
З. СВЕТОВА: Это на Большой Никитской?
М. КАРА-МУРЗА: Да. Мама говорит, что она меня увидела в окно. У нее екнуло сердце, что это могу быть я. Откуда? От верблюда. Вот. Ну и, конечно, я пришла. Я очень хорошо помню, что одна комната так и запечатана с 1937 года.
З. СВЕТОВА: Со времен обыска?
М. КАРА-МУРЗА: Запечатана. Вот такая стояла печать. Почему-то она зеленого цвета была, на мыло похожа, и я ее все время отковыривала. И мы жили в одной комнате только, они проходные были. Холод. Центральное отопление не работало, естественно. Дверь была закрыта. Мы были в кухне, жили.
З. СВЕТОВА: Скажите, а вы помните, когда умер Сталин? Ведь Сталин, наверное, для вашей семьи, наверное, был такой монстр, который забрал вашего отца, вашего дядю, вашу жизнь всю искалечил, вашу счастливую жизнь относительно, детскую жизнь.
М. КАРА-МУРЗА: Очень хорошо я помню про Сталина. Кстати, мама нам не говорила, но мы с братом, мы с ним вообще очень дружно жили, мы с ним шептались, если кто что узнал, друг другу рассказывали, у нас никаких друг от друга секретов не было, и мы все поняли, что папа наш, его нет на свете. Мы это поняли. А потом нас во дворе дразнили. Нас же дразнили, с нами не разрешали детям играть другим.
З. СВЕТОВА: А как дразнили?
М. КАРА-МУРЗА: Яблоки от яблони недалеко падают. С этими детьми нельзя играть. Если брат на самокате, который он сам сделал из каких-то дощечек, если он по асфальту проезжал, а двор был асфальтирован, раздавался шум такой, из окон кричали на него: «Ну, что ж от него взять? Это дети врагов народа». А считалось, что это дом старых большевиков, кстати.
З. СВЕТОВА: А, понятно.
М. КАРА-МУРЗА: Так что вот такие старые большевики были.
З. СВЕТОВА: Да, но Сталин умер. И как это было?
М. КАРА-МУРЗА: А это было уже позже значительно. Я поступила в техникум. Когда я закончила семилетку на Арбате, а брат закончил 10 классов (мужская и женская школы были раздельные), мама уже более-менее себя прилично чувствовала и работала в театре. Она работала в Театре Ермоловой рабочей сцены. Это тяжелейшая работа. Там были одни мужчины, и среди них – мама, маленькая, худенькая. Все болезни, какие только есть, были у моей мамы. А самое главное, у нее было опущение всех органов от подъема тяжестей.
Конечно, я проводила все свободное время в театре у нее, на сцене там изображала из себя чего-то, когда сцена пустая была. Кстати, там в это время работала тетушка Майи Плисецкой – Юдифь Мессерер. Она была драматическая актриса. И она, глядя на меня, маме сказала: «Майечку надо показать. Она так пластична». И мама меня повела в училище Большого театра, где меня тут же забраковали.
З. СВЕТОВА: Почему? Из-за роста?
М. КАРА-МУРЗА: Да. Они поняли сразу, что из меня вырастет большая тетя, а не такая вот худенькая, маленькая, которая только что из Сибири.
З. СВЕТОВА: Ну вы высокая просто.
М. КАРА-МУРЗА: Они по ногам, по рукам. Они такие там знатоки. Я по столу шла. Они сидели вокруг стола, а меня на стол поставили, и я должна была пройти и делать какие-то там упражнения, какие они мне говорили. Во-первых, у меня нога, оказывается, без подъема совершенно.
З. СВЕТОВА: В общем, балерины из вас не получилось.
М. КАРА-МУРЗА: Знаете, утюжок.
З. СВЕТОВА: Да, да.
М. КАРА-МУРЗА: Вот. Они меня сразу забраковали. Обидно было. Вы меня спросили…
З. СВЕТОВА: Про Сталина.
М. КАРА-МУРЗА: Насчет Сталина.
