«Честно говоря» с Ильёй Аксельродом

Ксения Ларинажурналист

Илья Аксельродкомик

Смех – победа над страхом. Мне очень нравится эта формула. Не мною выведена, но я в нее верю…

Подписаться на канал The Insider
Поддержать канал The Insider

К. ЛАРИНА: Добрый вечер, дорогие друзья, дорогие зрители, дорогие подписчики нашего канала. Это канал The Insider Live. Меня зовут Ксения Ларина. И как обычно, каждую неделю мы встречаемся в нашей виртуальной студии с людьми, чье мнение нам важно и интересно. Надеюсь, эти люди и вам также интересны и важны. Сегодня у нас гость из Израиля – Илья Аксельрод. Илья, приветствую вас, здрасьте. 

И. АКСЕЛЬРОД: Приветствую, шалом. 

К. ЛАРИНА: Шалом, шалом. Еще Ханука началась, поэтому можно и поздравить друг друга и всех, кто отмечает этот праздник, встречает его сегодня, с Ханукой. 7 декабря сегодня, да, четверг. 

И. АКСЕЛЬРОД: Да, сегодня первая свеча Хануки, праздник, когда евреи зажигают, праздник очень символичный в наши дни, праздник большой борьбы и большой победы, и победы света над тьмой. Поэтому весь символизм этого праздника как никогда актуален сейчас.

К. ЛАРИНА: Я, кстати, получила недавно подарок от моего товарища из Израиля, который прислал мне книжку по почте, которую он оформлял. Эта книга называется «Еврейские праздники». Я сегодня утром посмотрела, что там пишут про Хануку. Там очень остроумный текст. И там написано про Хануку, что очень хорошо вписывается вообще в еврейские праздники смысл Хануки: нас хотели уничтожить, им не удалось, так сядем и покушаем. Мне очень понравилось. 

И. АКСЕЛЬРОД: Давайте поедим. Это классика. Но есть еще автомобильные шутки про Хануку. Я шутил, что это праздник, когда хорошо поменять масло и свечи. Но в любом случае это сейчас воспринимается как актуальное событие, а не просто древний праздник. 

К. ЛАРИНА: Это так. Вообще все меняет смысл, все другие акценты обретает. 

И. АКСЕЛЬРОД: Абсолютно. Я вот сейчас с вами разговариваю, и за окном, хоть оно закрыто, поэтому плохо слышно, но рядом школа, где мои дети сейчас находятся, и там учения. У них два раза в день учения. Они выходят из классов – в разное время им делают эти учения – посреди уроков и добегают до бомбоубежища. То есть порой это учения, иногда это действительно сирена, но это вот часть реальности. Вот я сейчас слышу через окно, как раз им объявляют, что нужно бежать. Они сейчас бегут. Через минуту их вернут обратно. 

К. ЛАРИНА: Интересно, они это воспринимают как игру или они понимают, в чем смысл?

И. АКСЕЛЬРОД: Они всё понимают. Мы сейчас живем в районе в новом и эту квартиру покупали в том числе потому, что в ней есть уже комната безопасности. Потому что на прошлой квартире в старом доме у нас не было этой комнаты, нам нужно было бежать в бомбоубежище внизу. Это был большой стресс для детей. Младший очень сильно испугался, его однажды вырвали посреди ванны и вот так в полотенце просидели там 40 минут под жестким обстрелом. 

И мы приняли решение, что мы покупаем квартиру, где есть эта комната, и он просто сможет там спать. Вот мы когда зашли ее смотреть, он зашел и спросил: «Где комната безопасности?» Пятилетний ребенок. Мы его повели в эту комнату. Он говорит: «А почему нет железного окна?» А окно там выдвижное, из стены оно сбоку выдвигается. Мы раздвинули его, он говорит: «Закройте». Закрывается. Он говорит: «Можете покупать». 

К. ЛАРИНА: То есть это воспринимаются естественные предлагаемые обстоятельства для обычной жизни и даже детьми. Вот такая привычка жить. Не знаю, наверное, это правильно. Бог его знает.

И. АКСЕЛЬРОД: Правильное в этой ситуации только одно – нужно сделать все, чтобы обезопасить своих детей. Я думал, что мы позже затронем эту тему в разговоре, но мне всегда очень важно упомянуть, что основная причина того, что я в Израиле – это то, что меня сюда привезли. А основная причина, почему я тут остался – это то, что я прочувствовал в эти годы, какая тут цена жизни. Тут не только жилье дорогое и продукты. Тут самая дорогая в мире, я считаю, цена человеческой жизни. И тут делается все для того, чтобы ее сохранить. В том числе проводятся законы, которые обязывают застройщиков строить такие комнаты безопасности. Ну и очень много другого, о чем я могу рассказать. 

Но в целом это часть нашей просто реальности. И мы надеемся все-таки, что эти комнаты будут служить обычными жилыми помещениями. Но сейчас они как никогда важны. 

К. ЛАРИНА: Ну что же, это такой пролог к нашему разговору. Давайте я уже представлю Илью для тех, кто, может быть, не знает, хотя я уверена, что люди, которые знакомы с искусством стендап-комедии, прекрасно знают, кто такой Илья Аксельрод. Это стендап-комик, юморист, шоумен, радио- и телеведущий, ну и резервист, как я понимаю, Армии обороны Израиля, поскольку видела вас несколько раз уже в военной форме в разных эфирах. И вот смотрю эфир русскоязычный израильский, «Лучшее радио» смотрю, «Девятку» и вас там тоже часто видела. Кто сегодня Аксельрод, вот после 7 октября? 

И. АКСЕЛЬРОД: Во-первых, я по-прежнему мобилизован. Я сейчас конкретно нахожусь дома. Я специально все интервью буквально провожу без формы, потому что я не уполномочен говорить от лица армии. Поэтому не хочу, чтобы мои слова воспринимались как официальные слова, выходящие из уст именно солдата. Но тут очень много людей резервистов. Я один из них. В последние несколько лет меня перевели в командование тыла. И я сейчас занимаюсь практически своей профессией в армии. Я занимаюсь разъяснительной работой, я пишу сценарии, снимаю, монтирую, режиссирую видеоролики, которые помогают людям узнать лучше о правилах поведения в экстренных ситуациях.

К. ЛАРИНА: Простите, это то, что показывают тоже часто – ролик с участием семьи Андрея Макаревича, ролик с Анатолием Белым. Это как раз ваше. 

И. АКСЕЛЬРОД: Везде в этих роликах я стою с телефоном и снимаю. И я очень рад, что все эти люди согласились поучаствовать. И не только это. Мы делаем очень много другого. И поэтому я часто, на самом деле, служу из дома, потому что тут у меня очень хороший монтажный компьютер, я тут быстрее просто монтирую, потом везу на базу, все это утверждаем и это выпускаем. Но это часть меня как резервиста. 

Я хочу сказать, что после 7-го числа я почувствовал себя частью еще первого поколения израильтян, потому что мы читали в книгах о поколении Бен-Гуриона и Голды Меир и с сожалением говорили, что их уже не осталось, тех людей, которые видели, как выглядит мир без Израиля, как выглядит незащищенный еврей, у которого нет армии. И вот у нас в первые часы 7 октября было такое ощущение, потому что армия была не готова, и силы, которые были брошены, их не хватало на то количество террористов, которые ворвались. И с еврейскими людьми творили то, что последний раз творили в 1945 году. 

