«Честно говоря» с Иваном Вырыпаевым
Я не замечал, как я, например, мог сказать из любви к украинцам: «Мы же один народ». Что я не то сказал? Я же хотел сказать, наоборот, что мы братья. А этот человек смотрит на меня и думает, что вот эта фраза «мы один народ» – она и есть источник войны. Мы разные народы. Но мы одни люди…
Подписаться на канал The Insider
Поддержать канал The Insider
«У нас с украинцами разный культурный код»: Иван Вырыпаев о Z-культуре, «отмене» россиян и войне.
00:00 Начало
00:32 Гость выпуска — Иван Вырыпаев
01:39 О театральном проекте в Польше
08:20 О спектакле, поставленном в польском театральном проекте
18:40 «Война была объявлена совершенно глупо»
28:00 О вкладе в победу Украины и «фашизации» общества
41:35 Миф об отмене русской культуры
46:29 Как Польша справляется с наследием оккупации и травмой империи?
56:09 «Все за Путина и я за Путина»
01:00:21 Верит ли кто-то из деятелей культуры в Z-идеологию?
К. ЛАРИНА: Добрый вечер, дорогие друзья, дорогие подписчики, дорогие зрители нашего канала. Это канал The Insider Live. Меня зовут Ксения Ларина. И как обычно каждую неделю, мы встречаемся с людьми, которые нам интересны и чье мнение для нас важно. Сегодня у нас человек, который находится в раю. Посмотрите на него. Это Иван Вырыпаев, режиссер, драматург, сценарист, актер. Вообще, я бы назвала Ивана таким театральным строителем. И вот дом, который построил Вырыпаев, вот сегодня, собственно, главный герой нашего сегодняшнего выпуска. Иван, привет.
И. ВЫРЫПАЕВ: Здравствуйте.
К. ЛАРИНА: Хочу сказать, что когда наша программа выйдет в эфир, этот дом наполнится людьми, потому что там сегодня вечерний спектакль. Но это не театр, это больше, чем театр. Я посмотрела, почитала, что такое Teal House. Но я думаю, что Иван подробнее расскажет об этом своем замечательном заведении. Что это такое?
И. ВЫРЫПАЕВ: Это фонд интегрального духовного развития, потому что, конечно, он связан с беженцами и делают его беженцы, и проводят беженцы. В основном, конечно, связан с украинским направлением. Украинцы у нас и живут здесь, и делают, и помогают, потому что, понятно, я в Польше. Есть также и белорусы, и даже русские есть. Мы здесь объединены все, понятно, с одной стороны, трагедией, которая разворачивается и продолжает разворачиваться, к сожалению, а с другой стороны, мы не хотим сидеть вот так просто и получать помощь.
Я не беженец, но я смотрю на них и вижу, как они… Ну просто что, пережидать самое лучшее время твоей жизни? Тебе 21, 22, 23, ты талант, ты приехал, и ты оказался в таких условиях. И поэтому мы подумали, что не просто помощь, а помощь, чтобы самому и развиваться, и помогать другим. Поэтому эти люди здесь, которые этим занимаются проектом, они уже сами оказывают помощь. И это их тоже очень сильно мотивирует и дает им силы.
Здесь у нас и образование, потому что здесь есть система, методология, такой трехуровневый подход, это работа с телом, в основном йога, физические занятия, работа с образованием. Мы сейчас вот школу будем после школьного образования такого открывать очень хорошую, интересную, где детей будут учить стартапам, правильно писать, делать презентации очень классные. Даже диджей будет учить миксовать на сэмплах.
У нас есть украинская отдельная студия, ребята из Херсона, из Мариуполя, еще из разных таких очень сложных городов. Мы ведем у них театр бесплатный для них. Есть спектакли, вечера. В общем, целая программа. Встречи с интересными людьми. Миша тут Барышников приезжал к нам, и Павел Павликовский приходил, и Сколимовский, и разные артисты хорошие, выдающиеся. И они общаются с нашими ребятами, с молодыми артистами, что очень важно.
Пытаемся жить. Вы сказали, построил дом. Я, к сожалению, его не построил еще. И наше существование все время под угрозой, потому что нам не хватает денег. Это дорого. Пока нас город не финансирует, мы за свои деньги все делаем, за деньги тех, кто нам помогает. Это достаточно тяжело.
К. ЛАРИНА: Пожертвования люди присылают, и такая возможность есть. Но давайте, уж коли мы подробно об этом говорим, давайте поможем, я обращаюсь к нашим зрителям, поможем этому замечательному центру Ивана Вырыпаева. И я так думаю, что мы дадим какую-нибудь ссылочку на ваш сайт. Я его полистала. Там как раз очень подробно описано.
И. ВЫРЫПАЕВ: Там очень просто. Все описано, есть фотографии. И на первой странице есть саппорт, можно по нему что-то пожертвовать. И, кстати, хочу сказать нашим зрителям, что когда меня Ксения позвала, то мы не договаривались, что я буду рассказывать вот так вот.
К. ЛАРИНА: Нет, конечно.
И. ВЫРЫПАЕВ: Я здесь не из-за этого. Это был первый вопрос. Очень благодарен, что вы мне позволили рассказать. Просто я действительно ценю это дело. Для меня это не просто помощь людям, а переросло это уже и в научную, и в духовную работу. Научную тоже, потому что здесь рождается очень интересная методология интеграции. Мы занимаемся процессом интеграции (у нас тут люди и из Африки, и из Ирана) и как вообще интегрировать, и какие принципы интеграции. И это очень такая сегодня в Европе очень актуальная вещь. Но это тоже помощь людям, беженцам. Кстати, в том числе и российским. Тоже у нас есть ребята.
К. ЛАРИНА: И из Белоруссии, я знаю, есть.
И. ВЫРЫПАЕВ: И белорусским, да.
К. ЛАРИНА: То есть это люди, которых в любом случае эмиграция или беженцы, как мы называем людей, или перемещенные лица, или релоканты, как угодно называйте, но это люди, которые по-любому потеряли какую-то опору важную в своей жизни. По сути, начинаешь все с нуля, кем бы ты ни был. И, конечно, необходима какая-то поддержка и психологическая, и еще, как я поняла из вашего рассказа, и из того, что я знаю про Teal House, это все-таки еще и помощь такая в какой-то самореализации. Надо что-то делать.
И. ВЫРЫПАЕВ: Именно, да. И вот сейчас как раз, когда Михаил Барышников приезжал с Павликовским Павлом, знаменитым польским режиссером, они здесь были и с ребятами разговаривали, попросили каждого рассказать. А потом в конце все плакали, и Миша, и Павел, потому что все они говорили: «Моя жизнь с ноля». Вот каждый по-разному. И наша задача, мы же верим и знаем точно, что война закончится, она закончится победой света, она закончится тем, что все равно мир будет строить что-то, надо будет делать, и мы дадим навыки, с которыми эти ребята могут вернуться потом и делать что-то в Украине. Допустим, работают в театрах люди. Они могут работать в театрах с детьми. То есть эти навыки очень пригодятся для восстановления страны и так далее.