М. КАРА-МУРЗА: Мама работала в театре и уезжала на гастроли вместе с театром, и писала оттуда: «Детки, вас двоих я не сумею поднять и дать вам высшее образование. Вот Игорь, мальчик, ему надо, а ты уж, Майечка, иди в техникум». И мой брат… Я, во-первых, подбирала, в какой же техникум мне идти. Я явно гуманитарий, вот явно по складу своего характера. А он мне говорит: «Ты маме хочешь помогать или чего ты хочешь?» Я говорю: «Да, я маме помогать». – «Тогда иди туда, где большая стипендия». А большая стипендия в химическом. И он меня наладил в химический техникум. Первый раз меня не взяли, потому что я была такая честная, что написала в анкете, что папы нету, папа репрессирован.
З. СВЕТОВА: Даже в техникум не брали, если отец репрессирован?
М. КАРА-МУРЗА: Да! Брата в университет не взяли. Он на физфак собирался. Он пропустил год.
З. СВЕТОВА: Не, ну университет – понятно. А техникум?
М. КАРА-МУРЗА: В техникум химический. И оказалось, что другой техникум, тоже химический, ведет набор в августе. А это был весенний набор. И тогда я пошла в другой химический техникум, находящийся на шоссе Энтузиастов, Перовский район, самый промышленный, самый бандитский, я бы сказала, ужасный район. До сих пор мои дети говорят: «Это как у тебя, по-перовски?» Потому что там без мата вообще никто не разговаривал. Там я стала уже умнее, я про папу написала как-то вот так вот: папа умер и что-то там. Я ему даже диагноз какой-то. Меня взяли, конечно. Я все написала безошибочно. И замечательно там училась. И я закончила техникум в 1953 году.
З. СВЕТОВА: Во, пришли к Сталину.
М. КАРА-МУРЗА: Вот наконец-то мы пришли к Сталину. Когда умер Сталин, я в это время находилась на практике преддипломной на заводе, станция метро, не метро, а на трамвае там на лбу было написано «Угрешская». Садилась я у Кировских ворот на этот трамвай и доезжала до своего завода. Завод №93. Там у меня совершенно дурацкая была дипломная работа, абсолютно не секретная, но все равно тетрадку для записи всех опытов, которые проводились в цеху, куда я должна была ходить, ее выдавал мне Первый отдел. Эту тетрадку я должна была брать, а уходя – сдавать.
З. СВЕТОВА: Ну понятно, да.
М. КАРА-МУРЗА: А в день смерти Сталина тетрадку я взяла, но здесь такое началось, десь все с ума сходили, то ли Первый отдел был закрыт, то ли что, то ли я тоже поддалась под этот психоз общий, я с этой тетрадкой поехала домой.
З. СВЕТОВА: С секретной тетрадкой.
М. КАРА-МУРЗА: С секретной тетрадкой. Я приехала домой, а у меня сидят два уже и смотрят на часы.
З. СВЕТОВА: А два – это кто? Сотрудника?
М. КАРА-МУРЗА: Сотрудника. Наверняка, конечно. Тоже опять так же одеты, по-моему. Я вспомнила свое раннее детство. Прям так же. Они все время так были одеты, что ли, я не знаю. Это у них такая была униформа, что ли.
З. СВЕТОВА: НКВДшники, что ли?
М. КАРА-МУРЗА: КГБшники. Они, оказывается, проверяли, сколько времени я ехала, и поняли, что я за это время не успела показать кому-нибудь свою секретную тетрадку, а значит, не выдала тайну. Они у меня ее забрали. И всё. И ушли.
З. СВЕТОВА: Но вас не уволили?
М. КАРА-МУРЗА: Мне не дали защитить диплом. Все уже защитили, все уже разъехались кто куда, к бабушке там или еще куда-то. Ну, техникум. Все разъехались, а я сижу в Москве и думаю, а мне-то как быть? Оказалась, что я не получила образование. Наконец через, по-моему, месяца полтора они мне выдали тетрадку, и я с горем пополам защитила свой диплом. Диплом доброго слова не стоит. Я сейчас знаю, что там было написано, помню. Сейчас он вообще не секретный. И по распределению я попала в соседнее здание там же на шоссе Энтузиастов.
З. СВЕТОВА: Это был почтовый ящик, да?
М. КАРА-МУРЗА: А там почтовый ящик прославленный, в дальнейшем очень сильно прославленный.
