Я не верю, что бессмысленное может быть вечным
За чемпионатом я не слежу, но он сам следит за мною: даже и при закрытых окнах каждый гол Грузии слышно замечательно, а когда вышли в одну восьмую, то отправились всем городом в автопробег, гудели под окнами до четырех часов утра, малыша дважды разбудили мне, ну что уж.
Нельзя не вспоминать, конечно, что когда-то и мое отечество имело отношение к общечеловеческой жизни, да еще какое. Валялись с Николя в постели летом 2018 года — разводиться уже планировали, но кому и когда это мешало — и прямо на четырнадцатом этаже услышали, что Россия кому-то забила. Разобрались, как включать телевизор (они в съемных квартирах всегда есть), там как раз это показывали на повторе. А в остальные дни я в Вышку ходила по сияющей Никольской, пробиралась среди шумных радостных разноцветных толп.
Потом собралась уехать в Англию. Во вторую магистратуру, конечно, не на PhD, потому что хотелось посмотреть, как там у них образование устроено, но про три-пять лет не могло быть и речи, года более чем достаточно, жить-то я хочу в Москве. На собеседовании спрашивали, не беспокоит ли меня условие о необходимости возвращаться. Это не баг, а фича, говорила я, избавляет от колебаний выбора, если даже там окажется интересно. Тем более что интересно не оказалось; ужасно себя грызу до сих пор, что тогда уехала, пожертвовав годом нормальной жизни — с лекциями, друзьями, Москвой. Кто же знал тогда, что это последний.
Кто же знает сейчас, что это был последний. Я собираю полные залы в Тбилиси и в Ереване, в Белграде (река почти как наша) и в Будве, и часто спрашиваю: а кто из вас жил тут до 24 февраля? Поднимают руку, может быть, человек десять. Родина моя в изгнании, но не вся — пока я за нее цеплялась (и продолжала бы), полные залы были в Москве, в Питере, в Екатеринбурге. В основном родина моя все еще там, затаилась, замолчала, проявляет себя отдельными всполохами, то в очередях, то тоже в очередях: на сбор подписей, на могилу, на избирательный участок, поди отличи одно от другого.
Я не вижу, как моя родина может себя спасти. Слишком много нефтяных денег, слишком много силовиков, слишком много лет концентрации власти. Но и слишком много утраты контакта с реальностью: кому нужны еще больше территорий, мертвых, разрушенных территорий; кому нужна вражда со всем миром, чтобы даже на чемпионат не пускали; кому нужно всех своих талантливых и любящих — кого распугать, кого пересажать. Никому в здравом уме такое не может быть нужно. Главный ужас этой войны, кроме смертей — ее полная, железобетонная, идиотическая бессмысленность.
Я не верю, что бессмысленное может быть вечным. Долгим может, имеющим тяжелые долгосрочные последствия может. Но вечным нет.
У меня есть любимая баечка про хейтеров и их умение читать: «Вот Ася Казанцева-то, — пишут, — совсем поехавшая: говорит, что ее ребенок не доживет до совершеннолетия, потому что кровавый режим его уморит».
Тут даже другие хейтеры удивились, мол, это где же она такое говорит? А вот, пожалуйста, прямая цитата у Гордеевой:
«Девочка 2022 года рождения вряд ли будет долго жить при Путине».
Женщина 1986 года рождения, я полагаю, тоже еще дождется. И будем орать до четырех утра, и автопробег, и малышей всех перебудим. Какой уж тут выход в одну восьмую финала, никакого сравнения.