И мы все в 2023 году увидели, что может быть с нами, если не будет государства Израиля. Это очень страшная картина, которая очень многое объяснила и превратила теорию, которую нам рассказывали во время церемоний разных, Дней независимости, в абсолютно понятную такую жизнь. 

И теперь я, Илья Аксельрод, не просто израильтянин, израильский стендап-комик, артист, ведущий и резервист… Я так не люблю слово «патриот», но, наверное, я просто другого не знаю, я искренне верю, что это мой единственный дом на этой земле. 

К. ЛАРИНА: Как происходило 7 октября в вашей жизни? Если вы резервист, значит, вы получаете какое-то уведомление, что приехать сюда.

И. АКСЕЛЬРОД: Все гораздо проще. Все началось в 6 часов 29 минут. Это время, когда начались обстрелы, центр страны. Мы живем в центре. У нас зазвучала сирена. Мы побежали в комнату безопасности, быстренько задвинули вот эти вот ставни железные на окне, закрыли плотно дверь. Тогда мой папа у нас еще ночевал, поэтому мы были такой вот компанией. Думали, что это какое-то внезапное обострение очень неожиданное, но, скорее всего, это просто ракетный обстрел. Я тут же, когда закончились обстрелы, написал своей командирше в армии в Вотсап: «Рита, приезжать?» Она говорит: «Я выясняю». Через полчаса она говорит: «Приезжай». Она сама живет на севере Израиля, ей дольше до базы ехать, чем мне, поэтому я поехал сразу еще до нее. 

Я, как и все резервисты в Израиле, регулярно прохожу резервную службу несколько раз в год, поэтому знаю, куда ехать, где телефоны всех. И уже часов в 9 – 9.30 я был на базе. Я помню момент, когда я по пути, вот я надел форму, сижу в машине, на светофоре остановился, смотрю влево, и стоит тоже гражданская машина, и там человек в форме. И направо смотрю – там тоже такой. И абсолютно непонятно еще, что происходит, но мы друг другу кивнули, улыбнулись, поехали дальше на зеленый свет, когда он поменялся. 

К. ЛАРИНА: Простите, а форма у вас находится дома? 

И. АКСЕЛЬРОД: Да, просто в шкафу лежит. Самый большой страх израильского резервиста – что форма просто мала стала с годами. У меня, кстати, форма до сих пор еще с моих молодых лет срочной службы осталась. 

К. ЛАРИНА: То есть вы в форме, да? 

И. АКСЕЛЬРОД: Ну, приходится верхнюю пуговицу штанов расстегивать и ремнем сверху прикрывать, это да. Меня предупреждали, что так будет. Но тем не менее, тем не менее, да, относительно еще в границах. 

И на базе сначала было полное непонимание, что происходит. Потом пошел поток каких-то невероятных роликов, и сознание отказывалось вообще воспринимать эти фургоны с террористами на территории Израиля. Потом пошли видео трупов. Казалось, что это все нас закидывают фейками. И был туман, был туман войны практически весь первый день. 

Я помню, что я сел тогда в колл-центр. Это не моя обычная служба, просто было невероятное количество звонков в командование тыла. Командование тыла – это вид войск, который как раз отвечает за помощь гражданам в военных ситуациях. И я без подготовки сел отвечать на звонки. Никогда не работал в колл-центрах. Мне за минуту буквально объяснили более-менее, что говорить. На доске менялись все время какие-то данные, информация, потому что люди спрашивали: «А нам можно выйти из дома? А можно поехать? А я ищу своих родственников. А моих похитили». И вот эти вот звонки. 

И ты даже не знаешь, какой квалифицированный ответ дать. Я вспомнил все, что я знаю от моей жены психолога. Я старался как-то выстраивать разговоры, чтобы каким-то образом поддержать людей, даже если я не могу им никак помочь. Мы получили 13,5 тысяч звонков за полсмены, что я помню. Я никогда столько по телефону не говорил. Я тогда почувствовал, что я неотъемлемая часть этой страны. Я общался с абсолютно разными людьми по возрасту, по происхождению, по акценту. Обычно же ты живешь в своем как-то микрокосмосе. 

И я тогда почувствовал какое-то такое, с одной стороны, чувство страха в первые часы, что вот мы все потеряем, чувство невероятной силы, о котором я раньше только читал, что мы все вместе и, конечно, мы не проиграем, это невозможно. И действительно, мы очень быстро оправились. Я помню, что второй день уже сильно отличался.

К. ЛАРИНА: Я, кстати, тоже вспоминаю, когда были первые самые-самые страшные часы и первые самые страшные дни, когда люди исчезали, пропадали, никакой информации не было о том, где они находятся, я помню, что много было претензий как раз к властям со стороны израильтян, граждан, которые потеряли своих близких, потеряли в буквальном смысле, они просто исчезли, непонятно где они, что никакой информации они получить не могут. И я так понимаю, что в том числе вы с такими людьми сталкивались, когда общались по телефону. Вообще, было ощущение паники, какого-то отчаяния со стороны гражданского населения? 

И. АКСЕЛЬРОД: Было, было. Я однозначно говорю, что было. Мы здесь жили с такой верой в то, что система настолько выстроена и настолько нас защищает, что тяжело даже было поверить, что такое может произойти. У меня до сих пор есть ощущение, что когда нам говорили, что потери 100 человек, а через два часа говорили, что 200, я всем вокруг, у меня много свидетелей, говорил: «Ребята, там гораздо больше, они просто постепенно нам эти цифры в новостях поднимают, потому что Израиль не готов принимать такие масштабы». 

У нас самые большие теракты, которые мы оплакиваем ежегодно, – это 20-30 человек, потому что здесь невероятная цена жизни и тут каждый на счету. И когда речь идет о сотнях – это невыносимо. А когда мы начали понимать, что это может перевалить за тысячу, а нам на базе уже говорили, что, видимо, так и произойдет, то в новостях, видимо, нас щадили. Но ощущение было беспомощности. Это была и злость на систему, как такое могло произойти, и сразу всплывали теории конспирации. 

Но я опять же должен сказать, что это все первые часы, это нормальная реакция. Но невероятная скорость мобилизации. Я не говорю только про мобилизацию армии, я говорю про общество, как люди быстренько сорганизовались. Вот эти люди, которые выехали из кибуцев и уцелели, им тут же нашли дома. Еще до того, как механизмы правительства заработали и какие-то начали выделять бюджеты, уже все владельцы Airbnb этих квартир начали списываться в Вотсапах, подняли группы в Фейсбуке, организовали полторы тысячи единиц жилья за сутки, гражданское население, начали выстраивать палаточные городки в центре Тель-Авива, принимать людей, складывать посылки. 

В общем, в армию приезжали люди, которых не звали. Я так познакомился с несколькими людьми, с которыми я не был знаком в нашей части, которых давно не призывали, они как бы вне учета. И вдруг они приехали. Их спросили: «А как? Мы же не имеем даже на вас страховку. Мы же вас не позвали». Их потом вернули домой через пару дней. Но они приехали в первый день без спроса, просто на базу приехали. Тут приехало гораздо больше людей, чем позвали без всяких билбордов, мобилизации, компенсаций и наград. И это очень быстро произошло. Поэтому из-за вот этого отчаяния, которое длилось несколько часов, и страха очень быстро сторона встала на ноги и пошла в оборону, очень быстро. 

И я в этот момент понял, что мы крутые. Честное слово, было такое ощущение, что страх исчезает и становится понятно, что мы эту войну победим тоже. 