К. ЛАРИНА: Я бы хотела понять, есть ли такие вообще в истории или в новейшей истории аналоги вот такого центра помощи культурной и психологической, какой угодно? Моя память, моего поколения, подсказывает мне такие лагеря для хиппи, которые были очень популярны в 60-е и 70-е годы прошлого века, да и позже, когда действительно такое восстановление для людей, для которых свобода важнее несвободы. Похоже или это то, что внешне?
И. ВЫРЫПАЕВ: Конечно, такие центры есть. Наверняка больше их, чем я даже знаю. Наверняка. В Польше нету. Имеется в виду нет направленных на интегральное развитие. Помощь большая Польшей оказывается. Но в мире, конечно, есть. Я думаю, что это часто связано, наверное, с такими странами, как Франция. Или Калифорния. Вот я знаю, где-то такие есть.
К. ЛАРИНА: Сегодня вечером спектакль. Видите, не хочу пока выходить из вашего дома. Хочется про спектакль тоже узнать. Как я поняла, у вас там на разных языках вы играете спектакли. Что это такое?
И. ВЫРЫПАЕВ: Ну да. У нас есть очень много русскоговорящих. Очень мало русских как таковых. В смысле российских граждан очень мало здесь. Ну и по Шенгену сейчас не пускают. Но тем не менее есть очень много русскоговорящих – это и украинцы, и белорусы. Моя пьеса, мы играем ее в русскоязычной версии. Вот сегодня, например. А вообще, еще есть у нас украинский тоже такой спектакль, где играют украинские актеры. И поставил тоже украинский режиссер, член нашей команды, Микола Мишин. И это играется только на украинском. И тогда приходят люди, которые украинцы. Сейчас мы вот этот же спектакль делаем на польском. Скоро премьера. У нас в планах и на румынском (с Молдовы хотим делать), и на литовском. И следующий тоже.
Да, мы стараемся, чтобы разные были языковые группы, потому что к нам приходят разные языковые группы. Но английский, естественно, наш такой коммуникационный язык у нас. Поэтому и сайт на английском. Потому что нас тут упрекают, говорят: «Что вы на английском пишете? Вы же в Польше». Но у нас не только поляки, поэтому мы должны какой-то язык выбрать, а английский все-таки такой…
К. ЛАРИНА: И работают в основном волонтеры, как я понимаю, никаких там зарплат.
И. ВЫРЫПАЕВ: Нет, нет, зарплаты есть. Ну как, это люди, которым надо платить. Это вот и есть моя боль, то, чем я занимаюсь с утра до вечера – удержание этого помещения. У нас есть очень четкая сейчас модель существования. Мы очень много сделали. Я получил здесь образование. Я НРЗБ теперь, потому что я прошел полностью все стартапы, как пишутся презентации. Я ничего этого не знал. Нам очень сильно помогают. Не деньгами, а, например, там какие-нибудь очень хорошие инвесторы венчурные, скажем, из Белоруссии айтишники, в Калифорнии которые живут, просто берут и учат нас писать вот эти презентации, потому что это важно. И у нас четкая система.
Единственное, что нам не хватает пока что – немножко еще денег, потому что у нас такой трудный период, нам надо встать на ноги. То есть есть всегда такой период между тем, как это все уже запустилось и заработало. Мы делаем все сами. У нас нет инвестиций заранее, нам просто вот кто-то помог. Поэтому все так на грани. Много мы этим занимаемся. Но у нас нет выбора. Это то не так, что хотели и сделали. А что делать еще?
К. ЛАРИНА: Иван, тут еще очень важный момент, поскольку на фоне всех этих страшных событий без конца мы натыкаемся в разных уголках Европы и мира на вот этот конфликт между народами, что называется. Что русские и украинцы, и хорошие русские, и антивоенные русские все равно для Украины и для украинского общества представители страны-агрессора. И сколько мы таких видели уже сюжетов, когда украинцы не хотели, не желал – и имеют на это полное право – выступать в одном пространстве, в культурном пространстве, с представителями России, даже если это эмигранты. У вас эта проблема, как я поняла, практически решена. Я думаю, что этим опытом надо поделиться. Как вам удалось пройти по этой линии водораздела?
И. ВЫРЫПАЕВ: Во-первых, у нас нет такой цели – примирение русских с украинцами. Я на себя такую миссию не беру и не собираюсь брать. Я очень плотно общаюсь с украинской культурой и с украинцами очень много и дружу, и знаю их боль. И дети у нас тут военные и так далее. И я прекрасно понимаю, что испытывают эти люди. И очень трудно не перекидывать это все на всех. Это автоматически происходит, когда официально под флагом Российской Федерации с языком русским, с песнями русскими творится зло, убийство, преступление. Естественно, ты видишь, кто это делает. Ты спрашиваешь, твой ум, ум неподготовленного или простого человека.
Здесь работает другой механизм. Ты еще вначале просто живое существо. И позвольте такой небольшой пафос, но это правда, ты еще и такое общее космическое сознание, которое во всех одинаково. Когда мы спим, мы все равны внутри в глубоком нашем сне, в глубине нашего сна. И мы все равно живые организмы. Если мы хотим спасти эту планету, спасти себя, мы должны коммуницировать. Единственное, что мы все делаем – это коммуницируем. И весь мир – это коммуникация.
И я думаю, что сегодня война и все эти ужасы, одна из их причин – это, в том числе, отсутствие или плохая коммуникация. Те самые русские, которые 70% не выезжали в Европу и понятия не имеют, как вообще устроена европейская жизнь… Владимир Путин понятия не имеет и его окружение, как живут люди в Европе, потому что понять о той жизни – это не что ты приехал на семинар, фестиваль, выступление Организации Объединенных Наций в свите, понять, как живут люди – это значит ходить в кафе, заниматься социальной жизнью этих людей.
Вот я здесь живу в Польше. Вот хожу в эти инстанции, бюрократия. Вот это значит, что я узнаю, как живет Польша. Мне надо заплатить налоги и так далее. И вот здесь мы друг друга узнаем. И поэтому нужно вначале это воззрение, что да, я принимаю себя, я человек, я хомо сапиенс, я родился в такой-то культуре, я не выбирал свое рождение. Так случилось, что моя страна, у меня такой президент, такой вот. Я его не выбирал.
Потом, жить все равно нужно. И мир все равно движется. Дальше – дело. Вот когда я решил, что я человек, дальше – дело, что-то надо делать. И когда мы делаем что-то, мы здесь играем спектакли, занимаемся йогой, помогаем детям и так далее, с большим вниманием к тому, с кем ты общаешься, с большим вниманием.
Если у нас дети из Мариуполя и Херсона, то мы должны понимать, что это за дети, где их родители сейчас, где папа этой девочки, чем он занимается – он сейчас на фронте, и где дом этой девочки – он разбомблен, что там сейчас происходит – там ходят русские с автоматами по городу. Это вот такой человек. И ты должен максимально быть внимателен, учитывая все это. Но если в тебе есть желание правда помогать или какой-то такой свет, то человек, может, не сразу, но он откликается. Ты должен выслать этот сигнал.
