«Честно говоря» с Максимом Диденко
Когда началась война в Израиле, я увидел видеоролик, в котором напротив Сиднейской оперы стоит толпа и скандирует: «Евреев назад в газовые камеры». Я понимаю, что это болезнь мировая, что на самом деле русские тут совершенно никакие не уникальные. Людям просто лень, им неохота думать о сложном…
Подписаться на канал The Insider
Поддержать канал The Insider
К. ЛАРИНА: Добрый вечер, дорогие друзья, дорогие зрители, дорогие подписчики нашего канала. Это канал The Insider Live. Меня зовут Ксения Ларина. И, как обычно каждую неделю, мы встречаемся с хорошим человеком. Сегодня я могу сказать так: не прошло и ста лет, как я наконец-то встретилась с Максимом Диденко в кадре. Максим, привет. Очень рада вас видеть.
Напомню, Максим Диденко – театральный режиссер, хорошо известный публикам разных стран и театров, в первую очередь, конечно, в России. Но понимаете прекрасно, что Максим уже, наверное, сколько вот идет война, столько времени он находится вне России и потихонечку, как и мы все, обрел голос, звук, свет и фантазию, и вдохновение, для того чтобы заговорить. Заговорить теми способами, средствами, тем языком, которым он умеет разговаривать – это языком театра. Поэтому, конечно же, стоит сказать о последних работах, я бы с этого начала, а потом пойдем назад, раскручивая эту пленку времени, потому что это мне все-таки важнее.
Спектакль «Белая фабрика» по пьесе Дмитрия Глуховского, как я понимаю, с триумфом и успехом идет на сцене театра в Лондоне. И вот сейчас на сдаче, что называется, следующая премьера Максима опять же по прозе известного писателя Саши Филипенко «Кремулятор». Это уже Берлин, да? Но давайте мы с этого начнем, с ближайшей премьеры. Расскажите, про что… Роман, я думаю, что многие с ним знакомы. Я точно его читала. Я думаю, что и многие другие тоже. Про что сейчас – если я так спрошу, не как, а про что – про что сейчас вам главное хотелось сказать?
М. ДИДЕНКО: Для меня это, наверное, самое важное, что смерть – это такой главный советник, вообще измеритель происходящего сегодня и то, что смерть, она так близко и стала такой привычной, такой обыденной и превратилась уже в рутину. То, что еще два года назад нас шокировало, превратилось в наш быт. И вот про смерть как быт, про смерть как обыденность, рутину, про то, что наша смерть эмоциональная в каком-то смысле уже происходит, и мы, лично я и люди в моем окружении, привыкли, сжились со смертью. И это, конечно, такой феномен, глубину которого, я думаю, нам еще предстоит осознать.
Но, во всяком случае, регистрируя свои собственные ощущения и обсуждая эти ощущения со своими соратниками и близкими, я прихожу к выводу, что что-то в нас внутри умирает, и мы уже не способны… Ну, чтобы выжить, мы должны привыкнуть. Вот мы и привыкли. И это такое, наверное, чувство, которое настолько объединяет уже, ну как бы стирает границы между воюющими сторонами, между теми, кто за и кто против, кто там и кто тут. И вот эти вспышки войны и то, что происходит сейчас в Израиле и вообще в мире, настолько придавливает к земле. Но живучесть человека, такое все-таки желание быть, оно нас как-то учит не то что даже не бояться, а, как сказать, ну вот сжиться.
К. ЛАРИНА: Предлагаемые обстоятельства. Да-да-да.
М. ДИДЕНКО: Сжиться, сжиться. Я, честно говоря, никогда не думал, что это со мной произойдет, когда читал об этом в книжках. А вот сейчас, когда это со мной происходит, и я как бы задним умом это регистрирую, что вот год назад я же был вообще другой человек, я совсем по-другому воспринимал эту реальность, и там меня какие-то вещи могли шокировать. А сейчас настолько я другой и мир другой… В общем, об этом хочется, во всяком случае, говорить и это хочется исследовать, потому что одному самому с собой в этом находиться, конечно, достаточно тяжело.
А театр все-таки как дело публичное позволяет этим делиться. Вот мы пока репетируем, мы друг об дружку так греемся и как-то беспрерывно это проговариваем, и задаем эти вопросы, отвечаем друг другу на них. У нас такое эмигрантское. Я делаю первый спектакль на русском языке за два года за эти. И, конечно, у нас такой дискуссионный клуб. Мы всегда обсуждаем новости и кто что подумал, и кому что кажется, что нас ждет впереди и так далее. И, в общем, это, конечно, опыт такой важный. И, в общем, наверное, вот то, как это мы создаем и что мы обсуждаем, я хотел бы – собственно, сегодня был прогон – перенести это и пообсуждать это с зрителями в том числе.
К. ЛАРИНА: Давайте про актеров скажем. В центральной роли Максим Суханов, совершенно блистательный, драматический артист.
М. ДИДЕНКО: Вы знаете, он, оказывается, последние 8 лет в театре не играл.
К. ЛАРИНА: Да ладно?
М. ДИДЕНКО: Да.
К. ЛАРИНА: А как же? А великий Театр Вахтангова, Театр Станиславского? Это все было в далекой прошлой жизни?
М. ДИДЕНКО: Ну да. Вот 8 лет Максим не играл в театре, оказалось. Я в шоке. Да, да.
К. ЛАРИНА: Я его последний раз видела, но тоже не видела, знаю о том, что он был на спектакле «Как мы хоронили Иосифа Виссарионовича» по пьесе Артура Соломонова. Это такая традиционная акция читка, которая проходит в разных городах.
М. ДИДЕНКО: Ну да. Но это все-таки ведь читка, жанр читки.
К. ЛАРИНА: Да, да. То есть в последние 8 лет он на сцену драматическую не выходил.
М. ДИДЕНКО: Да. Вот если спросить Максима, где он был 8 лет, он может сказать точно, что в театре он не был.
К. ЛАРИНА: Ну и как, ему страшновато было выходить через 8 лет на сцену?
М. ДИДЕНКО: Но он еще не вышел. Мы подождем. У нас премьера 2 февраля. И посмотрим, страшновато ему или нет. Пока справляется очень хорошо.
К. ЛАРИНА: А еще кто? Давайте скажем еще. Там же замечательный есть…
М. ДИДЕНКО: Еще мой ученик, на самом деле, Игорь Титов. Вообще я ему преподавал еще когда-то на втором курсе. И мы посчитали, мы сделали с ним 8 спектаклей вместе. В общем, он практически мое дитя в каком-то смысле. Он очень сильно подрос. Мы поняли, что ему сейчас столько лет, сколько мне было тогда, когда мы с ним впервые встретились и я пришел преподавать в Школу-студию МХАТ, что говорит о том, что я, наверное, пожилой уже достаточно и он уже не так молод. И еще Света Мамрешева и Ян Гэ.
