«Давай голосом»: Портрет репортёра, чья гибель на фронте рассорила журналистское сообщество

Илья Азаржурналист

Олеся Герасименкожурналист

Мне кажется, что он как был антивоенным, так и остался. И я думаю, что у него вряд ли менялось что-то именно с точки зрения восприятия войны, потому что все говорили, что, конечно, он против войны. Но здесь такой момент, что я понимаю, что если бы, например, как журналистка я сделала такой выбор – поехать в Донецк или в Мариуполь, столкнувшись с тем, что я могла бы там увидеть, скорее всего, я бы начала сочувствовать людям вокруг…

Подписаться на канал Давай голосом

Поддержать канал Давай голосом

ОЛЕСЯ ГЕРАСИМЕНКО: Всем привет. Это подкаст «Давай голосом», в котором мы слушаем лучшие журналистские расследования и репортажи о России и беседуем с их авторами. Меня зовут Олеся Герасименко. Я должна предупредить, что все материалы, которые вы дальше услышите, маркированы по метке 18+. И еще я должна предупредить, что настоящий материал произведен, распространен и направлен иностранным агентом Олесей Михайловной Герасименко, либо касается деятельности иностранного агента Олеси Михайловной Герасименко. А со мной тут вот еще есть один человек.

ИЛЬЯ АЗАР: Я думал просто, куда направлен твой материал. Ну, видимо, слушателям. Так вот, да, меня зовут Илья Азар, я журналист. Кстати, приветствуем слушателей Эхо, где наш подкаст с недавних пор тоже выходит.

ОЛЕСЯ ГЕРАСИМЕНКО: Я давно не была на записи, у меня ломался микрофон. И вообще-то у меня накопилась куча вещей, которые меня бесят. Но на этой неделе меня особенно бесит внутренняя цеховая история. И мы ее перескажем, наверное, нашим слушателям без фамилий, чтобы не усугублять мое бешенство. Один из наших коллег, довольно опытный, неизвестный журналист, как выяснилось, поехал в Россию с телефоном, на котором не был удален его рабочий телеграм. И на этот раз ему не очень повезло, и телефон попал в распоряжение сотрудников полиции, как и сам журналист, собственно. и опережая события с коллегой, все в порядке. А вот с выкачанным телеграмом и всеми переписками из него явно не все в порядке. И я задавалась неделю вопросом, какого же, блять, хуя, по-другому я его не могла сформулировать. Почему, заезжая на территорию России, так сложно взять с собой чистый, просто чистый телефон? Зачем делать такой подарок и подставлять такое количество людей? Нет у меня никакого разумного на это ответа у себя же в голове. Просто злюсь.

ИЛЬЯ АЗАР: И что я должен тут сказать? Я должен сказать, что людям свойственно совершать глупости. Некоторым в большей степени, некоторым в меньшей степени.

ОЛЕСЯ ГЕРАСИМЕНКО: Насколько я узнала, это не первый раз, когда телефон этого человека попадает в руки правоохранительных органов.

ИЛЬЯ АЗАР: Значит, он не видит в этом ничего страшного.

ОЛЕСЯ ГЕРАСИМЕНКО: Да, а вот я прошерстив контент, который там предположительно есть в этом выкачанном телеграме, вижу в этом довольно много страшного, причем не для себя, а для других коллег.

ИЛЬЯ АЗАР: Недавно другой коллега рассказывал, что поступают, собственно, это не первый раз, поступают сейчас часто фишинговые, так называемые, письма от… Ну, письма со ссылочкой якобы от какого-то знакомого, с которым ты часто переписываешься, там чуть изменен email, адрес почты чуть изменен, но в целом, допустим, у него фамилия там сохранена, я не знаю, добавлена цифра.

ОЛЕСЯ ГЕРАСИМЕНКО: И ты радостно кликаешь на эту ссылочку, да?

ИЛЬЯ АЗАР: Да, и вот, поэтому, собственно, и без таких случаев с пересечением границы все весьма уязвимо. Поэтому есть же какие-то методы типа секрет-чаты и прочее, удаляющие сообщения.

ОЛЕСЯ ГЕРАСИМЕНКО: Ну да, но в связи с тем, что у коллеги все было в Телеграме, почему? Опять же, тоже вопросики.

ИЛЬЯ АЗАР: Ну да, но я имею в виду, что, наверное, сенситив штуки не надо обсуждать в открытых чатах ни с кем.

ОЛЕСЯ ГЕРАСИМЕНКО: Ну тут, понимаешь, тут вопрос в том, что такое сейчас сенситив штука. И из моего опыта общения с людьми, которые находятся на территории России, все, что угодно, буквально смайлик от иноагента или какое-то обсуждение открытой новости тоже может оказаться сенситив штукой. В том-то и дело, что не говоря о том, что документы точно стоит подчищать.

ИЛЬЯ АЗАР: Да надо просто лично встречаться, надо возвращаться к практикам начала 20 века, условно, ну и более ранним. Встречаться лично, обсуждать все дела, откладывая телефоны.

ОЛЕСЯ ГЕРАСИМЕНКО: В Касабланке.

ИЛЬЯ АЗАР: Ну да, кстати, туда можно спокойно прилететь всем, отовсюду.

ОЛЕСЯ ГЕРАСИМЕНКО: Давай запишем следующий выпуск в Касабланке.

ИЛЬЯ АЗАР: Касабланка, кстати, город не очень интересный.

ОЛЕСЯ ГЕРАСИМЕНКО: Он отвратительный, я знаю, мне совершенно не понравился.

ИЛЬЯ АЗАР: Давай в Марракеша лучше.

ОЛЕСЯ ГЕРАСИМЕНКО: Ну нет, давай в Касабланке. Мы сами люди не самые приятные, Касабланка нам пойдет.

ИЛЬЯ АЗАР: А у нас на одного нашего знакомого, по-моему, в Касабланке напали с мачете. Может, лучше в Марракеше?

ОЛЕСЯ ГЕРАСИМЕНКО: Ой, может, лучше вообще все закончить. Давай послушаем текст. Какой мы слушаем текст?

ИЛЬЯ АЗАР: Да, текст, кстати, слушаем интересный, наверное, дискуссионный. Мы даже проведем эту дискуссию с автором. Текст называется «Что он видел, где он был?» Это история жизни и смерти Никиты Цицаги, корреспондента, в первую очередь, издания российского News.ru, известного, скажем так, своей прокремлевской позиции, но одновременно еще и нештатного корреспондента многих изданий иммигрантских. Куда он, впрочем, больше писал не о войне, а какие-то сюжеты из жизни России. В частности, один из них взял на… коллеги. О чем и разразился большой скандал, который в том числе описан и в тексте, который написан Лесей Лапиной для издания «Холод». Никита действительно был достаточно, наверное, малоизвестным журналистом, но…

ОЛЕСЯ ГЕРАСИМЕНКО: При этом тот объём военных корреспонденций, которые он опубликовал, например, меня удивил после прослушивания, прочтения этого текста. Я не знала, что он так много об этом писал. Я знала, что он ездит туда, я думала, это все-таки… командировки. Ну и вообще после полной истории становится все понятно. Прямо такая классика. И почему риски возросли смерти, потому что последний раз он в командировке был 4 месяца без остановки. И почему… И про ПТСР, короче, про все-все стало гораздо яснее. Я предлагаю нашим слушателям окунуться в эту короткую очень характерную жизнь начинающего репортера и, наверное, выводы сделать самим.

ИЛЬЯ АЗАР: А текст прочитает Алевтина Пугач.

АЛЕВТИНА ПУГАЧ: Никита Цицаги родился в американском штате Нью-Джерси, вырос в Москве, а погиб под украинским Угледаром от удара дрона, пытаясь сделать репортаж из монастыря рядом с линией фронта. 29-летний Цицаги не был публичным человеком, и, когда он погиб, выяснилось, что «своим» его считали и журналисты независимых медиа, и прокремлевские военкоры в Донбассе: одни называли его талантливым антивоенным репортером, другие — смелым фронтовым другом. Несмотря на разгоревшиеся после смерти Цицаги ожесточенные споры, его биография и взгляды для многих остались загадкой. «Холод» попытался разобраться в истории Никиты Цицаги — участника антивоенного протеста, критика власти — и сотрудника подцензурного СМИ, который сочувствовал и даже помогал российским военным.

Никита Цицаги родился в 1995 году в штате Нью-Джерси в США в семье с грузинскими корнями. Как рассказывает мать Цицаги, 46-летняя Светлана, они с мужем хотели для сына лучшей жизни — и поэтому в 1995 году она полетела рожать в США, чтобы ребенок смог получить американское гражданство по праву рождения.

«Но он недолго там жил и американцем себя не чувствовал», — говорит девушка Цицаги, 28-летняя Вероника, попросившая «Холод» не указывать ее фамилию.

Образование Цицаги получил уже в Москве. До 11 класса он учился в школе с углубленным изучением английского языка на Ленинском проспекте, а затем перевелся в другую школу, где была возможность окончить 11 класс экстерном.

Так в 16 Цицаги окончил школу, а спустя четыре года, в 20 лет, уже выпустился с философского факультета РГГУ. Некоторое время после этого он работал в Московском доме книги на Арбате и учился писать тексты на курсах в Московской школе новой литературы. «Он очень много читал с самого детства. У него все тома Джека Лондона были. Любил фантастику. Как свободная минутка, так он с книжечкой», — рассказывает Светлана Цицаги. В последнее время, по словам Вероники, Цицаги много читал Андрея Платонова — писателя, который среди прочего работал военным корреспондентом во время Великой Отечественной войны.

После выпуска из РГГУ Цицаги жил жизнью молодого московского интеллигента: играл в шашки в «Дежурной рюмочной» на Арбате, где в 2021 году познакомился и подружился с 20-летним студентом филфака МГУ Федором Отрощенко, который работал в книжном; с ним они обсуждали философию, культурную журналистику 1990-х и 2000-х, идеи для текстов, фотографию, ездили в рюмочную «Зюзино», недалеко от которой жил Цицаги. Вместе они думали, какие проекты можно запустить в Москве, рассказывает Отрощенко: «Что-то [связанное] с фотографией, экскурсии по станциям метро, что-то околомемориальное (имеется в виду правозащитная организация “Мемориал”, исследующая историю политических репрессий. — Прим. “Холода”)».

В феврале 2017 года 21-летний Никита Цицаги, которого друзья характеризуют как «романтическую натуру», завел паблик во «ВКонтакте». Он выкладывал туда свои и чужие стихи, цитаты, публиковал там снятые им атмосферные фотографии: пейзажи, животных, участников исторической реконструкции времен Первой мировой, своих знакомых, пассажиров метро и электричек. Это увлечение затем вылилось в желание рассказывать через фоторепортажи человеческие истории, а потом и писать тексты, говорит подруга Цицаги, 25-летняя Анастасия. В одном из первых своих текстов, выложенном в паблике, Цицаги рассказывал о похоронах своей бабушки, которая росла во время войны в захваченном немцами селе, а перед смертью страдала деменцией.

