«День седьмой» с Алексеем Уминским: Разговор о радости и надежде

Алексей Уминскийпротоиерей

Олег Батовпротоиерей

Что, собственно говоря, в надежде главное? То, что свет во тьме светит, а тьма его не объяла. На это можно только надеяться. Это невозможно представить себе как объект веры, потому что в этом смысле тьма всегда сильнее, тьмы всегда больше, тьма всегда кругом. И надеяться на то, что маленький огонек победит тьму… Но упование и надежда находятся в том, что тьма никогда не затушит огня. Вот это и есть надежда. И казалось бы, что оснований для этой надежды нет…

Подписаться на канал День Седьмой. Alexey Uminskiy

Поддержать канал День седьмой. Alexey Uminskiy

А. УМИНСКИЙ: Мы начинаем нашу сегодняшнюю встречу. И я надеюсь, что она будет у нас как такая серьезная беседа на тему христианской радости, христианской надежды. Потому что на самом деле эти две замечательные добродетели и, я бы даже сказал, заповеди, которые нам оставил Господь, очень тяжело исполнимы в жизни и не очень легко понимаемы. Сегодня наша встреча проходит в рамках Ютуб-канала «День Седьмой».

И мы сегодня встречаемся здесь, в этой прекрасной квартире. Я знаю, что среди присутствующих много зрителей нашего канала, может быть, даже есть подписчики нашего канала «День Седьмой». Поэтому получается так, что это такая первая встреча с реальными зрителями, с реальными подписчиками канала «День Седьмой». И я надеюсь, что такие встречи с подписчиками, с нашими слушателями и зрителями тоже будут как-то продолжаться, и мы будем стараться организовывать.

Итак, Ютуб-канал «День Седьмой». Мы здесь говорим о вере, о Евангелии, о Христе, конечно. И сегодняшняя наша беседа посвящена теме радости и теме надежды. И вот я просил вас вопросы мне подать. И будут эти вопросы, наверное, еще подаваться.

С чего я хочу начать? Начать я хочу с того, что в последние годы, последние два года, очень часто звучит такой призыв к христианам в том числе и вообще к людям, которые переживают эти события, трагические события войны, события отчуждения, события разделения, события потери любимых приходов, любимых друзей, родины, потери самого дорогого, что жизнь наполняла радостью и наполняла надеждой.

И в связи с этим часто слышишь такие слова, что постольку-поскольку столько много трагедий, горя, несчастий, слез, мы не имеем права на радость, мы не имеем права на то, чтобы позволить себе в эти тяжелые скорбные дни радоваться, и мы, наверное, должны ходить с какими-то особыми лицами или каким-то образом все время себе отказывать вот в этой радости.

И тогда встает вопрос, что же мы имеем в виду, когда говорим о радости? В какой радости мы можем себе отказывать и должны ли мы себе отказывать в радости? Является ли радость удовольствием? Является ли радость тем, с чем надо поститься? То есть скоромным таким во время поста. Является ли радость тем скоромным, от чего человеку необходимо отказаться и воздерживаться ради вот этой вот скорби и покаяния.

И здесь вот отец Олег, может быть, продолжит эту идею, которую я сейчас кинул, о том, что такое радость и стоит ли от нее воздерживаться, как от скоромной пищи.

О. БАТОВ: Да, это действительно интересная мысль о противопоставлении радости и удовольствия или, может быть, даже радости и веселья. Я встречал такой лозунг, обращенный к нашим соотечественникам: «Русские, хватит веселиться, пока происходит война, пока происходит убийство мирных жителей. И вы не имеете права на молитву». Это такой призыв, обращенный извне к нам.

А. УМИНСКИЙ: Нет, он изнутри тоже звучит.

О. БАТОВ: Изнутри он тоже звучит, совершенно верно. Но вот даже и в этом призыве говорится «русские, не время веселиться». О веселье, а не о радости, не о той вот радости, о которой действительно мы сегодня и хотим поговорить.

А. УМИНСКИЙ: Ты знаешь, все-таки когда мы слышим заповеди блаженства, там все-таки эти два глагола сопрягаются вместе – радуйтеся и веселитеся.

О. БАТОВ: Да. Но ты тоже противопоставил.

А. УМИНСКИЙ: Веселимся Божественне, как поется в Пасхальном каноне.

О. БАТОВ: Как тему задал различие между удовольствием и радостью, радостью и удовольствием. Я эту мысль впервые, пожалуй, встретил в автобиографии Клайва Льюиса «Настигнут Радостью». Само название совершенно замечательное. И он там говорит о том, что ему доставляло удовольствие. Это было ступенями к открытию той окончательной радости, для которой для него стало открытие веры, такое знание присутствия Христа в его жизни. И вот это та самая радость, о которой Господь говорит, что никто ее не отнимет у нас.

И вот есть вот эта какая-то очень глубокая и окончательная радость. Познать, что это такое, мы можем через веселье и удовольствие, поскольку они являются такими вот ступеньками к ней. Но она все-таки принципиально отличается. И действительно, можно воздерживаться на время от удовольствий и развлечений, как во время поста. Когда-то закрывались театры, какие-то другие, люди старались не ходить на развлекательные какие-то мероприятия. Действительно, это уместно бывает. Но это не значит, что у них пропадала вот та глубочайшая радость, которую они однажды познали.

А. УМИНСКИЙ: Дело в том, что, мне кажется, знаешь, в нашем человеческом житейском опыте радость, к которой мы привыкли с детства, может быть, та радость, которая нас окружает, как красота мира, как радость вот этих хороших, добрых отношений к нам любящих людей, родителей, например, наших друзей, это то, что нам дается бесплатно, даром, как говорила Сова Винни-Пуху.

И поэтому радость ощущается очень часто нами всеми как что-то такое легко достижимое, как что-то такое, над чем человек в принципе не должен трудиться, потому что радость, она должна быть, вот она есть, и радость – это что-то совершенно естественное, нормальное, что человеку, в принципе, дано.

Вот как с хорошей погодой, предположим. Вот радость как хорошая погода. Образ хорошей погоды – это образ радости. Хорошая погода, солнце, у человека хорошее настроение и у человека все хорошо, и у него все радостно А вот сегодня идет дождь мерзейший, отвратительный. Я пришел мокрый весь. У меня плохое настроение. Я нервный совершенно. Мне еще новости плохие пришли. Где тут? Места для радости уже нет из-за плохой погоды, потому что понятие радости и понятие отсутствия радости такие, как вот метеорологический прогноз. Завтра у вас не будет радости, потому что завтра обещан дождь, буря, вьюга и так далее, из дома лучше не выходить.

И тогда я доставляю себе радости другие. Я компенсирую одну радость другой радостью, например. Каким-то другим способом себя утешить и себя как как будто бы наполнить. Я вместо того, чтобы выходить на улицу, включаю сериал, наливаю себе рюмочку виски, и не надо мне никуда выходить, мне и дома хорошо.

И вот такие понятия, как радость, которая достигается просто сменой опции. Радость как опция, радость как то, к чему мы привыкли. И вот эта вот ситуация, когда радость – это опция, радость – это то, к чему мы привыкли, то, что мы можем взаимозаменять, разные способы порадовать себя, то есть ублажить себя, доставить себе удовольствие.

Вот то, о чем ты сейчас сказал, что радость как удовольствие – это то действительно, от чего человек отказывается постом как от удовольствия. Но при этом же пост сам описывается в Евангелии от Матфея в 6 главе как радость. А ты намажь свою голову маслом и покажи себя со светлым лицом, радостным лицом, потому что радость оказывается…

Вот как апостол Павел говорит, как она выражает себя? Всегда радуйтесь, непрестанно молитесь и о всем благодарите. И вот тогда получается, что радость, непрестанная молитва и благодарение – это совсем непростые вещи. Потому что непрестанно молиться – это огромный-огромный труд. Благодарить за все? Ну, человек, вообще-то, бывает, не всегда благодарит за необходимые вещи. И благодарность дает человек с таким трудом. Но благодарность надо как-то немного к себе подвигать. И в благодарности надо быть воспитанным. Это, в общем, некий такой момент, в котором родители воспитывают своих детей, чтобы они вырастали благодарными людьми, что они говорили спасибо всегда, когда что-то происходит, и так далее.

А радость, получается, здесь как бы лишний элемент, потому что радоваться мы привыкли легко и радость должна доставаться вот просто сама по себе, потому что радость как какая-то вещь, которая должна нас одухотворять, наполнять. И вот эта радость, она ведь очень легко теряется. Вот в чем все дело. Вот та радость, о которой я сейчас сказал, та радость, которая естественная радость, обычная радость, радость хорошей погоды, она ведь очень быстро теряется. И человек, теряя радость, не знает, как ее вернуть.

О. БАТОВ: Да-да, вот Льюис пишет ровно об этом. И у него в названии, по крайне мере в русском переводе, «Настигнут Радостью» «радость» с большой буквы. Эта радость с большой буквы, это та радость, действительно источником которой является Бог и осознание, что ты любим Богом. Вот это источник вот той глубокой радости, которая всегда есть, несмотря на плохую погоду. Бывает, что ее не видно, как не видно сейчас солнце за тучами и за дождем.

А. УМИНСКИЙ: Но это не значит, что солнца нет.

О. БАТОВ: Это не значит, что солнца нет, что оно куда-то исчезло. В том-то и дело. Если говорить о солнце, то как бы подняться над облаками, можно вот сесть на самолет, взлететь, и солнце на месте, оказывается. Но для этого надо купить билет на самолет. Но чтобы пробиться к внутренней радости, которая вдруг затмилась, необходимо тоже какое-то усилие, надо что-то предпринять, чтобы пробиться к этой внутренней радости: либо подняться над этими облаками, либо, наоборот, можно сказать, спуститься в глубину, где она живет всегда.

А. УМИНСКИЙ: Ну вот смотри, это действительно, то, о чем ты сейчас сказал, очень хороший образ, когда ты над облаками, которые застилают тебе солнце. Но подняться над этими облаками – это все-таки не всегда просто купить билет.

О. БАТОВ: Ну да.