К. ЛАРИНА: Это «Гоголь-центр», да?
М. ДИДЕНКО: «Гоголь-центр». Бывший «Гоголь-центр».
К. ЛАРИНА: Ну, как справедливо заметил Кирилл Серебренников, «Гоголь-центр» – это люди.
М. ДИДЕНКО: Это люди, правда. Это правда. И это живет как-то. Я говорю, времена очень меняются и ощущения от времени. И вообще, все эти титулы, они имеют значение, конечно, но так потихонечку как будто бы туманом все это покрывается.
К. ЛАРИНА: Максим, а что за театр? Играть на русском языке в Берлине – насколько сегодня это востребовано? Хотя я понимаю прекрасно, что там наверняка титры есть на немецком языке и не только на русскоязычную публику рассчитан спектакль.
М. ДИДЕНКО: Поскольку я, собственно, последние два года занимался спектаклями либо вообще без слов, либо на немецком и на английском языках, должен сказать, что, честно говоря, для меня ответ на этот вопрос не ясен, насколько это востребовано и кто придет. Но билеты уже продаются. Во-первых, меня попросили сказать, их можно приобрести на сайте спектакля. Он называется cremulator.net. Или, как это называется, контрамарка.
К. ЛАРИНА: А мы дадим ссылочку обязательно под видео. Да, обязательно.
М. ДИДЕНКО: Да, да. Но мне кажется, что огромное количество русских людей уехало. И этот спектакль, он очень русский и про человека, который уехал. Он был белым офицером и сражался за Врангеля, потом – за Деникина, потом уехал в Константинополь, потом стал скитаться, остался работать в Париже таксистом. И для того, чтобы вернуться, а вернуться он решил, потому что его возлюбленная, актриса, вернулась, потому что она не могла играть на французском языке и очень хотела продолжить быть актрисой, и вот он, чтобы вернуться за ней, он поучаствовал в политическом убийстве и вернулся в 1926 году в Советский Союз.
И так случилось, что он возглавил Первый московский крематорий. И он днем сжигал трупы партийных деятелей и великих русских писателей, например, Маяковского, а по ночам, по-моему, с 1931 года стал сжигать расстрелянных тайно людей трупы. И так вот он днем сжигал официальных, а вечером, то есть ночью – неофициальных.
И это очень интересно, что это же реальный чувак. Петр Ильич Нестеренко – это совершенно реальная фигура, которую Саше Филипенко какая-то женщина из «Мемориала» просто подсунула, его нестеренковское дело.
К. ЛАРИНА: Историю.
М. ДИДЕНКО: Историю, да. И Саша год сидел в архивах и это все собирал в роман. Так что там все персонажи очень настоящие. И Блохин Василий Михайлович, у которого могила до сих пор находится на Донском кладбище, напротив бывшего крематория, который сейчас работает как церковь православная. В общем, там очень много гиперссылок, которые будут по-настоящему понятны только русскому человеку.
Поэтому наш план – играть это в Берлине, а потом возить по столицам русской эмиграции. И мне кажется, что это история, которая настолько близка любому эмигранту сейчас. Понятно, что в России мы, конечно, показать это не сможем. А людям, которые уехали, мне кажется, там будет настолько много струн таких, отзовется. В общем, мы решили по-русски это делать.
К. ЛАРИНА: Вы, кстати, сказали, что это первый спектакль на русском языке. Я вспоминаю спектакль, о котором мы говорили с актрисой Алисой Хазановой. Это спектакль «Последнее слово». Он же был сделан вами уже после начала войны.
М. ДИДЕНКО: Да. Мы играем на английском языке его с немецкими субтитрами.
К. ЛАРИНА: А, на английском игрался. Я даже этого не поняла.
М. ДИДЕНКО: Да. Там только Алиса по-русски поет четыре песни. А так, спектакль идет на английском языке. На самом деле, в Берлине на последние два показа приходило где-то 80% немцев, и русских было мало.
К. ЛАРИНА: Но вообще я хочу вам сказать, что я слежу, естественно, за тем, что происходит в культурной эмиграции российской, и прям вот душа моя, если можно так сказать, на фоне всех этих жутких событий все равно радуется, потому что я вижу, как, в отличие от политической оппозиции, культурная эмиграция очень, как это сказать, ну как-то монолитна. Здесь я вижу, как люди друг друга поддерживают. Я вижу в моей ленте бесконечные фотографии, как кто с кем встречается, как люди приезжают друг к другу на премьеры в самые разные города. Это, конечно, просто здорово.
Я опять же сейчас смотрела на вашу команду, вижу там Сережу Невского, замечательного композитора.
М. ДИДЕНКО: Да, Сережа.
К. ЛАРИНА: И вообще вы есть. Вернее, мы есть. Сейчас концерт был Ромы Либерова, который собрал разных музыкантов. Вот действительно мы есть. И это очень важно, что мы есть и мы умеем говорить. Я говорю «мы» в широком смысле – как люди, говорящие на русском языке, которые уехали из России.
По поводу смерти и ваших взаимоотношений с этой темой. Конечно же, я понимаю, что так или иначе, случайно или нет, но у вас всегда эта тема была. Практически я даже не знаю спектакля Диденко, в котором бы этой темы не было.
И конечно, я вспоминаю спектакли, которые, мне кажется, сейчас невероятно важны, важно их вспомнить. Это «Земля» по Довженко в Александринке. Вот я сейчас перечитывала всякие рецензии, в том числе и свою, на этот спектакль и понимаю, что он настолько вот попадает в сегодняшний день невероятно. Это какой-то спектакль-предсказание абсолютно. И, конечно же, спектакль «Конармия» по Бабелю или спектакль «Пастернак» в «Гоголь-центре». Боже мой, можно вспоминать сколько угодно.
Скажите, пожалуйста, как вам кажется, вот это вот предчувствие войны, почему оно вас не покидало все эти годы, пока вы работали, казалось бы, в благополучной Москве? Откуда в вас это сидело?
М. ДИДЕНКО: Меня, честно скажу, всегда очень сильно интересовала тема революции, вот этого перелома и цикличности времени. И мне казалось, что мои предсказания, которые я не воспринимал как предсказания, но для меня это было, что ли, предупреждение или какой-то аларм того, что может случиться. Но честно скажу, я до конца не верил, что случится. И то, что случилось, наверное, можно сказать, что, наверное, у меня хорошая интуиция.
