«И грянул Грэм» с Сергеем Алексашенко: Сумасшедший ли Путин, что с Трампом, Греф, Набиуллина, Шойгу, Экономика
Мне кажется, что Трампу хочется из этой истории уже выскочить. Вот если бы Путин был не таким агрессивным, не таким crazy и не так сильно бомбил Украину, я думаю, что Трамп бы уже сказал, что «я устал, я ухожу». В этом военно-политическом плане ничего хорошего нас не ожидает. Сила ракетных ударов или воздушных ударов российской армии нарастает. Российские сухопутные силы продвигаются то там, то здесь, и как-то не очень симпатично это все дело выглядит. Поэтому у меня такие тревожные ощущения в этой части…
Подписаться на канал «И грянул Грэм»
Поддержать канал «И грянул Грэм»
Купить книгу Сергея Алексашенко «Шанс. Америка — Россия: окно возможностей» на сайте «Эхо Книги»
В. РАДИОНОВ: Сергей Алексашенко, экономист, с нами на прямой связи. Сергей Владимирович, здравствуйте!
С. АЛЕКСАШЕНКО: Вадим, добрый день, здравствуйте! Рад быть у вас в гостях, у вас и ваших зрителей. С вами всегда интересно.
В. РАДИОНОВ: Спасибо, это взаимно. Есть темы, которые мы хотели бы с вами обсудить. Конечно, я хочу начать с высказывания Дональда Трампа. Он написал пост, в котором предположил, что Путин сошел с ума. Это первое достаточно жесткое заявление в адрес Владимира Путина. До этого он старался все-таки ограничиваться фразами «Владимир, стоп!», не давал оценки и не ставил диагнозы. Можно ли назвать это переломным моментом в отношении Дональда Трампа по отношению к Владимиру Путину?
С. АЛЕКСАШЕНКО: Ну, мы не можем видеть будущее, мы не можем предсказать. Единственное, что у меня есть давно уже, еще с первого президентства Трампа, предложение делить Дональда Трампа как человека и Дональда Трампа как президента. Это два разных человека, это не один и тот же человек. Они где-то иногда пересекаются, но, в принципе, слова Дональда Трампа не всегда означают его дела, не всегда трансформируются в его дела. И второе замечание. Ну, все-таки в английском языке слово «crazy» — это, я бы сказал так, «сумасшедший». Оно не такое жесткое, как в русском «сошел с ума». Вот это все-таки более мягкое выражение — «на грани сумасшествия», «совершающий нерациональные, неразумные поступки».
И понятно, что этот пост — это некое эмоциональное состояние Дональда Трампа, который… Ну, уже достаточно понятно, что его желание прекратить войну, остановить войну в Украине — оно связано с двумя событиями или опять с работой обоих его полушарий: Дональда Трампа-блогера и Дональда Трампа как президента. Как президент Соединенных Штатов, он не хочет тратить ресурсы финансовые, человеческие, интеллектуальные, свое время не хочет тратить на конфликт с Россией. Он не видит в России такой существенной угрозы американскому образу жизни. Он считает, что деэскалация отношений с Россией позволит вообще на нее не обращать внимания: ну вот пусть живет там на своей 1/8-й части суши и делает что хочет. И есть второе полушарие Дональда Трампа, которое связано с его блогерским и шоуменовским существованием, которое чисто гуманитарное: ему не нравится, когда убивают людей, он не хочет, чтобы людей убивали. И вот я бы сказал так, что все-таки этот пост — он отражает работу полушария, связанного с эмоциональным состоянием Дональда Трампа, Дональда Трампа-блогера.
Я пока не вижу ни в его словах, ни в словах его окружения никаких намеков даже на то, что администрация рассматривает вопрос об увеличении поставок Украине, военных поставок Украине. Можно сколько угодно говорить о том, что санкции против России будут ужесточаться, но мы хорошо видим, что за последние фактически 3 года, с лета 2022 года, после введения санкций «семерки» на импорт российской нефти и потолка цен на нефтепродукты, никаких более существенных или более действенных санкций, если не сказать, вообще никаких действенных санкций, в отношении России не было принято.
Что там еще можно придумать, я не очень хорошо понимаю или не вижу. Может быть, мне не хватает кругозора, еще чего-то не хватает, знаний, относительно того, как устроена российская экономика, но разговоры о том, что санкции будут ужесточены — ну, это, я бы сказал так, в пользу бедных. Единственное, что может изменить отношение Путина к войне, к характеру войны, изменить его отношение к завершению, к перспективам остановки войны, прекращения войны — это военные поставки Украине, повышение военной мощи ВСУ.
Но об этом речи не идет. Никаких законопроектов в этой части не существует, никаких инициатив не существует. Мы слышим про вот это намерение или законопроект Линдси Грэма об ужесточающихся санкциях против России, 500% санкциях против тех, кто закупает российскую нефть. Все понятно, да, вот об этом много разговоров, этот законопроект проходит, 81 сенатор уже под ним подписался — всё. А про помощь Украине вообще нет ни слова. Это означает, что для администрации это не является темой для обсуждения. А раз так, ну так, значит, какой смысл обращать внимание на высказывания блогера?
В. РАДИОНОВ: Я, знаете, задумался по поводу фразы — вот «crazy», то, что он написал. Что действительно, если переводить на русский язык, имеет такую негативную коннотацию, а, наверное, в английской даже традиции и культуре — можно вспомнить клип группы Aerosmith «Crazy» с Алисией Сильверстоун, — это можно интерпретировать как что-то такое позитивное и даже завораживающее. Вот если попытаться… Я понимаю, что в голову к Дональду Трампу мы залезть не можем, но, тем не менее, вот это восхищение, которое, кажется, у него есть Владимиром Путиным — оно на чем основано, как вы думаете? Вот ему нравится эта вот безбашенность, как это можно так интерпретировать? Хотя, опять же, повторюсь, что, конечно, за этой безбашенностью, некой такой игрой словами стоят реальные человеческие жизни, которые Путин каждый день отнимает, в том числе и детские.
С. АЛЕКСАШЕНКО: Вадим, очень хороший вопрос. Единственное, что я бы все-таки по степени безбашенности на первое место поставил Дмитрия Медведева, на второе Дональда Трампа и только на третье Владимира Путина. Мне кажется, вот если говорить о безбашенности, то Путин все-таки уступает Дональду Трампу.