К сожалению, вы сейчас касаетесь больной темы для нас, россиян, так называемых этнических русских, в том, что мы видим, когда в Москве или где-то наши коллеги продолжают жить своей, я не говорю, что поддерживают войну, но живут своей вот такой счастливой жизнью так называемой. Конечно, отсюда это тоже видно. Даже не надо ездить. Сейчас же интернет, сейчас же Ютуб, все есть. Конечно, когда я даже здесь вижу россиян, которые приезжают получать визы в Америку, в Штаты, у кого есть какой-то паспорт, возможность приехать сюда и получить американскую здесь визу, дают американскую, говорят, с успехом, я не знаю, и я понимаю, что и вот в кафе, и как они разговаривают, и они все равно в празднике находятся, у них праздник продолжается.
К. ЛАРИНА: Праздности даже, я бы так сказала.
И. ВЫРЫПАЕВ: Они в Варшаве, им весело. И были случаи, когда мне было очень стыдно за это. Я или уходил, или просил. Просто потому, что сейчас не то время.
Все эти факторы работают, но интегральность заключается именно в том, что ты находишь универсальное в себе и видишь это универсальное, стоящее за культурой, перед культурой, перед различием, перед тем, как ты мусульманин, и перед тем, как ты христианин. До этого ты живое существо, которое потом становится, выбирает себе какой-то там путь или религию, или политику. И вот этот контакт между живыми существами, он только и возможен, потому что ни между философиями, ни между политиками очень трудно конфликтовать. Между ценностями трудно найти общий язык (не конфликтовать, а общий язык), потому что ценности действительно разные.
Но если ты живой и у тебя есть контакт с подлинной твоей жизнью, то ты и к другому живому человеку начнешь относиться по-другому, и ты не будешь его бомбить. Ты его бомбишь, потому что у тебя у самого нет жизни внутри, у тебя нет подлинной жизни. У тебя много роскоши, у тебя есть возможность и доступ к роскошной жизни, яхты, что угодно, хорошее питание, Геленджик, не знаю, где у них дома всякие, но у тебя нет подлинного контакта. Отсюда нет эмпатии. Тебе все равно, что они там погибают. Ты просто их не чувствуешь. Я уверен, что и дома ты так же. Я уверен, что ты с близкими, окружающими, со своими любовницами, женами, кто они там есть, тоже так же. И поэтому в этом причина – в отсутствии жизни.
К. ЛАРИНА: Иван, вы сами перешли на ту тему, которая меня чрезвычайно волнует. Можно назвать это отсутствием эмпатии или каким-то тотальным совершенно равнодушием. Я пытаюсь тоже понять природу этого удивительного бесчувствия, скажем так, как у Сокурова «скромное бесчувствие». Вот мой вопрос, который мне задают, когда на эту тему я начинаю вслух рассуждать. «Ну хорошо, что нам теперь, застрелиться? Жизнь должна продолжаться. А вот ты, если бы ты сейчас оказалась в Москве, вот как бы ты себя вела?»
Вот если Иван Вырыпаев, если убрать все привходящие типа в каком статусе сейчас пребывает мой сегодняшний гость, заочно арестован, заочно судим, вот 25 августа очередной суд и, вполне возможно, заочно будет приговорен, как Дмитрий Глуховский, к каким-то там 8 годам за фейки, все это убираем, и вот Вырыпаев такой, какой он сейчас есть, находится в Москве, в центре как действующее лицо, как культурная единица. Давай попробуем в таких предлагаемых обстоятельствах немножечко смоделировать свое поведение.
И. ВЫРЫПАЕВ: Конечно, это трудно сделать. В том смысле, что действительно я здесь. По крайней мере, у меня в данный момент автомат не приставлен к моему виску. Но вопрос такой. А что, я не вижу, находясь в Москве, как репрессируют моих коллег? Я не вижу, что выборы были произведены не так, что мне дали возможность, у меня был Алексей Навальный, мы пошли честно на выборы и проиграли эти выборы? Например, в Польше такая ситуация или в Соединенных Штатах. Да, вам не нравится Трамп. Половине поляков не нравится власть.
У нас в Польше очень остро сейчас. Но это были легальные выборы, и они были честными. Ну что ж, вот такова система демократическая. Выиграло это большинство. Дальше есть возможность протестов. У нас тут протесты в Варшаве, по 500 человек выходит. Никого не бьют тут дубинами по голове, охраняют эти протесты. У нас свобода главной газеты оппозиционной Wyborcza, которая начинается всегда с какой-нибудь похабной карикатуры на правительство, даже чересчур.
Ну, имеется в виду, что разве я, сидя в Москве, не видел этого? Я видел это. Я поэтому и уехал. Когда было только начало, я уже понял, что это начинается, еще в 2013-2014 году. Потом, сейчас разве вы не видите, что война была объявлена совершенно глупо? Если вам просто человек в телевизоре говорит: «На нас собирались напасть НАТО, и поэтому мы сейчас будем бомбить и убивать украинских детей и женщин»… Просто потому, что он вам это сказал? Вот он сейчас сказал вам, на нас… Где доказательства? Ну какие?
Вы говорите, 8 лет в Донбассе вы не замечали, как погибали там дети. Конечно, они там погибали, но как и везде погибают мирные жители, естественно. Но вы разве не видите, каким образом была организована эта война, кто туда поехал? Там этот Гиркин сам признается в этом. Это уже даже сейчас не вопрос. Он же сам рассказывает, как они там это делали и что.
Ну и вообще, есть набор фактов. Вы что, считаете, что в современном мире, даже если вам кажется, что вашей ментальности что-то угрожает, вашему народу что-то угрожает… Но есть способы разговора. Есть дипломатия. Зачем платить деньги этим дипломатам, политикам? За то, чтобы они в войну всех ввергали, или за то, чтобы они решали этот вопрос? Решите вопрос. Вы за это деньги получаете. Вам кажется, что в вашей стране что-то не так? Ну так и решайте. Вы здесь сидите. Включайте людей. А вы берете технику военную, берете наших детей и отправляете их на фронт и убиваете.
Вот я в Москве. Я что, этого не вижу? Это же очевидные вещи. Ну, независимо от моих политических позиций. А дальше, если я даже стану сильным консерватором, я категорически против всех вообще либеральных театров и искусства и хочу, чтобы это вся ушла, как я ее считаю, такая шушера либеральная, ну хорошо, но так ты можешь пойти в эти театры и давай ставь свои спектакли, борись, не знаю, делай, что хочешь. Но не убивать же для этого театры и разбомбить Мариуполь, но не убивать же детей и женщин ради этого.
Ну, извините, что я такой… Я очень банальные вещи сейчас говорю, но это не заметить нельзя. А раз ты это замечаешь, то дальше у меня нет совета, какая у тебя линия поведения. Ни в коем случае. Я же здесь. Что я буду? Но если ты говоришь: «Ладно, сейчас мы подождем. Это все когда-нибудь закончится и вернется на свои какие-нибудь…», нет, во-первых, не вернется, во-вторых, ты, получается, участвуешь в этом соре, получается, что ты принимаешь в этом негласное участие.
Даже Миша Барышников у нас был или там кто-то. Они, допустим, не поддерживают Трампа там кто-то. И они так много говорят про это: «Боже, сейчас ответственность». Они что-то делают, да? А сейчас получается, что ты просто пережидаешь в России. Но я не знаю, что делать. Случилась трагедия. Мне кажется, что эту трагедию, ее вот именно нужно принять. Принять трагедию. Сейчас ведь российский гражданин не хочет принять трагедию. Трагедия случилась не с ним, думает он, трагедия случилась вот там, за границей. «Ой, какой-то у нас тут прилетел шахед, какой-то у нас тут прилетел этот беспилотник в Москву».
