«Честно говоря» с Анатолием Белым и Егором Трухиным
Люди ходят с ума — пропаганда делает свое черное дело. «Вокруг враги» — в этой параноидальной риторике они начинают жить, и всё. Я понимаю, что усилия мои тщетны по сравнению с тем ядом, который вливается в их уши, сердца и души. Я ничего не смогу сделать. Поэтому вычеркиваю…
Подписаться на канал The Insider
Поддержать канал The Insider
К.ЛАРИНА: Добрый вечер, дорогие друзья, зрители, подписчики нашего канала. Это канал «The Insider LIVE». Меня зовут Ксения Ларина. И, как обычно, уже по традиции мы еженедельно выходим в большой эфир с нашими гостями, чье мнение нам очень важно — мнение о происходящих событиях, о том, что сегодня происходит и в России и в мире и, конечно, в первую очередь, в войне.
У нас сегодня премьера формата. Я сегодня не одна в высоком смысле этого слова, поскольку в гостях у меня не один человек, а целых два. Это Анатолий Белый, актер. Толя, приветствую тебя, здравствуй!
А.БЕЛЫЙ: Привет, Ксения!
К.ЛАРИНА: И это Егор Трухин, режиссер. Егор, приветствую тебя, здравствуй!
Е.ТРУХИН: Привет, Ксения.
К.ЛАРИНА: Что объединяет этих двух людей? Не только я в кадре, дорогие друзья. Их объединяет совместный труд. И, я думаю, что даже те, кто не видел спектакля «Я здесь», все о нем знают. Поскольку о нем пишут много, пишут зрители, что, мне кажется, в данном случае куда важнее, чем какая-то театральная критика, важнее эти отклики невероятные, которые мы получаем, я во всяком случае, читаю у себя в социальных сетях из самых разных уголков мира. Что называется, где я только не был.
Давайте с этого начнем наш разговор. Сколько вообще времени этому спектаклю, этому проекту и чем он для вас лично дорог? Я имею виду, может быть, не сто, как проект театральный, как ваша самореализация профессиональная.
А.БЕЛЫЙ: Этому спектаклю почти год. Он был поставлен в конце сентября прошлого года. И он, с одной стороны, для меня безумная рука помощи сначала от Толи Белого, потом от продюсера Art Up которая занималась организацией создания этого спектакля Марина Аксельрод, за что ей огромное спасибо. Как это вообще все началось? У меня был период, когда я прожил несколько месяцев в Израиле. И стала возможность поставить один спектакль, второй, общался с продюсерами. И по разным причинам это ни к чему не пришло. И я уже поехал получать визу в США в Варшаву. Это было в июле прошлого года. И так получилось, что мне ее не одобрили, и я уже думал брать билет в Москву. Потому что в Израиле было очень дорого жить. И тут, в этот момент, когда я собирался брать билет, мне позвонил Толя Белый, и этот день, конечно, надолго останется в памяти. Это какое-то удивительное приключение, потому что — мне мало кто верит, но так и произошло — я собирался брать билет, мне уже пришла СМС подтверждения, — и тут мне звонит Анатолий Белый и говорит: «Ты где?» Я говорю: «Я в Варшаве». — «Что ты там делаешь?» — «Я собираюсь улетать в Москву». То есть абсурдный диалог, абсолютно.
И он мне сказал фразу, которую я надолго запомнил, он сказал: «Ты нужен здесь, в Израиле». И с этого началось приключение по созданию нашего спектакля. Я прилетел, и дальше уже мы стали обсуждать. Толя пришел с идеей создания по стихам, написанным после 24 февраля прошлого года. Русскоязычные стихи и тексты. А у меня со своей стороны были уже накопленные ощущения практически с самого начала войны о необходимости и гражданского и художественного высказывания нового, какого-то спектакля, где пошла бы речь о новом поколении людей, которое сейчас, к сожалению, появилось, и мы часть этого поколения. Это поколение пострадавших. Кто-то напрямую, кто-то не напрямую, кто-то беженец. Кто-то политический. Абсолютно по разным мотивам пострадавшие от этой войны безумной. Такой тип людей.
И мы объединили наши усилия. У меня была идея сделать персонажи, в первую очередь, то есть не чтобы Толя Белый выходил и читал стихи, как он прекрасно, бесспорно, делает — у меня было предложение сделать драматическую историю про такой микст персонажа: беженец, либо эмигрант. И возникла такая чаплинская история и со стихами и с нашими собственными текстами. Это такая рефлексия вслух, практически онлайн рефлексия в живом виде, с импровизацией, с нашими сегодняшними мыслями на тему того, в каком мы времени сегодня оказались.
И это очень важно, когда у тебя, как у режиссера, как у художника, как у актера, у кого угодно возникает возможность высказаться. Потому что если это в себе копить, то, от этого, конечно, можно с ума сойти. И в этом смысле и практически во всех смыслах этот спектакль стал для меня большой возможностью просто высказаться.
К.ЛАРИНА: Скажите, пожалуйста, Толя и Егор, было ли для вас неожиданностью такой удивительный резонанс, такой отклик публики в самых разных городах и странах? И что для вас самое важное из этой обратной связи, что вы почувствовали? Потому что тут надо все-таки напомнить нашим зрителям, что, действительно, это спектакль, это не журналистское высказывание, не текст — это некий образ художественный и это, безусловно, художественный язык. И это требует зала, полного зала. Здесь по Zoom не сыграешь. Нужно, чтобы было дыхание ответное.
Вот что в этом ответной реакции для вас было важным, может быть, даже неожиданным?
Е.ТРУХИН: Я хочу поделить ответ на две части. Я должен сказать, что мне безумно важно было поставить, создать этот спектакль, в первую очередь, в Израиле, в той стране, где ситуация нахождения под обстрелами, она безумно знакомая. И в этом смысле публика, пускай русскоязычная, но это та публика, которая там живет, которое это понимает, чувствует, это люди, которые 30 лет назад — кто-то раньше, кто-то позже — уехали из развалившегося Советского Союза. То есть это публика тематически близка нам. И они приняли этот спектакль вопреки нашим ожиданиям. Потому что ожидания были разные. Не то чтобы мы хоронили на премьере этот спектакль, но это было страшно безумно, мне, во всяком случае, точно. Публика приняла неожиданно как своих.
К.ЛАРИНА: Услышала про себя, да?
Е.ТРУХИН: Да, эта публика услышала про себя. И был какой-то просто невероятный шквал эмоций у людей. Первые три спектакля, первый блок из трех спектаклей сентябрьских, они стояли практически один к другому стояли день за днем. Это были полные залы. И я такого не видел очень давно, когда зритель весь в слезах. И от этого еще и у меня еще тоже накатывает, потому что я в последнем ряду, даже за последним рядом смотрел. Я переживал дико. И я видел, как люди выходили во время спектакля — у меня это впечатление надолго осталось, как они выходили во время спектакля. Я думал, что они уходят со спектакля. Я выходит от нервов, естественно, покурить во время спектакля. И вижу: эти люди стояли и проплакивались как бы и возвращались в зал все до единого, то есть никто не уходил.