Но то, что мы сейчас делаем с «Кремулятором»… Вы знаете, что эта идея возникла до войны с «Кремулятором»?
К. ЛАРИНА: Ну просто когда акценты переставляются, конечно же, из-за того, что случилось. Безусловно, да.
М. ДИДЕНКО: Саша мне прислал, еще когда роман не вышел ни на каком языке, прислал мне…
К. ЛАРИНА: Рукопись.
М. ДИДЕНКО: Документ. И я прочитал и просто изумился тому, насколько это точно, насколько это страшно. Но представить себе, что это станет моей жизнью и частью опыта, абсолютно я, конечно же, не мог. И сейчас, когда мы над этим работаем, мы проговариваем все эти тексты и все эти события, так сказать, перечисляем и как-то их пытаемся осознать. Это, конечно, очень тяжело. Честно говоря, мне так тяжело никогда не было, как в работе над этим спектаклем, потому что он весь про смерть, и там все происходит либо в тюрьме, либо в крематории. И это, конечно, самая мрачная, пожалуй, вещь из тех, за которые я брался когда-либо в жизни.
К. ЛАРИНА: А «Норма»?
М. ДИДЕНКО: Ну, «Норма» повеселее.
К. ЛАРИНА: «Норма» – это роман Сорокина, по которому поставил веселый спектакль Диденко в Театре на Малой Бронной.
М. ДИДЕНКО: Там хоть какой-то есть свет в конце туннеля. А тут света-то особо нет. И какой-то свет приходится находить внутри себя и друг в друге. И даже мы сегодня смеялись много, как ни странно. Но плитой придавливает, конечно, ничего не скажешь тут. И мы, конечно, есть и очень важно говорить, но вес такой, конечно, который не знаю, как мы сдюжим все, если честно. Особенно читая новости и вообще наблюдая за тем, что происходит и как. Нам уже нелегко, но будет тяжелее, если честно.
К. ЛАРИНА: Вы знаете, что когда Женю Беркович отвозили в автозаке в Петербург на похороны ее бабушки, представляя это как некий акт милосердия, наверняка вы об этом знаете, а на самом деле все это превратилось в пытку 25-часовую, когда молодую женщину по морозу в железном багажнике везли через страну из Москвы в Петербург.
Я почему вспомнила сейчас, когда говорим про крематорий? Если знаете, ее привезли туда вот на прощание в ритуальный зал, но повели ее через низ, чтобы ни в коем случае она ни с кем не встречалась. И под конвоем ее провели через нижнее цокольное помещение, куда, собственно, гробы отправляются после прощания. Вот в этом тоже есть не знаю, какой-то, особый вид пытки и иезуитства по отношению к человеку.
М. ДИДЕНКО: Это правда.
К. ЛАРИНА: Вы себя видите вообще в сегодняшней Москве, представляете?
М. ДИДЕНКО: Ежедневно представляю себя, проигрываю в себе это. Не очень приятные картины перед моим взором проплывают. Конечно, представляю. У нас про это же есть спектакль. Мы как бы это все в себе беспрерывно представляем и наблюдаем за своими переживаниями.
К. ЛАРИНА: Ваши спектакли идут в Москве?
М. ДИДЕНКО: Идут, вы знаете, идут. Причем очень интересный список, если честно. Я им даже горжусь. Один спектакль называется «Чапаев и Пустота». Причем в каком-то уже пятом составе. Мне кажется, очень хорошо, что он идет в Москве. Это важно, чтобы москвичи, хоть театр там небольшой, «Практика», у них есть возможность пойти и посмотреть. Потому что там, как говорится, что ни предложение – попадание во время феноменальное.
Второй спектакль называется «Беги, Алиса, беги» в Театре на Таганке, где сюжет такой, что Алиса убегает из королевства Зазеркалья и ныряет в нору, и вместо того, чтобы оказаться в Лондоне, оказывается в Москве. И туда вместе с ней проникает Алиса Ночи и Королева Червей и наводит там свои порядки. Сначала все запрещает, ну и так далее. Мне кажется, хороший детский спектакль идет, мюзикл.
И спектакль «Левша» тоже очень важный. Тоже как бы по нашей теме, когда Левша уезжает в Лондон, там ему не нравится, он возвращается в Россию, и, погибая, просит передать царю, чтобы кирпичной крошкой ружья не чистили.
К. ЛАРИНА: Это в Театре Наций?
М. ДИДЕНКО: В Театре Наций. Да. Женя Стычкин играет.
К. ЛАРИНА: И ваше имя стоит на афише?
М. ДИДЕНКО: По-моему, да. Мне кажется, стоит еще.
К. ЛАРИНА: А что сняли? Тогда скажите.
М. ДИДЕНКО: Сняли «Текст» Глуховского. Понятно, тут вариантов было ноль.
К. ЛАРИНА: Это, кстати, один из первых спектаклей, который сняли. Это был спектакль Театра Ермоловой.
М. ДИДЕНКО: И там шансов было ноль, в этом спектакле. Это понятно. Там и тема такая, и Митя теперь уголовник все-таки. Деваться некуда. А что еще сняли?
К. ЛАРИНА: А «Норму»?
М. ДИДЕНКО: «Норму» – понятное дело. Мы сыграли же «Норму» 1 марта 2022 года и закончили минутой молчания. Собственно, 3-го я уже уехал в Берлин.
К. ЛАРИНА: Вы знали, что снимут? Что ее снимет главный режиссер. Да?
М. ДИДЕНКО: Поскольку театр переезжал с «Дворца на Яузе» на Бронную, это как бы было в планах, что, может быть, потом спектакль привезти туда. Довольно очевидно, что этот спектакль уже не мог бы идти в России. Он слишком острый и слишком жесткий.
К. ЛАРИНА: Максим, это же не первая ваша зарубежная история, скажем так. Вы всё-таки достаточное количество времени уже, в отличие от многих других ваших коллег, которые сейчас уехали, релоцировались, или эмигрировали, у вас опыт этот уже был. Он вам помогает?
М. ДИДЕНКО: Конечно помогает. Я же в самом начале 2005 года приехал в Дрезден и в составе группы «Дерево» прожил пять лет между Дрезденом, Петербургом и всем миром, работал в Праге в театре. Я же вернулся в Россию просто, чтобы перевоплотиться из актера в режиссера. Вот, перевоплощение завершено.