К. ЛАРИНА: Дрон.
И. ВЫРЫПАЕВ: Дрон. «Боже, что это такое? Как это так? Это невозможно». Ну как невозможно? Возможно. Этого будет больше. Ну, потому что это природа, это физика, энергия. Вы в одну сторону кидаете – и с той стороны будет прилетать. Это абсолютно закон физики. Просто я судить не хочу других людей. Делайте как хотите. Каждый пускай поступает как хочет. Действительно, кто я такой? Мне легче здесь. Вроде бы легче. Нам здесь очень нелегко. Нам здесь нелегко. Вот я сижу, у меня такой сад. Это нелегко. Это огромный стресс и очень много работы. Но все в такой ситуации оказались. Да, мы оказались в ужасной ситуации. Но делать вид, что она хорошая…
К. ЛАРИНА: Или нормальная.
И. ВЫРЫПАЕВ: Или нормальная.
К. ЛАРИНА: Вот вы говорите, принятие трагедии. Это принятие не трагедии, а наоборот, это принятие таких исторических обстоятельств: вот да, война, ну что теперь делать? Как совместить – наверняка тоже вы об этом думаете – жизнь мирную в самом высоком смысле этого слова, не равнодушную, а вот жизнь культурную, театральную, киношную, с войной? Как это должно коммуницировать? Потому что я убеждена и думаю, что вы со мной согласитесь, это не может идти параллельно друг другу, это должно обязательно как-то резонировать. Как? В чем?
И. ВЫРЫПАЕВ: Я несколько лет уже подряд думал о том, что я все время хотел уйти, закончить свою карьеру в театре в таком. Но как-то и деньги нужны, и работа интересная. И вот в этот раз война и я поставил спектакль в Национальном театре Литвы и решил, что это мой последний спектакль. Я закончил театральную и кинокарьеру и больше туда не собираюсь возвращаться.
Я буду заниматься только вот этим Teal House, проектом развития. Если даже сейчас мы потеряем это помещение, не удержим, например, у нас денег не хватит, все равно у нас уже есть очень четко выстроенный проект, у меня есть ребята, которых я не могу бросить, у нас уже команда сложилась. И мне это интересно. В смысле, что это про развитие. И, конечно, мы тут будем делать спектакли, но это уже другого рода искусство. В смысле, что мы не зовем уже театральных критиков. Мы не находимся на территории искусства, в смысле как такового. Это такое искусство другого рода. Вряд ли его возьмут на фестиваль или еще куда-то. Но мы даже не стремимся.
Вот таким я еще что-то буду, но я больше не работаю в театре в таком понимании и кино. Я это для себя решение принял, и мне стало очень легко. Не знаю, где мне денег брать, потому что пока что этот проект – только расходы одни, но я точно уже чувствую себя очень легко. Совмещать я не хочу. Но это в моем случае. Я просто правда к этому давно шел. И мне стало очень легко, что я больше в театре не работаю.
К. ЛАРИНА: Вы говорите про себя. Понимаю и принимаю ваш ответ. Но все равно это же существует, это нельзя отменить. Я имею в виду не великую русскую культуру, а в принципе вот эту часть общественной жизни, которая тоже не может существовать отдельно. Поэтому я всегда с огромным интересом слежу, когда появляются какие-то антивоенные проекты культурные.
И. ВЫРЫПАЕВ: По-моему, так оно и случилось. По-моему, так оно и появилось. По-моему, насколько я видел в интернете, все артисты, российские артисты, украинские артисты, русские артисты, активно занимаются искусством и через искусство рассказывают о своих проблемах, болях и так далее. По-моему, это делают, начиная от больших звезд и заканчивая…
Мне вот пишут сейчас чуть ли не раз в неделю Казахстан, Грузия, Армения, где ребята сидят: «Ваня, можно взять пьесу твою, денег нет, бесплатно». И так далее. Я вижу, что там происходит. Они что-то делают. Украинские режиссеры, у меня есть несколько друзей таких, стали очень известными украинскими режиссерами и ездят по Европе и с помощью спектакля рассказывают о тех ужасах или своей боли, или о том, что нужно знать, например, западным европейцам. И так далее. То есть, ну, есть. Сейчас новый рынок даже, кажется, сформировался гастрольный, выездной и так далее. То есть люди приспосабливаются. И бизнес приспосабливается.
Сейчас самое сложное – что война продолжается. Вот это самое сложное. Потому что если бы мы говорили о ситуации, когда вот эта послевоенная ситуация… Мы, надеюсь, с вами обязательно об этом поговорим, когда война закончится. Позовите меня, если будет охота.
К. ЛАРИНА: Конечно. Если будем живы.
И. ВЫРЫПАЕВ: Я с радостью вспомню этот разговор. И я бы рад был. Но сейчас, конечно, сложно. Но я говорю многим, путь открыт, хочешь идти на фронт – ты можешь пойти на фронт, конечно, если ты чувствуешь свой долг. Возможности сейчас очень большие. Но если ты ощущаешь, что ты… Ну, как-то я тоже вполне себе понимаю человека, который даже за справедливое дело не готов убивать или воевать. В артистах многие такие. Они поэтому и пошли в артисты. Они пацифичны.
Я сейчас не вызываю, не хочу даже дискутировать, это плохо ли… Это вообще никак. Это каждый решает сам. Есть многие, которые другими путями. Я говорю про украинских сейчас, конечно, артистов. Я вижу, сколько они пользы приносят. Бывает такое, что кто-то из моих друзей иногда хочет, видимо, поддержки и говорит: «На фронте я там». Я им говорю: «Слушай, ты столько делаешь, но ты говоришь и так далее». Но кто-то должен об этом говорить. Поэтому, по-моему, искусство сейчас как раз способ спасения. Все, наоборот, за него сходились.
К. ЛАРИНА: Безусловно, да.
И. ВЫРЫПАЕВ: Даже стало больше людей заниматься им, по-моему, чем раньше.
К. ЛАРИНА: А что еще? Потому что, если говорить о своем вкладе в победу Украины, помимо материальной поддержки, безусловно, вот этот вклад очень важен и весом. И так будет, я уверена. Это то, что останется в истории, безусловно.
Но опять же, Вань, жизнь мы прожили. Нам повезло, мы пожили в прекрасной России будущего. Чуть-чуть мы ее увидели. Я имею в виду абсолютную свободу высказываний, когда еще не били дубинами по головам и когда вы могли писать то, что вы хотите, и ставить то, что вы хотите, и это понимали, и чувствовали, и никакой не было ни самоцензуры, ни уж тем более внешней цензуры. Это было высказывание. А вы человек такой – абсолютный пассионарий по своей природе. И что? Как это получилось, что сегодня мы смотрим с вами из Европы на страну, которая является нашей Родиной, которая абсолютно фашистское государство?
И эта фашизация – тоже очень такой тонкий лед, но это мое мнение – она коснулась не только власти, но и общества тоже. Если говорить про принятие, вот это принятие произошло. Да, сейчас так. Вы, в отличие от меня, человек, который знает Россию очень хорошо, поскольку и родились на краю, что называется, Сибири, и знаете, из чего, из кого состоит страна, и этот путь сами прошли от сибирского школьника, как это называется, пацана…
И. ВЫРЫПАЕВ: Гопника.
