Купить мерч «Эха»:

«Хочу сказать»: Природа путинизма

Ксения Ларина
Ксения Ларинажурналист
Виталий Манский
Виталий Манскийрежиссёр-документалист

Виталий Манский: «Зачем нам мир, в котором нет России, а Россия – это я» – это не случайная форма высказывания, это жизненная доктрина человека. И это, конечно, ничего, кроме оторопи, не рождает…

«Хочу сказать»: Природа путинизма. 17.12.2022 Скачать

Подписаться на канал Ксении Лариной

Поддержать канал Ксении Лариной

К. ЛАРИНА: Добрый вечер, дорогие друзья, дорогие зрители и дорогие подписчики. Это канал Ксении Лариной. Ксения Ларина – это я. Как обычно, в субботу в 6 часов вечера по московскому времени. Не после войны, к сожалению. А так хотелось бы сказать, что после войны. Нет, в самый разгар войны. Мы выходим в прямой эфир с гостями, которых я уважаю, люблю и чье мнение мне очень важно. Надеюсь, что мы совпадаем в наших вкусах и в наших желаниях. Тем более, что в сегодняшний гость уж точно был позван не только потому, что он мой товарищ многолетний и коллега, но и потому, что вы очень просили позвать его к нам в эфир. Это Виталий Манский. Виталий, приветствую тебя, здравствуй.

В. МАНСКИЙ: Да, привет. Привет всем.

К. ЛАРИНА: Привет. Напомню, Виталий Манский – режиссёр-документалист, президент и основатель фестиваля документального кино «Артдокфест», автор многих важнейших исторических, не побоюсь этого слова, документальных фильмов. Сейчас он в Праге находится по работе, что называется. Поговорим мы о том, что сегодня происходит в жизни режиссера и автора, ну и, естественно, обо всех текущих самых тяжелых событиях и о том, как из этого выбираться миру, и вообще кто будет заведовать похоронами, кто будет председателем похоронной комиссии путинского режима, как это было в советское время: кто председатель похоронной комиссии, тот и следующий глава. 

В. МАНСКИЙ: Хотелось бы, чтоб не было председателя похоронной комиссии, потому что это в каком-то смысле обозначает преемственность власти. Хотелось бы, чтобы некому было хоронить. Я не знаю, кто там был у Хусейна или Каддафи председателем похоронной комиссии? Вот что-нибудь такое хочется.

К. ЛАРИНА: Народ с камнями, вот кто был председателем похоронной комиссии у этих людей. Я, кстати, этот вопрос задала нашим зрителям в сообществе YouTube. Там будет идти голосование во время нашего эфира. Кто похоронит преступный режим, забьет осиновый кол последний: мировое сообщество, Украина, народная революция или заговор элит? Вот такой вот вопрос для голосования. 

Пожалуйста, дорогие друзья, голосуйте. Но, впрочем, как и вопросы тоже задавайте. У нас прямой эфир. Это важно для вас, потому что вы можете задавать вопросы. Чат трансляции работает. Вопросы я буду регулярно смотреть. Будет очень важно также сообщать, откуда вы нас смотрите. Это тоже важно. Когда-нибудь я спрошу вас: а зачем вы нас смотрите? Это тоже важный вопрос.

Виталий, дорогой, я знаю, что ты сейчас завершаешь картину. У меня там есть среди тем, которые я наметила в разговоре. Я бы с этого начала. Может ли документальное кино сегодня про войну, военное кино документальное быть свидетелем преступлений и свидетельствовать с помощью своих материалов на международном трибунале, до которого, я надеюсь, мы доживем? Как бы ты ответил на этот вопрос?

В. МАНСКИЙ: Нет, конечно документальное кино может и этим занимается. Другой вопрос, что трибуналы не нужны художественные высказывания. Трибуналы нужны свидетельства и документы. То есть нужны фрагменты. 

И должен сказать, что фрагментами этими в том числе будут, конечно же, и съемки, документальные и хроникальные съемки российской официальной медиаиндустрии. Более того, официальная медиаиндустрия, может быть, более успешна в выработке вот тех самых доказательств преступлений, нежели независимое кино, независимые документалисты или документалисты, представляющие зарубежные страны, Украину, потому как они или мы, правильнее сказать, можем снимать только по одну сторону линии фронта, то есть по сторону жертвы. 

А вот как эти преступления, как эта каша заваривалась, как это зелье готовилось, как это зелье внедрялось, распространялось – это снять мы не в состоянии. Потому что сейчас на улице попробуй достань… Ну, еще на мобильный телефон окей, люди снимают. А попробуй достань камеру сколько-нибудь профессиональную на улице. Просто на улице. Не то чтобы вблизи воинской части или внутри воинской части, или где-нибудь в образовательном учреждении. Это вообще почти невозможно, если ты не аффилирован или прямо не представляешь государственные СМИ. 

Как, впрочем, и в Нюрнберге. Ведь тот самый фильм Лени Рифеншталь «Триумф воли», который был призван и, собственно, выполнил эту задачу блестяще – создания вот этого кинообраза величия нацистской власти и лично фюрерства Адольфа Гитлера – он был как раз материалом в том числе Нюрнбергского трибунала.

А со светлой стороны этой войны, со стороны жертв, конечно, бесчисленные хроники разрушений, убийств (та же Буча, Гостомель), нынешняя жизнь без света, без тепла, как живут мои близкие, члены моей семьи в Украине. Это, конечно, тоже будет свидетельством. Но повторюсь, это все фрагменты. 

Вот, скажем, мой фильм, который я делаю, который называется «Восточный фронт» и который весь снят на войне, в тылу, уже в этой войне, как ее называют полномасштабной, и вообще кино, которое в том числе показывает «Артдокфест», я не вижу эти фильмы как некое свидетельство на будущем суде истории. Это скорее обращение к сегодняшнему дню, к завтрашнему дню для увеличения объема представления о мире, о войне, о человеке, о силе человека, о слабости, об этих гуманистических фундаментальных понятиях, которые, собственно, и делают нас людьми, а не роботами, выполняющими какие-то приказы. 

К. ЛАРИНА: Фильм называется «Восточный фронт». Это, конечно, сразу отсылает к роману Ремарка «На западном фронте без перемен».

В. МАНСКИЙ: Да, да. 

К. ЛАРИНА: И вообще туда, к главным войнам 20 века.

В. МАНСКИЙ: Абсолютно. У нас даже в каком-то смысле сюжет картины, несмотря на то что у нас документальная картина, сюжет очень похож. И, кстати, по совпадению мы сейчас в Праге делаем цветокоррекцию как раз в той же студии, где делали цветокоррекцию картины «На западном фронте без перемен». Ну вот этой картины, которую сейчас, я думаю, все ее смотрят в России на торрентах, у пиратов, потому что Netflix ушел с российского рынка. Но я думаю, что все понимают, о каком фильме я говорю.

К. ЛАРИНА: Вот смотри, ты говоришь, что практически нет свидетельств, невозможно снимать ту сторону, сторону агрессора по-настоящему. Но давай тогда все-таки скажем, что именно для этого существуют все те социальные сети, которых раньше не было, в эпоху Ремарка и в эпоху Второй мировой войны, что сегодня оттуда очень много поступает свидетельств преступлений по отношению даже к собственным гражданам. Это раз.