Затем Цицаги начал публиковаться со своими историями в СМИ: от малоизвестных изданий до Colta. Он снимал и писал о разном: о боях волкодавов в России, черных копателях, о незрячем подростке, который занимается дзюдо, о девушке, которая попала в рабство под Воронежем.

В 2020 году после обострения конфликта в Нагорном Карабахе Цицаги ездил в Армению. Свои репортажи — о беженцах в Ереване и реакции армян на соглашение, предусматривающее вывод войск Армении из Нагорного Карабаха, — Цицаги публиковал в журнале «Военное обозрение». Сотрудничеством он остался недоволен. «Ватный редактор в некоторых местах изменил текст, чтобы он звучал лучше для азербайджанцев», — писал Цицаги в своем паблике.

Как говорит друг Цицаги Федор Отрощенко, Цицаги очень нравился отец гонзо-журналистики, американский репортер Хантер Томпсон. Сам он в любой момент готов был сорваться и уехать в командировку ради интересной истории. «Он вообще такой был отчаянный, все детство чего он только ни ломал себе, такой живчик был. Если ездил к родным в Грузию, уходил на несколько дней в поход туда, где туристы особо и не ходят», — говорит Светлана Цицаги. По словам знакомых, Цицаги любил экстрим, скорость, пострелять в тире, при этом был человеком очень спокойным, скромным и неконфликтным.

У Цицаги не было журналистского образования или опыта обучения в одном издании, поэтому журналистике он учился самостоятельно, получая навыки на практике и делая собственные выводы о том, как нужно работать. По словам редактора Анастасии Лотаревой, весной 2023 года Цицаги был слушателем на ее онлайн-курсе в «Свободном университете» — организации, которая признана в России «нежелательной» (за участие в ее деятельности можно получить срок до четырех лет). «Вычитывала несколько его текстов. Он был смелый, умный и хороший журналист», — написала она.

В конце 2021 года 26-летнему Цицаги предложили работу в штате — корреспондентом в издании News.ru. Вероника рассказывает, что Никита на первых порах не всегда получал за свои фотографии и тексты деньги, поэтому подвернувшуюся вакансию он воспринимал как «оплот» — работу, которая позволит ему делать то, что ему важно, не переживая о заработке. News.ru в тот момент выглядело как «небольшое нейтральное издание», где можно делать что-то интересное, уточняет она.

Редактор отдела «Экономика» News.ru Владимир Хейфец вспоминал, что на планерках Цицаги предлагал темы, связанные с проблемами обычных людей. Другой коллега по News.ru, попросивший не указывать его имя, в разговоре с «Холодом» охарактеризовал Цицаги так: «Он явно был человеком, для которого журналистика — это миссия, а не работа. Таких меньшинство, и их всегда видно».

Начало полномасштабного вторжения России в Украину Цицаги встретил в Москве. Война его ошеломила. Вечером 24 февраля 2022 года он вышел на антивоенный митинг на Пушкинской площади — Вероника вспоминает, что ради этого он отказался в тот день от встречи с ней. «Ему важно было быть вместе с людьми, которым не все равно», — говорит она. Позже в своем инстаграме Цицаги напишет, что у него «дыра в сердце размером с Россию».

Имея и российское, и американское гражданство, а также родственников в Грузии, Цицаги в любой момент мог эмигрировать. 5 марта 2022 года он написал своему другу Федору Отрощенко, который к тому моменту уже уехал в Грузию: «Сперва нужно закончить дела, а потом — кто знает».

Но уже 9 марта «Радио Свобода», признанное в России «иноагентом», а позже и «нежелательной» организацией, выпустило материал Цицаги про молодых россиян, которые незадолго до российского вторжения подписали контракт с армией и оказались в украинском плену. Публикуя ссылку на свой текст, Цицаги подчеркнул, что «сайт издания заблокирован, как и все СМИ». Он написал, что существование россиян из его материала «отрицают власти, называют их фейком, но они реально есть».

Из России он так и не уехал.

После публикации на «Свободе» у Цицаги возникло желание написать подробнее про одного из пленных россиян, 20-летнего Дмитрия Науменко — «молодого лопоухого парня», который на видео просил маму забрать его из плена.

Чтобы рассказать его историю, Цицаги поехал в маленький поселок в Волгоградской области, откуда Науменко был родом. В апреле стало известно, что Науменко вернулся из плена домой, и Цицаги предложил текст про него «Холоду» (редактор того текста Цицаги не принимал участия в работе над нынешним материалом). Он описывал, чем живет поселок, в котором практически невозможно найти достойную работу, как семья вынудила Науменко из-за этого подписать контракт — и что его односельчане поверили в то, что срочников отправляют на войну, только когда увидели в списках погибших знакомые фамилии.

В Волгограде у Цицаги и появилась идея поехать на войну. Как вспоминает Федор Отрощенко, во время работы над историей Науменко, оказавшись в глубинке, Цицаги понял, что он сам может добраться на войну тем же маршрутом, что и срочники: через Волгоград в сторону захваченного Россией Донецка.

«Я уже понимал, что должен находиться там, должен доехать до Мариуполя, увидеть, что там происходит, и рассказать об этом, задокументировать», — рассказывал Цицаги в интервью, которое он дал Отрощенко для его издания «Демагог» в 2023 году (Отрощенко поделился с «Холодом» полной расшифровкой того разговора). Так он и поступил.

То, что не удалось опубликовать на News.ru, Цицаги отправил в независимое издание «Дискурс» как «Донбасский дневник» безымянного репортера, а фотографии опубликовал в своем паблике.

«Когда-то в Донбассе добывали уголь, теперь тут превращают в него людей.

Я приехал в первую командировку в середине марта, когда Мариуполь только окружили. Через блокпосты по обстреливаемым улицам оттуда выползали люди, голодные и обгоревшие, с разбитыми домами и погибшими родными, они бежали куда угодно, только бы подальше от сжимающегося кольца, в который стискивали город. Я видел, как они проходили мимо неприкрытых тел, бросая вещи и родню, и как другие возвращались в подвалы, чтобы умереть в кругу семьи, готовые остаться под завалом, если ракета попадет в их дом.

Я видел дома, в которых не было необгоревших окон, снаряды, падающие вниз и не взрывающиеся при падении, осколки, летящие во все стороны, горящие дома, опорники, квартиры, и как хоронят в воронке тела соседей, присыпав их сверху мусором и ветками, я видел, как ракеты обменивают на людей, как женщина цепляется за пакет с водой и как чернеет кожа под тремя слоями куртки, если не мыть ее сорок пять дней».

«Донбасский дневник» Никиты Цицаги, 17 сентября 2022 года

«Думаю, он хотел свободно и без цензуры говорить о том, что видел своими глазами — какие люди ему встречались, через что им пришлось пройти, — рассказала “Холоду” редактор “Дискурса”, попросившая об анонимности. — Думаю, ему хотелось быть ретранслятором — просто передавать прямую речь людей, которые встречались ему в окопах, в подвалах, в разбомбленных дворах. Такие живые зарисовки позволяли читателю самому сформировать точку зрения без оглядки на позицию автора».

Знакомые Цицаги говорят, что до 2022 года он мало интересовался конфликтом с Украиной, но затем все изменилось: ему хотелось освещать главное, что происходит с Россией, и этой темой оказалась война. Редакция News.ru хоть и не посылала его сама в Донбасс, но его инициативе была рада, говорил Цицаги. По мнению редактора News.ru Владимира Хейфеца, и в Донбасс, и в Белгород Цицаги ездил в первую очередь из-за сочувствия к мирным гражданам, которые переживают «все сегодняшние ужасы».

На вопрос, почему Цицаги поехал на войну, другой его коллега по News.ru отвечает: «Там творится история — хорошая или плохая, не так важно. Понятно, что это сфера притяжения для множества журналистов, вне зависимости от взглядов. У нас очень многие туда хотели и хотят попасть. Людей приходится сдерживать в первую очередь из опасения за их жизнь».

«Он сказал: я понимаю, что ДНР сейчас — самая главная точка в мире, я не могу сидеть в Москве», — говорит Анастасия, подруга Цицаги. По ее словам, «человеческое горе, с которым он там столкнулся, затмило абсолютно все» — и укрепило его антивоенную позицию: «Он не понимал, зачем это все нужно… Никита был, скорее, за то, чтобы просто быстрее наступил мир».

При этом Цицаги критиковал мнение о том, что все россияне виноваты в войне: «Я бы вообще про коллективную ответственность оставил население в покое. Было бы более продуктивно размышлять о коллективной ответственности людей из правительства. Я пока вижу, что [они как раз] остаются максимально вне зоны ответственности. В их дома ничего не прилетает, их сыновья нигде не находятся, их жены ничего не переживают, их кошелек не становится уже».

В июле 2023 года Цицаги получил журналистскую премию «Редколлегия» за текст «Все горит и ничего нету». (Дисклеймер: главный редактор «Холода» Таисия Бекбулатова являлась членом жюри премии «Редколлегия» с ноября 2023 по август 2024 года, когда вышла из него по собственному желанию.) Этот репортаж из города Шебекино, который тем летом регулярно подвергался обстрелам ВСУ, Цицаги опубликовал в независимом издании «Новая вкладка». Работая в подцензурном News.ru и оставаясь в России, он, тем не менее, публиковал свои материалы в изданиях, которые эту цензуру не соблюдали.

Весной 2022 года, когда у итало-швейцарского репортера канала LA7 Луки Штайнманна, по его словам, отозвали разрешение на работу, Цицаги, рискуя сам, помог ему поехать на оккупированные территории. Штайнманн описывал, что после конфликта с местным полковником и отзыва разрешения работал тайно, «что могло иметь очень серьезные последствия» как для него, так и для тех, кто ему помогает. По словам Штайнманна, Цицаги не боялся ездить в самые опасные места, чтобы найти «глубокие истории, с помощью которых он мог бы объяснить всю сложность этой войны», и помогал это делать другим.

Штайнманн рассказал, что Цицаги предложил ему вместе поехать в Мариуполь и попробовать попасть на «Азовсталь». «Пробравшись через завалы, мы оказались на участках, контролируемых украинцами, и начали их фотографировать. Через несколько минут мы наткнулись на группу российских солдат, сопровождавших двух корреспондентов ТАСС. Им обещали, что они быстрее всех окажутся на передовых позициях. Во главе их шел тот полковничий прихвостень, с которым я поссорился, — вспоминал Штайнманн. — Помню его ошеломленное и разъяренное лицо, когда он увидел нас, особенно, когда он понял, что я, иностранец, без разрешения на печать и ненавидимый начальством, добрался до линии фронта раньше их официальных корреспондентов».