К. ЛАРИНА: Гопника, да, до одного из главных деятелей театральных современного российского театра. И есть у вас ответ на вопрос, как это произошло, почему?
И. ВЫРЫПАЕВ: Ну, есть не у меня, а есть у науки, например, которая занимается социальным интегральным развитием эволюционным человека. Я думаю, что здесь просто два фактора мощных. Первое – это генетический ментальный код, который сформирован из тысячелетней истории. Вся история. Российский гражданин в массе своей, ну, там, где я жил, в Иркутске, это человек, понятия не имеющий о других каких-то принципах, законах коммуникации европейских. Все что он сейчас знает – это то, что пропаганда ему объясняет, что там будут заставлять сейчас мальчика девочкой становиться, а девочку – мальчиком. Вот на него вываливается вот такой вот кал. И у меня же дочка здесь ходит в школу. Я что-то не заметил, чтоб из нее кто-то мальчика делал.
Во-первых, незнание, неумение, закрытость вообще всегда системы, закрытость России, которая сформировала определенный код, который, в общем-то, складывается из того, что поскольку все равно ничего я не решаю… Моя семья там часто произносила такое: «Ты же все равно ничего не изменишь. Ты не решаешь. У тебя нет к этому доступа. Живи своей жизнью. Просто оставь эту политику. Они там грязью занимаются. Все политики плохие. И лучше туда не лезь». И это не просто мировоззрение, это код, это вкодировалось в тело, это передается с генами. Информация ведь тоже передается. Это мозг запоминает.
И вторая вещь очень важная – это то, что у нас отсутствует такое понимание человека в живой природе. Это очень странно, Ксения. На Байкале, где эта жизнь кипит ключом, я вырос на Байкале, 90-е – 2000-е годы – это уничтожение этого прекрасного озера. Это база на базе деревянные за взятки, за коррупцию. И слив туда. И сейчас это продолжается. И вопрос: почему же люди, живущие в такой природе, не могут почувствовать контакта с этой же природой, в которой они живут? И ответ такой, что они все очень напряжены и заняты. Чем они заняты? Они заняты своим выживанием, поиском чего-то все время и страхом. Их все время напичкивают этим страхом, они все время должны выживать дома. Им некогда посмотреть.
Есть альпинизм, а есть туризм. Они не лазают по скалам, но они ходят по горам. Мой отец – такой турист. И я ходил с ними в походы. И первое, что мне пришлось… Вот я был уже в театре, я пошел. И когда идешь с ними, там очень красиво, и когда говоришь в горах: «Давайте остановимся», они говорят: «Нет-нет-нет, это разряд №5 мы сдаем. Нам нужно еще два перевала». И они идут, идут и смотрят под ноги, и идут. И они преодолевают, понятно, свои какие-то комплексы, что-то еще. Возможно, там какая-то работа полезная происходит. Но они не видят природы.
Это удивительная закрытость, страшнейшая закрытость и заблокированность, которая просто является генетическим кодом. А отсюда еще и отсутствие образования, потому что образование навязанное, оно никогда не станет твоим.
Образование – это желание узнать. В основе образования лежит желание узнать. Я хочу просто научиться, правда хочу – и тогда я открыт этому учению. А когда мне просто говорят: «Учи, учи»… Я не понимал вообще, зачем я учусь. Если бы я не встретил театр… Вот я встретил театр, мне повезло. И я этого захотел. Но я до сих пор документы не могу заполнять – у меня с математикой было плохо. Я не понимал, зачем она нужна. Сейчас в школе моя дочка учится. Им объясняют вначале, для чего нужна математика. Они понимают, что она правда нужна, она не мертвая наука. Такая система обучения.
Советская система обучения – это обучение, которым почему-то все гордятся. Недавно один мой близкий человек сказал, что у нас такая была система хорошая. Она не была хорошей. В ней все что было хорошего – это то, что действительно, в отличие от американской, например, системы, где упор всегда делается на что-то одно, на какое-то одно направление, это было всестороннее образование: и по географии немножко рассказали, и то. Но учителя, которые рассказывали о географии, никогда не были за границей. Учителя, которые рассказывали о литературе, не знают, что такое духовность, не понимают, чем Стравинский отличается от Чайковского, не знают, что такое настоящая национальная культура. И так далее.
И эта тьма продолжала обучать тьму. Я не оскорбляю этих людей, не говорю плохо, но тьма неведения. Тьма неведения продолжала учить других людей. И сейчас будет еще хуже, потому что сейчас вот опять вернулся этот патриотизм, извращение истории, поделение, самое главное, этот подел на я и они, мы и они, они там, они за границей, это чужой мир, они не такие, как мы. Эта идея вдалбливается.
И плюс имперский код. А что такое имперский код? Это конфетка. Есть пряник, а есть конфетка. То есть это человек, который так напряжен, ему нужно что-то, ему нужны идеалы. И вдруг появляются идеалы. Например, если я ему скажу: «Знаешь, какой идеал? Раскрытие, развитие», он скажет: «Я ничего этого не понимаю. Я понимаю идеал – Россия, мы самые лучшие, мы империя».
Вот это простой и банальный идеал, который использует Дональд Трамп, который используют партии из разных стран, и в Европе в том числе, в странах постсоветского, ну вот там Венгрия или еще где-то, Турция, где используется этот же механизм, который влияет на так называемых простых людей, необразованных, с гибкой психической системой и с желанием стабильности. Мне кажется, вот это все вместе.
Поэтому, когда мы говорим или наш друг Миша Зыгарь говорит, империя должна умереть, я думаю, что не стоит… Он не злой человек. Не в смысле, что они все должны грязной смертью помереть. Но имеется в виду, что этот код должен раскодироваться, потому что он дальше будет опять создавать вот этих же людей. И это делается ради людей, ради людей. Конечно, если мы правда желаем России и россиянам добра, мы желаем, то надо им раскодировать этот код, нам всем.
В себе я уже вроде бы раскодировал, но все равно он где-то там есть. За эту войну я много чего раскодировал, потому что я не замечал, как я, например, мог сказать из любви к украинцам: «Мы же один народ». Ну, так просто хотел поддержать их. А в этот момент я вдруг понимал, что я сейчас, кажется, что-то не то сказал. Что я не то сказал? Я же хотел сказать, наоборот, что мы братья. А этот человек смотрит на меня и думает, что вот эта фраза «мы один народ» – она и есть источник войны. Мы разные народы. И тогда, когда мы разные народы, мы можем… Но мы одни люди. Если бы я сказал, что мы один вид животного мира, то да, с этим трудно поспорить.
Но это имперское, знаете, оно и во мне. Конечно, я категорически вообще не приемлю эту систему Путина и так далее, но я думаю: «Ну, как-то сейчас сложная такая ситуация, что все-таки вот украинцы, они такие же, как мы». Потом думаю: «Нет, нет, они не такие». В смысле они такие же, как я, как человек. Конечно, мы все одинаковы как люди. Но у нас разные культурные коды и их надо уважать. И в том числе уважать и российский этот культурный код. Здесь нет никакого противоречия. Его надо менять. Но чтобы его поменять… Когда мы атакуем, то человек находится в стойке, ты его не сильно поменяешь. Меняется, когда расслаблен, то есть это образование, это какая-то практика.
