«И грянул Грэм»: Алексей Ануля: 10 месяцев в российском плену

Был у нас надзиратель Мясников Евгений, 2001 года рождения. Привет ему передаю. Это маньяк с фантазией. Я бы его выделил из всех, кто меня пытал за это время. Он был умный парень, с интеллектом, но он это использовал не в том русле. Ему нравилось издеваться и пытать. Вот у него были пытки изящные, нестандартные методы. И с ним считались его командиры. Они постоянно себе внутреннюю мотивацию искали, потому что поначалу они верили, что мы все убивали детей Донбасса. Потом они начали верить, что мы все имели связи с НАТО. А потом просто ненавидели нас за то, что мы есть…

Подписаться на канал «И грянул Грэм»

Поддержать канал «И грянул Грэм»

В.РАДИОНОВ: Здравствуйте, у нас в гостях сегодня рядовой ВСУ, который 10 месяцев провел российском плену, Алексей Ануля. Здравствуйте, Алексей.

А.АНУЛЯ: Здравствуйте!

В.РАДИОНОВ: Знаете, я думал, с чего начать наш разговор. Разговор этот, я думаю, будет очень сложный. Я хотел узнать, вот когда вы поняли, что вы свободны?

А.АНУЛЯ: Наверное, больше, чем через полгода, потому что постоянно была какая-то тревога. И меня держало то, что у меня были знакомые, с которыми подружился в плену. И была какая-то моральная совесть перед теми, кто там остался. И я не мог расслабиться. Мне было стыдно перед родственниками, что я вернулся, а их мужья нет. И не знал, чем помочь, но очень хотел помочь, поэтому не мог вообще расслабиться, не мог спать, мне постоянно снился плен. Уснуть не мог даже под утро, и даже сильные снотворные меня вырубали, но не давали возможности уснуть, потому что крутило ноги, руки, колени на погоду. И просто не могу уснуть, особенно по ночам. Поэтому такой свободы какой-то прям не чувствовал. Но чисто считать физиологически я оказался в новый год дома. Не дома, вернее, а в Украине. И когда я увидел свою маму, жену, детей, друзей и брата, как только я их привел домой на машине, я вернулся домой, мне отказали ноги. Вот это был момент, когда я почувствовал, что я на свободе. Мой организм перестал аккумулировать остаток силы и понял, что все, наконец-то стоит отдыхать. И я просто почувствовал, что я без сил.

В.РАДИОНОВ: Вот этот процесс освобождения, вот эти последние дни в плену какими были? Когда вы поняли, что вы покидаете это место и покидаете этих людей, которые вос держали в заложниках практически?

А.АНУЛЯ: Последние дни были ужасные. Особенно в Туле. В предпоследний день в Туле меня вывели в 4 часа вечера перед вечерней проверкой, как раз на вечернюю проверку, сломали мне копчик. Капитан, который находился там, и еще один майор мне просто сказали, что я им надоел уже здесь. На утро просто сформировали уже группу. И я вообще не надеялся, что они попадут на обмен. Но молился так, чтобы кто-то из них попал на обмен. Действительно под Новый год и, возможно, первый раз это произойдет в этом месте. И кто-то из них даст весть моим родным, что я все-таки в плену. И если я умер, то я умер вот в этом месте. Но с 9 утра они уже сформировали, отвели в отдельное помещение. Это комната допроса. И в 2 часа дня в эту группу попадаю я. Меня прямо с процедур сняли. Словно это так.

В.РАДИОНОВ: И на обмен?

А.АНУЛЯ: В группу обмена, но сказали, что на расстрел. Ну, на расстрел. И я уже не боялся расстрела. Я сам молился, чтобы это произошло. Поэтому, когда меня кинули в автозак, ничего не было понятно, куда нас везут. Нас привезли самолетом в Курск. Это то место, где я был до этого, куда мне сказали не возвращаться. Если я вернусь, то у меня будет это конечная остановка. И когда я попал на 3 этаж, уже не на этаж к военнопленным, а на этаж к зэкам, то посмотрел, с кем я нахожусь в камере. Это были полковники и диверсанты наши. И я думал, что вряд ли с такими людьми какой-то обмен. Даже мысли такой не было. Нас в 5 утра назвали. 9 человек из 10. И потом нас повезли в какое-то новое место. Я думал, что это опять происходит этапирование в новую колонию. И только перед самой таможней нас пересадили в автобусы. Привезли в какой-то бассейн. Поставили на… Там были такие раскладушки, у каждого была своя раскладушка. Люди были просто все как зомби. Нельзя было смотреть. И спецназ относился так еще криками на нас. Но пришли медики гражданские, которые нас начали показательно перебинтовывать, якобы нам давалась медицинская помощь. Потом нас посадили в автобусы. И мы ехали в неизвестном направлении. И только когда выбежал спецназ и поднялся наш человек, это было на территории России, и сказал, что герои так не должны сидеть. Мы подняли головы. Я был в проходе вообще. Вышли с автобуса и увидели, что нас пересаживают в украинские номера. Это наш украинец с водителем, который приехал за нами на территорию России. Это было не на нейтральной территории, а на территории России, на таможне России. Нас меняли. Первых, кого-то я увидел, троих или четырех, это люди были кавказской национальности. Дальше я не смотрел.

В.РАДИОНОВ: Эта история началась после широкомасштабного вторжения в Россию. Вы рядовой ВСУ, Черниговская область. Где-то примерно спустя месяц, март месяц был, когда вы попали в плен.

А.АНУЛЯ: Даже меньше, наверное, да. Полное окружение города было. Были активные бои. И 9 марта было сильное наступление просто превосходящей силы противника. Больше 5000 было солдат. Там на технике шла колонна.  12 часов каждые полчаса заходила колонна техники. 10 марта я попал в плен раненым в соседнем селе. И сдала меня местная жительница, наша украинка, которая была…

В.РАДИОНОВ: То есть коллаборационистка?

А.АНУЛЯ: Так точно.

В.РАДИОНОВ: Это вас пленили буряты как раз, да? Представители этой…

А.АНУЛЯ: Буряты, да. Сейчас в расследованиях мы уже понимаем, что это могли быть тувинцы. Непонятно. Причем единственное их отличие, что эти ходят с ножом постоянно, а те не с ножом. Но те, что меня принимали, они постоянно ходили с ножом. И все старались делать ножом: в ушах ковыряться ножом, в ногтях ковыряться ножом. Возможно, это были тувинцы. Но в расследованиях мы находили документы, какие бригады были. Это была тувинская бригада. И поэтому кто-то из этих. Там была и смесь: полурусские, полутувинцы. Но русских не было при взятии меня в плен. Русские были уже, когда меня привезли к генералу на допрос.

В.РАДИОНОВ: Вы сказали, что вас сдала местная жительница. Вы тогда где находились? И как вы поняли, что это она на вас вывела? То есть у вас было ранение, я так понимаю?

А.АНУЛЯ: У меня было сильное ранение. Я полз с одной деревни в другую. Сначала я прятался в канаве, потом я полз. И когда я не хотел на нее попасть ни в коем случае. Но меня увидела белорусская женщина, которая даже не стала спрашивать, чей я. Просто захотела мне помочь. Дала мне продукты и хотела, чтобы я у нее оставался. Но я понимал, что это опасно. И я ухожу с ее дома. И меня замечает ее соседка, которая начинает подбегать. Я спотыкаюсь. Она начинает меня поднимать. Как-то стараться помочь мне. И потом видит штаны и камуфляж украинский. И говорит, ты что наш? Ну с таким отвращением. Первое, что я сказал, я говорю: вы не за нас. Она говорит, я сама за себя. Она закрывает дверь и убегает в дом. И тогда я начал уходить побыстрее от ее дома. И уже в глубине села я уже видел, что там подбитая техника. Траки сбитые с БМП-1, танк был. Были воронки от артиллерии и были вывалены ворота, куски домов, и повязки красные были на некоторых заборах. И тогда я понял, что здесь находятся тоже… Тут  были бои, но я еще не понимал, есть ли тут русские. Я начал прятаться 40 минут. Но в итоге я уже увидел одного сначала солдата, что что-то ищет. Потом второго. Потом я начал понимать, что это вообще кольцо и это идет зачистка. Причем сразу. Сразу, как я отошел от этого дома, начались люди.

В.РАДИОНОВ: А в тот момент, когда вы как раз находились в этой ситуации, вы о чем-то думали? Вообще как работал мозг? То есть он направлен только на выживание?

А.АНУЛЯ: Он начал работать на выживание с момента, как я получил ранение. Адреналин был все время. Это уже прошли сутки, как я был на таком адреналине. Без сна, без еды. И мозг просто замечал малейшие мелочи, отличия. Я настолько различал даже какие травинки, какого цвета: где более зеленое, где более желтое. Внимательность была. Единственное, что когда я выползал, между одним населенным пунктом и вторым, я попадал в два раза в окружение. Но русские не знали, что я рядом. И я не слышал колонну КАМАЗов. Я увидел, когда они  включили уже фары. Я чуть на них не вышел. Просто я не мог понять, как они так не подали ни одного звука разговоров. Или я настолько был контужен и ничего не слышал. Или так ветер был не в мою сторону в поле. Ну, как бы не знаю.