А во-вторых, Виталий, а разве вот эти все эфиры пропагандистские, не являются ли они основой для обвинения в подстрекательстве к убийству?

В. МАНСКИЙ: Нет, безусловно, безусловно. Скажем, именно в документальном фильме, я уж не помню, как он назывался, по-моему, «Крым. Дорога домой», что-то в таком духе, производства ВГТРК, Кондрашов, именно в этом фильме Путин как бы дает, по сути, свидетельские показания, обличающие Россию и его лично в том, что крымская кампания и зеленые человечки, и все это было прикрытием, а на самом деле это была операция российской армии, российской власти. Я не думаю, что подобный материал, подобное свидетельство могло бы быть создано какими-то негосударственными СМИ. 

Вот какая-то, я даже не знаю, может быть, уверенность, самоуверенность, какая-то такая вальяжность, с которой он чувствует себя повелителем пучины морской, позволяет ему проговариваться и этим всем, кстати сказать, пропагандистам. Я, к слову, не большой сейчас специалист того, что происходит на российских телеканалах.

К. ЛАРИНА: Да, я тоже. Самое яркое долетает. 

В. МАНСКИЙ: Ты знаешь, мне вылетает. Должен сказать, я не то чтобы подсел, но я стал пользоваться, да простят меня, TikTok. Сначала, когда я заглянул в TikTok… Я его завел для того, чтобы молодых людей приглашать на «Артдокфест». Мне сказали: «Это действенный инструмент. Наговаривай в TikTok». Я стал наговаривать и заодно посматривать. 

Сначала мне TikTok предлагал – может быть, они там видели мой возраст – какие-то весьма скабрезные вещи. А потом… У TikTok есть такой алгоритм, что он видит, что ты смотришь на самом деле, и он начинает тебе вбрасывать ленту под твои предпочтения. И вот сейчас если включить TikTok, я буквально за 2-3 минуты вижу дайджест ужаса этого морока от Скабеевой до Соловьева, Киселева в маленьких фрагментах 30-секундных. Знаешь, я окунаюсь в это дерьмище на полторы минуты в день, понимаю весь уровень всего этого зашквара и возвращаюсь в нормальную цивилизованную жизнь, но нахожусь в контексте. 

Мне страшно представить даже людей, которые все то же самое получают не в этой сухой выжимке, а вот в этом…

К. ЛАРИНА: В полном объеме. 

В. МАНСКИЙ: Да. Эти полтора часа это, переходящее в два часа этого. И для усвоения там еще три часа еще чего-то. Как жить в этом?

К. ЛАРИНА: Есть веерное отключение, а это веерное подключение всей нации, всех, кто смотрит.

В. МАНСКИЙ: Да, абсолютно.

К. ЛАРИНА: Виталь, я хотела еще спросить у тебя про картины, про фильмы документальные, которые уже сейчас наверняка есть в Украине. Я вот смотрела как минимум две картины очень важных. 

В. МАНСКИЙ: Какие?

К. ЛАРИНА: Лизы Татариновой фильм, который называется «Мариуполь».

В. МАНСКИЙ: Да, да. 

К. ЛАРИНА: И фильм, который называется «Херсон». Это совершенно поразительные картины. 

В. МАНСКИЙ: Ты «Херсон» имеешь в виду, где люди снимают во время оккупации?

К. ЛАРИНА: Да, да, да. Там просто такое подполье.

В. МАНСКИЙ: Семья, да. Ты знаешь, вообще в Украине сейчас действительно… Ну что значит сейчас? В Украине, когда государство встало на путь какого-то цивилизованного, свободного, демократического существования, конечно, появилось очень интересное документальное кино. А сейчас, когда общество в целом понимает степень и ужаса, и ответственности, и трагедии, в которой оно оказалось, стало такое кино еще более мужественное. 

Хотя есть, к сожалению, небольшой – я его тоже вижу – такой крен в некоторых картинах в контрпропаганду. То есть автор на себя возлагает некую роль или миссию убеждения, фрахтования зрителя и человеческих душ на какие-то благие цели и задачи. Вот это меня немножко смущает. 

А в целом, на самом деле, конечно, кино документальное в Украине куда честнее, куда объемнее, чем нынешнее российское документальное кино. Я имею в виду под словом «российское документальное кино» – здесь нужно определиться в терминах – не русскоязычное документальное кино, не документальное кино, созданное авторами, уехавшими из России, а я именно говорю о документальном кино российских документалистов, живущих в России. 

Больше того скажу, может быть, не в первый раз, что сейчас мы заканчиваем стадию отбора картин на «Артдокфест».

К. ЛАРИНА: В марте будет в Риге, да?

В. МАНСКИЙ: В марте, да, в Риге. И я посмотрел достаточно большое количество (больше тысячи) фильмов. И меня поразило отсутствие войны, образа войны – не антивоенного пафоса, а просто образа войны – в российском документальном кино. 

К. ЛАРИНА: Ну, я тебе скажу. Я обратила на это внимание. Прости. Вот сейчас была недавно церемония вручения премии «Лавровая ветвь». И как раз там, по сути, не было ни одной картины. По-моему, только «Разрыв связи» был Андрея Лошака. А все остальное даже косвенно не касалось. 

В. МАНСКИЙ: Ты знаешь, когда я говорю «образ войны», я подчеркиваю… Потому что очень легко сразу спрятаться за естественным обстоятельством: страх, цензура и так далее. Но страх, цензура и так далее – это когда ты делаешь антивоенное кино. А когда ты просто включаешь факт войны в картину… 

Я не знаю, фильм о какой-нибудь женщине, которая живет, ведет свое хозяйство, утром доит корову, вечером еще что-то. У нее же работает телевизор (я же вижу, что в кадре стоит телевизор) или работает радио. Трудно себе представить, чтобы сейчас кто-то слушал радио или смотрел телевизор, в котором не было бы войны. Но автор фильма каким-то удивительным изворотливым образом снимает в те моменты или ставит телевизор в те моменты, когда там какой-нибудь сериал про роман с секретаршей, то есть все что угодно, только не война. 

Вот просто нет войны фактически в пространстве русского документального кино. И здесь уже за страхом и цензурой не спрячешься. 

Больше того скажу, мы же как институция «Артдокфест» многие годы проводим питчинги проектов, которые находятся даже не только в стадии производства, но мы рассматриваем проекты в стадии написания заявки, просто идеи. И, соответственно, я обладаю информацию о том, о чем сейчас думают документалисты, то есть проекты будущего. Ну окей, шок от первых месяцев, даже от первого полугода войны. Я понимаю, я сам находился в этом шоке. Но сейчас-то уже можно подумать о чем-то, о каком-то кино, где есть война. И от авторов, подчеркиваю, живущих в России, нет заявок. 

Скажу еще больше. Раньше наш питчинг «Артодокфеста», который мы проводили в последние годы в Риге, он был нацелен на смычку, на копродукцию российских авторов, вообще авторов бывшего Союза с европейскими продюсерами. 

Сейчас мы понимаем, что cancel российской культуры, сейчас никто не будет вступать в копродукцию. Поэтому мы пошли по принципиально иному пути. Я связался с теми людьми, которые мне доверяют, я собрал небольшой фонд, деньги. То есть собрал деньги, которые мы просто на этом питчинге раздадим проектам. Вот прямо жюри отсмотрит и раздаст какие-то деньги на производство, на покупку камеры, монтаж, на экспедицию съемочную. И это деньги, сопоставимые с тем, что дает Министерство культуры Российской Федерации. 