И эта картина именно этого зрительского восприятия этой темы… То есть увидев это, я понял, что мы сделали то, что нужно, то есть мы попали в точку. Мы уже много стран объездили с этим спектаклем. Восприятие зрительское сходится с израильским во многом. Разный менталитет, по-разному устроена жизнь в разных странах, это понятно, разные оценки. Но в целом восприятие людей этой больной темы, которую невозможно воспринимать равнодушно — «человек, пострадавший от войны» — вот эта тема, — она как бы налицо. Потому что эта тема всем близка оказалась сегодня. Это беспроигрышная (плохое слово, конечно) тема.
К.ЛАРИНА: Попадались любые точки, любого общества.
А.БЕЛЫЙ: Я немножко дополню. Мы так стали немножко сейчас хвалить, захваливать сами себя. Мне кажется, если объективно посмотреть на то, что произошло, что мы сделали, то, несомненно, это актуальная очень тема, она живая, она больная, это открытая рана кровоточащая. Где бы ни жил, что бы с тобой не происходило, все равно она из-за того, что по жанру это такой монолог моего персонажа — я хочу подчеркнуть, что его придумал Егор, и за это ему огромное спасибо. Действительно, у меня изначально была другая идея — читать стихи с музыкальным инструментом, ну, сделать программу. И он предложил мне совершенно новый и для меня челлендж. То есть это был такой вызов. Потому что амплуа трагического клоуна, каковым является мой персонаж в этом спектакле, я в России не был востребован в течение всех 25 лет, что я служит в театре. Мне никогда — только в «Пленных духах» я играл в острой эксцентричной форме спектакль, никогда больше. Давали все героев-любовников, трагических…
К.ЛАРИНА: Неврастеников.
А.БЕЛЫЙ: Неврастеники тоже были, но в таком плане, в таком интерактиве, в таком в прямом контакте со зрителем я и мой персонаж я нахожусь в течение полутора часов. Такого еще не было. И это был меня тоже актерский, профессиональный вызов.
И я хотел подчеркнуть еще, что этот спектакль, он, конечно, прямо в жилу сегодняшнего дня. Он обо этом обо всем. И он, помимо художественной нагрузки, которая там есть — есть образ спектакля, есть персонаж, все это придумано. И линия, и драматургия, и стихи туда вплетаются как некий тоже разговор со зрителем о нас о всех. Но этом жанре прямом была огромная ответственность, чтобы это не свалилось в конъюнктуру и к игре на этой теме. Невозможно на этой теме играть. Мы бы были последними подонками, если бы это сделали. Поэтому это такое прямое эмоциональное, прежде всего, для меня, гражданское высказывание и своего рода обоюдная терапия, это правда. Этот спектакль несет такую терапевтическую функцию. Им, действительно, надо выплакаться, мне тоже. Надо выкричаться, из себя все это выкричать. И только в таком очень честном прямом, лобовом воздействии эмоциональном, только в таком ключе этот спектакль и должен существовать. Мы понимали, что мы сейчас говорим о том, что происходит сейчас с людьми.
И ладно, мы — мы лишились родины, мы лишились домов — мы не лишились жизни, мы не лишились своих близких, слава богу. У нас по сравнению с людьми, которые пострадали от войны впрямую, там все хорошо. Поэтому говорить об этом нужно максимально честно. И, как мне кажется, залог такого отклика зрительского — это наша честность с Егором. Это то, что не сделали спектакль какой-то, где я чего-то играю. Это вот максимально не игра, это максимально не театр. Это максимально человек живой, который с тобой разговаривает о том, что с ним произошло. И этот ключ трагикомически, трагифарсовый, который ему так импонирует и Чаплин один из любимых его персонажей. И мой персонаж гоняется за лучиком. Мы сделали прямые цитаты из Чаплина. Как, мне кажется, сейчас время таких прямых высказываний. И мы, не стесняясь, туда это все вставили, сделали спектакль. И это почти не спектакль, это максимально уход от чего-то театрального. Я все время с себя сознательно срываю как бы свои какие-то штампы, штуки наросшие. И, мне кажется, в этой честности, этом прямом разговоре в прямых эмоциях, когда человек на твоих глазах… я стараюсь каждый раз прожить. Конечно, зритель подключается мгновенно и происходит такое соединение с залом.
Вот, что я хотел сказать. Не то, чтобы мы сотворили какое-то чудо, но просто очень честно все это сделали.
К.ЛАРИНА: Еще пара вопросов по спектаклю «Я здесь». Правда ли, что вы корректируете контент, что называется, извините за это ужасное слово применительно к художественному произведению, но тем не менее? Что вы меняете, добавляете или убираете какие-то тексты в зависимости от страны, где вы играете этот спектакль. Или это уже мифы какие-то, апокрифы вокруг этого спектакля.
А.БЕЛЫЙ: Нет, это абсолютная правда. Спектакль сконструирован так, что наш персонаж — это человек, который бежит куда-то от чего-то. Мы с Егором в какой-то из репетиций дали ему определение в сегодняшнему дне Homo lost (человек потерянный). И из-за того, что спектакль находится в интерактиве со зрителем постоянно и он решен в абсолютно клоунском ключе, то начинается вообще с интерактива со зрительским залом. И этот кусочек, где мой персонаж реально попадает не то что в страну — в определенный город. И он сегодня с утра попал в первый раз в этот город, и нужно дать информацию об этом городе какую-то смешную, неожиданную, интересную и именно об этом городе, и именно приметы этого города, приметы народов. В том же Тбилиси, когда мы были, у нас сложился великолепный текст.
Мы что делаем? Вечером предыдущего дня или утром этого дня, когда спектакль, просто заходим в интернет или я один, когда Егор занят, и у меня уже отработанная схема: я захожу в браузер, набираю: «Интересный факты о…» допустим, Тбилиси. И мне выпадает 25 интересных фактов. Я сижу, выбираю, Егор выбирает. Мы это все складываем. Вот как было в Тбилиси: мы сели в лобби отеля, сложили наши обе информации — что он нашел, что я нашел — и плюс еще живые, вот сейчас, в моменте найденные истории, вдруг пришедшие к нам.
Вот в Тбилиси было так: пришел наш продюсер и сказал (или, Егор, это твоя история была): «Я сейчас видел таксиста, который каждой девушке, которая садилась в его машину, дарил цветок. Она говорила: «Что такое?» — «Такой сегодня день. Я хочу подарить…». И вот из таких очень живых, очень настоящих моментов складывается, мы вместе складываем историю персонажа в этом городе. То, что он сам нелепый, смешной, растерянный, он встречает каких-то интересных людей, он видит белье развешенное, оно ему падает на глаза. В том же Тбилиси эти бельевые веревки знаменитые. Свалился ему на голову чей-то предмет туалета. И так далее. Он заходит за угол — тут хинкали. Тут собаки бездомные, тут таксист. И вот из этого складывается история о каждом конкретном городе. И это так подкупает зрителей, это так происходит в первой части. Мы так его располагаем к себе, что «ребята, мы знаем о вашем городе такие вещи». Это очень располагает зрителей, очень хорошо это воспринимается. Ну, а потом уже мы меняем ключ повествовании и стихотворения, и зритель начинает понимать, что же с этим человеком не так, почему он тарахтит, почему он не останавливаясь, говорит, захлебываясь, мысли бегут впереди него, он все время говорит, говорит… И потом только мы начинаем понимать, почему, что же с ним произошло.