А. УМИНСКИЙ: Этот билет купить непросто. И подняться над облаками – это вообще какая-то такая довольно сложная вещь. И как это все делается? Как достигается радость? Я привел сейчас пример того, что радуйтесь и веселитесь, потому что ваша мзда как раз там над облаками. Ведь до этого идут вот эти заповеди блаженства, которые в самом простом человеческом смысле совершенно безрадостны для людей, которые с ними сталкиваются.

Я все время, когда размышлял об этом, я подумал, ну и даже не размышлял, когда вот были какие-то у меня беседы перед крещением… Вот приходили родители со своими младенцами, которые хотели крестить своих детей. И так получалось, что я очень многим отказывал в крещении. И отказывал я им по некоторым причинам вполне естественным. Желание жить по Евангелию или нежелание жить по Евангелию? Поэтому, когда я приводил заповеди блаженства, блаженны нищие духом, блаженны плачущие, блаженны кроткие, чистое сердце, блаженны алчущие и жаждущие правды и так далее, все вот эти заповеди блаженства, спрашиваю родителей: «Вы хотели бы, чтоб ваш ребенок жил вот так?»

Я понимаю, что я делал какую-то такую некую провокационную вещь для родителей, людей, которые впервые в жизни слышали вообще эти слова, желая крестить ребенка, чтобы он был избавлен от каких-то там неприятностей, болезней, чтобы у него был Покров, ангел-хранитель, потому что мы русские и с нами Бог и так далее, и масса других прекрасных вещей, ради которых родители хотят крестить своих детей.

Но вот когда оказывалось, что вот эти все заповеди услышаны, то такой радости свои родители детям своим не желают. Они другой радости своим детям желают. Они хотят, чтобы он был здоров, чтобы он был счастлив, чтобы он был удачлив, чтобы он был богат, чтобы жизнь его складывалась всячески, как бы сказать, как полная чаша, все было хорошо и замечательно. И это есть радость. Но ведь это действительно радость. И тут ничего не скажет. Для родителей это радость. И каждый родитель хотел бы для своего ребенка, чтобы он был и здоров, и счастлив, и удачлив, и богат и так далее и тому подобное. И это радость для родителей.

А вот эта радость, о которой говорит Христос в Евангелии, это странная радость, это очень странная радость. И вот когда встречаются эти две радости. Радость наша естественная, земная, человеческая, прекрасная радость, в ней нет ничего плохого, я бы ни слова не сказал против нее, не бросил бы камень в человека, который хочет эту радость. Но если со Христом, то там радость, в общем, она совершенно на другом строится.

Вот смотри, вот прочти этот вопрос. Прочти его вслух.

О. БАТОВ: «Есть ощущение, что внутреннее ощущение радости как будто подтверждение того, что все идет как надо, а уныние, грусть указывает на некое наличие греха в жизни. То есть стремление к радости – естественное желание. Но подчас кажется, что эта самая радость может быть скорее неким баловством». Такой скорее не вопрос, а рассуждение.

А. УМИНСКИЙ: Очень хорошее.

О. БАТОВ: Очень хорошее рассуждение.

А. УМИНСКИЙ: Мы как раз о том сейчас немножечко говорим.

О. БАТОВ: Да. Мы с разных сторон пытаемся об этом сказать. И вот еще по поводу слов апостола Павла «всегда радуйтесь». Я сейчас вдруг вспомнил слова Христа: «Радуйтесь с радующимися и плачьте с плачущими». Если мы плачем с плачущими, мы можем в это время радоваться?

А. УМИНСКИЙ: Ты знаешь, это замечательно, то, что ты сейчас вспомнил. «Радуйтесь. И снова скажу вам: радуйтесь». Помнишь, эти слова когда звучат? Когда читается это послание? Вход Господень в Иерусалим. Господь идет на свои страдания. И в церкви вдруг звучит это апостольское послание: «Радуйтесь!»

О. БАТОВ: «И пакирику радуйтесь».

А. УМИНСКИЙ: «Вера ваша да будет…».

О. БАТОВ: «Известна всем человекам».

А. УМИНСКИЙ: «Известна всем человекам». Это что-то потрясающее, когда вдруг Господь идет на страдания, а всю церковь в этот момент призывает радоваться. И то, что ты говоришь, когда плачете с плачущими, это же действительно та радость, которую ты приносишь плачущему. Ты в том утешении, когда ты разделяешь чью-то скорбь, когда ты имеешь возможность погрузиться в чужое горе, как будто бы там не может быть радости.

О. БАТОВ: Я именно об этом хотел сказать. Эмпатия – это величайший дар, в котором тоже есть радость, даже когда это эмпатия, сопереживание в горе.

А. УМИНСКИЙ: Не только это ведь.

О. БАТОВ: Да. И вот этот, конечно, призыв Христа разделять с ближними и радость, и горе, это наше величайшее задание, которое не всегда просто дается, но от которого мы не можем отказаться.

А. УМИНСКИЙ: Даже не задание, а скорее заповедь. Радость – это заповедь, мне кажется. Эта заповедь не входит в число известных нам заповедей, но она действительно звучит как заповедь, потому что радоваться – это заповедано. А что такое радость? Вот опять-таки еще такой маленький момент. Мы поем сейчас. Вот сейчас Пасха. И в эти пасхальные дни мы «Пасхальные часы» пропеваем. И когда-то вот еще в воскресные дни поем «Воскресение Христово видевше», а там есть такие слова: «Се бо прииде крестом радость всему миру».

И вот что интересно. Само представление вот в христианском таком мире, может быть, бытовом смысле, ну и даже очень широком смысле, что крест – это вообще никакая не радость, что крест – это какая-то жуткая тяжесть, огромнейшая неприятность, которая встречается в твоей жизни. Вот ты как священник наверняка такие вещи слышишь, наверняка с этим сталкивался.

О. БАТОВ: В народе в обиходе крестом, конечно, называется…

А. УМИНСКИЙ: А почему в народе в обиходе? А что, священники так не говорят: «У тебя крест такой, неси»?

О. БАТОВ: Говорят, конечно.

А. УМИНСКИЙ: А еще они так говорят замечательно, что крест не по силам не бывает. Еще масса таких прекрасных, замечательных вещей часто мы слышим от священников, которые словом «крест» утверждают, что крест – это какая-то непосильная ноша, что крест – это собрание всех неприятностей, болезней и бед и скорбей, которые могут в твоей жизни встретиться.

И в связи с этим существует масса суеверий, связанных с тем, что если человек нашел вдруг на дорожке крестник, то он жутко начинает бояться, что он будет нести чужой крест. И вместо того, чтобы обрадоваться, что человек нашел святыню, осветить ее, с благоговением принять и прижать к сердцу, человек боится креста. Люди боятся креста.

И тут же «Се бо прииде крестом радость всему миру». Вот такие удивительные вещи, которые находятся в такой антиномии, в таком противоречие друг с другом. В чем радость креста?

О. БАТОВ: Но все-таки прежде всего это «крестом радость всему миру».

А. УМИНСКИЙ: Но и мне. Мне же тоже.

О. БАТОВ: Но от креста Христова исходит радость всему миру.

А. УМИНСКИЙ: А у нас нет другого креста.

О. БАТОВ: Это то, о чем Господь говорит в последние дни своей жизни, что «вы скорбны будете, а мир возрадуется». То есть ученики будут скорбны, а мир возрадуется. Посредством скорби или благодаря скорби одних, тех, кто принимает на себя эту скорбь, радость приносится другим.

А. УМИНСКИЙ: Слушай, а может ли быть такое, что это и есть некое рождение радости в принципе в человеке, что радость не как хорошая погода, а как какое-то вот прохождение через что-то, что потом ты получаешь как радость, что ты эту радость достигаешь, она достигает тебя? Но здесь вот момент скорби, о котором сейчас сказал, он существенный, что радость не достигается радостью, может быть, или удовольствием, или какими-то другими вещами. Только ли скорбью достигается радость?

О. БАТОВ: Наверное, нет. Я знал очень хорошо одного человека, который пришел к Богу, пришел в церковь в очень-очень зрелом возрасте. И он рассказывал о своем обращении так, что ему очень часто хотелось благодарить, его переполняло чувство благодарности, но он не знал кого. И тут вдруг он понял, что благодарить надо Бога, Бог ему открылся как именно источник всего добра в его жизни, и он стал его благодарить, и вот таким образом пришел к церкви, к вере, ко Христу. Такой путь тоже возможен. По крайней мере, один случай я знаю.

А. УМИНСКИЙ: Я очень хорошо тебя понимаю. Но я просто могу тебе сказать еще, как радость может прийти через скорбь, что было и в моем опыте, и в опыте моего такого присутствия в хосписе в течение многих-многих лет, в детском хосписе, и встреч с родителями, которые потеряли своих детей в момент вот этих страшных болезней, когда люди оказываются в аду, и кроме тьмы, мрака и скорби вообще ничего нет.

А еще какой-нибудь добрый человек-христианин скажет: «Это вам за ваши грехи. Вы просто должны обязательно каяться». А другой добрый, хороший человек-христианин скажет такое: «Ой, Бог его забрал в самое лучшее время. Теперь он ангелочек. Радуйтесь. Не нагрешит». Еще ужасная вещь такая совершенно богохульная, когда слышишь от священников и других христиан утешение такое: «Ну, радуйтесь. Он безгрешный умер. Значит, он не нагрешит». Вот это должно как-то родителей, видимо, обрадовать, как-то утешить. А это становится страшным таким последним гвоздем, который вбивается в этих людей.

Вот что удивительное и что я замечал неоднократно. Когда я беседовал с родителями, которые потеряли детей, которые были в совершенно убитом состоянии, и вот они совершенно не могли себе позволить радоваться. Мы сейчас с вами с этого начали.

Вот это та ситуация, в которой родители себе ни в каком отношении не имели права позволить радоваться, улыбаться, смеяться, проявить ласку по отношению друг к другу, потому что каждый из них должен был в себе, как им казалось, обязательным образом выращивать чувство вины, чувство горя. Вот это чувство горя как чувство вины должно было их каким-то образом не то чтобы оправдать, а они должны были понести наказание. Вот что такое. Они себе назначали кару. Они себе назначали что-то такое, что должно было каким-то образом искупить для них самих то, что они не смогли спасти ребенка, то, что они не смогли ничего для него дать, никаким образом ему помочь.