К. ЛАРИНА: Послушай, но сейчас это абсолютно другая реальность. 

В. МАНСКИЙ: Подожди. Но даже это обстоятельство не…

К. ЛАРИНА: Страшно.

В. МАНСКИЙ: Что страшно? А не страшнее жить без будущего? 

К. ЛАРИНА: Я тебя умоляю, это тот же самый вопрос, Виталий: что страшнее – умереть в окопе или отказаться и получить штраф и год? Вариантов нет. 

В. МАНСКИЙ: Я вчера вернулся вот в эту комнату после тяжелого рабочего дня часов в 10 и созвонился со своей приятельницей, режиссером из Украины. Молодой талантливый режиссер. Мы просто обсуждали сначала какие-то наши дела. Ну а потом, естественно, за жизнь. У нее ребенку 5 лет, еще в школу не ходит. Она снимала картину. Она прервала работу над фильмом. Она пошла стрелком, пехотинцем на войну. 

И сейчас она заканчивает фильм, и она говорит: «Вот ты знаешь, что-то я чувствую, что я пойду дальше воевать». Я говорю: «Какое воевать? У тебя ребенок. Ты чего?» Она говорит: «А зачем?» Я говорю: «Ты должна думать». Ну, какие-то такие понятные вещи. – «А зачем мне думать, зачем мне вообще будущее, если нас всех уничтожат?» Женщина. Не мужчина. Женщина молодая, красавица девчонка. – «Зачем мне все это? Я чувствую, что я должна быть там». 

Кто из русских людей, русских режиссеров, российских режиссеров вообще способен на даже повторение этой фразы? Не то чтобы рождение этой фразы, не то чтобы произнести эту фразу, а просто повторить ее, искренне повторить, чтобы не дать петуха на втором слове. Кто? Есть такая фамилия?

К. ЛАРИНА: Это важнейшая тема, тяжелейшая тема. И могу тебе сказать то же самое про журналистику. И могу сказать даже про то, что мы делаем в YouTube, почему так, почему мы повторяемся, мы ходим по кругу, мы встречаемся только с теми, в ком мы уверены. Потому что, во-первых, в ком ты не уверен, он к тебе не придет. Все заткнули рты и сидят молчат в тряпочку. То, что мы видим на родине, в Москве я имею в виду, на моей родине. Что мы видим? Иллюзию нормальности. Это самое страшное. Это не привыкание к войне, как многие пытаются объяснить, это действительно «ну что ж теперь, застрелиться, что ж теперь, нам и комедии не снимать?»

В. МАНСКИЙ: Ты знаешь, я в каком-то интервью не так давно сказал, что, дескать, поддержка войны 70%, и на меня обрушилась фейсбучная армия с пехотой и артиллерией, что, дескать, откуда ты знаешь, сидя там в своих заграницах, на самом деле, мы тут. Но я знаю то, что я вижу по соцопросам. А больше я ничего не вижу. 

К. ЛАРИНА: В ленте молчание. 

В. МАНСКИЙ: Я не вижу никаких проявлений несогласия. То есть я бы принял это какое-то кухонное несогласие в какие-то другие исторические моменты, когда нет войны, когда нет прямой агрессии, прямого убийства, прямых преступлений ежедневных. Я могу допустить, что можно быть оппозиционно настроенным, сидеть на кухне и хаять власть любую: хоть Леонида Ильича, хоть Владимира Владимировича, хоть что, хоть черта в ступе. Но когда уже все оголилось, когда идет операция на открытом сердце, как можно не проявлять свое отношение, вот как и при этом говорить: «Нет, вы знаете, вы там зажрались, вы там не видите, как мы тут, вы не видите пафоса нашего гнева»? Нет, я не верю и не принимаю этот пафос гнева. 

Это не значит, что я оправдываю себя за свою эмиграцию. Но мне кажется, что в данном случае эмиграция честнее, чем молчаливое… Хотел сказать «принятие», ну окей, молчаливое непринятие того, что происходит в той точке, где ты живешь.

К. ЛАРИНА: Я с тобой абсолютно согласна. Я тоже считаю, что… Не знаю, это вечный спор между уехавшими и оставшимися, что эмиграция – это привилегия. Придумывают чёрт-те что. 

Я могу в качестве контраргумента единственное сказать этим людям, которые говорят, что, типа, хорошо вам, вы можете. Масса есть примеров, которые не могли по всем приметам никуда уехать, потому что это, это, 25 тысяч причин. В конце концов, люди начинают с нуля свои жизни. И таких примеров я знаю много даже в своем окружении среди людей, для которых русский язык – это язык работы. Я имею в виду даже не журналистику, а артистов, режиссеров, людей творческих, которые бросают свои карьеры и начинают жизнь сначала, с нуля. Это не те, которые за собой тащат свой имидж звезды. 

Не знаю, тот же Александр Роднянский. Понятно, что он звезда международного уровня, лидер киноиндустрии и с ним все будет в порядке. Но и то я считаю, что он совершил просто героический поступок без всяких дураков, бросив все, что он намыл себе, вот этот остров золотой, который у него под ногами был, он принял решение. Это решение трудно принимать, но после него становится легче. 

Вот сколько я разговариваю с людьми здесь в этом эфире… Вот приходила ко мне Маша Шалаева, совершенно блистательная актриса, прекрасная, которая скиталась долгое время и не могла никак, но понимала, что она не может там оставаться. Коля Белый, Юлия Ауг. Много. 

В. МАНСКИЙ: Да, да. Жить не по лжи куда… 

К. ЛАРИНА: Легче.

В. МАНСКИЙ: Легче. Вот тот же Роднянский. Я позволю себе. Мы все-таки более 30 лет, если не 40, очень близко жили. Ведь сколько он совершил компромиссов, дабы существовать в пространстве тех успехов, которыми он овладевал в России. Это просто какая-то бесконечность компромиссов. И когда он возглавлял «СТС». 

К. ЛАРИНА: Когда снимал кино с Бондарчуком. 

В. МАНСКИЙ: Да. И когда он, будучи даже директором «Кинотавра», казалось, фестиваль, это не телевидение, это пространство свободы, и даже в этом пространстве свободы он все равно совершал компромиссы, потому что «Кинотавр» был очень знаковым событием и там нужно было какие-то вещи… В конце концов, он в свое время пригласил, а потом отозвал приглашение на мой фильм в Северной Корее «В лучах солнца». Это был тоже компромисс обстоятельств момента какого-то сохранения «Кинотавра», какого-то финансирования, еще чего-то. 

И вот я сейчас смотрю на него. Я с ним не виделся в эмиграции. Мы как-то не пересекались. Я смотрю, и я вижу абсолютно легкого, говорящего без пауз, дышащего словами человека, потому что он обрел вот действительно счастье. Как будто кандалы у него сняли с ног, и он полетел.

К. ЛАРИНА: Освобождение, да. 

В. МАНСКИЙ: Вот это чувство полета, легкости, оно вообще ни с чем несравнимо. И люди, которые в угоду каких-то мнимых и, по факту, ложных обстоятельств живут в этом круговороте полуправды, а иногда и откровенной лжи, окутывают себя этими компромиссами, не могут из этой паутины выбраться, все равно паук высосет всю из них кровь, кровушку.