Но у вас в вашем вопросе есть очень точное замечание. Мне кажется, что Трамп внутренне завидует Путину, ну или, как сказать, уважает его как политика, который четверть века удерживает власть и держит в своих руках абсолютную власть, которого ничто не сдерживает. Потому что внутри Дональда Трампа, судя по тем его поступкам, по той идеологии, которую продвигает он и его окружение в американской жизни, вот это желание забрать себе больше власти, желание отобрать то, что традиционно или по времени, по закону не принадлежало президенту — у него это есть. И мне кажется, что вот об этом нужно говорить — опять, не о внешнем, не о наслоении, не о безбашенности, а о том, что Путин захотел и сделал, и никто ему не мешает. Ни суд, ни Конституционный суд, ни Верховный суд, ни тем более парламент — никто. Вот он захотел, раз — и сделал. Вот Трампу хочется этого, и это у него вызывает, ну, наверное, чувство зависти.
В. РАДИОНОВ: То, что Путин… Ну, если, опять же, так немножко примитивизировать эту логику поведения и экстраполировать на большую политику, то получается, что Путин не уважает Трампа. Потому что Трамп говорит: «Владимир, остановись. Давай прекращение огня, давай не будем убивать людей», — Путин делает ровно наоборот. Как только у них идут какие-то переговоры, на уровне Уиткоффа или даже там звонок, он обостряет и увеличивает интенсивность ударов. Ну, мы можем вспомнить вот эти трагедии в Кривом Роге, в Сумах. Это все было во время, когда шли переговоры со Стивом Уиткоффом. После разговора с Трампом — удары. Ну и сейчас массированные, самые массированные удары: более 350 дронов вчера было отправлено, и еще баллистические и крылатые ракеты. И кажется, что как только Трамп предлагает: «Давай заключим сделку», Путин, наоборот, ему показывает, что этого не будет. И Трамп почему-то на это никак не реагирует болезненно.
С. АЛЕКСАШЕНКО: Вадим, смотрите, мне кажется, что вы начали очень точно, но в конце сбили прицел. Я бы сказал так: вот у Путина абсолютно такое поведение и идеология питерской подворотни: боишься — значит, уважаешь. И в этом отношении вопрос, уважает он Дональда Трампа или не уважает — он его побаивается. Он понимает, что у этого парня большая красная кнопка, крепкие кулаки и, в общем, много чего имеется. Но каждый раз ему удается этого здорового чувака обводить вокруг пальца: ему что-то наговорить, ему что-то объяснить, ему что-то втолковать, запудрить ему мозги, навешать ему лапши — в общем, что еще с ним можно там сделать. И в конечном итоге этот парень отходит и говорит: «Вау, как мы здорово поговорили». И у Путина это вызывает естественное такое — ну, как сказать? — ну не скажу презрение, но как-то «ну да, парень, конечно, с кулаками, но дурачок, его развести на раз-два-три». Собственно говоря, как это — «ему покажешь медный грош и делай с ним что хошь». Вот мне кажется, что это из этой серии.
И поэтому каждый раз Путин не то чтобы назло Трампу делает — он говорит: «Послушай, Дональд, у меня есть моя позиция стартовая переговорная. Ты же делец. Ты же говоришь все время «сделка». Вот поставь себя на мое место. У меня инициатива, у меня больше оружия, у меня больше людей. Я продавливаю ВСУ то там, то здесь. Понемножку, да, понемножку, но тем не менее я продавливаю, я давлю их оборону. Они мне уступают то здесь, то там, то здесь, то там. Ну вошли они в Курскую область — хорошо, я собрал группировку, прошло полгода, я ее освободил. Ну в чем проблема? Сейчас я за это у них Сумскую область отберу, или кусочек, или там создам буферную зону, или еще что-то сделаю. Вот скажи, пожалуйста, что меня должно толкать на переговоры? Вот почему я должен уступать со своей стартовой позиции? Вот что такого есть у другой стороны?». А тут еще на самом деле в заявлении Трампа есть абсолютно непонятная фраза. Я ее пока еще не смог, что называется, до конца расшифровать. «А Зеленский своими речами только мешает» или «только вредит» — вот что-то в этом роде там сказано.
И поэтому каждый раз наращиванием своих военных атак Путин подводит итог переговоров. То есть Трамп повел себя так — Трамп, Уиткофф, не знаю, неважно, кто это озвучивал, с кем были переговоры, — он сказал, типа: «Ну да, мы понимаем, мы тебя понимаем». — «Ну понимаете — ну тогда получайте. Вот что я могу сделать, и попробуйте изменить расклад сил. У нас сделка, у нас переговоры — ну вот давайте. Мы ведем переговоры с позиции силы. А вы с какой позиции ведете переговоры? Вы же посредники? Посредники. Ну а тогда вы только можете наблюдать, советовать. Вы же не участники. В отличие от Европы, вы не участники этой войны. Ты сам, Дональд, говоришь, что эта война не твоя, что ты в ней не хочешь участвовать — ну и замечательно. Стой в стороне и наблюдай, как я разбираюсь с этой Украиной».
В. РАДИОНОВ: Можно ли здесь найти какие-то аналогии с корпоративными переговорами — жесткими, в которых там тоже есть свои корпоративные войны? Вот насколько это похожие сценарии — вот то, как сейчас ведут переговоры стороны в этой войне?
С. АЛЕКСАШЕНКО: Вадим, понимаете, любые параллели — они имеют право на существование. И, конечно, можно нарисовать сценарий корпоративной войны, который будет нам напоминать то, что происходит. Ну опять, понятно, что история другая, но… Вы хотите там поглотить компанию. Или там компания А хочет добиться чего-то от компании Б, а компания Б — ну, она мельче по размерам, но занимает какую-то важную нишу на рынке, но при этом у нее есть много долгов. И вот вы начинаете с того, что скупаете какой-то пакет акций этой компании и у вас появляется право присутствия на собрании акционеров, у вас появляется право выдвижения членов совета директоров, вы начинаете свою позицию продавливать. При этом вы более крупная компания, вы не ограничены в ресурсах, но ничего не получается. «О’кей, говорите, но у этой компании есть еще долги — а давайте-ка мы будем скупать долги». И вот скупаете долги и начинаете их предъявлять: «А вот давай заплати по этому долгу, заплати по этому долгу, заплати по этому долгу». И вот компания Б, которая под прицелом находится — ее положение ослабляется, и она там… Ну куда ей бежать? Вроде все происходит честно, здесь даже в суд не побежишь.
Ну, если вот проводить совсем аналогию, то должен быть какой-то арбитр, посредник. В бизнесе посредником является судья. Ну, здесь точно совершенно конфликта вот такого судебного нет, ну и, собственно, и в войне тоже нельзя обратиться к судье. Ну тогда компания Б ищет кого-то там — ну, «крышу» ищет себе или ищет кого-то, кто может пообщаться с владельцами компании А, сказать: «Ребята, ну давайте договоримся, ну давайте остановимся. Ну зачем вам это?». Они говорят: «А что? Мы хотим ваш бизнес. Мы, откровенно говоря, хотим забрать вас ваш бизнес. И у вас выбор: либо отдать нам половину, либо, ну, как сложится. Либо как сложится, и с риском потерять все». Поэтому, конечно, аналогии можно построить, но только я бы сказал так, что в войне цена переговоров — это человеческие жизни. В бизнесе все-таки цена переговоров — это, в конце концов, деньги.
