«Хроническое сегодня»: Норд-Ост — 22 года спустя
Поддержите «Эхо» и своих любимых ведущих
Важная годовщина: 23 октября 2002 года в Москве террористы захватили Театральный центр на Дубровке во время мюзикла Норд-Ост. В зале находились более 900 человек. Террористы, требовавшие вывода российских войск из Чечни, заминировали здание и удерживали заложников более двух дней, угрожая взорвать центр.
26 октября спецслужбы провели штурм. В здание был подан газ для нейтрализации террористов, после чего началась операция. Хотя большинство террористов были ликвидированы, использование газа привело к гибели заложников, так как медики не были подготовлены к его последствиям. По официальной версии, в результате теракта погибли 130 человек, включая детей. По утверждению общественной организации «Норд-Ост», погибли 174 человека.
Почему мы все еще вспоминаем Норд-Ост? Потому что в марте 2024 снова был теракт в концертном зале, потому что в 2024 году Россия опять ведет войну, а такие высокопоставленные чиновники, как, например, Мария Захарова называют атаки на приграничные с Украиной российские территории – терроризмом, и в то же время Владимир Путин находится в руководстве страны.
Одним из первых переговорщиков стала депутат Ирина Хакамада. В 2017 году Ирина Хакамада была гостьей программы A-Team, где ей в частности задавали вопросы о Норд-Осте, на которые нет ответов до сих пор.
А.Нарышкин: В первом сроке Путина несколько было крупных терактов, вообще, время было более чем беспокойное.
И.Хакамада: Вообще, я в «Норд-Ост» ходила.
А.Нарышкин: Да-да-да. А почему за «Норд-Ост» не наказали никого из силовиков? Ну вот эта история про газ, от которого людей в итоге не спасли, люди умерли.
И.Хакамада: За что было наказывать силовиков, вот за что?
А.Нарышкин: А кого? Подождите, а кого надо было наказывать? От чего умерли люди?
И.Хакамада: Мы расследование же провели. Они умерли из-за того, что им неправильно оказали помощь.
А.Нарышкин: А кто виноват?
И.Хакамада: Те, кто приняли решение о газе.
А.Нарышкин: А кто принял решение?
И.Хакамада: Этого не знает никто. Но не силовики.
А.Нарышкин: Почему кто знает, не сдает этого человека? Ну Владимир Путин знает?
И.Хакамада: А зачем сдавать? Мы не живем в демократическом власти. Они внутри, может быть, друг на друга обижаются, но чем отличается авторитарный режим – корпорация держится кулаком.
А.Нарышкин: А зачем Путину на себе этот груз нести, держать эту тайну? Потому что мы же до сих пор видим какие-то отголоски теракта.
И.Хакамада: Эти отголоски, знаете, это писк комара. Вообще, большинство населения этот вопрос не волнует. Там, наверху ориентируются только на большинство. Интересует только большинство. И даже митинги стали интересовать – что Болотная, помните? Что сейчас 26-го, – когда уже это серьезно. Как только вся эта мелочь… И то, что я здесь говорю, никого не интересует, и то, что «Эхо Москвы» долбит 20 лет, никому не нужно.
А.Нарышкин: Динозавры.
И.Хакамада: И то, что «Дождь» там чирикает – вот никого. Пока мы не большинство, мы никого не интересуем.
А.Нарышкин: Как стать большинством?
И.Хакамада: А это уже вопрос к вашим политикам.
А.Дурново: Почему, к нашим?
И.Хакамада: Ну я не политик.
А.Нарышкин: У вас требований к политикам никаких нет? Ваш политик, вообще, кто? Где он?
И.Хакамада: Нет. Ну нету.
А.Нарышкин: Вы сейчас абсолютно аполитичны, вам наплевать на то, что происходит?
И.Хакамада: Нет, если бы был бы политик мой, которого я знаю, который нужен для России и чтобы он победил, ну не сейчас, а со временем и был очень эффективным для страны – если такой появился, я бы его почувствовала, я бы сама прибежала и теневым планом, никто бы не знал. Я бы его консультировала прямо бесплатно.
А.Дурново: То есть вы бы ему себя предложили вопреки принципам?
И.Хакамада: Да. Давай вот я буду пахать на тебя. Я бесплатно буду пахать.
А.Нарышкин: Но таких нет?
И.Хакамада: Нет.
А.Нарышкин: Вообще нет? Может быть, плохо искали. Где-то в регионах…
И.Хакамада: Я же пробовала… Я все перепробовала.
А.Нарышкин: А Немцов?
И.Хакамада: Нет.
А.Нарышкин: Нет?
И.Хакамада: Нет. Прекрасный парень…
А.Нарышкин: Кто убил Немцова?
И.Хакамада: Я не знаю.
А.Нарышкин: Тот регион, куда часто показывают?
И.Хакамада: Нет ну показывают… суд показывает и все показания, что источник – это все Чечня.
А.Нарышкин: А вот заказали?
И.Хакамада: Заказали… Я не знаю, чеченцы кому подчиняются.
А.Нарышкин: Вот опять же почему Владимиру Путину не сделать так, чтобы был найден заказчик?
И.Хакамада: Ну значит, Путин знает, кто заказчик, но не хочет с ним ссориться, потому что опять Немцов не та фигура, из-за которой стоит ссориться с очень серьезным другом.
А.Нарышкин: Потому что опять же большинство это не волнует: есть Немцов, нет Немцова.
И.Хакамада: Не волнует.
Полная расшифровка: https://echofm.online/archive/a_team/46476
И вот в контексте Норд-Оста всплывает фигура Бориса Немцова. Не всем, кто предлагал помощь в переговорах с террористами, захватившими театральный центр на Дубровке, позволили участвовать. Ахмата Кадырова, возглавлявшего тогда пророссийскую администрацию Чечни, не дождались на месте событий, хотя захватчики его ждали. Также в переговорах отказались задействовать Юрия Щекочихина и Бориса Немцова, которые готовы были к переговорам для мирного разрешения конфликта. Борис Немцов в 2013 вспоминал, чем для него стала Норд-Ост.
И. ВОРОБЬЕВА: Вот как раз про СПС и вообще, вы в моем понимании уникальный человек в том смысле, что в вашей биографии были и лозунги «Кириенко – в думу, Путина – в президенты». И потом «Путин. Итоги». Где случился перелом между этими двумя состояниями, и это было решение или вы просто что-то поняли. Как это произошло?
Б. НЕМЦОВ: Это все происходило постепенно. У меня отношение к Путину менялось. Я сейчас напомню. В 1999 году не было ни «Норд-Оста». Ни Беслана.
И. ВОРОБЬЕВА: Война в Чечне.