К. ЛАРИНА: Абсолютно верно. Я тоже не устаю это повторять, как прекрасен человек освободившийся. Это великое счастье. Я хочу обратиться к нашему чату, поскольку мы уже полчаса в эфире. Что у нас тут пишут? Пишут откуда. Почти 1500 смотрят нас сейчас в прямом эфире. Это хорошая цифра. Спасибо вам большое, дорогие друзья. Сан-Франциско, Дрезден, Владивосток, Нью-Йорк. Лена Дитрих, наш постоянный зритель, спасибо за донат. Новосибирск, Эдинбург. 

Павел Шведов, донат: «Спасибо за гостя. Надеюсь, что документалисты не дремлют и снимают будущие нетленки про настоящее в России». Да. 

Марина: «Здравствуйте. Хотелось бы узнать мнение гостя о фильме Гольденцвайга “Необыкновенный фашизм” на “Дожде”». Это хороший вопрос. 

Сейчас прочту еще предложение Манскому от Сергея: «Канадские кинематографисты сняли фильм “Гитлер: Восхождение дьявола”. Полагаю, вам тоже стоит задуматься над темой. Материалы можно собирать уже сейчас». Вообще, восхождение дьявола уже снимал, по-моему, Манский, да? Это уже было

В. МАНСКИЙ: Только нужно тут заметить, что это не было восхождение дьявола. Гитлер сам строил свою карьеру, сам создавал свою партию, сам создавал политическую вот эту историю, которая его возвела на вершину власти. 

Путин ничего не создавал. Путина взяли как марионетку, но просто проиграли в этой какой-то подковерной игре, может быть, дали излишние… Я не хочу сейчас возвращаться к этой истории. Одним словом, Путин никогда не участвовал ни в какой личной… Он никогда себя не создавал, не участвовал ни в какой публичной, личной конкуренции. Он все получил на блюдечке с голубой каемочкой. Он получил Конституцию, которую под Ельцина правили и рихтовали в 1993 году, довольно-таки жесткую с очень мощной президентской властью. Так, проехали. 

Что касается Гольденцвайга. Картину я, конечно, посмотрел. Я, конечно, считаю, что картина структурно достаточно лобовая. И в этом смысле не в моем не то чтобы вкусе. Это такое какое-то неправильное слово, когда идет речь о подобных темах. Не в моей силе восприятия. Для меня это слишком плакатная конструкция. Но полагаю, что сейчас есть аудитория, которой эта картина нужна и важна. 

К. ЛАРИНА: Мне кажется, для многих людей, неискушенных в таком погружении…

В. МАНСКИЙ: Я все-таки к людям и к зрителю отношусь всегда с большим уважением, с большей надеждой.

К. ЛАРИНА: Я с тобой соглашусь. Можно я скажу?

В. МАНСКИЙ: Да, конечно.

К. ЛАРИНА: Мне кажется, это прием достаточно простой. Он понятен с первых кадров. Но мне кажется, что здесь объем этой картины и ее нелинейность обеспечиваются участниками. Ты обрати внимание, что там есть немцы, которые в том числе не только историки, но и свидетели гитлеровского времени и свидетели Третьего рейха. И когда он им показывает сегодняшние речи и выступления…

В. МАНСКИЙ: Ты знаешь, Ксюш, я тебе скажу так. Мое кинематографическое кредо – это не делать выводы за зрителя. Предъявить зрителю некое пространство, в котором он существует и на основе этого прохождения пути вместе с автором через картину самостоятельно принимает какое-то решение. 

У Константина решение в первых же минутах фильма и дальше весь фильм это решение только подтверждается, подтверждается. И в каком-то смысле эта картина в большей степени структурно находится в пространстве пропагандистского кино, нежели кино осмысления, анализа и обретения некоего индивидуального понимания и приятия той катастрофы, которую мы видим и которая, безусловно, созвучна с эпохой Третьего рейха: и аншлюс Крыма… Все это понятно. 

Но я бы, наверное… Хотя не знаю. Повторяю, может быть, зрителю, который с легкостью принимает на веру предложение Терешковой об изменении Конституции, может быть, для них. Но если есть такие люди, может быть, они не смотрят «Дождь». Я не знаю. Я, одним словом, как-то тут не уверен.

Если бы этот фильм показали на канале «Россия», где действительно уже такая аудитория с прессованным сознанием, уже с каким-то таким выбитым в некую плоскость, может быть, с этим плоским упал-отжался вот эта картина более пришлась бы по их размеру.

К. ЛАРИНА: Поняла. Сейчас пойдем дальше. Я просто хочу нашим зрителям напомнить, что мы в YouTube, поэтому, пожалуйста, помогайте нам с продвижением. Что от вас надо? Совершенно безвозмездно ставьте нам лайки, дорогие друзья, для того чтоб как можно больше людей нас увидело. Пожалуйста, подписывайтесь на наш канал. Пожалуйста, пишите нам вопросы, пишите, откуда вы. Это все очень важно. 

Ну а если есть желание кинуть какой-нибудь донат любого размера, тоже буду вам очень признательна, поскольку никаких спонсоров у нас нет, мы живем благодаря собственному желанию, чтобы не замолкать, чтобы говорить, ну и, конечно, благодаря вам, нашим дорогим зрителям. Так что пользуйтесь возможностью сказать спасибо лишний раз нам и нашим гостям, в данном случае Виталию Манскому. 

Виталий, если уж про «Дождь», не могу тебя не спросить, как ты оцениваешь всю эту историю, которая случилась с «Дождем» в Риге, в Латвии?

В. МАНСКИЙ: Я считаю это очень серьезной ошибкой латвийских. И здесь важно подчеркнуть, в России воспринимают подобные решения по этому стереотипу понимания, как понимаются подобные решения, как некое решение латвийской власти в целом. Но нужно понимать, что демократическое общество устроено принципиально иначе, чем, допустим, недемократическое общество, где решение принимается в одном кабинете и спускается вниз. Или даже если в каком-то промежуточном кабинете, оно все равно встроено в некую вертикаль. 

Демократические страны устроены так. Вот проходят выборы, люди идут голосуют за какие-то конкретные партии с конкретными программами. Потом эти партии, если проходят, попадают в Сейм, в парламент. Они формируют правительство. И в результате формирования правительства разбирают портфели министерств, комитетов и прочих. В данном случае какая-то партия, забирая какой-то портфель, она уже действует в соответствии со своей партийной идеологией, со своим партийным представлением о добре и зле. И повлиять, скажем, премьер-министру или президенту на решение вот этого министерства довольно-таки сложно. То есть никакого прямого указания не может получить министр, что делайте так или иначе. 

Портфель комитета, который занимается лицензиями, принадлежит Национальному объединению. Национальное объединение – это объединение людей, которые считают, что Латвия – для латышей. Это такой право-национально… Я не скажу «националистический». Но это люди консервативные очень. Они против многих элементов современного демократического общества. И они приняли вот такое решение. 

Это решение подогревалось людьми, которые симпатизируют этому направлению, которые против эмиграции в целом. Не только приезда журналистов «Дождя», а в целом они против эмигрантов, они выступают исключительно за латышский язык. То есть у них есть и позитивные, и спорные вещи, и, конечно, бесспорно ретроградно-консервативные. Вот они приняли такое решение. 