В. РАДИОНОВ: Можно ли говорить о том, что Путин показал, что он идет ва-банк? Что его не интересует ни перемирие, ни прекращение огня, ни конец войны, а, наоборот, он демонстрирует намерение двигаться дальше. То есть экспансия как форма выживания в том числе для этого режима. Вот такие выводы уже можно сделать?
С. АЛЕКСАШЕНКО: Ну, на мой взгляд, нет. На мой взгляд, эта постановка вопроса совершенно неправильная. И я много раз, и, по-моему, я думаю, что и с вами в разговорах говорил, что у Путина всегда есть развилка: продолжать войну или завершить и остановить ее, но на моих условиях, на своих условиях. Возможно — опять, все в мире возможно, — возможно, он действительно какой-нибудь маньяк и вот без войны жить не может. Он получает наслаждение от того, что летят ракеты, от того, что ему приносят ежедневно фотографии, видео, показывают, как там все горит, как там все взрывается, доклады о том, что там сотни и тысячи военных убито или снарядов, или ракет, или дронов уничтожено.
Возможно, он от этого получает удовольствие. Я не знаю, это уже совсем нужно быть близким к нему человеком и наблюдать за его эмоциями с расстояния, не знаю, хотя бы вот этого большого длинного кремлевского стола. Но вот как политика, если встать на его позицию как политика и внимательно смотреть и внимательно слушать, что он говорит… «Нет, ребята, я готов. Я готов остановиться, давайте. Только я хочу, чтобы это было… Ну хорошо, вы не хотите использовать слово «капитуляция» — давайте пусть это будет соглашение. Как это — «согласие есть продукт непротивления двух сторон». Но только учтите, что я со своей позиции если и сдвинусь, то совсем немножко. Поэтому если вы готовы, если вы хотите остановить войну… У вас же тот же самый выбор. Вот Украина, — собственного говоря, поскольку две стороны за столом переговоров, Россия и Украина, у Украины тот же самый выбор: продолжать войну, понимая ее цену, понимая то, что Украина платит, или согласиться на унизительный, позорный Брестский мир, когда вы теряете что-то, но сохраняете государство».
Поэтому вот такая асимметричная ситуация. Марко Рубио очень хорошо, мне кажется, выразился, что проблема этих переговоров состоит в том, что Россия хочет получить то, на что она не имеет права и что она не может получить военным путем (я бы добавил слово «пока»), а Украина хочет получить то, что она военным путем завоевать никак не может. И вот это асимметричная позиция. И на самом деле вопрос «завершить войну на каких-то условиях, близких к условиям Путина, или продолжать войну» — он стоит с обеих сторон. Он одинаково стоит для Зеленского и для Путина.
В. РАДИОНОВ: Вопросы приходят от наших зрителей. Начну их зачитывать. Вот про вторичные санкции просят пояснить: может ли это быть эффективно? Вы частично коснулись этой темы — что если, предположим, Трамп введет какие-то безумные пошлины в отношении стран, которые закупают российскую нефть, может ли это ослабить режим и вообще болезненно ли это будет для Кремля?
С. АЛЕКСАШЕНКО: Ну смотрите, примерно 60–70% российской нефти… Ну вот если вторичные санкции вводить, то, конечно, таким действенным ударом по российской экономике будет остановка добычи и экспорта нефти. Значит, 60–70% российской нефти покупают две страны: Китай и Индия. И мы задаемся с вами вопросом: готов ли Дональд Трамп ввести 500% пошлину против Китая? Ну вот мой ответ: нет. Вот только что там с Китаем удалось замириться, потому что Трампу объяснили, что даже 145% пошлина сейчас будет нарушать всю американскую экономику: «Нас вообще не волнует, что там будет в Китае. Дональд, ты пойми, сейчас полки наших магазинов будут пустые, цены на оставшиеся товары начнут расти. Многие компании производственные, в которых рабочие места, которые ты хочешь поддерживать, будут останавливаться, потому что у них не будет китайских комплектующих». И тут он говорит: «Нет, слушайте, а для меня война против России важнее». Вот точно совершенно на его личной чаше весов, на его чаше весов как президента Соединенных Штатов Америки, поддержание или сохранение значительной части экономических отношений с Китаем гораздо важнее, чем то, что происходит в Украине.
Поэтому поверить в то, что он может ввести пошлины против Китая, я не могу. Из двух стран, Китай и Индия, Китай закупает 2/3, Индия закупает 1/3. Ну вот примерно такое соотношение. Остается Индия. С Индией проще. С Индией в какой-то мере проще, потому что объем нефти, который покупает Индия, порядка 2 млн. баррелей в сутки — это то, что в течение нескольких месяцев Саудовская Аравия может поставить на рынок. То есть, в принципе, заместить российскую нефть можно нефтью из Саудовской Аравии. Она будет стоить дороже для Индии. Это вопрос денег.
Вопрос, готов ли Дональд Трамп договориться с Индией, договориться с премьер-министром Моди. Пока исторические отношения США и Индии — со времен практически обретения независимости Индией они никогда не были очень хорошими. США в этом регионе поддерживали всегда Пакистан, Индия объективно тянулась или прижималась к Советскому Союзу, потом к России, сейчас там между Россией и Францией вообще. Но с США отношения не очень хорошие, и пока Соединенные Штаты не могут выстроить тесные партнерские отношения. Соответственно, для Индии это вопрос денег: ну слушайте, заплатите нам так или иначе, в той или иной форме, почему мы будем покупать саудовскую нефть.
Но опять, дальше мы возвращаемся. Предположим, этот сценарий сработал. Предположим, из своих там 9 млн. баррелей нефти в сутки, которые добывает Россия, 2 млн., которые идут в Индию, что называется, нужно сократить добычу. Будет ли это сильным ударом? Да, будет. Я думаю, что это остановит рост российской экономики. Если сейчас Росстат говорит, что она растет там примерно на 1,5% по отношению к прошлому году, то я думаю, что после этого рост российской экономики остановится. Доллар взлетит в цене… Ну, опять, трудно говорить, потому что… Ну, давайте так: от нынешнего уровня 80, я думаю, что на уровень 110-120. Ну просто потому что сразу там… Это же экспортная нефть. Это не просто там падение добычи нефти на 20 с небольшим процентов, это падение экспорта на треть. Вот это будет существенно, и это будет существенно для российского валютного рынка. Разгонится инфляция, возникнут проблемы у бюджета.