З. СВЕТОВА: Меня интересует, чтоб вы рассказали о вашем муже, потому что, судя по тому, что писал Володя Кара-Мурза, ваш внук, что муж ваш тоже был репрессирован, он сидел в тюрьме, он был историк, и, наверное, его влияние историческое, его образование, он оказал влияние и на старшего Володю Кара-Мурзу, вашего сына, который кончил исторический факультет МГУ и потом стал известным журналистом, и на Володю младшего, маленького Володю Кара-Мурзу, нашего героя, который тоже ведь кончал исторический факультет МГУ. Или он журналистику кончал? Он, по-моему, исторический тоже кончал.
М. КАРА-МУРЗА: Какой?
З. СВЕТОВА: Володя младший.
М. КАРА-МУРЗА: Младший? Он Кембридж кончал. Исторический факультет Кембриджа. Но там он тоже исторический факультет по русской истории. Там же разные направления были.
З. СВЕТОВА: Ну правильно. Но они историки.
М. КАРА-МУРЗА: Все историки.
З. СВЕТОВА: Оба Володя, они историки благодаря вашему мужу. Они же не стали химиками, правильно?
М. КАРА-МУРЗА: Конечно. Могли быть химиками, как я.
З. СВЕТОВА: Да, могли быть химиками, но не стали. Расскажите о вашем муже.
М. КАРА-МУРЗА: А я вышла замуж за своего учителя. Я тогда была больна буквально репрессиями, о которых я уже почти все знала. Я была больна буквально тем, какую войну мы пережили, фронтовиками, я их всех любила. Я такая была, ну и есть я до сих пор, патриотка такая. Приходит человек в наш техникум, преподает историю. Оказывается, он фронтовик. Мало того фронтовик, он сидел так же, как мой отец. И я в него влюбилась без памяти. Он был на 20 лет меня старше.
З. СВЕТОВА: Майя Вольдемаровна, мы еще с вами, знаете, о чем не поговорили? Мы не поговорили о вашем доме. То есть вы рассказали про этот дом, который на Большой Никитской, но вы не рассказали о том, что вы хотите там поставить табличку «Последнего адреса» в память об отце. И почему это не получается?
М. КАРА-МУРЗА: Вы знаете, такой журналист Сергей Пархоменко, он бросил клич. Он, наверное, насмотрелся в Германии. Там чуть ли не в брусчатку вбиты таблички, потому что там полно антифашистов, полно было репрессированных, убитых, евреев. Там на каждом доме и в брусчатке даже вот такие таблички с «последним адресом». И он здесь хотел это же насадить.
З. СВЕТОВА: Да, но он сделал это. Здесь в Москве очень много.
М. КАРА-МУРЗА: Да, много, много есть.
З. СВЕТОВА: Но почему вы не можете?
М. КАРА-МУРЗА: Потому что нам везде было отказано. Дело в том, что этот дом заняло посольство, и это уже не собственность Российской Федерации, а собственность Бразилии.
З. СВЕТОВА: А это бразильское посольство?
М. КАРА-МУРЗА: Бразильское посольство.
З. СВЕТОВА: И вы писали туда, и ничего не получается?
М. КАРА-МУРЗА: Они отписки писали. Последняя отписка: «Да, мы все понимаем, но мы теперь собираемся сделать здесь капитальный ремонт. Вот потом вроде, может быть». Все этим занимались. Занимался Володя маленький, занимался Володя большой, я занималась, занимались наши друзья из «Мемориала», из «Эха Москвы».
З. СВЕТОВА: Ну да. И пока ничего не вышло.
М. КАРА-МУРЗА: Отписки кругом. А вот сейчас девочки из Музея ГУЛАГа сказали, что не обязательно вешать табличку, это может быть путеводитель по Москве, где этот дом будет обозначен, и гид, который будет водить экскурсию, остановится около этого дома и все про него расскажет.
З. СВЕТОВА: А скажите, Майя Вольдемаровна, вот вообще Володю Кара-Мурзу называют Владимир Кара-Мурза-младший.
М. КАРА-МУРЗА: Да.
З. СВЕТОВА: И вы тоже его так называли, Володя-младший?
М. КАРА-МУРЗА: Нет.
З. СВЕТОВА: Володя маленький? Потому что был ваш сын Володя.
М. КАРА-МУРЗА: У меня друзья, которые вообще его до сих пор маленьким зовут.
З. СВЕТОВА: Ну да. Ну, потому что ваш сын Владимир Кара-Мурза-старший – известный журналист, который еще на НТВ работал, потом на Радио «Свобода», которая, кстати, тоже признана иностранным агентом. Но когда он там работал, она еще не была признана. Так что его в семье звали «Володя младший», «маленький», да?