Но вот этот момент каждого города, не то что страны, это абсолютная правда.
К.ЛАРИНА: Егор, добавишь к этому рассказу?
Е.ТРУХИН: На самом деле тут Толя всё сказал. Это абсолютно живая штука. Каждый раз от города к городу. Я не присутствовал сейчас, к сожалению, на гастролях по разным причинам в США. И мне в этом смысле очень интересно, что же там Толя сказал про Нью-Йорк, про Чикаго. Причем, я так понимаю, что каждый город — разные тексты. Потому что там разнее живут люди. Я могу еще сказать, что те несколько раз, которые я попробовал — в Израиле мы вместе сочиняли, в Тбилиси, в Германии, Латвия, Литва, Эстония тоже вместе — и я поймал себя на том, что я невероятные просто вещи узнаю про эти страны, про этих людей, не только про русскоязычных, кто там живет, но и про местных. И это дает просто какое-то огромное количество знаний и нам самим, но еще и воспитывает какое-то хорошее чувство солидарности, уважения. Ты проникаешь в какие-то внутренние проблемы каждой из этих стран, потому что у каждой страны свои болячки, у каждого народа свои болячки, своя рефлексия. И ты, когда про это узнаешь, ты понимаешь, что очень много у нас общего. И спектакль о конкретном персонаже, но на самом деле ты в этот момент понимаешь, что он и он их тоже и о тебе, и у вас очень много общего.
К.ЛАРИНА: Еще один вопрос тоже про публику. Поскольку сейчас, конечно, невероятный бум гастролей и турне русских, российских артистов, которые, как вы точно определяющие, бегущие от войны во всех смыслах этого слова, старающиеся как-то дистанцироваться от путинского режима, от тех людей, которые эту войну развязали и для людей, у которых есть возможность говорить, будь то журналисты, музыканты или артисты, или писатели. Это невероятно важна, а, может быть, даже единственная форма самовыражения, чтобы сказать миру, почему я не в России, почему я оттуда бегу и почему я проклинаю сегодня эту власть и руководство сегодняшней России. Длинный заход. Но не секрет, что русскоязычная публика во всем мире, которая здесь живет давно в отличие от нас с вами, у которой очень четко и давно сформировались сои впечатления о прекрасном и, в том числе, о прекрасной России настоящего, условно это можно называть «ватой», но скажу толерантно, что это люди, которые являются, по сути, апологетами нынешней власти, которые, по-прежнему, считают Владимира Путина человеком с яйцами, который типа фак показал Америке и прочий набор всей этой ерунды, которую не вам рассказывать, вы всё знаете.
Короче, публика разная. Чувствуется ли это на ваших спектаклях? Не было ли проявлений какого-то недовольства, когда человек пришел, заплатил за билет, а ему тут впаривают антивоенную, антипутинскую, а он-то как раз за, он как раз считает, что типа все хорошо, все идет по плану и Россия — вперед? Я все это упрощаю, но вы понимаете мой вопрос.
Е.ТРУХИН: Я могу сказать, что у каждого спектакля, как мне подсказывает мой, пускай маленький, но опыт, свой зритель. И тот контингент зрителя, о котором вы говорите, он попросту не ходит на наш спектакль. Не помню, чтобы мы замечали, ну, может быть, один-два человека была, но никакого инцидента, во-первых, не было. Во-вторых, они же понимают, что у определенного спектакля есть какой-то контекст и какое большинство людей ходит на этот спектакль. Лично я такого на нашем спектакле не замечал. Хотя да, я знаю, публика бывает разная. Что тут поделать, у нас нет задачи переделать публику, созывать тех людей, которые поддерживают весь этот ад, на наш спектакль. Такой цели нет, да и они и не придут, наверное, мне кажется.
Надо продолжать делать свое дело, делать его для тех, кому это нужно. Это нужно нам, это нужно большому количеству зрителей. Вот мы с этим зрителем и встречается. Какой-то зритель не доходит, ничего страшного, я не вижу в этом никакой проблемы.
Ну, а то, что всегда были те, кто поддерживает безумие, в этом, наверное, нет никакого удивления, потому что это всегда было. Их не так много в той зоне ответственности, про которую мы говорим. Это страны Европы… Их как бы много, но большинство, конечно, тех, кто прекрасно понимает, что происходит.
А.БЕЛЫЙ: Я недавно буквально столкнулся. Во-первых, да, действительно, в анонсе спектакля сказано явно, что спектакль антивоенный, основан на текстах, написанных после 24 февраля. И та часть публики, про которую ты говоришь, они просто уже не идут туда.
Я недавно в Америке буквально один раз столкнулся с тем, что приходила группа женщин (они подружки), несколько человек. 6 человек подружек. Из них, допустим, две были очень подключены, они прорыдали и так далее и все это пережили. А остальные четверо вышли абсолютно ровными — 36,6. Я просто общался с одной из них после, это знакомая моя. И она как бы говорит: «А девчонки, что, вообще никак не попало?» Они говорят: «Он там чего-то страдал, страдал… Мы не поняли, а чего он так страдает? Война же идет на земле всегда и везде. И за все существование человечества войны не было 4 года, в остальное время была война. Она всегда идет и везде. А чего он так вдруг страдал?»
И я так опешил немножко от этого. Потому что нам, конечно, это близко. Есть часть населения, особенно за «большой водой», у нее все хорошо и им это так далеко. И это понятно. И я не оправдываю и не осуждаю, я понимаю, что они дистанцировались и такой инстинкт самосохранения: «Ну, ребята, это не наша война, это где-то там. за «большой водой». А у нас тут все хорошо: яхты, клубы и так далее». Люди, такие люди.
К.ЛАРИНА: Постойте, давайте выйдем из зала. В конце концов, вы же не все время в театральном зале и не только с публикой общаетесь, а просто с людьми в своем новом окружении. Наверняка вы сталкивались с такими проявлениями, которые очень популярны, в том числе, в российском обществе типа «Не все так однозначно», «Всей правды не знаем», «Везде всю жизнь идут войны», «А вот Америка бомбила. Вот им можно…», «А вот если бы не напали, то они бы напали…». Уже мозоли на языке от всех штампов пропагандистских, которые, действительно, с довольствием пожираются публикой внутри России, которая сидит у телевизора, но и вполне себе старыми, проверенными эмигрантскими кругами самых разных стран.