Это решение – ошибка. Это ошибка и для самой Латвии. Но это ошибка и достаточно серьезная в целом в борьбе с нашим общим врагом. У всех у нас и у Национального объединения тоже есть общий враг. И если они совершают действия в угоду каких-то локальных интересов, но это решение наносит или придает силу, усиливает нашего общего врага, в этом случае это решение ошибочно. Не знаю, насколько витиевато я выражаюсь.

К. ЛАРИНА: Я поняла тебя. Но у меня тогда по этому поводу все-таки два вопроса. Первый вопрос. А исторический контекст играет в оценке этих событий какую-то роль в общественном отношении, в общественной атмосфере? Что такое контекст я имею в виду? Что Латвия, как и многие другие страны Балтии, как и Эстония, как и Литва, знает прекрасно, что такое русский сапог на твоей земле. И мне кажется – я со стороны смотрю, – что это тоже в качестве возможной причины ментальной, которая сидит в подкорке, тоже имеет значение. 

В. МАНСКИЙ: Конечно, безусловно. И вина Российской империи, Советской империи, конечно, в генокоде латвийского народа. И нежелание России ни на каких этапах своего развития, в том числе и демократического, принести извинения за содеянное, конечно, на подкорке. То есть не то чтобы на авансцене этот стоит вопрос, но внутренне. 

Я помню, как моя жена в контексте там какого-то разговора просто сказала: «Я приношу извинения. Мне стыдно». Какие-то произнесла слова совершенно простые, понятные и естественные по отношению к тому, что сделали русские в Латвии. И вдруг даже самые жесткие сердца с ледяным глазом прослезились – я просто без фамилии, потому что у меня нет такой задачи – и были очень растроганы. Но это же просто. И это просто никто не сделал. Поэтому эта тяжесть русского присутствия…

Да, еще нужно понимать, что в Латвии не так много, но тем не менее есть существенное количество людей, которые, живя в Латвии, имеют избирательное право в России. И я тебе скажу, что каждое утро после выборов, очередных электоральных циклов в России просыпаться в Латвии и читать, что как бы Латвия проголосовала 95, 96, 97% за «Единую Россию» ли, за изменение Конституции ли…

К. ЛАРИНА: Кошмар какой.

В. МАНСКИЙ: Персонально за Путина ли. Конечно, для латыша это такая пощечина, потому что это же люди, которые… Да, их там, повторюсь, не так много, но они есть. Это десятки тысяч людей. И они где-то рядом с тобой. Ты просыпаешься, едешь в автобусе, и ты не понимаешь, по большому счету, кто рядом с тобой сидит. 

А в ситуации войны это уже не просто вопрос гигиены, это уже вопрос… Потому что очень определенные настроения на границе (Латгалия, Даугавпилс), где я лично видел, на видео снято, как собралась немалая группа русскоязычных людей, требующих снять украинский флаг с флагштока перед школой. Это начало войны, где-то март-апрель. Они, конечно, не говорили, что они за Россию. Они говорили: «Ну почему флаг иностранного государства висит на школе, где учатся наши дети?» Но мы ж не идиоты. Мы ж понимаем, что на самом деле они думали. И эти люди, условно говоря, живут на границе с государством-агрессором. И если это государство-агрессор вдруг, то понятно, что они будут делать. 

И поэтому общество, да, оно насторожено, оно встревожено, оно недоверчиво. Я только не понимаю, причем здесь «Дождь», вот совершенно не понимаю. 

К. ЛАРИНА: Подожди. Вот сейчас тебе объясню. Вернее, тоже в форме вопроса. Мне кажется, что очень важный момент показала эта ситуация – это вопрос самоидентификации: кого мы представляем, когда мы вынуждены… Мы – люди, которые покинули путинскую Россию в разное время, что сейчас, что не сейчас. Это не суть важно. Важно, что мы отказываемся, чтобы нас ассоциировали с этим режимом. Мы не хотим рядом с ним стоять. Мы хотим отмыться от него. 

Журналисты русские. Там, насколько я знаю, чуть ли не больше 20 изданий в Латвии, которые туда приехали из России. Кто эти люди? Вот объясни мне, они чьи? Это российское издание, это российские журналисты, это латвийские журналисты, это журналисты-оппозиционеры, это журналисты-эмигранты? Это важно понимать.

В. МАНСКИЙ: Послушай, прежде всего нужно понимать и нужно признаться, что «Дождь» – одно из самых ярких изданий русскоязычных за пределами России. И даже в Латвии при наличии и «Новой газеты», и «Медузы», не хочу никого поссорить, но «Дождь» как-то очень заметен, так скажем. Окей, буду деликатен. Очень заметен. 

И я знаю, потому что как раз так случилось, так получилось, работаю в Латвии, 90% окружающих меня людей – латыши, я знаю, что они смотрят «Дождь», им интересен «Дождь», им «Дождь» объясняет многое про Россию, про события в России, про то, как эта страна заблудилась, запуталась и оказалась в этом состоянии, которое сейчас мы все уже даже не наблюдаем, а испытываем на себе. И вот, скажем, более-менее напряжение вокруг «Дождя» возникло, когда Котрикадзе взяла интервью у мэра Риги.

К. ЛАРИНА: По поводу памятника. 

В. МАНСКИЙ: Нет, это не поводу памятника, это по поводу разных вопросов. Но я тебе должен сказать, что это интервью было не столь… Я не хочу сказать, что латвийские медиа берут сервильные интервью, но оно было какое-то более наотмашь, что ли, более честное, более прямое, без этих вот таких вот витиеватостей. И мэр прекрасно, кстати сказать, реагировал и прекрасно себя показал. Но это какой-то другой код журналистики. 

К. ЛАРИНА: Но не всем это понравилось.

В. МАНСКИЙ: Вот да. Что, дескать, какое право имеют приезжие журналисты, которым мы тут бросили подушку в угол, поднимать голову? Но я сейчас, может быть, грубо говорю, но приблизительно.

К. ЛАРИНА: Да, да, да. Называется, вас приютили – сидите и молчите. 

В. МАНСКИЙ: Да. И не лезьте в наши дела. Но это не наши дела, потому что… Я, кстати, часы провел с главным спикером, который против «Дождя» в силу наших дружеских отношений и как-то его пытался перенастроить, переубедить. Ведь дело в том, что «Дождь», в отличие от латышей, очень хорошо знает новостную повестку внутри России, и он касается тех тем, которые уже обработаны российской пропагандистской медиаиндустрией, и он дает иную картину, иную сторону того уже очень мощного идеологического блока для в том числе российской аудитории. 

К. ЛАРИНА: Я тебя умоляю, мы здесь не собрались с тобой защищать «Дождь», потому что мы с тобой в этом смысле на одной стороне. И я просто тебе говорю, что мне важно от тебя услышать, ты кто. Ты кто такой там? Ты русский режиссер, российский режиссер? Ты кто? Ты эмигрант или кто? Как ты себя позиционируешь? 

В. МАНСКИЙ: Ты это я? 

К. ЛАРИНА: Ты. 

В. МАНСКИЙ: Ты это я, да. Я до 24 февраля 2022 года был работающим в Латвии латвийским режиссером. 