Б. НЕМЦОВ: Секунду, я сейчас напомню. 1999 год. Ни подводной лодки «Курск», ни кооператива «Озеро». Ни Тимченко, ни Ротенбергов. Ни вот этого беспредела, который творится в судах и так далее. Было некоторое понимание, что есть ученик Собчака. Верный ему служащий, служивший тогда. Был человек, который обещал Ельцину продолжить дело построения демократии в стране и так далее. Была одна такая странная особенность его биографии, – он чекист.
И. ВОРОБЬЕВА: Странная действительно.
Б. НЕМЦОВ: Моя мама мне с самого начала говорила, что чекистам верить нельзя, и маму надо слушать. Я хочу всем радиослушателям это сказать. Мама плохого не посоветует. Она мне тогда об этом сказала, но как-то так очень ненавязчиво. Если бы она бы долго это повторяла, наверное, было бы более убедительно. Она так не делает. Деликатный человек. Я единственное, что могу сказать в свое оправдание, что я не поддерживал Путина никогда. Никогда. Я сейчас объясню. Это решение партии, которое принималось в дикой борьбе внутри партии. У нас было 5 сопредседателей. У нас за Путина был Чубайс, Гайдар и Кириенко, а против были мы с Ириной Хакамадой. Со счетом 3:2, подчеркиваю, победила позиция: Кириенко – в думу, Путина – в президенты. И мы, будучи людьми корпоративными, естественно против этого не выступали. Но вам это будет интересно, сам в 2000 году я голосовал за Явлинского.
И. ВОРОБЬЕВА: Вот это сейчас был сюрприз.
Б. НЕМЦОВ: – Это не сюрприз, это, по-моему, даже в Википедии написано.
И. ВОРОБЬЕВА: – Не смотрела.
Б. НЕМЦОВ: Неважно. Это не имеет никакого значения. Но это действительно был такой лозунг, я не отрицаю. Но отношение мое менялось последовательно после 4-х событий. Первое событие – Путин на пляже Бочарова Ручья. Страна в слезах, подводная лодка «Курск» тонет. Вся страна в слезах, все переживают, а он продолжает загорать. Меня это убило. Не то что, он потом поехал в Видяево, и так далее, меня это убило, тогда еще была свобода слова, НТВ еще работало, вы помните, сразу после выборов случилось. Меня это шокировало. Я, будучи председателем фракции, зам. председателя думы, я возмущался, и это слышала страна. То есть я выступал на НТВ по этому поводу. Что как надо ненавидеть собственный народ, чтобы продолжать загорать. Что-то такое я говорил. Вот это первое событие. Второе событие это «Норд-Ост». Это когда выяснилось, что 130 погибших в 2002 году можно было спасти, что они погибли оттого, что их неправильно спасали. Мы тогда еще не знали, что и газ был опасный, но их спасали неправильно. Их выносили спиной к земле.
И. ВОРОБЬЕВА: Клали.
Б. НЕМЦОВ: И у них была асфиксия. То есть у них западали языки как у утопленников, а им надо было делать искусственное дыхание, никто этого не делал. И я потом создал комиссию фракционную, парламентскую не удалось нам создать, и мы тогда всех очевидцев этих событий опросили и с огромным томом расследования я пришел к Путину и говорю ему: давайте разберемся и хотя бы накажем тех, кто повинен в смерти этих людей. Он говорит: а зачем? Этих людей уже не вернуть. Они уже погибли. Я ему говорю: понимаете, да, этих людей мы не вернем, но впереди у нас еще сложные будут времена. И чтобы было неповадно этим негодяям себя так вести, нужно безнаказанным это не оставлять. Он сказал, что он этого делать не будет. Сейчас эхо тех событий до сих пор продолжается. Если вы заметили, вот сейчас идет процесс, родственники погибших тогда продолжают искать правду в судах. Им говорят, а мы на запрос Немцова в 2002 году отвечали. Вот сейчас Лефортовский суд это рассматривает. Это второе событие. Третье событие это Беслан. Это совсем катастрофа. Стрельба по школе. Гибель людей. И я знаю детали, как это все было. И одновременно еще арест Ходорковского. Вот я считаю, что события 2000-2004 года они полностью перевернули мое отношение и «Путин. Итоги», Ирина, появился в 2008 году.
И. ВОРОБЬЕВА: Я вас сейчас прерву, Борис Ефимович. Вы сейчас, рассказывая про Путина, во-первых, оправдываетесь.
Б. НЕМЦОВ: Нет, я объясняю.
И. ВОРОБЬЕВА: Стоп, секунду. Вы говорите: я скажу в свое оправдание. И все последующее четыре события вы рассказываете чисто с человеческой очень эмоциональной точки зрения. Получается, что Путин ваш личный враг. Это так или нет?
Б. НЕМЦОВ: Нет все-таки. Он в личном плане, я просто считаю, что Россия достойна лучшего, и я считаю, что жестокие люди не должны страной управлять. Я считаю, что у нас есть и был выбор совсем иной. И очень жаль, что мы этим выбором не воспользовались. Но в личном плане нет. То есть знаете, какой тестовой вопрос. Вот, а считаете ли вы, что его надо сажать, судить и так далее за все эти преступления. Это же преступления. Я считаю, что если он уйдет, то в принципе ради того, чтобы страна двигалась вперед, можно гарантировать, чтобы его никто не трогал. Это значит, что ничего личного.
Полная расшифровка: https://echofm.online/archive/razbor_poleta/87607
А всего лишь год спустя, в 2014 году в цепочку Курск – Норд-Ост – Беслан уже вплетается украинский вопрос. Фрагмент программы “Полный Альбац” от ноября 2014 года.
Е. Альбац
Борис Ефимович, я должна прервать, потому что у нас много еще вопросов, а мы начинаем ходить по кругу. Любопытное было заявление по поводу Крыма. Мы помним, что Путин говорил о том, что он лично принимал решение по Крыму. В этом интервью Ванденко любопытно очень начинает его спрашивать: «И сейчас все просчитали? Последствия действий по Крыму и дальнейшее». И Путин отвечает: «Да, это стратегическое решение». Это что такое?
Б. Немцов
Это, на мой взгляд, действительно стратегическое решение, глубоко ошибочное, от которого будет страдать Россия долгие годы. Я думаю, что Путин отлично это знает, но поскольку это решение укрепило его рейтинг, он счастлив, что такое решение есть. Второе это крайне завышенная самооценка здесь демонстрируется и в этом же пассаже Путин говорит, что он ошибок не совершал, а были некоторые шероховатости. Если честно, меня сильно резануло это, потому что я вспомнил подводную лодку «Курск», это видимо, тоже шероховатости, а погибшие дети в Беслане тоже шероховатости, «Норд-Ост» погибшие 130 человек – шероховатости. Война с Украиной, тысячи погибших это шероховатости. То есть такое ощущение, что человек себя чувствует мессией и это абсолютный неадекват и абсолютное отсутствие самокритики. Но это не признак здорового человека.