К. ЛАРИНА: Вот смотрите, сегодня уже 62-й день войны. За это время столько страшной информации узнало человечество о том, что сегодня происходит в Израиле, происходило 7-го числа. За это время был сделан этот фильм, о котором многие говорят из тех, кто видел на закрытых показах, «Черная суббота, 7 октября», где подробно показано без цензуры и без пощады по отношению к зрителю все, что творили эти – как их назвать? – боевики, террористы в кибуцах Израиля. Сейчас возвращаются заложники, и они начали говорить. И мир узнает опять жутчайшие подробности плена, как там обращались и с детьми, и с женщинами, и с мужчинами. И сейчас вообще тема изнасилований с совершенно жуткими подробностями опять возникла. 

Почему я об этом вспоминаю, Илья? Что нужно предъявить миру, чтобы он перестал изображать из себя «гуманиста» и рассказывать нам всем про израильскую военщину и про мирных жителей Газы? В чем здесь проблема? Как вы для себя это объясняете, такую поддержку Палестине, такую поддержку Газе, такое осуждение Израиля в каких-то его проявлениях и в способах защиты от ужаса? Как вы для себя это объясняете? 

И. АКСЕЛЬРОД: Я на это смотрю как кульминацию длительных процессов. Часть из них зависела от нас, часть – нет. Мы могли заниматься лучше продвижением нашего нарратива, не упускать это, не упускать из-под контроля студенческую жизнь в дружественной нам стране как США, продвигать наши программы и на европейском континенте. Этим не занимался Израиль. Это не делается сейчас. Во время войны сейчас пытаются, конечно, очень хорошие спикеры на всех каналах рассказывать про нашу сторону, но это поздновато. Поэтому это было упущено много лет. И с этим тоже надо будет разбираться, делать выводы. 

А второе – это абсолютно искаженная какая-то форма либерализма, которая сейчас популярна, которая, абсолютно не вникая в детали, пытается интуитивно осудить тех, кто им кажется сильнее в этой ситуации, пожалеть тех, кто им кажется слабее в этой ситуации. И показательно, конечно, то, что вчера буквально опубликовали опрос, проведенный среди студентов США, о том, что немалый процент из них вообще не знает, о каком море и о какой реке говорится в этих кричалках. То есть это невежество. Невежество вообще это большой-большой враг человечества. 

Я же, по сути, переживаю вторую войну, потому что я очень сильно – не знаю даже почему – переживал 24 февраля. Я не родился в Украине. Я до 2017 года там и не бывал в сознательном возрасте. Разве что меня там в детстве возили, я не помню этого. Но я там подружился с большим количеством людей, я там выступал. И когда случилось 24-е, я не верил, что русские солдаты пойдут. Я думал, что они сейчас развернутся и скажут: «Ребята, мы не пойдем на Украину». После того, как я увидел, что пошли, а через месяц и поддержало много людей открыто, я понял, что людей как человеческий вид можно во всем убедить, в любом поступке. 

И поэтому, когда с нами это произошло, я с горечью смотрю на то, что говорят вроде бы как образованные люди, президенты лучших университетов мира. Но я уже не говорю, что я не верю своим глазам. Я верю. Я теперь верю в то, что человек может быть абсолютно одурманен. 

Поэтому то, что мы не можем изменить, мы изменить и не сможем. Это какие-то процессы очень большие, которые нам не по силе. Но мы обязательно должны смотреть на себя. И мы очень много не доделали. Поэтому я сейчас на своем маленьком огороде впрягся в эту войну информационную. И я собираюсь ее продолжать. 

Моя жизненная позиция всегда была активной. Я никогда не скрывал своих политических взглядов. Я никогда не использовал свою сцену для того, чтобы про них говорить. Я уважаю всякие мнения и не хочу, чтобы мои концерты превращались в какую-то пропаганду. Это не место этому. Но я еще громче говорю теперь в своих социальных сетях, кругу о том, что я считаю, что в нашем государстве должно многое поменяться, в том числе то, как мы объясняем миру наши нарративы. Мир одурманен. 

У меня был случай в метро в Париже много лет назад. Я там разговаривал с мусульманином, и я ему сказал, вопреки всем правилам, что я из Израиля. Он сказал: «Слушай, у нас с вами одна проблема. Вы забрали нашу мечеть». Я говорю: «Какую? Эль-Аксу? Мы ее не забирали». – «Ну что же не забирали? Вы ее забрали и не даете нам туда попасть». Я говорю: «Послушай, давай сделаем эксперимент. Вот купи билет, прилети в Израиль и сходи в Эль-Аксу. И ты увидишь, что ты сможешь туда попасть». – «Вот видишь, я мусульманин должен у вас у евреев покупать билет в Эль-Аксу». Я говорю: «Не в Эль-Аксу, на самолет. Мы пока не оплачиваем билеты мусульманам. Но приезжай к нам и увидишь». 

То есть люди настолько верят в эти мифы бредовые. И наша задача – заниматься этим. У нас огромное лобби в США, вообще у еврейской общины большие силы. Почему они не участвуют в этом? Непонятно. Мне кажется, все это просто не организовано. Это нужно организовать. Людям нужно доносить правду. Не надо ничего выдумывать. Просто правду и логику. Есть люди, за которых уже не стоит бороться. Но всегда есть большой процент людей, за которых стоит это сделать. Я считаю, что это одна из целей послевоенного Израиля. 

К. ЛАРИНА: Вот видите, все равно, как ни показывай действительно без цензуры все эти кошмары, все эти расправы, все эти убийства, мертвых людей, это все равно не работает. 

Вы вспомнили про Украину. Я могу вам сказать, наверняка вы тоже об этом знаете, что точно так же работает пропаганда и в России. Точно так же они любую кровавую историю, историю преступлений российской армии на территории Украины представляют как фейк, как постановку. И люди в это верят. Верят, что Буча – постановка, что туда привезли специальных каких-то там то ли кукол, то ли кого. Верят, что Мариуполь – постановка. Верят, что роддом – постановка. И эти несчастные женщины беременные, которых на носилках выносят окровавленных из этого разбомбленного здания, верят, что это фейк и что все это вранье. 

Безусловно, вы правы, в этом есть какой-то эффект безумия, охмурения, одурманивания, это телеизлучение. Но, может быть, еще и здесь личное что-то у человека. Значит, ему хочется в это верить. Может быть, это форма защиты, думаю я, в конце концов. Не каждый готов увидеть смерть вот так вот на ладони перед собой. 

И. АКСЕЛЬРОД: Абсолютно верно. И знаете, я должен сказать, что летом я ездил в Киев и я снимал документальный фильм про своих друзей-юмористов во время войны. Там основной движок сценария был – как живут самые веселые люди страны в самые невеселые времена. Мы встречались с ребятами из «Квартала», из «Лиги смеха», «Дизель Шоу». И вот я с Андреем Чивуриным и Игорем Ласточкиным поехал за Киев. 

Мы поехали в Авдеевку, мы поехали в Бучу, вот в те районы, которые были под оккупацией. В одной из деревень мы зашли на огород к женщине. У нее мужа расстреляли, он преподавал в Киевском университете. Просто он не понравился, его застрелили сходу. А сына забрали в ВСУ, и он погиб четыре дня назад. Она осталась без ничего, просто сидит в этом огороде и копается, занимается своим каким-то маленьким миром. 