«Прихвостень» отчитал Цицаги и сказал, что сообщит об инциденте начальству. Но, как пишет Штайнманн, последствий не было, и оба они сделали репортажи. Цицаги тогда написал текст «Люди хотели выбраться из ада», описав возникшую в Мариуполе гуманитарную катастрофу.

Своей знакомой Нино, попросившей «Холод» не указывать ее фамилию, Цицаги потом с восторгом рассказывал о работе итальянских журналистов, у которых есть возможность работать, оставаясь объективными. «Он тогда был под большим впечатлением, — вспоминает она. — Говорил, что в России не хватает того, что делает это издание, — как раз нейтралитета. Все в России занимают левую или правую позицию».

Съездив на войну один раз, Цицаги уже не мог остановиться. Всего, по подсчетам «Холода», с начала вторжения он провел на войне больше года. По воспоминаниям Анастасии, Цицаги говорил, что ему легче быть «там, где происходит жизнь», — даже если эта жизнь «на очень тонкой грани со смертью».

«Человек, чтобы работать в Донецке, снимал квартиру в очень опасном районе города, куда я лично просто ходить боялся, — рассказал “Холоду” корреспондент “Коммерсанта” Александр Черных. — Он когда туда заселился, прислал мне фотографию и говорит: “Прикинь, у меня в комнате стекла заклеены скотчем”. А заклеены, потому что все стекла в дырках от осколков». Черных добавляет, что зимой ходил в тот район снимать рынок «Маяк» пешком, потому что таксисты отказывались туда ехать: «Сгоревшие торговые ряды со сгоревшими людьми. И там еще и вокруг все это бахало».

По словам Черных, позволить себе квартиру в более безопасном районе Цицаги не мог, потому что она стоила на 10 тысяч рублей в месяц дороже. Сам Цицаги в марте описывал в своем инстаграме, как говорил по телефону рядом с подъездом и на соседнюю улицу прилетел «Град». Горячий осколок снаряда упал прямо у его ноги — он поднял его и обжег руку.

Матери он не говорил, что ездит на войну, — спустя некоторое время она догадалась об этом сама.

«Сам напарник, тусклый и молчаливый, в этот момент ерзал на койке и старался принять удобную позу. Нижняя часть ампутированных ног сочилась черной жидкостью. Она оставляла пятна на простыне, и их постоянно перебинтовывали. Это был тротил, впитавшийся в кожу в момент взрыва.

<…>

Он просил бросить его там или застрелить, когда его тащили раненого вдоль окопов. Их группу бросили на штурм, сказав, что впереди все чисто, а когда те оказались в поле, их накрыли минометным огнем. В тот момент их должна была прикрыть артиллерия, но этого не случилось».

«Донбасский дневник» Никиты Цицаги, 17 сентября 2022

Обычно командировки Никиты Цицаги длились от нескольких недель до пары месяцев, — он даже купил скутер, чтобы легче было перемещаться на месте, — после чего он возвращался в Москву или уезжал в регионы России писать о мирной жизни.

В ноябре 2023 года текст Цицаги в «Новой вкладке» номинировали на премию «Профессия — журналист», которую несколько лет назад учредил бизнесмен и бывший политзаключенный Михаил Ходорковский. Это была статья «Работаем только на дихлофос» про нашествие мух в Челябинской области.

«Когда СВО началась, с деревень много кого забрали, — рассказывает Андрей. — Повестки приходили и косому, и хромому… Забрали соседа, у которого трое детей. Жена вытащила его спустя полгода, но он уже успел полазить под пулями. Туда уезжают, обратно гробы. Мы незащищенный народ, не можем позволить себе адвоката».

Из текста «Работаем только на дихлофос», 17 августа 2023 года

На вручение премии номинантам нужно было ехать в Берлин в феврале 2024 года. Цицаги поначалу хотел поехать в Германию и даже обсуждал со своей девушкой, могут ли они там встретиться (Вероника уехала из России в Израиль осенью 2022 года, у них были отношения на расстоянии). Но после того как руководство «Новой вкладки» проинформировало его о рисках, он передумал: присутствие на мероприятии с «иноагентами» и «нежелательными» организациями могло бы обернуться для него преследованием и невозможностью работать на фронте с российской стороны. «Он прямо очень рвался, для него было сложно принять, что он туда не поедет», — говорит директор «Новой вкладки» Михаил Данилович.

Отказавшись от идеи поехать в Берлин, Цицаги вновь отправился в Донецк. Вероника говорит, что ему было важно сохранить возможность жить и работать в России: «Он в принципе свою работу видел именно в России, он любил Россию. Он не любил власть, не любил преступность — это не про него. Он любил русских людей. Говорил, что хочет детей воспитывать в России на русском языке».

По ее словам, Цицаги хотел, чтобы она тоже вернулась. «Он говорил так: “Мне кажется, мы с тобой будем счастливы только в России. Что мы с тобой будем делать в другой стране? — рассказывает она. — Я не смогу полноценно заниматься своим делом. Журналисты, которые уехали, что-то пишут, но чувствуется, что они оторваны от действительности. Они могут какие-то критические вещи писать, но когда ты не здесь, не видишь все своими глазами, что ты можешь дать?”».

Вероника вернулась в Россию в июне — чтобы похоронить Никиту.

«Он никогда не был пропутинским, но и радикальным оппозиционером тоже не был», — говорит «Холоду» друг Цицаги Федор Отрощенко.

Цицаги хорошо представлял ситуацию со свободой слова в стране. «Часть этой информационной войны заключается в том, что нужно долбить те нарративы, которые удобны, контролировать спикеров, контролировать доступ к информации, — говорил он своему другу в 2023 году. — Генералы тоже освоили некоторую работу с прессой, научились делать медиаосвещение своих собственных подразделений».

Цицаги понимал, что News.ru — медиа с цензурой. «Его поэтому и не назовешь абсолютным либералом, потому что он все понимал, но продолжал существовать в этих условиях. Адаптировался к ним и пытался делать максимально честно все, что мог», — говорит его подруга Анастасия. По ее словам, Цицаги видел смысл своей работы в том, чтобы в существующих условиях передавать информацию с места событий наименее ангажированно. Она вспоминает, как однажды у них зашел разговор о работе «в очень подцензурных местах, типа Russia Today». «Он тогда сказал: “Нет, ну там я никогда не буду работать, это уже слишком, совесть не позволит”», — говорит она.

Заголовки первых материалов Цицаги из Донбасса на News.ru представляли собой трансляцию мнения тогдашнего замначальника народной милиции самопровозглашенной ДНР (так называется армия ДНР) Эдуарда Басурина: «Противник сопротивляется. Первый психологический надлом — это Мариуполь», «“Они подлежат смертной казни”: Басурин о бойцах нацбатальонов Украины», «Басурин: в ходе спецоперации на Украине произойдет психологический надлом».

При этом в дневнике для «Дискурса» он описывал Басурина так:

«Каждый вечер, сурово и неумолимо, он зачитывал в эфире список погибших, количество обстрелянных домов и выпущенных по городу снарядов, характеризуя действия противника одинаковыми формулировками: “фашисты сегодня снова применили запрещенные боеприпасы”, “украинские бандформирования терроризируют город”, “жители республики то-то и то-то”. В конце эфира прозвучали потери ополчения. Когда выключилась камера, он процедил сквозь зубы: “На самом деле их намного больше, но ладно…”. Журналисты уже убирали камеры и выходили, и в этот момент мне показалось, что у него еще осталось внутри что-то живое».

«Донбасский дневник» Никиты Цицаги, 17 сентября 2022 года

Знакомые Цицаги говорят, что ему порой приходилось «отвоевывать буквально строки» в материалах. Сам он рассказывал про один из споров с редактором: «Грубо говоря, человек говорит, что его дом разбомбили ракетами обеих армий: сначала одни, потом другие. И с редактором был спор из-за того, что он не мог из-за законодательства российского упоминать одну из этих армий. И приходилось как-то отстаивать, пытаться менять предложение, бороться за то, чтобы хотя бы в какой-то форме эта истина, которая была сообщена человеком, сохранилась».

В Донбассе Цицаги много общался и взаимодействовал с лояльными власти «военкорами», хотя и отделял себя от них. «Среди журналистов много кого встречаешь, — описывал он сообщество репортеров с российской стороны фронта. — Есть, конечно, пропагандисты, — таких большинство, и у них легче доступ: как правило, у них есть подвязки, согласования, они могут попасть куда угодно и работать. [Но] есть также много независимых молодых корреспондентов».

Цицаги не считал себя «военкором» и не любил этот термин, предпочитая называться просто репортером. «Я слушаю людей и пишу, документирую, записываю истории — вот моя работа», — говорил он. 25 февраля 2023 года он написал в своем паблике: «Документируем и сопереживаем, документируем и сопереживаем».

Своему другу Федору Отрощенко Цицаги говорил, что никогда не манипулировал фактами, но несколько раз балансировал на границе своей совести, чтобы продолжать работать. В качестве примера он приводил материал про военного блогера Владлена Татарского (Максима Фомина), который до того служил в армии самопровозглашенных ЛНР и ДНР, — некролог, в котором собраны воспоминания знакомых о нем. Цицаги плохо относился к Татарскому и его «коллегам по АПшной сетке», но взорвавшую его Трепову тоже осуждал. (В суде Трепова говорила, что не знала, что внутри бюста, который она подарила Татарскому, находится бомба).

За год, который он провел на войне, Цицаги написал десятки статей из зоны боевых действий и прифронтовых территорий. Он писал о работе волонтеров, врачей, об инвалидах этой войны и их протезировании, о добровольцах белгородской теробороны и мирных жителях, спасавшихся из-под обстрелов в Шебекино.

Часто героями его статей становились профессиональные российские военные и мобилизованные: штурмовики, бригада которых «одной из первых заходила в Харьков», саперы, снайперы, добровольцы бригады «Пятнашка», пообещавшие друг другу, что не закончат войну, пока не смоют «кровь кровью». Эти публикации часто имели сочувственный тон и не предполагали критического взгляда на действия военных из-за подцензурности издания.

Освещая истории людей в Донбассе, сам Цицаги, участник антивоенного протеста и человек в целом оппозиционных взглядов, обнаружил себя в ситуации, когда стал проникаться к своим героям симпатией — причем не только к мирным людям, но и к российским военным и их сторонникам.

Как рассказывает «Холоду» один из героев его материалов — шахтер, мобилизованный на войну, — Цицаги «больше интересовали судьбы людей, чем военные дела»: «Какого-то политического пристрастия я у него не наблюдал. Он просто описывал, как оно есть. Я сейчас о нем думаю, и первое, что приходит на ум, — это что-то мягкое, сочувствие к людям».

Летом 2023 года Цицаги опубликовал материал о том, как у многодетной матери Ольги Дзюбенко трое из пяти детей отправились на войну. Двое из них погибли, и Дзюбенко обращалась к президенту и Минобороны с просьбой забрать оставшегося в живых младшего сына из зоны военных действий. Спустя несколько дней после публикации сына Дзюбенко перевели в Нижегородскую область. Z-военкор Екатерина Лымаренко писала, что это произошло благодаря тексту Цицаги.