К. ЛАРИНА: Латвийским.

В. МАНСКИЙ: Латвийским. До 24 февраля. Сейчас, наверное, какая-то есть, я ее практически не ощущаю, потому что все-таки я с 2014 года, у меня есть уже история, я уже внутри, я даже по статусу уже внутри Латвии.

Но, наверное, какое-то, может быть, если не напряжение, особый какой-то взгляд, наверное, теперь тоже и на меня появляется, потому что я прежде всего защищаю «Дождь», я не соглашаюсь с теми людьми, которые принимают решения или соглашаются с принятием решения по отзыву лицензии. То есть какие-то вот такие моменты могут возникать. Но я отчетливо понимаю, что я живу в демократическом обществе, в свободном обществе, и я абсолютно никак не боюсь высказывать свою точку зрения, которая может быть абсолютно противоположна той, которая реализуется по тем или иным направлениям. 

Но, в принципе, что я точно знаю, что латвийская индустрия гордится тем фактом, что я живу и работаю в Латвии. 

К. ЛАРИНА: Паспорт-то российский?

В. МАНСКИЙ: Паспорт-то российский, но я, в принципе, если бы не был объявлен в федеральный розыск, я начинаю процесс по выходу из российского гражданства. 

К. ЛАРИНА: Смешно слушать. Как будто в каком-то зазеркалье человек сидит и говорит: «Если бы я не был объявлен в международный розыск». Да, да, да, мы об этом не сказали, я думаю, что наши зрители знают, что статус похлеще, чем иноагент, у Манского – он в международном розыске.

В. МАНСКИЙ: В федеральном. Слава богу, в федеральном.

К. ЛАРИНА: В федеральном, да.

В. МАНСКИЙ: Нет, я езжу по миру абсолютно свободно. 

К. ЛАРИНА: Ну и как тебе это ощущение? 

В. МАНСКИЙ: Я понимаю этот нервный смешок, когда очередной мой товарищ становится иноагентом. И я понимаю, когда люди говорят: ну вот, дескать, и я заслужил, это знак того, сего. Я считаю это все подлым, мерзким, постыдным, понятное дело, совершенно несправедливым. Я не то чтобы хочу каких-то почестей или еще чего-то. У меня все мои друзья, которые работают в Украинах, в Латвиях, Казахстанах и Киргизиях, народные артисты своих государств. Мне неприятно, что я в розыске. Я не буду скрывать и не буду хорохориться. Мне неприятно, что я не могу, если мне будет нужно, приехать в Россию. Мне неприятно это. 

Но это не нарушает моего спокойствия, моей мысли, моего дыхания, моих рабочих планов. Это не делает меня ожесточеннее. Это не настраивает меня на какую-то месть.

К. ЛАРИНА: Противно просто. Мне кажется, противно. 

В. МАНСКИЙ: Мне просто это неприятно. Как наступил случайно во что-то. 

К. ЛАРИНА: Несколько вопросов задаю от наших зрителей из чата. «Как вы считаете, – спрашивает Елена, – способен ли российские народ на искреннее раскаяние за содеянное страной, режимом или самими россиянами?»

В. МАНСКИЙ: Банальную вещь скажу. Заглядывая в будущее, рассматривайте под увеличительным стеклом прошлое. Немецкий народ тоже бы не был ни на что способен, если бы его не провели тем путем, которым он прошел, если бы после падения нацизма людей за руки не водили в концлагеря, не заставляли выкапывать трупы, ну и так далее. То есть не прошли бы через эту шоковую терапию.

Вот тут я могу, конечно, заблуждаться, но, по-моему, досконально русский народ не понимает степень тех преступлений, которые совершают в целом люди, граждане Российской Федерации. Я не уверен, что они совсем не знают, что происходит. Но вот все тот же TikTok, о котором я сказал, он мне вбрасывает эту браваду пропагандистов про уничтоженные цели, про всю эту мерзоту. Слушайте, у меня, в конце концов, вся моя семья живет в Украине. Хорошо, маму я забрал в Ригу. Но вот 14 этажей без лифта, без воды, канализации, света, тепла. Вот как вы думаете? 

Я сейчас не говорю о прямых убийствах людей, парней, которые не должны были идти в армию и так дальше. Эти бесконечные могилы в Украине. Вот я сейчас когда снимал картину, я, естественно, в своем родном городе пошел на могилы своих родных. И рядом целое поле захоронено молодыми парнями младше меня вдвое. Поле целое. Ну я не знаю, как это. Ну а когда сегодня в Кривом Роге полтора года…

К. ЛАРИНА: Мальчик. 

В. МАНСКИЙ: Каждая эта новость… Вот правда, может, и хорошо, что мне запрещен въезд в Россию.

К. ЛАРИНА: Понять это невозможно.

В. МАНСКИЙ: Потому что если б я доехал, я не знаю, что бы я сделал. 

К. ЛАРИНА: Виталь, понять это невозможно. Я возвращаюсь к пропаганде. Вот ты говоришь, без света и тепла. Они ржут, издеваются, хихикают и злорадствуют в телевизоре. И это делают не только какие-нибудь условные Скабеевы, а вполне себе безымянные ведущие, которые вообще никто, никто. 

В. МАНСКИЙ: Ты знаешь, Ксюш, мы же когда жили в России, вот я был академик «ТЭФИ», ходил на эти «ТЭФИ», где ходили эти люди в лаковых штиблетах, барышни в платьях. Вот как-то казалось, что все какие-то более-менее. А потом оказалось, что это вурдалаки. Вот сейчас я понимаю, что это были вурдалаки. И вот с этими вурдалаками ты как-то с некоторыми даже чего-то. 

К. ЛАРИНА: Вспомни дни рождения «Эха Москвы» У нас там был такой Ноев ковчег.

В. МАНСКИЙ: Да.

К. ЛАРИНА: Кого там только не было. 

В. МАНСКИЙ: Да, абсолютно. Сейчас я не представляю, я вообще физически не представляю. Я правда не знаю. Вот вдруг так машина времени… Не машина времени, а вот вдруг ты раз и оказываешься… Я не знаю, сейчас «ТЭФИ», кстати, вручается? 

К. ЛАРИНА: Ковер самолет. Они давно внутри пузыря вручают.

В. МАНСКИЙ: Да? Вот документалисты. У нас же есть, вот ты уже упомянула, премия «Лавр». Был совет премии, который принял решение объявить победителей многоступенчатого конкурса без каких-либо торжеств. И вот не все это приняли. 

К. ЛАРИНА: То есть хотели банкеты.

В. МАНСКИЙ: Я не знаю, там банкеты, не банкеты, но вот совет премии принял решение, что не будут вручаться сами лавры, будет дан диплом (документ) победителю, будут объявлены победители. И вот «а почему?» прозвучало. Правда, меня не спрашивают, но если б меня спросили, я бы даже не нашел, что ответить. Как почему? А почему на поминках мы не открываем шампанское? А почему, кстати, на поминках не открывают шампанское? Вот почему?

К. ЛАРИНА: Потому что шампанское ассоциируется в праздником. 

В. МАНСКИЙ: Но, может, кто-то не пьет крепкое. Может быть, кто-то любит игристое. 