А у нее там блиндажи, окопы. И мы там попросили снять часть нашего интервью. И вот я зашел в этот блиндаж, и вдруг я вижу сухой паек армии России и пустые банки пива «Балтика». Я в Израиле с шести лет, но все равно я смотрел эти фильмы про войну. Для меня оккупантами земли этой были немецкие фашисты. То есть я на этом вырос, на этом стоял весь мой мир. И я слышал и видел в Телеграм-каналах кадры с начала полномасштабного вторжения. Но ничего не может сравниться с тем чувством, когда ты все это нюхаешь, когда ты там находишься, своими глазами. Мой мир тогда из-под меня просто как будто выбили, как будто выбили все, на чем все стояло. 

Да, люди издалека через вот эти фильтры каналов, сколько бы их там ни было, они себе какие-то оставляют пути отхода: «Наверное, это фейк. Нельзя всему верить». Ты же не можешь признать, что твои ребята так себя ведут. Это же «наши мальчики». Как же ты в это поверишь? Но я считаю, что людям нужно в том числе и заниматься самообразованием. 

Но я не говорю, что всем нужно ехать и смотреть физически. Нужно потреблять разные источники. Вы знаете, что я подписан на несколько пропалестинских каналов? Именно для того, чтобы смотреть, о чем они говорят, о чем они думают. А может быть, там что-то есть такого, чего мы тут не видим с нашей стороны. То есть я действительно стараюсь смотреть на все. Я считаю, что это путь себя оградить от пропаганды. Но, к сожалению, далеко не все так считают, не все готовы действовать ради этого. 

Поэтому даже самые большие преступления… Не надо ходить далеко, у меня есть в семье родственники, которые до сих пор живут на территории бывшего Советского Союза, не буду говорить кто, которые на слова, на рассказы о том, что наши женщины были изнасилованы, говорят: «Это еще доказать надо». Я же сказал, что я уже ничему не удивляюсь. 

Мне очень грустно, что я такой серьезный. Я все-таки стендап-комик. У меня даже было такое опасение, что я потеряю свою профессию, что я не смогу больше шутить. Но это не произошло, к счастью. Я вернулся на сцену. Я даже сейчас начал проговаривать. 

К. ЛАРИНА: И сейчас?

И. АКСЕЛЬРОД: Да, я участвовал в разных благотворительных концертах. Меня позвал Андрей Макаревич, мы с ним делали два выступления, мы собирали какие-то средства для бронежилетов. Мы собрали немало, хорошая сумма собралась. Только меня злило, почему нашей армии не хватает бронежилетов. Если бы армии Швейцарии не хватало бронежилетов, я бы еще понял. А у нас-то почему так? 

Я постепенно, да, начинаю как-то даже писать какой-то материал, который связан с тем, что происходит. Но не самой войной, а с какими-то вещами вокруг нее. Первое, что меня рассмешило в эту войну – это когда вышел через несколько дней пресс-секретарь Армии обороны Израиля и на полном серьезе сказал: «Граждане Израиля, все под контролем, все жители юга эвакуированы на север и все жители севера эвакуированы на юг». И я понял, что мы не пропадем в плане юмора. 

К. ЛАРИНА: Вообще, это большой вопрос. Я, конечно же, должна обязательно эту тему затронуть. Тем более вы сами начали рассказывать про веселых людей в невеселое время, когда вот вы в Украину ездили. Как это совместить – смех и страх, смех и ужас, смех и войну? 

И. АКСЕЛЬРОД: Смех – победа над страхом. Мне очень нравится эта формула. Не мною выведена, но я в нее верю, потому что она из раза в раз повторяется. Когда мне действительно страшно, мне не до смеха. Когда я начинаю с ним бороться, то появляется первый юмор. Поэтому очень сильно боятся страха те, кто нас пытаются запугать – разные террористы, диктаторы и прочее. 

К. ЛАРИНА: Смеха боятся, да? Насмешки. 

И. АКСЕЛЬРОД: Да. Если ты смог посмеяться над темой, значит, ты ее проработал, значит, ты ее победил ментально. И в Израиле очень быстро, кстати, начали реагировать. Очень быстро израильские и сатирические программы начали выходить, и очень много мемов народных. И у меня постепенно начали появляться какие-то замечания о происходящем. Это все часть терапии. Я считаю, что те, кто занимается юмором, переживает, превращает в шутки, а те, кто его потом потребляет, тоже проходят эту терапию. То есть для меня связь юмора и войны – это лечебная, абсолютно лечебная связь. 

Я снимал, помню, серию документальных фильмов про идиш. Мы снимали в Вильнюсе про гетто вильнюсское. И там был театр, который функционировал. Там было 3-4 состава актеров, потому что никто не знал, кто доживет до следующего спектакля, и все репетировали. Но тем не менее у них были юмористические постановки, они смеялись о своей судьбе и о том, как все может закончиться. И это тоже была часть их проработки этой трагедии. А как еще прожить ее, если не проговорить ее? Вот юмор – это действительно победа над этим страхом. Он спасает жизнь, я в этом уверен.

К. ЛАРИНА: Но ошибиться тоже можно. и попасть, что называется, мимо. 

И. АКСЕЛЬРОД: Нет, конечно, можно шутить и погибнуть. Но я имею в виду жизнь, она же не только физическая. Ты можешь морально погибнуть. И те, кто уцелеет физически, должны еще уцелеть и морально. Мы, кстати, об этом говорили в армии тоже. Мы не только говорим, как прятаться от ракет, мы еще говорим, как прятаться от этих видеороликов, как не оставлять этим террористам место в наших головах. Потому что они же не просто так все засняли, не просто так все выставили в сеть. Это был второй удар, который должен был нас заставить собрать вещи, плюнуть на все и уехать, потому что это очень страшно все. Поэтому смех – это часть нашей защиты, уцеления внутри себя.

К. ЛАРИНА: Да, конечно. Абсолютно лишены чувства юмора самые… Давайте я так пример приведу, который сразу на слуху – это «Шарли Эбдо». У них нет границ и не было границ. И за это они поплатились. Но они поплатились именно от людей, от преступников, над которыми они смеялись. Как я правильно вас поняла, это тоже способ избавиться от этих страхов и действительно победить этот страх в себе, то, что они делали. И вот смотрите, какая реакция страшная, жуткая реакция. 

Могу сравнить реакции, извините за выражение, Владимира Путина на закрытие программы «Куклы» за то, что над ним надсмеялись и вывели его в образе Крошки Цахеса. Но это известная история, на чем, собственно говоря, завершилась программа «Куклы» – на Крошке Цахесе, которого сравнили с Владимиром Путиным. И всё после этого. Ну и давайте вспомним, конечно, классику, классические вещи – «Великий диктатор» Чарли Чаплина. Много можно вспомнить. Больше всего боятся смеха. Интересно, а у них есть чувство юмора, как вы думаете, у диктаторов, у преступников? 

И. АКСЕЛЬРОД: Нет, хорошего точно нет. Я считаю, что чувство юмора подразумевает под собой еще какую-то самоиронию. То есть если это не просто пошлый анекдот, если это что-то, что описывает текущую ситуацию, то ты должен как-то самоиронично на нее посмотреть. И многие видят в этом слабость. В том числе вот люди без чувства юмора, которые из-за своих каких-то комплексов, какого-то определенного вида мышления стремятся к какой-то абсолютной силе или к абсолютному злу, я не считаю, что они на это способны. 