Является ли это экономической катастрофой? Заставит ли это Путина остановить войну? Не уверен. Вот не уверен. Мне кажется, что уже вот за эти почти 3,5 года войны мы видели, как российскую экономику качало. Был очень сильный спад в первые полгода — 2-й квартал 2022 года. В годовом выражении российская экономика падала со скоростью примерно 10% в год. Реально там очень быстрое падение. И мы видели, как к осени, к лету 2023 года доллар уже был за 100 и потом откатился обратно. Мы видели, как в ноябре прошлого года доллар уже был 110 и откатился обратно. И российская экономика из -10% во 2-й квартал 2022 года вышла на +3-4-4,5% за счет военного производства.
Опять мы видим сейчас спад в 1-м квартале этого года. Мы видим, как инфляция медленно, медленно, но давит, давит, давит население. Население все больше понимает, что его обирают со всех сторон, инфляционные ожидания растут. Но сказать, что российская экономика, за исключением, наверное, 2-го квартала, который был, скорее, больше вызван шоком, потому что в бизнесе очень трудно изменить цепочки связей, экспортные потоки, логистические потоки, расчеты… За одну ночь, за один день не изменишь. Вот 2-й квартал — такая шоковая перестройка. В принципе, начиная там с 3-его квартала 2022 года и вот уже почти там 2,5 года, больше, в принципе, российская экономика… Опять, не скажу, что она находится в прекрасном состоянии, — она находится в устойчивом состоянии. И вот все остальные санкции, все остальные решения — они не сильно нарушили это равновесие сложившееся.
Будут ли вот такие потери 2 млн. баррелей нефти добычи ежедневной шоком, похожим на 2-й квартал 2022 года? Нет, не думаю. Нет, не думаю, потому что, в принципе, на всю остальную экономику это никак не повлияет. Ну да, нефтяники просядут. Ну немножечко просядут металлурги, ну немножечко просядет «Транснефть». — ну вот, собственно говоря, и все. Контур же очень простой: пробурил скважину, добыл нефть, по трубе отогнал на экспорт, загрузил в танкер… А танкер уже чужой — он арабский, китайский, греческий, мальтийский. То есть это уже не российская экономика. Поэтому я не думаю… Я поэтому и сказал, что существенного потенциала усиления санкционного давления на российскую экономику я не вижу.
В. РАДИОНОВ: А что и кто обеспечивает устойчивость российской экономики? То есть на чем и на ком она держится сейчас?
С. АЛЕКСАШЕНКО: Ну, меня за это постоянно ругают, за мой ответ, а мой ответ очень простой. Устойчивость российской экономики объясняется тремя факторами. Первое — это рыночный характер отношений в экономике. Рыночный — это означает не то, что все субъекты действуют по своей воле и желанию, а государство где-то отсутствует, живет в вакууме и не вмешивается. Нет. Рыночный характер российской экономики означает то, что большинство цен, подавляющее большинство цен в российской экономике определяются на основании спроса и предложения. И это такой автоматический регулятор, который позволяет экономике сохранять равновесие.
Ведь вы же, когда, например, едете на велосипеде и поддерживаете равновесие, вы всерьез не задумываетесь, за счет чего это. Вы же не думаете: «А вот сейчас мне нужно там эту педаль нажать посильнее». У вас интуитивно. Если вы хорошо катаетесь, то, в принципе, все делает организм автоматически. Если вы будете задумываться над каждым своим минимальным движением, или даже когда вы ведете машину и будете задумываться, каждый раз думать: «А что мне сейчас сделать?», то, конечно, это добром не закончится.
Вот рыночные цены на все — включая деньги, процентные ставки на денежном рынке, включая курс валюты… При том, что, опять, государство является важным участником экономических отношений. Государство может влиять на спрос и на предложение, как, например, на валютном рынке может запретить большому количеству агентов покупать иностранную валюту или, наоборот, заставить кого-то продавать валюту. То есть есть государственное вмешательство, но тем не менее сами цены определяются соотношением спроса и предложения. Это очень важный фактор, и это главный инструмент или главный механизм устойчивости российской экономики.
Второе — это то, что российская экономика живет за счет экспорта сырья. То есть вот у нее главный источник спроса, главное, что она производит, то, что нужно миру — это сырье. И без российского сырья мировая экономика прожить не может. То есть есть такой устойчивый спрос, огромный спрос на то, что российская экономика производит. Соответственно, она получает иностранную валюту и за счет этого может купить все то, что она не может произвести. А не может она произвести кроссовки, джинсы, футболки, станки, трубы, там, не знаю, еще что-то — подшипники, легковые автомобили, самолеты пассажирские и так далее. Бананы, киви… Вот все, что нужно российской экономике и что она не в состоянии производить, можно купить за счет экспорта сырья. Продали сырье, получили деньги и еще даже что-то осталось. Вот это вторая основа.
И третье — ну опять, это то, что российская экономическая команда, команда министров-экономистов, она достаточно профессиональная. Вот знаете, как в математике — по модулю. Мы не обсуждаем сейчас их моральные ценности, мы не обсуждаем принципы, мы не обсуждаем, дьяволу служить или пророку — это каждый выбирает для себя. Мы говорим о том, что решения, которые принимаются российской экономической командой — они с точки зрения поддержания устойчивости путинской экономической системы очень рациональны и очень правильны.
И в этом отношении как бы примыкает к этому такая очень необычная, я бы сказал, характеристика Владимира Путина как авторитарного лидера. Обратите внимание, что каждый раз, когда в России случается экономический кризис — это 2008 год, 2014-2015, 2020, 2022-2025, — вот все, каждый раз, когда случается в стране кризис, Путин отдает какую-то существенную часть экономической власти правительству, технократам, понимая, что в этой ситуации лучше дать им свободу рук, и пусть они сами решают, что надо делать.
Вот эти вот три источника, три составные части устойчивости российской экономики — ну вот они выглядят вот так: рыночная экономика, сырье и квалификация министров-экономистов.
В. РАДИОНОВ: А у него большая скамейка запасных в плане специалистов, как раз именно экономистов? Есть Эльвира Набиуллина, есть Силуанов… Ну то есть имена на слуху. Но насколько у него большой этот пласт? Потому что там же есть такие персонажи, как Хазин, Глазьев и многие другие. Глазьев достаточно высоко забрался по этой лестнице в свое время. Но их, видимо, не подпускают пока еще к бюджету, к карману, к кошельку. Но вот насколько у него большая скамейка таких специалистов? То есть есть кем заменить Набиуллину, если, допустим, по каким-то причинам она уйдет?