Как рассказывает Черных, Цицаги совмещал репортерские поездки с попыткой помочь людям, которых он встречал: «Вот вы говорите про объективность, а он возил [в Мариуполь] продукты, помогал вывозить оттуда людей, животных». «Сегодня смогли привезти с коллегой гуманитарку в город и вывезти оттуда кошку, женщину, девушку и дочку. Их мужья не спаслись», — писал в соцсетях Цицаги 2 апреля 2022 года во время поездки в Мариуполь.

Цицаги понимал, что у него не получается отстраниться от своих героев. «Я до сих пор не научился дистанцироваться, — признавал он. — Не знаю, можно ли этому научиться. Когда я возвращаюсь в Москву, я дистанцируюсь. А когда я нахожусь там, наоборот, открываюсь. Ты пропускаешь через себя и воспринимаешь все, что ты видишь, и всех, с кем ты говоришь».

У него не было ответа на вопрос, как справиться с этой проблемой: «Да как дистанцироваться? Как можно дистанцироваться, когда ты встречаешь на блокпосту женщину, которая с сыновьями, с ранами пытается выехать из города, и она там встает с обожженными одеждами, петляет, задает тебе вопросы, кричит на тебя?»

Во многих поездках Цицаги был вместе с провластными блогерами, и у них нередко складывались приятельские отношения, даже если он не разделял их взгляды. «Там как-то сближаешься быстрее», — признавал он. Например, вместе с Z-поэтессой Анной Долгаревой он эвакуировал из Мариуполя пожилую женщину, которую по видео нашла ее дочь, живущая неподалеку от Донецка: женщина рассказывала, что ее дом сгорел и она едва добралась до роддома, где ее и нашли. «Когда мы забирали бабушку, она цеплялась за воду, туалетную бумагу, хлеб. Не верила, что все это есть в другом месте», — писал в соцсетях Цицаги.

«Журналисты [на фронте] так или иначе становятся гуманитарщиками в какой-то момент, мало кто остается на дистанции с героями», — рассказывает знакомая с Цицаги журналистка, тоже работающая в Донбассе.

«Я думаю, что возить гуманитарку и вывозить бабушек из Мариуполя — не работа журналистов, их работа — непредвзято освещать войну, — говорит журналист и член совета премии “Редколлегия” Дмитрий Колезев. — Для помощи бабушкам нужны волонтеры и активисты».

В ноябре 2023 года Цицаги выпустил репортаж о проекте «Сети для СВОих», который производит маскировочные сети для российских военных. По словам его руководительницы Светланы Новожиловой, ее удивило отношение Цицаги к героям его материалов. «Он приходил к нам, искал “леших” (маскировочные костюмы. — Прим. «Холода») для разведчиков-снайперов под Марьинкой, просил пончо [с защитой] от тепловизора, — рассказывает Новожилова. — Парня одного как раз ранили, и после ранения он должен был дальше ехать. Он для него брал эти костюмы, эти пончо. Так у него глаза горели, он так хотел укрыть тех парней, кого он знал». Новожилова говорит, что «журналистов, которые приходили [до этого], условно НТВ, все это не очень беспокоило, а здесь у человека болело сердце».

Передача средств защиты военным одной стороны во многих редакциях будет расценена как нарушение этических норм, предписывающих журналистам придерживаться принципов независимости и непредвзятости. Однако это не меняло статуса Цицаги как некомбатанта (лица, не принимающего участия в боевых действиях) с точки зрения международных норм, говорит профессор-исследователь национального университета имени Коменского в Братиславе, автор учебника по международным стандартам регулирования СМИ Андрей Рихтер, ранее преподававший в МГУ. «Такого рода поддержка не расценивается международным гуманитарным правом как утрата журналистом статуса гражданского лица», — объясняет он. По словам Рихтера, иная ситуация была бы в случае, если бы Цицаги «вступил в состав вооруженных сил или носил оружие», но этого он не делал.

«Люди, которые работают в экстремальных условиях на фронте, по-другому формируют связи с героями, — говорит Павел Каныгин, основатель канала “Продолжение следует”, бывший военкор “Новой газеты”, освещавший войну в Донбассе в 2014 году и сейчас находящийся в эмиграции. — Конечно, ты проникаешься сочувствием к тем, кто находится рядом с тобой: неважно, это человек с оружием или без оружия, мирный или военный. Совсем все по-другому происходит. Обычные критерии здесь неприменимы». При этом Каныгин подчеркивает, что сам помогать военным не стал бы. «Для меня это уже равносильно участию в боевых действиях. Одно дело — помогать раненому (хотя это задача медиков), другое дело — обеспечивать военных экипировкой и амуницией, — рассуждает он. — При этом я понимаю, что, возможно, кто-то считает иначе и даже объясняет свою помощь человеческим порывом, на деле же это — поддержка войны».

Последним материалом, опубликованным еще при жизни Цицаги, стал фоторепортаж о военнослужащих ВСУ, оказавшихся в российском плену, «в спецтюрьмах строгого режима в зоне СВО». 15 июня Цицаги написала мать одного из украинцев, которого он запечатлел на фото. Цицаги, как рассказали «Холоду» несколько его близких, хотел ей помочь связаться с сыном, но не успел.

Как говорят «Холоду» знакомые Цицаги, в последнее время ездить в Донбасс его отговаривали даже в самом News.ru. У редакции не было необходимости отправлять его в места боевых действий — в издании хотели, чтобы он работал внутри России. Однако Цицаги, по воспоминаниям Вероники, был настроен ультимативно и готов был уволиться, если его лишат возможности ездить на войну.

«В последнее время он специально даже сменил должность, чтобы у него был график удаленной работы 3/3, и он мог спокойно работать из дома, делать новостные истории, монтажом заниматься, — рассказывает Вероника. — Он это сделал, чтобы у него было три свободных дня и он мог работать [в поле] так, как он хотел».

Как вспоминает корреспондент газеты «Коммерсант» Александр Черных, в ночь на 15 июня 2024 года Никита Цицаги был у него в гостях на съемной квартире в Донецке. Они оба работали на фронте с начала полномасштабного вторжения и в последний год часто переписывались. Черных говорит, что его впечатляла смелость Цицаги, доходившая до безрассудства.

Помимо Цицаги, в гостях у Черных были также корреспонденты РИА «Новости» и «Ленты.ру», с которыми он его и познакомил. «Они его так, с дружеской подъебкой, спросили: мол, а ты вообще за кого — за красных или за белых? — вспоминает Черных. — Он засмеялся и сказал: “Я за журналистику”».

Эта командировка была у Цицаги самой затяжной — он находился в зоне боевых действий уже четыре месяца. В тот вечер он рассказал собравшимся о своих ближайших планах: на следующий день он собирался поехать в Николо-Васильевский монастырь под Угледаром, на линии фронта — в нем он был больше года назад и теперь хотел вернуться. «Село оторвано от мира, оставшиеся люди прячутся в покромсанном убежище монастыря. На днях горели кельи. Когда мы спустились вниз, монахини пели псалмы под треск горящих свечек и звуки бухов», — описывал он происходящее.

Путь к этому монастырю корреспонденты называют «дорогой смерти», так как он «пробивается» украинскими дронами. Именно поэтому все присутствующие стали отговаривать Цицаги от поездки. «Все ему говорили, что есть очень большой шанс до него не доехать, ни один репортаж не стоит того», — говорит Черных.

Похоже, единственной, кто не отговаривал Цицаги от опасной вылазки, была его знакомая Екатерина Лымаренко из проекта WarGonzo — провоенного телеграм-канала, открытого пропагандистом Семеном Пеговым. Именно с Лымаренко Цицаги ездил туда в прошлый раз. Сама она в этот раз с ним не поехала, но, по ее словам, помогала ему организовать поездку. «Никольский монастырь — самая сильная тема на Донбассе», — писала она в своем телеграм-канале.

Светлана Новожилова из проекта «Сети для СВОих», которая знала о планах Цицаги, рассказала «Холоду», что он «очень туда рвался»: «Он сам хотел пожить в этом монастыре. Там ведь полностью территория контролируется FPV-дронами противника, там постоянно взрывы (украинская сторона не раз обвиняла в обстрелах монастыря российские войска. — Прим. “Холода”). Монахи живут где-то там в подвалах. Их несколько раз пытались вывезти оттуда, но они убегали, возвращались назад в монастырь». «Он очень ждал этой поездки», — подтверждает девушка Цицаги Вероника.

У Цицаги уже были рискованные для жизни вылазки. 5 июня 2023 года вместе с военкором «Комсомольской правды» Григорием Кубатьяном он попал под минометный обстрел, когда они вместе ездили на машине делать материал о Новой Таволжанке. «Были прилеты. Я уже думал, что надо поворачивать назад, потому что ничем хорошим для нас это не закончится, а Никита тогда сказал: “Давай проедем еще немножко, хоть чуть-чуть посмотрим, что там”», — рассказывал Кубатьян. По его словам, их заметили с дрона. «Мы быстро нашли место, где можно спрятаться, и [Цицаги] продолжал снимать, несмотря на то, что именно по нам, по нашей машине стреляли, нас хотели убить», — говорил он. Сам Цицаги позже называл этот день своим «вторым рождением».

Как отмечают несколько его знакомых, у Цицаги было «трепетное отношение к вере» — он ездил смотреть, как его тетя в Грузии реставрирует иконы, интересовался старообрядческой культурой. В своих репортажах он тоже не обходил эту тему стороной: писал о пасхальном богослужении в Мариуполе и Донецке, выпустил материал про российского священника, который соорудил из мешка для трупов и снарядного ящика купель и крестил в ней военных перед боем.

В Николо-Васильевский монастырь Цицаги поехал вечером: в темноте было больше шансов проскочить мимо дронов. «Мы не смогли его переубедить. Кажется, он даже немного на нас обиделся. Мол, чего мы его учим, он ведь видел на войне не меньше нашего», — вспоминал Черных.

Проскочить мимо дронов Цицаги не удалось. 16 июня он погиб при ударе украинского беспилотника неподалеку от монастыря.

Про его гибель почти ничего не известно: ни точного времени смерти, ни того, с кем он был в машине и успел ли вообще доехать до монастыря.

Одна из его последних записей в паблике гласила: «FPV-дроны убили военную журналистику. Они вообще много чего убили».

22 июня 29-летнего Никиту Цицаги похоронили на Хованском кладбище. Из Донбасса его тело забирала мать.