Когда меня уже окружали и я понимал, что надо что-то делать, у меня мозг работал просто. Я видел слева дом пустой, дальше слева дом пустой, он выгоревший. Я мог бы проскочить сквозняком через это здание, но я даже через это здание вижу, что там поле. И столько сразу решений мозг принимал. И принял решение прикинуться гражданским, местным жителем, которые ищет еду. Потому что было нелогично. Вот так у них взглаз просто убегать в выгоревший дом нежилой. И это понятно, что я прячусь.

В.РАДИОНОВ: Те солдаты российские, которые вас взяли в плен. Я как раз видел в одном из интервью, вы говорили, что они на самом деле хотели вас ограбить. Но потом появился офицер, который дал им приказ, чтобы они брали в плен. Что это за история?

А.АНУЛЯ: Они патрулировали улицу. Искали меня, не меня, но была зачистка. Они ходили, проверяли каждый двор. Все это было под прицелом. И когда меня увидели, у них даже затвор уже был. Затвор был, патрон в патроннике был дослан. Они его не досылали. И они меня увидели, уже как бы ожидая. Начали ко мне приближаться. Я поднял руки с яйцами и конфетами «Пчелка». Я просто шел к ним на встречу. Они начали мне задавать вопросы на дистанции и спрашивать. Ну так, агрессивно спрашивать. Я сказал притворяться, что я… Ну, притворяться. Я говорил, что я местный. Я по факту не врал: я местный житель. Но что они мне сказали: ты что, дурак? Я говорю, никак нет. Нормальными словами, гражданскими. Говорил, что нет, почему я дурак, я просто тут живу, прячусь от войны и вышел найти себе еду. И так несколько раз. На каждый мой ответ они говорили, что я дурак. А потом один из них подошел. Снимает мне капюшон. У меня вот тут ранение на все лицо. И уже кровь была запеченная. Но я ее не видел. Но все было вот тут, в крови. И тогда он делает шаг назад и говорит: да ты, мы вас всю ночь крошили. И начинается такая агрессия. Кто-то подходит сзади, два спереди было, справа от меня. И кто-то выходит сзади, начинает мне бить по затылку. Я падаю на колени, и меня начинают бить ногами. Причем, что я стою, помню, вот так вот держу и думаю: что так слабо? Не знаю, может, адреналин так, но я прям не чувствовал, чтобы они так больно могли вложиться, куда-то больно попасть. А потом мне начали бить по затылку, и я упал полностью.

В.РАДИОНОВ: Прикладом?

А.АНУЛЯ: Прикладом. Но мне надо было им, так сказать, повиноваться, поддаться, чтобы не вызывать у них лишнюю агрессию. И тогда они начали меня шуршать по карманам, грабить телефон, мультитул, нож, фонарь. 3,5 тысячи гривен у меня было пятисотками. И все забрали, паспорт, права. Пытались даже снять ботинки. Но ботинки были на них большие. И они на меня их хоть назад надели. И вот когда они дошли до ремня. Не знаю, зачем ремень снимали. Но вот когда они увидели этот ремень «Пентагон», тогда мне сказали, что это американский наемник. И вот начали спрашивать, где проходил подготовку по русскому языку, где я научился говорить по-русски без акцента. Мне сделали поводок с этого ремня. И оттянули от центра села немножечко правее. Там, где был их, как я понимаю, младший сержантский состав. И начали показывать, что у них трофей.

Но со мной надо было что-то сделать, потому что село для командования уже зачищено, оккупировано. И тут выхожу я. Для них это был залет. И цель брать меня в плен для них был только лишний головняк. Поэтому они меня привели к забору и должны были расстрелять. Они дали мне возможность положить себе плащ, сделали мне поводок. Одели его на забор, чтобы шея моя висела. И я стоял, руки за спину. Единственное, что они замешкались, это с паролем от телефона. И этот тувинец или бурят с этим полурусским, полутивинцем-полубурятом, там такой был непонятный, он спорил. Он считал, что его обдурили, что давшие ему телефон, его обдурили его сослуживцы, потому что он хотел нож, а телефон не может без пароля разблокировать. И это бесполезно. А те разложили нож и не могут сложить. И третий разложил мультитул и тоже не мог сложить. И за фонарь, за часы я уже не смотрел, не спрашивал. Но тут они между собой начинали ругаться. И вот этот, который должен был в меня стрелять, он и психовал, что его дурят его сослуживцы. И вот он несколько раз спросил у меня этот пароль. Я сказал: корень квадратный. И он кинул его своему другу. Тот кинул ему телефон. Потом они сказали: покажи. Я показал. И он не смог повторить на одну точку буквально. Потом еще раз не смог. А потом в  третий раз (не знаю зачем я это сделал), я показал, что он пальцем разблокируется. И тогда он просто начал приставлять мне к пальцу. И начал брать мой палец и пытаться отрезать, чтобы у него был палец для разблокировки телефона. И я ему говорю, что сенсор работает на тепло и ничего этот палец не даст. Он меня отпустил. Поставили меня на колени. И вот тогда я помню это ощущение, что было все равно, что меня застрелят.

Тогда я был очень уставший. У меня очень болела челюсть. И я понимал, что все, с кем я воевал, умерли. И я понимал, что я тоже должен быть среди них. Вот такое было состояние. Но вот когда я стоял уже на коленях, молился «Отче наш». Я прочитал раз «Отче наш». Цель себе поставил три раза «Отче наш» прочитать. Два «Отче наш». И третий не успел прочитать. Я вспоминаю, как я гулял с детьми буквально еще неделю назад. И мы запланировали будущее с детьми. И я просто попросил… Думал, попрошу позвонить. Это последнее, что я попрошу, это будет правильно. Я поворачиваюсь в сторону вот этого полубурята-полурусского, и он в меня стреляет. Стреляет в упор. И у меня ступор. С вот такими руками. Я вот помню, полностью помню этот момент. Я стою с такими руками. И этот же полубурят-полурусский  говорит: да он 100% кадровый военный, смотри какой самоуверенный. И я еще в этот момент прошу дать мне позвонить. У меня ступор, я не ожидал этого всего. И это тоже сыграло против меня злую шутку. Но пока они спорили, начали меня опять избивать.

Приехала гусеничная техника, на которой меня увезли к  генералам. И был их командир, перед которым они начали оправдываться, что они не знают, откуда я вылез, село было зачищено правильно, а я как бы непонятно откуда вылез. И вот он сказал, что пока он не свяжется, со мной ничего не делать. И буквально быстро поступила команда. Меня загрузили, наверное в БМП или МТ-ЛБ, даже не знаю, у меня связаны руки были. Я падаю назад на спину, ноги поджаты, руки связаны. Я думаю: все только начинается. Я помню это, как я в голове это все прокрутил. Я ехал. И мне даже и страшно, и адреналин, и спокойствие, и интересно, как они, вот кто там этим командует, кто делает это зло и как этот человек выглядит. Когда меня привезли в этот штаб, в ферму, в село Ивановка, я захожу. Я вижу под скотчем только свои ноги. И меня спрашивают еще: ты ничего не видишь? Я говорю: ничего не вижу. А вижу вдоль носа все: какая погода, вижу свои ботинки. И вижу, что мы по каким-то ступенькам поднимаемся, ступенек 4 или 5.

Мы заходим в какое-то помещение барачного типа, мне снимают эту повязку. И стоит генерал. Генерал, и вот так вот русские солдаты лежат на раскладушках. Неуставная форма у них. У одного только важные штаны. Все остальные как бомжи какие-то: кто в тапочках, кто в кроссовках. И два пальца торчат: большой на левом и большой на правом. Этот парень был как раз напротив меня. Вязаная кофта серая была на нем. Справа два пленных с мешком на голове: и один, и второй. И слева стоит генерал. За ним стоит свита. Действительно такой спецназ. Крепкие парни в форме. Все, как Россия показывает на картинках. Вот эти 5 или 6 человек вокруг него было. У них генерал стоит. Усы вот эти, маленького роста, шапка эта и какая-то форма. Вроде вот из фильма американского. Думаю: я таких видел в американских фильмах. И мне было смешно, когда я увидел его. Он такой маленький. И он начал психовать, спрашивать, кто я есть. Я говорю, что местный. И он мне приставил пистолет и говорит: говори, кто ты есть. А я внимание сразу на погоны. Это был генерал-лейтенант. Я в шоке был: генерал- лейтенант вот так вот с солдатами, и нет субординации. Лежат непонятно кто это: солдаты, наемники или кто. Курят сигареты, слушают музыку. Генерал тут разговаривает, а они даже музыку не выключают. С сигаретой. И бегает спецназ, который от него не отходит. И держит его в такой коробочке.