С. АЛЕКСАШЕНКО: Ну, я бы сказал так, что скамейка у него маленькая. И то, что Силуанов, а до него Кудрин… Силуанов уже 15 лет министр финансов, с 2010 года, по-моему, и Набиуллина тоже там с 2013 года, уже 12 лет представитель Центрального банка. Это говорит о том… Ну, опять, можно говорить, что это все по закону, что это все правильно, что у Путина к нему нет претензий. Это все так. Но мне кажется, что скамейка — она короткая. Во-первых, потому что в российской путинской системе никакой конкуренции быть не может. Ты должен быть лояльным, и Путин тебе должен доверять. А чем старше Путин становится, тем сложнее искать себе окружение, и тем сложнее менять свою команду. Тем более в таких специфических вещах, где…
Ну, опять, вот вы правильно подметили, что есть Глазьев и Хазин. Ну, слава богу, что они там достаточно далеко находятся от места принятия решений. Но обратите внимание, что вот эти две позиции, министра финансов и председателя Центрального банка, Путин доверял тем людям, которых можно считать профессионалами. Это Кудрин и Силуанов в Минфине, это Геращенко, Игнатьев, Набиуллина в Центральном банке. К каждому из них можно найти претензии, безусловно, но с точки зрения Путина они выполняют главную роль: они обеспечивают устойчивость экономики. Самое главное, что они взяли на себя ответственность, и они своими делами, своими решениями, результатами своей политики демонстрируют то, что они очень хорошо справляются с тем, что Путину страшновато трогать руками.
Вот страшно отдать Центральный банк, например, Костину из ВТБ. Вот казалось бы, куда уж более близкий банкир к Путину, чем Костин. Вот из таких — не из кооператива «Озеро», а из крупных банков. И не секрет, что Андрей Леонидович — он давно бы хотел сесть вместо председателя Центрального банка на Неглинной, 12. Но Путин его туда не пускает, понимает, что это не тот человек, которому готов довериться.
И вот на самом деле я думаю, что для экономической системы завершение срока председательства Эльвиры Набиуллиной в Центральном банке будет очередным серьезным испытанием. Потому что вот Белоусова можно было передвинуть из места министра экономики на место министра обороны. В принципе, можно его сейчас с министра обороны передвинуть в Центральный банк, но тогда место министра обороны освободится.
То есть вот эта вот шахматная доска: если ты кого-то куда-то передвигаешь, то у тебя освобождается клеточка, которую нужно кем-то заполнять. Это огромная задача. И пока, на мой взгляд, команда Путина — она очень короткая. Единственное, что я бы обратил внимание, что точно совершенно вот в эту команду министров-экономистов, доверенных лиц Путина еще нужно обязательно включать Александра Новака. Это вице-премьер по промышленности, который на самом деле отвечает за отношения с нефтяным картелем ОПЕК+ и за регулирование российского нефтяного комплекса. Это очень доверенное, близкое доверенное лицо Путина, который, в общем, тоже является важным игроком в принятии решений.
В. РАДИОНОВ: Здесь вот интересен, как мне кажется, следующий момент — что вот экономический блок Путин не трогает. Их даже в какое-то время называли такими либералами, что, в общем, Путину не близко по идеологической составляющей, но он, тем не менее, не трогает на протяжении десятилетий этих людей. Что, кстати, не наблюдается в тех зонах, которые считаются для Путина приоритетом — например, Министерство обороны. Он ставил туда Шойгу, и, в общем, он — ну, опять же, не про морально-нравственный аспект, и слава богу для Украины, — он ошибся с выбором. Потому что Шойгу рассказывал ему про непобедимую армию, и эта непобедимая армия, которая совершает чудовищное количество преступлений, тем не менее, не смогла взять Киев, не смогла продвинуться, и мы видим, как она воюет. Получается, что то, что он действительно, судя по всему, любит — вот силовики, чекисты все эти и так далее, — там он готов на такие эксперименты, а вот в экономической сфере не готов. Вот мне кажется, это очень интересный момент.
С. АЛЕКСАШЕНКО: Ну, Вадим, вы ошибаетесь. Посмотрите на место директора ФСБ — Патрушев и Бортников. И Бортников уже сидит я уж не знаю сколько там — лет 20, наверное, почти. А председатель Следственного комитета Бастрыкин? С самого основания Следственного комитета сидит Бастрыкин, и тоже там уже близко к 20 годам. Не так уж и часто. Вот генерального прокурора приходится менять как-то несколько раз, но тоже, в общем, нельзя сказать, что замены происходят гораздо реже, чем обычных министров.
Нет, Путин — он достаточно консервативен вот в этих сферах, которые для него являются ключевыми. Он министра транспорта может менять хоть каждый день, министра связи может менять каждый день. Но это расходный материал, от них мало чего зависит. Там, ну, вице-премьера по сельскому хозяйству можно — можно Патрушева-младшего, можно Патрушева-старшего. Какая разница? Все равно, кто будет этим заниматься.
Нет, силовики как раз для Путина тоже очень важный момент. И смотрите, мне кажется, что с Министерством обороны — ну, здесь… Ну, сначала, помните, там же был такой Сердюков, и, в принципе, это же был человек, которому Путин доверял, но прокололся. Ну вот бывает: чувак прокололся. Пришлось срочно его менять на Шойгу, которого только что поставили на Московскую область. То есть это был для Путина абсолютно вынужденный ход. То есть Шойгу, который был популярным министром по делам чрезвычайных ситуаций, рейтинги которого иногда даже опережали путинские, который у Путина вызывал такую политическую ревность — вот его задвинули на губернатора Московской области. Казалось бы, все, человек ушел с каналов центрального телевидения, из центра внимания СМИ — вот все. Но вот понадобилось срочно найти человека, которого можно поставить.
Это первая часть. То есть Шойгу на этом месте был вынужденным ходом. А второе — все-таки нужно хорошо понимать, что и в России, ну и в Америке от министра обороны боеспособность армии зависит гораздо меньше, чем от начальника Генерального штаба, ну или от председателя Объединенного комитета начальников штабов…
В. РАДИОНОВ: Да, есть ли у нас связь? Так, зависла у нас связь сейчас с Сергеем Алексашенко. Мы надеемся, что связь восстановится. Сейчас попрошу Дениса подойти. Есть связь, да.
С. АЛЕКСАШЕНКО: Да, на чем я исчез, скажите?
В. РАДИОНОВ: Что начальник Объединенного комитета штабов и начальник Генштаба…
С. АЛЕКСАШЕНКО: Да, профессиональные военные, которые генералы, Генеральный штаб по российским стандартам. Это вот люди, которые обеспечивают боеспособность армии, планируют военные операции. И поэтому каким бы важным и раздутым человеком с точки зрения пиара ни был Шойгу, конечно, он не отвечал за военные операции. И я думаю, что вот киевский блицкриг или там блицкриг февраля 2022 года — он в значительной мере планировался Путиным лично. То есть мы же видим, что это абсолютно такая чекистская операция: Будапешт 1956-го, Прага 1968-го, Кабул 1979-го. Вот это такой единый стандарт чекистской операции: быстрый бросок, на центральный аэродром садимся, захватываем власть, там все меняем и уходим. Поэтому я думаю, что там как раз вот можно сколько угодно претензии предъявлять к Шойгу относительно боеспособности армии, но, вообще-то говоря, за военную подготовку отвечает, конечно, Генеральный штаб. Они должны этим заниматься.