А. Колесников
Можно рассматривать еще в связи с тем, где он описывает стиль принятия решений. Что он очень всегда взвешивает. Собственно говорилось о том, что Путин весы, правда, сейчас эти весы немножко перекошены в одну из сторон, но те решения, которые принимались после мая 2012 года, их конечно все взвешенными назвать нельзя.
Е. Альбац
Стратегическое, что…
А. Колесников
Как Крым не отдадим.
Е. Альбац
Вот это.
А. Колесников
Крым навсегда. Понятно.
Полная расшифровка: https://echofm.online/archive/albac/105437
Мы привыкли, что на эту тему продолжают говорить политики, общественные деятели. Но мы часто забываем, что в этой трагедии есть сторона, которая не может об этом громко заявить. Речь – о людях, которые пережили теракт на Дубровке. Прежде всего огромное количество людей погибло. Те, кто это пережил, не всегда находят в себе силы, чтобы на эту тему рассуждать. Одно из редких интервью на эту тему сохранилось в архиве радиостанции “Эхо Москвы”. Это беседа Дмитрий Миловидов, члена координационного совета «Норд-ОСТ», отца двух заложниц, одна из которых погибла, Марата Абдрахимова и Марка Подлесного, артистов, выступавших в «Норд-ОСТе», Оксаны Барковской, журналиста, автора фильмов, которые посвящены теме “Норд-Оста”. Фрагмент программы “Культурный шок” на 8 годовщину теракта.
К.ЛАРИНА: …вообще, время лечит?
М. АБДРАХИМОВ: По-разному. Я думаю, что в моём случае после того, как это всё произошло, мы, естественно, как любой, наверное, из нас, не были готовы к таким вещам, и мою голову сразу заполонило столько вопросов, на которые я старался бешено найти ответы: почему мы, что такое смерть, почему с нами всё это произошло, куда мы уходим после смерти, почему это происходит, надо ли жить после такого, и так далее, много было вопросов. Все 8 лет я искал эти ответы. На многие я нашёл. То, что это приемлемо для меня, не обязательно это приемлемо для кого-то. Ну, и, в общем, жизнь не то, что налаживалась, я сам строил жизнь, чтобы она была… то есть за свою жизнь я взял ответственность, скажем так. Я проснулся и заставил себя за каждый миг нести ответственность сам, проживать эту жизнь, получать от неё удовольствие и ценя каждый миг этой жизни, потому что мы все ходим под Богом и мы все можем в какой-то определённый момент уйти туда, откуда мы не возвращаемся, да? Вот. И поэтому за каждый миг, за каждый вздох я благодарен и я, ну, можно сказать так, смакую эту жизнь, вот, потому что мы в большинстве своём, ну, так сказать, проводим эту жизнь, чего греха таить, как биороботы: мы встаём, идём, умываемся, завтракаем, идём на работу, возвращаемся, ну, что, вечером смотрим телевизор, опять ложимся, каждый день одно и то же. Теперь, если каждый, наверное, так задаст вопрос: а когда мы смотрели в последний раз в глаза своим любимым людям, да, любимым в семье, когда мы в последний раз играли с ребёнком, не знаю, там, смотрели на закат красивый, что-то красивое в нашей жизни есть. Вот этому меня научил, наверное, «Норд-ОСТ» – ценить каждый миг этой жизни.
К. ЛАРИНА: Не было желания изменить профессию, уйти оттуда?
М. АБДРАХИМОВ: Вы знаете, нет, потому что в тот момент у меня была, как сказать, это моя страсть, это моя любовь, я 12 лет отдал жанру мюзикла, и это тот наркотик, от которого отказаться очень сложно. 12 лет я… в тот момент я был к этому не готов, хотя было очень страшно, правда страшно, тяжело было выйти снова на эту сцену, дойти до этого момента, когда произошёл захват…
К. ЛАРИНА: Вы были на сцене, когда произошёл захват, да?
М. АБДРАХИМОВ: И это было не только у меня – я спрашивал у ребят – у каждого замирало сердце и у всех сводило скулы и практически, по-моему, до конца, пока не закрыли этот проект, было правда страшно.
О. БАРКОВСКАЯ: Простите, а когда «Норд-ОСТ» возобновили, вы участвовали в спектакле?
М. АБДРАХИМОВ: Конечно, конечно, у меня семья, и я должен был её кормить. И не наша вина, что мы вернулись в этот зал, и не вина наших продюсеров, что нам другого зала не предоставили, да и нету этого другого зала, к сожалению. В Москве нету площадки, где можно было бы играть любой спектакль, и то, что сейчас… то есть на протяжении всех 8 лет там продолжаются спектакли, и сейчас там идёт спектакль «Обыкновенное чудо», и хотелось бы, наверное, этим продюсерам играть на другой площадке, но нет её в Москве, нет.
М. ПОДЛЕСНЫЙ – Да, с площадками тяжело, а главное, к вопросу о том, как было там же играть… Вот, у меня, например, да, у меня было ощущение, что, вот, пришли, потому что для меня, например, было огромным удовольствием и честь играть в этом мюзикле. Это был замечательный проект, равного которому до сих пор за эти 8 лет пока что на московской сцене я не видел. И у меня было ощущение, что что-то мое дорогое взяли и изгадили. И мне хотелось это, вот, это очистить и приласкать…то, во что я вложил… и я, и Марат…
М. АБДРАХИМОВ: Весь коллектив.
М. ПОДЛЕСНЫЙ: И ещё огромное количество создателей вложили силы, душу, таланты и так далее. И хотелось всё это возродить, возобновить, хотелось, чтобы это жило, понимаете? Полить мёртвой водой, чтобы оно потом жило, потому что… вот, у меня было такое ощущение, вот, по отношению к этому проекту, потому что для каждого члены труппы он был родным.
К. ЛАРИНА: Я, кстати, тогда хочу сказать, что я смотрела этот спектакль, причём, я его смотрела 20 октября.
М. АБДРАХИМОВ: Ух, ты. То есть вам повезло.
К. ЛАРИНА: За 3 дня до этого ужаса.
Д. МИЛОВИДОВ: В зале уже были террористы?
К. ЛАРИНА: Да, я их видела. И потом, конечно, когда начинаешь вспоминать, я видела женщин около дамской комнаты, когда все курили, там было несколько женщин, похожих на тех…
М. АБДРАХИМОВ: На тех, которые были.