К. ЛАРИНА: Хотя грузины поют на поминках прекрасные песни. Здесь другое, конечно. Я понимаю, о чем ты говоришь. Абсолютное непопадание какое-то и этическое, и эстетическое. Моя версия такая, чтобы никого не осуждать, и чтобы нас не обвиняли в том, что белое пальто вокруг нас. 

В. МАНСКИЙ: Ты знаешь, вот никого не осуждать – это тоже какая-то не очень правильная сейчас…

К. ЛАРИНА: Хорошо, не обобщать. Давай так. 

В. МАНСКИЙ: Вот давай не обобщать. 

К. ЛАРИНА: Да. Мне кажется, что все-таки, не знаю, согласишься ты со мной или нет, волшебное слово «оптика» сегодня не менее важно, чем слово «эмпатия». Оптика – это ракурс, с которого ты смотришь на события. И как ни крути, я вижу это по своим наблюдениям, даже если ты не смотришь этот сраный телевизор, и ты не находишься в плену этой пропаганды, и умом даже ты понимаешь, что да, да, да, и бомбят, и зачем это сделано, но все равно ты находишься внутри этого очага какой-то тотальной радиации, ты не то что начинаешь верить, а вот это «не все так однозначно» идет из этого. Или: «Ну что ж нам теперь, застрелиться? А что ж нам теперь, не читать и на выставки не ходить, и премьеры не играть?»

В. МАНСКИЙ: Ты знаешь, а может быть, застрелиться? 

К. ЛАРИНА: Хороший вопрос для голосования. Мне бы очень хотелось, чтобы это произошло хотя бы с одним человеком. Когда был 1991 год, стрелялись, между прочим. Пуго застрелился, Ахромеев выбросился из окна, потому что они, дураки, подумали, что сейчас будет страшный суд, и что сейчас будет другая страна и другое общество, и что они проиграли. Эти не застрелятся. 

В. МАНСКИЙ: Сейчас бы сидели в Думе.

К. ЛАРИНА: Да. 

В. МАНСКИЙ: Ездили бы на казенных машинах с мигалками. 

К. ЛАРИНА: Смешная реплика, Виталь, от Евгения: «А почему не открывают шампанское? Да потому что нужные поминки еще на наступили». На этих поминках шампанское откроют обязательно.

В. МАНСКИЙ: Да, да. Мы все собираемся фейерверк купить, чтобы дома стоял. Все как-то откладываем. Может быть, надо это сделать, и тогда…

К. ЛАРИНА: Давай еще несколько вопросов, поскольку у нас вот час. Я понимаю, я сказала, час с хвостиком мы в эфире. Надо будет Виталия отпускать. Но у меня еще масса вопросов своих. И я вижу, как люди активно включились в наш разговор. Спасибо вам. Алексей: «Каковы шансы, что Путин встретится с реальностью существенно раньше смертного одра?»

В. МАНСКИЙ: Очень важно, чтобы это произошло. Очень важно не для Путина – для нас всех и для истории. Потому что Путин – не последний диктатор на планете Земля. Диктаторы должны знать, что им не суждено умереть в собственной моче. Они должны знать, что велика вероятность быть растерзанными собственным народом, умереть на скамье подсудимых, умереть, понимая всю степень своих преступлений и всю степень ненависти к тебе. Вот не придворных лизоблюдов, которые создают вот это пространство комфорта, а вырваться в пространство реальности. Должен этот дамоклов меч висеть над каждым будущим диктатором, которых будет еще, к сожалению, после нас немало. 

К. ЛАРИНА: Я надеюсь, что у него перед глазами тоже есть примеры, для того чтобы понимать, чем все это кончится. Я не знаю, я вообще его никогда не видела, в отличие от моего сегодняшнего гостя, этого человека я не видела, но мне кажется, что он не такой тупой, он прекрасно понимает, что здесь вариантов нет, здесь два конца: либо я победил (но это уже сейчас невозможно), либо я на виселице, условно, скажем так метафорично, на скамье подсудимых, и даже если мне добрый какой-нибудь человек яд принесет в камеру, то это будет яд в камеру уже, под приговором. Да? Не знаю. Ты допускаешь мысль, что он может победить?

В. МАНСКИЙ: Я не то чтобы допускаю, а я все-таки нахожусь перед фактом наличия у него ядерного оружия. И я понимаю, что «зачем нам мир, в котором нет России, а Россия – это я» – это не случайная какая-то форма высказывания, а это жизненная доктрина человека. И это, конечно, ничего, кроме оторопи, не рождает в твоем понимании и в твоем ощущении. 

И здесь, конечно, роль государств, которые обладают большим арсеналом возможностей, которые обязаны… Я вот не люблю говорить, что кто-то что-то обязан. Но государства в целом, конечно, обязаны учитывать этот фактор всеобщей опасности в точке X, в которую действительно Путин себя загоняет. И в этой точке, как он писал в книге своей Наташи Геворкян про крысу, которая загнанная в угол совершает прыжок нападения, пусть даже отчаянный. Мир это должен понимать.

К. ЛАРИНА: Тут как раз тот самый момент, когда можно подвести итоги нашего голосования: кто похоронит или что похоронит окончательно путинский режим? На первом месте, большинство голосов получила Украина. 48% наших зрителей ответили так. На втором месте – заговор элит (26%). Мировое сообществе – 21%. Народной революции отдают совсем мало шансов (5%). Ты бы какой выбрал ответ или, может быть, несколько вариантов?

В. МАНСКИЙ: Нет, я думаю, что… Понимаешь, это несколько бессовестно надеяться и возлагать эту роль на Вооруженные силы Украины, которые состоят из простых людей, которые ушли из своей мирной жизни и которые вообще никак не думают и не должны думать о том, что происходит в России. Они думают исключительно о своем будущем, о своей стране, о своей родине. 

А получается, те, которые даже в варианте ответа всего лишь 5% возлагают сами на себя смену, уничтожение режима, но возлагают эту надежду на тех, кто вообще не… Украине сейчас Россия неинтересна вообще, вот никак. Вот говорят про cancel российской культуры. Да просто людям не нужно. Они хотят вообще не видеть ничего, что находится за границей Российской Федерации, вот этот Мордор. Не хотят вообще в эту сторону смотреть. А этот Мордор, вместо того чтобы уничтожить своего диктатора, ждет, что эти добры молодцы придут и их освободят. Но это вообще что-то запредельное. 

Грустно. Грустно от этой безнадеги, от того, что действительно мы понимаем, что русский народ в каком-то смысле импотент, что он просто ждет, когда его в данном случае завоюет армия добра. При этом они никогда еще не скажут, что это армия добра. Никогда. Это же нацисты. Это же бендеровцы. Это, я не знаю, НАТО. 

К. ЛАРИНА: Виталь, очень важные вещи на финал я оставляю исходя из того, что ты сейчас сказал. Мне кажется, это очень важные вопросы. Победит Украина безусловно. И так или иначе этот режим рухнет. И вот останется эта страна с тем самым народом, о котором ты сейчас говоришь. Потому что то, что мы наблюдаем за это время, – это какое-то невероятное становление и формирование украинской нации в стране, то есть это абсолютное единение нации. Вот если говорить, кто встал с колен по-настоящему, так это украинский народ и Украина. 