«Мне сейчас жутко, я не знала про какие-то моменты, — сказала “Холоду” после гибели Цицаги его девушка Вероника. — Я даже узнала о его телеграм-канале только после того, как он погиб. Один и тот же день, смотрю: наша переписка заканчивается, “я вернулся, все хорошо”. Смотрю телеграм-канал, а там — [фото, где] машины обстреляны дроном, а он в метре оттуда был. И так, видимо, было очень часто». Вероника добавляет, что ей хотелось бы побывать в тех местах, где работал Цицаги, чтобы лучше его понять, — «посмотреть, что он видел, где он был».

Цицаги не был публичным человеком и вел анонимные аккаунты в соцсетях, поскольку пытался скрыть от близких, насколько опасными бывают его командировки. Подробностей о его работе и взглядах почти никто не знал.

Поэтому когда среди людей, выступивших с соболезнованиями, оказались не только независимые журналисты, их западные коллеги и генеральный директор ЮНЕСКО, но и провоенные блогеры и даже чиновники (Мария Захарова высказалась о «еще одном преступлении бандеровского режима»), в соцсетях разгорелся ожесточенный спор: являлся ли Цицаги Z-военкором? Имело ли право жюри «Редколлегии» присуждать ему премию в июле 2023 года за текст из российского города Шебекино, обстреливаемого ВСУ? Нужно ли его этой премии лишить посмертно? Должно ли жюри «Редколлегии» оценивать не только награждаемый материал, но и личность его автора и то, в каких медиа он публикуется?

Ответы на эти вопросы у разных людей оказались совершенно разными. Ютуб-блогер Майкл Наки, который первым возмутился выданной «Редколлегией» премией, назвал Цицаги «военкором-оккупантом» и написал, что не видит «причин скорбеть по информационной обслуге российских войск». По его мнению, денежная премия в этом случае была равна финансовой поддержке пропаганды.

Руководитель политических проектов Фонда борьбы с коррупцией (ФБК) Леонид Волков написал: «Ну вот, казалось бы, — помер очередной Z-военкор, такое на оккупированных территориях бывает. Не надо оккупировать потому что. Но, оказывается, был он “друг всех друзей” и чей-то “талантливый ученик” — и сразу стало как-то все не так однозначно… Заслуживают Путина, конечно».

Еще более резко выступил бизнесмен Евгений Чичваркин: «Любой уебан, пришедший с оккупационными властями в Украину, — законная цель ЗСУ. Слава Украине!» (По нормам международного гуманитарного права, «законной военной целью» считаются только комбатанты, отмечает Андрей Рихтер).

19 июня 2024 года действующее жюри премии «Редколлегия» (прошлое, присудившее эту премию, было уже распущено) заявило, что отзывать премию у Цицаги не планирует, но сама ситуация требует дальнейшего обсуждения. «Дилемма следующая: не учитывать творческий путь автора сегодня, видимо, нельзя, но и переходить на личности — оценивать не конкретный текст, видео или подкаст, а их автора — невозможно», — говорилось в заявлении. (Его не стали подписывать главред «Холода» Таисия Бекбулатова, которая сочла некорректным оценивать решение предыдущего состава жюри, и главред «Медиазоны» Сергей Смирнов, который призвал уделять больше внимания «не только качеству произведения, но и оценке личности автора, а также СМИ, в котором опубликован материал».)

Заявление «Редколлегии» тоже повлекло за собой критику: например, Леонид Волков назвал решение не отзывать премию Цицаги посмертно «грубой ошибкой».

Эта позиция, в свою очередь, вызвала резкое несогласие другой стороны. «Людоедская пляска на костях недавно погибшего человека мне отвратительна», — сказала журналист и преподаватель Анастасия Лотарева, которая редактировала некоторые тексты Цицаги. Лотарева подчеркнула, что по текстам Цицаги «весьма легко понять» его антивоенную позицию, и что он, несмотря на все риски, публиковал их под своим именем в заблокированных в России СМИ.

Основатель псковского «Яблока» Лев Шлосберг, который остается в России, назвал «мародерством» желание «лишить убитого журналиста журналистской премии». «Тот, кто радуется смерти человека, показывает, что он расчеловечился. Степень озверения достигла абсолютной крайности», — сказал он. По мнению Шлосберга, те, кто сам «на пушечный выстрел не подойдет к линии фронта», не понимают, с чем там сталкиваются люди, и не могут «судить других, живых и мертвых, требовать от кого-то принять моральное решение».

Близких Цицаги поразил разгоревшийся конфликт. Его приятель Федор Отрощенко никак не мог поверить, что Цицаги «подняли на флаг Z-пропагандисты и поливают помоями противники войны, потому что Никита ненавидел войну и смерть».

«Он там был не за кого-то и не против кого-то, — говорит Вероника. — Он просто сильно сочувствовал людям в Донецке. Он никого не убивал. Его камера — это не оружие. Его камера — это проводник в реальность его глазами».

Дискуссия в оппозиционном сообществе ударила сразу по нескольким болевым точкам российских СМИ. Что должен делать настоящий журналист — уезжать из страны и работать без цензуры или оставаться, чтобы иметь возможность собирать информацию на месте? Стоит ли публиковаться в подцензурных и даже пропагандистских изданиях, чтобы донести до аудитории хотя бы часть правдивой информации, или в этом нет смысла? Можно ли ездить на оккупированные территории, чтобы освещать происходящее, или нужно держаться подальше от фронта, подчиняясь законам Украины, согласно которым это уголовное преступление?

В ходе дискуссии многие журналисты обратили внимание на то, что репортеры, оставшиеся внутри России, существуют в очень сложных условиях.

Российские репортеры Илья Барабанов (спецкор Русской службы Би-би-си, в прошлом корреспондент «Коммерсанта») и Павел Каныгин (бывший военкор «Новой газеты», автор ютуб-проекта «Продолжение следует») не раз ездили в зону боевых действий в Донбассе в 2014–2015 годах. Оба они сейчас находятся в эмиграции и замечают, что условия работы с тех пор сильно изменились.

Каныгин констатирует, что в 2014 году у российских журналистов была «роскошь» работать с обеих сторон конфликта, но у более молодого поколения, к которому относился Цицаги, ее нет. «Надо понимать контекст, насколько в принципе сейчас тяжело журналисту, который хочет сохранить стандарты и выжить там, — говорит он про оставшихся в стране репортеров. — Практически не осталось редакций, где можно работать нормально. То, что [Цицаги] писал по заказу официозных изданий, – конечно, в вакууме это плохо и делать этого не стоило. Но, опять же, мы живем не в вакууме, не у всех есть привилегия эмигрировать и работать в безопасной обстановке на издания, которые продолжают нести эти стандарты».

Каныгин обращает внимание на то, что у медиа в изгнании «нет журналистов, которые могут беспрепятственно работать в России»: «Большинство изданий все равно оперируют информацией, которую добывают там такие вот Никиты Цицаги, которые сегодня здесь и пишут для независимых изданий, а завтра вынуждены зарабатывать на хлеб в изданиях с подмоченной репутацией и даже хуже».

Илья Барабанов написал в своем телеграм-канале: «Цицаги было 29 лет, когда он погиб. А мне было 29 лет в 2014 году, когда эта война только начиналась и, конечно, характер конфликта тогда был совсем другим. Мы могли сделать репортаж из донецкого аэропорта с позиций сепаратистов из ДНР, а через две недели, переехав линию фронта, — такой же репортаж, но уже с позиций ВСУ. И два таких репортажа тогда могли выйти в газете “Коммерсант”, что сейчас представить себе невозможно. Как и работу какого-либо журналиста по обе линии фронта».

В разговоре с «Холодом» Барабанов отметил, что не хочет выступать в роли «морального камертона»: «Я встретил войну в Киеве и не стал возвращаться, когда меня предупредили, что теперь это чревато уголовкой. Если бы я мог делать выбор и находился в тот момент в России, кто знает, как бы я поступил. А по всем остальным вопросам это получается снова формат “уехавший комментирует работу оставшихся”, что множит срач, тоску и энтропию. Просто после всех принятых там законов, когда нашу профессию де-факто криминализовали, пытаться говорить о каких-то стандартах журналистской работы — это буквальная иллюстрация поговорки “в доме повешенного не говорите про веревку”».

Журналист и член совета премии «Редколлегия» Дмитрий Колезев говорит, что в условиях войны и репрессий этические координаты «уехавших» и «оставшихся» стали расходиться. По его мнению, нельзя ставить Цицаги в один ряд с телеведущим Дмитрием Киселевым или погибшим на войне корреспондентом РИА «Новости» Ростиславом Журавлевым. «Последний действительно выполнял исключительно пропагандистские задачи, был “солдатом с камерой и микрофоном”, воспевал войну, — считает он. — Цицаги работал иначе, ближе к журналистским стандартам, хотя — да: сотрудничал с пропагандистсткими изданиями, и некоторые его публикации были пропагандистскими».

Историк и ютуб-блогер Александр Штефанов, посещавший оккупированные территории Украины и снявший об этом фильм «Обыкновенная денацификация», считает, что ездить туда нужно, иначе информацию оттуда будут сообщать только Z-военкоры. «Мне кажется, что нам нужны журналисты, которые ценой некоторой самоцензуры продолжат оставаться в России и работать, пока это возможно», — сказал он «Холоду». Штефанов отмечает, что во время войны во Вьетнаме о преступлениях американской армии мир узнал благодаря работе американских журналистов, которые ездили в зону боевых действий вместе с армией.

Журналистская этика не запрещает корреспонденту освещать происходящее с одной из сторон фронта, и во время многих войн журналисты так и поступали, говорит член совета «Редколлегии» Сергей Пархоменко. При этом военкору, по его мнению, важно отдавать себе отчет в том, что, работая в экстремальных условиях, он может начать ассоциировать себя с той стороной конфликта, на которой работает: «В какой-то момент журналист начинает чувствовать, что “это наши, а то — чужие”».

Проникая на оккупированные территории без разрешения страны, которой они принадлежат, журналист нарушает ее законы, что, впрочем, тоже типично для журналистов в экстремальных условиях, отмечает он. Пархоменко приводит в пример расследователей, которые нередко нарушают закон, используя в расследовании частную информацию (телефонные биллинги и тому подобное): «Ключевой вопрос — в том, ради какого материала журналист так поступает».

Александр Черных вспоминает, что на одной из встреч военкоров в Донецке после смерти Цицаги сотрудница государственного агентства сказала про него, что он «заехал сюда как полный либерал и “нетвойняшка”, — и ведь не зассал сюда поехать». «В ответ на это мы ей возразили: мол, смотри, он здесь два года был и “зетником” не стал, — говорит Черных. — Просто между “донатьте ВСУ” и Z-патриотами есть довольно большое поле разных градаций позиций. Но из Москвы или из-за границы этого никто никогда не увидит».

Знакомая Цицаги Нино вспоминает, что в Москве после командировок на войну ему было «тяжело находиться», его тянуло обратно. По словам других знакомых, он чувствовал вину за то, что он не там, где идет война.