К. ЛАРИНА: И почему я их запомнила, не потому что они какой-то особой внешности, а потому что они не курили, там стояли, все курили, а, вот, они как-то странно очень по углам там жались, что-то переговаривались, но, вообще, конечно… но я просто об этом вспомнила не потому, что мне повезло, а потому что я видела этот спектакль, я считаю, что мне повезло. Ходили мы тоже с детьми со своими и получили огромное удовольствие, поэтому могу сказать, что, вот, мне в этом смысле повезло очень, что я эту работу видела. Марк, а вы после этого не прерывали свою жизнь актёрскую после всего? Не было? Вот, я вам тот же вопрос задаю. Не было?
М. ПОДЛЕСНЫЙ: Нет. Не было ли желания…
К. ЛАРИНА: Да, поменять жизнь.
М. ПОДЛЕСНЫЙ: Поменять жизнь.
К. ЛАРИНА: Да.
М. ПОДЛЕСНЫЙ: Честно говоря, вы не первый человек, который меня об этом спрашивает…
К. ЛАРИНА: Ну, конечно.
М. ПОДЛЕСНЫЙ: Ну, пока что я как-то… я не мыслю просто себя в чём-то другом. Я пока даже не представляю, чтобы я мог чем-то другим заниматься, то есть, вот… я люблю свою профессию.
К. ЛАРИНА: Как-то с течением времени всё-таки как-то притупляются эмоции, связанные с этим эпизодом жизни?
М. ПОДЛЕСНЫЙ: Знаете, что я вам скажу. Нельзя сказать, что прям эмоции притупляются, но есть такое явление, как бы, память очень услужлива, понимаете? Она очень добрая по отношению ко мне. Она какие-то вещи – раз, и куда-то отпускает, не забывается, то есть начать как-то погружаться в это, да, начинаешь вспоминать какие-то вещи, детали, и так далее, но если так просто, разговаривать, а, вот, что было вот там-то, например… прошли сутки после того как вас захватили, что вы в это время делали, ну, например, да? Я не могу сейчас так на вскидку, вот, так сразу я не смогу сказать, потому что, ну, память очень услужлива, да, она как бы спасает в этом плане, но чувства очень многие, очень разнообразные, и страх, безусловно, и неожиданность, и смятение, и боязнь за своих близких, которые вообще ничего о тебе не знают и сидят вообще без новостей дома, и ты понимаешь, что им-то ещё, наверное, больше тяжело, ещё тяжелее, чем тебе, которые видят, что вокруг происходят, а они сидят, их сознание строит им какие-то совершенно ужасные…
К. ЛАРИНА: Кстати, тут надо вспомнить, что это был такой поворотный момент в истории нашей страны не только потому, что случилась невероятного масштаба трагедия по своей наглости, когда в центре города, практически в центре столицы всё это произошло, а то, что всё-таки тогда у нас ещё была возможность информацию получать, был и прямой эфир, были прямые разговоры, и у нас в эфире, кстати, и беседы были в том числе и с террористами, и у нас там тоже были…
О. БАРКОВСКАЯ: Дима Лисневский, помнишь, Дима Лисневский созванивался тогда, собственно, один из руководителей каналов.
К. ЛАРИНА: Да. Так что тогда ещё была возможность следить за тем, что происходит, напрямую. Мне кажется, что это тоже свою роль сыграло. Ну, Дмитрий, вам слово, пожалуйста.
Д. МИЛОВИДОВ: Все эти годы после трагедии для нас очень дорога поддержка людей. И поддержка средств массовой информации. Одним из первой нашей надеждой и опорой является ваша радиостанция. Хотел бы конкретно поблагодарить господину Венедиктова за его гражданскую позицию и всех сотрудников радиостанции. Я скажу нашим слушателям, что руководство радиостанции нашло в себе мужество разместить на своём сайте наш доклад – «Норд-ОСТ. Неоконченное расследование». Это сильная гражданская позиция. Нас поддерживают и бывшие заложники, и актёры. Нам очень дорого их присутствие 26 октября около Дворца культуры. Они стоят рядом с нами. Нам немножко теплее с ними.
К. ЛАРИНА: А много народу приходит вообще?
Д. МИЛОВИДОВ: Да…
М. АБДРАХИМОВ: С каждым годом всё меньше и меньше.
О. БАРКОВСКАЯ: С каждым годом всё меньше и меньше.
События на Дубровке пытались скрыть от журналистов и контролировать информацию. Официальные брифинги были редкими и часто ограничивались общими заявлениями, что вызвало недовольство в медиа. Информация о штурме и применении газа тщательно контролировалась. После операции власти не раскрыли, какой газ был использован, и только позже, под давлением международного сообщества и СМИ, подтвердили, что это был анестетик на основе фентанила. Медикам и журналистам, работавшим на месте, не давали точных данных о газе, что привело к тяжелым последствиям, так как медицинская помощь не соответствовала потребностям пострадавших.
И это то, что объединяет события 2002 года и сегодняшнего дня, попытки скрывать то, что происходит. Теракт на Дубровке – яркий пример того, как это делается со стороны власти и что приходится делать журналистам, чтобы зафиксировать то, что происходит. В октябре 2012 – на 10 летнюю годовщину теракта – об этом рассказывал Иван Волонихин, все три дня тайно снимал из окна жилого дома то, что на самом деле происходило.
И.ВОЛОНИХИН: Нет, уже прошла информация, что в заложниках сначала было 400 человек, потом 700, потом 1,5 тысячи, то есть цифра постоянно колебалась. Но явно, что что-то не то. Ну, не стали бы вдруг так оцеплять. Потом выяснилось, что там какие-то террористы кого-то удерживают. Ну, это все исключительно сведения, которые вот… Или что-то, вот, мы разговариваем с милиционерами, они говорят «Да, ребят, чего-то там не то, поэтому давайте мы сейчас всех будем зачищать, вот этот периметр, поэтому все давайте быстренько уходите». Вот, понимаете, Эвелин, вот, 3 года прошло с момента взрывов на улице Гурьянова и на Каширке, да? Я после этого еще был в нескольких командировках в Чечне. И, вот, представить себе, что, ну, не в самом центре, конечно, Москвы, но, извините, и не на окраине где-то (это в пределах Третьего кольца, если я не ошибаюсь) вдруг вот такой происходит, такой террористический акт, это в голове не укладывалось. И, наверное, поэтому не были готовы службы к тому, что мгновенно все оцепить, мгновенно всех разогнать. И, наверное, благодаря этому, нам довелось стать свидетелями того, что происходило в течение всех трех дней.