Если вы с этим сталкивались — я не верю, что нет, — вы как-то вступаете в контакт с этими людьми? И считаете ли вы, что возможно каким-то образом этот контакт установить и говорить про это, или это бесполезно и не стоит ввязываться?
Е.ТРУХИН: Я, если можно, скажу пару слов. Понятно, что мы все с этим сталкивались и будем еще сталкиваться. Я могу сказать — в это сложно поверить, — но подавляющее большинство тех случаев, когда я сталкивался с людьми, которые либо поддерживают это, либо считают, что не все так однозначно или что-то вроде того, которые вообще не хотят даже думать об этом, потому что это выход из зоны комфорта, у каждого свои причины наверное, — большинство таких случаев у меня были с людьми, которые сейчас живут в России.
Я этим не хочу сказать, что люди, которые там живут, большинство из них думают, что «все не так однозначно», — нет, это не так. Я просто говорю про свое окружение, про людей, с которыми я общался, может быть, учился, когда-то дружил. Те люди, с которыми я общаюсь, я заметил еще одну вещь: у меня полностью выместился круг общения, может быть, это много у кого и тех, кто уехал…
К.ЛАРИНА: Это один из вопросов, который я хотела задать: Изменился ли за этот год круг общения у вас? У меня кардинально изменился.
Е.ТРУХИН: У меня тоже абсолютно радикально. Причем я не сразу это понял. Я в какой-то момент это осознал, меня охватил шок, потому что я просто понял, что я окружен новыми людьми, абсолютно другими и я вообще не жалею о том, что этот круг заместился. Это прекрасные люди. Я не хочу сказать, что они лучше тех, с кем я общался раньше, тут вообще не об этом речь. Речь о том, что это новые люди, новое окружение, это практически новая жизнь. И никто из них не отличается в плане оценки того, что происходит от моей точки зрения. Мы же общаемся с теми, кто нам близок по духу. Мы не можем себя насильно заставить общаться. Но это зависит от профессии. Есть профессии, которые вынуждают к этому по профессиональным требованиям, это я могу понять. Журналистика, например. Режиссура в какой-то степени тоже. Актерское мастерство тоже завязано на наблюдении, на общении с разными совершенно людьми, тебе надо понимать психологию.
Но так вообще, если генерально говорить, у меня нет практически никого из окружения, кто поддерживает. Я знаю, что их очень много, но эти люди как-то вышли из круга общения за полтора года.
К.ЛАРИНА: Итак, продолжим тему, как изменился круг общения за это год у моих сегодняшних гостей. Толя начал про это говорить. Пожалуйста.
А.БЕЛЫЙ: Ты знаешь, я, может быть, скажу мысль крамольную и резкую. Во-первых, назвал это пересборкой. За этот год, действительно, произошли внутри меня большие изменения. Я практически не общаюсь ни с кем из Москвы, из прежних друзей. Ну, один с половиной человека как бы, с которыми переписываюсь. Из театра — никто. Я сначала рефлексировал, переживал, а сейчас произошла смена оптики, что называется. Я пачками отписываюсь в Фейсбуке от людей, которые постят себя на красной дорожке, делают вид, что ничего не происходит: «Я здесь на отдыхе…».
Эти люди, я с ними когда-то был знаком, с кем-то дружил. Вот я сейчас без какого-то сожаления беру и отписываюсь. Потому что я внутри себя почувствовал, что надо освободить в своей жизни место для нового — для того, что нужно мне, для того общения, которое будет не «вот мне надо продолжаться с ними общаться, — а в вот мне не надо. В какой момент мне стало не нужно общение с очень многими людьми.
Я говорю это сейчас с болью, у меня никакого «белого пальто». Я вижу — и это факты, я не придумываю, — люди, живущие в России долго, хорошие, замечательные… Сегодня буквально общались здесь, в Израиле с одним московским товарищем, продюсером, который рассказывал историю нашего общего знакомого. Говорит: «Мужик классный, добрый, офигенный мужик. И мы все его знали кучу лет. И в какой-то работе он говорит: «Нет, я не буду сейчас произносить вот этих слов, потому что там что-то Россия в неправильном свете преподносится». И это человек прекрасный, у него душа огромная. Но стечением времени эти водичка, то, что точит мозг, она пробивает эту брешь. И люди, не знаю, сходят с ума — пропаганда делает свое дело черное. «Вокруг враги» — в этой риторике они начинают жить параноидальной и всё. Я понимаю, что усилия мои тщетны по сравнению с той иглой, с тем ядом, который вливается в их уши, сердца и души. Я ничего не смогу сделать. Я поэтому вычеркиваю.
Я вычеркнул очень много людей. И, как ни странно, этот закон сохранения энергии, не знаю, как его назвать «Я здесь, в Израиле и вне Израиля сейчас — в Америке, в Германии — приобрел очень много новых знакомств с прекрасными людьми, которые не в агрессии, у них нет этого человеконенавистничества, злобы к России нет, они нормальные люди. Они просто хотят что-то делать.
И еще хочу сказать про изменение в себе за этот год. То, что мы сделали этот спектакль, то, что потом в «Гешере» у меня что-то происходит, читки мы делаем, благотворительные какие-то вещи. Я понимаю, что ресурс мой энергетический сейчас как бы вдвое больше работать, втрое больше работать. Конечно, это наше единственное, что мы спасаем себя этой работой, чтобы не сойти с ума, не опустить руки, не впасть в глубочайшую депрессию. Потому что в это можно впасть в любой момент, видя, что происходит в мире, как помогают, не помогают, все это основано на каких-то играх, деньгах, власти. Глядя на все это можно просто лечь и не вставать уже.
Я выбрал другое. Я выбрал удвоенную работу, утроенную работу — вот назло как бы всему происходящему. Да, это единственное, что я могу сделать, я за счет этого выживаю. Я буду делать то, что я могу делать, будут делать этого много, потому что мое сегодняшнее спасение, оружие — это моя жизнь. Изменения такого порядка произошли.
К.ЛАРИНА: Если говорить про ту самую оптику, я очень хорошо понимаю, что ты говоришь и сама это почувствовала и на своем круге общения, и уж такие связи разорвались, такие страшно близкие многолетние, что даже и не передать. И это притом — чтобы объяснить зрителям, — что речь идет, как я понимаю Толю, не о тех оголтелых ястребах войны, которые голосуют за войну, какие-нибудь там певцовы, дюжевы и прочие придурки, которые нам рассказывают, что «вы все должны приползти обратно на коленях, покаяться — и мы будем решать, кого мы возьмем обратно в нашу великую и прекрасную Россию настоящего, нашу Северную Корею, а кому скажем — давай до свидания!» И вот эти люди рассказывают о том, как тут все чуть ли не дворниками работают и никому не нужны. Все эти мантры мы знаем.