Это было не в их силах, но они думали, что они, может быть, могли что-то сделать. Может, они плохо молились. Может, не к такому святому обращались. Может быть, не к такому старцу поехали и так далее. Не тот молебен заказали. В общем, они из-за этого чувства вины себе делали как такой приговор, который они должны были нести.

И этот вот приговор отказа от любого проявления радости, любого проявления ласки друг к другу, поддержки друг друга, приводил к тому, что родители, отец и мать, начинали друг друга обвинять. Внутренне копилась вот эта вот темнота, личная вина, которая потом выплескивалась в отношении другого. И это было страшно, потому что в этот момент брак уже невозможно было удержать. Брак уже невозможно было удержать, потому что, кроме вот этого ужаса смерти ребенка, был еще такой совершенно жуткий семейный разлад, когда никто друг друга поддержать не может.

И вот в таком состоянии мне приходилось с родителями встречаться. И я, испытав свой личный опыт определенный потери своего сына, спрашивал их о том, что испытал я в этот момент. Я говорю: «А вы не чувствовали в тот момент, когда ваш ребенок умер, внутреннего покоя, внутреннего света, какого-то ощущения такого, что вы не одни, что, в общем, ничего страшного не произошло»? Они смотрят на меня такими глазами: «Да, что-то похожее было. Что-то похожее было».

Я говорю: «А почему же вы тогда за это не ухватились? Почему же вы тогда вот этот свет, вот этот покой, вот это чувство мира, которое вдруг оказалось внутри вас, когда ваш ребенок ушел, для себя не сохранили, не пытались с ним как-то разобраться, откуда это, что это такое?» Они говорят: «А мы не знали, что это такое. Нам показалось, что это какое-то наваждение, такого быть не должно, так не бывает, мы не имеем права. Мы это чувство выбросили из себя». Я говорю: «Что же вы сделали? К вам приходил в этот момент Господь. В этот момент к вам приходил Христос».

Они были ужасно удивлены. И после этого начинался разговор, когда они возвращались к этому состоянию, когда свет проникал в тьму, когда Господь спускался в ад их жизни. Потому что ведь схождение в ад и радость всему миру переносится через схождение в ад. И вот радость, она начинается в аду. Пасха начинается в аду всегда. Вот она там начинается.

И вот через этот свет эти люди постепенно-постепенно начинали успокаиваться и что-то принимать, и каким-то образом с Богом разговаривать, и каким-то образом начинать Богу задавать вопросы, и что-то такое получать, и каким-то образом их жизнь начиналась.

В этом смысле вот то, что делает детский хоспис «Дом с маяком», это потрясающе, потому что они как бы заставляют родителей радоваться несмотря ни на что. Они берут детей в стационар, а родителей, мам отправляют в салоны красоты, делают им маникюры, прически, дают им возможность отдыха, дают им возможность как-то куда-то пойти и вдруг почувствовать, что жизнь, она идет, продолжается, что нельзя себя убивать, что нельзя лишать себя радости. Потому что ты лишаешь себя радости – это значит, что ты лишаешь себя Бога, ты лишаешь себя надежды прежде всего.

И вот мы сейчас будем о надежде говорить. Это более сложная, может быть, тема, но тем не менее оказывается, что радость приходит к тебе в тот самый момент, когда ее быть не может вообще. И пришествие этой радости, как милость Божия, как радость крестом приходит, зависит от того, насколько ты еще готов эту радость принять, насколько ты готов с этой радостью соединиться.

И если ты, как сейчас говорят, радость будешь отвергать, не имеешь права на радость, то тогда ты, в общем, отказываешься от Христа в каком-то смысле, отказываешься от той радости, которая тебе дается через боль, через мрак, через сошествие в ад, через самые-самые жуткие вещи, в которых ты тоже можешь оказаться со Христом. И Христос приходит к тебе как просвещающий твою тьму, он приходит как этот радостный свет. Свет во тьме светит. Это слова Пасхи, собственно говоря. Это главное пасхальное благовестие. Свет во тьме светит – вот это главное пасхальное благовестие. Прости, я так много говорю. Тебе слова сказать не даю. Давай.

О. БАТОВ: Нет, очень хорошо. Может быть, действительно, можно уже перейти к надежде. Есть тут такой очень хороший мостик.

А. УМИНСКИЙ: Есть мостик. «Существует ли радость, доступная отчаявшимся?» Я как раз об этом сейчас говорил. Вот она радость, доступная отчаявшимся. Не бойся радоваться в отчаянии. Не бойся открыть себя для Христа, который придет к тебе как свет и радость в этот момент. Это очень тяжелый труд на самом деле – вот в этот момент позволить себе радоваться. Это настоящее вот такое преодоление себя. Потому что когда человек лишается опоры под ногами, ему проще всего вот пластом лечь или свернуться в клубок и перестать быть человеком, то есть просто превратиться в бесчувствие, превратиться в камень.

А Христос приходит как оживляющий камни. Вот что очень важно и интересно. Он приходит как оживляющий камни. Потому что ведь можно же из любых камней сделать детей Аврааму. И потом, еще Петр говорит про живые камни, из которых строится духовный дом Божий. Давай про надежду.

О. БАТОВ: Вот все-таки про надежду. Как раз о схождении в ад и о том, что такое ад. Можно немножко не то чтобы совсем понять, но приблизиться к пониманию того, что такое надежда, можно благодаря хорошо всем известной строчке Данте: «Оставь надежду, всяк сюда входящий». То есть ад – это место, где нет надежды.

А. УМИНСКИЙ: А теперь уже есть.

О. БАТОВ: В том-то и дело. Но все-таки ад описывается прежде всего как место, где нет надежды никакой. Безнадежность – это вот один из синонимов ада, одно из свойств ада. И очень часто о происходящем вокруг или в жизни какого-то конкретного человека тоже говорят: «Я в аду. Это настоящий ад. Это сущий ад». «То, что творится сейчас, сущий ад» – нередко можно услышать такие слова.

И вот действительно, если мы в это поверим, что это и есть ад, значит, это место, где нет надежды. А если мы этому аду сопротивляемся, если мы понимаем, что все-таки по большому счету настоящий ад побежден, значит, надежда должна быть, значит, в любом аду, в котором мы оказываемся, в любом отчаянии, когда дементоры высасывают душу и всю радость и надежду, вот надо их искать и это будет противостоянием, это будет именно что сопротивлением тьме, сопротивлением силам тьмы. Вот не бывает полной безнадежности, если мы не в аду. Значит, надо ее искать. Безнадежность только в аду.

А. УМИНСКИЙ: Ну, хорошо. Как искать ее? Как ее искать в аду? Вот как ее искать, когда человек к слову «надежда» относится как к чему-то такому, что ведь надежда – это то, что будет. Так или нет? Это ведь в будущем. Про надежду – это про будущее. Вы уверены? И вот в этом главная ошибка. Это самая главная ошибка. Потому что когда мы говорим о надежде, мы говорим о том, чего нет тогда. Потому что будущего же нет. А нет будущего – нет надежды.

И когда мы говорим о надежде вот в нашем таком опять, как о радости, как о естественном желании осуществления своих – как это правильно будет? – мечт, мечтов, мечтаний, своей мечты о будущем, своих желаний прекрасного и замечательного мира, страны, церкви прекрасной в будущем, людей, которые будут жить в этой прекрасной стране будущего и ходить в эту прекрасную церковь будущего…

Вот тут есть такой вопрос: «Что делать, когда потерял желание ходить в церковь?» Этот вопрос как раз этого и касается, что в эту церковь сегодня я ходить не хочу, а хотел бы ходить в церковь будущего, в ту церковь, которой нет и быть не может. Ничего нет в будущем. Нет никакой надежды. Потому что все наши надежды – это как сны. Все будет хорошо, все будет хорошо, все будет хорошо. И никогда ничего хорошо не бывает. Мы надеемся, что наконец-то. И этого не случается.

И апостол Павел тоже говорит такие странные слова: «А надежда не посрамляет». И тут, конечно, хочется рассмеяться ему в ответ и сказать: это единственное то самое, что посрамляет всегда. То, что тебя посрамляет в этой жизни – это твоя надежда. Потому что все надежды чаще всего рушатся. А когда надежды вдруг сбываются, это что-то такое странное. «Вот это да! Повезло», – говорим мы. Говорим слово «повезло». Как слово «повезло» может какое отношение иметь к надежде? Ну, к той надежде, которая не посрамляет, о которой говорит Павел. Или о которой говорит Павел в послании: «Ныне существует три: вера, надежда и любовь. Но надежда из них больше».

О. БАТОВ: Любовь из них больше.

А. УМИНСКИЙ: Ой! Я уже как Шарль Пеги стал рассуждать. Но любовь из них больше. Но тем не менее он сопрягает вот эти три добродетели в такое вообще божественное триединство. Как так быть с надеждой?

О. БАТОВ: А вот ты этот стих процитировал не до конца.

А. УМИНСКИЙ: Хорошо. Давай.

О. БАТОВ: Это половина стиха. «Надежда не постыжает, потому что ибо любовь Божия излилась в наши сердца Духом Святым». Надежда почему не постыжает? На самом деле апостол Павел, конечно, почти цитирует Исайю о надежде на Бога. Исайя говорит, что не постыдится тот, кто надеется только на Бога. То есть апостол Павел как все-таки ученик раввинов, безусловно, имеет в виду отсылки к Ветхому Завету. То есть то, что нас не постыжает – это надежда на Бога. То есть если мы надеемся не на себя, а на Бога, то мы не постыдимся, не будем посрамлены. Но это первая половина. А вторая – интересная связка. Потому что любовь Божия излилась в наши сердца Духом Святым.

А. УМИНСКИЙ: Мне здесь нравится «Духом Святым». Я сейчас скажу про Духа Святого.

О. БАТОВ: Да, да, да.

А. УМИНСКИЙ: Ну, говори дальше.

О. БАТОВ: Нет-нет, как раз я вот об этом. И это перекликается с той радостью, которая в глубине сердца, где-то она всегда есть. Ее надо найти, ее надо иногда раскопать, до нее как-то добраться и позволить себе радоваться и учиться радоваться. Вот еще важно. Мы не поймем, что такое вот эта глубинная или высочайшая радость, радость с большой буквы, если не научимся радоваться простым вещам.