Как это случилось? Нас начали оттеснять вот эти вот ряды оцепления. Мы прямо в прямом эфире реально (эти кадры сохранились даже) сворачиваем все провода. И в этот момент в доме, который там рядышком стоит, дверь приоткрылась и человек, ну, просто житель, и мы юркнули. Я, оператор Паша Лихолетов и звукооператор Олег Лобов. Мы за ним юркнули туда. Отдышались. Все, этот дом тоже, что называется, зачистили, то есть уже впереди никого из посторонних нет. «Пойдем на крышу?» – «Пойдем». Забираемся наверх, чердак открыт на удивление, хотя 3 года после взрывов, казалось бы, должно быть на замке, да?
Мы поднимаемся на крышу, я говорю «Ну, давай успеем, может быть, что-то поснимать». Ну, крыша, конечно, такая, стремная прямо скажем, еще такой дождичек. В общем, думаем, как бы не вернуться с этого дома.
И в этот момент… Ну, не в этот, там мы успели сделать несколько кадров, уже площадь пустая. Снизу кричат «Вон там и наверху кто-то». Ну, то есть нас, что называется, вычислили кто-то из спецслужб. И я понимаю, что нас сейчас будут арестовывать. Ну, не арестовывать – попросят выйти. Мы тогда перебираемся в другой… По крыше прямо переходим ближе к самому крайнему подъезду. Опять-таки, залезаем через чердак. Там уже была закрыта дверка на замочек, пришлось сломать. Открывается дверь внизу, мы слышим, реально… Ну, я не думаю, что это прямо за журналистами в этот момент охотились (потом охотились за журналистами, да?). Но в этот момент, ну, кто его знает, люди наверху, какие-то силуэты с какой-то треногой. Что там, бог его знает. И мы стали просто лихорадочно звонить в двери, и на счастье, одна из квартир оказалась к нам гостеприимной, женщина Марина, как мы потом познакомились, сказала «Вы знаете, у меня только вот ребенок больной. Я вас очень прошу, если вам нужно, вот, несколько минут». Мы: «Да, спасибо-спасибо». Закрылась дверь, мы прошли на кухню. Буквально через 2 минуты звонок: «У вас никого нет посторонних?» И вот она, конечно, спасибо ей огромнейшее, она нас не выдала, она сказала «Нет-нет».
Э.ГЕВОРКЯН: Получается, что у простых жителей был такой, достаточный кредит доверия. Ведь, тогда ни к вам лично, а вообще к журналистам и к телеканалу. Как так получилось?
И.ВОЛОНИХИН: Да. Я просто, действительно, мольбами, уговорами, говорю «Поймите, это очень важно. То, что сейчас происходит, это тема, которую будут обсуждать не один день и не один год. Поймите правильно. Вот, нам очень надо здесь быть, я вас очень прошу. Пожалуйста, разрешите нам хотя бы некоторое время здесь побыть».
Ну а потом они так, настолько прониклись вот той работой, которую мы делали, то есть они же видели вот эти звонки, вот эти вот бесконечные переговоры, как, что, чего делать.
Э.ГЕВОРКЯН: Насколько я знаю, потом вы говорили, вам эти же жильцы квартиры и помогали, скрывали вас 3 дня, да?
И.ВОЛОНИХИН: Еще как помогали. Если бы не они, в общем, ничего бы не было. Дело в том, что муж хозяйки этой квартиры, ну, собственно, глава семейства Евгений работал слесарем-сантехником, и в последующие дни он нам помогал тем, что кассеты… У нас же было там 2 кассеты с собой и все. Он ходил к нашей передвижной станции за периметр, приносил нам чистые кассеты и аккумуляторы для камеры (аккумуляторы – они же тоже не вечные), ну, потом он принес уже прямо зарядное устройство, мы прямо на месте заряжали. Ну, в общем, короче говоря, они нас просто обеспечили.
Э.ГЕВОРКЯН: А вообще жизнь как таковая в этом доме, который находился, получается, совсем близко к этим событиям…
И.ВОЛОНИХИН: 112 метров по прямой от окна кухни, откуда мы снимали, до входа. Вот я потом померил, 112 метров.
Э.ГЕВОРКЯН: Жизнь в доме шла своим чередом, насколько это возможно? Или как это выглядело? То есть что вы видели из окна и можно ли было вам смотреть в это окно? Там, не выгоняли ли всех местных жителей и вас, в частности?
И.ВОЛОНИХИН: Смотреть-то можно было. Только осторожно. Знаете, из-за горшочка с фикусами, с геранью… Камеру мы поставили очень хитро. Паша молодец, конечно, просто сработал очень профессионально. Поставили, вот, вроде бы, как бы, около стены… То есть объектив смотрел на то, что происходит около входа в театральный центр. И она все время была закрыта занавеской. Как только мы видели какое-то движение – там, Анна Политковская понесла воду, Кобзон детей выводит (ну, это в последующие уже дни), Доктор Рошаль, вот, мы потихонечку отодвигали, снимали и также сдвигали. Потому что мы прекрасно понимали, что а) нас ищут, потому что приходили, потом еще приходили на следующий день и снова задавали вопрос, нет ли посторонних, и даже хотели войти проверить, нет ли кого посторонних. А, вот, Марина, хозяйка, она их не пустила, сказала, что «У меня больной ребенок, у него гепатит, поэтому, извините, я вас не пущу».
Что касается жизни дома, я могу судить только с рассказа тех людей, которые были. Наверное, те окна, которые выходили непосредственно на площадь, наверное, там были кто-то из военных, наверное, там были какие-то снайперы.
Э.ГЕВОРКЯН: Что вы видели из окна? То есть как развивались на ваших глазах события? То есть вы видите оцепление, фасад здания и? Кто входил-выходил?
И.ВОЛОНИХИН: А оцепление-то уже даже не было видно – оно же уже было внешнее. То есть там периодически были какие-то перемещения. Мы видели, как какие-то люди, особенно ночью в камуфляже. Иногда можно было разглядеть сквозь листву, сквозь дождик. Мы, конечно же, это снимали. Но, конечно же, эти кадры мы не передавали в эфир.
Э.ГЕВОРКЯН: Вот, собственно, да, здесь же такой, очень большой профессиональный этический вопрос. Мы все знаем, что штурм транслировался тогда телекомпанией НТВ, и после этого были введены всякие резкие ограничения, изменен закон о СМИ.
И.ВОЛОНИХИН: Сделаны оргвыводы.
Э.ГЕВОРКЯН: Сделаны оргвыводы. И, наверное, кстати, какая-то логика в этом есть, да? Зачем пособничать террористам и раскрывать с нашей стороны карты, когда здесь цена вопроса – человеческие жизни. Вы каким образом для себя вот тогда как раз проводили вот эту грань, что я могу снимать, что не могу, что я выдаю в эфир или как выдаю в эфир. Как вы тогда для себя это определили? Решали ли вы это, опять же, лично или с руководством канала?