Я вообще очень много понимаю о людях, когда слышу от них какой-нибудь анекдот или шутку, или реакцию на репризу. Это о многом просто говорит. Я уже тоже человек… Мне уже 39 лет. Я тоже пожил уже пару годиков на этой земле. Я прямо нашел очень большую связь, абсолютную просто связь. Для меня это диагностика сразу по юмору: свой – не свой. Вот так вот. 

К. ЛАРИНА: Вот расскажите тогда про новых репатриантов. Я имею в виду кого? Конечно же, что называется, из вашего цеха, это люди, с которыми вы были наверняка знакомы и раньше, до того, как они оказались здесь, на этой земле, и тем более сейчас в войну – и в начале той войны, и теперь вот в эту войну. Я имею в виду Слепакова и Михаила Шаца. Я думаю, что еще кого-то вы назовете. Вы отношения поддерживаете с ними, помогали освоиться в новой реальности? 

И. АКСЕЛЬРОД: Ну, мы периодически пересекаемся. Я очень не люблю навязывать свою помощь, но когда мы пересекаемся, если возникают вопросы, я с удовольствием на них отвечаю, помогаю, связываю. Вообще, Израиль – страна натренированная в приеме новых репатриантов. И поэтому у нас есть такой инстинкт сразу пытаться дать все свои контакты, поделиться всем своим опытом. 

Я считаю, что то, что сейчас переживают новоприбывшие – это такой быстрый курс молодого бойца в Израиле, то есть это ускоренное становление израильтянином. Тебе очень быстро и емко объясняют, почему эта страна существует и что плохой сервис в этой стране — это не решающий фактор, есть вещи поважнее в этой стране. Поэтому я думаю, что все эти люди станут гораздо лучше понимать Израиль, а многие из них станут, я думаю, прямо израильтянам после пережитого здесь. Потому что очень сильно объединяют ракетные обстрелы. Очень сильно. 

Я даже начал писать на эту тему, что вот мы живем каждый в своей семье, тут семейство Фельдман, тут семейство Кац, тут семейство Шац, тут семейство Аксельрод, но когда по нам стреляют, это все уже Тель-Авив, Южный район, Тель-Авив, Центральный район, мы все вместе. И я пытался еще до войны объяснить, за что я, например… Опять же, я не люблю вот эти слова «любовь» по отношению к стране. Что такое страна? Это твоя семья, это твои друзья. Что такое страна? Но это общество, какое-то понятие для меня. Вот израильское общество, которое очень ценит жизнь, оно уникальное. 

Я нигде себя не чувствую так безопасно, как бы это ни абсурдно звучало во время войны, как здесь. И я поэтому говорю, я готов терпеть и то, что тут тяжело купить квартиру и потом за нее расплатиться, и потом тебе нахамят еще в банке, несмотря на то что ты закладываешь сюда ежемесячно большие деньги. 

К. ЛАРИНА: Да-да-да, еще про водителей расскажите. Да, я знаю все это.

И. АКСЕЛЬРОД: Водители, да, которые почему-то путают еврейский обряд обрезания с новым почему-то обрядом подрезания регулярно. Блин, и тут придирайся без края. Кстати, об этом мой стендап во многом. Последний концерт – в принципе, это такой тоже разговор с новоприбывшими о том, как к этому всему относиться. 

Но тем не менее, если говорить серьезно, то вот фактор того, как здесь и государство, и общество относятся к человеческой жизни – это беспрецедентно. Это действительно достойно всяческих Нобелевских премий. 

У меня у друга сын пошел в армию. Как раз за месяц до войны его призвали, мобилизовали, причем как срочника в боевые войска. Причем в южной части, они должны заходить будут в Газу, когда закончат свою подготовку. Ну понятно, да, какая нервозность в доме находится. 

Командир открыл группу в Вотсапе для родителей. Как в детском саду или в школе, он фотографирует их за обедом, говорит: «Вот мы сегодня поели, а сегодня они стреляли, учились кидать гранату. Сегодня мы им сделали отбой чуть попозже, потому что они сегодня не успели там свой марш-бросок сделать, и мы там нескольких наказали. Так что вы с ними еще на выходных поговорите. Но вы не беспокойтесь, все укрыты, никому не холодно, все сыты». 

И это не делает армию слабее. Это просто делает из родителей, из солдат, из всех нас один большой коллектив, который понимает, что мы там не просто так ходим в эту армию, мы не просто так свои жизни подвергаем опасности ради этого государства. У нас есть обратная связь. Более того, у нас армия – это не аморфное какое-то образование, которое оторвано от общества. Это я, это мои друзья, это министры, это президент, это все. Там тяжело поверить в теорию конспирации в армии, потому что кого ты как можешь обмануть, если там все находятся, от бедных до богатых? 

И это тоже большая часть нашего общества, которую я очень ценю. Это можно назвать израильской военщиной, но это абсолютно не про это. Армия – это прежде всего социальное явление в Израиле. У нас нет кровожадия такого, у нас кричалки армейские не основаны на насилии по отношению к палестинцам. О насилии по отношению к палестинцам в мирное время вообще никто не говорит, у нас нет таких призывов. У нас вообще есть разделение: есть ХАМАС, есть джихад. Это наши враги. Пусть они нас не трогают, мы их не трогаем.

Нет какой-то такой агрессии в обществе. И мне это очень нравится в Израиле. Мы хотим жить. Мы даже когда, прошу прощения, бухаем, мы говорим «лехаим!». «Лехаим!» переводится как «за жизнь!». Мы не хотим повторить, никого догнать. Мы просто говорим «за жизнь!», чтобы мы могли ходить в кино, любить, целоваться, пить вино. Вот про это Израиль. Армия нам нужна просто для того, чтобы мы могли это все делать, иначе нам не дадут это все делать. Попробуйте отменить израильскую армию хоть на пару часов. 

К. ЛАРИНА: Слушайте, я скажу страшную вещь, какие чувства у меня возникают, когда я слушаю сейчас вас и многих ваших соотечественников, и украинцев. Чувство какой-то невероятной зависти, потому что у меня этого чувства нет, чувства Родины, совсем, могу вам признаться, Илья. Оно у меня не знаю, куда делось. Почему-то оно исчезло. И я живу сейчас без нее во всех смыслах. Тогда я задаю вопрос вам. Из чего складывается тогда то, о чем вы говорите? Из-за того, что такое государство, такая власть, такой политический уклад или общество такое? Из чего складывается страна, которую человек готов защищать, в которой он хочет жить всегда? 

И. АКСЕЛЬРОД: Во-первых, я хочу вам пожелать, чтобы вы обрели чувство Родины. Это очень важное чувство. Опять же, я повторю уже третий раз, что я не люблю выражения как «любовь к стране» или «патриотизм». Но чувство принадлежности – это очень правильное чувство, быть частью чего-то. 

Я на одном мероприятии встретил – я расскажу про это – Аллу Борисовну. И это вообще мой кумир. То есть я с детства очень любил двух людей на сцене – Аллу Борисовну и Жванецкого Михаила Михайловича. Это мои такие фарватеры культурные были. Ну, в юморе больше Михаил Михайлович, но мне очень нравилась харизма Пугачевой. Мне повезло с ней пересечься пару раз. Вот я в коротеньком разговоре, очень таком мимолетном от нее услышал интересные слова про Израиль. Она говорит: «Я себя тут чувствую частью чего-то очень хорошего». 