Тут важно понимать, что мы говорим о людях, с кем, казалось бы, не должно быть разницы о мировоззрении, оценке событий. Но вот та самая оптика, та самая тонкая настройка… У меня есть своя версия, что это люди, которые не смотрят пропаганду, но она дошла до такого масштаба, как говорит мой бывший хорошей, тотальная пропаганда, она как радиация проникает даже при выключенном телевидении. Что эти зерна сомнения проникают даже в самых, казалось бы, совестливых людей.
Вы наверняка слышали речь Алексея Навального, которую он построил на той парадигме, которые однажды предложил Юрий Лотман, что такое человек рефлексирующий: совесть и интеллект. Вот, мне кажется, здесь как раз точка разрыва находится. Мне кажется, он точно угадал, не знаю, согласитесь вы или нет со мной.
Е.ТРУХИН: Это довольно сложный вопрос, катастрофически сложный, если речь идет о рефлексирующем человеке. У меня возникает ощущение, что их очень мало. Я не хочу говорить — нас. Вот конформизм — это некое проявление сейчас тотального большинства. Это сложный вопрос, это надо сейчас много очень говорить. Я пока вас слушал и Толю, меня немножко пришибло. Потому что я стараюсь об этом не думать, потому что очень тяжело думать о том что… То, что сегодня происходит, это же не просто война одной страны с другой. К сожалению, если говорить про Россию, это продолжающееся разложение империи, которое продолжается сотню лет, по сути. И причем, Советский Союз — это тоже большая часть этого. Я стараюсь сейчас не сказать громко, потому что я не претендую ни на какую истину. Мне кажется, что это некая пробка, затычка, пауза в вопросе разложения этой империи. И сейчас это продолжается.
И для меня самая страшная вещь — это понимание того, что 90-е оказались каким-то обманом. Хотя я помню это время, я вижу своих родителей, и вижу в них глаза скорби и пустоты. Конечно, и мое поколение тоже относится к этому, но в большей степени поколение моих родителей — это поколение обманутое. Потому что на их молодость выпало какое-то ощущение свободы, которое просто пришиблось одним ударом. Это был большой, но медленный удар, который мы все немножко профукали. Поэтому мне очень сложно говорить про тех людей, про то окружение, с которым ты перестал общаться, про тех, сем Толя перестал общаться, с кем вы перестали общаться, потому что у вас этот круг больше, чем у меня. У мен немножко другая ситуация, потому что у меня другое поколение. У меня нет такого удара по мне, как у вас. Я насколько понимаю вас и чувствую, потому что я своих родителей вижу, я с ними об этом говорю. Я не знаю, как одним предложением ответить на ваш вопрос. На мой взгляд, это просто какая-то огромная катастрофа, которую мы даже не начали обсуждать. Сейчас фокус на ней, на этой войне. Но сейчас происходит…
К.ЛАРИНА: Безусловно, это расплата за то, что когда-то происходило с нами.
Е.ТРУХИН: Происходит какой-то ад внутри России, последствия которого еще не видны. Я их чувствую. Я не историк, не претендую ни на какие истины, факты, знания Моя профессия — это, как говорил один из наших педагогов потрясающих, мирочувствование. Мы занимаемся мирочувствованием. И оно мне подсказывает, заставляет меня нервничать каждый день…
К.ЛАРИНА: Давай так спрошу, Егор, про мирочувствование. А ну-ка скажи нам Егор, как формировалось твое мирочувствование? Из чего ты вообще складывал свою картину мир? Почему сейчас, когда началась война в 22-м году, ты оказываешься за пределами страны, по сути, скитаешься, пока еще, не понимая, где будет твой настоящий дом дальше, и не понимая вообще, что будет-то дальше, как строить свою жизнь? Что случилось, когда в тебе возникло это чувство внутреннего сопротивления, скажу я так, против той несправедливости, которая сложилась за долгие годы?
Е.ТРУХИН: Я не то что не думал о том, что происходит, до начала войны. Конечно, я думал об этом. Но как огромное число думающих творческих людей я продолжал верить. Просто невозможно поверить, что это все превратиться в такое огниво, но оно превратилось. И 24 февраля был самый страшный день. Я не знаю, с каким наркотическим трипом его сравнить. Потому что сколько я перемолол внутри себя позиций, ощущений, каких-то мыслей а весь этот день, то в итоге 24-го числа вечером я уже понимал, что да, на 99% я уже почти в самолете, я уеду. У меня тогда был период выпуска спектакля в одном из московских театров, и я не мог просто по работе уехать сразу же. Только я довел выпуск в первой половине марта, я поехал в Израиль, предварительно собрав документы. У меня был 200 долларов. Жил сначала у тети. Потом у меня было две ночи, когда я ночевал на пляже Тель-Авива. Никто об этом не знает, но, в общем, было весело.
Я на всю жизнь запомнил этот день. Я уже получил гражданство на четвертый день. И я сплю на пляже. Я был с двумя рюкзаками, как наш персонаж спектакля. Один вот здесь спрятал, а другой вот здесь. И вот так сцепил руки, чтобы, пока я сплю, никто у меня не украл рюкзак. Ну, на всякий случай, привычка, видимо, какая-то. Я лег на пляже, что-то себе постелил. И я просыпаюсь утром где-то в семь или 8 утра оттого, что меня кто-то будет. Я поднимаю глаза: меня будит полицейский пляжный израильский. Прямо в центре Тель-Авива на пляже. И говорит мне что-то на иврите. Я говорю: «Простите, я пока не понимаю иврит, я только-только…». Ну, мы английском. И дальше он говорит: «Документы какие-нибудь дайте». А я думаю: Я же получил гражданство, я сейчас покажу свой «теудат зеут». Показал ему «теудат зеут». Он его посмотрел, посмотрел на меня… А я лежу, я даже не успел встать, просто лежу перед ним, в ногах у него. И он мне говорит: «Поздравляю с получением гражданств, добро пожаловать» и пошел.
К.ЛАРИНА: Отличная какая зарисовка, потрясающая.
Е.ТРУХИН: Да. А я весь лежал взлохмаченный такой. Он ушел — я уже через три минуты уже плавал в море.
К.ЛАРИНА: По поводу родителей то, что ты сказал, мне кажется, что и здесь тоже мы не слишком отличаемся, наше поколение, потому что наши родители, и Толины, я так понимаю, такого возраста, как мои, они тоже пережили такой облом, когда они пережили так называемую оттепель. Тоже у них была эта попытка свободы, попытка освобождения от сталинского кошмара, попытка перезагрузки историю. Пусть была эта верна наивная в социализм с человеческим лицом, но никуда не деться, потому что ничего другого никто не предлагал и быть не могло. Но сам факт, что они пережили точно так же, как и наше поколение пережило облом, что называется, как потихоньку это стало скатываться к тем же способам общения государства с гражданами — пошли новые сроки, пошли диссидентские дела, пошли психушки. В бреженевское время было особенно популярным эта система расправы с инакомыслием — это сказать, что они сумасшедшие.