И.ВОЛОНИХИН: Снимали мы все вне зависимости от того, что там ни происходило, мы снимали все. Мы знали, что это понадобится. Слава богу, у нас с кассетами проблем не было, поэтому мы решили, что снимаем все. Что касается руководства канала…
Э.ГЕВОРКЯН: Тогда еще уточним просто для слушателей, это канал ТВС.
И.ВОЛОНИХИН: ТВС, да. Тот самый канал ТВС, который, вот, возник после того, как в 2001 году произошел некий такой раскол НТВ и я, вот, последовал за командой Евгения Киселева, Мишей Осокиным, Марианной Максимовской. Мы ушли тогда на канал ТВ-6, который спустя некоторое время был закрыт, а потом возник канал ТВС, на котором. собственно говоря, мы и работали. Вы знаете, Эвелин, честно скажу, не то, чтобы я там для себя определял. Я – репортер, мое дело – фиксировать события. Меня просили делать какие-то включения, рассказывать о том, что происходило. Но изначально была договоренность с руководством канала. Ну, изначально не сразу, а в ходе. Что мы ни в коем случае не говорим, что «Вот, мы видим, как там 5 спецназовцев ползут за машиной в сторону». Вот этого нет, это изначально нет. Только то, что происходит при свете дня.
Мы, конечно, видели, как пошла съемочная группа НТВ, когда Сережа Дедух там оказался внутри, вот эти кадры, когда мы увидели вот это все по телевизору. Тогда вот стал понятен весь масштаб трагедии. До этого, вот, просто, да, выводят детей плачущих, да там понятно, что какие-то переговоры, что-то. Но вот когда внутри увидели, это уже стало понятно, что тут дело добром, конечно, не кончится.
Э.ГЕВОРКЯН: Ну, вы уже как репортер до этого бывали на войне, говорите, снимали репортажи о событиях на Каширке.
И.ВОЛОНИХИН: На Гурьянова.
Э.ГЕВОРКЯН: Да. В тот момент у вас… Вот ваши чувства? Или они там каким-то образом какой-то барьер психологический возникает. Они были отличны? Это было похоже на войну? Или это было как-то иначе? Что это вообще было по ощущениям?
И.ВОЛОНИХИН: Ну, я говорю, это был шок, во-первых, потому что центр Москвы, да? Ну, получилось так, что да, взрывы в метро на метро Тульская, взрывы на улице Гурьянова, Каширка. Это вот то, что я оказывался там, действительно, практически сразу после того, как все это происходило. Потом, вроде как, такое некое затишье, и в 2000 году у меня было несколько командировок в Чечню и, казалось бы, что все, вроде бы как, нормализуется. Хотя, понятно, что еще не все нормализовалось. Представить себе, что происходит такое в центре Москвы, когда там 900 человек оказываются в заложниках, когда шахидки с тротилом, вот с этими поясами смертниц, когда какая-то стрельба, когда понятно, что… Переговоров-то нету. Нету переговоров. Вот это было больше всего… Тогда стало понятно, что будут освобождены заложники все живыми, не будут, но террористы оттуда живыми не уйдут точно или, по крайней мере, никто не уйдет безнаказанным, как это было в Буденновске, в Первомайском. Там мне не доводилось быть, честно скажу, вот этих драм я не видел. Но то руководство страны, которое оказалось в 2002 году, было понятно, что не будет повторения Буденновска и никто не уйдет. А, вот, сколько будет жертв, это другое дело.
Э.ГЕВОРКЯН: А вы, кстати, когда сидели, по сути, в эпицентре событий уже внутри оцепления, какие-то себе представляли варианты развития событий? Вообще чего-то в той ситуации можно было ожидать?
И.ВОЛОНИХИН: Да гадать-то можно было сколько угодно. Дело-то не в том, как развивались события. Но мы просто фиксировали. Мы хотели понять, как это все будет, когда что-то будет происходить, чтобы нам не упустить этот момент. Понимаете, 3 дня. Я вот достаточно много работал на прямых включениях на улице, я понимаю, там ребята вот эти все, сменяют друг друга бригады, дежурили около вот этих тарелок спутниковых. Мы, вроде бы как, в тепле, в еде, там Марина нам яичницу жарила, чай пьешь. Ну, вроде бы как будто такие условия-то, тепличные. А, вот, внутреннее напряжение – оно все равно, оно же не спадает. Поэтому когда прошла первая ночь, в течение которой ничего не произошло и мы были все втроем вот такие вот со слипающимися глазами, я дал команду, говорю «Ребята, так, значит, двое дежурят, один отсыпается. Чтобы один человек всегда бодрствовал, всегда был таким, бодрячком в любой момент». И получилось так, что к моменту, когда начался штурм, мы как раз пришли в таком, вроде бы, во взвинченном состоянии внутри, потому что каждую секунду, вот, занавеску ты смотришь, не началось ли чего-нибудь? Вот эта тишина гнетущая, непонятно, когда, что, чего произойдет.
Понимаете, к этому времени же уже сколько фильмов пересмотрено, всяких там американских и наших даже про освобождение заложников. Это все фильмы. А тут ты видишь своими глазами: вот, 112 метров разделяют тебя и людей, которые там находятся в зале, которые там заминированы, все это может взлететь на воздух в любую секунду. И, конечно, ты им сопереживаешь. Конечно.
Э.ГЕВОРКЯН: Вы видели же, на переговоры ходили, как вы говорили, доктор Рошаль. То есть наблюдали ли вы за этим? Как долго это было? Вот, когда они выводили людей, ожидали ли вы, что сейчас что-то может измениться после каждого похода?
И.ВОЛОНИХИН: Ну, конечно. Мы очень были рады, когда удалось вывести там группу детей, когда удалось передать какие-то гуманитарные вещи. Там, по-моему, воду передавали, что-то еще, может быть. Ну, вот так вот ожидать, что что-то резко… Понимаете, если никого нет, если никто не идет из руководства силовых структур, города (ну, про руководство страны разговора не было, конечно), если не идут на переговоры, ну а что ожидать? Что вот эта вот челночная дипломатия с помощью пусть очень уважаемых людей таких как Политковская, Кобзон или Рошаль, даст эффект, даст результат для полномасштабных переговоров об освобождении? Не знаю. Мне казалось, что не будет никаких переговоров.
Э.ГЕВОРКЯН: Я напомню нашим слушателям, сейчас в программе «Особое мнение» Иван Волонихин, корреспондент телеканала РЕН ТВ сегодня, а тогда телеканала ТВС. Иван все 3 дня находился в непосредственной близости от театрального центра на Дубровке и снимал как репортер все события, которые там происходили. Сегодня ВЦИОМ публикует результаты опроса. Более трети россиян, 35% считают, что альтернативного способа освобождения заложников Норд-Оста не было, но операция была проведена непрофессионально. На ваш взгляд?