Я думаю, что это что-то хорошее – это общество. Я не поддерживаю действующее правительство. И многие из тех, кто сейчас мобилизован, не поддерживают. Это ни о чем не говорит. Но это правительство, они сейчас наняты в совет директоров нашей страны. Но для меня Израиль – это прежде всего люди и их отношение к жизни. Мы единомышленники. Мы поем в своем гимне, что у нас была мечта 2000 лет вернуться на нашу историческую землю. 

Я опять же снимал два фильма про Иудею и Самарию: один – с моим участием, другой – как режиссер с Андреем Макаревичем и его супругой Эйнат. И я впервые за много лет в Израиле побывал на этих территориях не на быстрой скорости, проезжая по дороге на Мертвое море, а прямо побывал – общался с людьми, смотрел, какое разнообразие людей там живет. 

Я для себя узнал удивительные вещи. Оказывается, Авраам, наш праотец, не ходил по улицам Тель-Авива, он ходил по дороге праотцов от Хеврона через Бейт-Эль. И именно там снился знаменитый сон Иакова. Именно туда привел Моисей, к этим границам. Потом уже Иисус Навин на горе Эваль, Гризим там создавал еврейский народ. И в городе Шило первый храм 3000 лет простоял в палатке, потом только его перевели в Иерусалим. В Хевроне до сих пор могила праотцов, где Авраам, Ицхак и Иаков похоронены со своими женами. А Авраам покупал эту землю, помня о том, что там похоронены Адам и Ева. 

И опять же, мы в современном Израиле живем в абсолютном контакте с тем, что происходило тогда. Это не просто слова гимна, это часть нашей культуры, это абсолютно легитимный довод в разговоре. Ты не можешь пройти и не заметить строение 2-3-тысячелетней давности мимо себя, когда ты ходишь там. Не только по Иерусалиму, кстати. 

Поэтому Израиль для меня прежде всего это общество, которое очень-очень привязано к своим корням, которое сохранило эту самобытность культуры. Иврит – это один из немногих языков, если не единственный, который сохранился. И если бы я сейчас встретил своего прапрапраотца или мать 3-тысячелетней давности, мы бы друг друга поняли, мы бы поняли друг друга, мы на том же языке говорим. Поэтому это вот это. 

И нам, конечно, очень помогают наши враги. Потому что евреи – народ темпераментный. Все-таки мы тоже восточные. И если бы тут не было у нас вокруг врагов, мы бы тут начали очень серьезную внутреннюю грызню, как и было, кстати, до 7 октября. Потому что тут очень много мнений, очень много свободы. Каждый человек – это мир. Никто не говорит «там сверху сказали». Тут нет такого понятия «сверху сказали». Кто сверху сказал? Конкретно имя, фамилия. Почему сказал? Откуда он это знает? Вот эти вопросы. Послушайте разговор семей, похищенных в Газу, с премьер-министром. «Какой? О каком формальном там этом? Дай нам ответы! Когда ты их вернешь? Что вы делаете для этого?» 

Это психология другая. Тут нет вот этой всей иерархии, этого всего. Это где-то воспринимается как наглость, как балаган, как хаос, как бескультурье кем-то может восприняться. Те, кто приезжает сейчас из Москвы, говорят: «Как? Что? У вас вот нет никакого дресс-кода. У вас в ресторанах не обслуживают. Вы тут кричите друг на друга». Это такой ДНК страны. 

Но за этой свободой есть один большой результат. В результате мы всегда все эти годы отстаиваем свое право влиять на свою жизнь. И это главное, в конце концов, для каждого израильтянина. Вот для меня это Израиль. Это страна, это общество свободных людей, которые умеют влиять на свою жизнь, ее отстаивать. 

К. ЛАРИНА: Меня еще поражает, конечно, что в Израиле, сейчас особенно, во время этой войны, все знают имена тех, кто погиб, все знают имя каждого погибшего солдата, все знают, кто еще находится в заложниках. Я вспоминаю все эти потрясающие акции поддержки на улицах, где фотографии, где столы накрыты. Да и столько здесь вообще креатива и столько таких вот перформансов важных очень, которые не дают обществу отключиться, забыть о том, что наши граждане в беде. 

Я опять же сравниваю с Россией, вспоминая, там, не знаю, когда людей избивают на улице эти вот омоновцы, женщин, подростков тащат, а на соседней улице люди вообще не в курсе, что происходит: «А что там такое? Что там за дебилы опять куда-то вышли?» Вот мне кажется, еще вот в этом разница. Может быть, я идеализирую, скажите, вот в данном случае израильское общество, но мне кажется, что здесь люди в курсе того, что происходит с ними, что с ними хотят сделать, короче, грубо говоря, что происходит на соседней улице, можно так сказать. Или нет? 

И. АКСЕЛЬРОД: Конечно, здесь очень активная позиция у людей, очень активная. Здесь каждый разбирается в политике, ну, в разной степени, но, по крайней мере, поговорить об этом не стыдно и требовать свои права, ходить в муниципалитет и бить по столу, если надо, а главное, не допускать, чтобы кто-то тут нарушал твои права или права твоих соседей. Тут нет такого, чтобы пройти мимо кого-то, кого там избивают, и говорить: «Ну, наверное, что-то неправильное сделал». Ну нет такого в Израиле. 

Это дело не генетическое, я считаю. Это дело воспитания. Просто Израиль – это еврейская страна. И здесь, несмотря на то что тут есть 2 миллиона мусульман из 10 миллионов населения, что не маленький процент, но оно охарактеризовано как Еврейское демократическое государство. Именно в этом порядке, кстати – еврейское демократическое государство. Об этом очень большой спор идет. 

В иудаизме есть несколько очень важных принципов, которые очень сильно повлияли на историю еврейского народа, в том числе на образование. Говорят, евреи умные. Нет, у нас не то, что больше клеточек в голове. Нет. Просто еврейские родители знают, что они должны пожертвовать всем, что могут, чтобы скопить на учебу ребенка. То есть у нас не было веками запрещено обучение, как это было даже в христианстве в Европе, когда только элита и церковь умели читать. И евреи сразу пытаются научить своего ребенка читать, писать и образовать как можно лучше. 

А второе такое качество историческое – это споры, причем даже со Всевышним. В Израиле любят спорить. Но это все из Библии пошло. У нас же нет подчинения Господу. Мы говорим, типа, евреи избранный народ не потому, что избранный Богом, что лучше, а мы избранный народ выполнять все 613 заповедей Бога, но за это будь добр нам объясняй, что мы должны делать и почему мы должны тебе так служить. Поэтому у евреев с Богом разговор на ты. 

И у евреев поэтому выходят расшифровки своей книги и расшифровки на расшифровку. Там уже несколько слоев Мишны и так далее. А что делать если так? А что делать, если так? А кто сказал, что именно так? А теперь у нас появились лифты, а теперь появились мобильные телефоны. 

И раввин – это не богослужитель, который находится выше других. Поэтому нельзя, например, сравнить раввина и попа, священника. Раввин – это учитель. Он имеет абсолютно те же права, что и ты, если ты не раввин. Но он просто посвятил большую часть своей жизни изучению Торы, философии, и ты можешь к нему прийти за советом. Бывает, что у раввина складывается большой круг почитателей его таланта, и тогда он становится очень влиятельной фигурой. Но он не имеет никакого дополнительного разрешения или полномочий провести какой-то обряд, который ты не можешь провести. То есть когда-то у нас были коэны еще во времена Храма, которым действительно позволялось заходить во внутрь храма, сейчас в иудаизме этого нет. То есть полное равенство. Нету никого. 