И видим ровно наоборот, знаешь, как обратная петля – это полная моральная и ментальная катастрофа в России. И связано это не только с политиками и с чиновниками, и с военачальниками, а связано это как раз с тем, о чем ты говоришь. Что делать с этим? Дело же не в том, чтобы потом они перезахоранивали трупы и смотрели в лицо друг другу и понимали, что мы тоже соучастники, мы тоже убийцы. Дело же не в этом. 

В. МАНСКИЙ: Я все-таки не могу говорить вообще. 

К. ЛАРИНА: Не обобщаем.

В. МАНСКИЙ: Я могу сказать, ребята документалисты, ребята не документалисты, люди, которые вообще что-то могут снимать, расскажите вы своему окружению через свое видео, через свое ощущение времени, расскажите, что началась война, что войну ведет Россия. Ну сделайте маленький шаг вот просто в рамках своей профессии, своего умения, своего хобби. Ну сделайте что-то. 

А другие в других цехах, в других пространствах этой огромной страны тоже что-то будут делать. Может быть, учителя что-то скажут. Может быть, врачи как-то пациенту не только пилюли пропишут, но как-то выскажутся. Может быть, похоронные агенты что-то расскажут про грузы 200. Может быть, как-то страна… Каждый где-то на своем отрезке, участочке, может быть, просто соседке расскажет. Давайте, может быть, каждый себя попробует разбудить. Ладно там соседку. Соседку опасно. Она может стукнуть. 

К. ЛАРИНА: Донести, да. 

В. МАНСКИЙ: Сам проснись. Проснитесь, люди. Але, война. 

К. ЛАРИНА: И второй вопрос. Не буду ничего говорить. Могу только подписаться под твоим призывом. Второй вопрос: что делать людям, которые оказались за пределами страны? Я понимаю, что Манский занимается своей работой, своей профессией и делает это. А что делает или должна делать, или может делать вот эта большая достаточно, уже просто огромная, миллионная волна эмиграции людей, которые уехали именно по политическим мотивам? Я не разделяю здесь. Это могут быть и журналисты, это могут быть и политические оппозиционеры. Я слежу за тем, что происходит в этой эмигрантской среде. Смотрю всякие форумы политические. У меня все время ощущение, что не то. 

Что бы ты сказал? Вот возможно, что эта волна превратится в некую общность под названием «русские в эмиграции»?

В. МАНСКИЙ: Ты знаешь, это, конечно, такая сложная история. И мы находимся в этом моменте. Но мне кажется, что какие-либо формы объединения буквального, формального или, как я недавно разговаривал с Ашурковым, вот эта Метароссия, так сказать виртуальная Россия, мне кажется, не очень правильный путь. Мне кажется, не то чтобы каждый там на своем месте свое дело, но каждый просто должен сохранять себя, жить и сохранять себя. Какие-то формы объединения за пределами России, которые, по большому счету, не влияют на происходящее в России – ну, не уверен. В конце концов, эта эмиграция никого не вынуждает совершать какие-то… У нас нет генералов Чернот, играющих на тараканьих бегах. 

К. ЛАРИНА: Да уж.

В. МАНСКИЙ: У нас нет выходящих на панель в Стамбуле благородных девиц. Все очень комфортно, все очень как-то по-человечески. Нет каких-то таких гипертрагедий. Просто живите, сохраняйте себя для какого-то будущего. Может быть, даже для какого-то пути оправдания русского народа в будущей жизни, когда падет этот режим и когда нужно будет предъявить какую-то чистоту духа, может быть, просто некую незапятнанность. Это тоже не лишнее. Потому что понятно, что все мы знаем людей, которые много работают, стараются, какие-то совершают действия: съезды народных депутатов, что-то чего-то. Но как-то не все из этого складывается. Одним словом, может быть, честнее пойти таксистом. 

К. ЛАРИНА: Да. И такие случаи тоже есть, между прочим.

В. МАНСКИЙ: И ничего страшного.

К. ЛАРИНА: Ничего страшного, ничего. Опять возвращаясь к этому чувству свободы и освобождения – оно невероятно важное в осознании себя. И кстати, когда ты эту свободу обретаешь, ты понимаешь и весь масштаб преступления вот тогда уж точно, потому что у тебя нет возможности спрятаться ни за что. Я отпускаю тебя. Как ты называешь российскую армию, российских солдат? Как ты их называешь?

В. МАНСКИЙ: Нет, ну конечно я их не называю «нашими мальчиками». И конечно я их не называю «нашей армией». Но я иногда в разговоре говорю «наши», «мы», потому что я 40 лет прожил в России. Это абсолютно большая часть моей жизни. И вряд ли где-то я смогу прожить больше. Несмотря на то, что я тебе сказал про российское гражданство, еще что-то, но я так или иначе говорю «наши документалисты». 

К. ЛАРИНА: Имея в виду российских.

В. МАНСКИЙ: Имея в виду российских документалистов. Ну что тут уже поделаешь? Хотя и европейских документалистов считаю нашими документалистами, и украинских. Не знаю, может, я безродный космополит.

К. ЛАРИНА: Что касается армия и путинской державы, безусловно, надо приучать себя. 

В. МАНСКИЙ: Нет, конечно же, человек, кто бы он ни был, какой бы он ни был замечательный поэт, айтишник, учитель, если он взял в руки оружие вольно или невольно, сознательно или несознательно, насильно или ненасильно, он взял в руки оружие, он является военным преступником. Точка. Вообще без обсуждения. Он никакой не «наши мальчики». Чем хуже ему на фронте, тем лучше миру, тем лучше Украине. Чем больше своровали генералы, тем лучше. Чем больше коррупции в России, тем лучше. Чем больше меньше они нам, тем лучше. Чем меньше хлеба привезли на фронт, тем лучше. Чем более гнилые автоматы, тем прекраснее. 

Это все должно развалиться и накрыться медным тазом. Никакого сочувствия ничему, что совершает преступление, не может быть. Это аксиома, не требующая никакого доказательства. И чем больше погибло, не доехало и так далее, если он с оружием в руках… Потому что ты всегда можешь дезертировать, ты всегда можешь, взяв оружие, перейти и сдаться в плен. Если ты это не делаешь – ты преступник. Точка. 

К. ЛАРИНА: На этом мы завершаем наш сегодняшний разговор с Виталием Манским. Напомню, что мы остаемся в записи. Пожалуйста, дорогие друзья, пишите свои комментарии. Я стараюсь отвечать на них сама. Спасибо большое Виталию. А нашим зрителям скажу, что мы встречаемся с вами в понедельник в рамках программы «Человек без телевизора». И там как раз поговорим об отражениях всех событий как в том телевизоре, так и в YouTube, вместе с Ирой Петровской. Эта программа у нас выходит каждый понедельник в 7 часов. В среду у меня плановый эфир с Евгением Киселевым. Приходите, пожалуйста, в 7 часов вечера. А в следующую субботу моим гостем будет Виктор Ерофеев. 

Виталий, обнимаю тебя. Огромное тебе спасибо. Извини, что задержала. Удачи! А когда фильм выйдет «Восточный фронт»?

В. МАНСКИЙ: Будет очень мощная мировая премьера. Не могу сказать, потому что это условие фестиваля. Пока они не объявят, мы не можем об этом рассказывать. 

К. ЛАРИНА: Окей. Будем ждать. Удачи! Спасибо тебе большое.

В. МАНСКИЙ: Пока.