Вот, собственно, сейчас мы переживаем то же самое. Я тоже своим родителям задавал, не знаю, как Толя, вопрос: А как вы позволили, почему все обратно? Почему вы обратно прячете те книжки, которые выходили совершенно легально в 60-е годы, издавались, сегодня вы опять их прячете в подвал, под подушку, что не да бог дочка в школу не принесла какую-нибудь книжку, которая вышла во время оттепели. То же самое. Не знаю, согласен ли ты, Толя, с моими аналогиями.
А.БЕЛЫЙ: Параллели очевидные, очень все похоже. Не похоже только, правильно ты говоришь, кроме социализма и коммунизма в те времена наши родители и представить себе не могли. Сейчас все-таки выросло поколение людей, которое вкусило, вдохнуло это запах свободы, и он был, действительно, какое-то время.
То, что Егор начал, и мы перешли немножко на эту тему. У меня огромное, конечно, разочарование, в принципе, знаешь, как я для себя определил: Что-то я подустал от истории государства Российского. Если так посмотреть трезвым абсолютно взглядом, когда последние очки розовые, голубые, какие угодно, упали с моих глаз, я правда, не вижу, по крайней мере, на своем веку ничего хорошего в том, что сейчас происходит в России. Это опять же таки дает силы здесь сделать свою жизнь, строить свою жизнь дальше, жизнь своих детей, жизнь своей семьи в другой парадигме. Я буду играть на иврите. Я могу играть на английском? Я могу играть на английском. Это как бы закрылась одна дверь — открылось множество других.
У меня сейчас вся энергия уходит только вперед и этот спектакль в «Гешере» который мы выпустили, с символичным названием «Не оглядывайся назад» — это, чем я сегодня живу.
К.ЛАРИНА: Давайте немножко поговорим о перспективах. Есть каждому, что рассказать. Я, конечно, понимаю, что если ты хочешь рассмешить бога, расскажи ему о планах. Но все-таки зрителям можем сказать, мы же не к богу обращаемся. Я хотела у Толи спросить, как вас встретило старое поколение творческих эмигрантов, новых пришельцев? Я имею в виду театр «Гешер», в котором работает мое поколение: Лиля Макарова (Шейли Рут ее сейчас зовут), это прекрасная Женя Додина, мы с ней учились на параллельных курсах, там я сейчас вижу крымского актера — Уманец. Прекрасный совершенно парень Я рада, что он там. И вообще это такой, как говорится, наш театр. мы его очень хорошо знаем, помним, тем более, основу его составляли как раз выпускники ГИТИСа когда, Евгений Арье. Как встретили вас? Вас — в широком смысле этого слова, новеньких.
А.БЕЛЫЙ: Ты знаешь, ты сейчас говоришь — я ловлю себя на том, что мы рассуждаем категориями такими, российскими: «Ну, как вас там встретили старожилы? Старички-то как у вас? Что они?.. Иголочки-то не подсовывали в платьишки?» А тут настолько все другое. Я до сих пор, год прожив, больше, не перестаю этому удивляться, что ну нету здесь такого, что встретили немножко искоса, взглянув и немножко приглядываясь.
Я не знаю, чем это объяснить, это просто какая-то совершенно открытая позиция человеческая. Действительно, рады людям. Израиль. Как бы парадигма государства, когда тот, кто приезжает, в него возвращается и с этим все, что связано. Это не эмиграция, это возвращение. Это не изучение языка, а его воспоминание. И, конечно, много проблем. Я не идеализирую. Егор подскажет. Молодым ребятам здесь очень тяжело, здесь очень дорого. Но по-человечески нам открыты, очень рады, правда, рады. Ребята, которые давно живут, тот же Саша Демидов, который в «Гешере» — звезда «Гешера», у Арье играл главные роли. И сейчас этот театр в большинстве своем уже ивритский, там как бы ребята израильтяне в основном. Из той плеяды арьевской осталось человек 8. Но они очень рады. Они прямо истосковались. Они говорят: «Ребята, как здорово! Как мы рады, что вы здесь. И вы новая кровь». И Миша Уманец, которого мы вспоминали, и Оля Попова из «Современника», и Семен Штейнберг из «Гоголь Центра».
То есть такая собрались теперь солянка очень неплохая, качественная, как мне кажется. И мы тут делаем что-то, мы не сидим, а делаем. У кого как получается. Буквально на днях, вчера-позавчера Playhouse Tlv — это такой киноклуб, который сделал Игорь Моргулис, местный продюсер, тоже наш молодой человек, он уехал в Израиль 6-7 лет назал. Он сделал киноклуб, где катает, закупает на кинорынках качественно европейское кино, фестивальное, то кино российское, которое уже не покажут в России. Вот был недавно показ, Роднянский к нам приезжал «Мама, я дома» с Ксюшей Раппопорт и Юрой Борисовым. И в этом же здании площадка театральная, концертная. Мы сейчас играем, сделали такую читку пьесы Артура Соломонова «Как мы хоронили Иосифа Виссарионовича». Довольно уже известная во всем мире. Он делает читки. И здесь Рома Феодори, режиссер сделал читку, уже почти спектакль. Мы все равно с папками, читка театрализованная с оркестром живым на сцене и так далее.
К.ЛАРИНА: Куклы какие-то я видела.
А.БЕЛЫЙ: Да, с куклами. И мы сделали такую как бы постановку. Все, кого я перечислил — Боря Репетур, актер, который давно уехал…
К.ЛАРИНА: Боря Репетур вообще мой друг детства. Привет ему большой передавай.
А.БЕЛЫЙ: Вот мы все там соединились. И вчера пришли людей, говорят: «Боже мой, ребята — свежая кровь. Как это здорово, как нам это нужно». Потому что была пандемия, все порушилось. Сейчас очень многие не могут приехать. Из России сейчас вообще мало кто может сюда приехать и мало кого привозят. Здесь очень кашерная публика в хорошем смысле, очень четко определившая свою позицию. Тут какие-то, прости господи, неумные люди придумали привезти сюда Ольгу Бузову, продюсеры какие-то. Израиль сделал так, что ее концерт отменили, просто публика сделал так с заявлениями, что отменили ее концерты. Поэтому нам рады.
К.ЛАРИНА: Там не только Бузова. Буквально вчера или позавчера мне писали мои зрители из Израиля, что они в полном возмущением, что приезжает Клара Новикова с каким-то спектаклем. А Клара Новикова — это человек, которая столько наговорила ужасов, страхов и столько оскорблений уже вслух произнесла в адрес Украины, украинского общества, украинской нации, что для меня тоже загадка — к вопросу о совести, — как у людей вообще поворачивается вот так в мозгах запросто, а потом просить: «А что случилось? А почему нет?»
А.БЕЛЫЙ: Короче говоря, если говорит за Израиль, то здесь нам рады. Да, непросто. Егор сейчас эту тему продолжит. Непросто здесь выживать и молодым ребятам. Но есть, Егор — это я к тебе обращаюсь, возвращайся — здесь есть силы сейчас…
Е.ТРУХИН: У нас сейчас начнется дискуссия на эту тему. Я с превеликим просто удовольствием. Я, скучая по Израилю. Но есть обстоятельства, по которым туда приехать не всегда легко. Но это уже отдельно.