И это, кажется, очень далекие вещи от реальности, но они влияют на реальность. Именно поэтому мы также общаемся с нашими министрами и премьер-министрами. Мы относимся к власти как к людям, которые из нас вышли. Они сейчас на ответственной должности, мы их должны в меру уважать, но мы им предъявляем вопросы. 

Слушайте, дам пример из дома. У меня дети родились в Израиле, они очень хорошо говорят на русском языке. Я включил им «Ну, погоди!». Они посмотрели и сказали: «Папа, нам очень понравилось, но мы не понимаем, что волк хочет сделать с зайцем». Вот скажите мне, Ксения, что волк хочет сделать зайцем в «Ну, погоди!»? 

К. ЛАРИНА: Сожрать, наверное. 

И. АКСЕЛЬРОД: Сожрать, конечно. Да 99% людей скажут сожрать, потому что мы выросли в другой стране, в стране, где нас не приучили задавать вопросы, которые идут вразрез с концепцией нам навязанной. Даже если мы видим, что там есть какие-то несостыковки. Дети увидели, что в одной серии «Ну, погоди!» волк приходит в гости к зайцу с букетом цветов. Там у него еще какая-то бутылка была то ли сидра, то ли шампанского. То есть он знал все это время, где он живет. И дети действительно не понимают, что он хочет сделать с этим зайцем. Если сейчас уже на взрослый юмор переходить, я сам не знаю, что он хочет делать с зайцем все эти серии и как вообще надо прочитать фразу «Ну, погоди!» сейчас. 

Но, понимаете, они задали вопрос: «Что он хочет сделать с этим зайцем, если он все это время знал?» Они нам задают неудобные вопросы с рождения. Их этому учат. Это часть общества. И это к этому приводит. 

Поэтому да, это создает дискомфорт. Очень любит этим, кстати, пропаганда пользоваться, когда говорят, что вот во всех западных странах нестабильно и демонстрации и так далее. Конечно, демонстраций нет там, где их подавляют, там, где нет другого мнения. А где общество живое, всегда будут демонстрации, всегда будет казаться, что все неустроенно, что правительство плохо работает. Каждое правительство плохо работает, потому что его могут критиковать. И в любом правительстве есть недостатки. Просто нужно это понять и принять. А Израиль, он про это. 

Вот, кстати, ни в одной стране Ближнего Востока нет столько прав у мусульман. Говорят, что Израиль там подавляет. Тут есть 2 миллиона мусульман. Где еще женщины с такой легкостью поступают на учебу в университет? Я уже не говорю про все остальные права, типа водить машину, которое тоже не везде тривиально. У моих родителей врач семейный, его имя Усама. Мой врач прошлый, была фамилия у нее Арафат. Где тут какие-то ущемления? 

Это общество открыто в принципе. Оно очень своеобразно, но оно открыто, оно хочет жить, оно хочет общаться с другими народами. И наши враги пытаются это отменить. 

К. ЛАРИНА: Илья, вот я хотела про это спросить. Тоже очень, на мой взгляд, тема такая важная. Вы назвали как раз мусульман, которые близкие вам, как я понимаю, люди, если мы говорим про врачей. Сегодня, вот после 7-го числа, насколько себя защищенно чувствуют эти люди? Нет ли здесь опасности так называемой «охоты на ведьм», нет ли таких проявлений агрессивных в обществе в быту в отношении представителей мусульманских стран?

И. АКСЕЛЬРОД: Я думаю, что самый большой экзамен был в первые числа войны, когда действительно был максимальный шок и могла быть какая-то неадекватная реакция, нестандартная. Ее не произошло. Более того, мы тут опасались немножко с другой стороны, что многочисленные мусульмане, которые живут здесь и тоже подписанные на разные Телеграм-каналы пропалестинские, смотрящие там «Аль-Джазиру», пойдут на нас. То есть у нас тут были отряды самообороны даже в центре страны. Именно тех арабов, которые живут в соседних городах или даже с нами в городах. 

Но не произошло, к счастью, ни того, ни другого. Очень хорошо работала и разведка, которая очаги какого-то безумия быстро гасила, ну и люди как-то взяли на себя ответственность и поняли, что нам тут дальше нужно жить. И опять же, тут нет такого постоянного напряжения. Я иду и вижу там араба на улице, я ему ничего не скажу. То есть плохого я имею в виду. Мы пересекаемся в быту. 

Кстати, я когда снимал фильм про людей в Самарии, тоже интересную вещь подметил. Там же евреи и палестинцы, они определены мировым сообществом как главные враги. Но из-за того, что они живут вместе на той же территории, они гораздо ближе общаются, чем любой там житель Тель-Авива с арабами. Потому что у них общий быт, они вместе работают, они ездят по одним трассам, стоят в тех же пробках и бывает, что ходят друг к другу лечиться или лечить собак. Это же такие истории невероятно абсурдные. 

К. ЛАРИНА: Но это одно. Это вы говорите про мирное, что называется, сосуществование, извините за этот советский язык. А сейчас-то как, вот сейчас?

И. АКСЕЛЬРОД: И сейчас это происходит.

К. ЛАРИНА: Нет такого потаенного какого-то, не знаю, страха, когда человек может выйти из общественного транспорта, если увидит там двух-трех представителей ислама…

И. АКСЕЛЬРОД: Особенно в первые дни и недели. Вот у нас во дворе там ремонтировали какую-то проводку, и приехала группа из трех арабов. Это было жутковато, потому что ты не понимаешь, ты еще весь в страхе происходящего. Но у нас усилили патрулирование везде. Опять же, я продолжаю говорить, что очень многие рабы, живущие в Израиле и живущие на территориях в Газе, они хотят жить просто, жить нормально. И это большая проблема, как различить тех, кто хочет жить, и тех, кто хочет умереть и убить. Мы в этом страхе все время живем, все время переживаем. Я смотрю опять же на школу, у нас патрулирует солдат с винтовкой. 

Но если убрать очаг этой ненависти, очаги, то есть присутствие терроризма, вот этого фундаментализма, а его можно убрать, не нужно сдаваться, нужно убирать постепенно, больно, но это нужно убрать, то я считаю, что и соседей, которые не признают наше существование, можно в этом убедить. 

Ведь как показывает практика, самые успешные и богатые арабские страны понимают, что с Израилем нужно и можно дружить. У нас прекрасные сейчас сложились отношения с Эмиратами, у нас очень нормализовались отношения с Саудовской Аравией до войны. Одна из причин, которую называют политологи, – это то, что пытались сорвать этот самый мир. Мы не представляем угрозы. 

Я еще больше хочу сказать, что на Ближнем Востоке очень много происходило исторических событий. Тут, конечно, можно отпрыгивать до времен 1967 года, 1948 года, можно на британский мандат, на Османскую империю и вообще можно дойти до динозавров, которые тут тусовались. 

Поэтому я для себя выработал еще один параметр, помимо исторического – а что ты сделал с землей, которая тебе была предоставлена на какое-то количество времени? И вот посмотрите, если вы не были, но вы были, я полагаю, ну вот те наши зрители, приезжайте в Израиль, посмотрите, как на болотистой местности построены города, построены исследовательские центры, которые дарят миру очень много технологий, спасают много жизней, улучшают качество жизни, какое сельское хозяйство создали даже в Газе, когда там было еврейское присутствие, а приграничные зоны – это центр сельского хозяйства. Хотя это пустыня, это пустыня. То есть это любовь к этой земле. 