В.РАДИОНОВ: Вы знаете фамилию этого генерала?

А.АНУЛЯ: Да. Генерал Поплавский.

В.РАДИОНОВ: Он из какой части?

А.АНУЛЯ: 42-я армия.

В.РАДИОНОВ: А почему именно он вас допрашивал, удалось выяснить? Генерал и рядовой. Получается, ему привезли рядового.

А.АНУЛЯ: Он не знал, кто я. Я так понимаю, что тех двух пленных он тоже допрашивал до меня. Он лично занимался допросом. Но как таковой силы физической он не применял. Единственное, что он сделал, он мне приставил этот пистолет, чтобы я признался, что я военный. Я сказал, что я водитель. А второе он спросил, кто стреляет по городу. Я сказал, что это вы. Логично, что это вы. А он сказал, что нет. Он уже уходил в кабинет, он разворачивается: «Вы все врете!». Я увидел у него оскал на лице. И он разгоняется. И бьет меня голенью в ногу. Он в туфлях был. Я смотрю на него вниз. И я не знал, что делать. Я смотрю на солдат справа. И все вот так вот: генерал ударил. Я еще посмотрел на спецназ. Они стояли в маске. У них только глаза были. Я смотрю на спецназ, смотрю еще раз на генерала. И говорю: «Ай!». И он так психанул. «Что ты трындишь? Тебе не больно?». Разворачивается, уходит, забегает в кабинет. Я сажусь.

И этот бурят или тувинец, который забрал меня, так и стоял. Выбегает генерал через какое-то время. Бурят этот меня все пинает что-то там, ножом постоянно толкал в спину. Типа ждет, что меня отпустят и он что-то со мной сделает. И он выходит и говорит: разблокируйте его телефон. Я за это говорю: «У меня его забрали». Тот пытается разблокировать и забывает пароль опять. Я ему говорю: корень квадратный. Тот говорит: корень квадратный. Я ему говорю опять: корень квадратный. А он начинает кипишевать, этот бурят, и не смог разблокировать. И я помню, что я стою со связанными руками, а он мне пытается подсунуть телефон, чтобы я, видимо, как-то, пальцем коснувшись, его разблокировал. И он не смог. Он психанул. И тогда даже генерал вот так встал, вот так помахал, посмотрел на свою охрану, забрал у него телефон и мне подносит. Типа, разблокируй. Разблокировал.

У меня там все было уже почищено. Там горы, что-то семья, такое что-то. И он спросил: что, у вас горы есть. Я такой: ну да. А сам думаю: а как вы планировали дойти до Львова, если не изучили наш рельеф и тому подобное. И он потом спросил, сколько до Львова. Я сказал, на 100 км больше, чем на самом деле. Я сказал, 880 км. И он говорит:мы так за неделю не дойдем. Хотя они уже там вокруг Чернигова крутились.

В.РАДИОНОВ: Это март месяц?

А.АНУЛЯ: Март месяц, да. Мы так за неделю не дойдем. И потом меня уже дал команду завести в кабинет. Стоял человек в черном полностью. Даже не помню, был он в маске или нет, но полностью в черном. Был спецназ в новой форме, который стоял возле него. И стоял он напротив. И на карте отмечено было: стратегически важный объект. И была овалом желтым отмечена ТЭЦ. И были заштрихованы какие-то еще позиции. Или блок-посты наши. Даже не знаю, что было отмечено. И он сказал, ты же водитель, что возил? Я говорю: возил в роддом гуманитарку с едой. Это было село. Одна-единственная ферма в районе. Это действительно было так.Кума в роддоме. Она действительно была беременная. Я не врал ничего. Вынули с машины, сказали: мобилизация, будешь водить? Я говорю: буду водить. Зачем мне сунуться в какие-то войска, чтобы рисковать жизнью. Я говорю: я возил картошку, карематы, спальники, гуманитарку. И он мне сказал, какие роды, что ты врешь. Я говорю: кто их отменял во время войны. И вот этот офицер спецназа, который был, смотрит на него: действительно, кто отменял. И он, получается, за меня заступился, можно так сказать.

А когда я говорил, что это ТЭЦ, не ТЭЦ, он поворачивается на этого офицера, говорит: что вы тут тогда отмечали? А он говорит: да нам местные подтвердили, что это ТЭЦ. Я его, получается, подставил. Случайно. Мне было даже стыдно перед ним.

Мне было не так важно ТЭЦ, хотя я понимал, что это большое разрушение. Мне было важно, что стояло за ними две артиллерийских установки «Гвоздика». И мне было страшно, что город останется без последней надежды. Это единственное, что могло стрелять на расстоянии. И там были ребята. И я боялся, что попадет в ту сторону. И тогда я быстро, насколько я помню, сообразил, что паспорт, кто-то спецназовцев трогал мой паспорт, осматривал права, категории мои, там что-то спрашивал. Я говорю, что, смотрите, у вас карта старая. Она была 1989 года, полностью белая, большая карта. И взял у них линейку без их спроса, показал, где мой дом с этой пропиской. Говорю: можете посмотреть у меня паспорт, я здесь вырос. И вот эти все заводы, их уже давно нет, они просто обанкрочены и застроены жилыми кварталами, а вы же говорите, что вы по местным не стреляете. Если вы сюда ударите, погибнут. А вы же говорите, что вы не стреляете. Это же он сказал при солдатах, что только мы своим стреляем, для того чтобы напасть на Россию. Ну так вот произошел разговор.

После этого меня увели, и заезжает комбат, судя по голосу. Его комбатом все называли. Молодой, высокий, черные волосы. Я сидел вот так, без завязанных глаз, эти сидели с мешками, я общался с их солдатами, все меня расспрашивали, сколько мне лет, музыку свою включали, давали какие-то их консервы, чтобы я пробовал, насколько вкусно. И если я буду воевать за армию России, то буду давать три паштета в неделю. Да. Мне тогда казалось, что это не то что шутка, но это просто они, наверное, не понимают еще весь ресурс их армии, и просто не верилось, что такое происходит. И тогда заходит комбат, он стоит возле бурята в пороге, и выходит, генерал, и он с таким кипишем, что весь батальон, тот, который меня, я так понимаю, взял в плен, их в поле положили. Весь батальон. Успел только спастись комбат и водитель, и я запомнил, что он говорит: Димке осколок в голову такой. Он показывает. И я это все вижу, наблюдаю. И тогда был страх, потому что я понимал, что на меня сейчас будут срываться. А генерал ему говорит: завтра новых привезут, чего ты плачешь.

В.РАДИОНОВ: Кстати, они не узнали, когда знакомились с документами, что чемпион СНГ по кикбоксингу.

А.АНУЛЯ: Там нет, они узнали только за отца, потому что он прибежал с ноутбуком и говорит: ты знаешь, что твой отец наш. Я говорю:ну чего это он ваш. Потому что он служил у нас. Я говорю: ну это был Советский Союз, он служил там. И у них был ноутбук, такой противоударный, маленький. Они открывают, и у них была вся подноготная по отцу, он знал даже, в каком году мой отец уволился, где он лечился в санатории, что он заканчивал. Я так понимаю, что генерал хотел, чтобы отца моего тоже рано или поздно где-то возьмут в плен, привезут, все. Хотя я не говорил, что он воевал. Я говорил, что мой отец погиб давно, и тому подобное. И, может, из-за этого он дал команду меня оставить. Хотя нас всех троих оставили, перевели в зернохранилище. И потом, когда привезли КАМАЗ с этими трупами, мы еще не знали, нас загрузили в два часа где-то дня, и мы поехали. Вот если я к генералу попал где-то в полдесятого, в десять, то в два часа дня я только оттуда уехал на пыточную.

В.РАДИОНОВ: А что говорили эти российские солдаты, которые ставили вам песни? Какие они песни, кстати, ставили?

А.АНУЛЯ: Там была группа «Любэ» одна песня, потом была какая-то современная, слушали Муцураева про Чечню, еще какая-то песня матная, я даже не знаю, что это за группа.

В.РАДИОНОВ: «Любэ» они ставили «Комбат»?

А.АНУЛЯ: Не-не-не, «Любэ» они ставили что-то про тайгу. Я уже не помню. Я песню сам знаю, но не помню, там что-то про тайгу были слова. И один из солдат, самый младший, он постоянно возле меня, ему было интересно меня поспрашивать. И он спрашивает: дяденька, сколько вам лет? Я говорю: 28. А он говорит: а мне 18, и я уже на войне, представляете. И он как-то так ну прям с радостью, с такой, что такая романтика армейская. Я вам расскажу, что это за романтика. Это носки вонючие, рваные кроссовки, вязаные кофты, непонятно сколько там носятся уже. Вот эти их берцы, у кого были, то они такие, как вот, вроде берцы перевязали три раза по спирали. И они вот, не знаю, как вроде бушлат на трубу надо накрутить, обвязать, и он где-то распухает, где-то сдавлен, распухает, сдавлен. Вот это так. Была их музыка эта, консервы вот так вот в углу лежат, эти банки. Ну я эту атмосферу запомнил, я могу точно описать. Я это описал в книжке своей, поэтому…

В.РАДИОНОВ: А потом, потом они отправили уже в Курское СИЗО?