А. УМИНСКИЙ: Чтобы радоваться простым вещам, чтобы эти простые вещи зафиксировались в тебе как радость, как раз необходимо за них всегда благодарить.

О. БАТОВ: Ну да.

А. УМИНСКИЙ: Если ты просто воспринимаешь как что-то естественное… Но никто же из нас не благодарит за то, что мы дышим. Вот я пью воду и не благодарю, потому что не привык этого делать по большому счету. А ведь это на самом деле то, за что надо благодарить.

На самом деле сейчас я подумал просто об этом, что я не благодарю. Я просто вспомнил, что я не благодарю. На самом деле, я не благодарю за то, что я вышел и увидел небо. Я не благодарю за то, что я подышал этим воздухом. Это можно понять только тогда, когда я лишаюсь, скажем, зрения, слуха, голоса, когда меня мучает жажда, когда любой глоток воды становится драгоценностью. Но для нас это настолько привычно, что мы не благодарим за то, что необходимо благодарить.

Необходимо как бы в себе воспитывать вот эту благодарность, которая радует тебя простым вещам, без которой ты, собственно говоря, не вырастаешь как человек. «Всегда благодарите», – говорит Господь. Вот за этот стакан воды я благодарю Господа и всех тех, кто налил мне этот стакан воды сегодня.

Может быть, это звучит немножко вычурно, я понимаю, но я специально это делаю, чтобы привести некий пример того, как мы не умеем в этой радости возрастать в самых простых вещах. Вот когда мы ждем радости всегда какой-то глобальный, всегда ждем радости как какого-то подарка, как какого-то такого чего-то большого, что нас должно как-то по-настоящему наполнить. Но есть вещи, которые, если человек учится благодарности в простых вещах, как я сейчас сказал, то они начинаются, наверное, может быть, даже с таких вот вещей, как вот глоток воды.

Невозможно помнить об этом каждую минуту. Невозможно помнить каждую минуту о том, что ты дышишь, или о том, что ты видишь, или о том, что ты слышишь. Но сказать, может быть, один раз хотя бы в неделю слова благодарности за это. Наверное, мы тоже могли бы себя к этому приучать, а это значит понуждать. Вот странно, понимаешь. Потому что все, что дается таким вещам, приходится себя заставлять.

О. БАТОВ: Да, один очень хороший священник, старший друг, советовал каждый день вечером с вечерними молитвами найти, сколько кому по силам, 10 или 33 поводов для благодарности. Каждый вечер вспоминать, что было хорошего, и благодарить за это Бога.

А. УМИНСКИЙ: Господи, как же просто и хорошо.

О. БАТОВ: Да, да, да. И с кем я делился этим опытом, потом очень благодарили.

А. УМИНСКИЙ: Это прекрасный опыт. И дело в том, что как раз поиск радости ежедневный и нахождение ее, и пребывание в ней, потому что ты действительно оказываешься окруженный таким количеством радости, ты ее совершенно не замечаешь, проходишь мимо нее абсолютно и ждешь какой-то другой радости.

Или, наоборот, говорит: «Я не имею права радоваться». Да ты просто не умеешь радоваться. Мне кажется, что это идет от этого, когда человек говорит: «Я не имею права радоваться». Он признается в том, что я просто не умею радоваться, я не знаю, что такое настоящая радость, я никогда не трудился над собой, чтобы быть радостным, благодарящим, чтобы эту радость видеть и находить». Она вокруг меня, эта радость внутри меня. Но я могу ее просто не видеть и не понимать, и не хотеть такой радости. Потому что может хотеться какой-то совсем другой радости.

Тут вот пришел вопрос про Светлую седмицу. И мне тоже задавали подобные вопросы. Сейчас я прочту этот вопрос, а ты пока вот этот вопрос возьми. «Всю Светлую седмицу грустила из-за семейных и рабочих проблем. Как научиться радоваться вопреки обстоятельствам?» А при чем здесь обстоятельства? Если ты радуешься Пасхе, какое к Пасхе имеют отношение семейные обстоятельства?

Или получаю другой вопрос о том, что вот так ждала Пасхи, так вот готовилась к Пасхе, так думала, что сейчас будет Пасха, бах, Пасха – и никакой радости. И тут начинаешь думать, а чего, какой радости ждал человек, что, собственно, вкладывается в это понятие пасхальной радости? Эмоциональные ощущения, которые я должен пережить в свое удовольствие. Ах, вот сейчас запоют «Воскресение Твое, Христе Спасе», и как у меня все внутри заклокочет. А вот как сейчас батюшка побежит со свечником и будет кричать «Христос Воскресе! Христос Воскресе!», и как я обрадуюсь, как будет хорошо. Он бежал, а я не радуюсь. Поют, а меня не трогает. Я прихожу домой, причастился (или причастилась), а никакой благодати не почувствовал.

И вот получается, что человек думает не о Христе, не о победе над смертью, не о том, насколько эта победа над смертью касается Христовой победы над твоей смертью, над твоим адом, насколько ты входишь в это, а просто желание испытать знакомые мне чувства ради себя самой или ради себя самого. И такая радость не может быть всегда. Такая радость не будет повторяться. Такая радость… Пойди, я не знаю, выпей стакан хорошего вина, съешь бутерброд с колбасой. Вот тебе и радость пасхальная. Не надо тебе ничего другого придумывать. Вот и порадуйся спокойно. Не постилась, не ела, а теперь не постишься, поешь. Вот тебе и радость для желудка и сердца, и для ума.

И не нужен тебе никакой воскресший Христос, и не нужно ничего, потому что есть другая радость. Касается тебя лично, твоих чувств и ощущений. То есть ты думаешь о себе, а не о Боге, в этот момент.

О. БАТОВ: «Как выстоять в радости, когда ближнее окружение осуждает тебя за радость в тяжелых обстоятельствах? Ведь и без того мало сил, а тебя словно гипнотизируют, и силы кончаются». Да. Здесь я бы вернулся к заповеди Христа: «Радоваться с тем, кто радуется, и плакать с тем, кто плачет». Если вот это ближнее окружение, оно действительно страдает и переживает, то разделить с ними это необходимо по этой заповеди. Но это не должно касаться твоей радости и твоего глубинного ощущения. Твоя радость – это твоя радость. Это не значит, что ты радуешься тому, о чем они скорбят. Вовсе нет. Ты не радуешься тому, о чем они скорбят. Ты радуешься о чем-то своем.

Да, можно как-то приглушить эту радость, не демонстрировать ее, если это оскорбляет ближних, если ты чувствуешь, что это входит в диссонанс с их ощущением. Ну, если они действительно глубоко переживают. Вот все-таки плакать с плачущими.

А. УМИНСКИЙ: Понимаешь, но тут речь идет о другом, мне кажется.

О. БАТОВ: Да, при этом не изменяя себе, конечно. Я об этом пытаюсь сказать, что не изменять своей вот этой глубинной радости, если она есть. Но, может, просто ее не демонстрировать, если это травмирует ближнего.

А. УМИНСКИЙ: А может человек не демонстрировать радость, если ему радостно? Может человек не демонстрировать свою любовь, если он любит? Ну по нему же видно, что внутри что-то с ним происходит. Как он может это скрыть? Как человек может скрыть, если радость – это его естественное внутреннее состояние богообщения, например? Надо ли это скрывать?

О. БАТОВ: Если ближние действительно по этому поводу переживают и оскорбляются твоей радостью, мне кажется, что да, какой-то необходим здесь внутренний компромисс, но не измена себе. То есть проявлять эмпатию, сопереживать, безусловно, необходимо. И так, чтобы людей вот эта твоя радость не задевала, если она им кажется неуместной, если они могут принять это за то, что тебе безразлично, тебе все равно, как они страдают. Вот этого избежать.

А. УМИНСКИЙ: Недавно задали такой вопрос. Вот одна женщина говорит: «Не знаю, как мне поступить. Потому что вот меня зовут в госпиталь к раненым солдатам, которые вернулись с войны, вот там без ног, без рук, чтобы как-то с ними побыть, под гитару песню какую-то спеть, как-то их утешить. Я не знаю, как мне, идти, не идти. Я против этой войны. Я понимаю, что эти люди вернулись с войны. Я понимаю, с другой стороны, что они просто люди без рук, без ног и они нуждаются в том числе, чтобы их тоже порадовали». Как ты думаешь?

О. БАТОВ: Это очень сложный вопрос, конечно.

А. УМИНСКИЙ: Вот я тоже. То есть для меня, конечно, может быть, не очень сложно, потому что мне кажется, что здесь надо все-таки идти к этим людям несмотря ни на что.

О. БАТОВ: Наверное, да.

А. УМИНСКИЙ: Потому что мне кажется, что если в эту тьму свет не попадет, то кто тогда эту тьму будет просвещать? Человек же идет со своим пониманием этого всего, он же идет со своим внутренним чувством этого всего, он идет к людям, которых эта война также покалечила.  

О. БАТОВ: Я понимаю. Конечно. Безусловно. Но здесь важно только одно – чтобы они не поняли это как одобрение того, что…

А. УМИНСКИЙ: А это мы не можем знать.

О. БАТОВ: Не можем знать. Но мы можем подумать, как это можно сделать так, чтобы это действительно не считалось так и не воспринималось так.

А. УМИНСКИЙ: Невозможно это сделать, чтобы это как-то так специально. Я сейчас вам спою сейчас под гитару песню, чтобы вас обрадовать и утешить, но знайте… Понимаешь, да.

Мне кажется, что само по себе присутствие света, присутствие верующего человека, присутствие христианина, несмотря ни на что перешагивающего через вот эту вот ужасную вещь, которая по-человечески трудно понимается, она сама по себе уже есть вот это действие Божие, которое само по себе может действовать неизреченными какими-то вещами, какой-то совершенно другой стихии. Ты вот идешь, потому что ты идешь со Христом. А как будет действовать Христос дальше, ты уже не можешь за это отвечать. Может быть, и никак. Может быть, ничего и не случится.

О. БАТОВ: Конечно, конечно.