И я считаю, что в конце концов найдутся силы, которые и среди наших арабских соседей возьмут верх в пользу желания жить и что-то строить. Потому что они должны смотреть на то, что тут построили уже евреи. И мы с удовольствием поделимся опытом, потому что у нас нет имперских амбиций что-то еще дополнительно захватить. Сейчас война в Газе идет не за территорию. Мы ее не начинали. И там никто не собирается эту плодородную землю отжимать для каких-то там своих целей. У нас есть выходы в море. 

Идет борьба за цивилизацию. Мы хотим, чтобы здесь была современная цивилизация, которая уважает человеческую жизнь, которая стремится ее развивать и улучшать. И есть сейчас большие силы, которые мы недооценивали, которые этому мешают. Но я уверен, что мы победим. Для этого нужны не только наши силы, а мировое сообщество должно это понять. 

Самый большой сейчас союзник ХАМАСа – это протест в Европе и в США. Вы представляете – это абсурд! – что самая цивилизованная часть человечества – это и есть последний щит, который остался у Синуара перед тем, как его поймает израильская армия. То есть его вся надежда на то, что протесты в цивилизованных странах остановят Израиль, единственную демократию на Ближнем Востоке, от победы над террористической организацией, которая казнит геев, которая казнит оппозицию, которая казнит всех, кто мыслит иначе, которая к женщинам относится, как к имуществу, и прочее, и прочее, и прочее, за что борются те же самые либеральные протестующие, но не понимают вообще, за кого они выступают. 

Поэтому мы предлагаем все что мы можем. И мы очень надеемся, что в мире найдется та критическая масса, которая поможет сюда привести цивилизацию. 

К. ЛАРИНА: Это были разговоры о важном с Ильей Аксельродом в нашем сегодняшнем эфире. Я без иронии говорю. На самом деле очень много важных вещей сказано было. Наверное, уже будем завершать нашу сегодняшнюю встречу. Но все сказано вот в вашем последнем монологе, все сказано о том, что важно сегодня и о чем нужно думать, и чего хочется в финале. В финале хочется победы света над тьмой, грубо говоря. Ну, учитывая, что мы с вами действительно встречаемся в начале прекрасного праздника, праздника чуда, Хануки, это тоже особый смысл приобретает. 

Я хотела еще один вопрос вам задать. Почему вы на русском языке работаете? Вы же все-таки здесь совсем еще с детского возраста. 

И. АКСЕЛЬРОД: С 6 лет. 

К. ЛАРИНА: Конечно же, наверняка вы прекрасно говорите на иврите. Но предпочитаете русский в работе. Почему?

И. АКСЕЛЬРОД: Ну, это неинтересный ответ, он очень жизненный, прозаичный. В 90-е годы меня тут не очень хорошо приняли. Мы жили в плохом районе, и в очень плохой школе я начинал учиться. Меня там очень сильно дразнили. Я еще не знал, что я еврей, но я уже знал, что я «вонючий русский». Там действительно была шпана, это была драка каждый день, была борьба за выживание. Эта школа с годами, я уже когда работал на радио, она заняла первое место в негативном рейтинге. То есть худшая школа в социоэкономическом уровне страны. Я с нее начинал. 

К. ЛАРИНА: Повезло. 

И. АКСЕЛЬРОД: Мне очень повезло. И я как-то закрылся. То есть вместо того, чтобы интегрироваться в первые годы в израильское общество, я закрылся, у нас появилась дома тарелка, я смотрел «Поле чудес», «L-клуб», «Элен и ребята», «Час пик», «Джунгли зовут!». Мне было интересно все это. Это меня сформировало во многом. 

Потом в 15 лет я увлекся КВН, мне надо было шутки писать. Я умел говорить, но я не умел писать. Мне бабушка из Минска привезла «Букварь», привезла мне «Дядю Степу», я научился писать. И когда я уже служил в армии, я говорил абсолютно на иврите в силу службы и там писал еще много шуток, начал выступать со стендапом, на открытые выезжать какие-то вечера. И, в принципе, я думал, что все-таки у меня сложится на иврите. 

Но случилось у меня знакомство с Семеном Слепаковым, он меня пригласил на «Comedy Баттл», и я увидел огромную – в 2012 году это было – многомиллионную аудиторию, а это все сложилось с моими детскими воспоминаниями приятными о русской литературе, о том, что там очень такая богатая культурная жизнь. И я начал превращать русский язык в свой рабочий язык. Я его не то чтобы выучил, просто надрессировался. Я не знаю правил, я просто знаю, что нужно так или так. Методы дрессировки. Я не знаю, как там называется. Слышал, что такое слово есть. И это стало моим рабочим языком. Я, кстати, периодически стараюсь выступать на иврите, но профессионально я это делаю на русском языке. 

Хотя вот у меня стендап… Я вам тоже расскажу показательный случай. Я работал на «9 канале», я вел утреннее шоу, и пришла ко мне в студию женщина-диетолог. Она рассказывала про салат из сельдерея. Я в ее рассказе понял все, кроме одного слова – слово «сельдерей». Я понятия не имел, что это такое. Логично я мог предположить, что сельдерей – это множественное число одного сельдиря. Но что такое сельдирь, я тоже не знал. И я начал думать, это тоже логично, пока она рассказывала, что сельдирь как-то похож на селедку. И тут у меня все связалось. Есть рыба сельдь, у нее есть самка селедка, потому что она под шубой, и есть самец – это сельдирь. И, по сути, это салат из самцов сельди. Я себе так нарисовал эту картину. 

Когда диетолог закончила свой рассказ, мне редактор в ухо говорит: «Илюша, осталось полторы минутки, задай какой-нибудь уточняющий вопрос». Я с абсолютно умным лицом ей говорю: «Скажите, пожалуйста, а этот салат принципиально из сельдерея делать или из самок тоже будет вкусно?» Это же прямой эфир, и там тоже женщина не знала, как реагировать. Она говорит: «Ну, это на любителя». 

Я к тому, что у меня до сих пор бывают такие провалы в языке, несмотря на то что он мой рабочий и он мне очень нравится, и это тоже часть большая моей внутренней культурной жизни. Но я очень много говорю на иврите, с детьми мы часто сейчас переходим на иврит и читаем много на иврите. Я все классические книги на русском языке прочел на иврите. Там без огласовок я до просмотра фильма думал, что Коровьев в «Мастере и Маргарите» – это Караваев, потому что там нет огласовок, я не знал, как правильно прочесть. 

Поэтому я на двух языках живу. Выступаю больше, наверное, на русском языке. Но вот на следующей неделе у меня на иврите тоже будет выступление. 

К. ЛАРИНА: Илья, огромное вам спасибо за сегодняшний разговор.

И. АКСЕЛЬРОД: И вам спасибо.

К. ЛАРИНА: Спасибо за оптимизм, за это жизнелюбие, за формулу, что смех побеждает страх. Мне кажется, это очень важно повторить в нашем финальном этюде. Я желаю скорейшего окончания войны, победы, безусловно, Израиля над этим ужасом. Желаю, чтобы было как можно меньше жертв принесено во имя этой победы. Ну и жизни, жизни, жизни, жизни. Спасибо вам большое. 

И. АКСЕЛЬРОД: Лехаим! Спасибо.

К. ЛАРИНА: Спасибо.