Цицаги уверял Федора Отрощенко, что у него нет ПТСР (посттравматическое стрессовое расстройство), просто «фишечки незначительные». «После первой командировки в Москве было просто невозможно слушать крик детей, потому что ты слышал крик детей как бы в других обстоятельствах. Тебя прямо как будто режут по ушам, — описывал он. — Еще сложно заснуть, если не слышишь вот эти бахи». К психологу он не ходил — на это не было денег.

«В последнюю командировку был случай, тоже недалеко от меня. Автобус сгорел, туда прилетел снаряд, там люди ехали, и несколько детей сожглось. И когда я туда приехал, там даже были видны руки, маленькие ноги. И стоял мужчина, который все плакал, и плакал, и кричал, потому что у него там, оказывается, погибли мама и брат. Он их провожал, потом они поехали, туда прилетел снаряд, и он добежал снова и увидел, что все погибли».

«Из интервью Никиты Цицаги «Демагогу», 2023 год

Журналист Павел Каныгин обращает внимание на то, что в российских СМИ не принято готовить репортеров к работе на войне. «Очень мало людей, прошедших профессиональную подготовку по безопасности, по работе с травмированными людьми, с чужой травмой и со своей травмой, — констатирует он. — Редакции просто отправляют журналистов на войну, особо не задумываясь, что будет дальше с людьми. Ни бюджетов на работу с ПТСР, ни тренингов, ни какой-то подготовки. Из этого проистекают многие проблемы: люди едут на войну, не зная, как работать с людьми, не зная, как самим справляться после этого».

«Легче находиться в подвалах Мариуполя, чем в Москве слушать подкасты и комментарии интеллектуалов», — писал Цицаги в инстаграме во время своей первой командировки в Донбасс.

Подруга Цицаги Анастасия объясняет, что речь шла о «людях, которые находятся не в военных условиях, но очень пафосно и высокопарно рассуждают о тех, кто там находится». По ее словам, Цицаги бесило то, что «поляризация общества намного заметнее в мирных условиях, чем в военных». «Ты приезжаешь на Донбасс, где у людей намного больше шансов умереть, и тем не менее в одной компании прекрасно уживаются люди очень разных мнений, — в то время как люди в Москве готовы даже пресечь с тобой дружбу, узнав, что ты был в зоне боевых действий, — отмечает она. — У Никиты такие случаи были». Действительно, один из старых знакомых Цицаги, с которым связался «Холод», сказал, что прервал с ним общение из-за его командировок на войну.

В июне 2022 года, после первой командировки, Цицаги выложил в своем закрытом инстаграме рисунки донецких школьников, которые он привез в Москву. На голубом ночном небе была изображена плачущей желтая Луна, вокруг — костры и многоэтажки, над ними красным: «Нет войне». На другом рисунке были два человека с флагами России и Украины, держащиеся за руки. Цицаги написал: «Абсурд в том, что они выражают все такими словами, которые запрещено произносить в Москве».

Летом 2023 года Федор Отрощенко спросил у Цицаги, не раздражает ли его, что в Москве и других городах все как будто живут обычной жизнью, несмотря на войну.

Цицаги ответил, что таких мыслей у него нет. «Они скорее популяризованы людьми, которые от войны далеко держатся, мне кажется. Потому что, когда ты каждый день видишь, как люди теряют буквально все, и все, что у них остается вместо дома, — это воронка или пару угольков, ты начинаешь хорошо ощущать, насколько это прекрасно, что есть где-то спокойная жизнь».

ИЛЬЯ АЗАР: Что хочу сказать. Хотелось проговорить несколько тезисов, которые у меня возникли.

ОЛЕСЯ ГЕРАСИМЕНКО: Триггерит, да? Триггерит.

ИЛЬЯ АЗАР: Ну, я не знаю, я просто практически не высказывался в соцсетях, когда скандал вокруг Никиты.

ОЛЕСЯ ГЕРАСИМЕНКО: Я тоже. Я вообще не понимала, как можно было вообще что-то писать в этот момент.

ИЛЬЯ АЗАР: Ну, я даже не верю, что и сейчас-то это надо проговаривать. Но все-таки надо сказать, что, во-первых, работать на войне со стороны России очень важно. Я думаю, с этим ты не будешь спорить. Иначе этим будут заниматься только Z-военкоры. А это не только даже не журналистика, это даже не пропаганда. Это просто то, что я вижу, во всяком случае, это по большей части какая-то хуйня.

ОЛЕСЯ ГЕРАСИМЕНКО: Обидел сейчас коллег.

ИЛЬЯ АЗАР: Ну, каких коллег? Я Z-военкоров не считаю коллегами.

ОЛЕСЯ ГЕРАСИМЕНКО: Я пошутила сейчас.

ИЛЬЯ АЗАР: Во-вторых, цензура – это, конечно, плохо, но если в заметках с войны из России не будет указано слово «война» и не будет сказано, как было в случае с известными текстами Александра Черных из Мариуполя, что это Россия разбомбила Мариуполь. Мне кажется, это не смертельно, потому что каждый может сам сделать этот вывод, выяснить где-то в другом месте, а описывать, что там происходит без упоминания зачинщика войны, мне кажется, все равно важно. Не знаю, с этим согласишься?

ОЛЕСЯ ГЕРАСИМЕНКО: Да я вообще, блин, да ты даже не понимаешь, как во мне все кричит. Я согласна вообще с этим всем. И у меня есть единственная причина, по которой я не в Мариуполе, не еду в этот монастырь. Господи, я так хорошо его понимаю, что ты хочешь оказаться в подвале с этими монахами, которые там молятся уже два года войны. Единственная причина, по которой я не живу в квартире с залепленными скотчем стеклами, это мой ребенок. Вот и все. Все остальное не подлежит вообще никакому сомнению.

ИЛЬЯ АЗАР: Но я же не закончил еще. Может быть, все-таки поспоришь. В-третьих, мне кажется, что журналист может быть ангажирован как человек, но не ангажирован как журналист. Здесь я опираюсь на собственный опыт, потому что я в свое время занимался политикой, одновременно работал журналистом и считаю, что одно другому не мешало. Это может быть спорный тезис, но я думаю, что и здесь человек условно…

ОЛЕСЯ ГЕРАСИМЕНКО: Тут у меня есть очень много вопросиков, но мне кажется, это не предмет нашего спора.

ИЛЬЯ АЗАР: Мне кажется, что человек, поддерживая даже одну из сторон, может это не показывать в тексте, и чтобы это не влияло на текст.

ОЛЕСЯ ГЕРАСИМЕНКО: Не буду спорить, мне кажется, не о том речь просто.

ИЛЬЯ АЗАР: Ну и в-четвертых, все-таки надо сказать, что журналист, мне кажется, может помогать беззащитным героям, особенно в такой ситуации. То есть, допустим, в мирной жизни, наверное, тоже может, но это все-таки как-то странно. Но если он встречает каких-то людей, которые выживают гражданских на линии фронта, я думаю, что он вполне может привезти им еды. Это нормально и даже правильно. Но в тексте, как вы слышали, есть упоминание о том, что Никита помогал и непосредственно российским военным, что, мне кажется, уже журналист себе делать не должен.

ОЛЕСЯ ГЕРАСИМЕНКО: Ну, давай обсудим это с автором. Давай обсудим с автором. Это, на самом деле, те новые сведения, которые в тексте у меня больше всего вызвали интересы.

ИЛЬЯ АЗАР: Звоним Лесе Лапиной.

ОЛЕСЯ ГЕРАСИМЕНКО: Звоним. Здравствуйте, Леся.

ЛЕСЯ ЛАПИНА: Всем привет.

ОЛЕСЯ ГЕРАСИМЕНКО: Загадай желание, Илья.

ИЛЬЯ АЗАР: Это же разные имена, нет?

ОЛЕСЯ ГЕРАСИМЕНКО: Это скорее украинский белорусский извод.

ИЛЬЯ АЗАР: Белорусский – это Алеся.

ОЛЕСЯ ГЕРАСИМЕНКО: Славянского имени Александра все это варианты, насколько я знаю. Греческого.

ИЛЬЯ АЗАР: Про текст будем говорить?

ОЛЕСЯ ГЕРАСИМЕНКО: Нет, лучше про нас. У меня вот есть в связи с этим вопрос к Лесе о ней, в связи с этим текстом. Не завидовала ли она Никите, когда писала о нем?

ЛЕСЯ ЛАПИНА: Я писала текст, и, к счастью, было много времени подумать, пока я его писала, потому что после смерти Никиты прошло несколько месяцев. Дописала практически сразу в первые дни после его смерти. И за это время я пережила много разных эмоций. Конечно, в том числе был какой-то момент, когда я думала, что я вообще делаю, почему я не в Донецке, не знаю, а может, нужно было вообще сделать именно такой выбор журналистики, потому что я как раз сделала не такой выбор, и я не ездила на оккупированные территории. И, в общем-то, сначала такая мысль была. Сейчас, уже после выхода текста, когда эти эмоции отошли, я скорее склоняюсь к тому, что для себя бы я такой выбор, как у Никиты, делать не стала.

ОЛЕСЯ ГЕРАСИМЕНКО: А почему?

ЛЕСЯ ЛАПИНА: Мне кажется, что, в принципе, когда журналисты едут работать в горячие точки, очень часто звучит такая фраза, что ни один текст не стоит того, чтобы за него умереть. Не знаю, каждый ли текст не стоит того, чтобы за него умереть, но я много думала над той ценой, которую журналисты, в принципе, платят за такую работу, начиная от ПТСР, про который в тексте говорится, и заканчивая репутационными рисками, заканчивая в принципе, ограничениями, которые у тебя возникают из-за такой работы и, в конце концов, смертью в том числе. Я для себя лично решила, что, наверное, репортажи из горячей точки, если мы берём именно войну в Украине сегодня, как будто бы для меня такой цены не стоят. То есть я как журналист не вижу сейчас того, что я бы настолько хотела там описать, что готова была бы платить такую цену.

ИЛЬЯ АЗАР: А я хотел вернуться к началу. Я немножко не понял. Ты начала писать текст после смерти, правильно, Никиты?

ЛЕСЯ ЛАПИНА: Да, да.

ИЛЬЯ АЗАР: А ты бы стала его писать, если бы не произошел этот довольно неприятный скандал из-за того, стоит ли его лишать коллегии, из-за того, для кого он писал и что он писал?

ЛЕСЯ ЛАПИНА: Тут сложно сказать, потому что я увидела эту тему, когда уже этот скандал начался. То есть я не была знакома с Никитой, и я боюсь, что, возможно, я бы не заметила в этом тему. Но и мне кажется, что в моем тексте конкретно рассуждение самого цеха журналистского – это довольно значимая часть. Поэтому я думаю, что это просто был бы либо другой текст. Ну, сложно, в общем, говорить, потому что это что-то из категории «если бы».