А. УМИНСКИЙ: Но мне кажется, что просто отказывать по причине – нет, я всем своим существом против этой войны, против этого ужасного, этой ситуации, поэтому я не пойду к этим солдатам, потому что они воевали…

О. БАТОВ: Ведь они же не сами просят. Одно дело, когда священника просит прийти этот безногий солдат вернувшийся. Здесь вопросов нет никаких. Но есть какие-то устроители, организаторы, которым можно отказать, которые на самом деле на этом какой-то делают себе капитал, наживают.

А. УМИНСКИЙ: Нет, там все просто. Там без этого всего, без второго плана, что называется. Просто вот именно так. Вот просто прийти, как хожалочки такие раньше ходили.

Смотри, у меня вопрос есть: «В депрессии нет радости на физиологическом уровне. Некоторые говорят, что это грех уныния. Понятно, что это не так. Но как же быть с депрессией и заповедью “радуйтесь и веселитесь”?»

Депрессия – это болезнь. И в этом смысле, конечно, как болезнь она не может восприниматься ни как грех уныния, ни как отказ от радости. Потому что человек, который болеет такой тяжелейшей болезнью и живет в отсутствие радости не потому, что он отказывается от радости, не потому, что он не умеет радоваться, не потому, что он сопротивляется радости. Он очень хочет радоваться, но организм не дает такой возможности.

И поэтому здесь просто, мне кажется, вопрос в лечении, в таблетках, в антидепрессантах, во всякой возможности смягчить ситуацию с депрессией и выйти из нее медикаментозным образом. В этом нет ничего страшного. И в этом нет греха, конечно, никакого. И, наверное, может быть, какой-то луч к радости всегда пробивается несмотря ни на что.

Так что, о надежде?

О. БАТОВ: О надежде и о Духе Святом, который, оказывается, связан. Апостол Павел…

А. УМИНСКИЙ: Вот мне тоже кажется. Вот интересно, как апостол Павел связал Дух Святой с надеждой. И почему мы об этом сейчас с отцом Олегом говорим? Мы об этом говорили заранее, до этого немножко поделились своими мыслями о надежде, которую не знает никто, о которой вообще меньше всего известно.

Потому что слово «надежда» и слово «надежность» – это слова однокоренные. А как может быть надежда надежной, когда надежда – это что-то самое эфемерное, то, чего нет, то, о чем мы с вами говорим как о будущем? И тогда речь идет о разных пониманиях надежды, о том, что мы имеем в виду и как мы обманываем себя вот этим словом «надежда», которое надеждой по сути своей не является, потому что мы под словом «надежда» всегда имеем в виду желание свершения наших желаний в будущем, чтобы все было так, как хочется нам, как нам представляется, как нам мечтается, как бы нам хотелось, даже в религиозном смысле, даже в смысле нашей веры.

Вот я тоже получаю эти вопросы бесконечные: «Как я могу молиться за патриарха? Как я могу ходить в эту церковь?» Как будто бы в истории церкви были всегда периоды, когда были всегда святые-пресвятые патриархи и была такая идеальная-преидеальная церковь, в которую тогда было можно ходить, а вот сейчас в эту церковь ходить ни при каких обстоятельствах нельзя.

Ведь ровно ничего не меняется. Церковь ровно такая же, которой она была 100 лет назад, 200 лет назад, 300 лет назад. Она будет такой же через 50 лет. Что-то поменяется. В связи с тем, что меняется весь мир, это коснется и церкви, потому что церковь стоит на земле. И то, что касается земного устроения церкви, будет меняться так, как меняется земное устроение мира.

Но ничего другого не поменяется. Церковь, она точно такая же, какой она была эти 2000 лет. И те, кто становится патриархами в этой церкви и священниками в этой церкви, и мирянами в этой церкви, точно такие же люди, какими они были. И поэтому поменять хорошеньких… Дайте нам беленьких вместо черненьких, как там у Гоголя. Полюбите нас черненькими. Вот полюбите нас черненькими, понимаете? Вот какая интересная вещь. И надеяться на то, что церковь станет другой, бессмысленно.

Бессмысленно надеяться на то, что что-то произойдет в мире глобально лучшее, что в какой-то момент придут самые честные правители, что в какой-то момент будет самая прекрасная демократия, что будет самая лучшая экономика. Не будет этого в принципе, потому что мир лежит во зле.

А раз мир лежит во зле, тогда где тут надежда? И в чем здесь надежда? И почему тогда надежда? И вот что интересно, что когда мы сопрягаем это три добродетели – вера, надежда и любовь, – то, конечно же, мы не можем не думать о Троице. Потому что Троица единосущная и нераздельная. И получается, что вера, надежда и любовь – это тоже то, что является единосущным. По сути своей и вера, и надежда, и любовь, они единоприродные, единосущные. Они друг с другом настолько связаны, что одно без другого никак не может существовать. Не может существовать вера без любви, любовь – без надежды, любовь – без веры.

Все это настолько само по себе сопряжено, что действительно хочется такую ассоциацию для себя увидеть, что вера, надежда и любовь – это как троечность божества. Вот эти три добродетели, которые наполняют собой весь смысл отношения человека и Бога. Не просто отношение человека к Богу, но отношение между Богом и человеком. С одной стороны, вера, надежда и любовь от Бога к человеку, ведь Бог любит человека, Бог верит в человека, и Бог надеется на человека, как это звучит ни странно. И вот наше человеческое отношение к Богу как вера, надежда, любовь, обращенные к Нему.

И вот здесь что интересно. Мы же из всей Троицы меньше всего знакомы со Святым Духом. Вот Троица – это единосущное и нераздельное. Три лица в едином Боге. Все единосущны. То есть они равнобожественны. И при этом мы можем обращаться к Богу Отцу. Это молитва «Отче наш», которая нам дает возможность обращения к Богу как к своему Отцу, к первому лицу Святой Троицы. Евхаристическая молитва, молитва литургическая, это все обращение к Богу Отцу. Это все молитва к Богу Отцу.

О. БАТОВ: Или ко всей Троице.

А. УМИНСКИЙ: Или ко всей Троице, но через Отца, через личность Отца идет главные такие молитвы. Мы хорошо более-менее знаем второе лицо Святой Троицы – Господа нашего Иисуса Христа. Потому что, во-первых, изобразим. Мы знаем его на иконах. Он изобразим словесно. Мы знаем его через слово евангельское. Мы знаем его через заповеди, через вот эти вещи. И поэтому мы его можем любить, может быть, больше, чем любую другую ипостась Святой Троицы, личностно быть более знакомым.

А вот Святой Дух. Какое место в нашей жизни, какое место в нашей молитве занимает Святой Дух? Кто-нибудь из вас, дорогие мои, молится Святому Духу? «Царю небесный». Мы проговариваем эту молитву в начале всех других молитв, практически не обращая внимание. Причем мы так говорим: «Приди и вселися в ны». Кто такие ны? В нас. А мы не пробовали когда-нибудь сказать «приди ко мне и вселись в меня»? Не было такого желания ни у кого поговорить со Святым Духом лично? У нас нет ни одной молитвы Святому Духу, кроме этой. Ну есть третья молитва в «Вечернем правиле», которая, в принципе, не имеет никакого значения, Святому Духу ты перечисляешь свои грехи или кому-нибудь другому, или просто молишься Богу. Но личного отношения с Духом Святым у нас не налажено.

Я вам открою страшную тайну. Вот скоро будет праздник Троица, день сошествия Святого Духа. И одним из таким важных богослужений на День Святой Троицы, на день сошествия Святого Духа на апостолов является вечерня с так называемыми коленопреклоненными молитвами. Там три очень длинных молитвы, состоящих из трех или двух молитв. Там нет ни одной молитвы Святому Духу. Да. Там нет ни одной молитвы Святому Духу. Там есть молитва Богу Отцу и Господу нашему Иисусу Христу. А Святому Духу в день сошествия Святого Духа нет молитв, кроме «Царю небесный».

И так получается, что мы Духа-то Святого с вами, того Духа Святого, которого так хорошо знал Силуан преподобный Афонский… Он же только через него все и познавал. «Да познают, Господи, тебя Духом Святым все народы земли», – говорил он. И у него было такое глубокое общение со Святым Духом, что этот Дух Святой научил его так любить и жалеть людей, что он не мог себе представить, что кто-то не спасется. Не может любовь, говорил он, такое вытерпеть, понести, что кто-то не спасется. Человек со Святым Духом познакомился.

И вот это удивительное качество христианства, не знающего Святого Духа. И поэтому возникают всевозможные вот такие движения протестантские харизматические, которые хотят ухватиться, хоть как-то вот восполнить вот эту вот пустоту общения со Святым Духом. У нас еще был такой великий святой, абсолютно не понятый, не принятый – Симеон Новый Богослов, который вытворял невероятные вещи у себя в монастыре, которого там еретиком считали, запрещали, не давали ему молиться и так далее. Жил Святым Духом.

Такое же отношение у нас с надеждой, как со Святым Духом. Мы говорим, Святой Дух, Святой Дух, Святой Дух, все Духом Святым движется. «Благодать Святого Духа», – говорит священник, кропя нас почему-то святой водой. Причем тут Святой Дух, когда нас кропят святой водой? Мы говорим, благодать, благодать, это все Святой Дух. Где это личное общение со Святым Духом?

О. БАТОВ: Да, здесь возникает путаница. Мы все знаем действие Святого Духа, его проявление в нашей жизни, которое называем благодатью. Вот это мы все знаем очень хорошо.

А. УМИНСКИЙ: Но потому что мы не сопрягаем это с личностью, а как отдельную энергию.

О. БАТОВ: Совершенно верно, да. Палама так и назвал это энергиями. И очень часто эти вещи путаются. Вообще, у нас действительно вот это и в личном нашем молитвенном опыте, и в богословии, даже не только в нашем современном, а и в патристическом, действительно, ипостасность Святого Духа до конца не осознана, не проговорена, не сформулирована просто. Может быть, действительно здесь есть то, что трудно сформулировать очень и что не поддается формулировке. Может быть, это и хорошо. Но личному опыту это доступно.

А. УМИНСКИЙ: Доступно. Каждый ведь из нас может с Духом Святым пообщаться. Даже молитву «Царю небесный» можно читать не обязательно в начале. А почему, кстати, мы ее сейчас не читаем? Что случилось в пасхальные дни? Что, Духа Святого нет среди нас? Почему молитву Святому Духу исключили? Сейчас вообще мы даже не читаем «Царю небесный». Почему?