А.БЕЛЫЙ: Я говорю про Израиль, страну, в которой я сейчас живу. Очень сейчас, за этот год, когда военная алия, как нас называют, уже здесь сформировалась, люди освоились, осмотрелись и начинаются движения более глубинные. Поиски финансов на уровне Кнессета, поиск инициатив на уровне продюсеров, поиск материалов, актеров, соединения, как это можно сделать базу хорошую, фундамент, продакшн и возить это по миру, как собственно, сейчас мы все и существуем.
К.ЛАРИНА: Егор, тогда расскажи про свою идею — не знаю, в каком она сейчас состоянии — создать такой Международный русский театр. И как ты это видишь, есть какие-то перспективы и в какой стране это возможно?
Е.ТРУХИН: Я только поправлю чуть-чуть вас. Это Международный открытый театр. Это ни в коем случае не планируется как Международный русский театра. Мы бы не хотели уходить.. Русский театр в изгнании и так далее. Это идея, которая берет свое начало полтора года назад, чуть-чуть даже до войны. Я думал создать какой-то коллектив еще в Москве, коллектив артистов из разных стран и на почве соприкосновения артистов из разных стран создать какой-то спектакль как результат диалога разных культур и просто разных людей как минимум. Потому что я чувствовал уже тогда, что это важная вещь, которую, может быть, не всегда можно описать словами, почему она нужна, но, в принципе, сегодня уже, наверное, можно было подобрать слова, почему как минимум вопреки тому времени разлома и разлада, которое нас сегодня нас всех по разные стороны отправило… У меня сначала возник такой проект. Сначала я его сам с собой обсуждал, с какими-то людьми. Это был проект международного театра, без слова «открытый». Потом я начал в Израиле искать продюсеров. Я занимался этим несколько месяцев. Я встретился, по-моему, с 40 продюсерами, с которыми общался на эту тему. Очень многим это все было интересно. Но как у продюсеров, как это бывает, разные причины отказаться невероятно классно возникают на ходу во время диалога. И я, в принципе, понимаю. Одна из причин, потому что, я, как человек, который это предлагает, я сам, грубо говоря, человек без имени на сегодняшний день пока что, поэтому я могу понять каких-то продюсеров, для которых важнее какое-то известное имя в афише или в создателях, чем молодое поколение, пусть неизвестное, но горит какой-то работой.
В итоге я нашел двух прекрасных продюсеров, которые не живут в Израиле, они живут — один в Германии, другой в другой европейской стране — это Саша Филиппенко, она невероятно талантливый театральный менеджер и театральный продюсер и Гриша Сазанков, бывший замдиректора «Гоголь-центра». Это два прекрасных человека, которые схватили меня с этой идеей и начали ее вместе со мной развивать. И сейчас мы просто активнейшим образом ищем финансовую поддержку для того, чтобы осуществить те планы, которые у нас возникли. Мы составили бюджет, составили репертуар.
Я забыл только сказать самое главное — в чем концепция, идея международного театра. Тут просто есть ощущение необходимости туда набрать разных артистов из разных стран, не только русскоязычных. И очень бы хотелось и украиноязычных, европейских — немецких, американских и израильских артистов. И есть даже материал, мной предложенный, который хотелось бы сделать. Это несколько пьес, как некий первый пул — это первые 4-5 спектаклей, некий первый заход на создание коллектива. Спектакли эти планируются на разных языках, причем прямо в моменте, то есть есть спектакли, которое просто на немецком и просто на русском, и просто на английском, кроме того, есть один спектакль, который хотелось бы сделать. И есть отдельно спектакль, который просто хотелось бы сделать на трех языков.
К.ЛАРИНА: Где каждый актер говорит на своем языке, да?
Е.ТРУХИН: Не обязательно именно так. Они могут все вместе говорить сначала на одном, потом все вместе говорить на другом. Но я должен важную вещь сразу сказать для тех людей, кто понимает в театре, — это ни в коем случае не форма ради формы и не игра на том, что актуально, что не актуально. Мне кажется, в этом есть сейчас некая художественная необходимость.
Мне бы хотелось — это, конечно, амбициозно звучит, но все мы не без амбиций — действительно, увидеть (у меня мечта такая) зал, наполненный публикой из разных стран, чтобы они при этом друг друга…, чтобы они все пришли на один спектакль, и чтобы этот спектакль попробовал их собрать, объединить, и чтобы они все его поняли, и чтобы они все вышли, смеясь или плача, все вместе. И какая-то долгоиграющая перспектива, которую мы себе наметили, она вот такая у этого проекта. То есть это не сухой проект международного театра, где мы бы хотели что-то актуальное поделать. Нет, это очень сложный проект, сложнейшая история. Я отдаю себе отчет, что я не факт, что смогу это реализовать в ближайшее время, но я не стыжусь того, что публично говорю о том, что этот проект нужно сделать, я объявляю, что мы планируем его создать. И мы команда, которая держится друг за друга очень сильно и верим в этот проект.
Мне кажется, это театр, который сегодня нужен. И я знаю очень много артистов, которые хотели бы поработать друг с другом, которые живут в Англии, говорят на английском языке, которые хотели бы поработать с немцами в каком-то международном проекте; русские, которые тянутся просто, которым так нужен этот диалог от европейских каких-то мастеров. Эта необходимость есть у абсолютно разных людей. И, мне кажется, эту возможность надо устроить.
Самое главное, чем мы сейчас заняты с ребятами, с продюсерами — это просто бесконечно, каждый день подаем всевозможные гранты европейские и в Америке и в Европе, и в Германии, в том числе. Это к слову о том, где бы мы хотели это сделать. Пока решаем. Также мы ведем диалог с разными частными инвесторами. В этом смысле вопрос сложней. Я не буду сейчас называть имена, но мы пообщались с очень крупными именами, в том числе, русскоязычными инвесторами, бизнесменами, и возникла трудность у нас в том смысле, что какая-то тенденция сейчас у русскоязычных инвесторов касаемо культуры. Я не хочу отвечать за них, не хочу это резюмировать, но хочу только подчеркнуть, что я заметил, что культура сейчас находится в этом смысле в кризисе. Я не могу сказать, что среди русскоязычных людей, кто имеет возможность спонсировать разные независимые, негосударственные театральные и не театральные проекты, касающиеся искусства, в том числе, театрального, не имеют популярности эти проекты почему-то.
К.ЛАРИНА: Объяснимо, я думаю, в нынешней ситуации. Целый министр культуры в отставку ушел в Украине именно, как я поняла, в том числе, и по этой причине, когда ему было сказано, что сейчас не до этого, что ищи частные, внебюджетные средства. Бюджетные средства сейчас на культуру тратиться не будут — ни на спектакли, ни на сериалы.
Е.ТРУХИН: Мне говорят, что сейчас все на войну, грубо говоря, имеется в виду на поддержку Украины…
К.ЛАРИНА: На победу — давай мы так скажем.