Ну, сейчас я это говорю и сам понимаю, разве это сейчас применимо? Значит, к сожалению, не применимо, а значит, увы, военное решение тоже, на поле боя тоже происходит это решение.
К. ЛАРИНА: Да, вы правы по поводу кода, безусловно, который надо раскодировать. Потому что я сейчас слушаю вас и вспоминаю, что даже пресловутая русская культура, русская литература и русская драматургия, она вся прочитана через марксистско-ленинскую философию, только так, вся изуродована идеологией. Казалось бы, никто ничего не переписывал и из Гоголя никаких никто слов не выкидывал и не заменял. Но трактовки, которые в нас вбили со школьных лет, они именно такие и они такими и остались. Совсем про другое.
Вот хочу даже попробовать сама вот убрать все это из своей башки и прочитать заново, допустим, какое-нибудь классическое произведение из школьной программы, не знаю, вплоть до пресловутого «Муму» Тургенева. И это будет совсем про другое. Собственно, чем занимается театр в том числе? Кстати, вот это процесс раскодирования, который действительно доступен именно театру. Вот сейчас просто про это подумала.
И. ВЫРЫПАЕВ: Ну, надо сказать, что, конечно, российская литература – имперская литература. И везде у Толстого и у Достоевского тем более, и у Гоголя с Малороссией и с его идеями… И понятно, что во время войны даже это несчастное стихотворение Бродского все гоняли, хотя он просил его не публиковать. Это абсолютно объяснимо. Ты живешь в имперской культуре, в имперском коде. И он присутствует везде, он присутствует в тебе. И литература великая, конечно, она именно имперская.
И, кстати, миф о вот этой блокаде русской культуры. Действительно, я понимаю. Ну, существуют, конечно, переборы. Наверное, где-то там русскую культуру, русского автора, Достоевского, где-то что-то отменяют и так далее. Вот, например, в Польше. Но это совершенно не так, как подается и пропагандой или еще чем-то. Вот у нас тут куча интеллигенции все время приходит польской. Все говорят о русской культуре и спрашивают, задают те же самые вопросы. Например, в Польше очень любят Достоевского. А он не любил поляков, это известно. Он очень жесткий. И нет сомнений, что Федор Михайлович сейчас бы, наверное, мог бы быть из-за Z.
Я не любитель Достоевского, вот сильно не любитель, но я отдаю отчет, что это гениальный писатель. И в современном мире, в мире без войны я мог бы своим студентам, читая Достоевского, говорить: «Смотрите, какие он ошибки вот здесь допускал, вот здесь. Вот эта его идея о том, что нужно обязательно умереть, страдать, быть в гное и так далее ради Господа, который только у твоего народа, она сумасшедшая, безусловною. Но посмотрите, как написано и так далее». Это здоровая работа. Но сейчас нет времени для нее, когда сейчас летят ракеты. Ну, никуда не денется.
Но сейчас самое хорошее время для российского писателя. В том смысле, что стать по-настоящему мировым, выбраться из своего маленького мирка российского, своих маленьких проблем и попробовать стать мировым писателем.
Вот Пелевин мог бы стать мировым, если бы он захотел, конечно. Ну, в смысле, что его печатают книжки на Западе, но он не мировой писатель, потому что очень узкий круг проблем. Нам понятны там КГБшники, опричнина, интересны подтексты, которые мы считываем, и поэтому его любим. А человек простой из Америки, который не очень хорошо это знает, он это не поймет. И вот есть шанс. А теперь попробуй заговори с ним просто о его проблемах, о вообще проблемах. Ну, здорово. Это планка. И тогда ты как Фолкнер.
К. ЛАРИНА: Про Польшу хотела, конечно, тоже спросить, потому что у каждого, безусловно, свой путь освобождения. Мы сейчас, что естественно, к сожалению и к ужасу нашим, сравниваем себя с нацистской Германией, потому что мы сейчас немцы. И я думаю, что это тоже такая аксиома. И поэтому на этот опыт ссылаемся и спрашиваем друг друга, как выходила из этого нация, как она этот процесс отречения от преступлений и принятия этих преступлений. Я не устаю повторять, что это не 8 мая, в день капитуляции, произошло 1945 года, а для этого понадобились десятилетия.
Польша. Тут свой опыт освобождения, выхода из коммунистического прошлого. Сохранились ли, на ваш взгляд, в обществе и вообще в стране вот эти вот рудименты и атавизмы коммунизма? И как с ними общество справляется?
И. ВЫРЫПАЕВ: Коммунизма, наверное, нет. Потому что все-таки у этих стран, оккупированных Россией, у них было одно преимущество – их оккупировал другой народ. Ну, знаете, когда у вас солдаты другого народа стоят на улицах, то вы даже со своим политическим противником можете объединиться, потому что вы два поляка, а он русский, вы два литовца, а он русский, вы два латыша, а он русский. Есть такой элемент оккупации. А когда это в твоей стране происходит… Нас же не поляки оккупировали, нас Путин оккупировал. Это те же самые мы или белорусы. Вот тут гораздо труднее, потому что против кого нам объединиться? Те – русские, те – белорусы. И так далее. И этот фактор, конечно, в Польше очень мощный.
Вот буквально недавно, несколько дней назад у нас был, как я уже говорил, Михаил Барышников. Это была встреча вначале с детьми, со студентами, а потом, на следующий день, пришла интеллигенция. Был Адам Михник, например, который вот встал и сказал. Он сказал так без контекста, все были в шоке, а потом все поняли. Он говорит: «Свобода к нам в Польшу пришла с востока, она пришла из России», – сказал Адам Михник. В этот момент была пауза. Я думал, закрывается мой Teal House, все закрывается, потому что понятно, что русский режиссер пригласил Михника, чтобы он такие…
Но он, конечно, объяснил, что вся диссидентская литература, Солженицын, то, что в Польше невозможно было тогда достать, пришла, конечно, через русские вот эти секретные издания. Он читал, он. Адам Михник, Анджей Вайда, Лех Валенса – это три главные фигуры, которые сделали «Солидарность». Вот три таких кита, на которых это стоит. И Адам Михник сидел в тюрьме. И он огромный авторитет. И вот он говорил. Он имеет в виду, что действительно есть вещи, которые нужно суметь отделить, одно от другого.
Борис Пастернак со своим произведением «Доктор Живаго» – это не русская литература, это мировая литература. Это и больше всех экранизаций в мире, как вы знаете. «Анна Каренина» – 42 экранизации. Ни у одного американского писателя даже половины экранизаций нет. Никто не экранизировался 42 раза, даже 10 раз не экранизировался. То есть это международное достояние, мировое, как ЮНЕСКО, которое охраняет.
Поэтому здесь всегда будут люди, которые понимают глубину и значение литературы, искусства. И будут идти за этим и развивать это. И в Польше все окей. Эта нервотрепка, конечно, связана сейчас с войной. И я очень хорошо понимаю, конечно, этот бойкот российской культуры.