ИЛЬЯ АЗАР: Ну да, но я спрашиваю просто потому, что это действительно было редкое по нынешним временам обсуждение, которое затронуло чуть ли не весь журналистский цех. Но оно было вот скорее про редколлегию, а не про самого Никиту и его тексты и карьеру. Поэтому мне как-то показалось, что вряд ли бы кто-то сильно это заметил, если бы не этот скандал. Что неправильно, мне кажется. В начале текста у тебя написано, что он выходил на антивоенный митинг 24 февраля в Москве. А тебе кажется, он выходил все-таки по убеждениям или как журналист туда?

ЛЕСЯ ЛАПИНА: Нет, я знаю, что он туда не как журналист выходил, что именно он говорил своей девушке, точнее, это ещё была на тот момент не его девушка, но, в общем, он говорил девушке, которая вскоре стала его девушкой, что вот он не может в этот день встретиться с ней, потому что ему важно быть там, быть среди людей и прочувствовать это событие именно вместе с другими людьми, потому что для него это было какое-то большое горе.

ОЛЕСЯ ГЕРАСИМЕНКО: Я бы отметила, что девушка на митинг не пошла.

ИЛЬЯ АЗАР: В итоге-то у него изменилась антивоенная позиция его или нет? Потому что, мне кажется, там как раз наша коллега Настя Лотарева, если не ошибаюсь, в тексте говорит, что тексты у него антивоенные, и те, кто считает его Z-военкором, неправы. Но все-таки, тебе как кажется, учитывая, что он писал довольно много текстов именно про российских военных, не изменилась ли эта позиция у него?

ЛЕСЯ ЛАПИНА: Мне показалось, что не изменилась. И мне кажется, что он как был антивоенным, так и остался. И я думаю, что у него вряд ли менялось что-то именно с точки зрения восприятия войны, потому что все говорили, что, конечно, он против войны. Но здесь тоже такой момент, что я понимаю, что если бы, например, как журналистка я сделала такой выбор поехать в Донецк или в Мариуполь, столкнувшись с тем, что я могла бы там увидеть, скорее всего, я бы начала сочувствовать людям вокруг. Ну, то есть в этом смысле…

ОЛЕСЯ ГЕРАСИМЕНКО: Но это нормально.

ЛЕСЯ ЛАПИНА: Да. И в этом смысле военкоры, с которыми я разговаривала, они говорят про то же самое, что, конечно, там в экстремальных обстоятельствах всё ощущается иначе. И в этом плане я могу понять, что его сочувствие могло никак не мешать его антивоенной позиции.

ИЛЬЯ АЗАР: Подождите, сочувствовать гражданским людям, конечно, нужно, а сочувствовать военным – это уже другое дело.

ОЛЕСЯ ГЕРАСИМЕНКО: Там был один буквально супер-супер аргумент в пользу критиков личности Никиты, когда тебе рассказывает кто-то, забыла кто, что, в общем, он… А, из сетки для своих, руководитель проекта “Сети для СВОих”, когда она говорит, что он брал маскировочную сетку для снайпера. Вот эта фраза, как бы, она классно так еще поставлена у тебя там во второй трети, по-моему, текста, и она на самом деле очень сильно перечеркивает все вот такое, ну, такой довольно воодушевляющий портрет военного корреспондента. И вот на этой цитате я прям очень сильно как-то разъебалась, вот, не будем выбирать слова, и там дальше Каныгин говорит про это, что одно дело бабушек вывозить, другое дело, экипировку собирать, но сетку для снайпера, чтобы он лучше стрелял, вот тут прям совсем уже, это даже не тонкий лёд, а залёт. И никак это… Ну, если правда, он её брал, опять же, если не ошибается руководительница проекта, оговорку такую сделала, потому что, насколько я понимаю, один из точных. Но в этот момент он, собственно, перестал быть каким-либо корреспондентом для меня. При этом я, конечно, совершенно никак не поддерживаю этот хор, который поднялся после смерти. Но вопросы журналистской этики там быстро все порешались, собственно, когда я до этого дошла.

ЛЕСЯ ЛАПИНА: Мне было важно сохранить то ощущение, которое у меня у самой было. То есть сначала ты узнаёшь Никиту, и по рассказам, которые ты слышишь от близких, и особенно это было всё в острой достаточно стадии, когда только он погиб, и ты очень… Ты видишь, что перед тобой такой светлый человек, журналист с миссией. Он не ради денег. Вряд ли он ради каких-то премий, потому что мы все понимаем, что он не был слишком известен и часто вел соцсети, даже какие-то закрытые и так далее. И потом в разговоре с руководительницей проекта «Сети для СВОих» я слышу эту деталь, и я тоже тогда поняла, что это то, что важно для читателя сохранить. То есть я не думаю, что тут мне нужно после смерти кого-то судить, но я думаю, что нужно показать… Это в том числе та цена, которую корреспонденты за то или иное действие, мне кажется, платят. И непонятно, куда этот путь заведет.

ОЛЕСЯ ГЕРАСИМЕНКО: Я вот не уверена про эту цену. Никто его не выслал бы из оккупированных территорий, если бы он эту сетку не привез. Тут еще очень жест такой доброй воли. Никто бы ему ничего не сказал, если бы он там не сделал что-то для снайпера.

ИЛЬЯ АЗАР: Так эта деталь вообще не перечеркивает все остальное? Например, узнав ее, может быть, не знаю, можно было не писать текст или его построить по-другому.

ОЛЕСЯ ГЕРАСИМЕНКО: Наоборот, с композицией все клево. Херакс так.

ИЛЬЯ АЗАР: Нет, ну это просто одна деталь, которая на самом деле используется…. Если читать текст не слишком внимательно, как, мне кажется, многие, возможно, читают, то ее можно вообще не заметить.

ЛЕСЯ ЛАПИНА: Мне кажется, ее сложно не заметить.

ИЛЬЯ АЗАР: Нет, друзья, вообще тексты, я вас хочу расстроить, но многие люди, например, я, читают тексты по диагонали.

ИЛЬЯ АЗАР: Только перед тем, как обсуждать их в подкасте.

ИЛЬЯ АЗАР: Даже ваши.

ОЛЕСЯ ГЕРАСИМЕНКО: Даже наши. Ну, публика дура, Илья, что можно сказать.

ИЛЬЯ АЗАР: Нет, но здесь акцент на этом не сделан. Я думаю, вы не будете спорить с этим.

ОЛЕСЯ ГЕРАСИМЕНКО: Мне кажется, там все прекрасно расставлено, ювелирно, мне очень понравилось.

ИЛЬЯ АЗАР: Нет, акцент в тексте сделан на то, что он очень добрый человек и очень профессиональный журналист, и вот тут возникает эта деталь.

ОЛЕСЯ ГЕРАСИМЕНКО: Кстати, насчет профессионализма я бы тоже поспорила. Весь текст вопиет о том, что он супер любитель, супер неопытный, и как раз, когда начинается рассказ про журналистов с миссией, обычно значит, что это довольно малоопытные корреспонденты. Нет там ничего про профессионалов Никиты, простите ради бога.

ЛЕСЯ ЛАПИНА: Но я здесь понимала, что будет примерно такой разговор. И мне как-то казалось важным подчеркнуть, что… У многих журналистов убеждение, какие-то чёткие ценности, что «я не могу помогать военным», «я лишний раз им не посочувствую», тем более если это российские военные и прочие вещи, они возникают, когда журналист работает в редакции или когда по какой-то причине он до этого дошёл осознания. Тут у меня перед глазами была история человека, который не журналист, не учился на журфаке. Первые СМИ, в которых он работал, это сделать фотопроект для кольты про волкодавов и параллельно с этим романтизация Хантера Томпсона нового…

ОЛЕСЯ ГЕРАСИМЕНКО: Классическая для всех новичков, обязательная для всех новичков. Но вот он в этой стадии застрял, на мой взгляд. Ну, это то, что из этого текста кажется.

ЛЕСЯ ЛАПИНА: Да, и потом первая какая-то работа в горячих точках, это для военного обозрения, журнал «Военное обозрение», в общем-то, это Нагорный Карабах был, и где его, как я понимаю, переписали так, как ему не нравилось. Более того, исказили именно его позицию, и он это понимал, и он на это жаловался. То есть опыт столкновения с редакциями, он такой, после которого мы видим порой, что многие даже взрослые журналисты, которые 20 лет где-то проработали в редакциях, потом идут и где-нибудь на Фейсбуке пишут «Ой, я работал в ТАСС и на Радио Свобода». И знаете, и там, и там было передёргивание. То есть у него не было какого-то институционального опыта, где кто-то бы ему подсказал, что это неправильно, это правильно, то есть это всё равно такой драйв, это романтика. И с одной стороны здорово, что он такой есть, с другой стороны, как я подозревала, что, да, конечно, там могут быть какие-то вещи, которые вызовут у нас диссонанс с его фигурой, и, в общем-то, эти вещи обнаружились.

ИЛЬЯ АЗАР: Как бы много что можно обсуждать, я просто не очень уверен, что стоит обсуждать, поскольку человека уже нету. Но, не знаю, вот работа на News.ru, она как бы объясняется тем, что человеку нужно получать зарплату, но при этом позволить себе снимать квартиру в Донецке, скажем так, в центре Донецка, как сказано в тексте, он не мог. То есть надо полагать, что зарплата в News.ru не очень большая. И более того эта редакция, почему-то не оплачивает жильё.

ОЛЕСЯ ГЕРАСИМЕНКО: Нет, там ещё есть классное замечание девушки, да, или подруги его, особенно классное, типа, в 21-м году звучащее, что, ну, News.ru это же нейтральное издание, как бы всё с ним в порядке. Я просто как тот Иисус в крови из мема…ну, конечно, News.ru в 2021 году нейтральное классное издание, почему туда не пойти работать? Ну, то есть мы все, которые пережили разгоны всего, Газеты.ру, Ленты.ру, Коммерсанта, и в 2021 году кто… Ну, это опять же говорит о неопытности и невключенности в какой-то профессиональный контекст. Типа то, что он счел, что News.ru это норм нейтральное издание, где можно до войны почему-то посчитал, что это нормальный проект, куда можно пойти репортерствовать, тоже говорит о том, что очень сильно неопытный и очень сильно непонимающий расклады на медиа-рынке человек.

ИЛЬЯ АЗАР: Я что-то не уверен, что я вообще знал про такое издание до войны.

ОЛЕСЯ ГЕРАСИМЕНКО: Про News.ru?

ИЛЬЯ АЗАР: Да.

ОЛЕСЯ ГЕРАСИМЕНКО: Да нет, я знала. Давай меня обсудим. Я знала про такое издание до войны.

ИЛЬЯ АЗАР: Мягко говоря, не самое известное издание. Я про него знал только потому, что у меня там знакомый работал.

ОЛЕСЯ ГЕРАСИМЕНКО: Я знала, и оно никогда не было нейтральным.

ЛЕСЯ ЛАПИНА: Даже сейчас, когда я писала его коллегам из News.ru, мне некоторые говорили, что вообще-то у нас до сих пор работают люди очень разных взглядов. И я практически уверена, что на самом деле так и есть.