А.АНУЛЯ: Не-не-не. Потом меня увезли на КАМАЗе. Мы ехали, там были ящики боеприпасов пустые, от снарядов именно, потом был картофель. И нас посадили втроём, лицом на выход, и мы ехали. И когда мы переезжали буквально через несколько десятков километров понтонный мост, тогда мы начали падать, искать точку опоры, потому что эти ящики действительно падали на ноги, было очень больно, на голову. И мы начали поправляться, и я нащупал, что что-то липкое. А когда мы уже переехали понтонный мост и поднимались вверх, я уже чувствовал, что у меня полностью промокшие штаны. И я понимал, куда мы едем, что это за понтон, что это за село. И от той точки я уже начал высчитывать плюс-минус, в каком направлении мы едем.

Приехали мы через 4 где-то часа в пыточную. Очень долго ехали, прям очень долго: и по трассе, и с селами, и какими-то корчами. И вот там нас уже начали… вот там уже начался плен, там уже нас начали принимать.

В.РАДИОНОВ: А почему это называлось пыточной?

А.АНУЛЯ: Потому что нас там пытали, там били.

В.РАДИОНОВ: То есть это было какое-то специально для этого созданное место?

А.АНУЛЯ: Это была захваченная лесопилка, где находился их штаб, где был командир. Был такой Закон, позывной. Вот он был командир то ли какой-то армии, то ли военной полиции, но вот он лично давал команды, распоряжения, чтобы нас пытали.

В.РАДИОНОВ: Это особисты, это ФСБшники или это военные?

А.АНУЛЯ: Военные. Нет, это было командир военной полиции, скорее всего, да, потому что я устанавливал еще его личность уже после плена. Это был командир военной полиции, откуда-то там издалека вообще. Но принимал нас омский десант. И это я помню. Сначала выкинули офицера, и вот все четко помню, как это происходило. Его выкинули. Он сидел с нами посредине, и его выкидывают. Вот этот адреналин. Кричат. Собак не было, но крики такие, что это уже чувствовалось в атмосфере, этот жар. И выскакивает в сердце, ты весь липкий, неприятные ощущения пота, грязи. И его выкидывают. И Варяг,, как потом выяснилось, его позывной, я его просто уже запомнил, у меня с ним были неприятные моменты. И он говорит: ты что, обосрался? И его сразу уносят, и сразу второго выкидывают, меня. Я падаю на правое плечо, руки за спиной, меня начинают бить руками, ногами, палками, наверное и автоматом. Ну, всем били. Чем-то таким, под рукой еще, что у них было. И потом этого второго, и нас двоих уже. Мы как-то так быстро проползли на коленях там в эту лесопилку. Ну, там какое-то здание такое, капало что, непонятно. И нас начали бить на полу. Сырая земля, бетон под ним. Нас начали бить.

И вот офицера только затащили, вот я заползаю, его уже так разворачивают, его сразу… И он уже лежит. И он уже, ну, даже не сопротивляется. Ему просто выстрелили в этот… Чем выстрелили? Ну, это был пистолет, мы не видели. Но когда уже меня пытали и пытали второго человека, его застрелили, в левое колено ставили пистолет, тогда я видел, что это уже был ПМ. И даже я догадываюсь, кто его застрелил, потому что был у этого человека на допросе, и у него был вот так ПМ. И я нашел его лицо, я знаю его данные, я знаю, что это сын московского стоматолога.

В.РАДИОНОВ: То есть это московский стоматолог?

А.АНУЛЯ: Да, он украл с меня ботинки.

В.РАДИОНОВ: То есть человек, который учился на врача, который…

А.АНУЛЯ: Нет, он был сын московского стоматолога. Учился он в Питере, в институте Росгвардии.

В.РАДИОНОВ: То есть выбор такой сделал?

А.АНУЛЯ: Да. И он… Я не знаю, почему судьба так побросала, но мне предлагали с ним созвониться, я знаю его телефон сейчас.

В.РАДИОНОВ: А вам есть что сказать этому человеку? Или есть человек, я не знаю…

А.АНУЛЯ: Я могу ему сказать то, что я старался его переубедить в том, что мы православные и славяне, и то, что сейчас происходит с моим народом и творят вот эти буряты, тувинцы, кавказцы, ну нам-то с тобой что делить. Ты посмотри, что убивают нас славяне, какие-то там непонятные, которые сделали набег на мою страну. Я ему это старался рассказать. А теперь я знаю, что он вообще Хабулдинов какой-то, и вообще не в ту степь я старался как бы постараться проникнуть ему в душу. Я понимаю, что разговор этот был не в месте, но сейчас я понимаю. Он мне сказал: не обессудь, это война. Спросил, как мне условия, когда я вешу на удинителе и меня снимают, голого. И он говорит: как мне условия. Я  вижу: мои ботинки на нем. Я говорю: если бы вы вернули мне мои ботинки, были бы лучше. И он так вот засунул ботинки и сказал: ботинки никто не вернет. И когда я проводил уже свое расследование после плена, я видел, в каких он ботинках был замечен в одном из административных центров нашей области. У него были какие-то ботинки, прям на камере видно, что у него какие-то меха по бокам, какие-то бурки, я не знаю, что это было.

 Для меня много чего непонятно, как так… Наверное, они не готовились… Но, я обратил внимание, что у него был пистолет здесь, у него была отличительная форма, у него была подмазка с вырезом, с большим таким вырезом. Большая голова, большие скулы его выделяли. Он был относительно своих коллег более-менее как бы при интеллекте. А вот два… Один вообще молчал, смотрел на меня вот так вот. Просто вот так смотрит и ждет, когда это закончится, чтобы со мной что-то сделать. А третий был где-то на год меня старше, и ему хотелось повыпендриваться, что он с большим боевым опытом, что дало мне понять, что он, наверное, был или где-то в Сирии, или в каких-то странах южных, юго-востока, я не знаю. У него был разукрашенный автомат, песочный цвет, серо-песочный цвет, у него был коллиматор, ДТК поменяно, вот это все цевьё, был ремень современный,  одноточечный. Курточка была хеликонтексовская серая. И он был одет так тактикульно, не какая-то там форма уставная. И он постоянно употреблял «салам, салам алейкум», что-то такое арабское. Ему хотелось показать, что я вот, я тоже воин. И они все были офицеры, у них все были пистолеты. Но это уже было на следующий день после пытки.

В.РАДИОНОВ: А интеллект, вот уровень интеллекта, от этого зависит степень жестокости или это не связанные вещи? То есть, если человек умнее, он добрее или нет?

А.АНУЛЯ: Я бы сказал, да, до момента своего попадания в Тулу, я думаю, как бы это срабатывала, вот эта версия. Но был у нас такой надзиратель Мясников Евгений, 2001 года рождения. Привет ему передаю.

В.РАДИОНОВ: То есть ему сейчас 23 года?

А.АНУЛЯ: Да. А тогда он еще младше. Но он прям такой… Это маньяк просто с такой фантазией. Я бы его выделил из всех, кто меня пытал за это время. Вот он был умный парень, далеко не глупый, но он это использовал не в том русле, и ему нравилось издеваться и пытать. Причем, он это делал с такой улыбкой. У него не было прям какой-то агрессии в этом. Он прям это как выходил: хихи-хаха, дыш-дыш-дыш, бомбил. Я тебя изнасилую, я тебя там то. Он стоит и просто бьет вот так палкой: бьет, бьет, бьет, бьет, бьет. Перед пересменкой, там 15 минут до пересменки, в 8 утра, там все зубы должны чистить. И в это время умываться он просто приходит и давай просто бить, чтобы еще перед пересменкой насладиться этим процессом. Вот интеллект там был, присутствовал, но он просто настолько это все проявлял…

Вот у него были пытки изящные. Он придумал нестандартные методы. Он придумал палки пластиковые для трубопровода. Он придумал условия, как утяжелить нам момент стояния, чтобы не шевелились. Какие моменты, чтобы нам было тяжелее, чтобы пальцы расставили, голову туда повернули, шею нагнули, глаза закрыли, руки спиной держать в определенной только в одной  системе, не менять. Кому-то может все равно было бы, если бы руки так или так. А ему нет. И он это все вводил. И с ним считались его командиры даже. Он был зам дежурного, и дежурные старшие по званию, майоры, капитаны с ним считались. И если он все делал так, то они вылезали: Женя знает, что делать.