И.ВОЛОНИХИН: Ой, вот не возьмусь судить, вот, честно, не возьмусь. Я не знаю, был ли там какой-то другой вариант, можно ли было бы избежать стольких жертв непосредственно во время штурма, если бы был штурм, как там врываются, начинают стрелять. С газом же совершенно другая ситуация. Вот, об этом чуть-чуть, Эвелин, разрешите. Вот, чуть позже. Просто я хочу еще сказать, что, наверное, очень были не заинтересованы в том, чтобы вот эта наша картинка попала в эфир. Нас, действительно, искали. Если вначале, в первые минуты непонятно было, кого, потом искали именно нашу камеру.
Э.ГЕВОРКЯН: Вас. Так вы каждый день выдавали что-то в эфир?
И.ВОЛОНИХИН: Конечно-конечно. Мы передавали кассеты, и наши ведущие с бригадами выдавали то, что считали нужным, чтобы, опять-таки, не навредить, чтобы не было какой-то информации для террористов. Но то, что абсолютно точно пытались выяснить, откуда ведется съемка, это точно. И в какой-то момент, к моему огромному удивлению, мне был звонок (я не буду называть фамилии) от одного из людей, который был тогда во главе канала ТВС «Все, собирайся, уезжай»- «Как? Как?!» – «Нет-нет. Вот, собирайся и уезжай. Все. Чего ты там сидишь? Ничего там не происходит, уезжай. Всё. Мы тут сами разберемся». И если бы не Марианна Максимовская, если бы не Михаил Осокин, которые пошли к Евгению Алексеевичу Киселеву и сказали, что «Мы верим Ване, верим в то, что он там сидит не просто так, а он, действительно, ждет, когда что-то произойдет», не было бы ничего. Вот, мне тогда это очень сильно помогло. То есть даже вот тогда в руководстве даже канала не было единства относительно того, как правильно все это подавать. Потому что реально боялись, что вдруг я что-то вы дам и получилось бы то, что с НТВ. Ну, то есть никто не знал, что будет так, как с НТВ, да?
Э.ГЕВОРКЯН: Так а внутри, все-таки, кто еще из корреспондентов точно так же в соседних квартирах был или где-то еще?
И.ВОЛОНИХИН: Не знаю, не знаю. Я знаю, что были с других каналов там ребята. С другой стороны площади была съемочная группа другая. Ну, собственно говоря, за других я не привык говорить – я говорю только за себя. Но реально пытались нас оттуда убрать, чтобы не было информации. То есть уже было очевидно, что что-то готовится. И какие будут последствия, непонятно, и лишние свидетели этому, а тем более с видеокамерой, тем более одного из федеральных каналов, там не нужны были совершенно.
Э.ГЕВОРКЯН: Мы сейчас сделаем небольшой перерыв. Программа «Особое мнение» продолжится через несколько минут, на «Эхе Москвы» будут новости и мы продолжим знакомиться даже уже не столько с особым мнением, сколько со словами очевидца Ивана Волонихина, корреспондента телеканала тогда ТВС. Он нам рассказывает о том, что 10 лет назад происходило на Дубровке. Вернемся в студию через 2 минуты.
НОВОСТИ
Э.ГЕВОРКЯН: Продолжается программа «Особое мнение», у микрофона – Эвелина Геворкян, и сегодня 10 лет как произошел штурм театрального здания на Дубровке. Сегодня вспоминают 130 человек погибших, которые были сначала в заложниках. И, собственно, сейчас, наверное, имеет смысл перейти к тому, что вы, Иван, видели в момент штурма, как проходил этот штурм. Я напомню нашим слушателям, что Иван Волонихин, корреспондент телеканала тогда, 10 лет назад ТВС, сегодня телеканала РЕН ТВ у нас в гостях.
И.ВОЛОНИХИН: Третья ночь получается. Какое-то шевеление непонятное. Еще даже шума-то не было. Мы включаем камеру, и я попросил, мы выставили таймкод, чтобы было понятно нашим слушателям и зрителям, на видеокамере, когда вставляешь кассету, можно выставить таймкод от нуля, а можно выставить в реальном времени. И мы выставили в реальном времени. Поэтому в дальнейшем очень легко было по кассетам, таймкод соответствовал реальному времени. Поэтому хронологически можно очень четко все восстановить. 5:30, полшестого утра, несколько глухих взрывов. Мы, естественно, включаем камеру… Ну, то есть успели включить еще до того как. Завыли сигнализации. Там же площадь перед театральным центром – она же вся была в машинах. Люди же приехали в театр, естественно, осень, многие на машинах.
Э.ГЕВОРКЯН: Парковка.
И.ВОЛОНИХИН: Да-да, парковка. И, вот, как из-под земли вдруг начали вырастать фигуры спецназа. Реально. Сказали б мне, я бы счел это неким преувеличением, ну, таким, к которому журналисты склонны иногда. Но тут правда. Вот, абсолютно правда. Вот, из-под земли, из травы, из-под машин десятки людей вдруг появились и они вот так, потихонечку-потихонечку начинают передвигаться. Но никто внутрь еще не заходит.
Первой вышла, спустя… Да, было несколько автоматных очередей сначала таких, разрозненных, потом как будто бы дробь кто-то начинал отбивать. Что это такое? Какой-то знак кто-то подает? Это что происходит? Никто не знал про газ. Мы думаем, может быть, перестрелка внутри началась. С напряжением ждем, что, может быть, что-то произойдет, будут взрываться эти все шахидки.
Появляется женщина. Это то, что я, вот, умирать, что называется, буду, не забуду никогда. Появляется женщина, она одна. Она выходит и у нее полное оцепенение. То есть она 3 дня просидела в заложниках…
Э.ГЕВОРКЯН: То есть это одна из заложниц, да?
И.ВОЛОНИХИН: Да, конечно, да-да. Она выходит… Вот, открывает дверь, выходит и видит перед собой абсолютно пустую площадь. Можете себе представить потрясение человека, который 3 дня просидел внутри? Она оглядывается, она не понимает, что происходит. Ну, вот, в этот момент кто-то из спецназовцев к ней потихонечку подходит и так, косясь на двери, все равно ее так, потихоньку уводит. Потом с разных сторон начинают стекаться отряды вот этих спецназовцев. Они в камуфляже, они защищены, они передвигаются на мысочках. Видимо, экипировка очень тяжелая, может быть, их так учат, я не знаю. Но вот это тоже очень удивило. И так, на мысочках передвигаются, такой, легкой трусцой. И, вот, потихоньку начинают появляться люди. То есть видно, что они чем-то отравлены. Потом уже выяснилось, что газ, все это. Кого-то начинают выносить. Причем, выносят… Вот, меня поразило: кого-то выносят аккуратно…
Э.ГЕВОРКЯН: Тогда уже было светло, 5:30? Или темно еще?