Я читаю. Я читаю Христос воскресе» и «Царю небесный» и всегда стараюсь сказать «приди ко мне». А потом я еще стараюсь со Святым Духом поговорить, потому что мне очень важно, чтобы он меня учил, меня водил, меня направлял, меня утешал, потому что он утешитель, и меня как-то вот обнадеживал. Потому что я думаю, что как раз действия Святого Духа и действия надежды, они очень и очень похожи между собой. Святой Дух обнадеживает человека в его возрастании к Богу.

Что такое Дух, который сходит на общину апостолов в день Пятидесятницы? Он сходит как огонь. Что делает огонь? Ну понятно, что огонь, например, используют для того, чтобы надуть воздушный шарик. И когда теплота огня надувает воздушный шарик вот этим духом, то воздушный шарик летит на небо. Простите такую детскую ассоциацию. На самом деле она, мне кажется, очень хороша. Потому что если мы с вами наполнимся вот этим огнем Духа Святого, то мы как раз будем все время туда.

Что делает с человеком надежда? Надежда поднимает человека с земли на небо, она ставит его на ноги, она все время его выправляет. Человек упал, потому что нет надежды. Но надежда его поднимает. Надежда всегда тоже тянет его вверх. Вот что делает надежда. И в этом смысле надежда – это не тогда когда-то будет, а надежда – это сейчас. Потому что вера – это сейчас. И любовь – это сейчас. И надежда – это тоже сейчас. И значит, надежда как упование и опора надежности в Боге через Духа Святого. Вот как апостол прямо сказал.

О. БАТОВ: Да-да-да. И еще о Духе интересная такая грань. Почему сложно осознать его ипостасность? Мы к Богу всегда обращаемся либо к Богу Отцу, Отец, понятно, что это всегда мужское начало, к Сыну, ко Христу, которого мы знаем как жившего на земле мужчину, а вот Дух Святой, по-еврейски Руах, женского рода.

А. УМИНСКИЙ: Материнский. Он, конечно, материнский Дух.

О. БАТОВ: Когда он носился над водой, он носился, как наседка, как птица над гнездом.

А. УМИНСКИЙ: И часто вот этот образ птицы, который собирает под крылья свои. Это, мне кажется, очень точно. И не зря он в виде голубя потом является как некий образ такой вот действительно материнский.

О. БАТОВ: Да. Богословы это прекрасно понимают, что в Бог превыше пола, в Боге нет пола, Бог не мужчина и не женщина, мы не можем этого сказать. Что касается ипостасности, то, по свидетельству Священного Писания, как раз вот это женское начало, оно скорее всего присутствует…

А. УМИНСКИЙ: Материнское.

О. БАТОВ: Материнское.

А. УМИНСКИЙ: Женское – все-таки это половое. Материнство, как и Отечество, оно не связано с гендерностью, скажем так, оно связано с любовью.

О. БАТОВ: Это тоже сближает, наверное, Святой Дух и надежду в каком-то смысле. В надежде есть что-то очень нежное и женственное, как и в Святом Духе. Отец Сергий (Булгаков) как раз говорил в книге «Утешитель» о Святом Духе, сближал Святого Духа с Богородицей, с Марией. У нас вот именно незнание Святого Духа как ипостаси Святой Троицы, в котором есть это материнское начало, оно перенеслось на почитание Божией Матери.

А. УМИНСКИЙ: Божией Матери. Возможно, да.

О. БАТОВ: И это все такие интересные аспекты, которые действительно показывают, что это не просто, что осознать ипостасность Святого Духа как личности, в общем, действительно трудно.

А. УМИНСКИЙ: Трудно. Неуловим совершенно. Бог Отец даже представим внешне, потому что его рисуют, по крайней мере, изображают как Саваофа и так далее, хотя это запрещено.

О. БАТОВ: Как видение Даниила, как Ветхий денми.

А. УМИНСКИЙ: Да, Ветхий денми. Но здесь еще мне очень важно, что вот эта надежда тоже является таким трудным путем, как путем радости. Вот вдруг неожиданно я вспомнил строчки моего любимого Бориса Борисовича Гребенщикова, которые говорят о радости как о некой надежде. «Сидя на высоком холме». Не помнишь это?

О. БАТОВ: Я-то, когда прочитал тему, я сразу вспомнил про «комнату с белым потолком и с правом на надежду» Ильи Кормильцева.

А. УМИНСКИЙ: Смотри, смотри. «Но мы идем вслепую в странных местах. И все, что у нас есть – это радость и страх: страх, что мы хуже, чем можем, и радость, что мы в надежных руках».

И здесь, конечно, вот этот удивительный христианин Шарль Пеги, который вдруг так пронзительно писал о надежде, который вдруг надежду вывел как самую яркую и самую важную ипостась. Потому что на самом деле мы говорим, надежда, надежда, надежда, а мы можем говорить другое слово, слово «упование», которое раскрывает смысл надежды. Именно как упование, как упование сегодняшнего дня, как некая основательная вещь, которая тебя держит и поднимает несмотря ни на что.

И вот я прочту несколько цитат из этого поэта французского Шарля Пеги, христианина-католика, который написал несколько книг таких вот мистериальной поэзии замечательной про надежду, про Жанну Д’Арк. Если кто-то с ним еще не знаком, я думаю, что это будет очень полезно и утешительно познакомиться.

И вот это Меня удивляет, – говорит Бог.

И Я Сам не могу придти в Себя от удивления.

Вот так дерзновенно Шарль Пеги рассуждает, от имени Бога говорит.

Эта маленькая девочка Надежда,

Эта слабенькая девочка Надежда,

И она – бессмертна…

Ибо вера – это верная жена,

А любовь – это любящая мать,

А надежда – маленькая девочка…

Вера твердо стоит во веки веков,

Любовь же отдается во веки веков.

А Моя маленькая надежда

Каждый день встает со своей детской кроватки и

говорит нам: доброе утро!

Ибо вера – это храм всего мира,

А любовь – это больница всех скорбей,

Но без надежды все это было бы только кладбищем.

Дальше.

«Вера приходит сама. Вера ходит совсем одна. Чтобы верить, надо только дать себе волю, только смотреть вокруг. Чтобы не верить, надо себя насиловать, мучить, пытать, переламывать. Напрягаться. Перелицовывать себя, выворачивать себя наизнанку, бодриться. Вера совершенно естественна, проста, у нее легкий ход. Она двигается легко. Это наша добрая знакомая, добрая старушка, добрая старушка-прихожанка, добрая женщина из нашего прихода, старенькая бабушка, хорошая прихожанка. Она нам рассказывает стародавние истории, случившиеся в давние времена».

Чтобы не верить, дитя мое, надо завязать себе глаза и заткнуть уши. Чтобы не видеть, чтобы не верить.

Любовь, к несчастью, приходит сама. Любовь ходит совсем одна. Чтобы любить ближнего, надо только дать себе волю, только посмотреть, сколько горя вокруг. Чтобы не любить ближнего, надо себя насиловать, мучить, пытать, переламывать. Напрягаться. Причинять себе боль. Перелицовывать себя, выворачивать себя наизнанку. Бодриться. Любовь совершенно естественна, проста, она сама брызжет, у нее легкий ход. Это первое движение сердца. Первое движение и есть самое доброе. Любовь – и мать, и сестра.

Чтобы не любить ближнего, дитя мое, надо завязать себе глаза и заткнуть уши.

От криков горя повсюду.

Но надежда не приходит сама. Надежда не ходит совсем одна. Чтобы надеяться, дитя мое, надо быть очень счастливой, надо получить, принять великую благодать.

Это вера легка, а не верить невозможно. Это любовь легка, а не любить невозможно. Но надеяться трудно».

Такие удивительные и очень верные и точные слова. И вот я одну мысль тоже у одного человека, которого я, к сожалению, по имени не могу вспомнить, он сказал еще такие вещи, что можно подражать вере, то есть вера подражательна, любовь подражательна, а надежде подражать невозможно. Невозможно научить кого-то надежде, как можно давать некие примеры веры и учить вере, как можно давать примеры любви и показывать, как можно быть любовь сострадательной, эмпатичной и так далее. И любовь, и вера, они всегда могут быть друг с другом как-то соединены с человеком.

Так вот, действительно надежде невозможно научиться, если ты сам ей не научишься. Надежда – это то, что зависит от тебя во многом. Надежда – это то, что ты должен в себе как-то родить, каким-то образом найти вот эту надежду. Эта надежда не в будущем, эта надежда не в прошлом. Надежда как раз как упование, как действие Духа Святого в тебе. Надежда именно как приобщение к Святому Духу, который тебя возводит, который учит тебя, учит тебя вере истинной и настоящей, учит тебя истинной и настоящей любви. Потому что если ты любишь кого-то, то у тебя есть огромная надежда и упование, что вот эта любовь несмотря ни на что победит.

Вот что, собственно говоря, в надежде главное? То, что свет во тьме светит, а тьма его не объяла. На это можно только надеяться. Это невозможно представить себе как объект веры, потому что в этом смысле тьма всегда сильнее, тьмы всегда больше, тьма всегда кругом. И надеяться на то, что маленький огонек победит тьму или даже не победит, но тьма не победит огонек. Может быть, огонек никогда не победит тьму. Ну, маленький огонек, может быть, тьму никогда не рассеет. Но упование и надежда находятся в том, что тьма никогда не затушит огня. Вот это и есть надежда.

И казалось бы, что оснований для этой надежды нет. Оснований для веры много. Есть богословские основания, есть естественные основания, есть какие-то вещи, которые действительно могут в человеке рождать веру.

Любовь естественна, потому что мы рождаемся уже любимыми. У нас любовь созревает как естественное чувство человека. Мы умеем любить, даже не веря в Бога. И поэтому апостол Павел говорит, что любовь больше всех, потому что она рождается даже там, где нет еще веры, а любовь уже есть.

Но надежда – это именно то, что дает тебе основание верить и любить несмотря ни на что. И это сейчас, и это сегодня. Это не когда-то, не завтра, не послезавтра. Несмотря ни на что ты можешь верить, ты можешь любить, ты можешь не бояться ходить сегодня в церковь. Ты можешь в этой церкви сегодняшнего дня найти свое спасение. Ты можешь в сегодняшней истории ужаса, катастрофы найти радость и жить с этой радостью, потому что это все в Боге и через надежду происходит. Возможно, так. А может быть, и не совсем так. Не знаю. Вот я как-то для себя вот эти вещи долго ищу.