В.РАДИОНОВ: А для чего? Я понимаю, что этот вопрос может прозвучит очень рационально, но для чего им это было нужно? Они что хотели? Данные какие-то получить? Для чего с точки зрения какой-то чудовищной логики они это все делают? У вас было понимание, что они от вас хотят?

А.АНУЛЯ: У меня было понимание, что я даже не мог на них обидеться из-за того, что я понимаю,  что они сами не понимают, что они делают, они не дают отчет своим действиям. Логики не было. Допросов как таковых они не производили. Всего было два допроса у меня за восемь месяцев конкретно на Туле. И малейший у них какой-то между собой конфликт… Как один пришел с рваным пакетом на работу, прапорщик, где-то 35 лет ему, невысокого роста, рыжеватые волосы. И все начали смеяться, что у него порванный пакет. Он сказал, что жизнь дала трещину. И просто сразу, еще не успел переодеться, он взял и начал всю зону, нас выводить с камер и бить, бить, бить. И причем так, без какой-то там агрессии. Просто надо избить, и избить изящно, чтобы мы стояли и опять были в тонусе. Не расслаблялись.

В.РАДИОНОВ: То есть они срывали свою какую-то неудовлетворенность?

А.АНУЛЯ: Неудовлетворенность. Постоянно себе внутреннюю искали мотивацию, потому что поначалу они верили, что мы все убивали детей Донбасса. Потом они начали верить, что мы все имели связи с НАТО. Потом они начали говорить, что да, вы там, может, это, и там даже у вас гражданские есть, но ваши-то родственники служат в НАТО. И каждые пару недель они искали все равно себе новую мотивацию, а потом просто ненавидели нас за то, что мы есть. Просто за то, что мы есть. Просто по национальному признаку. А я спрашивал, когда я уже не выдержал в карцере, когда меня били, я говорю: за что, ну все, я сломлен, я вот стою, я не шевелюсь, я уже не помогаю себе, у меня гниют ноги. За что? И мне этот говорит: за то, что ты родился.

В.РАДИОНОВ: А пропаганда у них работала? Соловьев из телевизора?

А.АНУЛЯ: Пропаганда не работала у нас в камерах, она работала у них в дежурке. И я ее начал слышать только тогда, когда я уже попал в карцер. А потом, где-то в декабре был какой-то прям консилиум этих уфсиновцев зоны, повыше рангом. Мы их не видели, мы стояли головой вниз, задом, спиной к ним. И они смотрели на состояние наших ног, как бы, что программа работает, ноги опухают, ноги гниют. И нам начали включать пропаганду: утром Соловьева (только с какой-то там полугодичной давностью) и вечером сначала святых, а потом начали включать историю Украины, про Киевскую Русь, про Черниговское княжество, про Ярослава Мудрого, Мономаха.

И мне так было это интересно. Я думаю, вы сами хоть слушаете, что нам включаете. Там уже четко все черно-белое расписано, кто от кого пошел, кто кому дал образование, и вообще, почему даже Юрий Долгорукий и прочие не хотели править в Москве. Карамзин делал доклад, что никто не хотел править в Москве, потому что город этот построен на костях и смерти, и приносит горе и смерть, а люди там живут тульские, тамбовские, дикие – что-то такое. Я думаю: вы сами хоть слушаете, что включаете. Меня выводили и говорили, чтобы я ретранслировал то, что происходит, слушал ли я внимательно. Конечно, я внимательно слушал, если я был в полном вакууме, и тут мне включают такую информацию, что хоть что-то можно услышать и убить и в то же время отвлечься от голода.

В.РАДИОНОВ: А другие военнопленные? Вы как часто пересекались с другими украинскими солдатами?

А.АНУЛЯ: В карцере я вообще не пересекался 4 месяца ни с кем.

В.РАДИОНОВ: То есть в карцере вы провели 4 месяца подряд?

А.АНУЛЯ: Да. 108 дней.

В.РАДИОНОВ: Один?

А.АНУЛЯ: Да. А до этого в камере я был с офицером. А до офицера у меня был один сепаратист и один защитник в Мариуполе, морпех. И вот там трое. Втроем было тяжело, потому что один холерик, второй меланхолик, плакса, вообще не приспособлен к жизни, еще и сепаратистских взглядов и его держат русские. Он плачет, просто у него не выдерживает психика, он ноет, он нас подставляет, он шевелится, не выдерживает. Нас из-за него бьют, он не может себя привести в порядок, он не может постираться, помыться. Ну такое. И при этом он говорит: это не русские, это какие-то бесы, русские – нормальные, а это не русские, мы не в России. И я тогда думаю: ну если уже такое… Я ему, кстати, задал вопрос: если тебя узнают, что за Россию тебя выпустят, ты сможешь вообще жить, зная, что мы здесь? Я за него заступался иногда, чтобы не было драки в камере. А он говорит: ну да, ну а что, я же их не знаю, всех, кто с ним в камере. Он с чистой совестью мог бы выйти и жить, я не знаю. Его забрали в июле месяце. А куда, в камеру, в какую-то тюрьму  или отпустили назад? Ну, с ним был разговор ФСБ, и я это прочувствовал. Я говорю: Саша, ты, наверное наговорил? А он: да не, не. Я говорю:ну говорил же. А он: не, ну, я на вас там ничего не говорил. Но я понимал, что его уже вербовали.

А морпех был холерик. И вот этот микроклимат, когда ты стоишь, ты не хочешь ни с кем говорить, ты в своих мыслях, тебе не о чем говорить ни с одним, ни со вторым, ты боишься, чтобы про тебя что-то узнали лишнего, а они между собой грызутся. И  один холерик до тебя доколупывается только за то, что ты молчишь и не хочешь говорить с ним про индюков, а этот постоянно ноет и плачет, что мы все умрем, нагнетает это все. Поэтому, когда зашел офицер, он был мастером спорта по баскетболу, вот с ним я был как брат. Вот с ним я был как брат. Я этих двух уговаривал: мы не можем выдерживать такие нагрузки, нам надо как минимум выкручивать позвонки, делать какие-то массажи, хотя бы перед сном и утром, чтобы мы сохранили свое тело максимально, как можно дольше в тонусе. И ночные подъемы это вредно, мы должны это продумать, как мы это можем обыграть. Они отказывались. А вот с офицером мне было хорошо. Мы знали, мы работали в тандеме, мы ни разу не поругались. В самые тяжелые времена у нас была максимальная поддержка друг другу. Он пел песни очень красиво, тихо, тихонько: «Ах то, что я буду любити, як я буду у поля жити, ах то, что я буду рубати», что-то такое. Эта песня мне дом напоминала, и все. И когда нас разделили в карцера, я за него переживал больше, чем за себя. У него отказали ноги через два месяца в карцере.

В.РАДИОНОВ: А что с ним стало, известно?

А.АНУЛЯ: Я как только вышел, через Осечкина, первый, кому сказал, что он там находится. И максимально поднимал все мировое сообщество, кого только мог, на кого имело влияние мое интервью. И полгода ничего не происходило с того момента, как я дал интервью. И в первый обмен он вышел. Поэтому есть живые свидетели, того, что я говорю. Мы с ним боксировали, нас заставляли драться, против друг друга, после того как я дрался с надзирателями. Это было 19 июля. Но у него есть особенность. Борька, прости меня, но ты сам это знаешь. Он не мог запомнить, какая баланда, какой график, какая смена, и какие дни, какая смена будет меняться, с учетом, что 7 дней в неделю. И он неправильно вел календарь свой. И когда он вышел и надо было давать показания, пока ему не напомнишь «а помнишь, мы с тобой боксировали», он такой: да, а чего я это забыл. Я думаю: ну как можно это забыть, нас с тобой заставляли драться!

В.РАДИОНОВ: Как это? Для развлечения? Это такие средневековые гладиаторские бои они устраивали или что? Для чего?

А.АНУЛЯ: Это не так, не гладиаторские бои. Нас вывели, избили всю тюрьму, очередные побои. Это прогулка – это просто прогонка нас: избить, покалечить, чтобы мы несколько часов, пока они поедят-поспят, чтобы мы просто приходили в себя, а потом опять это продолжить. И вот прогнали всю тюрьму. А 16-я камера и 20-я, нас не вывели. И мы молились. Я помню, мы стоим. И так страшно, я поворачиваюсь: Борь, в старое лицо превратилось.Ну, парень превратился в старика. Я смотрю на него со страхом и думаю: прокатит – не прокатит. Через час уже будет проверка на тюрьме, и  если нас до 4-х не выведут, то нас уже выводить не будут. И может, нас пронесет. Ну, побьют нас в коридоре, но не на улице палками. Ну, и там, и там палками, но не в такой степени. Прогулка – это было ад, еще надо туда добежать.