Но это мы так, немножко отлились в сторону. Поэтому вот главный-то мой вопрос: как раз вот на ключевых позициях — я повторю свой тезис, — на ключевых позициях, которые для Путина являются ключевыми, он держит людей долго и готов держать их до бесконечности.
В. РАДИОНОВ: Вопрос из чата: «Какую роль коррупция играет в российской экономике и является ли она фактором?».
С. АЛЕКСАШЕНКО: Какую роль? Ну, проще всего использовать, что коррупция — это смазка. Наверное, в какой-то мере это так, потому что суровость законов российских искупляется необязательностью их исполнения. Если вы хотите, зачастую российские законы или российские инструкции, нормативные инструкции министерств и ведомств написаны таким языком, что разобраться невозможно, и очень многое отдано на откуп чиновникам. То есть они могут трактовать любую ситуацию, ну или там многие ситуации, в другую сторону, и у них есть очень большая свобода принятия решений, от «наградить» до «расстрелять».
И в этом отношении коррупция — конечно, это механизм как бы сближения интересов бизнесмена с логикой принятия решения бюрократа. Вот это вот такой, я бы сказал… Да, наверное, вот если говорить о роли коррупции… Ну и, как всегда, у медали есть вторая сторона. Коррупция — это ржавчина, которая разъедает все механизмы в экономике, которая разъедает независимый суд. И неважно, это денежная коррупция или политическая коррупция, когда телефонным звонком из Кремля тебе могут приказать принять то или иное решение. Или даже не из Кремля, а из губернаторского кабинета. Коррупция — это несправедливая, нечестная конкуренция и, соответственно, более высокие цены для рядовых граждан. Вот так.
В. РАДИОНОВ: Спрашивают еще про рубль: в какой ситуации находится сейчас российский рубль и какие у него есть перспективы?
С. АЛЕКСАШЕНКО: Ну смотрите, Вадим, я уже окончательно все-таки думаю, что моя позиция сформировалась, и она не отличается от позиции Центрального банка, ну или людей, которые понимают в денежной политике, в совете директоров. Потому что если вы почитаете последние комментарии, последние, как это называется, notes, записки с обсуждения вопроса о процентной ставке, то там прямым текстом сказано, что укрепление рубля связано с притоком иностранных инвестиций портфельных, которые вкладываются в российские финансовые активы — ну, читай, в депозиты или в краткосрочные облигации с высоким доходом.
То есть вот это то, что на финансовом языке называется операция кэрри-трейд, когда вы занимаете деньги в стране с низкими процентными ставками — ну, в еврозоне, например, по 3%, — конвертируете все это дело в рубли, приводите их в Россию через дружественные страны — не знаю, Армению, Казахстан, Турцию, — или работаете в оффшорном рынке с российскими рублями, размещаете деньги очень просто на депозит в Центральном банке, получаете свои 19% годовых и, собственно, хеджируете, тратите на это еще, не знаю там, 3-5% своей прибыли. Вот у вас там 15% прибыль по валюте — поди плохо.
И эти операции — они идут в России в огромном объеме. Они обеспечивают приток предложения иностранной валюты. Импорт, в свою очередь, застрял уже достаточно давно. Спрос на валюту со стороны импортеров не растет. И вот это, собственно, объясняет укрепление рубля. И сколько это может продолжаться — ну, до тех пор, пока Центральный банк держит свою ставку 21%, а он там даже если снизит до 20%, то это не сильно поменяет картину. Ну, может быть, кого-то немножечко из инвесторов охладит, но я не думаю, что это будет сильно.
Поэтому мне кажется, что до тех пор, пока инфляция в России будет высокой, давление на рубль в сторону его укрепления будет продолжаться. Ну потому что Центральный банк — он выбрал логику поведения, что мы верим в то, что высокой процентной ставкой мы остановим инфляцию. Вот поэтому такая логика.
В. РАДИОНОВ: Наталья Зубаревич, экономический географ, когда была у нас в эфире, сказала, что следует обратить внимание на то, как и на сколько сократилось жилищное строительство в России, что это такой важный сигнал, важный симптом. И, кстати, Владимир Путин на одной из своих встреч с правительством говорил о том, что это проблема, что нужно обратить на это внимание. Мы обратили на это внимание, потому что Владимир Путин, как нам кажется, не очень любит говорить на такие темы. У него есть одна тема, которая его, видимо, увлекает и занимает, а о жилищном строительстве говорить приходится. Это действительно важный фактор, указывающий на проблемы — то, что строить стали меньше?
С. АЛЕКСАШЕНКО: Да, конечно. Жилищное строительство — массовое, что называется, жилищное строительство, — является (являлось) важным драйвером российской экономики. Оно тянуло экономическую динамику вверх. Потому что там не только квадратные метры жилья, которые может купить российское население — это и строительные материалы, а это в основном местная промышленность. И, соответственно, вот то, что там жилье разбросано по всей стране, в крупных городах, в средних городах, в мелких городах шло строительство, то производство строительных материалов, рабочие места, заработные платы — они появлялись по всей стране, и получалась такая достаточно длинная цепочка. Дальше эти строительные материалы, цемент, металл нужно было возить по железной дороге, и, соответственно, это загружало российские железные дороги. Я уже сказал про металл, и мы видим, что в этом году производство стали в России может упасть на 5-6% вот ровно из-за того, что сокращается жилищное строительство, сокращаются инфраструктурные проекты, которые финансировались частным бизнесом в рамках государственно-частного партнерства, потому что банковские кредиты стали дорогими.
Да, это очень важный фактор. Ну, я опять не скажу, что он критический. Ну и не надо забывать, что вся эта схема с льготной ипотекой — это были огромные прибыли российских банков, потому что они выдавали кредиты населению, условно говоря, под 15%, а правительство легатировало им 7, половину. То есть, в принципе, это еще и банковский сектор поддерживало за счет бюджета.
То есть это такой вот мощный был инструмент поддержания равновесия и придания скорости российскому экономическому велосипеду. Это важный инструмент. Опять, не скажу, что он решающий, но вот знаете как — вода камень точит, или последняя хворостинка, которая переламывает хребет верблюду. Вот мы видим, что это и сокращение производства в черной металлургии, и падение перевозок железных дорог, и сам по себе строительный бизнес. Вот все это приводит к тому, что темпы роста российской экономики — они упали в росстатовском выражении ниже уровня 1,5% в год, а на бытовом языке 1-й квартал 2025 года, этого года, оказался ниже, чем 3-й квартал прошлого года. То есть на самом деле вот получается так, что как только отменили программы льготной ипотеки, российская экономика сразу вошла в рецессию. Может быть, это, конечно, просто совпадение, но знаете как — все бывает в жизни.