Потому что в какой-то момент я потерял надежду и даже стал говорить: «А мне не нужна никакая надежда. А зачем мне надежда? А зачем мне надежда, если есть у меня вера, если я стараюсь любить? Зачем мне надежда, если есть вера и любовь? Причем здесь надежда? Что мне даст большего надежда?»

И я так вот в какой-то момент не понимал, что такое надежда, зачем она мне нужна. И вдруг я понял, что только надежда мне нужна, иначе я не могу открывать глаза утром. И вот эта маленькая девочка приходит и говорит: «Доброе утро». И я открываю глаза. Давай посмотрим на вопросы.

О. БАТОВ: Да, очень интересные вопросы.

А. УМИНСКИЙ: Давай.

О. БАТОВ: «“Утешитель” в оригинале “Управитель”. Как управительство реализуется в жизни человека-христианина? Как не упасть в инфантилизм?»

А. УМИНСКИЙ: Давай.

О. БАТОВ: Ну, вообще-то, я не встречал в переводе «Управитель». А вообще, «утешитель», конечно, это не совсем точное слово. У нас вот утешать – это значит гладить по головке. На самом деле, действительно, слово многозначное там употребляется, но оно ближе все-таки не к управлению, а к укреплению, тот, кто дает силы.

А. УМИНСКИЙ: Ну, конечно. Console. По-французски – «consolare». По-итальянски «console» – это вещь, на которую опираются.

О. БАТОВ: Прежде всего укрепление. Самый точный перевод – «укрепление». Но в то же время мы помним пророка Исайю, который говорит: «Утешайте, утешайте народ мой Израиля, как мать утешает дитя на коленях своих». И вот этот момент утешения в нашем житейском понимании, он тоже присутствует в этом понятии. Это прежде всего укрепление. Утешитель – это тот, кто дает нам силы, дает силы жить. Не управляет нашу жизнь в смысле направляет нас на правильный путь. Хотя некоторые так жили святые апостолы. Действительно они были водимы Духом Святым и могли спрашивать.

Вот у апостола Павла есть где-то в посланиях или в деяниях об этом, что вот помолились, куда идти, туда или туда, и Господь открывал. В этом смысле, да, Господь может управить, если мы ему полностью доверяем наши пути. В этом смысле управитель. И никакого инфантилизма в этом нет. Всегда есть, даже в этом понимании, есть соработничество с Богом, есть содействие наше к действию Бога. Я так понял, в этом вопрос. Если нет, уточните.

Управительство подразумевает, что Бог управляет всем, а мы только его послушные орудия, его послушные куклы, которых он ведет. Нет, это не так. Это точно совершенно не так. Только синергия, только содействие наше и Божие осуществляется вот в этом общении со Святым Духом как утешителем. Но действительно он нам дает внутренние силы, внутренний ресурс на то, чтобы справляться со всем в жизни самым трудным, что нам предстоит.

А. УМИНСКИЙ: Я по очереди читаю. «Нормально ли заставлять себя молиться?» Ну, в принципе, это, естественно, нормально – заставлять себя молиться. Вообще, все, что человек делает по некому своему устройству, он всегда немножечко себя заставлять себя. Например, в детстве мы ели, когда нас заставляли есть родители. Помните, да? Это примерно то же самое. И когда-то необходимо вовремя просыпаться, и мы вовремя просыпаемся. Когда-то необходимо поднимать себя на какое-то важное дело, которое действительно необходимо даже не нам самим. Очень много вещей, которые мы делаем, немножечко перешагивая через себя, и тем самым начинаем немножечко над собой расти. Вот молитва в этом смысле – это и радость, и легкость, и труд.

Вот тоже у меня было несколько вопросов ко мне, когда у меня была беседа о молитве, и я говорил, что молитва не может быть таким поденным, неприятным, тяжелым трудом, когда ты вот все время вычитываешь, вычитываешь, вычитываешь, но легкости и радости от молитвы ты не испытываешь.

«Нет, – пишут мне, – молитва – это труд». Конечно, молитва – это труд. Но как труд это поэзия, как труд это музыка, как труд это все прекрасное, что нас окружает. Все, что рождается прекрасным, осуществляется через труд. И этот труд делает мир прекрасным. Этот труд делает мир легким, радостным.

И поэтому радость, она рождается в этом труде, в молитвенном труде, но в настоящем, истинном свободном труде, не в поденном труде, не в вычитывании, не в том, чтобы пробубнить, а потом выбросить молитвослов в сторону и сказать: «Фу, ну наконец-то я свободен». Понимаете? А с тем чтобы помолиться и еще дальше жить вот в этой молитве и памяти о Боге, жить во присутствии. Ведь помолиться – это же целый день прожить в памяти о Боге. И это значит, себя надо к этому все время…

Потому что человеку тяжело быть с Богом. Человеку, в принципе, не очень легко быть с Богом. Это тяжелая вещь – присутствие с Богом. Все время как-то тебе неловко. Потому что Бог тебя же всего видит до конца.

И поэтому, конечно, понуждать себя на молитву… «Заставлять» – нехорошее слово. Но понуждать, наверное, необходимо. Я думаю, что без этого не бывает молитвы. Твоя очередь.

О. БАТОВ: «Православные – правильно славящие Бога. Остальные, получается, неправильно его славят? Это не гордыня?» Я думаю, что в широких массах православных, которым это очень часто объясняют в воскресных школах, присутствует элемент гордыни, когда именно так преподносится.

А. УМИНСКИЙ: В смысле «Русь Святая, храни веру Православную».

О. БАТОВ: Ну да, совершенно верно. Но, по сути, безусловно, это не так. «А что, если мы православные, значит, мы не католики, не кафолики?» На самом деле православность и кафоличность – это изначальные свойства церкви как таковой. И нельзя противопоставлять кафоличность православности ни в коей мере. И то, и другое – это действительно органически присутствующие церкви свойства. Нельзя быть православным и не быть католиком.

А. УМИНСКИЙ: А протестантом?

О. БАТОВ: Протестантом. Смотря против чего протестовать. Протестовать против всякой косности. Да, я думаю, что любой христианин не может не быть протестантом тоже. Потому что, например, Иоанн Златоуст говорил, что церковь непрестанно обновляется, церковь все время обновляется, и если мы не участвуем в этом обновлении церкви, обновлении Святым Духом, то остаемся только приверженцами прежних традиций и только того, что было, значит, мы изменяем этому свойству обновления. То есть обновление – это всегда протест против старого. Почему нет? Значит, да, православные одновременно и протестанты тоже. Да, конечно. Почему нет?

А. УМИНСКИЙ: Знаешь, что еще хотел дополнить? Наше православие, оно выражено в Символе веры. Собственно говоря, православный Никео-Цареградский Символ веры. И все православные догматы и все православные учения выражаются в Символе веры. И прежде, чем поется символ веры, возглашается: «Возлюбим друг друга, да единомыслием исповемы». И получается так, что вот этот Символ веры, он напрямую, то есть православие, связан с этим вокалом «Возлюбим друг друга». И православие не существует как просто сборник догматов, традиций, вероучительных каких-то максим.

То есть сами по себе они смогут существовать. Но если не возлюбим друг друга, то это не имеет ровно никакого смысла. В этих догматах вообще нет тогда никакого смысла, если нет вот этой любви. Они тогда не про Бога. Тогда это какая-то математика, тогда это какая-то философская схема, что угодно. Игра интеллекта. Потому что все православие заключено вот в этих словах: «возлюбим друг друга» и «будем единомысленно славить Бога». Вот оно все православие, в этих вот словах, как мне кажется.

«Все спасутся? Если да, то зачем тогда молитвы, пост и причастие?» Тогда ни к чему. Тогда даже Евангелие не нужно. И тогда даже ни к чему было Иисусу Христу, Сыну Божию, рождаться на земле от Девы. Тогда вообще не имеет никакого смысла, если есть какое-то автоматическое, механическое представление о спасении, о том, что Бог затеял какую-то игру с людьми, а потом все опять станет хорошо. Ну, как бы новая партия потом будет разыграна. Эту партию мы сыграли, а потом будет новая партия. Но такие учения тоже существовали в истории христианства – полное восстановление, апокатастасис.

Мы знаем одно, мои дорогие, что Господь хочет, чтобы все спаслись, что божественная воля и желание Господа самого заключено именно в том, чтобы все спаслись и никто в этом мире не погиб. Это божественная воля. А вот все остальное зависит от нас, от нашего желания спастись, от нашего желания войти в эту божественную волю, от нашего труда, от нашей радости, от нашей надежды, веры и любви. Тут опять-таки вот этот момент синергии, о котором отец Олег уже сказал.

О. БАТОВ: Я хотел чуть-чуть добавить. Что касается именно апокатастасиса как учения, она становится еретическим, когда провозглашается как то, что мы точно знаем, мы провозглашаем как учение, что все спасутся точно. А когда мы надеемся на это, когда это наша надежда…

А. УМИНСКИЙ: Упование на то, что Бог безмерно любит всех. И если он имеет такую волю, то есть упование, что и мы с вами спасемся.

О. БАТОВ: Тогда это только теологумен, это частное богословское мнение.

А. УМИНСКИЙ: Потому что, прости, мы просто о Боге не можем знать всего. И божественная тайна все равно останется для нас божественной тайной. Хотя есть указания и о суде, и о несении наказания, и о том, что Господь говорит: «Никто не погиб, только сын погибельный», и так далее. То есть много есть разных евангельских слов, которые говорят и о том, и о другом.

О. БАТОВ: «Какую силу имеет дьявол над человеком? Если дьявол бессилен перед человеком и без попущения Божия ничего не происходит, то почему в православном дискурсе все время говорится об искушениях? Что значит слова Господней молитвы «и не введи нас во искушение»?»

Непростой вопрос. Для меня, по крайней мере, очень непростой вопрос. Что касается последней его части о молитве Господней. О том, что это вопрос непростой, говорит то, что над этой фразой задумались сейчас лучшие богословы западной церкви и даже предлагают какие-то толкования. Я уже немножко забыл все эти достаточно такие сложные богословские тонкости, как сопоставить слова «не введи нас во искушение» молитвы Господней со словами апостола Иоанна, что «Бог не искушает никого».