Я, как сказать, внутри своей программы, наверное, с момента, когда арестовали Кирилла Серебренникова, мне стало довольно понятно, куда движется российская государственность. Я понял, что мне сильно не по пути с этим курсом. И в голове своей придумал план, он был прерван ковидом, на самом деле. Потому что я когда-то давал интервью, когда Кирилла арестовали, что больше в России ставить не буду, но из-за ковида немножко все задержалось.
В этом смысле я чувствую себя очень комфортно, потому что меня всегда интересовали другие цивилизации соседние, и мне очень было интересно, как устроен мир, потому что то, как он устроен в России, меня сильно не устраивало. Мне хотелось посмотреть, какие еще есть варианты, какие мироздания предлагает еще, так сказать, формы жизни. Я бы не сказал, что я в сильном восторге, но, скажем так, чувствую себя значительно спокойнее. И мне с этой реальностью синхронизироваться и внутри нее заниматься своей профессией как-то сильно органичнее.
Я понимаю, что в таком случае меня окружают люди, которые мыслят со мной похоже, у нас похожие ценности, и люди соблюдают правила. Это очень важно, потому что, когда правила не соблюдаются, и ты живешь в каком-то катоническом хаосе. Роль крепостного придворного артиста, это, скажем так, не совсем то, чего я искал все эти годы.
К. ЛАРИНА: А правда ли, что начало войны застало вас практически вне России, но вы должны были приехать туда, в Москву, именно в эти дни?
М. ДИДЕНКО: Да. Так мало того, я приехал. Это же совершенно феноменальная история. Я ставил в Берлине, в Дойче Театре, спектакль по роману Замятин «Мы», что тоже, кстати говоря, совпало с историческим моментом достаточно точно.
К сожалению, из-за войны я его не доставил. Но я приехал 23-го февраля в Москву делать коммерческий ивент, презентацию новой бутылки Курвуазье, которая продавалась бы только в России и стоила 80000 рублей. Я придумал классную такую, очень замысловатую, камерную – такой перформанс, который должен был состояться 24 февраля в «Электротеатре» на Малой сцене.
Приехал вечером, посмотрел, как у нас монтируются декорации, как все происходит, попрощался, сказал: «До утра, ребята! Завтра будет классно!»
Потом проснулся и понял, что перформанс начался совсем другой, иных масштабов. К сожалению, мы в нем должны все принимать участие в какой-либо роли.
К. ЛАРИНА: И сколько продержались? Неделю продержались после этого?
М. ДИДЕНКО: До 3 марта. У меня там стоял спектакль, я должен был продолжать репетиции. Я как-то пытался разобраться с тем, что происходит. В общем, честно говоря, до сих пор не разобрался. Правда, я скажу – в шоке до сих пор. Но привык. Вот это, конечно, когда привыкаешь к шоку: ты просыпаешься – у тебя шок, и засыпаешь – у тебя шок. И это такая тупая боль, с которой ты научаешься жить, она, нельзя показывать, как будто что-то выросло или, наоборот, перестало работать. И ты с этим живешь. Оно все время болит, но ты уже привык. Мне кажется, я живу так примерно, в таком состоянии.
К. ЛАРИНА: Насколько я поняла, был такой период, наверное, как у многих людей, которые этот шок испытали, когда вообще невозможно даже представить, что ты будешь заниматься тем же, чем ты занимался до этой роковой даты. Было у вас такое вот внутреннее понимание, что может быть я уже больше никогда и не вернусь к своей профессии, к своей работе?
М. ДИДЕНКО: Конечно. Я полгода не занимался профессией, я полгода занимался общественной деятельностью, помогал кому куда-то поехать, как документы оформить, я какой-то вот этой занимался, придумывал какую-то общественную организацию. Но в какой-то момент, когда потрясение в моей жизни, еще и на личном фронте, достигли какого-то такого пика, я понял, что…
Мы с Пашей Семченко в Дрездене встретились. Он приехал из Хельсинки. У нас был один день на подготовку, даже один вечер. И мы сделали уличный перформанс в спальном районе Дрездена.
К. ЛАРИНА: То есть вы как артист выступали? Да?
М. ДИДЕНКО: Как артист, перформер-художник я выступил с Павлом Мы с ним давно знакомы, уже много-много лет, и время от времени этим занимаемся. Это меня как-то вернуло, несмотря на то что за нами наблюдали старики, дети и бомжи, у меня возникло ощущение, что я хочу, готов, у меня возникло ощущение, что и миру это нужно, чтобы я вернулся в профессию.
К. ЛАРИНА: Что это было? Перформанс? Что вы там придумали? Просто какое-то высказывание?
М. ДИДЕНКО: Мы там рисовали два автопортрета друг друга. Это все происходило в такой борьбе. Мы потом это все сжигали. И потом сидели в клетке, и люди нам через щелочки давали сигареты и деньги на пиво.
К. ЛАРИНА: Кошмар какой! Я прочитала, помимо этого случая, что вы даже пытались грузчиком работать. И такое было. Это все сейчас происходило, дорогие друзья. Вот в эти полтора года.
М. ДИДЕНКО: В марте 2022. Да. Было предложение, поступило мне – работать грузчиком, разгружать квартиры умерших людей в Берлине.
К. ЛАРИНА: Опять же, смерть.
М. ДИДЕНКО: Да, что показалось мне нехорошим символом. Видите, вот сейчас. Театр, вообще литература – это же тоже в каком-то смысле разгружание квартир умерших людей. Рассматриваешь их вещи.
К. ЛАРИНА: Этот опыт что дает? Это как-то откладывается?
М. ДИДЕНКО: Этот опыт дает смирение.
К. ЛАРИНА: Перед самим фактом смерти.
М. ДИДЕНКО: Какой-то внутренний покой. Но в этом ничего нового нет. Как говорил Карл Кастанеда, то есть его дон Хуан учил этому, что, если вы в чем-то сомневаетесь и не можете принять решение, нужно было посмотреть за левое плечо, потому что за левым плечом у тебя сидит смерть, которая может случиться с вами в любой момент, и спросить у нее, как лучше поступить, и она всегда посоветует, как вернее сделать.
К. ЛАРИНА: Кстати, еще один спектакль вспомнила на эту тему. Ваш. Тоже с Алисой, по моемую – «Девушка и смерть».
М. ДИДЕНКО: «Девушка и смерть» – конечно. Некроромантизм называется жанр.
К. ЛАРИНА: Вообще, такое количество работ, которые вы сделали, давно уже тянет на отдельный театр. Вы как-то с этими работами, которые есть или которых уже нет, вы с ними внутренне расстаетесь? Или есть надежда как-то все это собрать? Смотрите, какая труппа, во-первых, собирается: и Алиса Хазанова, и Макс Суханов, и замечательный ваш Игорь Титов, и прекрасные ваши девочки-партнерши, и ученики. Смотрите.