 И мы стоим, и тут в 3 часа открывается в стенке такой лючок. И этот Мясников Евгений Батькович, он берет… А мы же его не видим, он стоит сбоку камеры. И он говорит: ну что, 20-я камера, гулять готовы, гулять хотите? Мы говорим: гражданин начальник, никак нет, не хотим. А он: хотите, хотите. Я просто вот это как вспоминаю… Открывается вот этот скрипучая бронированная дверь, а ты уже все, у тебя адреналин. И с ним вот эта смена была приезжих. Там были местные и были приезжие, которые менялись каждые 3 недели. Эта смена была московская, часть из них была из Академии УФСИН. И они: ну все, мы вылетаем. И я понимаю, что все. Это смена, которая забивала просто до потери сознания, и при этом еще надо стонать. Они нас там к интимным услугам, к оказанию друг другу склоняла, что-то старалась боями добиться, чтобы мы там друг другу на камеры там делали интимные услуги, еще что-то. Но у них ничего не получалось. Надо было стонать, как стонет, моя жена и моя дочь, ну до такой низости. И вот этот боксер у них там был, он сказал, что он чемпион или Москвы, или России по боксу, что-то такое.

В.РАДИОНОВ: Это уфсиновец?

А.АНУЛЯ: Уфсиновец, да. Он выступал в весе 57, закончил в весе 65. И он всегда забивал нас просто. Он был фанат Усика. Он бил, потом останавливался, отдыхал, потом вставал и начинал бить в одно и то же место и говорить, что он завидует, что у нас есть возможность увидеть Усика. И, вроде, так и по-человечески у нас одна тема,  но мне не влазило в голову, насколько можно быть вот так. Вроде, с тобой у нас есть и общие интересы, мы с тобой спортсмены, и все, и могла бы проявиться какая-то жалость. Ну, пускай меня бьют, но не ты. Но не. Он вот, вроде, и завидует, и понимает, но при этом он больше всех нас бьет.

И тогда нас заводят в первый прогулочный дворик. Он рассчитан вообще, наверное, на одного человека. Нас заводят двоих, и еще не закрывается дверь. Всегда, как правило, закрывается дверь. Заводят камеру в соседний прогулочный дворик № 2. Заводят 16-ю камеру, четыре туберкулезных. Вот эти тоже живые свидетели (я не знаю, вышли или нет) того, что нам пришлось драться между собой. И ставят этого Бориса в правый угол, и этот Мясников запрыгивает на него. Начинает его сразу налетать палкой, начинает забивать. Вот представьте. А парень – двухметровый баскетболист. И ты ничего не можешь сделать, ты просто повинуешься. Он запрыгивает на него, становится, руками держится за решетки, прыгает по голове, унижает его там. А меня поставили к левой стене, и моя задача была стоять, руки по швам. Была команда «смирно», я должен был поднять

голову. Меня ударили пару раз лося, и я должен был затылком еще почувствовать, чтобы им дать пять сантиметров люфта. Вот у них команда такая была: пять сантиметров от стены отойди. Я должен затылком считать эти пять сантиметров. Делают мне несколько раз лося, потом я должен был стать смирно, и они ударили два раза мне в грудную клетку. Тогда я упал. На второй раз я уже все. Вот сейчас даже чувствую это, сейчас я прям почувствовал это состояние. И я начал задыхаться, у меня что-то хрустнуло, и я уже все. Тогда я встал в стойку, и уже у меня была такая злость, что забивайте, но руки я уже не упущу.

И один из надзирателей, взрослый мужчина уже, говорит: открывай глаза. А это запрещено. Я знаю, что там с ребятами всякое, и глаза там выдавливать старались им, за то, что они кого-то увидят. И я бы понимал, что это меня подставляют. Я сначала открыл один на глаз. Я открываю и вижу вот того, кто меня бил. Мня очень давно хотелось его увидеть. Вижу их, вижу какие они бесформенные, какие они просто уроды, реально. У них на лице там было все написано. Вижу, что открытый проволочный дворик, и стоит спецназ в масках, и они просто наблюдают за этой  всей картиной. Значит, это уже было договорено, что что-то сегодня будет. И будет много зрителей. И мне сказали боксировать с вот этим мастером спорта России. У него было две палки пластиковые. И он так стоит, пока этот со мной договаривается и дает мне команды, тот берет меня вот так палками бьет. А я должен с этим разговаривать  и стараться… Мне нельзя было защищаться. Я же не понимал, что это шутка, не шутка. Я смотрю на Бориса. И первый раз я вижу вот этого Мясникова, вот этого упыря. И мысли такие: Боря, ты б знал бы, кто на тебе сейчас прыгает, ты б только знал, насколько… Ну, это гном, просто гном.

И все, мы начинаем с ним, у нас начинается спарринг. Он начинает палками. Их трое. И они, трое, начинают меня бить. И, когда я поворачиваюсь к кому-то задом, меня били по спине, понятное дело. Я понимал, что все, это даже не ринг, это что-то полуринг, непонятно что. И у тебя только одна стена. И надо так было мне смещаться, держать центр, чтобы они друг другу мешали этими палками. Вот они били. Ну, они вкладывались там иногда, пальцы мне разбили, понабухали тут костяшки, суставы. Но они мешали палками друг другу. У них был приоритет за счет того, что у них палки. И я отходил. Я помню, что первый шаг я делаю назад, прикрываюсь, второй, третий, я делаю накладку и сбиваю эту палкой. И боксер, который бьет палками сверху… А надо же бить, рычаги там от плеча. И он не понимает, ему неудобно. И они начинают друг другу мешать, друг друга цеплять. И я постоянно смещался, вокруг него крутился, постоянно, не делал назад, не уходил в угол, а смещался. Реально были опухшие ноги, я был в тапочках. Я не знаю, откуда у меня тогда столько сил было, я реально начал прямо… У меня так на ринге никак не получалось: технично, но я просто уклонялся, мне нельзя было не бить.

В.РАДИОНОВ: А это что было, для чего они это сделали? Они делали какую-то ставку или это просто развлечение?

А.АНУЛЯ: Ставку они сделали, когда мы уже с офицером начали боксировать. Мы провели все 10 раундов. Но в первом раунде, он длинный был, затяжной. И тогда я меняю правостороннюю стойку на левостороннюю и просто машинально бью его в печень ладошкой. Я выше, хотя вес у нас уже, наверное, был одинаковый. И он падает в левый дальний угол и закрывается вот так палками. Он сразу закрывается. И вот тогда мы остановились, я поворачиваюсь направо, стоит этот… Кроссовки есть такие сейчас, сеточка черная. Тоже такой такой кабан. Он на меня смотрит, второй смотрит. И все, никто не двигается. И я на них. А они рассчитывали, что это же мастер спорта, они так, для подстраховки. Спецназ не дергается, стоит в выходе. И у меня мысль была, что надо бежать: меня сейчас будут бить за то, что я ударил надзирателя. Ну, понимал, что бежать некуда, там забор, за забором автоматчики, опять забор.

И тогда я в ступоре, не знаю, что делать. И они ничего не говорят, и я ничего не говорю. Я делаю вид, что вперед на этого боксера. Он вот так еще раз закрылся,  чтобы я ему дал встать, чтобы я не подходил. Я ему говорю: давай, просто спортивный интерес, пятнашки, чья школа лучше, просто чей тренер как бы больше вложил. И он ничего не отвечал. Я говорю: я буду только пятнашками, дай мне возможность работать пятнашками по туловищу, и по ногам, по ляжкам там бить, просто на очки. А ты уже бей как хочешь. И я понимал, что если он скажет «нет», то его в дежурке просто будут подчмыривать, что ты же такой крутой, почему ты не согласился. И он согласился. И с этого момента мы с ним боксировали вдвоем. Только иногда мне ставили подножки. И мы боксировали 10, ровно 10 раундов, но без времени, до того момента, пока он не устанет. Но я дал нормальный темп, не знаю, откуда у меня были силы. Постоянно надо было его крутить, потому что он  худой, сухой, но у него такой акцентированный удар был. У меня получались медленнее рычаги, у меня постоянно было смещение, а он перемещался как боксер-профессионал, на пятках, постоянно топтался. Темп держал он тоже серьезный. И вот мы с ним боксировали. И в 10 раунде то же самое, как и в первом, у меня происходит опять машинально, опять то же самое. Он опять попадается на этот удар. И все. Он сказал, он сам встал и сказал: все, хватит, хватит.