М. КАРА-МУРЗА: Вы знаете, он не любил, когда его звали «младший». И только Буш, я думаю, его примирил, потому что были Буш-младший и Буш-старший. И когда вот он осознал это… Вообще, он очень самолюбивый был, а по молодости очень самолюбивый. «Что значит? Я сам личность. Почему я должен там каким-то отсветом быть от своего отца?» Хотя он очень его любил. Он считал, что вот он просто сам личность. Почему эта приставка такая «младший»? Вот он сначала. Потом только привык к этому и потом очень гордился даже этим, но не вначале.
Когда он был помоложе и начал уже писать, когда его публикации появились в прессе… А начал он писать в 16 лет. Первая его публикация в газете «Новые известия», редактором которой был Голембиовский. А эта газета начала выходить, когда Володи не было в Москве, он в это время учился в Англии в Кембридже. И газета стала выходить без него. Он ее даже не знал. А я посылала каждую неделю. Я собирала газеты. Еще одна газета новая была, она называлась «Российский курьер», по-моему.
З. СВЕТОВА: «Русский курьер». Я там работала. Да, ее нету сейчас.
М. КАРА-МУРЗА: Нет. А эта была газета, и я ее всегда посылала ему туда. И он ее выбрал для своей первой публикации. Ему было 16 лет, он прислал в редакцию газеты «Новые известия» статью, которая описывала любимую английскую игру охота на лис в сопровождении картинки такой: там такие они все красивые в красных таких вот каких-то одеждах, тут замечательные красивые собаки. И вот об этой игре, об этой охоте он написал. Действительно, российский читатель вряд ли вообще это знал.
Вот это была его первая публикация в 16 лет, за которую он получил гонорар. И после этого он писал уже без отрыва он почти в каждом номере. Голембиовскому он очень понравился, его стиль. И он его печатал все время. Я сначала вырезала, куда-то складывала, а потом уже я поняла, что ничего не хватит. Уже взяла мешок и в мешок складывала эти его газеты.
Считается, что это мой воспитанник. Это неправда. Потому что я в нем воспитывала другие качества. У него замечательный слух. И я хотела, чтобы он продолжал учиться музыке, которая у него очень хорошо получалась. И я думала, я видела из него дирижера. И на даче у меня есть его пюпитр. Я думала, вот это его пюпитр дирижерский. Там он репетировал на своем кларнете. Но я вам уже сказала, что он замечательно играл на кларнете. Он занимал тут по Москве среди музыкальных школ первые места всегда.
З. СВЕТОВА: Да, но у него очень много талантов, поэтому, видите, он выбрал другой путь. И он выбрал дирижировать в политике, да, или вообще дирижировать в гражданском обществе и быть общественным деятелем.
М. КАРА-МУРЗА: Да.
З. СВЕТОВА: Да. У меня такой к вам вопрос, может быть, немного тяжелый для ответа, но подумайте. Вот когда слушаешь вашу биографию, историю вашей семьи, у вас был репрессирован отец, дядя, ваш муж. Ваш внук – наследник всех этих людей. Он сейчас сидит в тюрьме, в колонии, в ШИЗО несколько раз уже сидел, по такому очень страшному обвинению, 25 лет. И вам сейчас 90 лет. То есть вы уже как бы… Ну, у вас такая длинная жизнь за вами. Что вы думаете, какая у вас есть надежда, что вы еще когда-то сможете увидеть своего внука? На что вы надеетесь?
М. КАРА-МУРЗА: Я надеюсь увидеться с ним. Я все делаю, вот сама себя держу в рукахй ради того, чтобы дожить до его освобождения. Я уверена, что никакие 25 лет он сидеть не будет, что в стране произойдут изменения, в результате которых все политзаключенные будут выпущены из тюрем, и тогда я увижу своего внука. Пока я пишу ему духоподъемные письма, пока я общаюсь с его семьей, пока я общаюсь с его мамой.
Как мне сказал другой внук, уже не от этого сына, а от Леши, он сказал: «Бабушка, вы наша секвойя». Секвойей он меня назвал. Я не видела никогда этого дерева, но представляю себе, что оно такое разлапистое, с большими, глубокими корнями и высокое. Вот я секвойя семьи. Я их всех держу. Я им не даю унывать. Они, видя меня, тоже собираются в кулачок. И поэтому я надеюсь, что я его увижу.