М. ДИДЕНКО: Мне кажется, что в современном мире, я и раньше-то так думал, а теперь в этом я уверился еще шибче, очень важна мобильность. Как мы с одним моим другом-писателем недавно общались, он говорит, что раньше мы ценили такие вещи, как дом, машина, кабинет рабочий, а сейчас мы ценим просто документ, который позволяет тебе быстро сорваться и оказаться в другом месте.
Поэтому театр, в первую очередь, он существует в воображении зрителя, ну и в нашем воображении. Для того, чтобы он был, не нужно какое-то стационарное пространство. Мы, эти самые, бременские музыканты, мы же кочевники. И в этом наша, собственно, сила. Это то, что нам позволило сняться с места и продолжить работать, а не трястись о том, чтобы сохранить театр. Мы же его сохраняем. Просто мы в другой форме. Есть два типа театра: один – бродячий, а другой – придворный. Вот мы, бродячие.
К. ЛАРИНА: Ну да.
М. ДИДЕНКО: Мощный народный театр.
К. ЛАРИНА: Тем более. Театр, он понимается везде и на любом языке. Я смотрела «Черного монаха» Кирилла Серебренникова по трансляции в телевизоре. Вы знаете, что, нашим зрителям скажу, там несколько языков, там смешение: и на английском, и на немецком, и на русском. Я через какой-то момент вообще поняла, что мне и язык-то не нужен, я и так все понимаю, на каком языке не говорили бы эти замечательные актеры. Потому что настолько выпукла идея, тема, сам рассказ, столько в этом боли, страсти и страдания, что совершенно не важно, на каком языке говорят.
Учитывая, напомню нашим зрителям, что Максим как раз всю сознательную жизнь, профессиональную, занимался театром без слов. Это только потом, через какое время вдруг заговорили артисты. Сначала же и сам был без слов. Да? Мим?
М. ДИДЕНКО: Да. Это правда. Но я стал ценить на самом деле слова. Мне стало очень интересно этим заниматься. Потому что же слова – это такая очень удивительная придумка человечества, которая позволяет нам передавать друг другу довольно тонкую информацию. Например, делать поэзию. Благодаря этому изобретению, собственно, наша цивилизация и существует.
И то, как именно в Логосе происходит сейчас трансформация и цивилизационные сдвиги, за этим очень занятно наблюдать. Борьба двух концепций, одна называется война, другая спецоперация – это же то, что действительно меняет мировоззрение людей. Вот они как называют, они то и видят. И это потрясающий феномен, на мой взгляд.
К. ЛАРИНА: Как они называют, в это они и верят.
М. ДИДЕНКО: Конечно, но они же это видят. Они, что видят, в то и верят. А видят то, что они произносят. Это какой-то удивительный цикл.
К. ЛАРИНА: Максим, а что касается придворных театров? Здесь какие чувства вы испытываете, когда следите за жестами людей, с которыми вы когда-то работали и сотрудничали, у которых работали? Когда понимаете, что они сейчас работают на совсем другую аудиторию и вообще на другой смысл. Я не хочу называть фамилии, это не важно мне. Мне важно, какие чувства Вы испытываете. Вы пытаетесь себе объяснить, почему тот или иной человек поступает именно так? Каковы его мотивы?
М. ДИДЕНКО: Конечно, пытаюсь, и даже мне они понятны.
К. ЛАРИНА: Деньги или что-то другое?
М. ДИДЕНКО: Все, все. Это же мироздание. Ну как сказать? Когда вы там, у вас есть определенная степень свободы, но она как бы очень суженная, вы в рамках тех обстоятельств, в которых вы живете, вы в них и живете, вы выживаете, это базовый инстинкт человека – выживать. И мне это понятно. То есть у меня не возникает каких-то вопросов. Понимаете, мы же не можем их судить, мы-то уехали. Судить может тот, кто остался и ведет себя иначе. Тот может судить.
Вот Муратов может судить, он остался. А мы нет, у нас такого права нет. Мы можем про свои дела тут разговаривать. Мы живем в разных, как бы мы на разных планетах живем. И поэтому я даже удивляться перестал. Мне понятно. Это трагично все, но это так. И тут нужно переживать за все человечество, понимаете? Получается так, что просто единственная разница в том, что они там, а мы тут. И она фундаментальна. Просто мы тут, и у нас русские паспорта, а они там, у них русские паспорта.
Я стал думать вообще о том, что такое гражданство. Вот мы все уехали, но граждане России в основном все, понимаете. И это очень важный факт, на который лично я долгое время не очень обращал внимания, мне казалось, что это не так уж и важно. А на самом деле это бесконечно важно. И может быть, собственно, в этом и есть трагедия русской, так сказать, государственности, русского гражданского общества, в том, что мы не очень как бы серьезно к этому относились.
К. ЛАРИНА: К самому факту этого гражданства?
М. ДИДЕНКО: Это не просто факт. Это же налагает на нас определенную ответственность, которой мы не пользовались никогда. И вот что вышло.
К. ЛАРИНА: Были же попытки почувствовать себя не подданным и не щепкой в этом океане политической манипуляции, а гражданином. Собственно, послушайте, кому я говорю? Вы этим занимались всю свою профессиональную жизнь в Москве. Все ваши работы, они все равно об этом, о поиске самоидентификации человека, о его взаимоотношении с миром, о его попытке этот мир менять, не подчиняться ему.
Я сейчас просто, то что мне приходит в голову, то что для меня было важно всегда. Ведь несмотря на трагизм тем, которые вы брали в спектакле, там все равно было это ощущение очень какой-то важной миссии человека в этом мире. Поэтому каждый спектакль, сегодня я вспоминаю все, что я вам назвала, то, что мне приходит на память, это про сегодняшний день все. И в этом, несмотря на трагизм, все равно есть какая-то невероятная надежда. Почему не получилось? Это другой вопрос. Тоже, чем мы занимаемся? Мы все пытаемся ответить на этот вопрос. Что случилось? Почему это с нами произошло? Как это вообще возможно?
М. ДИДЕНКО: Сто лет назад тоже ведь не получилось. Понимаете, какой феномен там удивительный. И много же у кого не получалось. Я в этом смысле прочитал с большим удовольствием и интересом «Историю Российского государства» от Бориса Акунина. Увлекательнейший труд, между прочим, где он проводит линию, что все даже самые просветленные русские императоры пытались это изменить и начинали как либералы, а заканчивали закручиванием гаек. И тут, возможно, есть что-то большее, чем просто наше мнение, есть какая-то историческая логика может в этом. Просто мы пока ее не понимаем.