Я вот думаю, что люди, сейчас которые в Москве находятся и которые хотят переждать, наши коллеги, они ведь должны тоже понять одну вещь. Вы что собираетесь переждать? Конечно, вы не можете больше после войны сюда приезжать и участвовать в фестивалях. Нет, этого не должно случиться. Здесь не вопрос к Достоевскому, здесь вопрос к вам. Достоевский-то, он выживет, как ни странно.
К. ЛАРИНА: Да уж. И к вам он не имеет никакого отношения, как и Пушкин.
И. ВЫРЫПАЕВ: А вопрос в том, что, конечно, этот бойкот культуры я бы начал раньше. Я о нем говорил давно. Потому что все это время и польские, к сожалению, ведущие театры, и Варликовский, и Гжегож Яжина работали и с «Золотой маской», и ставили спектакли в Москве в тот момент, когда мы уже не работали, когда уже была группа людей в Москве, которые уже отказывались от того. Поэтому, к сожалению, иногда этот блок – это называется показывание того, что… Я просто показываю, что, ребята, ну вы же не можете и бомбить, и убивать, а потом ездить на Лазурный берег и тут вот вы такие артисты.
Или как один мой очень близкий мне, не буду называть, конечно, фамилию, человек, в творчестве с которым я работал, написал: «У нас с тобой разные взгляды, а искусство выше войны, выше политики». Я не стал на это отвечать, потому что это абсолютный абсурд. Какое искусство может быть выше политики? Это все вместе. Это же целый мир.
И вот, конечно, здесь, наверное, сигнал нужен о том, что… Я, поймите, не то что кого-то запрещать. Я вообще против того, чтобы запрещать. Я за то, чтобы предлагать что-то свое. Но этот сигнал, он нужен, потому что все-таки а как объяснить людям последствия? Они должны получить последствия их своих действий. Безусловно, это не политическая ситуация, что вот есть политические идеи, есть идея Путина, а есть другая, и мы вот разделяем, ту – эту, я – ту. Сейчас же не о политике речь. Это вообще не политика. Это просто преступление.
К. ЛАРИНА: Абсолютно. Потом все равно это придется проговаривать, как была попытка проговорить все темные стороны истории новейшей, XX века, начиная от переворота Октябрьского и сталинских репрессий. Вообще вот этот русский мир насилия и геноцид абсолютный собственного народа, это так и осталось практически запретной темой.
Я опять же вспоминаю Польшу. Помню, когда Анджей Вайда снял свой фильм «Катынь», я помню, как он рассказывал, что очень тяжело в Польше многие восприняли эту картину именно потому, что в этой картине счет он предъявляет в том числе и польскому обществу, которое это вранье приняло. Вы наверняка этот фильм смотрели.
И у меня там одна сцена, которая у меня просто ключевая, когда одна из героинь, у которой там муж был расстрелян в этом овраге, прибегает в кинотеатр, где показывают вот эту туфту, сконструированную советскими властями, про то, что там фашисты расстреливали польских офицеров. И она вбегает в кинотеатр и кричит: «Как вы можете этому верить? Это же вранье! Это вранье!» И ее гонят оттуда зрители: «Тихо, тихо, тихо! Ты что? Иди отсюда!»
Вот это же приняло общество это вранье, целая нация. Я говорю сейчас про Польшу. Что уж тут говорить про Россию, которая принимает и принимает, и принимает? Одно вранье следует за другим. Я не знаю, почему я это вспомнила.
Или Павликовский. Вот вы говорите, у вас был Павликовский. Вспомните фильм «Ида», который тоже произвел достаточно резкое неприятие у большого количества людей в Польше, я знаю. И писали об этом. Напомню нашим зрителям, кто не знает, это фильм, который говорит об очень болезненной странице польской истории – об антисемитизме, как доносили на евреев польские граждане. Как сейчас в России происходит, только не на евреев, а на тех, кто по-другому думает, кто не Z.
Как это преодолевать? Мой вопрос к вам опять же как к смысловику. Есть такое определение, я помню, Дондурей давал. Как это преодолевать, как это проговаривать, чтобы люди это услышали?
И. ВЫРЫПАЕВ: Ну, все равно не совсем это ко мне, конечно, вопрос, потому что это есть специалисты этого. Здесь не идеально в Польше, здесь до сих пор есть антисемитизм. Это есть везде. Корень этого лежит не в политическом строе, корень этого лежит в понятиях вот этого развития эволюционного и этапах, который, например, называется этноцентризм.
Этноцентризм – это отождествление человеческого сознания с определенной культурой, нацией, что необходимо. Это этап развития. Нельзя его миновать. Это такой же этап, который как ходить, есть, потом мы учимся вот это. Другое дело, что надо идти дальше и развивать его. То есть за этноцентризмом уже давно в мире открыты и другие уровни. Мироцентризм, например. Это ничего общего с космополитизмом не имеет, потому что космополит – это совершенно другое явление.
Мироцентризм означает, что действительно человек ощущает себя частью этого мира, вот и все. Он так правда ощущает, он не прикидывается, он действительно так. Поэтому ему странно, что если у человека черная кожа, то почему к нему надо по-другому относиться. Или если он еврей или кто угодно. Почему он должен? Он не видит этой разницы, его сексуальной ориентации и так далее. Он занимается собой и своим развитием, но и он участвует в развитии мира.
Вот этот момент перехода от этноцентризма, в котором застряла большая часть населения земного шара, большая, подавляющая большая часть…
К. ЛАРИНА: А уж русские как… С нами Бог.
И. ВЫРЫПАЕВ: А в России это усиливается специально еще. Шансов на развитие россиян мало потому, что в этноцентризме очень легко управлять. Если у тебя есть футбольная команда и они все фанаты этой футбольной команды, их легко туда направлять. Им крикнул слово – они подхватывают, им сказал «бей» – и они бегут бить. Они стали такой общностью.
Мне мама в детстве все время говорила очень банальную вещь, я почему-то ее запомнил. Она всегда говорила: «А что, все пойдут прыгать с девятого этажа, и ты пойдешь?» Она меня учила этой независимости. И я думаю, действительно это глупо. Я дочке это повторяю. Она говорит: «Что, серьезно?» Ей не нужно просто этого говорить уже. Но действительно все идут прыгать с девятого этажа, и ты идешь прыгать вместе с ними. И ты не думаешь, нужен ли тебе этот прыжок. Все пошли – и ты пошел, все на фронт – и ты на фронт, все за Путина – и я за Путина. И ты масса. И поэтому вот эта вера в самого себя, вера в свою красоту, вера в свою божественную природу, она очень важна.
А сейчас вера же в церкви не в божественную природу им дается, а вера в то, что уникальна исключительно этническая божественная природа, не все божественны, только русские божественны, а особенно принадлежащие к Православной церкви Московского патриархата, потому что как только ты перестал им быть, ты уже менее божественный. И эта идея, к сожалению, имеет свою опору и в Федоре Михайловиче, упомянутом нами, Достоевском, который подкачивал своим насосом эту идею.
Но его очень трудно решать, когда летят ракеты. Сейчас не до похода к психологу, сейчас надо обороняться или нападать и так далее. Поэтому вот это самый трагический момент. Мы находимся во время войны, она идет.
К. ЛАРИНА: Пойдем уже к финалу нашего сегодняшнего разговора с Иваном. Я хочу вернуться к теме России и Москвы. Общаетесь ли вы с кем-нибудь из России, с родными или с товарищами, или с друзьями или это совсем все отрезано?