А. УМИНСКИЙ: И «Бог искушал Авраама».

О. БАТОВ: Ну и да, то, что Бог Авраама искушал, испытывал. Понятно, что речь об испытании. Чаще всего «не введи нас во искушение» понимают как «не дай нам испытаний сверх силы».

А. УМИНСКИЙ: «Укрепи нас в испытании».

О. БАТОВ: «Укрепи нас в испытании», да, «не дай нам поддаться испытанию, сломаться в испытании» в молитве Господней. Это что касается толкования и понимания этих слов молитвы Господней.

А что вообще с искушениями и с властью дьявола над человеком? Ну, собственно, то, что называется невидимой бранью, это вот об этом.

А. УМИНСКИЙ: Дьявол с Богом борется.

О. БАТОВ: Достоевский, кажется, сказал. Да, а поле битвы – сердца людей. «Дьявол с Богом непрестанно в этом мире борются. И поле битвы – сердца людей».

А. УМИНСКИЙ: По-моему, это даже сказал Максим Исповедник. Или Марк Подвижник. По-моему, из Марка Подвижника Достоевский взял.

О. БАТОВ: Вероятно. Возможно, вполне. Не помню. Но это действительно так. Это мы все знаем по своему личному опыту, что некая духовная борьба, она все время внутри нас присутствует. С чем мы боремся? Со своим собственным эгоизмом? Да, наверняка, часто. С какими-то своими желаниями, которые мы однозначно понимаем как нас недостойные с самого начала, когда они приходят, какими-то мыслями, которые мы понимаем, что они недостойны нас как христианина и как человека вообще? Есть такие мысли, приходят. Откуда они приходят? Как говорил Гоголь, ветром приносится. Может быть, приносятся ветром. А может быть, есть источник этих мыслей, которые мы и называем дьяволом.

Еще, например, Юнг говорил об автономных психических образованиях, которые внутри нас существуют. Автономные, независимые от нас. Есть некие в нашей душе автономные пузыри психические, психологические. Но, правда, потом, например, тот же Юнг прямо стал говорить о демонах, которые овладели германской нацией. Когда осмысливал итоги Второй мировой войны в 1945 году, он уже открыто называл вот эти автономные психические образования демонами. Но мы сейчас разве не видим, что демоны могут овладевать людьми и в большой массе, и каждым в отдельности? Это мы все с вами видим и знаем.

Что касается нашей способности, возможности им не поддаваться. Если мы имеем опору в Боге, в утешителе, в укрепителе, в том, кто нас укрепляет в этой борьбе, ну да, мы тогда и имеем власть над ним, можем сопротивляться. У нас есть для этого все оружие, о котором говорит апостол Павел. У нас есть оружие для этой невидимой брани.

Откуда происходят искушения? Вообще-то, более правильный перевод… Вот тут предлагали, мы уже говорили о более точном уточнении понятия «утешитель». И искушение – это все-таки самый точный перевод будет «испытание». Испытания мы все проходим. Испытание – это экзамен. Мы все экзамены сдавали. Мы все сдаем все время какие-то экзамены в своей жизни. И каждое искушение и испытание – это вызов. Не надо ставить себе оценки. Да, наверняка можно будет пересдать какие-то экзамены. Господь дает нам возможности бесконечных пересдач, я считаю, когда мы не выдерживаем экзамена.

Да, иногда эти экзамены бывают более серьезными, когда мы действительно встаем перед очень серьезным жизненным выбором, и очень важно здесь не изменить себе, не изменить Богу, и тогда мы обращаемся к его помощи, взываем к Духу Святому, чтобы он укрепил нас в испытании.

Но не знаю. Я, может быть, не до конца ответил на этот вопрос. Понимаю, что он немножко шире.

А. УМИНСКИЙ: Владыка Антоний, кстати, я вспомнил, что он говорил, что странно бывает, когда человек молится Богу: «Не введи нас в искушение, но избави от лукавого», и тут же сам идет куда-нибудь в злачное место покутить. Поэтому здесь вопрос идет не о том, чтобы мы как-то еще молились, но мы как-то еще и включали свой разум, свою душу, свое сердце в сопротивление, во-первых, тому… Ну, в нас много чего, что тянет нас от Бога, утягивает от Бога.

Есть, без всякого сомнения, и Священное Писание нам о том говорит, и само Евангелие, когда Господь в пустыне искушается от сатаны, рассказывает нам о том, как сатана искушает и чем искушает. Даже видно, чем искушает сатана каждого из нас. В лице Христа Христос искушается как человек, не как Бог. Когда дьявол подходит ко Христу в пустыне, он его искушает как обычного человека и дает ему три серьезных вещи.

Во-первых, власть. «Поклонись мне, и все тебе будет». Все говорят, власть от Бога, власть от Бога, власть от Бога. Вот вам, пожалуйста. Власть может быть не от Бога, если ты от Бога получаешь власть путем поклонения сатане. То любая власть, которую ты берешь или желаешь властвовать над кем-то, может быть иной природы. Гордыня и желание этого материального мира. «Скажи, чтобы эти камни сделались хлебом. Чтобы все вот это материальное, вот это вот неживое, мертвое, каменное стало для тебя источником твоей жизни естественным и единственным». Вот.

И люди, собственно говоря, так и устроены. Мы земные, мы гордые, мы хотим властвовать, мы хотим себе всех подчинять. Это сатанинские вещи, которые в человеке просыпаются. И таким образом он имеет над нами власть. То есть он получает над нами власть, когда мы доверяем ему свои чувства, когда мы поступаем не по-Божьи. Он имеет над нами власть. Мы сами ее даем. Это не то, что он приходит и начинает нас каким-то образом завязывать в узлы. Бывает и страхование. Бывают разные вещи, наверное. Но, вообще-то, мы сами открываем себя для страстей, для зла, для лжи, для чего хотите. Вот мой вопрос теперь.

О. БАТОВ: «Господь сказал, что Я уйду, но пришлю вам Утешителя такого же, как Я. Значит ли это, что Иисус предлагает обращать наши молитвы ко Святому Духу, который сейчас с нами?»

В том числе, да. Вот я уже вспоминал отца Сергия (Булгакова) и его книгу «Утешитель», которую он написал уже почти 90 лет назад. И он говорит, действительно, он подчеркивает, что учение о Святом Духе не до конца разработано в патристике и в современном ему богословии, и говорит, что это задача для будущих поколений. Ну вот, может быть, мы уже будущие поколения, и нам в том числе надо как-то лучше это осознавать, что значит присутствие Святого Духа, которого Господь дал церкви.

А. УМИНСКИЙ: Это очень интересно. Потому что по тому, как мы знаем троическую догматику, то Отец является источником рождения, и Отец является источником исхождения Святого Духа. То есть от Отца Сын вечно рождается и от Отца Сын извечно исходит. То есть он безначальный, а Сын и Дух собезначальные, как об этом говорит нам наше Учение.

Но вот что интересно, вот это вечное состояние Бога, потому что Троица, она вечна, бесконечна и безначальна, исхождение и рождение является еще способами пришествия Бога, действия Бога в мире. Сын рождается не только как свойство божественное, но рождается на земле. Дух исходит не только как исходящий вечно, но снисходящий на землю. То есть божественная любовь изливается в Сыне и в Духе как схождение к нам. Христос, Сын Божий рождается от Девы, становится Богочеловеком и исполнит свое служение на земле, возносится на небо в человеческой природе.

Дух Святой сходит на землю, тоже снисхождение на землю ради рождения церкви и того, чтобы божественная природа через Духа Святого стала сопричастной и нам. Как говорит апостол Петр: «Всем нам надлежит стать причастниками божественного естества». Вот, может быть, не очень точно привел, но смысл такой. И возводит нас тоже. Как вот Сын Божий вознесся на небо, так, соответственно, мы, люди, Духом Святым возносимся в то самое место, которое уготовлено нам в вечности. Вот эти вот действия божественные, они, конечно, поразительны в своей вот любви и нежности и участии в спасении нашем.

О. БАТОВ: А что касается молитвы Святому Духу, то я думаю, что молиться мы должны всей Троице. Но вот мы сегодня попытались обозначить некоторые, может быть, изъяны или недостаточно раскрытые в современной церкви православной представления о том, какова роль в Святой Троице, в том числе в нашей молитве Святой Троице, Святого Духа, Третьей Ипостаси. И вот это задание творческое для вас, для нас всех, чтобы как-то приблизиться к пониманию в молитве о том, что такое ипостасность Святого Духа, что такое личность Святого Духа.

А. УМИНСКИЙ: Которая нас укрепляет в надежде.

О. БАТОВ: И дает радость.

А. УМИНСКИЙ: И вот это вселяет радость в нас.

О. БАТОВ: Вот сегодня у нас такой неожиданный эфир нашего Ютуб-канала «День Седьмой», который сегодня я провожу вместе со своим другом, очень близким другом, священником Олегом Батовым. И сегодня у нас присутствуют наши подписчики канала «День Седьмой». Я надеюсь, что подобные встречи с нашими подписчиками мы будем как-то стараться организовывать в разных местах Божьего мира, в которые Господь ведет нас своими неведомыми путями.

И я хочу еще раз напомнить, что наш канал существует благодаря вашим пожертвованиям. И я прошу вас обратить внимание, что в описании нашего канала есть способы поддержать наш канал материально. Это виртуальные кошельки, это банковский счет, на который вы можете посылать свои пожертвования. А я, как и раньше вам говорил, я с радостью помолюсь за каждого в благодарность. Потому что вы можете на электронный адрес, который тоже указан в описании нашего канала, писать свои письма, задавать свои вопросы и посылать имена ваших ближних. И я обещаю, что я буду за вас молиться и в домашней молитве, и в молитве на Божественной Литургии. До встречи! Христос воскресе!

ЗРИТЕЛИ: Воистину воскресе!

А. УМИНСКИЙ: Христос воскресе!

ЗРИТЕЛИ: Воистину воскресе!

А. УМИНСКИЙ: Христос воскресе!

ЗРИТЕЛИ: Воистину воскресе!