В. РАДИОНОВ: А если говорить о банковском секторе, на чем сейчас в России зарабатывает банковский сектор? Если пройтись по персоналиям, именно по менеджменту, там Греф… Можно вспомнить Фридмана и Авена, хотя они уже… Авен вообще в Латвии находятся, но тем не менее это отцы-основатели «Альфа-банка». Вы упоминали Костина, ВТБ. Вот если разделить вопрос на две части, первое: как сегодня себя чувствует в России банковский сектор? И что касается менеджмента, кто там демонстрирует… Ну вот есть ли там своя Эльвира Набиуллина, грубо говоря, по эффективности, в этом сегменте?
С. АЛЕКСАШЕНКО: Ну, Вадим, смотрите. Мне трудно издалека оценивать эффективность каждого отдельно взятого российского банка. Но, понимаете, я поработал и в Центральном банке, я поработал в частном бизнесе и имел какое-то отношение к частным банкам в советах директоров. Я вам могу сказать, что это совершенно разная работа. Смотрите, если считать, что критерием эффективности Эльвиры Набиуллиной является стабильность российской финансовой и банковской системы, а сопоставимым критерием эффективности работы руководства банка является стабильность банка при меняющихся финансовых условиях, то можно сказать, что, вообще говоря, все российские банки — они стабильны. Мы видим, что первые 50 банков — ну, в принципе, с ними ничего не происходит, ничего катастрофического не произошло, все они продолжают работать. Понятно, что там были послабления со стороны Центрального банка, изменялись нормативы, регулирование менялось, ослаблялся надзор. Но получается так, что вот все, каждый из руководителей банка — он добивается того, что банк остается стабильным в этой конструкции.
Поэтому вот я бы сказал так. Но на самом деле, понимаете, банки — они же посредники. Банки — посредники между сбережениями и инвестициями, между теми, у кого есть деньги, и теми, кому нужны деньги. Тому, кто дает деньги, платят X, а тому, кто берет деньги — с него берут Х+2 и на эти 2% живут. Ну, в России это не 2, там уже ближе к 5-ти, наверное, процентам. Поэтому до тех пор, пока есть экономика, до тех пор, пока есть спрос на кредиты, банки будут жить. И в мире нет ни одной экономики, ни в одной стране нет экономики, где бы не было банковского сектора, где бы не было спроса на банковские кредиты.
Сказать, что банки жируют — наверное, сейчас это не совсем правильное слово. Думаю, что сейчас многие банки всерьез рассматривают свои кредитные портфели. Думаю, что очень значительная часть прироста кредитов, корпоративных кредитов, которые мы видим в статистике, еще продолжается. Это реструктуризация старых кредитов, это капитализация процентов, то есть когда заемщики не в состоянии платить проценты, и эти проценты прибавляются к телу долга, идет такая реструктуризация ползучая, там кредиты растягиваются в длину. То есть если вам его нужно было погасить там, не знаю, в течение 12 месяцев, вам повышают процентную ставку, но растягивают уплату кредита не на 12, скажем, а на 24, или на 36 месяцев, или на 48. То есть, в принципе, внешне российские банки являются достаточно устойчивыми и на высоких процентных ставках они тоже умеют зарабатывать.
В. РАДИОНОВ: Почему я задал этот вопрос про условную Эльвиру Набиуллину? Потому что в начале нашего разговора вы упомянули Костина, который тоже хочет туда, и как раз упомянули…
С. АЛЕКСАШЕНКО: Хотел.
В. РАДИОНОВ: Хотел, да. И в сравнении с Набиуллиной он выглядит не очень удачно. При этом Костин глава ВТБ, он остается вот в этом сегменте. И поэтому так важен, как мне кажется, вопрос персоналий. Там же есть тоже свои, скажем так, профессионалы или аутсайдеры в профессии и так далее. Вот как бы вы разделили степень? Как они появляются в этих банках и насколько важно, чтобы они были профессионалами? Или там тоже работает критерий лояльности — вот так я бы сформулировал вопрос, — чтобы получить должность?
С. АЛЕКСАШЕНКО: Я бы на первое место ставил лояльность, на второе — профессионализм. Ну смотрите, если мы возьмем 4 крупнейших российских государственных банка — это Сбербанк, ВТБ, Газпромбанк и Внешэкономбанк, который несколько такой специфический орган, но, тем не менее, тоже управляет большими финансовыми активами, — то как это, здесь каждый счастливый председатель правления этого банка счастлив по-своему, у него своя история.
Хотя тоже, наверное, есть похожие вещи. Тот же самый Андрей Костин и Андрей Акимов из Газпромбанка — они фактически там с начала 2000-х годов. То есть они как бы достались Путину по наследству. Но и у того, и у другого с Путиным есть профессиональные пересечения в смысле работы в российской разведке. То есть как: мы из одного муравейника или там из одной школы вышли. И именно я думаю, что в значительной мере с этим связана и их устойчивость. С другой стороны, и тот, и другой… Ну, на самом деле это относится и к Герману Грефу, который, я так понимаю, просто в какой-то момент устал, понял, что… К 2007 году, к концу второго срока Путина не было понимания, что будет дальше, и он понял, что программа Грефа уже дальше выполняться не будет. Ему захотелось уйти на какое-то более спокойное и более денежное место, чем министр экономики — он приглядел себе Сбербанк.
Вот, собственно говоря, и Костин, и Акимов, и Греф — они, в общем, продемонстрировали свою… В какой-то мере можно говорить о профессиональной эффективности, хотя тоже каждый по-своему. Ну, Сбербанку было проще всего, потому что в принципе это банк, который держит там, не знаю, больше 35% российской банковской системы. У него были проблемы в кризис 2008 года, когда ему срочно понадобилась поддержка, но тогда акционером был Центральный банк, он дал денег, и, собственно говоря, Сбербанк устоял. Вряд ли можно было сказать, что это вот был непрофессионализм Грефа, который к тому времени меньше года или год был председателем этого банка.
С другой стороны, там есть Костин, который… Ну, чего только ни вытворялось в ВТБ, и где-то… Ну, не знаю, я делал этот подсчет, когда писал книгу свою «Контрреволюция», и, соответственно, был 2017 год. Вот за время пребывания на посту руководителя ВТБ Костиным банк получил от акционеров больше денег, чем у него вырос капитал. То есть получается, что 15-17 лет правления Костина в банке ВТБ привели к тому, что банк устойчиво терял деньги. Акционеры давали, а он терял, акционеры давали, а он терял. Но при этом у Путина, как у главного интересанта в деятельности ВТБ, никаких претензий не было, и Костин каждый раз получал новые, новые и новые деньги. Похоже, что в какой-то момент его заставили изменить управленческую команду, и последние лет пять как-то вот эти истории, по-моему, прекратились. То есть банк стал как-то вот более устойчивым, ну или, по крайней мере, перестал генерировать убытки, которые видны всем.