ОЛЕСЯ ГЕРАСИМЕНКО: Так это в любом, это и в Ведомостях, и в Коммерсанте так работают. Дело же не в этом, дело же в цензуре внешней.

ИЛЬЯ АЗАР: Я спрашивал вообще не про это, я спрашивал, зачем там работать-то, если, видимо, денег там особо не платили.

ОЛЕСЯ ГЕРАСИМЕНКО: Да никто его не брал никуда, блин, неужели непонятно?

ИЛЬЯ АЗАР: Ну почему? Мне кажется, в издании, где он публиковался, например, в Новой вкладке, он мог бы публиковать материалы…

ОЛЕСЯ ГЕРАСИМЕНКО: В Новой вкладке он публиковался после войны, а это первая работа довоенная.

ИЛЬЯ АЗАР: Снайпер из пятнашки, я думаю, Новая вкладка публиковать бы не стала материал, условно. Но материалы про людей, которые на оккупированных территориях страдают, я не знаю, и прочее, прочее.

ОЛЕСЯ ГЕРАСИМЕНКО: Издание Новая вкладка в принципе не пишет про войну, если вы посмотрите. У них-то часть концепции в этом.

ИЛЬЯ АЗАР: Ну хорошо, не «Новая вкладка», другое издание. «Новая газета Европы».

ОЛЕСЯ ГЕРАСИМЕНКО: Ну то есть ты сразу предлагаешь человеку в нежелательную организацию, оставаясь в России. Ровно об этом и текст Леси. Что мы все в каком-то лимбе, каждый в своем. И выйти из него можно или только в Мариуполь, или в эмиграцию, или вперед ногами. Вот как бы три выхода. Все из них хуевые. Ну окей, да, хорошо, что мы живы.

ИЛЬЯ АЗАР: Премию-то ты, Олеся, и ты, Леся, лишили бы Цицаги?

ЛЕСЯ ЛАПИНА: Я нет.

ОЛЕСЯ ГЕРАСИМЕНКО: Да нет, конечно. Я просто не очень понимаю, что… Очень странно, что в такой драматической судьбе такого юного и пассионарного персонажа действительно большую роль сыграл или какие-то сраные 2-3 тысячи евро от редколлегии. Сраные не в том смысле, что это маленькая сумма, нет, а в том смысле, что явно в его жизни было что-то большее.

ЛЕСЯ ЛАПИНА: Ну и мне как раз не понравилось в этом рассуждении то, что люди пошли рассуждать, не разобравшись. То есть я бы, может быть, поняла, если бы, условно прочитав такой текст, они бы пошли и вынесли какое-то своё взвешенное мнение. Но на тот момент это было сделано буквально по заголовкам его материалов.

ОЛЕСЯ ГЕРАСИМЕНКО: Двух-трёх статей, причём новостных, да.

ЛЕСЯ ЛАПИНА: И у меня сложилось тогда мнение, что часть этих статей, то есть, опять же, эти заголовки все цитатные, и там можно миллион лет спорить по поводу того, что из этого позиция Никиты, а что нет.

ИЛЬЯ АЗАР: Да, но мы только что обсудили, что он бы покупал сетки для снайпера.

ОЛЕСЯ ГЕРАСИМЕНКО: Это да, но этот факт тогда никто вообще не знал.

ИЛЬЯ АЗАР: Ну, сейчас-то мы знаем его.

ОЛЕСЯ ГЕРАСИМЕНКО: Сейчас мы знаем, ну и что, при чём здесь премия? Премия вообще была за…

ИЛЬЯ АЗАР: Там всё обсуждение было в том, нужно ли, в принципе, может ли редколлегия давать премии ангажированным, скажем так, журналистам.

ОЛЕСЯ ГЕРАСИМЕНКО: Я давно веду эту беседу, и, например, буквально на последней конференции редколлегии. Я и еще несколько человек говорили, а почему мы не зовем никого сюда с РТ и каких-то телеграм-каналов, каких-то особо смелых людей, которые сами рискнут приехать, потому что это было бы охуительно полезно и интересно.

ИЛЬЯ АЗАР: Да, но это речь не о премии, поговорить с ними всегда интересно.

ОЛЕСЯ ГЕРАСИМЕНКО: Ну, какая разница? Если, опять же, тоже моя старая идея, что если вдруг на ТАССе выходит какой-то офигительный репортаж из Мариуполя, я за то, чтобы давать, но я, наверное, поэтому и не в жюри Редколлегии. А другое дело, что на ТАССе редко выходят крутые репортажи. Ну, в общем, не вижу тут смысла разделять. Если бы там Фокс умел делать классные дебаты, то с Фокс надо разговаривать. Ну, в общем, мы тут можем посмотреть, на самом деле, еще на рынок США, не сошедший с ума чуть-то 5 лет назад, если открутить медиарынок США, у них нормально все это было построено. Сейчас тоже они абсолютно, по-моему, потеряли все ориентиры. Ну, тоже, кстати, как и мы, из-за политических решений. Слабый журналист.

ЛЕСЯ ЛАПИНА: Ну, и здесь ещё остаётся вопрос, кто же судьи, потому что когда я посмотрела нормы международного права и поговорила с экспертами оказалось, что, в общем-то, всё это не то чтобы допустимо, но ничего из этого не является каким-то нарушением международного права, например. То есть мы можем сказать, что пересечение границы с точки зрения Украины будет являться нарушением норм права, но на это очень многие спикеры говорили, что, в принципе, журналисты часто нарушают закон той или иной страны.

ОЛЕСЯ ГЕРАСИМЕНКО: Буквально в предыдущем выпуске Илья ратовал за то, чтобы для журналистов вообще отменили понятие граница.

ИЛЬЯ АЗАР: Мы вообще здесь говорить должны не о праве, а об этике журналистской. При чем тут право-то международное?

ОЛЕСЯ ГЕРАСИМЕНКО: По этике ты тоже просил, чтобы тебе отменили границы и везде пропускали.

ЛЕСЯ ЛАПИНА: Нет, я говорю это Лесе, что мы должны говорить о этике журналистской, она не совпадает с международным правом.

ОЛЕСЯ ГЕРАСИМЕНКО: Ладно. Спасибо за текст, спасибо за дискуссию. Да, все еще явно болит и все еще интересно. Спасибо большое, Лесь.

ЛЕСЯ ЛАПИНА: Спасибо. Пока.

ИЛЬЯ АЗАР: Я, кстати, немного работал на войне. Хотя военкором я, конечно, себя не называл никогда, слава богу, не называю. Но мне совершенно точно никогда не хотелось туда возвращаться. И каждый последующий раз, я несколько раз ездил на разные войны, но я не сидел, как многие коллеги, в том числе Никита, месяцами и тем более годами на войне. Но я там бывал на грузинской, немножко на Донбассе и немножко на Карабахской войне. Мне совершенно не хотелось туда ехать, оставаться, возвращаться вообще никак. Вот мы немножко обсуждали с Лесей, что ни один текст не стоит человеческой жизни, ну, в смысле жизни репортера. И я в целом с этим согласен.

ОЛЕСЯ ГЕРАСИМЕНКО: Так это же возвращение, это же классический как бы… Это то, от чего и военные страдают. Они, может быть, сто раз хотели бы оттуда убежать, они приезжают в отпуск, живут месяц дома, и все, бессмысленно вокруг. То есть классический симптом ПТСР.

ИЛЬЯ АЗАР: Он возникает, видимо, не сразу, а через какое-то время.

ОЛЕСЯ ГЕРАСИМЕНКО: Да, потому что ты как раз успевал вот в эти рамки. У всех крупных агентств, насколько я помню, есть правило вообще двух недель. И они потом меняют и фотографы, и репортеры в горячих точках, потому что иначе ты теряешь ощущение опасности, ты рискуешь больше, потому что ты привыкаешь, мы просто так устроены. И, соответственно, все глубже и глубже погружаешься в то, что вот здесь настоящая, вот здесь вот жизнь, а вот там это какая-то картонка все. Адреналин, кортизол.

ИЛЬЯ АЗАР: И что, это неизбежно?

ОЛЕСЯ ГЕРАСИМЕНКО: Да, это неизбежно. Из того, что я читала, это неизбежно. Ну, если честно, по коллегам, которые продолжают ездить на оккупированной территории страны России, я вижу это.

ИЛЬЯ АЗАР: Да, ну так это те, кто продолжает ездить. Может быть, кто-то, у кого нет ПТСР, он и не хочет возвращаться. Он съездил на месяц, уехал, занялся другим, потом вернулся.

ОЛЕСЯ ГЕРАСИМЕНКО: Ну вот ты вот таких знаешь? Я нет.

ИЛЬЯ АЗАР: Ну нет, наверное, не знаю.

ОЛЕСЯ ГЕРАСИМЕНКО: Это не просто великая любовь к Донбассу их там держит, на самом деле. Еще и поломанная психика. Тогда вопросы в том числе к изданию News.ru, которое, я так понял, никакой психологической поддержки не предоставляло.

ОЛЕСЯ ГЕРАСИМЕНКО: Да там дело не в психологической поддержке. Нельзя было с такой интенсивностью и на такие долгие сроки отправлять. Это то же самое, что погибший фотокорреспондент на тот момент РИА Новости Андрей Стенин, наш бывший коллега, который провел очень много времени на Донбассе, и в какой-то момент его просто перестали оттуда отзывать. И вот было все ровно то же самое. Он в последний выпуск примерно то же самое говорил, что я уже перестал понимать, где страшно, а где не страшно, куда можно поехать, а куда нельзя. Ну и, собственно, их машину также разбили. До сих пор не известно, кто это сделал. Он сел в машину с военными, с с сепаратистами, поехал по дороге, по которой не надо было ехать, и если бы это было как бы после, не знаю, определенного количества отдыха, не на военной территории, он бы сообразил, что… Так же, как здесь Никиту отговаривали, он не хотел слышать, и видно, что это уже такая мания, такой раж, это как бы непрофессиональный подход к делу. Ровно из-за того, что он не был вовремя сменен. Да.

ИЛЬЯ АЗАР: Ну, Майкл Наке скажет, что и нечего переживать.

ОЛЕСЯ ГЕРАСИМЕНКО: Но мне настолько срать, что скажет Майкл Наке. Вот даже не знаю, как бы еще это по яснее выразить.

ОЛЕСЯ ГЕРАСИМЕНКО: На этой прекрасной ноте, я думаю, что сегодняшний выпуск мы завершим. И пойдем триггериться дальше тихонечко по своим делам.

ИЛЬЯ АЗАР: Заходите к нам в Телеграм-канал “Давай голосом”. Ставите комментарии.

ОЛЕСЯ ГЕРАСИМЕНКО: Дискутируйте с нами. А сегодня для вас работала я, Олеся Герасименко. И я Илья Азар.