К. ЛАРИНА: Именно в отношении России. Да?
М. ДИДЕНКО: Про Россию мне просто понятнее, как сказать. Я, поскольку в европейской истории в меньшей степени разбираюсь, и вообще в устройстве, я как русский человек прожил в России основную часть своей жизни, большую. Я про нее просто больше понимаю, больше про это читал, больше там жил, это часть моего опыта, поэтому я могу про это хоть как-то рассуждать.
Что касается местных реалий, я пока не разобрался, только пытаюсь понять. И должен сказать, что во многом Россия сильно прогрессивнее местных деятелей. Вообще, немецкая бюрократия, как тут устроены банки, это же так неказисто, это просто настолько неказисто, это просто страшное дело. И тут как бы ответа нет.
Что такое обнаружил? Я не гражданин этого пространства, я такой какой-то гость, который, вот здорово, что приехал, пока работаешь, можешь побыть.
К. ЛАРИНА: То есть у вас нет ощущения, что это – навсегда? Что вы больше никогда не вернетесь туда?
М. ДИДЕНКО: Вы знаете, опыт последних лет показывает, что вообще уверенным быть в наше время – большая ошибка. Вот ковид. Вы могли себе представить, что вдруг все страны всех закроют по домам и будут все просто год сидеть дома, не выходить? В это же сложно поверить, что такое может быть. А тем не менее это произошло. Поэтому, что нам грядущий день готовит? Предсказать? Многие пытаются, но никто не может. Даже очень умные люди. Я бесконечно слушаю разных экспертов на разных языках. Люди пытаются, но у них что-то ничего не получается.
К. ЛАРИНА: Потому что попали в такую щель временную, что со всех сторон, в такую страшную пропасть.
М. ДИДЕНКО: Война. Понимаете, очень интересно. Я вот что думаю про войну. В войне же мы не знаем, кто победит и чем она закончится, и какого масштаба она будет. Мы не знаем. Когда люди воюют, они рискуют своей жизнью для того, чтобы победить. И мы можем как угодно это обсуждать, но кто победит и как это произойдет, мы не знаем. И в этом, как в шахматной партии, мы не знаем. И это «страшно интересно», как Хармс пишет. «Страшно интересно». На первом месте – страшно, а на втором – интересно.
К. ЛАРИНА: Это так можно рассуждать, когда ты пытаешься быть, что называется, наблюдателем. Но я думаю, что у нас точно не получится быть просто наблюдателями, к сожалению. Вы сами живете сейчас в стране, которая прошла через это испытание страшное. Страшную болезнь и исцеление.
М. ДИДЕНКО: Пока мы наблюдатели.
К. ЛАРИНА: Пока. Да?
М. ДИДЕНКО: В данном случае мы все-таки наблюдатели, как и многие, как и большинство. Участники сейчас – это люди, которые находятся в зоне боевых действий в том или ином виде, как военные или как мирные, у которых просто на башки падают бомбы, понимаете? Это люди, которые непосредственно испытывают на себе всю ужасы войны. Вот это – реальные участники. А мы все-таки сидим с вами в теплых домиках и можем беседовать.
К. ЛАРИНА: Нет. Не скажу. Я с вами не соглашусь. Потому что паспорт, о котором вы говорили, гражданина страны, которая эту войну развязала, он все-таки, мне кажется, горит. Я это чувствую внутри, что я не просто наблюдатель. Я в какой-то степени участник тоже. Во всяком случае, я обязана разделять это понимание, я должна его чувствовать.
М. ДИДЕНКО: Так-то да, конечно. Тут уровень экспириенса, так сказать, просто разный масштаб, амплитуда.
К. ЛАРИНА: Так вы про это сами ставите и рассказываете все равно про эти чувства. Правда же? Это же не чувства наблюдателя, а совсем какие-то другие. Я не знаю, правда, как их квалифицировать сейчас. И вообще, давайте я так у вас спрошу. Вот вы сегодня кто? Кем вы себя считаете? Человеком мира, бродячим артистом. Кем? Русским?
М. ДИДЕНКО: Я русский театральный режиссер, работающий в мире, международный, космополит безродный.
К. ЛАРИНА: Но все равно ведь не по своей воле. Да? Тоже это важно.
М. ДИДЕНКО: Нет. По своей. Исключительно по своей.
К. ЛАРИНА: По своей?
М. ДИДЕНКО: В данном случае я должен сказать, что за свою судьбу я отвечаю сам насколько могу, что в моих силах. И в данном случае я ни в коем случае, простите за тавтологию, не могу сказать, что я изгнанник, это мой абсолютно выбор осознанный. Война в данном случае – это фундаментально важная, перемалывающая все мое мироздание событие в моей жизни. Но повлияло на это решение не война, а несогласие, несовпадение с тем, как устроена моя Родина именно с государственной точки зрения, мне не нравится.
К. ЛАРИНА: Когда это произошло? Это понимание. Какое-то есть событие, какая-то точка, или это происходило постепенно?
М. ДИДЕНКО: Это происходило постепенно. У меня отец в Омске – боксер бывший. Мы, когда в бане с ним парились, он мне все время говорил: «Макс, Макс, все. В Совке ловить нечего». То есть эта с детства у меня мантра произносилась. Мне просто было очень интересно исследовать другие цивилизации. То есть мне действительно нравится общаться и работать с иностранцами, потому что они и мыслят иначе, они по-другому воспитаны, у них все другое. Мне это очень интересно, потому что я был октябренком, пионером, барабанил в барабан, читал «Клятву Ленину». Это все со мной происходило.
Был в пионерском лагере, бабушкин дом был в Омске рядом с зоной. И я каждый день проходил, когда шел к ней, в пулеметную вышку. То есть это довольно большая часть моего опыта, несмотря на то что я вырос в интеллигентной семье, бабушка у меня театральный режиссер. Мне интересно, как тут устроено.
Я, например, когда проводил как-то кастинг в Вайнхайме, все время спрашиваю людей о их корнях. И люди мне рассказывают о своих корнях. Например, один дед рассказал, что его предки, французы, после Варфоломеевской ночи бежали в Южную Африку. Понимаете, как глубоко человек помнит, что за чем следовало. Он там учился в школе, в той же, где учился Илон Маск, и потом приехал в Германию и стал актером у тебя.