Газпромбанк — то же самое. Ему нужна была поддержка время от времени, потому что банк специфический. Он долгое время специализировался на таких оптовых операциях, на крупных клиентах, был тесно связан с «Газпромом», и конъюнктура финансового рынка его качала то туда, то сюда. Его использовали как, не знаю, подставное лицо для операций с активами «Газпрома», и то к нему Внешэкономбанк входил в капитал, то там Газпромбанк какие-то деньги вкладывал, то еще что-то. Ну, в общем, то же самое: государственную поддержку получал, но, в общем, тоже устоял. И сказать, что какие-то особые у него проблемы возникали — нет.
Вот, что у нас осталось? Внешэкономбанк — это вообще отдельная контора. Это история российского внешнего долга, с одной стороны, с другой стороны, это управление вот теми самыми финансовыми пенсионными накоплениями, которые россиян сначала заставили создать, а потом у них их отобрали. Ну и медленно-медленно Внешэкономбанк пытается выступить институтом развития. Он даже переименовался в какой-то момент в «Банк развития». Развития нет, но освоение бюджетных денег продолжается. Абсолютно доверенное лицо Игорь Шувалов, который уже там лет 10, наверное, находится, в этом банке. И чем банк занимается, чем он, так сказать, может похвастаться, никто не знает. Ну, Путина это устраивает, потому что есть такой проект, есть сякой проект, нужно профинансировать кого-то — всегда можно использовать Внешэкономбанк, который вообще не банк с точки зрения, что он не поднадзорен Центральному банку и может вытворять все что угодно.
Поэтому устойчивость — она такая. Личная лояльность обязательна, ну и, в общем, какой-то профессионализм тоже требуется.
В. РАДИОНОВ: А «Альфа» и «Тинькофф», который стал «Т-банком» — они особняком стоят в этой истории?
С. АЛЕКСАШЕНКО: Они частные банки. Они все-таки частные банки, и в этом отношении к ним… Понимаете, если бы частные банки были неэффективными, они бы давно рухнули, потому что выживать в банковской системе, где больше чем 3/4 активов контролируется государством, очень тяжело. Если ты неэффективный, то точно умрешь. Поэтому и «Тинькофф», и «Альфа» — конечно, по масштабам, по критериям российской банковской системы они эффективные. Но «Альфе» в этом отношении проще, потому что у нее всегда были акционеры, которые готовы были поддержать банк деньгами. «Тинькофф», собственно говоря, конкурировал и был таким технологическим лидером в российском банковском секторе.
Лояльность здесь другая, другой тип лояльности. В принципе, Путин, наверное, может отобрать «Альфа-банк» или «Т-банк» у, соответственно — кто там, Косогов сейчас владелец «Альфа-банка», — или у Потанина отобрать «Т-банк», если тот будет нелоялен. Но вот заменить там менеджмент, наверное, все-таки не во власти Путина. Даже если менеджмент «Альфа-банка» или «Т-банка» будет не нравиться, то он будет общаться с акционерами, и акционеры будут искать других менеджеров. То есть здесь система немножко другая, И здесь я бы сказал так: нужна лояльность на уровне акционеров, а банком управляют профессиональные менеджеры.
В. РАДИОНОВ: Ну и в завершение такой традиционный вопрос, который все чаще я задаю нашим гостям — о том, что дальше. Я знаю, что каждую неделю спрашиваю, и каждую неделю ответы меняются, потому что очень сложно что-либо прогнозировать. Но тем не менее. Об ощущениях даже скорее этот вопрос. Вот у вас какое ощущение: что будет дальше в экономике, политике, да и вообще со всеми нами?
С. АЛЕКСАШЕНКО: Ну, я пока не вижу хорошего сценария для политики. Мне кажется, что вот так же, как там Путин и Зеленский стоят перед выбором продолжать войну или заключать мирное соглашение, останавливать войну на каких-то условиях, точно так же там Дональд Трамп и его администрация стоит на развилке: уйти совсем и сказать, что эта война не моя, и признать неким образом поражение в этой войне, или изменить свой образ мысли и военным образом поддержать Украину. Вот мне кажется, что все-таки такой слабый тренд в пользу первого сценария. Все-таки мне кажется, что Трампу хочется из этой истории уже выскочить. Вот если бы Путин был не таким агрессивным, не таким crazy и не так сильно бомбил Украину, я думаю, что Трамп бы уже сказал, что «я устал, я ухожу».
Поэтому мне кажется, что в этом военно-политическом плане ничего хорошего нас не ожидает. И мы видим, что сила ракетных ударов или воздушных ударов российской армии — она нарастает. Мы видим, что российские сухопутные силы продвигаются то там, то здесь, и как-то не очень симпатично это все дело выглядит. Поэтому у меня такие тревожные ощущения в этой части.
С экономикой все гораздо проще. С экономикой все гораздо проще, потому что это вещь инерционная. Здесь, конечно, всегда может прилететь какой-то «черный лебедь», но о том, что он прилетит, мы узнаем, когда он уже приземлится и нагадит, поэтому его предсказать невозможно. А так она будет инерционна. Она, в общем, уже достаточно давно тормозит, и это торможение будет продолжаться.
Я не согласен с оценками правительственных экономистов и Центрального банка, что инфляция снижается. Она снижается в сегменте непродовольственных товаров, что зависит от курса доллара, а в продовольствии и в услугах инфляция выше, чем в прошлом году. Поэтому мне кажется, что инфляционное давление в российской экономике будет нарастать, и это отражение того неравновесия, которое есть. Это означает, что перед властями по-прежнему будут стоять задачи наполнения бюджета, где брать деньги.
Поэтому с экономикой — она вот так, знаете, медленно, медленно, инерционно катится по ледяной горке вниз. Но горка очень пологая и длинная, и самое главное, что у нее точно совершенно конца не видно, то есть можно ехать очень долго. Поэтому в экономике, кажется мне, все будет относительно спокойно со знаком минус, ну а в военно-политической области со знаком минус, но беспокойно.
В. РАДИОНОВ: «Черного лебедя» пока нет, но Стива Уиткоффа укусил гусь, если не ошибаюсь. Он был белый.
С. АЛЕКСАШЕНКО: Белый лебедь, да, на гольф-поле. Ну, бывает. Не приближайтесь к белым лебедям.
В. РАДИОНОВ: Спасибо вам! Сергей Алексашенко был с нами на прямой связи сегодня.