И.ВОЛОНИХИН: Нет-нет-нет, еще темнота вовсю, что вы. Только фонари горят. Выводят кого-то под руки, кого-то за ноги волокут. Я вижу, как голова так, по ступенькам бум-бум-бум-бум. Я думаю, что это такое? Это либо террорист, либо что-то. Кого-то выводят, заломив руки. Вот, заломив руки. То есть мы, конечно, я говорю «Снимай-снимай-снимай крупно. Вот это, наверное, кто-то…» Потом начинается вот такой конвейер, людей начинают выносить десятками. То есть уже мало кто выходит сам. Вот, людей выносят на плече вот эти ребята, в одной руке автомат, на плече, кто-то… И, вот, их складывают вот так вот штабелями просто, ну реально. Ну, не штабелями, просто один к одному прямо на эти вот ступеньки. И, вот, первая скорая помощь появляется, спустя, ну, чтоб не соврать, минут 20 или 25. Потом появляются эти Икарусы огромные гармошкой, туда начинают заносить, заволакивать тех, кто без сознания. Ну, видно, что кто-то лежит, кто-то вдруг начинает приподнимать голову, вроде начинает дышать. А кто-то, вот, как лежит… Вот, знаете, как тряпочные куклы. Вот они так и лежат.
И вот в этом плане у меня, конечно, больше всего вопросов. Ну, если это все в такой атмосфере сверхсекретности готовилось, чтобы не дай бог не узнали, что будет применен газ и так далее, ну, как можно было не рассчитать, чтобы в нужный момент оказалось достаточное количество людей, которые бы оказывали помощь? Я же не знал на тот момент, что будут какие-то люди…
Э.ГЕВОРКЯН: А вы вообще не понимали, чем объясняется состояние людей? Или, все-таки, возникла мысль?
И.ВОЛОНИХИН: Вы знаете, в этот момент уже начали поступать первые молнии, сообщения. У меня телефон разрывается. У меня разрывается телефон, ни на секунду не умолкая «Давай в прямой эфир. Рассказывай, что ты видишь». Я говорю «Ребята, я не могу. Еще неизвестно, еще ничего не закончено, еще идет операция. Вы понимаете, что просто реально могут быть потом проблемы?» Ну, как бы, в первую очередь у тех, кто еще внутри. Вроде бы как все закончилось, вроде бы как все… Но кто его знает? Может быть, там еще где-то кто-то затаился. И, конечно, мы в этот момент еще не спешили выходить. А соблазн был огромный схватить камеру, броситься вниз. Потому что одно дело это снимать с расстояния, ну, хоть 100 метров, а другое дело снимать с расстояния 5 метров. И опять, вот, что-то меня, что называется, уберегло от этого. Потому что мне потом рассказывали, что кто пытался пройти, просто и камеры отнимали, в общем… Ну, в общем, не давали снимать. И мы бы лишились всего того, что мы сняли. Вот, весь штурм от начала до конца, вот, мы просто всего этого лишились. Поэтому мы решили остаться на этом месте и уже снимали до конца. И когда уже было понятно, что, вроде бы как, большую часть заложников увезли, я спустился вниз, тут же была уже передающая станция, я тут же вышел в прямой эфир. Перегнали картинки, вышел в прямой эфир, уже рассказывал Леше Воробьёву в прямом эфире о том, что было. А на вечер уже для Марианны Максимовской сделал большой сюжет о том, как происходил штурм. Вот.
Но вы знаете, вот, возвращаясь к газ, не газ. Людей, которых выносят, сажают в автобус и они, запрокинув голову, вот так вот. Очень многие. И автобус отъезжает. Один автобус, другой автобус. Вот, было видно, что на месте никакой медицинской помощи никому не оказывается. То есть то ли не были готовы медики, их не предупреждали, что нужны какие-то антидоты и так далее… Ну, вот, я рассказываю только как очевидец – я не готов сейчас судить с позиций, там, 10 лет прошло и мы уже обладаем большей информацией. Я постарался себя сейчас вернуть на 10 лет назад и рассказываю именно только то, что видел своими глазами.
Э.ГЕВОРКЯН: Иван Волонихин, корреспондент телеканала РЕН ТВ, репортер, который был на месте событий тогда, во время штурма театрального центра на Дубровке сейчас в эфире «Эха Москвы», телеканала RTVi. Вот, Алекс вам пишет: «Боялись, что о штурме узнают, надо было военных медиков привлечь». Ну вот такая идея Алексу сейчас уже приходит, 10 лет спустя.
И.ВОЛОНИХИН: Ну, состав газа до сих пор не раскрыт, насколько я понимаю. Не обнародован.
Э.ГЕВОРКЯН: Ну да. И сегодня, опять же, приходят новости о том, что пострадавшие, уже выиграв суды в ЕСПЧ, получают какие-то компенсации. Но тем не менее, они сейчас хотят возбудить новые уголовные дела о причинении вреда здоровью. Вот, на ваш взгляд, вообще оправдано? Или, все-таки, это война своего рода и уж на войне как на войне, и как-то, вот, уже что теперь ворошить?
И.ВОЛОНИХИН: А что на войне? Они взяли оружие, пошли воевать? Люди, насколько я понимаю, люди купили билеты и пошли смотреть спектакль.
Э.ГЕВОРКЯН: Претензии-то к государству о причинении вреда здоровью-то. Это уже вопросы, которые люди хотят задавать…
И.ВОЛОНИХИН: Ну, конечно, когда там по 50, по 100 тысяч выдали компенсацию и будь здоров, не раскрывая всех обстоятельств, конечно, это для многих, я считаю, оскорбительно. В нашей программе «Неделя» тоже был большой материал про это. Он про то, что, конечно, для многих людей важна, наверное, не только материальная компенсация, а важна правда. Вот, когда мы ее узнаем? Я думаю, что история Норд-Оста еще не то, что не закрыта, она еще будет еще долго, мне кажется, не только среди тех, кто видел это, не только тех, кто непосредственно пережил эту драму и их родных, да? Я думаю, для всего общества там еще очень много вопросов, которые там будут задавать еще не один год. И дай бог, чтобы об этой трагедии вспоминали не раз в 5, в 10 лет, когда к годовщине, а, все-таки, чтобы это было постоянным. И слава богу, есть журналисты, которые занимаются этим и занимаются расследованием того, что произошло.
Полная расшифровка: https://echofm.online/archive/personalno/9678
Это было “Хроническое сегодня”. Программу подготовила Ксения Никонова. До свидания.