А другой рассказывал, что его родители сидели в концлагере в Румынии, и потом оттуда сбежали, и каким-то образом перебрались через границу, и когда война закончилась, они осели в Западной Германии. Мне это, конечно, очень интересно как люди с этим разбирались, разобрались.
Когда мы делали «Белую фабрику» я тоже всех расспрашивал, там одну из главных ролей исполняет актер по имени Адриан Шиллер. Он еврей. Его отец в 1939 году, будучи 8-летним ребенком, носил звезду, дед его, он уже в этот момент сидел. И он рассказал очень интересную историю, как его, получается, бабушка продавала дом генералу вермахта.
Продавала дом, потому что, понятно, они были евреи и они хотели убежать, им нужны были деньги чтобы акт перемещения осуществить. Они были очень состоятельные, у них был большой особняк в центре Вены. Сидит бабушка эта, она была такая очень некрупная женщина, напротив сидит генерал вермахта, его адъютанты и два чувака из гестапо.
Она сидит и торгуется, потому что ей нужна определенная сумма, потому что семья большая, чтобы всю семью перевезти, выкупить отца из тюрьмы, как бы операцию эту провести ей нужно какое-то конкретное количество денег. Генерал вермахта ей не дает, она сидит торгуется, одна. Этот чувак из гестапо говорит: «Тетенька, ты чего? Ты же еврейка. Мы у тебя вообще можем дом отобрать». А генерал Вермахта говорит: «Так. Вы, двое, встали вышли». И купил дом за вот эту цену. И благодаря этому вся семья уехала в Лондон, и в Лондоне они полтора года сидели в фильтрационном лагере, как граждане Австрии. Я вот когда все эти истории слушаю.
К. ЛАРИНА: Это все реальные истории.
М. ДИДЕНКО: Да, реальные. Просто мне рассказывает актер про свою семью. Ему там уже 55 лет, соответственно. И таких историй множество. И мне, конечно, очень интересно, во-первых, что люди это помнят, потому что в России никто ничего не помнит. Никто ничего не помнит вообще. Потому что эта память, она стиралась, годами стиралась.
И сейчас опять стирается. Сейчас это все, эти все запрещения, нам просто вытирают память. Война, не война. Этого не было. То, не то. Это, не то. Понимаете, Сталин – хороший менеджер был. Когда эту память стирают, люди просто не помнят, и опять продолжаются одни и те же самые ошибки, повторяются. И это все, конечно, чудовищно. «Никто не помнит ничего», как в стихотворении у Пастернака.
Важно помнить и этот опыт анализировать, и как-то попытаться хотя бы на грабли на те же самые не наступать. Мне кажется, в этом смысл вообще культуры, в этом смысл языка, в этом смысл комедии, в этом смысл вообще того, как мы передаем информацию.
Вторая мировая война – это чудовищная, ужасная катастрофа, в которой виноваты все. И то, что сейчас это, и куда, и как это идет, это просто какой-то ужас. Вот я до сих пор не могу понять, почему Европа шлет танки и покупает на пол триллиона рублей ресурсов у России? Я реально, я не вырубаюсь. Это почему так происходит? Зачем? Я не понимаю этого.
К. ЛАРИНА: Почему так легко обращаться с исторической памятью? Вот этот вопрос очень занимает. Потому что все, о чем вы говорите, это буквально вместилось в пару десятков лет. Вот на примере Катынского расстрела, когда при нашей жизни Владимир Путин вставал на колени в Катынском лесу, и при нашей жизни были опубликованы все документы, подтверждающие, кто ответственный за это преступление.
Сейчас опять все то же, скармливают ту же туфту, которая была при советской власти, и с удовольствием, с готовностью люди в это верят. То же самое можно сказать и про все остальное: и про Сталина, и про репрессии, и про возвращение имен, которое сегодня считается почти преступлением. И вообще про это про все. Как это может быть? Объясните. Ведь все читали книжки, все проходили в школе историю.
М. ДИДЕНКО: Понимаете, я думал, что это наша, как-бы русская проблема. Но когда началась война в Израиле и по всему миру, я видел видеоролик, в котором напротив Сиднейской оперы стоит толпа и скандирует: «Евреев назад в газовые камеры». Я понимаю, что это болезнь мировая, что на самом деле мы тут совершенно никакие не уникальные. Мне кажется, что основная причина – людям просто лень, им неохота думать о сложном, о болезненном. Проще забить просто на это все дело, сделать вид, что этого нет. И не было. Просто это – лень. Мне кажется, что причина – это лень.
К. ЛАРИНА: Нет. Может быть, еще что-то. Из зоны комфорта не хочется выходить, не хочется в это верить, что это было именно так.
М. ДИДЕНКО: Это и есть лень. Просто лень. Хочется покоя, чтобы было сладенько и уютно.
К. ЛАРИНА: Вы, кстати, «Белую фабрику» же делали, как я понимаю, это было до 7 октября. Это потом случилось оно?
М. ДИДЕНКО: Да. Прямо во время. А у нас театр, короче говоря, находится прямо рядом с главной лондонской мечетью. Мы там все время ходили в палестинское кафе, очень, кстати, вкусно было там. И волновались мы, конечно, сильно. Но, слава богу, вроде все спокойно. В этом смысле, как Чичваркин верно подметил, что люди там, конечно, выходят на демонстрации, но все проходит мирно, никто машину не поджигает, витрину не пробивает. И в этом, на его взгляд, собственно, красота английской демократии.
К. ЛАРИНА: Спектакль изменился после 7-го числа, по вашему ощущению?
М. ДИДЕНКО: У меня виза кончилась, я пока еще в Лондон не возвращаюсь.
К. ЛАРИНА: Очень интересно.
М. ДИДЕНКО: Я выпустил спектакль, у меня кончилась виза, и все.
К. ЛАРИНА: До свидания, автор.
М. ДИДЕНКО: До свидания, спасибо. Все было очень здорово, до новых встреч.
К. ЛАРИНА: Максим, тогда спрошу. Такой вопрос хотел вам задать. Что такое русский Берлин? Поскольку с этого мы начали, я тоже смотрю там и выставки, и галерея Марата Гельмана открылась, и люди работают, и выступают и с лекциями, и с концертами, и со спектаклями. Можно ли как-то охарактеризовать жизнь русского Берлина сегодня? Из чего это складывается?
М. ДИДЕНКО: Честно говоря, в Берлине, это совершенно потрясающее ощущение, особенно сейчас, пока мы репетировали «Кремулятор», был такой снежок, мы репетировали еще на окраине Берлина, кстати говоря, на заброшенной шоколадной фабрике, это было очень красиво, на канале. Ощущения? В принципе, мы все говорим по-русски, но вот ты едешь на такси, там сидит какой-нибудь Мухаммед, он в принципе и в Москве сидит.