Е.ТРУХИН: Я против этого ничего не имеют, и я с этим не спорю. Я только хочу сказать, что культура — это не менее важная сегодня вещь. Я сейчас не говорю про русскую культуру…
К.ЛАРИНА: Даже не произноси этих слов про великую русскую культуру, а то вообще никто никогда не придет. Ты абсолютно прав, Егор. Прекрасно я понимаю эти цели и идею, она невероятно важна. Но, собственно говоря, чем вы и занимаетесь сейчас, то, о чем мы сегодня рассказываем, это культура, но это культура, которая здесь и сейчас, в каком виде она сегодня востребована и нужна как помощь человека во всех смыслах, не только в смысле ментальном, психологическом, но и материальном тоже.
Я вот хочу, чтобы мы успели сказать, как много благотворительных спектаклей играется Толей, в том числе, его коллегами, связанных именно с помощью украинцам — и гуманитарной и медицинской. Та же самая читка, про которую Толя сейчас вспомнил, «Как мы хоронили Иосифа Виссарионовича», она была задумана Артуром, автором этого текста именно как благотворительная акция. И он соблюдает, я вижу, что на всех афишах написано, что средства идут на помощь Украине. Гонораров нет артистам никаких. Но есть прием, туда-сюда, отели если нужно, дорогу оплатить, зал арендовать. Это в чистом виде та самая культурная акция, которая имеет высшую идею, и, мне кажется, это очень важно.
Что будет 29-го, Толя, скажи нам, пожалуйста.
А.БЕЛЫЙ: Не уходя в патетику, просто скажу, что называется, как можем. Сейчас люди психологически устали от этой войны очень сильно. Я вижу это по Израилю, по публике, что как только ты говоришь, что делается какая-то благотворительная помощь Украине, сейчас непросто собрать людей на это, потому что устали. Я понимаю, что невозможно… Тем не менее, в 29 июля буквально в городе Ашдод на днях мы сделаем благотворительный концерт фонд «Спильна справа», украинский фонд помощи. Я просто этим ребятам верю, потому что я знаю, что они сами перевозят… тактическая медицина первой необходимости. Сделаем мы этот концерт 29 июля в Ашдоде. Что будет дальше и каким образом будет… Да, что мы делаем с Артуром Соломоновым — тоже. Я не знаю, вся не вся, я понимаю, что есть какие-то траты, но огромная часть от выручки идет тоже на гуманитарную помощью.
Сейчас 3 августа тоже в музее АНУ в Тель-Авиве будет еще одна читка нового Романа Артура Соломонова «Натан».
К.ЛАРИНА: Скажи пару слов, что это за вещь такая. Поскольку ты артист, ты наверняка уже прочитал.
А.БЕЛЫЙ: Артур написал новый роман. Называется «Натан». Это такая фантасмагория абсолютно в стиле сегодняшнего времени, абсурдистская про говорящего енота и его оппонента, друга Натана Эйпельбаума. И эта парочка проходит по всем стадиям политического и социального развития путешествия: фашисты, пацифисты, либералы, демократы, патриоты, грибники… Они проходят через все. В такой форме, в таком жанре, в свойственном ему ключе, это такая сатира нового поколения, как я для себя определил. Он рассказывает о том, что мы имеем на сегодняшний день и в России и в мире.
И это будет читка. В музыкальной форме немножко. Познакомимся с этим романом. Главы из него я почитаю, и тоже какая-то часть, львиная доля уйдет на гуманитарку. Мне просто об этом даже неудобно…
К.ЛАРИНА: Надо говорить, надо.
А.БЕЛЫЙ: С другой стороны, надо. И это абсолютно сегодняшнее слово. Мы все друг другу здесь… половина Израиля, вы же понимаете, это Одесса. Вот буквально Натали Врублевски, дизайнер, художник, которая как волонтер нам помогает в организации этого вечера, одесситка, на днях говорит: «Всё, я не могу встать, у меня текут слезы, у меня опустились руки. Я не могу ничего». И вот не мытьем, так катаньем друзья, подруги приезжают, говорят: «Нет, надо. Надо» И вот, что в сегодняшнем дне движет и мной, в том числе. Непросто. Качели эмоциональные страшно. Иногда, действительно, разочарование во всем, в принципе. Грош цена цивилизации, в которой не работают международные институции, которая не может остановить одного сумасшедшего, который грозит уничтожить всю планету. Все эти мысли в голове кашей. И для того, чтоб себя сохранить и делать что-то, ты говоришь себе: Нет, надо! Надо это наше сегодняшнее единственное слово.
К.ЛАРИНА: Ребята, надо, наверное, прощаться. Я уже потеряла счет времени. Но не иссякают темы для разговоров. Мне очень приятно сегодняшнее общение. Большое спасибо за то, что согласились.
Давайте так предложу в конце, поскольку подавляющее большинство аудитории нашей — это Россия, люди из России, в том числе, и ваши коллеги, поскольку у нас общий круг знакомств. Если есть какие-то слова, которые можно сказать сегодня своим знакомым, бывшим друзьям, да и просто, в конце концов, коллегам, которые находятся там. за чертой, что называется?
А.БЕЛЫЙ: Я бы. Наверное, все-таки сказал: Берегите себя. В таком большом-большом понимании. Был спектакль «Берегите ваши лица» у «Гоголь-центра». Это фраза из Вознесенского. Я бы убрал последнее слово, но смысл оставил бы большой: Берегите себя во многих смыслах.
Е.ТРУХИН: Я, не поверите, Толя, но я бы хотел что-то такое тоже сказать, поэтому присоединюсь.
К.ЛАРИНА: Тогда и я присоединяюсь. Берегите себя, пожалуйста. Сохраните себя, пожалуйста. Еще есть возможность сохранить себя, пожалуйста, дорогие друзья, — обращаемся мы к нашим друзьям и близким и не близким, далеким в России. Хотя обратите внимание, что мы не впали в грех осуждения сегодня. Ни одной фамилии мы сегодня не обсуждали, никого. Только одну фамилию вспоминали — это фамилию президента-маньяка Владимира Путина, но это почти уже нарицательный… уже и не фамилия.
Спасибо большое моим дорогим гостям. Анатолий Белый и Егор Трухин. Все, что касается событий в культурной и профессиональной жизни, буду по мере сил и возможности доносить до аудитории всеми возможными способами, все, что происходит в вашей жизни. Зрителей должно быть много и зрители должны быть вам благодарны за тот пусть, который вы сейчас выбрали. Он очень непростой, сопряженный с большими рисками и, действительно, здесь очень важно понимать, что все сначала. Толя как опытны артист прекрасно знает, что прошлых заслуг не бывает в этой профессии. Это так. А уж если вообще все сначала — это огромный риск. И за этот год путь, который прошел это человек — я просто в восхищении.
Спасибо вам, ребята, до встречи в эфирах и социальных сетях. Удачи всем, счастливо!