И выводят этого баскетболиста, и они ставят 2 сигареты, кто из нас выиграет. И нам дали команду биться до нокаута. И этот боксер ставит на меня. А тот, который прыгал на боксера, Мясников, ставит 2 сигареты на боксера. И мы стоим, и вот тогда я уже почувствовал: все, слабость, силы нет, у меня ноги, пот валит, жарко было. И я говорю: Борис, давай ты, я не буду тебя бить, у меня и сил нет, и я не хочу, мы с тобой хлеб один делим. А он говорит: тебя били только что, а меня нет. И нам дают команду «деритесь!», а мы с ним еще не можем даже определиться, как это будет происходить. Ну, нам пришлось на голых кулаках, трохи в адреналине, кто-то кого-то зацепил. Но никто никого старался не обидеть, не ударить сильно. И он подыграл, так четко подыграл, что тот же самый удар, что и по боксеру, тоже левосторонняя стойка, левой рукой по печени. И он якобы падает. И этот же ж начинает там что-то кричать, этот боксер, что-то смеяться, а этот Мясников, за то, что он проиграл две сигареты, начинает бить этого Бориса ногами в углу. И тогда я упал на него, чтоб били нас двоих,  чтобы его не били по голове. А этот боксер сказал: боксера не трогать, он нормальный. И они встали и вышли из камеры, с прогулочного дворика все, потому что был уже гудок на вечернюю проверку.

Это продлилось ровно час. И мне сказали петь песню. Они пошли проверять все, нас даже не завели в камеру. Сказали мне петь песню. Я начал запевать «Катюшу». Мне сказали: не, это не про спорт. У меня адреналин, колотит всего, и мне надо было песню про спорт спеть, которую я не знал. Я тогда что-то такое: вроде бы, сопка кажется горой, бегут пацаны рвутся в бой, брусья, турнички, блинчики, мешки –  что-то там такое намутил. И они сказали: все хорошо, только давай с выражением. Я не мог это повторить, пришлось как-то опять что-то одно и то же, но другая уже интерпретация была. И потом мне Борис сказал: «Что это за песня?». Я говорю: «Я не знаю, на ходу». Он говорит: «А я думал, ты знаешь эту песню».

В.РАДИОНОВ: А Курск уже был позже?

А.АНУЛЯ: Нам даже не дали куска хлеба дополнительного за это. Я такой был голодный. Я думал, что в принципе, после этого всего наконец-то этот боксер, ну какое-то будет взаимное уважение, расположится реально ко мне, но это была их крайняя смена. И больше их не было. И поэтому они тогда все провели.

В.РАДИОНОВ: А кормили там… Ну «кормили» – это такое слово. Я так понимаю, что там отбросы они какие-то кидали, да?

А.АНУЛЯ: В Туле, в Курске – разное питание, в Курске было плохо, но было лучше, чем в Туле. И там, и там, это была шелуха отсечки, это была гречаная шелуха, была пшеничная шелуха, и была овсяная шелуха, и была еще ячка. И вот каждый день она менялась. И было сначала три ложки, потом уменьшили до двух ложек, уменьшили на один ТВН, целый ТВН. Два этажа людей уменьшили на целый ТВН, каждому.

В.РАДИОНОВ: То есть это хуже, чем в ГУЛАГе?

А.АНУЛЯ: Хуже, чем в ГУЛАГе, наверное.

В.РАДИОНОВ: В ГУЛАГе давали какие-то нормы хлеба  минимальные, тоже чудовищные.

А.АНУЛЯ: Хлеб был по-разному, мы даже удивлялись. Я хотел посмотреть, что это такое, режет так хлеб, что он резался как-то насквозь так, что тут он вот такой, а вот там он вот такой в конце. И это было как если ешь горбушки на буханку, и вот тебе попадается мякушка, а там она просвечивается, тебе даже нечем пожевать, потому что ее не надо, она сама глотается, она сама растворяется во рту. А хочется, чтобы десны пожевали. Месяц-два-три-четыре, ну сколько можно, чтобы десна никакой нагрузки не испытывали, и зубы становились мягкие.

В.РАДИОНОВ: То есть уже атрофируются мышцы?

А.АНУЛЯ: Полностью атрофировались, зубы мягкие становились, мужчины постарше, там зубы уже вытягивались. Тот же Передера помнит, как у него зубы выпадали.

В.РАДИОНОВ: Сколько вы килограмм потеряли там?

А.АНУЛЯ: Сорок.

В.РАДИОНОВ: Сорок килограмм?

А.АНУЛЯ: Да. Сорок килограмм. Такой опыт, что не хотел я его, ну…

В.РАДИОНОВ: Они что-то объясняли, вот эти люди? Появлялись какие-то офицеры, там ФИН и так далее, они что-то говорили? Было какое-то понимание, представление о судьбе? Поскольку мы знаем, что сейчас очень много военнопленных украинских в тюрьмах российских, в лагерях, о многих ничего неизвестно. Неизвестно где, неизвестно как. Что-то иногда по крупицам. Они что-то вам говорили или там такое абсолютное ощущение неопределенности, вы не знаете?

А.АНУЛЯ: Там абсолютно было ощущение промытости, потому что, когда начинаешь на допросе говорить: «Начальник, можно вопрос? Может, реально попасть на обмен?». А они говорят: «А на кого вас менять? Ваших у нас много, а русские в плен не сдаются». Но ты же понимаешь, что сдаются и их в начале набрали тоже немало. А у них четкое понимание, что нет, этого не происходит. И какой-то жалости  нет. У меня был случай, когда меня спецназовец, который спрашивал, кикбоксер я или не  кикбоксер. Он передал мне с города Орла какие-то там типа приветы от моих бывших коллег по спорту. Вот он мне говорил, что я убивал русских. И он хотел ко мне каким-то с такой жалостью как спортсмен, спортсмену отнестись, но он должен был убедиться, что я действительно тот, за кого себя выдаю, что я там водитель. Он говорил, что я десантник, а я говорил, что нет.

В.РАДИОНОВ: Я видел в одном из ваших интервью, что там был один, я не знаю, кто он, военнослужащий, который, когда было холодно, пенопласт…

А.АНУЛЯ: В пыточной. Это на территории Украины, да.  Вот этот был парень. Это был парень молодой, но вот он реально мужской поступок. Он обещал, что он поможет. Когда вывезли меня в Россию, он меня провожал. И  я говорю: зачем ты мне помогаешь? Он сказал: мне не все равно на твою жизнь, там будет очень тяжело, но ты останешься живой. Я говорю: ты можешь еще, вот если кто-то, ты можешь так с кем-то поступить, как со мной? Он сказал: я сделаю все возможное. И на Курске, когда я встречал людей, которые благодаря ему прошли то же самое, потому что я, ну, благодаря ему, тут, даже на Курске, в тюрьме, они живые, и он так поступал, мне было приятно, что этот человек держал слово, и все-таки… Я не знал.

В.РАДИОНОВ: А кто он? Это  военнослужащий?

А.АНУЛЯ: Он был военнослужащий, это был военный. С УФСИНа не было хороших людей. На Туле были два ФСБшника в самом начале или оперативники, не знаю, которые со мной пообщались нормально и хотели, чтобы мне даже дали медицинскую помощь. Реально нормально. Но это ко мне нормально, к другим –  нет, и говорить, что они там какие-то святые, я тоже… И они сказали дать мне медицинскую помощь, привели меня в медпункт, они же ушли домой, а меня… Ну, никто ничего не оказал. И поэтому… И все. С того момента я их больше не видел.

В.РАДИОНОВ: А почему вот этот человек, этот военнослужащий, почему он стал помогать? Как он стал помогать? На каком этапе?

А.АНУЛЯ: За то, что я кикбоксер, и якобы… Ну, он так и сказал, что ты спортсмен, я спортсмен.

В.РАДИОНОВ: Это вот тот из Орла? Или это другой?

А.АНУЛЯ: Не-не-не. Это он был, скажем, за Уралом. Я знаю город, но не хочу его выдавать. И он… Его бесило то, что его использовали, что он попал сюда с учения, должен был ехать домой к жене, и неправдой сюда попал – раз. Во-вторых, его кинули.  Ему все не нравилось в русской армии. Даже форма. Я говорю: «Это форма Юдашкина у вас?». Он говорит: «Да не, Юдашкина была получше. Это вообще, в этой нитке разлазятся все». Он даже друга своего подговорил с  другого города. Тоже с Казани, по-моему, самбист был. Тот даже мне кусочек варенья давал. Ну, как-то сильно есть не хотелось, когда ты знаешь, что тебя могут убить в любой момент. Это еще пыточная была. И вот они никому не давали, а мне давали. Ну, поэтому… Вот за этого одного парня я могу сказать точно, что хороший человек. Все остальные я, ну, даже вот…

В.РАДИОНОВ: Он предложил вам общаться после, но вы сказали, что в эту социальную сеть не зайдете.

А.АНУЛЯ: Он спрашивал социальную сеть, он сказал, что он меня найдет. Он, наверное, меня нашел. Я просто не мог зайти и не захожу принципиально. Мне хотелось бы увидеть, как он выглядит. Мне очень интересно узнать, кто он.

В.РАДИОНОВ: А он в маске был всегда?

А.АНУЛЯ: По-моему… Ну, наверное, да. Я же был со скотчем на глазах.