То есть настолько здесь насыщенная жизнь и столько народу переехало в Берлин, безумное количество народа русского, что очень, говорят, это расхолаживает, но ощущение, что ты где-то не в России, растворяется в этом. Тут можно говорить по-русски и жить, и работать. Но, как сказал мне один приятель, что Берлин всегда был городом эмигрантским. С момента основания. Потому что тут есть и французская колония, и английская, и много всяких, и арабских, и турецкая. Это природа этого города. Здесь все в каких-то своих кругах вращаются, этнических в том числе, и как-то при этом мирно сосуществует. В этом смысле этот город, конечно, потрясающе уникальный. Я такого, пожалуй, больше нигде в мире не встречал.
К. ЛАРИНА: А ватников много?
М. ДИДЕНКО: Грубо говоря, в Берлине живет 2 миллиона человек, из них 300 тысяч человек русских.
К. ЛАРИНА: Вот я хочу. 300 тысяч, да. Спрашиваю, ватников много там, по вашим ощущениям?
М. ДИДЕНКО: Я ж общаюсь в своей среде. У меня ватников ноль. Вот у меня – ноль. А так, наверное, есть.
К. ЛАРИНА: Они, наверное, притихли сейчас просто.
М. ДИДЕНКО: Да не знаю. Может, и шумят, но не знаю. Вот в моем окружении, я живу в какой-то такой маленькой экосистеме, в которой все устроено очень гармонично, очень хорошие люди, все по-русски разговаривают, даже иностранцы.
К. ЛАРИНА: А круг общения изменился у вас за эти два года?
М. ДИДЕНКО: Да не особо.
К. ЛАРИНА: Все, кто был со мной, все – со мной, а остальные остались.
М. ДИДЕНКО: Я всех своих вожу с собой, да. Что-то где-то, конечно, изменилось, но не кардинально, так сказать. Примерно окружение то же самое. В этом смысле я вообще очень комфортно себя ощущаю. И жаловаться-то мне не на что, честно скажу. У меня все хорошо.
К. ЛАРИНА: Наверняка вспоминаете же какую-то московскую жизнь или московских людей, или людей, с которыми вы были рядом, а сейчас нет. Я вижу уже, что все равно эта тема между уехавшей и оставшейся, она тоже прошла сквозь вас наверняка, как и у каждого нормального человека. Но какая-то внутренняя спокойность, я тоже в вас это вижу. Вот такого разлада с самим собой нет. Может быть, это самое главное.
М. ДИДЕНКО: Разлада нет. Но реже и реже я созваниваюсь с людьми, которые… только с семьей, а так – редко. Сложно, как бы и непонятно уже что обсуждать, как. Все понятно. Только каким-то очень близким друзьям очень изредка я звоню. Из России мне вообще перестали звонить, раньше так позванивали, сейчас вообще – ноль.
К. ЛАРИНА: Вот тоже видите.
М. ДИДЕНКО: Да.
К. ЛАРИНА: Показательно. Ну что?
М. ДИДЕНКО: Все понятно же, понимаете? Вот в этом как бы трагедия момента, что непонятно только, что дальше будет. А так это все понятно.
К. ЛАРИНА: Дальше будет премьера «Кремулятора».
М. ДИДЕНКО: Точно. Да. Приходите, пожалуйста.
К. ЛАРИНА: Приходите, покупайте билеты. Надеемся, когда-нибудь, может быть, я тоже окажусь в каком-нибудь зрительном зале, где-нибудь в центре Европы, и будет гаснуть свет, и люди выйдут на поклоны, и я буду кричать: «Браво!» Я вот скучаю ужасно по этому чувству. Ужасно. Но надеюсь, что это произойдет. Я вам желаю успеха.
М. ДИДЕНКО:…
К. ЛАРИНА: Да, обязательно. Желаю вам успеха, желаю удачи. Уж будет так. Мы знаем, что будет в ближайшее время. Премьера спектакля Максима Диденко по роману Александра Филипенко. Это же здорово, когда мы знаем, вот это точно знаем. Правда же?
М. ДИДЕНКО: Ой, точно не знаю. Ну, слушайте, будем надеяться, что мир еще не покосится в какую-нибудь сторону неожиданно.
К. ЛАРИНА: Больше уже некуда коситься, некуда. Все уже.
М. ДИДЕНКО: Да.
К. ЛАРИНА: Спрошу еще. Есть ли у вас уже какой-то ближайший план жизни в творческих каких-то вещах?
М. ДИДЕНКО: Да. На самом деле, если, тук-тук-тук, мир опять не покосится, то 4 мая у меня премьера в Дрездене спектакля по роману Франца Кафки «Замок».
К. ЛАРИНА: Тоже очень актуально. Так. Это русский спектакль или немецкий?
М. ДИДЕНКО: Не русский, на немецком языке он будет идти.
К. ЛАРИНА: С немецкими актерами, да?
М. ДИДЕНКО: С немецкими артистами, да. На Большой сцене.
К. ЛАРИНА: Ну что, еще что-нибудь скажете? Я все записываю.
М. ДИДЕНКО: Видите, мы уже довольно долго работаем над спектаклем в Тель-Авивском театре «Гешер» по пьесе Оскара Уайльда «Саломея». Но, как, наверное, все заметили, там сейчас неспокойно. Видите, мир все-таки покосился в такую сторону, в которой предсказать довольно сложно, как скоро это случится в итоге.
К. ЛАРИНА: Я почему-то уверена, что здесь как раз тфу-тфу-тфу, все очень скоро кончится, их кончится победой Израиля. Это, в отличие от ситуации с Украиной, здесь все гораздо… Несмотря на такое противостояние, опять же, вы немножко про это сказали, такое странное противостояние мира на этот всплеск какого-то бесконечного пещерного антисемитизма, русофобии, в том числе в таких респектабельных кругах даже, что удивляет. Они молодцы, все равно, держатся.
Максим, мы должны заканчивать. Спасибо вам большое.
М. ДИДЕНКО: Спасибо вам большое. Рад был встрече.
К. ЛАРИНА: Да, я тоже очень рада вас видеть. Повторю, что желаю удачи. Пусть будет полный зал, и пусть все поймут, про что вы говорите с этим миром покосившимся. Будем надеяться, что доживем до лучших времен. Огромное вам спасибо.
М. ДИДЕНКО: Спасибо. Счастливо.
К. ЛАРИНА: Спасибо. Пока.