З. СВЕТОВА: А откуда вы берете силы. Они в истории вашей семьи?
М. КАРА-МУРЗА: Я думаю, что это генетические силы. Дело в том, что по папе я латышка, а по маме я орловская, русская. Моя мама родилась в Орле, и в 1917 году она приехала в Москву. Она попала в самую революцию, и она попала в дикую, совершено эпидемию испанки. И моя мама в числе немногих выжила от испанки. Видимо, у мамы хороший генетический материал был, и латыши, наверное, крепкий народ.
З. СВЕТОВА: Ну дай бог.
М. КАРА-МУРЗА: Ведь брат-то мой тоже. Ведь он только недавно скончался, вот буквально месяц назад.
З. СВЕТОВА: Ну да.
М. КАРА-МУРЗА: Он был на два года меня старше.
З. СВЕТОВА: Ну дай бог.
М. КАРА-МУРЗА: Я думаю, у нас просто генетика такая.
З. СВЕТОВА: Да. То есть у вас такой девиз, что дождемся, правильно? Помните, был такой слоган у телеканала «Дождь», который вот сейчас уже иностранный агент и нежелательная организация. Но у него даже было такое худи, и на нем было написано «Дождемся». И у вас тоже должен быть такой же слоган.
М. КАРА-МУРЗА: Конечно, конечно. Я сама могу придумывать слоганы еще похлеще, только меня заметут сразу. Я просто иногда думаю, что в 90 лет, может быть, не заметают.
З. СВЕТОВА: Ну да, в 90 лет не заметают. Давайте на этом закончим, на этой такой как бы положительной, я бы сказала, такой веселой ноте, что в 90 лет не заметают.
М. КАРА-МУРЗА: Да.
З. СВЕТОВА: Спасибо.
М. КАРА-МУРЗА: В 90 лет не заметают. А своему внуку я желаю, чтобы он был таким же стойким, как мой папа, как моя мама, как его родные. У него же со стороны мамы замечательные родственники, замечательные. Замечательная у него бабушка была Нина Михайловна, замечательный дедушка, которые вот не дожили до его триумфов. А мне бог дал дожить. Вы знаете, вот как мой муж говорит, сейчас таких не делают. Потому что он потрясающий человек, у него человеческие качества замечательные, он честнейший человек, он преданный человек, он всегда готов прийти на помощь. И потом, он эрудит. Ну нет таких других еще категорий, которые бы я к нему не применила в превосходной степени. Он чистый, честный человек.
России такие нужны. Россия плохо делает, что она разбрасывается такими людьми. Ей собирать надо таких людей, а не сажать их.
З. СВЕТОВА: Да, это так. Спасибо, что посмотрели наш разговор с Майей Вольдемаровной. Мне кажется, это очень важная история – говорить с людьми, которые прожили такую длинную, мне кажется, все-таки очень счастливую жизнь, несмотря на все тяготы и всяческие невзгоды. Но Майя Вольдемаровна, мне кажется, пример для всех нас, что несмотря на самые тяжелые обстоятельства жизни, не надо сдаваться, нужно верить в то, что все будет так, как надо.
М. КАРА-МУРЗА: Все будет хорошо.
З. СВЕТОВА: Все будет хорошо, вот говорит Майя Вольдемаровна. Нужно верить, что все будет хорошо. Спасибо вам.
__________________________________________________________________
«Ваша честь, как вы хорошо видите, я сейчас сижу не на кухне у себя дома в Замоскворечье, а в клетке в исправительной колонии строгого режима №6 в городе Омске, где отбываю 25-летний срок за свои публичное выступление против режима Путина и против <…> в Украине. Содержусь я здесь в одиночной камере ПКТ внутрилагерной тюрьмы.
Из вещей мне разрешено иметь с собой в камере мыло, зубную щетку, кружку, полотенце, две книжки и тапочки. А ручка с бумагой для написания заявлений, ходатайств, подготовке к судебным заседаниям, ответов на письма и все прочие письменные работы мне выдаются ровно на полтора часа в день. Само собой разумеется, что у меня здесь нет ни интернета, ни телефонной связи. Я даже своим детям позвонить не могу, поскольку злостным нарушителям, содержащимся в ПКТ, телефонные звонки не полагаются, кроме исключительных ситуаций»
В. Кара-Мурза