В.РАДИОНОВ: А, то есть вы не знаете, как он выглядит?

А.АНУЛЯ: Вообще не знаю.

В.РАДИОНОВ: То есть он помогал, но вы его не видели? Ну, я думаю, что он был худее меня и ниже, потому что его подштанники были на меня маленькие. Кстати, за его подштанники я очень сильно огребал на Курске. Все думали, что он убит, и я снял с него вас убитого. Так что… Вот такая ситуация.

В.РАДИОНОВ: Вот это освобождение, с чего мы начали наш разговор, когда оно произошло, и что потребовалось еще где-то полгода, для того, чтобы прийти в себя как-то.

А.АНУЛЯ: Полгода, чтобы я начал хотя бы понимать, в каком русле двигаться, чтобы себя вернуть в нормальное более-менее психологическое состояние, физическое – нет,  лечение полтора года, еще не закончено. Просто я сделал паузу между наркозами.

В.РАДИОНОВ: Там много операций было?

А.АНУЛЯ: Восемнадцать.

В.РАДИОНОВ: Это и после ранения?

А.АНУЛЯ: После ранения мне перервали только челюсть, левое плечо, но там было и ранение, а тут были и осколки, и оторванные мышцы от костей с двух сторон, и сломанная ключица.

В.РАДИОНОВ: Как это история вас изменила по-человечески?

А.АНУЛЯ: Полностью изменила. Ну, как бы основа осталась основой, взгляды взгляды изменились, ценности изменились. И время вообще по-другому стал ценить, и постоянно кажется, что не успеваю, ну, не могу вообще находиться в помещении, мне хочется что-то делать, что-то двигаться, чтобы был какой-то результат, потому что кажется, что все живут, а я опять вот в заточении, и мир проходит мимо меня. Вообще никаких корыстных целей денежных каких-то я вообще не могу ставить. Я не знаю, как бы, как себя перенастроить на то, что было до, чтобы, к примеру, иметь стабильный заработок для семьи на будущее. В принципе, меня это не особо парит. Я могу это сделать, закрыть, но у меня не стоит цель быть, развиться выше в чем-то там, в материальных благах. Мне достаточно того, что есть. Я понимаю, что я и не хочу, чтобы мои дети были слишком балованы, потому что никто не знает, как в жизни сложится. Мне надо, чтобы они все-таки умели быть не в теплой ванне, а умели принимать решения. А это их научит только, если у них будет живое детство, не какое-то там в слишком хороших благах, потому что мое детство меня закалило, мое детство все знают, кто меня знает. И только мое детство, возможно, дало возможность мне принимать правильные решения в плену,  не быть брезгливым, не нервничать, когда это неизбежно и вообще многие вещи: стирать носки, мыться в холодной воде и тому подобное. Поэтому я считаю, что надо, чтобы дети немножко понимали, как мир устроен, потому что мой тренер когда-то сказал, когда я сказал, что я не хочу заниматься кикбоксингом, мне надоело, я хочу гулять с девочками в студенческом возрасте, просто ходить в театр. То есть реально хотелось просто пропускать тренировки. А он мне сказал, что ты никогда не знаешь, когда тебе пригодится спорт. Я ждал момента, так и не дождался. А в плену я понял его слова и понял, насколько он был мудрый и далекоглядный.

В.РАДИОНОВ: А вы с Усиком уже встречались, да?

А.АНУЛЯ: Так точно, встречался.

В.РАДИОНОВ: О чем говорили? Это когда, после плены было уже?

А.АНУЛЯ: Это после плена, это было перед тем как он стал чемпионом над Фьюри, вообще абсолютным чемпионом. Мы в Эр-Рияде разговаривали с ним 5 или 6 часов в гостинице его номера. Очень хороший, открытый парень с правильными помыслами. Мне было приятно, что многие цели видим даже одинаково. И мне приятно, что человек с моей стороны и человек, который по факту объединяет мою страну во многом. Да, есть там хейтеры у него, еще что-то. Я думаю, разберется и Саша сам с ними, и они, возможно, что-то переосмыслят. Они там, может, это уладят. Не знаю, кто это подначивает. Но сам факт, что это человек, за который держится сейчас большое количество моих сограждан, этот человек – общий знаменатель для нас всех и он объединяет, он символ нашей нации, что, несмотря на то, какие у нас времена, все равно надо продолжать бороться и можно стать чемпионом. Говорили о многом, говорили о плене. Говорили о том, как у него была оккупация дома в Ворзеле, как у него была 45-я гвардейская парашютно-десантная дивизия, показывал нашивки, какие были, как они поставили растяжку, на нее чуть не наехал у себя же во дворе, как они V нарисовали на заборе, как они у него все выбили, там все, что можно было, понасирали, повыкорчевывали деревья своей техникой. Рассказывал, что его тоже сдали его же соседи, показали его дома.

В.РАДИОНОВ: А вот чувство ненависти ко всем россиянам, к русским, этническим  у вас есть или нет? Вот именно такое обобщение. Потому что мне кажется, я этого не заметил в ваших словах.

А.АНУЛЯ: Нету. Не знаю, меня сейчас, может, тоже будут хейтить. Нету. Просто за то, что он русский, или там бурят даже, родился с такой национальностью. Нету вообще. К людям, которые поддерживают режим, вот этот необольшевистский режим есть. И стараюсь отделять тех, кто сознательный и хочет бороться, и что-то делает, и помогает для того, чтобы просто поменять режим в России, и помочь Украине, и стоят там в окопах с нами, на каком-то там международном уровне помогают, помогают в наших там микробиолабораториях, которые мы разрабатываем там. Помогают в лечении, помогают в волонтерстве. Вообще никак. Я хорошего мнения про этих людей. У меня есть просто такие примеры. Да, их немного, их там всего два человека, но я очень доволен, что я с ними познакомился. Именно эти люди мне помогают, рассказали, как писать книжку, что я должен это сделать, и прям заставляли сидеть и писать.

В.РАДИОНОВ: Владимир Осечкин в том числе?

А.АНУЛЯ: В том числе, да. Но есть другой человек, который прямо приехал и сел, расписал мне, как это должно происходить. Это тоже ученый, он преподавал в Киеве, ему было очень неприятно слушать, как называли нас бандеровцами. Говорит, когда он прилетел в 14-м году, узнать, что ж там происходит после Майдана, и его начали убивать салом и горилкой, и он просто приехал в Москву, собрал вещи и уехал, и больше не возвращался. И человек просто, ну это интеллигент, приятно знать, что такие люди с нами по одну сторону. И Вова Осечкин тоже правильно сказал, что почему русские есть, которые против путинского режима с украинцами в окопах воюют по одну сторону, а мы с тобой на его политическом поприще не можем быть по одну сторону. Почему? Это такой же фронт. И третий момент, почему я не могу всех судить по национальности, потому что со мной в бою было два парня, братья Бутусины, Рома и Леня, которым дали Героя Украины. Их семья с 14-го года принимает активное участие в защите Украины, их отец, все их братья младшие учатся военных лицеях и максимально стараются волонтерить, плетут сетки. Их 14 детей в семье. И когда эти два парня погибли, в этом бою был мой отец, вместе с моим отцом в одном селе, стоят на одном мемориале с моим отцом. С моим отцом и с моими друзьями. Они считаются героями нашего украинского села. Что они русские. А те же украинцы, которые не считают, что «не все так однозначно»  и тому подобное. И родители этих ребят не тратили деньги на какие-то свои личные обороны, не решили нажиться на славе своих детей. Их все равно называли москалями некоторые непорядочные люди. И они усыновили двух детей у наркоманов, дети 5-6 лет, по-моему, и они даже занимаются их образованием, и они решили все равно дать кому-то шанс в этой жизни стать людьми.

Это хорошие люди. Мне очень неприятно было слышать, когда я приехал в гости, что над ними буллинг в школе, над ними как-то смеются все односельчане, хотя мать таких детей воспитала. И самое главное, что, несмотря на такое количество детей, что отец, что мать, они социально активные, они очень образованные, они успевают и готовить, и вести домашнее хозяйство, и принимать участие в боевых действиях. И реально делают большую работу.

 Плюс есть русские, которые из Академии наук. Кстати, земляки Осечкина, которые занимаются разработкой технологий для нашей оборонной деятельности. Очень успешно. Очень умные парни, и они хорошей информацией с нами делятся. Они говорят, что в России есть умные люди в Академии наук. У них неограниченный ресурс, но у них нет такой мотивации помогать России. Они понимают, что происходит. Вопрос только в том, что они не хотят быть в ссылке. Вот ему удалось сбежать. Сужу чисто по действиям, не сужу по национальности.

В.РАДИОНОВ: Спасибо Вам большое за это интервью и за этот откровенный разговор. Всего доброго.

А.АНУЛЯ: Спасибо, доброго вечера.