И. ВЫРЫПАЕВ: Ну, почти не общаюсь. Очень редко я общаюсь. Несколько человек у меня в России есть, с которыми я с радостью поддерживаю. Это никакой не бойкот с моей стороны. Ничего подобного у меня даже близко нет. Ну, как-то так жизнь складывается, что действительно мы разлучены по-настоящему. А некоторых я, честно, откровенно побаиваюсь. Для меня было больно узнать, что некоторые из моих близких людей поддерживают вот это все безумие и заражены им. И я просто боюсь уже лишний раз у кого-то что-то спросить, просто чтобы не думать про…
Не буду говорить тоже фамилии. Вчера у меня тут был один польский очень известный, он занимается пантомимой, польский пантомимист. У нас есть один общий знакомый знаменитый российский. Мы сделали фотографию. Он говорит: «Давай я ему отправлю». А я говорю: «Я не знаю». Он говорит: «Я тоже не знаю. Мы не спрашиваем, за войну или не за войну. Давай просто отправим». – «Ну, давай отправим». Мы не знаем, что он делает и так далее, как он мыслит.
К сожалению, у меня почти нет связей. Ну, в семье вообще катастрофа.
К. ЛАРИНА: Да, я помню, вы про это говорили, что там совсем другой настрой – милитаристский и патриотический. Это ужасно. А что касается тех, кто присягнул. Я не хочу тоже обсуждать никакие фамилии, потому что, во-первых, чем больше ты их произносишь, тем противнее становится. Но тем не менее, Иван, как вы это объясняете? Есть ли среди этих людей идейные? Или это циники? Или это люди за бабло? Как вы это объясняете? Для меня важный момент. Может быть, действительно кто-то верит по-настоящему и всерьез.
Одну фамилию все-таки назову. Не могу не назвать, поскольку этот человек имеет очень непосредственное отношение к вашей творческой жизни. Это Эдуард Бояков, конечно, с которым это не сейчас произошло, когда он там присягнул, по сути, русскому фашизму. Это произошло не сейчас, это произошло достаточно давно. Мне кажется, даже до 2014 года уже были такие поползновения, когда он, прикрываясь, что называется, православной верой, вдруг стал высказывать совершенно какие-то жуткие, пещерные вещи, мракобесные, человеконенавистнические. Это вера действительно или это цинизм? Это флюгер, который, как говорят, куда ветер подует, туда и повернет? Когда было модно быть либералом, когда можно было на этом заработать, а сейчас по-другому.
И. ВЫРЫПАЕВ: Я думаю, у многих людей так и так. Я думаю, по-разному. Главное, что человек хочет жить, хочет все равно раскрываться, хочет реализовываться. И кто-то приспосабливается ценой, низкой достаточно, просто и банально, цинично думая, что ну, ладно. Кто-то и верит, конечно. И безусловно. И я вообще в этом не сомневаюсь, что есть люди в России, поддерживающие этот Z активно, выступающие и имеющие свои внутренние мотивы и убеждения.
Не спрашивайте даже, как мне можно их понять. Я не знаю. Я даже пытался. Мне невозможно это понять. В смысле, что эти мотивы, на мой взгляд, шиты такими слабенькими белыми ниточками, потому что факты настолько сейчас очевидны, что главный факт, по крайней мере, не нюансы хотя бы, но главный факт, что в России есть репрессии, и Россия атакует другое государство. Уж каких бы ты ни был взглядов, но это факт.
Да, есть, конечно. Убеждение – это такая модель, в которой я должен выжить, это такая модель, которая мне объясняет мой мир, мои поступки. Я думаю, вот один из моих товарищей, про которых я говорил, он, я думаю, что так вот сидел-сидел, смотрел на все это, явно ему не может нравиться это все, это понятно даже, но, наверное, думает человек, ведь это может навсегда, еще долго продлится, а мне надо что-то делать, и начинает сам себя переубеждать. Не просто цинично. Есть кто цинично.
А есть так – я себя переделываю. Ведь я могу зайти в Ютуб посмотреть, как убили какого-нибудь мальчика в Донецке, я могу посмотреть в Телеграме и прочитать, как там изнасиловали какую-то девушку тоже какие-нибудь украинские. Ну, что-то я найду себе. Ведь если я буду искать, я найду. Потому что война – это страшная вещь. На ней происходит много страшного. И начну себя постепенно переделывать и уйду таким образом от главной сути.
А главная суть в том, что начало этой войны лежит в неприятии группы. Определенная группа людей в России удерживает население путем внушения этому населению определенных этноцентрических идей национальных. И чтобы удержаться, пытается применять разные способы, в том числе расширяет свои границы и войну. Это научный факт. Вот и все. Если ты этого не видишь – значит, ты просто этого не видишь. Вот и все.
А если ты видишь коварство Запада, а находишься в Сибири, то оно еще не дошло до тебя, это коварство Запада. Ты там в тайге ягоду собираешь, а тебе Байден не дает покоя или ЦРУ тебе не дает покоя, которое вот ягодой твоей сейчас интересуется. Придет и заберет всю ягоду и заставит тебя быть геем при этом.
Ну, если ты правда так думаешь, и ты еще деятель искусства, и ты несешь народу смысл, я не знаю тогда, что у тебя за искусство такое, о чем ты говоришь тогда. В смысле о чем тогда вот этот рассказ?
К. ЛАРИНА: Дорогой Иван, спасибо за этот очень, мне кажется, важный разговор.
И. ВЫРЫПАЕВ: Спасибо вам.
К. ЛАРИНА: И мне кажется, декорации сегодняшнего нашего спектакля прекрасные.
И. ВЫРЫПАЕВ: Мне льстят ваши вопросы, когда вы спрашиваете, что вот я как будто бы… Я на самом деле сам не знаток ответов, потому что действительно мы в такой ситуации, которая… Но единственное, что я понимаю, что нам нужно друг другу правда помогать. Нам всем очень тяжело – и русским, и украинцам, и белорусам. Ну правда тяжело. И зачем нам эту тяжесть умножать? Нам надо все-таки стараться ее преодолевать и помогать друг другу. Вот в этом я точно убежден.
К. ЛАРИНА: Ну что ж, дорогие друзья, спасибо всем, кто нас сегодня смотрел, кто будет комментировать впоследствии наш сегодняшний эфир. Мне кажется, он очень важный. Я хочу напомнить, что Иван сейчас находится в своем Teal House. И сегодня там спектакль. И вообще это центр взаимопомощи, вот так бы я его назвала. Он функционирует. Поэтому еще раз, закольцовывая начало и финал, приглашаю вас зайти на сайт этого прекрасного… Если уж вы туда не можете попасть… Я бы, конечно, хотела там посидеть, вот на этой прекрасной поляне. Мне кажется, там какое-то место силы, которое тебя просветляет.
И. ВЫРЫПАЕВ: Это правда, это правда.
К. ЛАРИНА: Спасибо, Иван. Удачи и в спектаклях, и во всех ваших начинаниях. Все правильно.
И. ВЫРЫПАЕВ: Спасибо всем тоже. И вам большое спасибо. Всем всего хорошего.
К. ЛАРИНА: Счастливо!